На исходе лета последнего года уходящего тысячелетия скоропостижно скончался Григорий Александрович Ткаченко. Безвременно ушел из жизни ученый, педагог и организатор, олицетворявший самые светлые надежды отечественного востоковедения. Мы потеряли человека, к которому так подходит китайский символ лотоса - цветка-рыцаря, который чистым растет из грязи.

На первый взгляд, путь Григория Александровича в науку был долгим. В 1965 г. он поступил в ИСАА при МГУ, после окончания служил в армии, работал в АПН, очень недолго в ИВ АН, потом довольно долго преподавал китайский язык в военном вузе. Его карьера востоковеда началась только после 1984 г.: ИВ АН (м.н.с.) - Институт философии РАН (с.н.с.) - РГГУ (доцент, заведующий кафедрой, директор-организатор Института культурной антропологии). Фактически же Г.А. Ткаченко скромно, бескорыстно, бескомпромиссно и самозабвенно служил науке более 30 лет - всю свою сознательную жизнь, начиная со студенческой скамьи.

Будучи приобщенным к науке одним из фанатичнейших борцов за марксизм в востоковедении Л.Д. Позднеевой (к счастью, воинствующий коммунизм в ней чудесным образом сочетался с профессионализмом профессора старой школы), Григорий Александрович не унаследовал ни грана идеологической ангажированности своего первого учителя.

Он был просто органически не в состоянии ни воспроизводить идеологические установки своего научного руководителя, ни бороться с буржуазным востоковедением, ни вступать в ряды КПСС. В результате, написав прекрасную дипломную работу по сложнейшему и малоизученному памятнику III в. до н.э. "Люйши чуньцю", фактически обобщившему китайскую гуманитарную научную традицию первых веков ее существования, вместо аспирантуры, он оказался в рядах Вооруженных сил СССР.

За двухгодичной службой в армии последовала работа в качестве редактора АПН, и лишь в 1974 г. Г.А. Ткаченко удалось устроиться на должность младшего научного сотрудника в группу Большого китайско-русского словаря, где два года он выполнял техническую работу (его фамилия - последняя фамилия китаиста из перечисленных в предисловии к словарю). Работу, подобающую "незапятнанному" выпускнику ИСАА, он по-

стр. 216

лучил лишь в сентябре 1976 г.: он восемь учебных лет преподавал китайский язык в войсковой части. После смерти Л.Д. Позднеевой и при поддержке Л.Е. Померанцевой, которая отчасти взяла на себя функции научного руководителя (Григорий Александрович до конца жизни сохранил к ней трепетное отношение ученика), Г.А. Ткаченко в 1982 г. блестяще защитил кандидатскую диссертацию "Весны и осени Люй Бувэя как литературный памятник".

Тем не менее он не был достаточно "реабилитирован", чтобы опубликовать по диссертации монографию, хотя таковая и была им добросовестно подготовлена, распечатана на машинке и раздарена коллегам, которым он доверял. Я удостоился чести получить такой экземпляр, так же как и возможность немного его поучить (он был одним из первых моих студентов). Горько пережить человека, считавшего себя по восточному обычаю твоим учеником. Это ведь так несправедливо, что писать некролог приходится не ему мне, а мне ему...

В 1991 г. в престижной серии Главной редакции восточной литературы издательства "Наука" "Исследования по фольклору и мифологии Востока" вышла монография Г.А. Ткаченко "Космос, музыка, ритуал. Миф и эстетика в "Люйши чуньцю"". Это фундаментальное исследование, основанное не только на "Люйши чуньцю", но и на ряде других основополагающих для китайской филологической традиции текстах. В этой стройной по композиции и изящно написанной книге впервые в синологии обосновывается плодотворная мысль: в группе текстов, относимых Григорием Александровичем к классике и предымперии, отражена модель музыкального видения мира, при котором за каждым объектом стоит какое-то число, соотносимое с определенной ступенью звукоряда. Это как раз и является подлинным обоснованием древнекитайской теории резонанса. Эта книга также внесла ощутимый вклад в реконструкцию протокитайской мифологии. Она сразу выдвинула Г.А. Ткаченко в число ведущих китаеведов России.

Если указанная монография ученого явилась как бы итогом его работы в качестве научного сотрудника Института востоковедения РАН, то последующие публикации по большей части связаны с его деятельностью в качестве вузовского преподавателя. В первую очередь это касается словаря-справочника "Культура Китая", вышедшего в 1999 г., статьи которого тщательно подобраны и охватывают все понятия, необходимые для студентов-китаеведов всех уровней обучения. Этот добротный труд отличает чрезвычайная взвешенность формулировок, материал в нем подается максимально объективно и общедоступно.

Григорий Александрович вообще всегда крайне добросовестно относился к взятым на себя обязательствам. Окончив ИСАА как литературовед, он расширил свою специализацию в направлении лингвистики, текстологии и культурологии. Он посещал чисто лингвистические мероприятия. В частности, я был изумлен, увидев его на семинаре Ю.Д. Апресяна в Институте проблем передачи информации, объединяющего лингвистов, работающих на передовых рубежах современного языкознания. Возглавив кафедру, Г.А. Ткаченко уделял много внимания и методике преподавания китайского языка, принимая участие, в частности, во всех конференциях, организованных Российской ассоциацией преподавателей китайского языка.

При этом основные научные интересы Григория Александровича склонялись в сторону общей филологии и культурологии. Эти интересы нашли, пожалуй, наиболее полное выражение в большой статье (а по сути дела маленькой монографии) "Модель человека в культуре Китая (о традиционной китайской антропологии)", вошедшей в сборник "Одиссей. Человек в истории" (1999).

Активно занимаясь при этом еще и обширной административной работой, только часть которой составляло заведование кафедрой, Г.А. Ткаченко возложил на свои плечи огромный груз, который нес с честью, но этот груз раздавил его. Так мы потеряли выдающегося ученого, педагога и организатора научно-методической работы, ушедшего от нас в расцвете творческой деятельности.

А.М. КАРАПЕТЯН

стр. 217

Мы познакомились с Гришей (для меня он всегда был только Гришей, даже когда он был моим начальником) в далекие 1970-е годы в колхозе, куда нас, сотрудников и аспирантов Института востоковедения АН СССР, родные партия и правительство для трудового воспитания гоняли почти каждую осень. Теплой звездной ночью мы, четверо едва знакомых, относительно молодых людей, забрались на стог сена, легли на спину и смотрели в небо. Оттуда лилась тонкая гипнотическая мелодия пифагорейской музыки сфер, мелодия настолько завораживающая, что мы неожиданно как-то решили читать стихи, причем не чужие, а свои. Отважиться на такое непрофессиональный поэт в незнакомой компании может только при каких-то особых обстоятельствах. Наверное, мы почувствовали, что каждый из нас знает тот природный пароль, который Киплинг когда-то вложил в уста своих благородных героев. Стихи были очень личными. Только сейчас, после тридцатилетнего знакомства, я могу оценить, что должно было твориться в атмосфере, чтобы суровые и молчаливые Гришины губы в такой ситуации вдруг разомкнулись и вытолкнули в звенящий эфир стихи. А они легко, гармонично, без вежливых усилий со стороны слушателей, вплелись в эту звездную музыку.

На следующий день он открылся мне с совершенно другой стороны. Он и ныне почетный президент Еврейского университета А. Милитарев затеяли интеллектуальную дуэль на знание англоязычной литературы. Она длилась около часа. Такого академического дуэта, такой лапидарности и точности характеристик, я не слышал ни до, ни после этого изумительного по глубине и охвату поединка. Если учесть, что Гриша был все же китаист...

Он работал тогда в отделе "Большого ки-тайско-русского словаря", к работе относился как к Служению научным музам и совершенно не тяготился тем, что ему, как самому молодому сотруднику отдела, по большей части приходилось делать техническую работу. И все же через некоторое время он ушел преподавать китайский, который он знал как бог, в дипломатическую академию: нужно было кормить семью.

Будучи в Историко-архивном институте заведующим кафедрой русского языка, литературы и прикладной лингвистики, я попросил Ткаченко прочесть лекции о китайской культуре для школьников, которых я собрал после олимпиады по лингвистике в кружок. Гриша согласился сразу, и три его лекции до сих пор помнятся мне так, как будто они были прочитаны вчера. Редкий лектор может за три часа так объемно, полно, академично и в то же время просто и чарующе интересно рассказать о том, чем он занимается всю жизнь. Это был рассказ Мастера, и дети оценили его не менее, чем я.

В разгар перестройки в бывшем Историко-архивном институте, а затем Российском государственном гуманитарном университете было решено создать вначале отделение, а затем и факультет теоретической и прикладной лингвистики, в том числе и кафедру восточных языков. Кого пригласить на должность заведующего кафедры я знал изначально: конечно же Гришу.

Он согласился на заведование кафедрой после некоторых колебаний, но поставил условие: он будет работать на полставки. Позже я понял причину его решения: ему не хотелось огорчать своим уходом коллег по Институту философии АН СССР, где его очень ценили. Кроме того, как человек безмерной ответственности, он не был уверен, что справится с должностью, что ему дадут делать то, что он сочтет нужным, что он будет адекватен должности (все-таки лингвистика - не его профиль) и т.д. Только через несколько лет тяжелой работы на двух должностях, на каждой из которых он трудился так, как будто он состоял там на двух ставках, он все же решился уйти из Института философии и окончательно осел у нас.

На кафедре первоначально он делал все за всех сам. Ходил с бумажками, выполнял лаборантскую работу, писал бесчисленные отчеты. Было тяжело с поиском преподавателей: спрос на восточные языки был большой, платили специалистам на частном рынке много, а у нас мало. И все же ему все удалось. Получилась сильная большая кафедра. Студенты валили на восточные языки валом. Часть отсеивалась, но зато другая часть радовала не только тем, что удается поддержать угасающую ветвь науки, она радовала открытиями, блестящим владением языком, интересом к нашему, к гришиному Делу.

Почти сразу же после основания кафедры восточных языков Гриша организовал всемосковский научный семинар, на котором собрал довольно сильный состав своих единомышленников по науке. Он проработал до самой его безвременной смерти.

Он пригласил к себе на кафедру сильного программиста, В.И. Любченко, с которым еще в Институте востоковедения начал рабо-

стр. 218

тать над созданием систем обучения китайской письменности, созданием компьютерной антологии классических текстов китайской культуры, автоматических словарей.

Конечно, он не мог быть доволен всем, что получалось. Он физически страдал от того, что преподаватели получают мало, что высшее начальство все более ограничивало нас в маневре, все более ополчалось на наш факультет, препятствовало созданию коммерческих структур для облегчения жизни преподавателей, заставляло нас отчитываться по огромному количеству бессмысленных документов, но он ценил свой труд и не собирался сдавать позиции.

В середине 1990-х его постигли два тяжелых несчастья: вначале он попал в автомобильную катастрофу, получил несколько тяжелейших переломов, один из которых был открытым. Огромным усилием воли он за три месяца выкарабкался из больничной койки, начал ходить на костылях и вновь попал под машину, опять получил перелом и опять попал в больницу.

Когда я его вновь увидел в университете, я уже не мог узнать его по походке. До конца жизни от ходил осторожно и с некоторым трудом. Человеку, до сих пор в совершенстве владевшему своим телом, положение инвалида должно быть невыносимо тяжело. Но Гриша был человеком духа. Я никогда не слышал от него ни одной жалобы. Однажды только он сказал, что болит сердце и ему нужно срочно уехать. Это была стенокардия.

В конце 1990-х годов ему предложили возглавить созданный по инициативе ректора РГГУ Институт культурной антропологии. Преодолевая организационные и прочие трудности, он сумел наладить работу института, который, к сожалению, в силу ряда причин вскоре перестал существовать. А через несколько месяцев Григория Александровича не стало.

Прости, Гриша. Спасибо тебе, что ты был у нас.

А.Н. БАРУЛИН

ОСНОВНЫЕ НАУЧНЫЕ ТРУДЫ Г.А. ТКАЧЕНКО

У храма Великой скорби. Горячие пирожки. // Лао Шэ. Записки о Кошачьем городе. М., 1969. С. 168-184, 185-189 (пер. с кит.).

О композиции "Двенадцати замет" в "Люйши чуньцю" // Общество и государство в Китае. Седьмая научная конференция. Доклады. М., 1976. С. 50-56.

Фигура мудреца в "Двенадцати заметах" // Сборник статей по языкознанию. М., 1977. N 11. С. 245-254.

Пер. с кит. глав из "Весен и осеней Люй Бувэя": "Начало музыки", "Основы музыки", "О миропорядке". Коммент. // Проблемы восточной филологии. М., 1979. С. 42-50.

Человек и природа в "Люйши чуньцю" // Проблема человека в традиционных китайских учениях. М., 1983. С. 231-242.

К "Указателю по четырем углам" // Большой китайско-русский словарь. Т. I. М., 1983. С.185-188.

Пер. с кит. из: "Весны и осени Люй Бувэя": кн. 4, гл. 2 "Об учении"; кн. 9, гл. 2 "О следовании народу"; кн. 10, гл. 5 "О разном употреблении" // Литература Древнего Востока. Иран, Индия, Китай. М., 1984. С. 251-256.

О принципах сравнительно-типологического исследования морфемного состава языков // Лингвистическая типология. М., 1985. С. 81-92.

Даосизм и "школа имен" в традиции древнекитайской мысли // Методологические и мировоззренческие проблемы истории философии стран Востока. М., 1986, с. 11-15.

Рец. на кн.: Яншина Э.М. Формирование и развитие древнекитайской мифологии. М., 1984 // Вестник древней истории. 1986. N 1. С. 151-158.

Пер. с кит.: Из "Люйши чуньцю" // Из книг мудрецов. Проза древнего Китая. М., 1987. С. 255-292.

Пер. с кит.: Царь-дерево // Царь-дерево. Современные китайские повести. М., 1989. С. 419-467.

Космос, музыка, ритуал. Миф и эстетика в "Люйши чуньцю". М.: Восточная литература. 1990. 283 с.

Sur la composition du Shi'er ji dans Ie Lu shi chunqiu (Printemps et automnes de Lu shi) //Extreme-Orient-Extreme-Occident. P., 1991. P. 121-127.

Отражение традиционных представлений о космосе в китайском тексте III в. // Восток (Oriens). 1993. N 3. С. 27-40. То же // Эстетика бытия и эстетика текста в культурах средневекового Востока. М., 1995. С. 95-104.

стр. 219

Хаос и космос в традиционной китайской космологии и антропологии // Бог-человек-общество втрадиционных культурах Востока. М., 1993. С. 30-38.

Пер., примеч.: Канон внешнего представления желтого двора. Комментарии. Таинственный цигун // Магический кристалл. Магия глазами ученых и чародеев. М., 1994. С. 480-508.

К проблеме построения языка описания культур Востока (и Запада) // Историко-философский ежегодник 94. М., 1995. С. 361-364.

Подготовка текста, комментарии: Конрад Н.И. Очерки истории китайской литературы // Конрад Н.И. Неопубликованные работы. Письма. М., 1996. С. 119-168, 466-467.

Введение в культуроведение: традиции Востока и Запада (тематическая программа курса для студентов факультета теоретической и прикладной лингвистики) // Социальная антропология в вузе. Сборник учебно-методических материалов. М., 1997. С. 254-256.

История китайской философии. Ранний период. Программа курса. Университет Российской академии образования. М.: УРАО. 1997.

Zihai - информационно поисковая система по китайским иероглифам // Вузовская педагогика в информационном обществе. Материалы семинара. 28-31 января 1998 г. Голицино. М.: РГГУ. 1998, С. 121-126 (совм. с В.И. Любченко).

Архаическое представление о "человечности" в культуре Китая // Social Biology of

Ritual and Group Identity. Concepts of Human and Behavior. Patterns in the Cultures of the East and West: interdisciplines Approach. М.: РГГУ. 1998. С. 57-59.

Средневековая философия Китая // История восточной философии. М., 1998. С. 49-71.

"Жизненные миры" и "образ жизни" в традиционной китайской антропологии // Социальная антропология на пороге XXI века. М., 1998. С. 210-215.

"Исправление имен" - о чем не говорил Конфуций? // Древние культуры Восточной и Южной Азии. М.: МГУ. 1999. С. 93-109.

Вступ. ст., пер., коммент. Из "Хроники Люя" [Люйши чуньцю (кн. 16, гл. 2)] // Вестник МГУ. Сер. 13. Востоковедение. N 3. 1999. С. 86-95.

Культура Китая. Словарь-справочник. М.: Муравей. 1999. 382 с.

Модель человека в культуре Китая (о традиционной китайской антропологии // Одиссей. Человек в истории. М., 1999. С. 139- 191.

Формирование этических идей в Китае // Этическая мысль. Ежегодник. М., 2000. С. 16-31.

Пер., прим., словарь, авт. предисл.: "Весны и осени Люй Бувэя" как памятник древнекитайской философской прозы. С. 5-69 // Люйши чуньцю. М. "Мысль". 2001. 520 с.

Новая философская энциклопедия. М., 2001. - Авт. 25 статей.

Этика. Энциклопедический словарь. М.: Гардарики. 2001. - Авт. 25 статей.

Постоянный адрес данной публикации: