Анализ тех или иных аспектов процесса разработки программы Коминтерна как "ранее неизвестного в международных отношениях института" ¹ , затянувшегося без малого на десятилетие, поможет прояснить реальный механизм функционирования Коминтерна, степень его воздействия на зарубежных коммунистов и нити зависимости от воли большевистского руководства. За конкретными предложениями участников программной дискуссии стояли не менее конкретные политические интересы, распознать которые - наша задача. Разрешение ее в свою очередь приблизит нас к пониманию главного внутреннего конфликта в истории Коминтерна - организации, протягивавшей руки ко всему миру и остававшейся обеими ногами стоять на российской почве.

В начале XX в. теоретический багаж II Интернационал достиг той критической массы, которая породила неконтролируемую реакцию расщепления монолитного до тех пор социалистического движения. Его признанные лидеры - К. Каутский, Ж. Жорес - пытались остановить этот процесс, но безуспешно. Меньшевики не хотели воссоединяться с большевиками, "ревизионисты" - с "ортодоксами", "правые" - с "левыми". Первая мировая война выступила мощным катализатором идейно-политического размежевания, став сама по себе тем критерием истины, на котором проверялись конкретные партийные платформы.

Противоречивший всем марксистским канонам приход к власти в России партии, стоявшей на крайне левом фланге Интернационала, превратил его раскол в свершившийся факт. Большевики не скрывали ни своей ненависти к "социал-предателям", ни своей установки на создание нового Интернационала, очищенного от скверны оппортунизма ² . Однако события, предшествовавшие созыву в марте 1919 г. I конгресса Коминтерна, показали, что в случае победы у всемирной революции пролетариата окажется много отцов. Далеко не мирное сосуществование трех социалистических Интернационалов в начале 20-х годов стало периодом острейшей идейно-политической борьбы за умы и голоса европейских рабочих - борьбы, в которой никто не собирался идти на компромиссы.

Коммунисты сделали ставку на доказательство "неспособности капиталистического общества к дальнейшему господству" ³ - таков был лейтмотив докладов о платформе нового объединения левых сил, с которыми

Ватлин Александр Юрьевич - доктор исторических наук, старший преподаватель Исторического факультета МГУ.

стр. 97

выступили на I конгрессе Коминтерна представитель РКП(б) Н. И. Бухарин и немецкий коммунист Г. Эберлейн. Предложенные ими тезисы стали первым проектом программы этой организации. Данная в них характеристика капитализма как всемирной системы вытекала из марксистского мировоззрения и не представляла собой чего-то нового. Новыми были выдвинутые под впечатлением мировой войны идеи о превращении неорганизованного капитализма в государственный, о переходе анархии капиталистического производства с национального на мировой уровень.

Написанный Л. Д. Троцким и одобренный конгрессом Манифест сводил этот вопрос к тому, "кто дальше будет носителем огосударствленного производства: империалистское государство или государство победоносного пролетариата" ⁴ . В умах создателей Интернационала господствовали иллюзии о наличии всех материальных предпосылок нового общества. Недостаток практического опыта коммунистов "первого часа" вел к абсолютизации опыта большевиков, что впоследствии стало ахиллесовой пятой всего коммунистического движения.

Первые признаки нового взгляда лидеров Коминтерна на ситуацию в мире появились вскоре после перехода большевиков к новой экономической политике. "Капитал все еще царствует во всем мире, и нам необходимо взвесить, все ли еще остается верной, в общем и целом, занятая нами позиция, рассчитанная на мировую революцию", - говорил Троцкий в докладе на III конгрессе Коминтерна 23 июня 1921 г., проводя четкую параллель с "нашими поражениями и разочарованиями в России". Центральным моментом конгресса стало обсуждение доклада К. Радека о тактике. В нем был сформулирован новый лозунг Коминтерна - "задача, перед которой мы стоим, заключается в завоевании широких масс пролетариата для идей коммунизма" ⁵ . Здесь же впервые возник вопрос о необходимости выдвижения в этой связи переходных требований. Хотя они и противопоставлялись программе-минимум социал-демократии, но олицетворяли все-таки традицию II Интернационала.

Проблема переходных требований в идеологии коммунистов стала в начале 20-х годов не только одним из критериев размежевания "правых" и "левых" в Коминтерне, но и инициировала программную дискуссию. До тех пор, пока в угаре пролетарского штурма достижение конечной цели казалось делом ближайшего будущего, потребности в кодификации и систематической пропаганде требований коммунистов попросту не возникало. Откат революционной волны в странах Европы, в котором Коминтерн боялся признаться вплоть до середины 20-х годов, обозначил и еще одну закономерность: в эпоху подъема и "ближайших перспектив" разногласия в стане большевистских лидеров не мешали коллективной работе на общее дело. Когда же "темп мировой революции дал заминку", в Коминтерн и Политбюро российской партии стал возвращаться дух теоретических дискуссий эмигрантских кафе.

Начало собственно программной дискуссии связано с решением Второго расширенного пленума Исполкома Коминтерна (ИККИ) в июне 1922 г. о включении вопроса о программе в повестку дня готовившегося конгресса и образовании соответствующей комиссии из 33 членов. Трудно с уверенностью выводить этот факт из первых попыток установления "единого фронта сверху", но более тесный контакт с социал- демократическим движением требовал от Коминтерна активизации теоретической работы. Сохранившаяся стенограмма единственного заседания программной комиссии первого созыва, состоявшегося 28 июня 1922 г., является достаточно ярким документом эпохи раннего Коминтерна, когда его лидеры не боялись откровенно высказывать свое мнение по самым острым вопросам. Не случайно она не была опубликована в сборнике материалов по программе, подготовленном аппаратом ИККИ к V конгрессу Коминтерна ⁶ .

Первым на заседании 28 июня слово взял Радек - тогда он находился на пике своей политической карьеры. Являясь автором тактики единого фронта, одобренной В. И. Лениным и Троцким несмотря на первоначальное сопротивление Г. Е. Зиновьева и Бухарина, Радек активно включился

стр. 98

в борьбу за лидерство в Коминтерне. С его точки зрения, последнему нужна была не всеобъемлющая программа, а "выработка тезисов о методе построения наших конкретных требований в переходную эпоху" ⁷ . Иными словами, следовало ограничиться обсуждением вопросов, связанных с подготовкой мировой социалистической революции, не заглядывая в более далекую перспективу.

Радека поддержали иностранные члены комиссии - К. Цеткин призвала к максимальной эластичности программы, рассчитанной на "практическую ежедневную работу нашей партии". Оппонентом такого подхода выступил Бухарин, считавший, что тактические вопросы вообще не должны входить в программу, которая напротив, должна давать теоретическую характеристику эпохи, обрисовывать максимальные цели коммунистов и принципы их идеологии. Его позиция уже имела за собой определенную историю - так, осенью 1917 г. Бухарин вместе с В. Смирновым внес предложение вообще отказаться от "программы-минимум". Этот подход был раскритикован Лениным и не нашел поддержки партийного руководства.

Окончательное решение по вопросу о роли переходных требований должен был принять IV конгресс Коминтерна, открывшийся 5 ноября 1922 года. К этому моменту Бухарин успел завершить работу над своим проектом программы и он был роздан делегатам наряду с проектами партийных программ болгарских и германских коммунистов. По сравнению с одобренной I конгрессом платформой здесь был расширен раздел о периоде диктатуры пролетариата, ее экономических и политических мероприятиях. В то же время вопрос о методах борьбы за завоевание политической власти в проекте не затрагивался, ибо его следовало излагать в зависимости от конкретной ситуации в той или иной стране.

Нежелание Бухарина излагать в общей программе частичные требования лишь отчасти определялось его убежденностью в том, что победа мировой социалистической революции является вопросом нескольких лет, но никак не десятилетий. Непоколебимая вера в безальтернативность краха капитализма оставалась стержнем идеологического credo коммунистов, позволяя уходить от иных, не вписывавшихся в марксовы схемы, реалий. В результате "белым пятном" в проекте программы Коминтерна оказывалась именно ближайшая перспектива, вернее тот ее вариант, который не был тождествен полной победе пролетариата.

Именно поэтому делегаты IV конгресса так и не стали участниками программной дискуссии. На заседании 18 ноября с содокладами по программному вопросу выступили Бухарин, А. Тальгеймер и болгарин X. Кабакчиев, каждый из которых разъяснял представленный своей партией документ. Впрочем, проект Бухарина оставался "авторским" - его не успело обсудить даже Политбюро ЦК РКП(б).

Большая часть доклада Бухарина была посвящена опыту практической реализации марксистской доктрины, в том числе и в Советской России. Предупреждая против попыток трактовать нэп как вынужденное отступление, Бухарин настаивал на том, что это - с экономической точки зрения самая рациональная политика. В случае рецидивов военного коммунизма "пролетариат будет вынужден создавать колоссальный административный аппарат", который рано или поздно выступит тормозом развития производительных сил страны ⁸ . Надежды на то, что партия вовремя заметит грозящую опасность, сбылись лишь наполовину - прозвучавшая уже в следующем году критика Троцким и другими оппозиционерами бюрократического перерождения партийной диктатуры вызвала отнюдь не "самоочищение", а резкое обострение борьбы в верхушке РКП(б) и в конечном счете подтолкнула страну к сталинскому тоталитаризму.

В докладе Бухарина содержался и еще один тезис, символизировавший политическую открытость большевизма в его героические годы. Речь идет о "праве на красную интервенцию" - использовании вооруженной силы для подталкивания пролетарских революций в других странах. Считая это принципом, достойным упоминания в программе, Бухарин повторил свои доводы против включения в нее "чисто тактических вопросов" вроде

стр. 99

единого фронта и лозунга рабочего правительства. С его точки зрения подобные обходные маневры являлись выражением временного отступления сил мировой революции, которые вот-вот пойдут на новый приступ твердынь капитализма.

Разногласия в делегации РКП(б) на конгрессе нарастали и грозили вылиться в открытое столкновение. Чтобы не допустить этого, 20 ноября было созвано специальное "совещание пятерки ЦК", в котором приняли участие Ленин, Троцкий, Бухарин, Радек и Зиновьев. Его итог обернулся поражением революционного максимализма Бухарина. Решение "пятерки", оформленное затем как резолюция конгресса, подчеркивало необходимость включения частичных и переходных требований в программу с учетом особенностей той или иной страны ⁹ .

Лидеры партии большевиков согласились с предложенной Зиновьевым схемой дальнейшей работы - от программ национальных секций к общей программе Коммунистического Интернационала. Отдельным партиям предписывалось завершить эту работу за три месяца до следующего конгресса. При этом ни один из обсуждавшихся проектов не был принят за основу, что позволило Тальгеймеру сделать вывод о "необходимости создавать заново общую программу".

Символом "нового приступа" стало решение Третьего расширенного пленума ИККИ в июне 1923 г., сформировавшее новый состав программной комиссии из 14 человек. Однако неудавшаяся попытка совершить революционный переворот в Германии, смерть Ленина и начало открытой борьбы за его наследство в руководстве РКП(б) отодвинули начало реальной работы ровно на год. Комиссия в новом составе собралась лишь 18 мая 1924 г., когда до открытия V конгресса Коминтерна оставалось всего несколько недель.

За это время состоялось девять ее заседаний, каждое из которых было посвящено крупному теоретическому вопросу, по которому заслушивался специальный доклад. Перед началом работы комиссии ее немецкие участники - Тальгеймер и А. Розенберг - заявили о невозможности окончательного принятия программы на конгрессе. Бухарин в ответ обвинил их едва ли не в саботаже работы над программой. Любое промедление играет на руку классовому врагу, ведь "поток событий в будущем будет еще более ускоряться... Если работа пойдет, мы примем окончательную программу. По крайней мере я за это" ¹⁰ . В итоге решение было отложено до созыва V конгресса Коминтерна.

27 и 28 июня 1924 г. на его пленарных заседаниях с содокладами по программному вопросу выступили Бухарин и Талыеймер. Первый направил острие своей теоретической атаки против "старого" руководства германской компартии, тормозившего принятие программы. Весь конгресс проходил под знаком осуждения "правых ошибок" Г. Брандлера и Тальгеймера, а также курировавшего КПГ и ИККИ Радека, что создало для их оппонентов весьма благоприятную ситуацию.

В результате такого подхода в проигрыше оказывалась та атмосфера "демократического коммунизма" ¹¹ , которая поддерживалась в Коминтерне в те годы прежде всего лидерами, вышедшими из рядов европейской социал-демократии. Сужение круга "своих" и расширение круга "чужих" в политических дискуссиях, в том числе и по программе, являлось отражением как нарастания внутрипартийной борьбы в РКП(б), так и поражений коммунистов за рубежом, порождавших недоверие и кадровые чистки. Отсюда все более грозные требования к компартиям "определиться с мировоззрением", ибо, как отмечалось в докладе Бухарина на конгрессе, философские шатания дают почву для политических уклонов. История большевизма таким образом проецировалась на все коммунистическое движение, чему вскоре был найден адекватный термин "большевизация".

Специфика европейских условий политической борьбы все больше ускользала от внимания лидеров РКП(б), продолжавших жить надеждами на новый революционный подъем. Подчеркивая международное значение опыта нэпа, они тем не менее тормозили разработку коммунистической тактики

стр. 100

в период отката революционной волны. 27 июня Бухарин заявил, что вопрос о новой экономической политике - "важнейшая часть моего доклада". И наверное, самая удавшаяся. По его мнению, после завоевания власти пролетариатом социалистические формы хозяйства будут вытеснять более отсталые не по приказу, а "на основе рыночной конкуренции". Последняя даже рассматривалась "как совершенно новая и специфическая форма классовой борьбы".

В отличие от Бухарина Тальгеймер проявлял весьма сдержанное отношение к нэпу, зато считал военный коммунизм "необходимостью революционной стратегии". Его содоклад представлял собой обстоятельное резюме работы программной комиссии накануне конгресса. Тальгеймер признал, что "последний вопрос - тактические принципы, стратегия - комиссией еще не обсуждался" и его решение будет зависеть от постановлений конгресса по другим вопросам. В еще большей мере решение зависело от соотношения сил в руководстве Коминтерна и РКП(б). Поражение "германского Октября" и последовавшие затем кадровые перестановки лишили реального влияния главного сторонника программы-минимум - Радека. В этих услових Бухарин вернулся к своим первоначальным предложениям. В заключительной речи по программному вопросу он просто объявил собравшимся делегатам конгресса: "Дальнейшее развитие тактики единого фронта, как и лозунг рабоче-крестьянского правительства, мы вычеркнули" ¹² .

Немецкие представители вновь попытались отсрочить принятие окончательных решений, но безуспешно. При голосовании проекта программы 8 июля на руках у делегатов даже не было текста этого документа, впервые увидевшего свет лишь при издании материалов конгресса. Все свелось к тому, что Бухарин внес незначительные поправки в свой проект 1922 г., добившись на этот раз его утверждения как официальной и единственной основы для дискуссии. Силовой метод решения политических вопросов привлекал своей простотой, и им не гнушались пользоваться даже самые завзятые "либералы" в большевистском руководстве.

После завершения V конгресса в программной дискуссии наступила затяжная пауза. Хотя принятая 8 июля 1924 г. резолюция обязывала Исполком Коминтерна создать постоянную комиссию, которая подготовила бы к следующему конгрессу окончательный вариант программы, это решение не было проведено в жизнь. Российские лидеры Коминтерна - прежде всего Бухарин и Зиновьев - погрузились в пучину внутрипартийной борьбы. Сменявшие друг друга блоки и объединения в руководстве РКП-ВКП(б) неизменно разыгрывали коминтерновскую карту, обвиняя оппонентов в предательстве интересов мировой революции, меньшевизме и т. п. Зарубежные секции в свою очередь внимательно следили за перипетиями этой борьбы, отдавая себе отчет в том, что победитель в ней получит ко всему прочему еще и лавры главного теоретика международного коммунистического движения.

В апреле 1926 г. о необходимости доработки програмы Коминтерна вспомнил его председатель Зиновьев, о чем через сотрудника ИККИ Дж. Пеппера сразу стало известно Бухарину ¹³ . Представители крупнейших секций в Москве направили предложения по составу обновленной программной комиссии, но она так и не собралась. Также как не состоялся в 1926 г. и очередной конгресс Коминтерна - лишь после того, как борьба в руководстве ВКП(б) закончилась победой "дуумвирата" Сталина - Бухарина, последние занялись выполнением данных ранее обещаний.

Взаимоотношения большевистской партии и других секций Коминтерна к 1928 г. серьезно изменились. Десять лет назад трудно было себе представить, что подготовка главного документа этой организации будет вестись келейно, без привлечения иностранных товарищей. Однако времена "равенства и братства" уже закончились, от политического механизма Коминтерна требовалась железная дисциплина и встраивание в иерархию кремлевской власти. При этом последняя не жалела усилий для поддержания образа "равноправия" - все вопросы, предрешенные в делегации

стр. 101

ВКП(б) в ИККИ, после этого проходили формальные процедуры обсуждения в уставных структурах Коминтерна. Не стал исключением из правила и программный вопрос.

12 января 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) опросом приняло решение о создании внутренней программной комиссии в составе И. В. Сталина, А. И. Рыкова, В. М. Молотова, Е. С. Варги и Бухарина. Лишь через месяц было принято специальное решение сеньорен-конвента Девятого пленума ИККИ, поручавшее членам делегации ВКП(б) представить новый вариант проекта программы. Позже Бухарин на июльском пленуме ЦК так реконструировал дальнейший ход событий: "Для выполнения этого решения была назначена комиссия Политбюро, которая выделила из своей среды подкомиссию в составе тов. Сталина и меня. Мы еще раз разработали этот проект и довели его до того, примерно, вида, в котором он представлен теперь. Этот проект был затем утвержден Политбюро нашей партии и за подписями двух вышеназванных товарищей внесен в Комиссию Исполкома". Бухарин скромно не упомянул о том, что подготовленный проект на девять десятых был плодом работы его самого и его помощников. 15 марта он был освобожден на две недели от всех своих обязанностей и уже 3 апреля направил Сталину, Молотову и Рыкову новорожденный документ. В сопроводительном письме отмечалось, что предложения по проекту поступили только от Сталина ¹⁴ .

Это не было случайностью - "хозяин партии" ревниво следил за успехами "любимца партии" на теоретическом фронте. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что программа Коминтерна станет не только политическим, но и культовым документом, Сталин стремился укрепить свои позиции и на этом фронте. В июле 1928 г. Бухарин в полулегендарном разговоре с Л. Б. Каменевым бросит в сердцах: "программу мне во многих местах испортил Сталин... его съедает жажда стать признанным теоретиком. Он считает, что ему только этого не хватает". Сталинская схема построения программы значительно усиливала ее "русский" акцент. Даже во вводной части, где предполагалось дать анализ современного империализма, главным итогом выступало "наличие СССР - органический кризис мировой капиталистической системы". Сталин выделил три категории стран: империалистические, колониальные и "советские республики", а в разделе о переходном периоде предложил дать его следующие этапы: военный коммунизм, нэп, социалистическое строительство. Таким образом, еще до фактической отмены нэпа генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не скрывал, что собирается "въехать в социализм" без помощи рыночных механизмов. Если у Бухарина еще оставались надежды на мировую пролетарскую революцию в ее классическом понимании, то Сталину был нужен документ "для внутреннего пользования", призванный лишний раз подчеркнуть уникальность социалистического эксперимента в СССР. Различие во взглядах двух партийных лидеров не являлось секретом для их окружения. А. А. Дворин писал в своем отзыве по поводу сталинских предложений: "Принимая специальный раздел об СССР в программе, мы с одной стороны, слишком суживаем его значение и с другой, ограничиваем программу во времени, так как значение СССР изменится немедленно после захвата власти в двух-трех решающих странах, когда все остальные разделы программы еще останутся в полной силе. Помимо этого на программу будет наложен сугубо "русский" отпечаток. Этого нужно избежать" ¹⁵ .

В течение апреля проект программы спешно дорабатывался бухаринским аппаратом, прежде всего его помощниками из Института красной профессуры - М. Г. Грольманом и Б. И. Идельсоном. Из первоначального варианта исчезли следы явной спешки, повторы, была увеличена "русская глава". Бухарин настаивал на официальном признании своего детища, пусть даже с двойным отцовством. В протоколе заседания Политбюро от 23 апреля 1928 г. появилась категорическая запись, призванная "легализовать" уже свершившееся: "Предложить т.т. Бухарину и Сталину в четырехдневный срок разработать и представить в Политбюро проект Программы Коминтерна" ¹⁶ .

стр. 102

К 3 мая члены Политбюро не успели ознакомиться с представленным документом, и он был одобрен лишь на следующем заседании, 7 мая. В постановлении предлагалось внести проект в ИККИ за подписями Сталина и Бухарина, что должно было явиться для первого временным удовлетворением "жажды стать признанным теоретиком".

Сопоставление первоначального (апрельского) проекта с тем, что был передан в коминтерновские структуры, свидетельствует в пользу последнего. Бухаринский стиль, не отличавшийся структурированостью и лаконичностью и придававший документу вид стенограммы устного выступления, отошел на второй план. Хотя в содержательном плане проекты не отличались радикально, внесенные за месяц коррективы позволяют сделать определенные выводы о расстановке сил в руководстве ВКП(б) накануне "великого перелома".

Так, из майского проекта исчезло типичное для Бухарина "европецентристское" расписание маршрута мировой революции: "Раздробление Европы, ее относительный упадок по сравнению с мощным и вооруженным до зубов американским империализмом, назревание пролетарского кризиса именно в Европе, все это делает необходимым лозунг Социалистических Советских Соединенных Штатов Европы, как переход к европейско- азиатскому, а затем и мировому Союзу пролетарских государств" ¹⁷ .

Вместо этого появилась более эластичная формулировка о федеративной связи советских республик мира, которая подчеркивала присоединение к ним "освобождающихся от ига империализма колоний". Но главные различия апрельского и майского проектов касались изложения "основ экономической политики пролетарской диктатуры" - фактически речь шла о том или ином толковании "русского опыта" и конкретно новой экономической политики. Формулировки Бухарина не только повторяли, но и развивали высказанные им на V конгрессе Коминтерна мысли о "рыночном рычаге" движения к социализму. "Победоносный пролетариат должен взять правильную пропорцию между теми производственными сферами, которые поддаются централизованному и планомерному руководству, и теми сферами, которые могли бы оказаться лишь балластом в его руках. Последние должны быть предоставлены частной инициативе", - утверждалось в апрельском проекте программы.

Естественно, в условиях "левого поворота" не только в Коминтерне, но и во внутренней политике СССР, такие положения все больше расходились с практикой. Сталин сознательно шел на раздувание классовой войны в деревне при помощи насильственной коллективизации, и ему нужно было обоснование тезиса о ее неизбежном обострении по мере социалистического строительства. У Бухарина же можно было прочитать нечто прямо противоположное: "В период пролетарской диктатуры классовая борьба принимает в значительной мере характер экономической борьбы конкурирующих между собой хозяйственных форм, которые в известный период могут расти параллельно". И далее давалось изложение того "врастания", которое вскоре ляжет в основу сталинской конструкции "правого уклона". "Особое внимание и крайнюю осторожность должен проявлять пролетариат в области, касающейся отношений между городом и деревней, отнюдь не подрывая индивидуалистического мотива деятельности у крестьян и постепенно - путем примера и поддержки коллективных форм сельского хозяйства - заменяя эти мотивы мотивами товарищеского хозяйствования".

Все вышеприведенные цитаты исчезли из проекта программы, направленного в ИККИ. Сталин чувствовал силу своего аппарата и был готов пойти на открытый конфликт в Политбюро, в то время как пока еще "лучший теоретик партии" Бухарин шаг за шагом отступал.

Срочно созванная Президиумом ИККИ программная комиссия уже не имела ни времени, ни смелости для серьезной проработки проекта. Сталин не появился ни на одном из трех заседаний, Бухарин, напротив, солировал, разъясняя собравшимся смысл основных изменений. Вызванные в Москву члены комиссии просто не имели возможности внимательно прочесть представленный им документ и были вынуждены доверять авторитету лидеров

стр. 103

российского большевизма. Все 45 поправок комиссии носили редакционно-дополняющий характер, не затрагивая ни структуры, ни основных положений проекта. 25 мая он был одобрен и вскоре опубликован в коминтерновской периодике. Собранные в архиве ИККИ материалы дискуссии по проекту в СССР показывают, что она носила образцово- показательный характер. Ее участники, в большинстве своем преподаватели общественных дисциплин или ученые-марксисты, четко представляли себе рамки допустимого. Вместе с тем в откликах с мест не было того безудержного славословия, которое отличало общественную жизнь страны в момент нарастания "культа личности". Сам документ, далекий от стилистического совершенства и внутренней стройности, давал достаточно поводов для критики. Так, сотрудник Гослитиздата Литвинов писал: "Проект отдает злободневностью, местами он скорее напоминает передовицу "Правды", чем проект программы мировой коммунистической партии. В проекте слишком малое место занимает опыт революций других стран, кроме СССР". Против взгляда на Советский Союз как на "важнейшую составную часть международной социалистической революции" выступила Цеткин, справедливо заметившая, что ее главный потенциал сосредоточен в странах, где эта революция еще не произошла. Критические замечания в адрес "русского характера программы" звучали и с трибуны июльского пленума ЦК ВКП(б), где программный вопрос стоял отдельным пунктом повестки дня. Принимавший участие в доработке проекта Н. Осинский пытался дать более мягкое толкование проблемы: "Если говорят о русском характере программы, то я скажу - политически "русской" она не является, но она, может быть, является "московской" с точки зрения того, что мы не видим отсюда некоторых новых явлений, развивающихся далеко отсюда". Пусть в завуалированной форме, но эта дискуссия поднимала вопрос о прогрессировавшей деградации Коминтерна, превращении его центрального аппарата в один из отделов ЦК российской партии. Лидеры ВКП(б) прекрасно помнили, что на это указывали и документы объединенной оппозиции Троцкого-Зиновьева. В своей речи на пленуме Сталин поставил вопрос ребром: в кулуарах говорят о русском характере программы. "А что может быть в этом плохого? Разве наша революция является по своему характеру национальной и только национальной революцией, а не революцией интернациональной по преимуществу? Почему же мы называем ее в таком случае базой мирового революционного движения, рычагом революционного развития всех стран, отечеством мирового пролетариата? У нас были люди, например, наши оппозиционеры, которые считали революцию в СССР исключительно или главным образом национальной революцией. Они сломали себе шею на этом. Странно, что имеются, оказывается, около Коминтерна люди, готовые идти по стопам оппозиционеров" ¹⁸ .

Характерный стиль сталинской аргументации (если мы так называем - значит так оно и есть) был усилен прямым указанием на антипартийный характер разговоров о "русском характере программы". Фактически это означало административный запрет дискуссии по этому поводу накануне конгресса Коминтерна - вряд ли кто-то из членов ЦК ВКП(б) рискнул бы навлечь на себя подозрения в связях с троцкистами.

Бухарин в своих докладах на пленуме сосредоточился на анализе "всей мерзости" социал- демократии. Здесь очевидна аналогия: если внутри страны главный враг большевизма - оппозиционеры - пробрался в партию, то главный враг Коминтерна оказался тоже рядом, в самом рабочем движении. Бессодержательные нападки в адрес партий II Интернационала блокировали рациональный анализ ситуации теоретиками Коминтерна, любое упоминание социал-демократов в положительном смысле предавалось анафеме. Достаточно было руководителю Профинтерна А. Лозовскому обмолвиться о наличии у них определенного позитивного потенциала, как последовала гневная отповедь Бухарина. Последний явно не учитывал специфики политической борьбы в демократических странах Европы, где перед рабочими открывалась возможность самим сравнивать те или иные платформы, тех или иных общественных лидеров. Опустив в угоду тактическим сооб-

стр. 104

ражениям собственную программу до уровня антисоциал-демократического памфлета, руководители Коминтерна отгородили себя "железным занавесом" от значительной части европейских рабочих, с интересом поглядывавших на социальный эксперимент на Востоке, но вместе с тем не готовых отказаться от освященных поколениями партийных привязанностей.

Так и не услышанными оказались голоса тех деятелей коммунистического движения, кто, отнюдь не смягчая критики социал-демократии, призывал трезво взглянуть на социально- политические корни реформизма. "Массы пролетариата, трудящиеся массы... боятся революции и сопряженных с нею жертв. Они больше надеются на гражданский мир с классовым врагом, чем на собственную революционную силу", - утверждала Цеткин. Голландский коммунист А. де-Фриз в прессе и в своем выступлении на VI конгрессе Коминтерна доказывал на примере Австрии абсурдность тезиса о том, что буржуазия подкармливает лидеров социал-демократии сверхприбылями из колоний. Не считаясь с реалиями межвоенной Европы, большевистские лидеры предрекали "международному меньшевизму" ту же участь, что постигла их бывших товарищей по партии в Советской России.

16 июля 1928 г. делегация ВКП(б) в Коминтерне признала необходимым принятие программы на конгрессе в окончательной форме ¹⁹ . Внешне это было решением в пользу Бухарина, своего рода компенсацией за уступки правых в экономической сфере на июльском пленуме ЦК.

На следующий день делегаты из 57 стран мира собрались в Колонном зале Дома Союзов на открытие VI конгресса Коминтерна. Тот факт, что впервые конгресс проходил не в Кремле, говорил знающим людям о многом. Вопрос о "мировой революции" уже не являлся краеугольным камнем идеологии и практики большевизма, все больше превращавшегося в сталинизм. Программная дискуссия на конгрессе испытывала на себе серьезное воздействие "русского фактора", хотя и не сводилась к нему. Прежде всего бросалось в глаза отсутствие большинства ведущих теоретиков российской партии, в свое время принадлежавших к "генеральному штабу мировой революции", но поддержавших в 1926-1927 гг. Зиновьева и Троцкого. Кадровый отбор затронул не только левых, но и правых - Тальгеймер, содокладчик Бухарина по программному вопросу на IV и V конгрессах, представил свои замечания к проекту программы, но не был допущен ни на сам конгресс, ни к работе комиссии. Раздавались даже голоса о том, что предложения оппозиционеров к проекту программы следует вообще изъять из материалов конгресса (немецкий делегат Г. Дункер), по настоянию Цеткин и Бухарина это предложение было отвергнуто.

В целом дискуссия в программной комиссии носила более открытый и острый характер, нежели выступления на пленарных заседаниях конгресса. Не случайно обещание опубликовать материалы работы комиссии так и не было выполнено после ухода Бухарина из Коминтерна. Вместе с тем официальные теоретики ИККИ отдавали себе отчет в том, что одно неверное слово может поставить крест на их политической карьере. В условиях, когда исход борьбы за лидерство в ВКП(б) еще не определился, поддержка того или иного теоретического положения грозила обернуться обвинением в том или ином "уклоне". В известной степени это касалось и программной дискуссии в коммунистической прессе. В обзоре, подготовленном в ИККИ накануне открытия конгресса, отмечалось преобладание откликов от членов ВКП(б), в то время как зарубежные секции ограничивались официальными предложениями. Дискуссия в газетах компартий практически не велась, лишь "Правда" начала издавать для обсуждения программы специальный дискуссионный листок.

По данным аппарата ИККИ, четыре пятых всех замечаний касались раздела о переходном периоде, хотя параллельно и отмечалась критика "механического распространения на другие страны русского опыта". Преобладали мнения "левого толка", опирающиеся на типичную для партийных активистов героизацию опыта гражданской войны. Так, военный коммунизм нередко рассматривался как необходимый этап пролетарской

стр. 105

революции, в то время как нэпу отводилось место среди особенностей революции российской. Очевидно, именно на эту идеологию рассчитывал опереться Сталин, готовя стратегию "великого перелома". Давление слева чувствовалось и в еще одном пункте, причем здесь задавали тон иностранные коммунисты. Речь идет о дальнейшем заострении борьбы с социал-демократией - немцы Ленц и Гюнтер требовали, чтобы не только ее вожди, но и вся ее организация были занесены в разряд "контрреволюционных сил", поляк Списс считал недостаточным определение ее "фашистского характера". Различия в оценках социал-демократии наиболее рельефно выступают при сопоставлении поправок германской и итальянской делегаций к проекту программы. Если первая делала акцент на особую опасность левого крыла социал-демократии, считая, что это движение в целом "приближается по своей идеологии к фашизму", то вторая заочно полемизировала с этим тезисом: "Ошибка, которую мы находим в проекте программы, заключается в слишком общем употреблении слова "фашизм", который в противоположность социал-демократии представляется как общий и единственный метод "открытой" диктатуры буржуазии" ²⁰ .

Призывая на втором заседании программной комиссии конгресса 1 августа к большей конкретизации программы, Бухарин мотивировал это ростом национальных секций и усложнением стоявших перед ними задач. Иной подход - предоставление каждой из партий свободы рук в определении своих конкретных задач - даже не обсуждался. Стремление к максимальной детализации являлось следствием упрощенных представлений о возможности управлять обществом как огромным механизмом, контролируя каждое его колесико и винтик. Во многом они выражали дух эпохи, проникнутой верой в безграничные возможности науки и техники. Именно "всемирный подход" отличал бухаринские представления о структуре программы: он предлагал рассматривать пролетарские революции, восстания в колониях, национально- освободительную борьбу "не как механические раздельные части, но в их взаимосвязи, во взаимном воздействии всех этих процессов, которые в целом, в общем, образуют мировой революционный процесс". Составной частью этого баланса выступало "приближение второй эпохи империалистических войн", в которых теоретики Коминтерна видели шанс дальнейшего революционного переустройства мира. Большое значение имели предложенные в ней характеристики политических оппонентов Коминтерна. Четвертое и пятое заседания программной комиссии конгресса практически целиком были посвящены оценке фашизма. Имея перед собой только его итальянскую разновидность, участники дискуссии противопоставляли фашизм социал-демократическим методам влияния на массы, но не парламентаризму в целом. Бухарин вслед за чешским делегатом П. Рейманом отверг перспективу полной замены буржуазной демократии фашизмом.

Более реалистичными были взгляды тех, кто признавал за парламентаризмом известное будущее и отрицал неизбежность фашизации любой из капиталистических стран (В. В. Ломинадзе, Варга). Большинство членов комиссии все же признало тезис о "банкротстве парламентаризма" в современную эпоху, хотя и без жесткой увязки с фашизмом. Перечисляя признаки "банкротства", Бухарин даже обмолвился: "Именно поэтому в ряде партий, пусть необоснованно, пусть с ошибками, обсуждается вопрос, не должны ли мы в этих условиях объективно защищать буржуазные свободы" ²¹ . Это важное замечание находилось в явном противоречии с лейтмотивом "левого поворота", и Коминтерн вернулся к нему уже после того, как приход Гитлера к власти в полной мере показал антидемократический потенциал фашизма.

Самый острый спор развернулся на заседаниях комиссии 10 и 11 августа, когда обсуждалась глава о переходном периоде после победы пролетарской революции. Знакомый с расстановкой сил в Политбюро Ломинадзе, ссылаясь на решения июльского пленума ЦК ВКП(б), призвал дополнить программу указанием на то, что "после завоевания власти

стр. 106

пролетариатом классовая борьба невероятно обостряется и что это обострение необходимо и в дальнейшем ходе социалистического строительства". Идя дальше, он вообще отрицал обязательность нэпа в переходном периоде для высокоразвитых стран - там возможен "иной путь построения социализма".

Хотя Сталин на пленуме и выступил за обязательность нэпа для всех стран, ни для кого не было секретом то, что выступление Ломинадзе являлось своеобразной разведкой боем. Бухарин принял бой, резко выступив против принятия тезиса об обострении классовой борьбы - "эта опасность может стать актуальной, если мы наделаем каких-либо ошибок, но в целом я полагаю, что чем больше мы будем продвигаться вперед, тем более широкие слои мелкой буржуазии и крестьянства будут становиться на нашу сторону, а не наоборот". И далее - "основная тенденция переходного периода - не усиление, а ослабление классовых противоречий. И поэтому в конце этого процесса будет у нас не третья революция, а коммунистическое общество" ²² . Бухарин оказался провидцем с точностью до нас борот - начатая после разгрома "правого уклона" в руководстве ВКП(б) кампания сплошной коллективизации стала по сути дела объявлением гражданской войны большинству населения и вошла в историю как "сталинская революция сверху".

На фоне драматичных событий "коридорного конгресса" обсуждение проекта программы на его пленарных заседаниях выглядело достаточно скучно. 9 августа с докладом по этому вопросу перед делегатами конгресса выступил Бухарин, хотя к тому моменту программная комиссия лишь начала обсуждение четвертой главы проекта. Его речь не несла в себе новых моментов и запомнилась прежде всего удачными формулировками, которые на полвека войдут в лексикон международного коммунистического движения: "программа мировой диктатуры пролетариата", "мировой город и мировая деревня", "некапиталистический путь развития" и т. д.

Вновь и вновь Бухарин возвращался к теме, занимавшей его в тот период больше всего - судьбам нэпа. Признав под давлением своих оппонентов "вероятность" военного коммунизма после установления диктатуры пролетариата, он отказывался объявить о его "необходимости". В более высокоразвитых странах "силы пролетариата будут гигантскими, и он будет обладать широкой возможностью организации экономической периферии. Этим самым устанавливается возможность принципиально иной политики. Какой, мы еще не знаем точно. Будем надеяться, что не политики военного коммунизма" ²³ .

Характерно, что в пленарной дискуссии по программному вопросу не выступил ни один представитель ВКП(б). "Русский вопрос" был сознательно оттеснен на второй план. Без него обсуждение потеряло свою остроту, тем более что подавляющее число выступавших являлось членами программной комиссии и уже имело возможность высказаться. Споры вокруг терминов вроде финансового капитала, интегрального социализма или материалистической диалектики отдавали схоластикой, в них напрочь отсутствовал боевой дух организации, нацеленной на радикальный политический переворот.

Одобренные делегациями той или иной партии "домашние заготовки", посвященные проблемам соответствующей страны, лишь изредка уступали место обсуждению действительно международных проблем. Пожалуй, лишь высказывания по проблеме фашизма способствовали его более точной оценке. Здесь столкнулись две крайности: стремление увидеть тенденции фашизации во всех без исключения странах, выводя их напрямую из кризиса капитализма, и более дифференцированный подход, подчеркивавший специфику фашизма как одного из методов сохранения власти буржуазии.

Французский представитель П. Семар высказался против отождествления с фашизмом любого реакционного режима, с аналогичных позиций выступил и итальянец А. Таска. Напротив, немецкий делегат Ф. Денгель расширял это понятие, заявив в частности, что "идеологическое сближение

стр. 107

реформизма с фашизмом осуществилось уже давно". Под влиянием дискуссии Бухарин в своем заключительном слове по программному вопросу скорректировал и уточнил свою позицию. От общих фраз о банкротстве парламентаризма он перешел к анализу "фашистского механизма", признав массовый характер этого движения. Также был отвергнут тезис о том, что опасность фашизма велика только для стран второго эшелона, где еще сильны авторитарно-феодальные пережитки. "Решающее значение имеет не степень отсталости той или иной страны, не наличие или отсутствие у нее колоний; предпосылкой для фашизма служит расшатанность того или иного капитализма" ²⁴ .

Узость поля программной дискуссии была задана опытом большевизации Коминтерна, в которой не последнюю роль сыграло и напоминание о судьбе оппозиций в ВКП(б). Именно во внутрипартийной борьбе аргументы начали заменяться авторитетами, за нагромождением цитат терялся пульс реальной жизни. Любые попытки отойти от заданных канонов немедленно пресекались - так, речь индонезийского делегата Альфонсо по программному вопросу, содержавшая ряд положений, близких платформе Троцкого, вообще не была включена в стенографический отчет конгресса. Борьба за чистоту коммунистического мировоззрения превращалась в партийную инквизицию.

Поучителен в этом плане эпизод, когда Денгель в своей речи обмолвился о том, что Ленин дополнил марксизм. Это не прошло незамеченным - Бухарин заявил, что "дополнять означает внести нечто принципиально новое", а это уже было равнозначно грехопадению. Итогом десяти лет эволюции международного движения коммунистов стал фактический запрет на идейный поиск, его подмена повторением и толкованием "классиков". Это сближало стиль духовной жизни Коминтерна с "орденом меченосцев", о котором говорил Сталин применительно к большевистской партии. На определенном этапе такой стиль обеспечивал приток к коммунистам радикальных элементов, позволял формировать жесткие вертикальные структуры. Но после завершения "периода бури и натиска" негативные последствия стали все больше преобладать над позитивными, загоняя коммунистов в тупик бесплодного догматизма.

14 августа конгресс одобрил проект программы в целом и постановил немедленно приступить к завершению ее окончательной редакции. Программная комиссия явно не могла выполнить эту работу в срок, поэтому Бухарин еще 11 августа предложил прекратить заседания комиссии, избрать узкую группу и поручить ей довести дело до конца. В ее состав вошли помимо Бухарина швейцарец Ж. Эмбер-Дро, немец Ленц и украинец Н. А. Скрыпник. Соавтор Бухарина Сталин находился на Кавказе, поэтому в комиссию был введен его ближайший соратник в те годы Молотов. Работа "малой комиссии" велась на даче в подмосковном селе Архангельском, и 25 августа ее члены вернулись на заседания конгресса с окончательным вариантом проекта. Его объем в очередной раз вырос, прежде всего за счет "отраслевых" (профсоюзы, антиколониальное движение, положение женщин и т. п.) и страноведческих разделов. Бухарин добавил в начало последней главы "конкретное изложение подлостей социал-демократии", но не собрал большинства. Также не нашел поддержки и предложенный им "каталог событий, характеризующих мировой революционный процесс".

Аргементы оппонентов были направлены против дальнейшего разбухания текста, который выступал уже скорее в качестве Библии, а не Манифеста коммунистов. Кроме того, "программа не должна устареть через несколько лет", а для этого следует избегать конкретики. Бухарин усмотрел в этом подрыв собственного авторитета и вновь обратился в "русскую делегацию". 25 августа Бюро делегации ВКП(б) на конгрессе приняло очередное компромиссное решение: "Считать желательным восстановление в тексте программы перечня революционных событий и перечисления всех преступлений социал- демократии, которые были выпущены по постановлению большинства подкомиссии - но предоставить членам ВКП(б) в программной комиссии право высказываться и голосовать по своему усмотрению" ²⁵ .

стр. 108

Это обеспечило победу бухаринской линии при голосовании 27 августа. Программная комиссия высказалась за продолжение дискуссии на пленарных заседаниях конгресса, но на это у делегатов уже просто не хватило сил. Принятие программы было в буквальном смысле выстрадано ее творцами - Бухарин признал, что затягивание работы конгресса имело своей причиной прежде всего необходимость доработки этого документа ²⁶ . В день закрытия VI конгресса Коминтерна 1 сентября 1928 г. он выступил с краткой заключительной речью, после чего программа была единогласно принята делегатами под пение "Интернационала".

Несмотря на ее мощную пропагандистскую "презентацию" как в СССР, так и за рубежом, "программа мировой революции" так и не стала для коммунистов всех стран конкретным руководством к действию. Частичные и переходные требования, которые Бухарин отказывался включать в нее еще на IV конгрессе, и по которым можно было бы судить о демократическом потенциале коммунистического движения, о его главных союзниках и врагах до гипотетической победы мировой революции, потерялись в обширном тексте. Тактика "единого фронта" упоминалась в нем всего один раз, лозунг "рабоче- крестьянского правительства" был вообще вычеркнут как специфический синоним диктатуры пролетариата. В результате принципиальные для любой политической силы вопросы: "с кем и как идти к власти" выводились за рамки реальной ситуации в той или иной стране или вообще оставались без ответа.

На это указывали не только идейные противники Коминтерна, но и его левые критики, еще недавно сами стоявшие у руля этой организации. Троцкий в алма-атинской ссылке написал критические замечания к проекту программы, намного превосходившие его объем. В них содержалась убийственная критика как теоретической новации "социализма в одной стране", так и тактической линии Сталина и Бухарина в международном коммунистическом движении. Верно отмечая, что проект программы отражает идеологическую эпоху, жившую легендой о троцкизме, Троцкий не смог предложить ему позитивной альтернативы. Его собственная концепция требовала возврата к героическим задачам ленинского периода и звала "левую оппозицию" назад, а не вперед. Заявление сосланных в Сибирь Радека и И. Т. Смилги отмечало "механизацию умственной жизни Коммунистического Интернационала", считая ее следствием бюрократического перерождения его московского штаба. Программа тонула в схоластике, в то время как партиям "нужен документ, не только отвечающий на вопрос о том, какой должна быть политика коммунистов после взятия власти, но и на вопрос о том, как ее завоевать" ²⁷ .

Бесспорно, теоретический уровень программы был принесен в жертву интересам момента, потребностям внутрипартийной борьбы в ВКП(б). Без свободной дискуссии, участия неортодоксальных марксистов из зарубежных компартий (а они к концу 20-х годов разделили участь советских оппозиционеров) процесс подготовки программы стал олицетворением "диктата Москвы". Выведи Сталин Бухарина из партийного руководства несколько раньше, мы имели бы дело не только со сталинской конституцией, но и со сталинской программой Коминтерна. При этом ее содержание не претерпело бы сколько- нибудь серьезных изменений.

Главный недостаток программы заключался в том, что она так и не предложила целостной, простой и понятной модели мира в XX в., как это сделали К. Маркс и Ф. Энгельс в середине прошлого века. А без такой модели, способной выдержать равную и открытую конкуренцию с иными политическими доктринами, коммунисты теряли "харизму" своего движения. Успехи той или иной компартии были связаны с ответом на внешние вызовы, будь то экономический кризис для КПГ или угроза фашизма для ФКП - но ни одной из них не удалось выиграть в борьбе идей на демократическом поле. Слабость теоретической базы коммунистического движения отчасти компенсировалась идеологической муштрой, но это могло привести лишь к созданию особой касты партийных "кадров", но не к прорыву в массы.

стр. 109

Внешне программа оставалась манифестом всемирного коммунистического движения, но ее реальное влияние на развитие отдельных партий близилось к нулю. Отсутствие жесткой и привлекательной схемы, растянутость текста, обилие наукообразных терминов, апологетика СССР сводили к минимуму и ее пропагандистский эффект. Не случайно сразу же после завершения VI конгресса Коминтерна в Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждался вопрос о подготовке комментариев к программе. Вплоть до роспуска Коминтерна его руководителями не предпринимались никакие попытки подкорректировать или обновить ее. Изменившийся мир уже не влезал в старые шаблоны, а недопустимость конструирования новых была заложена в самих основах большевизма.

Примечания

¹ УЛУНЯН А. А. Коминтерн и геополитика: балканский рубеж 1919-1938. М. 1997, с. 41.

² В "Апрельских тезисах" Ленин поставил четкую задачу: "не ждать, а основать третий Интернационал должна тотчас наша партия". (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 31. с. 178).

³ Первый конгресс Коммунистического Интернационала. Протоколы заседаний в Москве с 2 по 19 марта 1919 года. Петроград. 1921, с. 76.

⁴ Коммунистический Интернационал в документах 1919-1932. М. 1933, с. 56.

⁵ Третий всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. Петроград. 1922, с. 26, 210.

⁶ Коммунистический Интернационал в документах, с. 1; К вопросу о программе Коммунистического Интернационала (материалы). М. 1924.

⁷ Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее РЦХИДНИ), ф. 492, оп. 1, д. 180, л. 20.

⁸ К вопросу о программе, с. 77-78.

⁹ См. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 54, с. 348; К вопросу о программе, с. 104.

¹⁰ РЦХИДНИ, ф. 492, оп. 1, д. 9, л. 4-5.

¹¹ WEBER H. Demokratischer Kommunismus? Brl. 1979, S. 290-305.

¹² Пятый всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. Ч. 1. М. 1925, с. 549, 971.

¹³ РЦХИДНИ, ф. 495, оп. 50, д. 9, л. 1.

¹⁴ Там же, ф. 17, оп. 2, д. 375, л. 41; ф. 493, оп. 1, д. 42, л. 9-10.

¹⁵ Там же, л. 87 (схема проекта программы, предложенная Сталиным); л. 94.

¹⁶ Там же, ф. 17, оп. 3, д. 684, л. 7.

¹⁷ Там же, ф. 493, оп. 1, д. 42, л. 48.

¹⁸ Там же, ф. 493, оп. 1, д. 91, л. 68; ф. 17, оп. 2, д. 375, л. 56; ЦЕТКИН К. Несколько критических замечаний к проекту программы Коммунистического Интернационала. - Коммунистический Интернационал, 1928, N 25-26, с. 48; цит. по: СТАЛИН И. В. Соч. Т. 11. М. 1952, с. 151. Подчеркнуто Сталиным.

¹⁹ ДЕ-ФРИЗ А. Социал-демократия в проекте программы. - Коммунистический Интернационал, 1928, N 27-28, с. 35-38; РЦХИДНИ, ф. 508, оп. 1, д. 61, л. 1. На июльском пленуме ЦК ВКП(б) украинская делегация предлагала принять программу за основу, доработать и утвердить на последующем Пленуме ИККИ.

²⁰ РЦХИДНИ, ф. 493, оп. 1, д. 422, л. 15-16, 97.

²¹ Там же, ф. 493, оп. 1, д. 441, л. 139.

²² Там же, ф. 493, оп. 1, д. 456, л. 66-67.

²³ VI конгресс Коминтерна. Стенографический отчет. Выпуск третий. Программа мировой революции. М. -Л. 1929, с. 27.

²⁴ Там же, с. 144.

²⁵ РЦХИДНИ, ф. 493, оп. 1, д. 464, л. 330; ф. 508, оп. 1, д. 67, л. 1.

²⁶ VI конгресс... Выпуск пятый. Доклады об СССР и ВКП(б). Заключительные работы. М. -Л. 1929, с. 132.

²⁷ ТРОЦКИЙ Л. Д. Критика программы Коммунистического Интернационала. В кн.: ТРОЦКИЙ Л. Д. Коммунистический Интернационал после Ленина. М. 1993, с. 184; РЦХИДНИ, ф. 326, оп. 1, д. 22, л. 52-53..

Permanent link to this publication: