М. Наука. 1981. 270 с. (1);

М. Политиздат,. 1984. 335 с. (2);

М. Наука. 1984. 276 с. (3).

Иранская революция конца 1970-х годов - поистине благодатный материал для изучения. Ее драматические перипетии и противоречия, мощный всенародный напор, в считанные месяцы сокрушивший, казалось бы, незыблемый деспотический режим, и последующий быстрый спад, воцарение муллократии и воинствующего исламского обскурантизма - все это дает и долго еще будет давать пишу исследовательской мысли.

Если первая из рассматриваемых книг заведующего сектором Института международного рабочего движения доктора исторических наук С. Л. Агаева посвящена истокам и социальным предпосылкам иранской революции, то жанр остальных двух можно с некоторой долей условности определить как "научный репортаж" - более или менее последовательную, систематизированную хронику событий. Такой подход (составляющий вообще неотъемлемую принадлежность исторической науки) применительно к столь крупному явлению современности, как иранская революция,

стр. 121

представляется вполне оправданным. Тем более что выполнены эти работы с большим литературным мастерством, элементами публицистики, исторических сопоставлений, делающими текст привлекательным с точки зрения читательского восприятия. Но, разумеется, автор не ограничивается простым повествованием. Он выходит - пусть пока в предварительном порядке, по горячим следам событий - и на теоретические аспекты в оценке иранской революции. На этом проблемном срезе рецензируемых книг, по- видимому, имеет смысл остановиться подробнее.

С. Л. Агаев правомерно выделяет глубинные социальные истоки и причины иранской революции, коренящиеся в диспропорциях и противоречиях запоздалого, зависимого, "третичного" буржуазного развития. Эти противоречия, типичные для многих развивающихся стран, в Иране, в силу ряда объективных и субъективных факторов, приобрели особо конфликтный характер. Они выразились в несостыкованности как буржуазного и добуржуазных секторов в целом, так и особенно верхушечных, заимствованных извне капиталистических структур с остальными, в том числе "местными", мелкобуржуазными. "Белая революция шаха, вскормленная нефтяными доходами, породила в иранском обществе растущую социальную поляризацию, усугубленную "демонстрационным эффектом", хаотической миграцией из деревень в города, несоответствием между экономическим "либерализмом" и политической авторитарностью Пехлеви (1, с. 251 - 256). В результате в обществе возникло громадное социальное напряжение, "разрядившееся" в антиимпериалистическую и антимонархическую революцию.

Весьма существенно, что, определяя "исламский фактор" как характерную особенность иранской революции, автор не оценивает его однозначно. Он говорит о "популистско- интегристской" функции муллского духовенства (2, с. 325), его способности апеллировать к различным классам и слоям общества, к широким массам трудящихся, о его умении применить на этапе борьбы с шахским режимом разнообразные формы традиционного ненасильственного сопротивлений. С этим нельзя не согласиться. Без участия духовенства, без исламских форм политической мобилизации масс антишахская народная революция в Иране в конце 70-х годов вряд ли была бы возможна.

Более того, повышенную политическую активность духовенства в Иране можно рассматривать, думается, как проявление общей исторической закономерной тенденции подключения добуржуазного сектора, докапиталистических институтов, национальных социокультурных традиций (ядром которых в странах Востока и поныне является религия) к процессу буржуазного развития. Разумеется, речь идет не о всей сфере религиозного сознания и религиозных институтов, а о наиболее динамичных элементах и течениях реформаторского толка, которые становятся все более заметными в индуизме, буддизме, исламе и других религиях на современном Востоке. Сдвиги, сходные с европейской Реформацией (как известно, способствовавшей становлению буржуазных отношений), несомненно, могли бы облегчить капиталистическое развитие, так сказать, обеспечить его "изнутри".

И такие силы внутри шиитского духовенства в Иране были - деятели типа А. Шариати. призывавшего к "мусульманскому протестантизму"; аятоллы М. Талегани, известного своим гуманизмом и свободомыслием и связанного с революционной организацией моджахединов; либерально настроенного аятоллы М. К. Шариат-Мадари, второго по значению религиозного деятеля в стране. Но трагедия иранской революции состояла в том, что верх взяли не они, а фундаменталисты во главе с Хомейни. Немалую роль здесь сыграл, вне всякого сомнения, субъективный фактор. В политическом и чисто человеческом плане "кумский патриарх" оказался личностью более крепкого закала, чем его более прогрессивные в идейном отношении оппоненты.

Хомейнизм и поддерживающие его силы обусловили быстрый спад революционной волны, начавшийся практически сразу после победы антишахских сил. С. Л. Агаев определяет основные этапы революционного процесса в Иране: 1) от взятия власти в феврале 1979 г. до смещения правительства М. Базаргана в ноябре того же года; 2) от указанного момента до смещения президента А. Банисадра в июне 1981 г.; 3) последующий период, приведший "к установлению полного единовластия духовенства" (2, с. 10). Это были, по существу, этапы "кризиса народной, антиимпериалистической революции" (1, с. 263).

Являлся ли такой ход событий предопределенным? Из материалов, приведенных автором, лого не следует. В стране дейст-

стр. 122

вовали достаточно многочисленные левые организации - моджахедины, федаины и др., сильная партия иранских коммунистов (ТУДЕ). Немало сторонников группировалось вокруг правительства Базаргана, а затем президента Банисадра. О просвещенных элементах внутри самого духовенства уже говорилось выше. Но беда в том, что эти силы, как хорошо показано автором, не смогли объединиться, порой их даже больше заботила взаимная конфронтация, чем общее противодействие надвигавшейся реакции. Хомейни разбивал их поодиночке, натравливал одних на других. Старая, как мир, тактика авторитарных правителей, но уроки из которой, увы, извлекаются редко.

В рассматриваемых работах выразительно показано, насколько "исламизация" общественной жизни в Иране, предпринятая хомейнистами, означала все новые и новые шаги назад - к шахским и даже дошахским временам. Выбрасывание на свалку запасов свинины, введение публичной порки за несоблюдение поста, приказ носить чадру, изъятие из радио - и телепрограмм всякой музыки, за исключением патриотических гимнов и маршей, запрещение шахмат... Но были вещи куда более серьезные: ликвидация демократических завоеваний революции, ограничение, а затем и запрещение любой неофициозной прессы, жестокое преследование инакомыслящих, прежде всего интеллигенции, массовые репрессии, уничтожение оппозиционных организаций. Принятая конституция "Исламской республики" вводила республику лишь на бумаге - над избираемыми парламентом и президентом, над правительством стоял верховный вождь, "факих" (первым таким "факихом", естественно, стал Хомейни), власть которого превышала власть свергнутого шаха.

Духовенство заняло командные должности повсюду - от местных предприятий и учреждений до правительственных органов. Основные качества, которые требовались от новоявленных распорядителей, ограничивались в основном двумя: верность Корану и имаму Хомейни. Например, премьер-министр после Базаргана, а затем президент после Банисадра Мохаммед Али Раджаи (погибший во время взрыва 28 июня 1981 г.) не имел высшего образования и очень гордился тем, что не прочел ни одной книги светского содержания, зато "вычистил" из одной только сети министерства просвещения 25 тыс. "неверных". Некомпетентность, волюнтаризм в принятии решений, пренебрежительное отношение к специалистам и науке - все эти свойства захватившего основные рычаги власти духовенства в немалой степени обусловили резкое ухудшение экономического положения в стране, рост инфляционных тенденций, безработицы и т. д.

Примером откровенного политического волюнтаризма может служить захват иранскими студентами - с одобрения Хомейни - американского посольства и удержание его персонала более года в заложниках. Этой нашумевшей истории целиком посвящена одна из рецензируемых книг. Каков же был ее итог? В реальном проигрыше оказалась скорее иранская сторона - ей пришлось пойти на уступки США почти по всем пунктам своих требований, оплатить американским компаниям долги бывшего шаха, не получив взамен требуемого состояния семьи Пехлеви. Зато, как подчеркивали иранские руководители, им удалось больше года "тыкать большого сатану мордой в грязь" (3, с. 264 - 265). При этом антиамериканизм и "антизападничество" неизменно сопровождались у исламских лидеров ярым антикоммунизмом и антисоветизмом.

С некоторыми моментами в рассматриваемых книгах хотелось бы поспорить. Это касается общих оценок или дефиниций характера иранской революции, ее социально- политической направленности и классового содержания. Наиболее адекватной и реалистической среди этих оценок представляется следующая: "Своеобразие и определенная уникальность иранской революции состоит в том, что облаченный в традиционные формы всенародный порыв к социальной справедливости был реакцией на модернистско-буржуазные нововведения шахского режима. После его свержения ислам был превращен усилиями пришедших к власти религиозных кругов из средства выражения общенародных чаяний в самоцель" (2, с. 20). Можно в целом согласиться и с такой комплексной характеристикой иранской революции: "Народная по многоклассовому характеру, движущим силам и методам борьбы, антимонархическая, антимонополистическая и антиимпериалистическая по основной направленности, буржуазно-демократическая по своим назревшим задачам (при определенных антикапиталистических тенденциях), исламская по руководящей роли духовенства и организационно-идеологической основе" (1, с. 261 - 262). Правда, это определение

стр. 123

в наибольшей степени соответствует "ушедшей" ситуации 1979 г., но в конце концов, как справедливо напоминает автор, последняя страница иранской революции еще не перевернута, и от окончательных, суммарных оценок пока целесообразно воздержаться.

Порой, не удовлетворяясь приведенными обобщениями, С. Л. Агаев начинает их конкретизировать и, как представляется, несколько смещать их оценку в сторону "буржуазности" иранской революции. Последняя оказывается "буржуазно- демократической" уже "в своей основе" (1, с. 260), "буржуазной" по своей "социальной сущности" (2, с. 7). Почему же? Потому что "прямые материальные выгоды" пришлись "на долю мелкого и отчасти среднего торгово-предпринимательского капитала как в городе, так и в деревне" (2, с. 319), поскольку мелкие вкладчики, владельцы небольших предприятий и базарные торговцы в послереволюционный период наживались на растущем повышении цен на товары первой необходимости (1, с. 237). Однако материалы, приводимые автором, вступают в противоречие с такой трактовкой. Представители мелкого торгово-предпринимательского капитала постоянно высказывали недовольство послереволюционным режимом, что снижение торгового оборота сокращало их прибыли (1, с. 234 - 235). Торгово-предпринимательские круги больше предпочитали линию правительства Базаргана (2, с. 322 - 323), свергнутого хомейнистами. В январе 1981 г. ассоциация торговцев тегеранского базара опубликовала заявление с требованием отставки "некомпетентного" правительства Раджаи, пришедшего на смену Базаргану (3, с. 233). Все это очень естественно и понятно. Муллократия создавала в стране обстановку, мало благоприятствующую функционированию буржуазного хозяйственного механизма и обеспечению прав частной собственности. В политическом же плане ничего "буржуазно- демократического" (кроме свержения монархии, замененной диктатурой теократии) революция в Иране не дала.

С. Л. Агаев во многом исходит, как нам представляется, из абстрактно-логической конструкции: раз одна из глубинных тенденций иранской революции заключалась в стремлении "демократического", "национального" капитализма (мелкой и средней буржуазии) противостоять верхушечному, жестко привязанному к Западу, "октябристскому" капиталу, насаждавшемуся шахом (1, с. 250, 252, 256 и др.), то политика муллского духовенства, даже ее одиозные, консервативные черты "объективно служили расчистке пути для широкого и массового развития капитализма "снизу" (2, с. 327). Да, должны были бы служить, но вряд ли служат. Конечно, какие-то мероприятия религиозных деятелей в Иране (национализация банков, поощрение мелкой промышленности, облегчение доступа к кредитам и пр.) отвечали интересам "низовой" буржуазии.

Хомейнизм (на то и его "интегристский" характер, о котором столь часто упоминает автор) заигрывает с различными классами и слоями населения - крестьянами, рабочими, городскими низами, даже, если иметь в виду последнее время, с крупной буржуазией, чтобы как-то восстановить, стабилизировать нарушенный им же самим народнохозяйственный цикл. Но при этом он исходит прежде всего из корпоративных интересов духовенства (насчитывающего в Иране 160 тыс. человек), которое в наибольшей степени выиграло от революции и стремится теперь любой ценой удержаться у кормила правления, манипулируя остальными классами и слоями. Разумеется, не исключено, что в конечном итоге буржуазно-демократические тенденции в Иране (и соответствующие им интересы "демократического" капитала) пробьют себе дорогу. Но произойдет это, по всей вероятности, не благодаря реакционному духовенству, а вопреки ему.

Вообще иранская революция, может быть, в особой степени - в силу как ее глубокого своеобразия, так и весьма развитых, "развернутых" форм - может служить исследователям своего рода предупреждением о необходимости более точных, отвечающих реальности понятий, связанных с характеристиками социально-классовой природы и движущих сил революционного процесса в Азии, Африке и Латинской Америке, нежели прежние определения типа "буржуазно-демократический", "мелкобуржуазный", "либеральный" и т. п.

Общей особенностью в странах запоздалого, зависимого, "третичного" капитализма является замедленность и деформированность процесса классообразования, наличие громадного массива промежуточных слоев, маргинальных элементов, социальных низов, остающихся на обочине неравномерной, анклавной модернизации во многих освободившихся государствах. Эти

стр. 124

слои накапливают в себе нарастающие взрывоопасные тенденции, и иранская революция явилась наглядным тому подтверждением. Именно городская "толпа", бывшие мигранты из деревень, а ныне безработные, люмпены и другие маргиналы стали основной социальной опорой теократического исламского режима - "солдатами Хомейни", "стражами революции", всегда готовыми демонстрировать перед тем или иным посольством, "чистить", конфисковывать, арестовывать. Не случайно правящее духовенство постоянно стремится удовлетворять материальные и иные нужды этих слоев в форме различного рода подачек и подкармливаний. И пока эти слои сохраняются, всегда остается возможность манипулировать ими (чаще, разумеется, вправо, чем влево), с их помощью блокировать требования других классов, более развитых по своему социальному положению и по своему сознанию. В этом, как представляется, состоит один из важнейших коррективов, который вносится опытом иранской революции в наше понимание революционного процесса в современных развивающихся странах вообще.

Впрочем, окончательные суждения об иранской революции выносить еще рано. Богатейший материал, содержащийся в книгах С. Л. Агаева, наводит на размышления, равно как многие неординарные соображения и предложения автора. Поэтому им обеспечена широкая и разнообразная читательская аудитория - и специалистов, и просто культурных, любознательных людей. Надеемся, что автор продолжит свое летописание иранской революции.

Permanent link to this publication: