В статье рассматриваются советская и нацистская политика на Балканах в указанный период и взаимоотношения там Москвы и Берлина. Прослеживаются основные этапы эволюции этих взаимоотношений вплоть до установления господства "оси" в регионе и поражения тогдашней балканской политики Сталина. В сопоставлении с широким кругом источников оцениваются различные историографические версии тех событий.

The article considers the Soviet and Nazi politics in the Balkans in the given period as well as the relations between Moscow and Berlin in the region. It traces main stages in the evolution of these relations up to the establishment of the dominance of the Axis in the region and defeat of Stalin's Balkan policy. Different historiographic versions of those events are compared against the background of a wide range of sources.

Ключевые слова: начало Второй мировой войны, Балканы, отношения Гитлер - Сталин.

Наступление германских войск, развернутое в апреле 1940 г. на севере, а в мае - на западе Европы, привело не только к нацистской оккупации и установлению контроля гитлеровской Германии в этих частях континента. Поражение Франции, закрепленное 22 июня Компьенским перемирием, означавшим ее фактическую капитуляцию перед "третьим рейхом", стало важнейшим поворотным пунктом в начальном ходе войны, повлиявшим на ситуацию в других европейских регионах. В том числе на Балканах. У Гитлера и присоединившегося к нему Муссолини оказались развязаны руки для более решительных действий, направленных на подчинение балканских государств, как тех, которые до сих пор удавалось вовлечь в орбиту "оси" лишь частично, так и особенно тех, которые еще продолжали лавировать между воюющими лагерями либо даже тяготели к антигитлеровской стороне. Последние лишились столь важного внешнеполитического фактора, как англо-французская коалиция, чего не могла компенсировать одна Англия, влияние и возможности которой на Балканах после разгрома Франции резко упали.

Вместе с тем в обстановке, вызванной поражением Франции, политику в этом регионе резко активизировал СССР, уже перед тем начавший попытки стать одним из основных игроков на балканской сцене. В результате преобладающая часть государств на Балканах, включавшая наиболее крупные из них - Румынию,

Гибианский Леонид Янович - старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

Югославию и Болгарию, оказалась в перекрестье устремлений, с одной стороны, Гитлера, с другой - Сталина.

Германия, для которой большинство балканских стран представляло тогда интерес главным образом в качестве поставщика сырья и продовольствия, приступила прежде всего к усилению нажима на них для еще более интенсивного выкачивания важных для нее ресурсов. Так, 15 июня 1940 г., когда поражение Франции стало уже очевидным, Берлин указал правительству самого большого государства региона, Югославии, что в новых условиях оно должно отдавать себе отчет в полной экономической зависимости от держав "оси". А месяц спустя Белград, под нацистским давлением, фактически обязался прекратить югославский экспорт в страны, находившиеся в войне с Германией [1. Knj. 1. Dok. Br. 241. S. 711], что имело в виду Англию.

Усилия Советского Союза на Балканах шли в ином направлении. Уже 23 июня 1940 г., на следующий день после Компьенского перемирия, В. М. Молотов, тогдашний председатель Совнаркома и нарком иностранных дел СССР, через посла Германии в Москве Ф. В. Шуленбурга уведомил Берлин о решении Кремля потребовать у Бухареста немедленной передачи Советскому Союзу Бессарабии, а также Буковины. И указал на ожидание Москвы, что Германия не будет мешать СССР, а окажет ему поддержку на основе существующего соглашения [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 217. С. 365 - 366; 3. Vol. X. Doc. N 4. P. 3-1]. Имелся в виду секретный советско-германский протокол к договору от 23 августа 1939 г., фиксировавший "интерес СССР к Бессарабии" и "полную политическую незаинтересованность" в ней Берлина [2. Т. XXII. Кн. 1. Док. 485. С. 632]. Однако в протоколе не было и намека, чтобы эта договоренность о Бессарабии относилась к Буковине. И нацистское руководство 25 июня 1940 г. ответило через Шуленбурга, что поддержит перед Бухарестом требования Москвы о Бессарабии, но их распространение на Буковину - новый вопрос, усложняющий дело. Хотя Молотов и пытался доказывать послу правомерность претензий на всю Буковину, однако 26 июня уведомил его, что, учитывая мнение Берлина, требования СССР в этой области ограничиваются ее северной частью [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 225. С. 374 - 375; 3. Vol. X. Doc. N 13. P. 12 - 13; Doc. N 20. P. 21; Doc. N 25. P. 26].

В тот же день Молотов вручил посланнику Румынии ультимативное требование о передаче Бессарабии и Северной Буковины, подкрепленное сосредоточением крупной, почти в 640 тыс. человек, советской военной группировки, изготовившейся к удару по румынским войскам. По поводу Бессарабии ультиматум аргументировался тем, что СССР никогда не признавал ее присоединения к Румынии в 1918 г. и претендовал на нее как на территорию, принадлежавшую с 1812 г. России. А по поводу северной части Буковины, которая до 1918 г. находилась в составе Австро-Венгрии и никогда России не принадлежала, претензии аргументировались тезисом, что население Буковины в большинстве - украинцы и должно соединиться с Украинской ССР. Но линией советско-румынской границы, обозначенной на приложенной к советскому ультиматуму карте, в пределы СССР молчаливо включался и расположенный между Бессарабией и Северной Буковиной район на севере румынской Молдовы, являвшийся частью Румынии от ее возникновения как государства на рубеже 50 - 60-х годов XIX в. (о советско-румынских дипломатических контактах в связи с ультиматумом Москвы см. [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 229. С. 380 - 384; Док. 238. С. 391 - 392; 4. Док. 163. С. 310 - 315; Док. 165. С. 315 - 317; Док. 166. С. 318; Док. 170. С. 327 - 328; Док. 171. С. 329; Док. 174. С. 331; Док. 178. С. 336; Док. 183. С. 339]; о советской военной операции, готовившейся на случай отказа Румынии от выполнения условий ультиматума, см. [5. С. 275 - 338; 6. С. 77 - 113; 7. Док. N 21, 22, 23; 8. С. 62 - 68]).

После получения румынской стороной советского требования нацистское руководство, соответственно договоренности с СССР, посчитало нужным "посове-

товать" Бухаресту уступить Москве [3. Vol. X. Doc. N 28. P. 27 - 28; Doc. N 33. P. 34; Doc. N 34. P. 34 - 35; 4. Док. 164. С. 315]. Сообщив тут же о своей позиции правительству Италии и одновременно запросив его, как оно намерено поступить, Берлин фактически воздействовал на принятие и Римом такого же решения [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 227. С. 378; 3. Vol. X. Doc. N 8. P. 9 (Note 14); Doc. N 18. P. 18 - 19; 4. Док. 175. С. 331 - 332]. В этой ситуации, а к тому же опасаясь, как бы одновременно с СССР, воспользовавшись его акцией, не выступили с территориальными претензиями к Румынии также Венгрия - по поводу Трансильвании и Болгария - по поводу Южной Добруджи, Бухарест был принужден выполнить ультиматум Кремля (о том, как принималось румынским руководством это решение, см. [9. Разд. VII. Док. 20. С. 357 - 361]).

При рассмотрении этих событий, в последние два десятилетия - с использованием советской документации, становившейся частично доступной, в историографии продолжают проявляться различия в оценке и объяснении мотивов акции СССР, предпринятой при фактической поддержке Германии и Италии.

В работах западных авторов, не говоря уже о румынских, преобладает оценка упомянутых выше советских действий как оккупации или аннексии. Однако некоторые западные историки, подобно Г. Городецкому или Дж. Робертсу, были склонны ставить во главу угла тезис о том, что действия Кремля диктовались не экспансионизмом, а исключительно целями укрепления безопасности СССР. Но если Городецкий при этом писал о советской аннексии Бессарабии и Северной Буковины, то Роберте в основном пользовался более неопределенной формулировкой об их "включении" в СССР [10. С. 44 - 47; 11. Р. 55 - 56].

В российской историографии некоторые авторы писали об аннексии, как, скажем, А. Д. Богатуров, применительно, по крайней мере, к Северной Буковине, в прошлом России не принадлежавшей, либо, как А. Г. Ложкин, по поводу не только Северной Буковины, но и Бессарабии [12]. Или подобно, например, М. Д. Ерещенко, указывали на "имперский диктат", проявленный СССР в отношении Румынии, на "циничные переговоры" и согласованные действия Москвы и Берлина [13. С. 356, 357]. А. О. Чубарьян не давал общей оценки советской акции, но отмечал, по его определению, неуместную жесткость, амбициозность и "весьма негибкие методы" Кремля [14. С. 358]. В работах Л. Я. Гибианского [15] или Ю. Г. Голуба и В. А. Аблизина [6], в которых эти действия СССР рассматривались в контексте общей ситуации на Балканах и советско-германских отношений, акцент, хотя и в различной мере, делался на том, что ультиматум стал успешным для Москвы при поддержке Берлина, а также Рима. Но что затем последствия советской акции оказались противоположны устремлениям Кремля на Балканах. Часть же российских историков, особенно в первое постсоветское десятилетие, предпочитая в той или иной мере воздерживаться от прямых оценок, делала, однако, в качестве стержня в действиях СССР упор на возвращении Бессарабии, по поводу которой эти авторы считали аксиомой официальный тезис советской политики, что данная область была просто аннексирована в 1918г. Румынией. Подобная позиция, хотя и в разной степени, проявилась, например, в таких вышедших тогда трудах, как книги В. Я. Сиполса [16. С. 242 - 246] и М. И. Мельтюхова [17. С. 214 - 233]. Вместе с тем заметно присутствует в российской историографии тенденция исключительно позитивной оценки советских действий, вызванных, согласно этой оценке, как стремлением усилить обороноспособность СССР на юго-западных рубежах, так и целью, как формулируется, "освободить" население территорий, о которых идет речь, от "гнета боярской Румынии". Такая тенденция, выраженная, например, тем же Мельтюховым в его более поздней работе [5], прямо продолжает версию советской историографии.

В ряде случаев реанимируются и свойственные советской историографии приемы искажения исторической реальности. Так, в получившем известность четы-

рехтомнике о мировых войнах XX в., где советская акция в отношении Румынии охарактеризована исключительно как "укрепление юго-западных границ СССР", при этом, хотя и упоминается - очень, правда, усеченно - о предварительном обращении Москвы к Берлину, однако полностью умалчивается об ответе "третьего рейха", о германской поддержке советского ультиматума и о той важнейшей роли, которую такая позиция нацистского руководства сыграла в вынужденном принятии ультиматума Бухарестом. Полностью умалчивается и о подготовленном на случай несогласия Бухареста ударе по Румынии мощной группировки советских войск [18. С. 92 - 93].

Подобное наследие советской историографической традиции все еще сказывается не только в современных работах тех или иных авторов, но даже в некоторых публичных документах официальных структур. Наглядный пример - так называемая справка Историко-документального департамента МИДа России, помещенная на сайте МИДа в ноябре 2011 г. и посвященная характеристике советской внешней политики накануне гитлеровского нападения на СССР. В справке, в которой специальное внимание уделено и акции по включению Бессарабии и Северной Буковины (о районе на севере румынской Молдовы там вовсе не упоминается) в состав СССР, нет ни слова о предварительной советско-германской договоренности по данному вопросу. Вместо этого говорится, что румынское правительство "обратилось к Германии, Италии, Югославии, Греции и Турции с запросом: как они расценивают советские предложения", а перечисленные страны "посоветовали Бухаресту урегулировать конфликт с СССР мирным путем". И в результате "румыны полностью согласились с предложениями советской стороны" [19]. Подобным изображением искусственно зачислены в один ряд, с одной стороны, державы "оси", с другой - союзники Румынии по Балканской Антанте. На самом же деле позиция первых была следствием советско-германской договоренности и содействием ультиматуму Москвы. А позиция вторых, не знавших о договоренности и опасавшихся как держав "оси", так и СССР, диктовалась боязнью того, что в случае советско-румынского военного столкновения все участники Балканской Антанты могут быть затянуты в водоворот большой войны. Таким образом, путем комбинации умалчивания о советско-германской договоренности и произвольного объединения позиций держав "оси" и стран Балканской Антанты справка искажает обстоятельства проведения акции СССР в отношении Румынии, характер предпринятых тогда действий Кремля, в том числе скрывает роль его взаимодействия с "третьим рейхом".

Среди тех российских и зарубежных историков, кто характеризовал советскую акцию как целиком или преимущественно призванную усилить оборону СССР, имеет место, однако, существенная разница в представлениях о том, против какой конкретной угрозы была направлена эта акция. В большинстве случаев утверждается, что Кремль названными действиями хотел приобрести более благоприятные рубежи для противостояния возросшей опасности со стороны Германии. И с данной целью, как говорится, к примеру, в упомянутом четырехтомнике о мировых войнах XX в., создавал "стратегическое предполье на западе" [18. С. 92 - 93]. А скажем, по утверждению Городецкого, советская акция была связана не только с планами по поводу Германии, но в еще большей мере с тем, что Сталин серьезно опасался британской интервенции на Черном море с использованием Румынии. И потому стремился превентивно установить контроль над устьем Дуная [10. С. 45-16]. Ни в пользу одного, ни в пользу другого из этих утверждений никакой документации руководства СССР не приводилось. Ибо из-за значительной ограниченности и целенаправленной селективности в рассекречивании российских архивных материалов, относящихся к сталинской внешней политике, в большинстве случаев вообще не известны документы о том, как и из каких непосредственных соображений принимались тогда Кремлем внешнеполитиче-

ские решения. Это касается и рассматриваемого нами случая. Соответственно, указывая в одной из своих предыдущих работ на обе названные версии, я мог лишь констатировать отсутствие конкретных документальных данных в подтверждение какой-либо из них [15. С. 488]. Но с тех пор стали известны сведения из новых источников. И они говорят, скорее, в пользу версии, более близкой тезису Городецкого.

Речь идет о советских военных планах и подготовительных мероприятиях, которые разрабатывались весной - в начале лета 1940 г.

Так, 19 - 23 апреля 1940 г. в штабе Киевского особого военного округа (КОВО) состоялась фронтовая оперативная игра по штабным картам, содержанием которой было моделирование действий советских войск против Румынии. По сценарию игры, эти действия готовились ввиду угрозы организованного англофранцузской коалицией нападения на СССР из Румынии и Турции. В нападении, наряду с румынскими и турецкими, участвовали бы и англо-французские войска. Их в Румынию пропускала бы через свою территорию Югославия. И сама Югославия, проведя мобилизацию, сосредоточила бы собственные войска на северо-востоке страны, у границы с Румынией, что, в конечном счете, значило - тоже в направлении СССР. Согласно тому же сценарию, советская сторона, узнав о предстоявшем нападении, наносила удар первой, стремясь к прорыву своих войск в глубь Румынии, к окружению и уничтожению румынских вооруженных сил на северо-востоке и в центре страны. При этом предусматривалось, что справа от направления действий Красной Армии, т.е. с севера и запада, "войска КОВО обеспечивают границу" с оккупировавшими Польшу немцами, а также с Венгрией, которые бы не вмешивались в события [20. Ф. 37977. Оп. 4. Д. 425. Л. 152 - 240]. Правда, Мельтюхов, в значительной мере излагавший в одной из недавних работ содержание упомянутых документальных данных об этой игре, утверждал, что она "являлась не отработкой готовящегося наступления, а обычным этапом оперативной подготовки высшего комсостава и штабов армий КОВО" [5. С. 273]. Но очевидных аргументов в пользу столь категоричного суждения документы не содержат. Между тем, спустя всего немногим больше месяца после игры стал, по заданию советского военного руководства, разрабатываться план не игровой, а реальной военной операции против Румынии.

Об этом плане пойдет речь ниже. Но сначала обратимся к вопросу, который Мельтюхов вовсе не ставил. Откуда взялись международно-политические параметры апрельской штабной игры, ее контекст возможной перспективы столкновения с англо-французской коалицией? Трудно себе представить, чтобы в условиях крайне жесткого контроля, свойственного тогда советскому режиму, эти параметры могли быть отсебятиной командования КОВО, а не отражением общих установок, исходивших от Кремля. Тем более что командующим КОВО являлся С. К. Тимошенко, которого вслед за тем, в начале мая 1940 г., назначили наркомом обороны СССР. Но если таковыми были установки сверху, то выходит, что даже за месяц с небольшим до развернувшегося поражения Франции руководство СССР наиболее актуальным противником считало англо-французскую коалицию.

Это являлось продолжением той линии враждебности к Англии и Франции, которая была взята Кремлем с рубежа лета - осени 1939 г., когда его внешнеполитическая активность стала развиваться под знаком альянса с "третьим рейхом"¹. В конце 1939- начале 1940 г. данная линия особенно ужесточилась в связи с

¹ Эта позиция выражалась публично в официальных советских заявлениях и пропаганде: Англия и Франция объявлялись "поджигателями войны", теми, кто "несет ответственность" за нее, в то время как Германия выставлялась в роли миролюбца, не говоря уж о том, что в такой роли фигурировал, разумеется, сам СССР. Непосредственное участие в подобной публичной кампании принимал даже открыто Сталин [22].

крайне негативной реакцией англо-французской коалиции на агрессию СССР против Финляндии (см., например, "Сообщение ТАСС" от 14 XII 1939 г. по поводу исключения СССР из Лиги Наций, вызванного этой агрессией [21. Док. N 386. С. 475-477]). Весной 1940 г. ужесточение продолжилось в связи со сведениями об обсуждавшейся Парижем и Лондоном возможности нанесения ударов по советским нефтедобывающим и нефтеперерабатывающим объектам на Кавказе, чьей продукцией снабжалась Германия, противник Англии и Франции в войне. Эти сведения во многом воспринимались как та угроза нападения на СССР с юга и юго-запада, которая была положена в основу сценария игры, проведенной в штабе КОВО в апреле. Из документов видно, что с конца 1939 г., а особенно весной 1940 г., проводились не только штабные игры, но и принимались серьезные практические меры по подготовке к возможным действиям Красной Армии против турецких и англо-французских сил в приграничном с Турцией районе Южного Кавказа. И к нанесению советской авиацией ударов на значительном пространстве Восточного Средиземноморья и Ближнего Востока (о подобных документальных данных см. [23. С. 199 - 200]).

Даже на рубеже мая-июня 1940 г., когда поражение Франции становилось почти очевидным, упомянутое отношение к англо-французской коалиции все еще имело место. И ясно сказалось при начавшемся составлении упомянутого выше плана реальной военной операции против Румынии. В первоначальном варианте этого плана, который, по заданию сверху, представил 3 июня наркому обороны Тимошенко начальник штаба КОВО Н. Ф. Ватутин, по-прежнему не исключалось, что на помощь румынской армии могут быть брошены англо-французские силы через Югославию. Предусматривалось также, что советский Черноморский флот (ЧФ) должен "захватить Босфор и Дарданеллы и запереть выходы из них" в Черное море [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 668. Л. 2, 7]. Операция в отношении проливов могла иметь лишь одну направленность: против действий англо-французского - преимущественно британского - флота, преобладавшего тогда в Восточном Средиземноморье. Более того, когда затем уже в Генштабе было продолжено планирование операции против Румынии, при этом еще некоторое время по-прежнему ставилась перед ЧФ задача быть готовым к установке минных заграждений у Босфора и не допустить прохода через него в Черное море "враждебных флотов и подводных лодок" [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 7, 15, 23].

Лишь позднее в разработках Генштаба такие задачи ЧФ были сняты. И отсутствовали в появившихся 20 - 23 июня директивах об операции против Румынии, исходивших от наркома обороны, начальника Генштаба и командования Южного фронта, специально образованного для этой операции [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 656. Л. 6 - 7; Д. 658. Л. 7, 23; Д. 666. Л. 26 - 27, 51]. В доступных документах Генштаба вариант задач ЧФ, сокращенный путем исключения пункта о проливах, первый раз содержится в записке начальника Главного морского штаба Л. М. Галлера [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 9]. Указывая на данное обстоятельство, Мельтюхов утверждал, что на сокращении, как он формулировал, "настояло" военно-морское командование [5. С. 286]. Однако сама записка Галлера не является тому свидетельством. Ведь решение о проливах могло приниматься лишь Кремлем, ибо касалось не только собственно военной, но прежде всего - международно-политической стороны дела, а в документах, о которых идет речь, нет сведений, из чего исходило при этом руководство СССР. Формулируя свое утверждение, Мельтюхов оставляет без внимания, что в течение первой половины июня 1940 г., ввиду разгрома Франции и вступления 10 июня Италии в войну на стороне Германии, просто отпала возможность англо-французского военного противодействия операции СССР в Румынии. Такого противодействия не могла оказать и Англия, оставшаяся в Европе в одиночестве и получившая на Средиземноморье итальянского противника.

В обстановке подобных перемен и резкого усиления позиций Германии и вообще "оси" в Европе корректировались определенным образом и другие важные аспекты замысла советской военной акции в отношении Румынии.

В первоначальном плане, который Ватутин представил 3 июня 1940 г. наркому обороны, присоединение Бессарабии и Буковины не фигурировало как цель: об этом ничего не говорилось. Планом намечались две операции советских войск. Цель первой операции, выходившей далеко за пределы упомянутых территорий, к центральным районам Румынии, заключалась в разгроме основной части румынской армии. А при успешном выполнении первой предусматривалась вторая операция - нанесение главного удара на Бухарест "с целью окончательной ликвидации Румынии, захвата Добруджи и дальнейшего овладения Европейской Турцией и Дарданеллами" [20. Ф. 37977. Оп. 1.Д. 668. Л. 1 - 10]. В плане не пояснялось, что означала формулировка об "окончательной ликвидации Румынии". Имелось ли в виду просто полное военное поражение этой страны или же вообще ликвидация Румынии как государства? Если подразумевался лишь военный разгром, что же мыслилось по поводу последующего социально-политического и государственного строя в Румынии: его смена на просоветский либо даже советский режим или какие-то другие варианты? А если имелось в виду вовсе прекратить существование румынского государства, то каким образом: присоединением ли всей Румынии к СССР или ее разделом между ним и двумя другими претендентами на части ее территории - Венгрией и Болгарией? И в частности, как, к примеру, намеченная планом Ватутина цель "захвата Добруджи" могла сопрягаться с болгарскими притязаниями на ее южную часть?

Мельтюхов в одной из работ отвел значительное место этому плану, подробно пересказывая или цитируя его. Однако никаких подобных и даже вообще каких-либо вопросов не ставил. Более того, вовсе воздержался от всякого анализа документа. Но замысел второй операции сопроводил репликой: "Как видим, предложение начальника штаба КОВО было достаточно радикальным" [5. С. 283]. Подобная реплика вольно или невольно ориентирует на впечатление, что такой широкомасштабный замысел мог быть следствием чуть ли ни умозаключений самого Ватутина. Но, как и в случае с игрой в штабе КОВО в апреле, едва ли Ватутин, получив задание составить план задуманного в Кремле удара по Румынии, мог позволить себе, исходя лишь из собственных соображений, представить наркому предложение, содержавшее столь далеко идущие цели. И не просто военные, а международно-политические. Скорее это отражало исходившие сверху установки либо, по меньшей мере, обсуждавшиеся руководством варианты действий при подходящей международной ситуации. В данной связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что цель второй операции корреспондирует с предпринятой затем в конце 1940 г. попыткой Кремля добиться советского военного присутствия в зоне Босфора и Дарданелл (об этой попытке еще пойдет речь ниже) и с высказанным тогда намерением Сталина лишить Турцию ее европейской территории [24. С. 203].

Но если подобные калькуляции и имели место к моменту составления плана, поданного начальником штаба КОВО наркому обороны, оказав влияние на сам план, то во время дальнейшего планирования, продолженного теперь уже в Генштабе в течение 2 - 2,5 недель июня, последовавших за вариантом Ватутина, проведение второй операции исключили. А первая операция во многом сохранялась такой, как в плане Ватутина. Однако ее территориальные пределы были несколько сужены, и указывалась цель: "разгромить румынскую армию", преобладающая часть которой была сосредоточена на северо-востоке, и "занять Бессарабию" [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 658. Л. 1 - 8, 10 - 36]. То же содержалось в спущенной 20 июня итоговой директиве наркома обороны и начальника Генштаба, а затем, соответственно, в приказах командования Южного фронта [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 656;

Д. 666. Л. 2 - 35,47 - 54] (документы почти целиком опубликованы в [5. С. 286 - 292, 295 - 313]).

Хотя фигурировала цель занятия лишь Бессарабии, но значительно более широкая территория намеченной операции, охватывавшая также ряд районов Буковины и румынской Молдовы, была обусловлена отнюдь не только чисто военной задачей окружения румынских войск, размещенных на северо-востоке. Это ясно видно из датированного 21 июня приказа Г. К. Жукова, которому поручили командовать операцией. В приказе перечислялись подлежавшие занятию города, куда назначались руководители гарнизонов: помимо бессарабских, список включал также города Северной Буковины и района на севере румынской Молдовы [20. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 666. Л. 73 - 82] (перечень городов см. также [5. С. 293]). Указанная территория и была затем присоединена к СССР.

Почему же 23 июня, при первом обращении к германской стороне по поводу предстоявшего советского ультиматума Бухаресту, Кремль выдвинул претензии на всю Буковину, если уже перед тем намечалось занять лишь ее северную часть? Это наводит на мысль, что советское руководство опасалось категорического возражения Берлина против присоединения Северной Буковины к СССР. И предприняло тактический маневр: заявило о видах на всю Буковину, чтобы добиться от нацистского партнера согласия на "компромисс" в виде "ограничения" требования Москвы лишь Северной Буковиной. Было ли так или как-то иначе, в любом случае то, как вопрос о Буковине решался между СССР и Германией, свидетельствует, что в июне 1940 г. при подготовке акции в отношении Румынии Кремлю пришлось исходить из вынужденной необходимости считаться с Берлином. В том числе по поводу пределов своих территориальных устремлений. Возможно, этим и обусловлено обрезание того, что было намечено планом Ватутина.

Необходимость учета позиции "третьего рейха" сказывалась в политике СССР не только по поводу Румынии. Кремль стал направлять усилия и на то, чтобы расширить свои возможности путем соглашения с Гитлером, а также с Муссолини о взаимном учете Германией, Италией и Советским Союзом интересов друг друга на Балканах в целом.

В течение июня 1940 г. Молотов через послов Германии и Италии предпринял на этот счет зондажи, начатые 3 июня, когда он задал Шуленбургу вопрос, отражает ли мнение о возможности совместного решения балканских проблем Германией, Италией и СССР, высказанное в конце мая германским послом в Риме тамошнему советскому поверенному в делах, точку зрения германского и итальянского правительств (о зондажах см. [2. Т. ХХШ. Кн. 1. Док. 178. С. 312; Док. 217. С. 364 - 365; Док. 224. С. 372 - 374; 25. Док. 99 - 100. С. 186 - 187]). Однако, едва начавшись, зондажная кампания уже на рубеже июня - июля застопорилась, ибо ни германская сторона, ни - в более мягкой форме - итальянская не проявили желания продолжать с СССР обсуждение возможности трехсторонней договоренности о Балканах. Подобная позиция Берлина вполне определилась к середине июня [25. Док. 102. С. 189 - 190], заблокировав продолжение советско-германских переговоров на сей счет (подробнее см. [15. С. 490-91]). Позже министр иностранных дел Германии И. Риббентроп уведомил итальянского коллегу Г. Чиано о нежелательности участия СССР в решении балканских проблем, и эта позиция разделялась Римом [3. Vol. X. Doc. N 290. P. 419; Doc. N 348. P. 487; 26. С. 424].

Вместе с тем Кремль столкнулся на Балканах с непредвиденными им последствиями советской акции в отношении Румынии. Ею как прецедентом немедленно воспользовались Венгрия и Болгария, тоже предъявив Бухаресту претензии, соответственно, на Трансильванию и Южную Добруджу. Советская сторона, стремясь усилить свои позиции, уведомила венгерское и болгарское правительства о своем благосклонном отношении к их претензиям [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 251. С. 416; Док. 252. С. 416; 3. Vol. X. Doc. N 165. P. 208 - 209]. Но как Будапешт, теснее свя-

занный с "осью", так и София, отчасти ориентированная на такую связь, а отчасти еще пытавшаяся лавировать на полунейтралистских позициях, обратились за помощью к Германии. И туда же за защитой от венгерских и болгарских требований и от возможности новой советской угрозы обратился Бухарест, заявив о разрыве с данными ему раньше англо-французскими (теперь лишь английскими) гарантиями и о готовности полностью встать в ряд с "третьим рейхом" [3. Vol. X. Doc. N 37 - 38. P. 37 - 39; Doc. N 45. P. 47; Doc. N 53. P. 54; Doc. N 80. P. 91; Doc. N 161. P. 200 - 201; 27. Док. 114. С. 195 - 196]. Ибо в каждой из трех названных столиц считали нацистскую Германию наиболее в тот момент мощной державой, к покровительству которой есть смысл апеллировать. В итоге Берлин выступил в роли центра, регулировавшего спорные территориальные проблемы. Германия вместе с ассистировавшей ей Италией продиктовала 30 августа 1940 г. решение 2-го Венского арбитража, передававшее Северную Трансильванию Венгрии, и почти одновременно под давлением Берлина было согласовано передать Южную Добруджу Болгарии. При этом Германия и Италия выступили гарантами целостности территории, остающейся у Румынии [3. Vol. X. Doc. N 413. P. 581 - 584, 587; 27. Док. 119 - 121. С. 206 - 210; Док. 123. С. 212 - 213]. Таким образом, начавшийся на Балканах территориальный передел, чье развязывание было стимулировано ультимативной акцией СССР в отношении Румынии, дальше стал осуществляться под руководством и по указаниям Берлина, использовавшего итальянское участие. Москва же, вопреки ее претензиям на влиятельную роль в регионе, оказалась выключенной из происходившего.

Руководство СССР было обескуражено и возмущено. 31 августа, когда Шуленбург, по поручению из Берлина, информировал Молотова о 2-м Венском арбитраже, тот заявил, что в уже опубликованных сообщениях печати "сказано больше, чем в информации Германского правительства". И что последнее нарушило имевшееся в советско-германском договоре от 23 августа 1939 г. положение о консультации в вопросах, интересующих обе стороны [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 348. С. 546 - 547]. Берлин ответил, что после удовлетворения территориальных требований Москвы к Бухаресту, произошедшего в июне 1940 г. с германской помощью, у СССР больше нет территориальных интересов в Румынии, а потому Германия и не была обязана консультироваться с ним при принятии венского решения. Но Молотов 9 сентября 1940 г. выразил Шуленбургу категорическое несогласие с подобной трактовкой и заявил, что с германской стороны "имеет место нелояльное отношение" к обязательству о консультации. 21 сентября Шуленбургу была вручена памятная записка, в которой повторялось это обвинение [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 366. С. 582 - 583; Док. 367. С. 583 - 585; Док. 394. С. 615 - 617, 618 - 621]. Вместе с тем в советских демаршах вновь, путем повторения ссылок на упомянутое выше заявление германского посла в Риме, задавался вопрос о возможности решения балканских проблем совместно Германией, Италией и СССР. И одновременно указывалось, что правительство СССР не признавало права Германии на "исключительную заинтересованность в вопросах Румынии, а также в прочих вопросах, касающихся Дунайского бассейна" [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 348. С. 547; Док. 367. С. 583 - 584; Док. 394. С. 618 - 619]. Это было реанимацией июньских зондажей, чтобы добиться договоренности с державами "оси", прежде всего с Германией, о совместных решениях в балкано-дунайском регионе.

Гитлер ответил тактической игрой, призванной отвлечь внимание Кремля от целей в Европе, в том числе на Балканах, и дезориентировать Сталина по поводу реальных германских намерений в отношении самого СССР. В рамках этой тактики последовало в середине октября приглашение Молотову посетить Берлин, сопровождавшееся заявлением о том, что Германия, Италия и Япония, заключившие 27 сентября 1940 г. Тройственный пакт, и Советский Союз вместе должны согласовать "свои долгосрочные политические цели" и разграничить между собой

"сферы интересов в мировом масштабе". На приглашение Кремль быстро ответил согласием [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 456. С. 695; Док. 458. С. 699; 25. Док. 132. С. 228 - 235]. И как видно из подготовленных 9 ноября директив о позиции, которую Молотову следовало занять на переговорах в Берлине, на них-то советская сторона рассчитывала обсудить вопрос о Балканах наряду с другими вопросами о "сферах интересов" СССР и держав "оси" [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 491. С. 31].

Тем временем в регионе шло наращивание германской экспансии, давления с целью включения некоторых балканских стран в Тройственный пакт и ввода в них немецких войск. Раньше всего это стало осуществляться в отношении Румынии, где в начале сентября произошли смена короля и создание правительства И. Антонеску, еще больше усилившего связь с Германией. 20 сентября Гитлер принял решение срочно направить в Румынию войска. В официальном сообщении 9 октября они фигурировали как будто бы лишь армейская и авиационная миссии по оказанию помощи в организации и обучении румынских вооруженных сил. В секретном же решении фюрера указывались в качестве реальных целей защита нефтепромыслов Румынии от захвата и разрушения "третьей державой", подготовка введения в дело из Румынии германских и румынских войск "в случае навязанной нам войны с Советской Россией" [3. Vol. XI. Doc. N 75. P. 126 - 128; Doc. N 80. P. 136 - 137; Doc. N 84. P. 144 - 146]. А после заключения Тройственного пакта возник и вопрос о присоединении Румынии к нему. Такое же предложение, с требованием быстрого ответа, было сделано Берлином в середине октября Болгарии [3. Vol. XI. Doc. N 217. P. 364 - 365; 13. С. 382].

В ожидании переговоров с Германией Кремль на известие о посылке в Румынию якобы лишь военной миссии с учебными подразделениями предпочел не вдаваться в объяснения с Берлином. Но выразил свое негативное отношение косвенно - через опровержение ТАСС сведений в датской газете, будто СССР был "в должное время" информирован о посылке войск, их численности и целях [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 439. С. 671]. Однако главной задачей Кремля стала подготовка к визиту Молотова в Берлин.

Упомянутыми выше директивами к его поездке предусматривалось, как важнейшая задача, выяснение возможности соглашения с Германией и Италией о сферах интересов в Европе. К своей сфере в балкано-дунайском регионе Кремль хотел отнести в первую очередь Болгарию, на той же основе предоставления ей "гарантий" со стороны СССР, как было сделано Германией и Италией в отношении Румынии, причем "с вводом советских войск в Болгарию". Следовало также добиваться, чтобы с СССР "договорились" о "дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии", лишь с его непременным участием решали "вопрос о Турции и ее судьбах". В отношении же Греции и Югославии, первая из которых к тому времени уже подверглась нападению Италии, предусматривалось лишь выразить на переговорах в Берлине пожелание узнать, что там "думает Ось предпринять" [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 491. С. 31].

В ходе встреч с Гитлером и Риббентропом 12 - 13 ноября 1940 г. Молотов вел переговоры в русле этих директив, чуть корректировавшихся телеграфными инструкциями Сталина [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 501, 508, 509]. Однако почти все советские требования, в том числе по балкано-дунайскому региону, натолкнулись на негативную реакцию нацистского руководства. По поводу Болгарии Гитлер, не говоря прямо "нет", ссылался на необходимость выяснить, согласятся ли на предлагаемую Молотовым комбинацию сама София, а также Рим. Но их отрицательный ответ был предопределен. По поводу претензий, чтобы с Москвой договаривались о Румынии и Венгрии, германская сторона то указывала на свой особый экономический интерес в дунайских странах в условиях войны, то заявляла, что после войны германские войска уйдут из Румынии и что в отношении

нее не отрицаются интересы СССР, но обсуждать это преждевременно. Гитлер и Риббентроп уклонялись от конкретного обсуждения вопросов о Турции, высказывались за пересмотр в пользу СССР Конвенции в Монтрё о проливах, но одновременно с ее аналогичным пересмотром в пользу Германии и Италии. Характеризуя поднимавшиеся Молотовым вопросы как частности, его собеседники настойчиво выдвигали взамен идею договоренности участников Тройственного пакта и СССР о почти общемировом распределении сфер интересов между четырьмя державами. При этом они усиленно подчеркивали, что центр тяжести территориальных устремлений СССР должен лежать не в Европе, а в якобы более выгодном направлении юга, к Индийскому океану. В данной связи было сделано Молотову предложение о соглашении, которое бы на такой основе объединило державы Тройственного пакта и СССР. Молотов в общей форме выразил положительное отношение к "совместной работе" четырех держав. Но заявил, что предложение должно рассмотреть советское руководство, а затем обсуждение между Москвой и Берлином может быть продолжено (советские записи переговоров см. [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 497, 498, 511, 512]; немецкие записи: [25. Док. 138 - 141]).

В историографии продолжается дискуссия о том, как оценили в Кремле результаты берлинской встречи и какие выводы сделали. Дискуссия ведется главным образом вокруг интерпретации данного 25 ноября Москвой ответа о согласии на заключение "пакта четырех держав", но при условии принятия ряда требований СССР, в основном уже выдвигавшихся при переговорах в Берлине. На Балканах это было отнесение Болгарии к "сфере безопасности" СССР, что закреплялось бы заключением советско-болгарского пакта о взаимопомощи. Говорилось о необходимости соглашения между Германией, Италией и СССР о создании советской военной и военно-морской базы у Босфора и Дарданелл. Предусматривалось, что при согласии Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР гарантируют ее независимость и территориальную целостность. А при ее отказе предпримут в отношении нее "необходимые военные и дипломатические меры" [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 548. С. 136 - 137]. О Венгрии и Румынии, уже присоединившихся 20 и 23 ноября к Тройственному пакту, на сей раз ничего не говорилось. Но Болгария еще оттягивала такой шаг, чем Кремль торопился воспользоваться.

Параллельно Москва обратилась с предложением о советско-болгарском пакте и к Софии. Такое предложение уже делалось осенью 1939 г., но было тогда отклонено Болгарией [2. Т. XXII. Кн. 2. Док. 769. С. 279 - 280; 28. Док. 506. С. 464 - 465; Док. 510. С. 468-469]. На сей раз предложение сопровождалось обещанием, что СССР окажет Болгарии экономическую помощь и поддержит ее "справедливые территориальные притязания" к Греции (которая тогда отражала итальянскую агрессию), а при определенных обстоятельствах - и к Турции. Особо оговаривалось, что при заключении советско-болгарского пакта отпадут возражения Москвы против присоединения Болгарии к Тройственному пакту и вполне возможно присоединение к нему самого СССР [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 532. С. 109 - 110; Док. 549. С. 137 - 138; 3. Vol. XI. Doc. N 438. P. 772 - 773]. Очевидно, как раз подразумевалось создание "пакта четырех держав".

В историографии сталкиваются два взгляда. Один - что согласие Москвы на заключение "пакта четырех" было чисто дипломатическим маневром: не отвергая прямо германское предложение, торпедировать его выдвижением неприемлемых для Гитлера условий. А другой взгляд - что Кремль, наоборот, решил пойти на заключение "пакта четырех". Пока не известны документы, в которых бы содержались данные о решениях руководства СССР по итогам визита Молотова в Берлин. Правда, ряд авторов, главным образом в России, использовал свидетельство управляющего делами Совнаркома СССР Я. Е. Чадаева о якобы заседании Политбюро ЦК ВКП(б) вечером 14 ноября 1940 г. с отчетом вернувшегося из

Берлина Молотова. Первым это сделал Сиполс, утверждавший, будто есть стенографическая запись заседания, выполненная Чадаевым. Сиполс, протагонист первого из двух упомянутых взглядов, писал, что запись предоставил ему Г. А. Куманев из своего личного архива. Согласно ей, Молотов сказал на заседании, что в Берлине советская делегация "решительно отклонила" германское предложение о присоединении СССР к "военному блоку Германии, Италии и Японии", а слова Молотова вызвали одобрение Сталина. У Сиполса это фигурировало как доказательство подобной позиции Кремля [16. С. 274 - 275; 29. С. 158 - 159]. Но В. К. Волков и Л. А. Безыменский обратили внимание на то, что Сиполс ничего не сообщал ни об археографических характеристиках указанного источника, ни о том, каким образом он, если это стенографическая запись заседания Политбюро, мог оказаться в личном архиве. Других же сведений о подобном заседании нет, а содержание материала, приведенное Сиполсом, противоречило ряду известных фактов. Это ставило под сомнение аутентичность данного материала [13. С. 282 - 283; 30. С. 360 - 362].

Сомнение подтвердилось, когда появились публикации Г. А. Куманева, среди прочего содержавшие тот самый материал [31. С. 399 - 406; 32. С. 469 - 176]. Оказалось, это не стенографическая запись заседания Политбюро, а один из письменных ответов, которые в мае 1982 г. Чадаев дал на вопросы Куманева. Хотя Чадаев утверждал, что "в основном опирался" на записи, сделанные им на упомянутом заседании Политбюро, это не поддается проверке: в публикации Куманева говорится, что Чадаев "ликвидировал" все свои такого рода материалы [31. С. 390; 32. С. 461]. Между тем в сведениях Чадаева содержится ряд недостоверных данных. Ошибочны указанные им даты отъезда Молотова в Берлин 9 ноября (вместо на самом деле 10-го) и возвращения в Москву 13 ноября (вместо на самом деле 15-го). А потому утверждение, что "заседание Политбюро" с отчетом Молотова состоялось "вечером 14 ноября" [31. С. 400-401; 32. С. 470 - 471], абсурдно. Сиполс, увидев, очевидно, такую несообразность, "исправил" ее путем подлога: изменил датировку заседания на "вечером 15 ноября", но сослался на Чадаева [16. С. 274; 29. С. 158]. Еще серьезнее несостоятельность заявления, якобы сделанного, по утверждению Чадаева, на упомянутом заседании Молотовым, что в Берлине советская сторона "решительно отклонила" германское предложение о присоединении СССР к державам Тройственного пакта [31. С. 402 - 403; 32. С. 472]. В связи с этим уже отмечалось, например, Безыменским и мною, что не только немецкие, но и советские записи берлинских переговоров свидетельствуют: Молотов там не отверг предложение относительно соглашения о сотрудничестве между державами Тройственного пакта и СССР, а сказал, что оно будет рассмотрено советским руководством, после чего обсуждение может быть продолжено [15. С. 507 - 508; 30. С. 362]. Либо изложение Чадаевым слов Молотова и одобрения их Сталиным - вымысел, либо эти первые кремлевские лица вводили остальных членов Политбюро в заблуждение.

Впрочем, недавно Куманев опубликовал новую версию свидетельств Чадаева, связанных с поездкой Молотова в Берлин. В этой публикации, являющейся, по словам Куманева, фрагментом из неизданных мемуаров Чадаева, "заседание Политбюро" уже не фигурирует. Вместо него речь идет о неком проведенном Сталиным "специальном заседании" с заслушиванием Молотова и обсуждением итогов поездки, а его датой указан "вечер 16 ноября". Всякая конкретика доклада Молотова отсутствует, в том числе нет и его якобы утверждения, что в Берлине советская сторона решительно отклонила предложение о присоединении СССР к державам Тройственного пакта. Соответственно, нет и будто бы выраженного Сталиным одобрения такой позиции. В этом варианте изложение Чадаевым выступления Сталина, значительно более обширное, чем в варианте, данном в предыдущей публикации Куманева, не содержит ни слова о названном выше гер-

манском предложении. Даже упоминая на сей раз ту самую встречу Молотова с Шуленбургом 25 ноября (в публикации она ошибочно датирована 26 ноября), на которой послу было передано советское согласие с этим предложением при условии принятия ряда требований СССР, Чадаев выборочно указывает лишь на два из требований, произвольно умалчивая как об остальных, так и - самое главное - о самом германском предложении и о выраженном Кремлем согласии (всю публикацию см: [33], о заседании и встрече Молотова с Шуленбургом: [33. С. 133 - 138]).

В свете перечисленных различий и прямых противоречий, с одной стороны, между двумя вариантами опубликованных Куманевым сведений Чадаева, а с другой - между этими сведениями и некоторыми бесспорными фактическими данными из ставших доступными архивных документов, то, что фигурирует как свидетельства Чадаева о реакции советского руководства на итоги переговоров в Берлине, вряд ли выглядит как надежный, достоверный источник.

Но какой бы ни была действительная подоплека направленного Берлину 25 ноября согласия Москвы на то, чтобы - при желательных ей условиях - заключить "пакт четырех держав", нацистское руководство, планировавшее нападение на СССР, не ответило. А София, поощряемая Берлином, отвергла предложение о советско-болгарском пакте [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 564. С. 158 - 161; Док. 654. С. 343 - 344; Док. 660. С. 357]. СССР оказался в роли бессильного наблюдателя того, как в конце 1940- начале 1941 г. Гитлер усиливал давление на Болгарию, приведшее 1 марта 1941 г. к ее присоединению к Тройственному пакту и вступлению в нее немецких войск. Остались безрезультатными возражения Москвы, напоминавшей Берлину, что считает Болгарию сферой своих интересов [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 645. С. 327; Док. 654. С. 344 - 345; Док. 699. С. 434 - 435; Док. 703. С. 443 - 444].

С присоединением Болгарии к Тройственному пакту Гитлер усилил нажим на Югославию, добиваясь от нее того же. Такое пожелание было выражено Берлином Белграду в начале декабря 1940 г. и повторялось все настойчивее, в частности на переговорах Гитлера и Риббентропа с премьер-министром Югославии Д. Цветковичем и министром иностранных дел А. Цинцар-Марковичем в середине февраля 1941 г. [1. Knj. 1. Dok. Br. 331. S. 975 - 976; Knj. 2. Dok. Br. 25 - 26. S. 77 - 93]. В канун этих переговоров, на фоне сообщений об увеличении немецких войск в Румынии, готовившихся к последующему вступлению в Болгарию, правительство Югославии, пытавшееся лавировать под знаком нейтралитета, поручило посланнику в Москве М. Гавриловичу прозондировать позицию СССР в связи со складывающейся ситуацией [1. Knj. 2. Dok. Br. 17. S. 62].

Югославия занимала существенное место в устремлениях Кремля. С первых месяцев Второй мировой войны советская сторона стала нацеливаться на установление отсутствовавших до того прямых отношений с Югославией, что было осуществлено в мае-июне 1940 г. При этом руководство СССР проявило заинтересованность поддержать Югославию против угрозы ее подчинения "осью". В мае 1940 г., во время экономических переговоров в Москве, на югославский зондаж был получен ответ о возможности приобретения у СССР вооружения. Молотов весьма прозрачно высказался о необходимости противодействовать опасностям, грозящим Югославии со стороны Германии и Италии, подчеркнул важность усиления югославской обороноспособности [34. Док. 261. С. 314 - 315; 35. Ф. 012. Оп. 2. П. 17. Д. 173. Л. 34; Ф. 06. Оп. 2. П. 2. Д. 11. Л. 120 - 123]. В сентябре 1940 г. югославский военный атташе в Москве Ж. Попович был принят наркомом обороны и начальником Генштаба, которые выразили стремление пойти навстречу югославским нуждам в вооружении. После чего между Наркоматом обороны и Поповичем начались переговоры о поставках [36. Box 1. Folder 12. P. 1 - 2; Folders 14, 18, 21]. С самого начала контактов с югославскими представителями Молотов

поднимал вопрос о возможностях установления более тесных болгаро-югославских отношений, выражая советскую заинтересованность в этом [35. Ф. 06. Оп. 2. П. 2. Д. 11. Л. 120 - 121; П. 28. Д. 364. Л. 1, 5]. Видимо, в Кремле раздумывали над идеей образования некого альянса между Югославией и Болгарией, который находился бы под эгидой СССР.

Но Москва пыталась совместить свои интересы в отношении Югославии с сохранением советско-германского взаимодействия, основанного на договорах 1939 г. Отсюда возникало постоянное советское опасение, как бы не обнаружить себя в качестве противовеса Берлину в Югославии и не поставить под угрозу отношения с Германией. На попытки югославской дипмиссии в Москве прояснить, какова может быть позиция СССР при том или ином критическом обороте событий на Балканах, а особенно при непосредственной угрозе независимости или территориальной целостности Югославии, советская сторона предпочитала уклониться от ответа [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 257. С. 425 - 426; Кн. 2 (Ч. 1). Док. 485. С. 24; 35. Ф. 06. Оп. 2. П. 28. Д. 364. Л. 1 - 5²; Ф. 012. Оп. 2. П. 17. Д. 173. Л. 74, 79, 81 - 82, 90, 94; 37. Box 31. Folder 2. Gavrilovic - MIP, 22.08.1940]. А в посланной 17 октября 1940 г. Молотовым установке о том, какой линии поведения следует придерживаться полпредству СССР в Белграде в отношениях с югославским руководством, указывалось, что Москва сочувствует делу независимости Югославии, но если речь идет об отношениях СССР с Германией, то, поскольку последняя выполняет августовский договор 1939г., у советского правительства нет оснований для вмешательства в ее действия [2. Т. XXIII. Кн. 1. Док. 450. С. 687]. Такая позиция сказалась и в переговорах о поставках советского вооружения Югославии. Они тянулись с перерывами до февраля 1941 г. Но несмотря на достижение договоренности об объеме, ассортименте, способах поставок, Москва, вопреки обещаниям, так их и не начала. Судя по непрерывно высказывавшемуся советскими представителями Поповичу опасению, как бы тайна поставок не была нарушена при их осуществлении, главным в советской позиции оставалась боязнь нанести ущерб отношениям СССР с Германией [36. Box 1. Folders 18,21, 23,24,26,27,28, 30, 32, 33, 35, 36. P. 2 - 3; Box 2. Folder 28. P. 4 - 5; Box 3. Folder "Др Гавриловип, Москва". P. 6, 7] (см. также [13. С. 418, 423, 438 - 141]). Москва реально избегала ангажироваться оказанием какой-либо поддержки Белграду.

То же произошло, когда 8 февраля 1941 г. Гаврилович, выполняя упомянутое выше поручение своего правительства, попытался выяснить позицию СССР в связи с наращиванием германских войск в Румынии, подготовкой их вступления в Болгарию и опасностью, складывавшейся для Югославии. На вопросы Гавриловича первый заместитель наркома иностранных дел А. Я. Вышинский уклонился от определенного ответа, в результате чего посланник сообщил в Белград о впечатлении, что СССР, несмотря на свою заинтересованность в Балканах, пока предпочитает выжидать и не вступать в прямой конфликт с Германией [1. Knj. 2. Dok. Br. 24. S. 74 - 76; 2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 673. С. 387 - 389]. Вывод Гавриловича был верен, но, как и неполучение вооружения из СССР, не способствовал упрочению позиции Белграда в противостоянии давлению Берлина.

Однако некоторые источники ставят исследователя перед загадкой, не изменилась ли позиция Кремля в начале марта 1941 г., когда Болгария, уступив гитлеровскому нажиму, присоединилась к Тройственному пакту, а Югославия все еще колебалась перед тем, как сделать окончательный выбор. Ибо 9 - 14 марта Гаврилович в телеграфной переписке с Белградом, причем вначале по каналам связи британского посольства в Москве, сообщал, что какие-то советские военные представители дали понять: желательно заключение военного пакта между СССР и Югославией, но с такой инициативой должна выступить сама югославская сто-

² Частично опубликовано в [34. Док. 273. С. 333 - 334].

рона. Этих представителей посланник не называл, но настойчиво рекомендовал своему правительству откликнуться на их пожелание, а пока не соглашаться на требование Берлина. В качестве того, к кому обратились анонимные советские военные, в телеграммах Гавриловича фигурировал отставной полковник Б. Симич [37. Box 32. Folder 2. Gavrilovic, Moskva, 9.03.1941. Str. Pov. Br. Ill; 38. N 3. С. 12 - 15³]. По решению, принятому еще в декабре 1940 г. фактическим правителем Югославии принцем-регентом Павлом Карагеоргиевичем, Симич прибыл в Москву на рубеже февраля - марта 1941 г. под прикрытием должности атташе югославской дипмиссии и имел полномочия для переговоров с советскими властями [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 1). Док. 591. С. 200; 36. Box 1. Folder 58. P. 15; Box 2. Folder 28. P. 5; 39. N 1. C. 9; 40]. He известны ни суть его задания, ни какие-либо данные о его деятельности в Москве. Есть лишь догадки в историографии, что он контактировал с советской военной разведкой. Но из единичных упоминаний о нем в некоторых советских документах, относящихся к чуть более поздним событиям, можно понять, что у Симича были довольно серьезные связи с советской стороной [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 2). Док. 751. С. 531, 532; 39. N 13. С. 20]. Так что ее тайные предложения могли через него делаться. Однако есть телеграмма Молотова от 14 марта 1941 г. полпредству СССР в Белграде о том, что ставшие распространяться слухи о переговорах с югославами о военном союзе - вымысел [39. N3. С. 11].

В историографии не раз высказывались сомнения, не являлись ли сообщения Гавриловича предпринятой им с участием Симича (оба были против присоединения к Тройственному пакту), а возможно, и англичан, мистификацией с целью толкнуть Белград на предложение Москве о заключении военного союза. Ибо была надежда, что в случае согласия СССР произойдет укрепление позиции Югославии, которое позволит отвергнуть требование Гитлера. Не исключалось в историографии и то, что намеки Москвы на возможность советско-югославского военного пакта имели место, а телеграмма Молотова была призвана замести следы ввиду боязни осложнения советско-германских отношений (подробнее об историографии см. [13. С. 446 - 454]). Но бесспорно другое. Стремясь воспрепятствовать принятию Белградом требования Гитлера, Лондон попытался включить в эти усилия СССР. 22 марта британский посол в Москве Стаффорд Криппс обратился к Вышинскому с запросом, не может ли советское правительство выступить против присоединения Югославии к Тройственному пакту. По предложению Криппса, аналогичный шаг предпринял одновременно Гаврилович, без ведома своего правительства. Но оба, после доклада Вышинского Сталину, получили отказ [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 2). Док. 730. С. 490; Док. 731. С. 493-194; 37. Box 32. Folder 2. Gavrilovic - MIP, 23.03.1941, Str. Pov. Br. 133; 41. С 329; 42. P. 539].

Между тем на встрече с Павлом Карагеоргиевичем 4 марта 1941 г. Гитлер поставил ребром вопрос о присоединении Югославии к Тройственному пакту, и вскоре югославское руководство согласилось, хотя и выторговав у Берлина уступки. 25 марта протокол о присоединении был подписан. Однако, как известно, 27 марта в Белграде произошел военный переворот, наследный принц Петр провозглашен королем, а к власти пришло правительство во главе с одним из руководителей путчистов генералом Д. Симовичем. В ответ Гитлер в тот же день принял решение о предстоящем нападении на Югославию.

Традиционно считалось, что организаторы переворота были связаны с британской разведкой. В югославской историографии и публицистике время от времени появлялись отдельные соображения о том, что советские спецслужбы, возможно, тоже были в курсе подготовки переворота, а то и повлияли на нее. Но ни фактов, ни источников при этом не приводилось (см., например, [43. S. 16; 44. S. 460 - 461 ]).

³ Не вполне точный перевод на русский язык опубликован в [39. N 2 - 3. С. 9 - 11].

В постсоветское время опубликованы мемуары П. А. Судоплатова, в начале 1941 г. замначальника разведуправления Наркомата госбезопасности (НКГБ) СССР, в которых говорится, что представители советских разведслужб, в соответствии с решением Сталина и Молотова, оказали "помощь", "активно поддержали" переворот [45. Р. 118 - 119; 46. С. 136 - 137⁴;48.С. 129 - 130]. Хотя о том, в чем конкретно это выражалось, у Судоплатова нет ни слова, авторы некоторых работ, например Ж. А. и Р. А. Медведевы или С. А. Романенко, приняли его утверждение, без всяких оговорок, за истину, включая и версию о посылке из Москвы в Белград для содействия путчистам нескольких видных работников разведки НКГБ и военной разведки [49. С. 16; 50. С. 311 - 312]. Однако по крайней мере об одном из тех, кто фигурирует среди посланных, известном деятеле военной разведки М. А. Мильштейне, участию которого авторы упомянутых работ склонны придавать особое значение⁵, существуют сведения, противоречащие версии Судоплатова. Согласно мемуарам Мильштейна, тоже опубликованным в постсоветское время, он ездил в Югославию, но еще осенью 1940 г. и вне всякой связи с югославскими делами: Белград был лишь местом его нелегальной встречи с Ш. Радо, руководителем базировавшейся в Швейцарии советской разведывательной группы [53. С. 59]. Между тем никакие документальные данные о советской причастности к перевороту исследователям так и не известны⁶. И утверждение Судоплатова остается лишь версией.

Но документы свидетельствуют, что Москва проявила сильнейшую заинтересованность, как только глава нового правительства Югославии Симович сразу же после переворота передал через полпредство СССР в Белграде устное предложение заключить советско-югославский договор о взаимопомощи. На состоявшейся утром 30 марта встрече с руководством полпредства министр армии и флота Б. Илич официально повторил предложение. Он не скрывал расчета на то, что такой шаг, с одной стороны, вынудит Германию и ее сообщников по "оси" воздержаться, хотя бы на время, от нападения на Югославию, а с другой стороны, обеспечит получение необходимого вооружения для югославской армии. Через несколько часов последовала просьба от Симовича о быстрой организации переговоров о заключении договора. На следующий день Молотов телеграфировал о согласии на немедленное прибытие югославской делегации в Москву [54. К. 8. Br. Reg. 2/1, 191; 39. N 10-Ц. С. 17 - 19; N 13. С. 20].

То, что обе стороны очень торопились, свидетельствует об обоюдном стремлении упредить возможное нападение стран "оси" на Югославию и поставить Берлин перед совершившимся фактом. По той же причине подготовка переговоров и сами они шли в обстановке строжайшей секретности. В Москве информация об этом поступала лишь Сталину, Молотову и отряженному для переговоров Вышинскому. Остальной состав Политбюро познакомили лишь 4 апреля с уже выра-

⁴ См. также переиздание этой книги под другим названием [47. С. 178 - 179].

⁵ Хотя и Медведевы, и Романенко ссылались только на российские издания мемуаров Судоплатова, в которых отсутствуют инициалы Мильштейна, однако в своих работах указывали инициалы, приведенные в американском издании мемуаров: СР. Мильштейн [49. С. 16; 50. С. 997]. Но СР. Мильштейн был в то время ответственным работником НКГБ, а в Разведуправлении Красной Армии работал его однофамилец М. А. Мильштейн. Очевидно, в американском издании произошла путаница, ибо в последующих публикациях двух сыновей Судоплатова, основанных на материалах отца, фигурировал именно М. А. Мильштейн [51. С. 270, 291; 52. Кн. 1. С. 295, 338; Кн. 2. С. 516- 5171.

⁶ В частности, в конце 2011 г. Институтом славяноведения РАН, исходя из задач изучения истории Югославии и политики СССР в отношении этого государства в период Второй мировой войны, посылался в соответствующее подразделение ФСБ РФ запрос о том, имеются ли документальные данные, так или иначе касающиеся версии о причастности советских разведслужб к перевороту 27 марта 1941 г. И был получен ответ, что в Центральном архиве ФСБ архивных документов, подтверждающих участие сотрудников НКВД-НКГБ СССР в подготовке и осуществлении переворота, не имеется.

ботанным текстом договора, в тот же день, когда он должен был быть подписан, о нем было сообщено Молотовым Шуленбургу [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 2). Док. 740. С. 510, 511; Док. 742. С. 512; Док. 743. С. 514; Док.744. С. 515; Док. 745. С. 516; Док. 746. С. 518; Док. 751. С. 531].

В историографии была распространена версия, будто в ответе Молотова о согласии на прибытие югославской делегации в Москву говорилось о готовности к заключению военного союза, в то время как на самих переговорах советская сторона изменила позицию, предложив лишь договор о дружбе и ненападении. Но в телеграмме Молотова вовсе не упоминалось о предмете переговоров. Кремль оставлял себе руки свободными, а 3 апреля, когда начались переговоры, югославские проекты договора о дружбе и военного соглашения (см. [35. Ф. 07. Оп. 2. П. 13. Д. 77. Л. 1 - 5]) отверг, предложив взамен заключение договора о дружбе и ненападении с одновременной негласной договоренностью о снабжении югославской армии вооружением. Югославские участники приняли это без возражений. Они дали свое согласие даже тогда, когда советская сторона изменила собственный проект договора, понизив предусмотренные в нем обязательства вообще до уровня нейтралитета. И лишь чуть позже, спохватившись, югославская делегация, возглавляемая Гавриловичем, не согласилась с формулой о нейтралитете, ввиду чего подписание договора, намеченное Кремлем на вечер 4 апреля, пришлось отложить. И состоялось оно только под утро 6 апреля [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 2). Док.743. С. 514 - 515; Док.745. С. 516 - 518; Док.751. С. 531 - 532; 37. Box 32. Folder 3. Gavrilovic - MIP, 4.04.1941, Str. Pov. Br. 169, 170].

Советское руководство в итоге пошло на то, чтобы договор был подписан в варианте, где отсутствовала формула о нейтралитете. В историографии получила хождение версия, что к этому Кремль вынудила неуступчивость Гавриловича, иначе отказывавшегося от подписания. Но из советских документов следует, что, хотя посланник долго упорствовал, однако ночью с 5 на 6 апреля согласился на подписание даже варианта с формулой о нейтралитете. Этого, однако, не пришлось делать, ибо вслед за тем Сталин и Молотов заявили об исключении упомянутой формулы [39. N 30. С. 33 - 34]. Очевидно, что советское решение прибегнуть к ней было обусловлено опасением обострить отношения с Берлином до слишком опасного уровня. Причины последующего отказа от нее не совсем ясны. В телеграмме Вышинского полпредству в Белграде отказ объяснялся как намерением не создавать впечатления, что если Югославия подвергнется нападению, то СССР умоет руки, так и учетом пожелания югославского правительства [39. N 28. С. 32].

Однако важнее вопрос о том, какие цели преследовало заключение договора с Югославией с точки зрения основных в тот момент внешнеполитических устремлений Сталина. Никакие документы советского руководства на сей счет не известны. Если верить мемуарам Судоплатова, в планы Сталина входило установление взаимодействия Югославии и Греции против Германии и Италии, которое задержало бы и продлило военные операции "оси" на Балканах, отсрочив надвигавшееся нападение на СССР [45. Р. 118 - 119; 46. С. 136 - 137]. Хотя проверить это утверждение пока невозможно, обращает на себя внимание то обстоятельство, что 5 апреля Вышинский с ведома Сталина и Молотова, вопреки всей прежней политике противодействия Лондону на Балканах, в том числе в Югославии, посоветовал югославам пойти на получение британской военной помощи [2. Т. XXIII. Кн. 2 (Ч. 2). Док. 751. С. 532]. Значит ли это, что Кремль был заинтересован, чтобы военная операция в Греции при поддержке англичан в итоге распространилась и на Югославию? И если да, то рассчитывал ли Сталин, что это на время отодвинет германское нападение на СССР? Или хотел путем осложнений для Германии на Балканах вынудить Гитлера к новым переговорам с Москвой и новому советско-германскому соглашению, в том числе и по поводу советской сферы в балкано-дунайском регионе?

Но каковы бы ни были расчеты Сталина, они оказались нереальными. Почти в те же ранние часы 6 апреля 1941 г. началась гитлеровская агрессия против Югославии, а также Греции, быстро приведшая к их захвату. Кремль был поставлен Гитлером перед совершившимся фактом.

В советской историографии имел место сформулированный в "Истории дипломатии" официальный тезис, будто в тот же день, когда произошло нападение на Югославию, правительство СССР "через наркома иностранных дел сделало новое предупреждение Гитлеру" [55. С. 158]⁷. При этом давалась ссылка на советскую архивную запись беседы Молотова с Шуленбургом, состоявшейся 6 апреля, но содержания беседы не приводилось. Тезис о "новом предупреждении Гитлеру" был дословно повторен в упоминавшейся выше справке Историко-документального департамента МИД РФ, помещенной на сайте МИД в ноябре 2011 г. [19]. И вновь - при полном умолчании о конкретном содержании беседы. Между тем уже давно было опубликовано донесение Шуленбурга в Берлин о состоявшейся по его инициативе встрече 6 апреля 1941 г. с Молотовым. На ней посол, по поручению Риббентропа, сообщил о нападении на Югославию. Согласно донесению, в ответ на сообщение Молотов выражал лишь сожаление, говоря, как "крайне печально, что, несмотря на все усилия, расширение войны, таким образом, оказалось неизбежным" (в переводе на русский язык этот документ см. [25. Док. 161. С. 316]). Теперь стала доступной советская запись той же беседы, куда более обширная, но подтверждающая зафиксированный Шуленбургом характер сказанного Молотовым. Ни о каком "предупреждении Гитлеру" там не было и намека [35. Ф. 06. Оп. 3. П. 1. Д. 3. Л. 121 - 123об., 125 - 130]. Тезис, выдвинутый в "Истории дипломатии" и оттуда заимствованный в справке Историко-документального департамента МИД РФ, - просто вымысел.

Кремлю было в тот момент не до предупреждений фюреру. Установление на Балканах господства держав "оси", прежде всего Германии, было поражением сталинской политики в этом регионе.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Aprilski rat 1941: Zbornik dokumenata. Beograd, 1969. Knj. 1; Beograd, 1987. Knj. 2.

2. Документы внешней политики. М, 1992. Т. XXII. Кн. 1, 2; М., 1995. Т. XXIII. Кн. 1; М., 1998. Кн. 2(4. 1,2).

3. Documents on German Foreign Policy, 1918 - 1945. Ser. D (1937 - 1945). Washington, 1957. Vol. X; Washington, 1960. Vol. XI.

4. Советско-румынские отношения 1917 - 1941. Документы и материалы. М., 2000. Т. П.

5. Мельтюхов М. Освободительный поход Сталина. Бессарабский вопрос в советско-румынских отношениях (1917 - 1940 гг.). М., 2006.

6. Голуб Ю. Г., Аблизин В. А. Бессарабская проблема в контексте советско-германских отношений 1939 - 1941 гг. Саратов, 2009.

7. Пакт Молотова - Риббентропа и его последствия для Бессарабии: Сб. документов. Кишинев, 1991.

8. Разъяснить румынским солдатам безнадежность войны против СССР // Источник. 1995. N 3.

9. Виноградов В. Н., Ерещенко М. Д., Семенова Л. Е., ПокивайловаТ. А. Бессарабия на перекрестке европейской дипломатии. Документы и материалы. М., 1996.

10. Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз. Пер. с англ. М., 1999.

11. Roberts G. Stalin's Wars: from World War to Cold War, 1939 - 1953. New Haven; London, 2006.

12. Системная история международных отношений в 4 т. События и документы. 1918 - 2000. М., 2000. Т. 1. С. 386 - 387; Ложкин А. Г. Интервенция, аннексия и советизация во внешней политике СССР: историко-правовые аспекты новейших исследований. М., 2012. С. 42, 59, 176 и след.

13. Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 - 1941 гг. М., 1999.

⁷ В качестве предшествовавших "предупреждений" фигурировали при этом само подписание советско-югославского договора и предварительное извещение о нем германской стороны Молотовым [55. С. 157].

14. Чубарьян А. О. Канун трагедии: Сталин и международный кризис. Сентябрь 1939- июнь 1941 года. М., 2008.

15. Гибианский Л. Я. Балканский кризис и Советский Союз // Международный кризис 1939 - 1941 гг.: от советско-германских договоров 1939 г. до нападения Германии на СССР. М., 2006.

16. Сиполс В. Тайны дипломатические: Канун Великой Отечественной. 1939 - 1941. М., 1997.

17. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939 - 1941. (Документы, факты, суждения). М., 2000.

18. Мировые войны XX века. В 4-х кн. М., 2002. Кн. 3.

19. Внешнеполитическая деятельность СССР накануне Великой Отечественной войны (справка). 17 - 11 - 2011 //http://www.mid.robdomp/ns-arch.nsf/88rT23e5441 b5caa43256b05004bcell/edd9c32e 32f7d3eac3257929001 f58e5 Юреп.

20. Российский государственный военный архив.

21. Внешняя политика СССР: Сб. документов. М., 1946. Т. IV.

22. О лживом сообщении агентства Гавас // Правда. 1939. 30 VII.

23. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу: 1939 - 1941 гг. (Документы, факты, суждения). Изд. 3-е, испр. и доп. М., 2008.

24. Димитров Г. Дневник (9 март 1933 - 6 февруари 1949). София, 1995.

25. Оглашению подлежит. СССР - Германия 1939 - 1941: Документы и материалы. М., 1991.

26. Смирнова Н. Д. Советско-итальянские взаимоотношения. 1939 - 1940 // Война и политика. 1939 - 1941. М., 1999.

27. Венгрия и вторая мировая война: Секретные дипломатические документы из истории кануна и периода войны. Пер. с венг. М., 1962.

28. Советско-болгарские отношения и связи: Документы и материалы. М., 1976. Т. I.

29. Сиполс В. Я. Еще раз о дипломатической дуэли в Берлине в ноябре 1940 г. // Новая и новейшая история. 1996. N 3.

30. Безыменский Л. А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000.

31. Куманев Г. А. Рядом со Сталиным: откровенные свидетельства. М., 1999.

32. Куманев Г. А. Говорят сталинские наркомы. Смоленск, 2005.

33. Из воспоминаний управляющего делами Совнаркома СССР Я. Е. Чадаева // Новая и новейшая история. 2012. N 3.

34. Советско-югославские отношения 1917 - 1941 гг. // Сб. документов и материалов. М., 1992.

35. Архив внешней политики Российской Федерации. _

36. Hoover Institution Archives (Стэнфорд). Collection: Zarko Popovic Papers.

37. Hoover Institution Archives. Collection: Milan Gavrilovic Papers.

38. Односи JyrocflaBHJe и Pycnje (СССР) 1941 - 1945: Документа и матерщали. Београд, 1996.

39. Отношения России (СССР) с Югославией 1941 - 1945 гг.: Документы и материалы. М., 1998.

40. Архив .Гугославще (Белград). Ф. 378. Фасц. 1 (несрег)ено). Арх. )вд. "Посланство KJ у Ку]бишеву 1940/1941. Персонална решен>а службеника". Персонална документацща "Симип Божин".

41. На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным. 1924 - 1953 гг. Справочник. М., 2008.

42. WoodwardL. British Foreign Policy in the Second World War. London, 1970. Vol. I.

43. Petranovic В., Dautovic S. Jugoslovenska revolucija i SSSR (1941 - 1945). Beograd, 1988.

44. Terzic V. Slom Kraljevine Jugoslavije: Uzroci i posledice poraza. 2 izd. Ljubljana; Beograd; Titograd, 1984. Knj. 1.

45. Sudoplatov P., Sudoplatov A. with J. andL. Schecter. Special Tasks: The Memoirs of an Unwanted Witness - a Soviet Spymaster. Boston; New York; Toronto; London, 1994.

46. Судоплатов П. А. Разведка и Кремль: Записки нежелательного свидетеля. М., 1996.

47. Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930 - 1950 годы. М., 1997.

48. Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 г. М., 2001.

49. Медведев Ж. А., Медведев Р. А. План "Барбаросса" // Вопросы истории. 2002. N 6.

50. Романенко С. А. Между "Пролетарским интернационализмом" и "Славянским братством": Российско-югославские отношения в контексте этнополитических конфликтов в Средней Европе (начало XX века- 1991 год). М., 2011.

51. Судоплатов А. Советская политическая и военная разведка // Россия и Германия в годы войны и мира (1941 1995). М., 1995.

52. Судоплатов А. П. Тайная жизнь генерала Судоплатова: Правда и вымыслы о моем отце. М., 1998. Кн. 1,2.

53. Мильштейн М. А. Сквозь годы войн и нищеты: Воспоминания военного разведчика. М., 2000.

54. Bojhh архив Института за стратегщека истраживан.а (Белград). Фонд ANJ.

55. История дипломатии. Изд. 2-е. М., 1975. Т. IV.

Постоянный адрес данной публикации: