Книга "История и историки в XX столетии" ¹ вышла в свет в связи со столетним юбилеем Британской Академии. Зто - одна из работ в серии монографий, призванных оценить вклад британской науки в различных областях знания за прошедший век. Появление работы, посвященной британской историографии, традиционно одной из самых влиятельных, в которой авторы - видные современные историки, весьма актуально по ряду причин. Прежде всего, в методологических дискуссиях последнего времени, обострившихся под воздействием постмодернизма, были сформулированы наиболее острые вопросы, касающиеся сущности исторического знания. Способны ли историки раскрыть историческую правду, могут ли они приподнять над прошлым завесу, или то, что мы о нем знаем, не более чем конструкция или реконструкция, творческая версия, которая выдвигается на авансцену в процессе изучения? Старый вопрос - является история наукой или видом искусства - приобрел новое звучание. Заслуга авторов в том, что они представляют картину развития британской историографии на фоне сдвигов, происходивших в философском осмыслении истории в XX веке. Это особенно важно потому, что устоялось мнение, будто британские историки в целом довольно равнодушны к вопросам методологии, а АР. Коллингвуд и А. Тойнби - исключения. Редактор книги, кэмбриджский историк П. Берк, известный трудами в области новой культурной истории, считает это мнение небезосновательным. Он замечает, что на вопрос о методологии своего исследования британский историк чаще всего изумленно поднимет брови, тогда как французский или немецкий авторы будут охотно разъяснять, как они ее понимают. Соблюдая взвешенность в оценках, Берк все же полагает, что новые идеи, в частности, "конструкционистский" подход к прошлому сыграли освобождающую, демифологизирующую роль, способствовуя преодолению устаревших концепций.

Рецензируемая книга позволяет понять место британской историографии в мировой исторической науке, увидеть ее национальные особенности, проследить, кто из историков из континентальных стран и при каких обстоятельствах повлиял на развитие британской исторической мысли. Можно признать, что авторам удалось избежать крайностей в оценке значения английской историографии, достижения которой представлены весомо и аргументировано. Как осторожно отмечает редактор, трудный вопрос о специфике "английского" характера британской историографии лучше оставить зарубежным специалистам, которым, возможно, виднее, действительно ли "английские историки больше, чем их коллеги с континента, замкнуты, склонны к индивидуализму и эмпирическим подходам" (с. 9).

Во введении, написанном Берком, отмечены некоторые стереотипы, присущие современному восприятию путей развития историографии в XX веке. Действительно, принято говорить, что после 1960-х годов возникла "другая история". Однако работы Р. Г. Тоуни, Р. Саутерна, Дж. Н. Кларка, Э.

Соколов Андрей Борисович - доктор исторических наук, профессор Ярославского государственного педагогического университета.

стр. 149

Томпсона и других авторов, считающиеся "классическими", вышли до того, как в исторических исследованиях воцарились "новые направления". Еще в 1950-х годах в трудах Дж. Элтона и Дж. Диккенса отрабатывались элементы того, что позднее назовут микроисторией. Основы истории женщин, оформившейся как отдельное направление не ранее 1960-х годов, закладывались еще А. Кларк, книга которой о трудовой жизни женщин в XVII веке была опубликована в 1919 г., а Э. Пауэр в 1922 г. издала труд о средневековых монахинях в Англии. Другими словами, представление, что в историографии до 1960-х гг. господствовал "старый порядок", весьма относительно.

Другой стереотип, которого стремились избежать авторы рецензируемой книги, касается понимания прогресса в развитии исторической мысли. Можно согласиться с замечанием Берка, что если бы такая книга выходила сто лет назад, идея перманентного успешного движения к высотам современной историографии, наверное, была бы центральной. Теперь все выглядит гораздо сложней. Например, рост профессионализма и специализации среди историков - неотъемлемый признак историографии XX века - имеет свои плюсы и минусы. Кто сегодня, подобно Дж. М. Тревельяну в начале того столетия, может профессионально писать по широкому спектру тем - от Англии времен Уиклифа до Италии при Гарибальди, будучи при этом наиболее квалифицированно подготовленным по эпохе королевы Анны, или, как Г. Баттерфилд - от Макиавелли до Наполеона? Берк называет только "последнего из динозавров" - X. Тревор-Ропера (лорда Дакра).

Разумеется, рамки книги не позволили рассмотреть все аспекты британской историографии за последнее столетие, поэтому авторы вполне правомерно выделили некоторые из наиболее динамично развивавшихся тем, базируясь, в основном, не на хронологическом или страноведческом подходе, а на категориях, которые имели приоритетное развитие в течение последних десятилетий или особенно актуальны в современной историографии.

Пожалуй, единственным разделом рецензируемой книги, основанным на выделении определенного исторического периода, является написанный М. Рубин очерк под характерным названием "Средние века, или прошлое видится менее средневековым". Автор пишет не столько о британской историографии, сколько об общих тенденциях, характерных для европейской и американской историографии средневековья в целом. У Рубин прослеживается мысль, что медиевисты - особая когорта историков, принадлежность к которой предполагает владение специальными лингвистическими и исследовательскими навыками. Именно на базе средневековой истории отрабатывались многие исследовательские приемы, вошедшие в XX в. в арсенал исторической науки. Среди отмеченных автором черт - исследование социальных и экономических структур, что связано со школой "Анналов", применение квантитативных методов для изучения средневековья, и относительно более новые - обращение к истории женщин и гендеру, движение "от структур и систем к людям и местам", а также "культура, культура и еще раз культура".

Главная мысль Рубин, получившая выражение и в названии ее главы: изучение средневековья актуально и современно. После первой мировой войны среди членов американской делегации на Парижских переговорах был занимавшийся средневековыми монархиями историк Ч. Хаскинс, чье видение проблем Франции при Капетингах и Англии после норманского завоевания повлияло на формирование системы безопасности в Европе. Истоки многих проблем современной Европы - от поисков путей сохранения мира до объединительных тенденций - в истории средних веков. Рубин, в частности, ссылается на одного из самых значительных британских медиевистов прошлого века Р. Саутерна.

П. Кларк, автор главы об изучении городов, сравнил это направление исторических исследований с работой старого автомобиля, который то теряет силу, то временами неожиданно набирает скорость. По его мнению, особенность исторической урбанистики в Англии состоит в том, что она хотя и развивалась под сильными внешними методологическими влияниями, но тем не менее внесла существенный вклад не только в изучение истории британских городов, но также и французских, и германских и итальянских. Впрочем, предметом рассмотрения в данной главе является только историография британских городов.

Первый подъем этих исследований наблюдался в начале XX в., когда серьезное воздействие на британских историков оказала германская историография. Такое влияние проявилось еще с 1820-х годов, когда известную популярность приобрели идеи "исторической школы права", в частности Ф. К. фон Савиньи, а позднее социологические исследования М. Вебера и Г. Шиммеля. Под влиянием германской школы в центр внимания выделились институционные и легалистские аспекты. Это проявилось у историка, которого Кларк фактически считает родоначальником научной британской урбанистской историографии - Дж. Тэйта, в работе которого "Средневековый английский бург" (1936 .г.), впрочем, уже прослеживается значительно больший интерес к экономическим и коммерческим объяснениям развития городов на их раннем этапе. Это свидетельствовало об ослаблении

стр. 150

германского влияния и возрастании влияния французского историка А. Пиренна, а также и об общей тенденции в историографии к признанию экономического фактора ведущим. Однако, в целом, по мнению Кларка, в 1930- е годы наблюдался упадок исследований в области истории городов, что он связывает, в частности, с антиурбанистическими настроениями в британской культуре того времени, с растущей ностальгией по сельской жизни.

В послевоенные годы важное значение приобрели труды А. Бриггса, особенно "Викторианские города" (1963 г.), книга, с выходом в свет которой историческая урбанистика становится "отдельным полем исторических исследований". Его взгляды развивались под влиянием американской социологии, в частности, "Чикагской школы", оформившейся еще в 1920-е годы. Другим проводником влияния американской методологии был Г. Дж. Диос, благодаря которому Лейчестерский университет стал важнейшим центром урбанистики. Кларком отмечено также влияние на некоторых британских историков французской историографии, особенно Ф. Броделя.

В связи с тем, что начиная с 1960-х годов все большое значение приобретало обсуждение социальных, в том числе и негативных, аспектов урбанизации, историки шире обращаются к таким вопросам, как нищета, трущобы, условия проживания, миграция населения, проституция. Это означало усиление связей с интенсивно развивающимися историографическими направлениями: социальной историей, историей женщин и др. По выражению одного критика, история городов превратилась в "большой контейнер с разнообразным и часто беспорядочным содержанием".

Новый подъем наблюдался с 1980-х годов. Как отмечает Кларк, его чертами являются переход от написания историй отдельных городов к созданию широких тематических исследований, подготовка компаративных трудов по британским городам в контексте всей Европы, большее внимание не к большим, а к маленьким городам, в том числе к туристическим, лечебным центрам на побережье. Даже если речь идет о мегаполисе, наблюдается тенденция к дезинтеграции объекта изучения. Важнейшей чертой современных исследований по исторической урбанистике стал их междисциплинарный характер, хотя партнеры сменились. Кларк считает, что "социологи укрылись в бункере своей специальности", зато укрепилось сотрудничество со специалистами по исторической географии, что создает предпосылку для исследований в направлении культуры и означает ослабление прежних экономических подходов. Под влиянием постмодернизма усиливается воздействие лингвистических подходов.

В главе, написанной Дж. Брейли, анализируется использование историками категории "нация", что очень актуально, поскольку это понятие получило исключительно широкое применение в новой политической истории. Этот автор справедливо отмечает, что характер использования этого понятия, вошедшего в историографию еще в XIX в., существенно менялся. Вплоть до 1930-х годов преобладал односторонний и идеализированный взгляд, который предполагал, что борьба наций за освобождение носит прогрессивный характер. Дж. М. Тревельян, рассматривая процесс объединения Италии, определял все противодействовавшие ему силы как реакционные и идеализировал Гарибальди. Р. Сетон-Уотсон, фактически обращаясь к британскому общественному мнению, доказывал прогрессивность борьбы малых наций против монархии Габсбургов. Брейли считает, что на подобные оценки повлиял присущий большинству британских исследователей либерально-вигский взгляд на историю самой Англии, которая рассматривалась как непрерывное движение по линии прогресса, а на противоречия федеративного устройства Великобритании они не обращали внимания. Такие идеи в большой мере нашли воплощение в Версальской системе, которая, как очень быстро обнаружилось, не разрешила национальных противоречий и не привела к утверждению демократических режимов. Тот же Тревельян с болью наблюдал, как в Италии укреплялся фашистский режим. В историографии это вело к усилению пессимизма: Л. Нэмир прямо выражал сомнение в способности континентальных стран повторить удачный конституционный опыт Великобритании.

Фашизм и вторая мировая война привели к еще большему разочарованию в идеях национализма. В историографии послевоенного периода в принципе возобладало мнение, что наднациональные ценности выше национальных. Д. М. Смит, в отличие от Тревельяна, рассматривал процесс объединения Италии не как воплощение национальной идентичности, а как цепь случайных событий и поступков героев Рисорджименто. Иначе расставлены акценты у А. Тэйлора. Объединение Германии, по его мнению, действительно было выражением германской идеи, но это не значит, что в кайзеровский и послекайзеровский период германская история "развивалась неправильно", наоборот, в этом смысле Гитлер был "нормальным немцем". В работе Р. Робинсона и Дж. Галлахера "Африка и викторианцы" (1961 г.) подчеркивалось ограниченное влияние метрополии на колонии, а подъем национализма объяснялся тем, что не удалось достичь соглашения между колониальной администрацией и местными интересами. Брейли так разъясняет общую тенденцию: "Между 1900 и 1970 гг. британские исследователи истории других стран перешли от европейской к глобальной

стр. 151

перспективе, от энтузиазма в отношении национального освобождения к враждебности и скептицизму в отношении такого рода движений, а одновременно и к более глубокому исследованию естественных корней разных движений" (с. 68).

Рассматривая новейшие дискуссии, Брейли отмечает спорный характер хронологии возникновения национализма: "Действительно ли не было чувства национальной идентичности, например, у евреев в эпоху Ветхого Завета или у жителей Англии, о которых Беда писал в VIII веке?" (с. 82). Споры ведутся по вопросу о соотношении модернизации и национальной идентичности, и автор придерживается мнения, что национальная идея отражает определенные объективные условия, сложившиеся в обществе. Так, он высоко оценивает исследование Е. Вебера "Крестьяне становятся французами: модернизация сельской Франции, 1870 - 1914" (1979 г.). В нем доказывается, что национальная идентичность возникает в конкретных условиях государства того или иного времени. В книге Л. Колли "Британцы: на пути к нации, 1707 - 1837" (1992 г.) утверждается, что британская идентичность (отличная от английской) вытекала из протестантского фактора и конфликта с католическими державами Францией и Испанией в XVIII - начале XIX века. В связи с тем, что постмодернизм породил новое толкование нации, Брейли высказывает компромиссную точку зрения: "историки не могут рассматривать нацию как реальный объект с реальной историей, но в равной степени и как плод воображения; скорее ее надо использовать как социальную конструкцию, подобную классу или профессии" (с. 86).

Глава, написанная К. А. Бейли, представляет собой обстоятельный обзор того, что с конца XIX века было написано британскими авторами по истории исламских стран, Индии, Китая и Японии. Он начинает с провоцирующего замечания Э. Сэида, что все, написанное европейцами о Востоке, было направлено на создание образа Азии и арабского мира как "чужого" и низшего по сравнению с Европой. Бейли в значительной мере разделяет эту критику: достаточно вспомнить, что даже самые радикальные и антиимпериалистские историки (включая К. Маркса) поддерживали в той или иной степени концепцию цивилизаторской миссии европейцев в Азии. Автор выявляет отправные точки для создателей британской историографии Востока: ислам в связи с историей арабов, японское искусство, торговля с Китаем. Он отмечает, что на британских ученых оказала воздействие цивилизационная теория, особенно концепция А. Тойнби.

Касаясь новейшей историографии стран Востока, Бейли выделяет три главных тенденции, проявившихся после 1980-х годов. Во-первых, это усиление внимания к смежным областям, написание трудов по истории законодательства, науки, экологии, демографии в странах Азии, а также по женской истории. Во- вторых, интернационализация научных исследований, когда многие ключевые посты с этой области заняли в Англии выходцы из других, в том числе азиатских, стран. По мнению автора, уже это заставляет усомниться, можно ли сейчас определенно говорить об особой британской историографии Азии. В- третьих, и этому Бейли придает особое значение, постмодернизм сформировал влиятельные группы историков, которые исходят из того, что все терминологические конструкции, применяемые в западной историографии (каста, племя, поселение и т. д.) - не более чем порождение имперской власти, следовательно, эта историография, как основанная на данных категориях, устарела.

Раздел по гендерной истории написан Л. Йордановой, которая разбирает причины возросшего интереса исследователей к этой теме и подчеркивает значение "гендера" для исторических исследований. Ее аргументация не нова для специалистов, однако в ее главе указывается на фундаментальные труды в этой области и предлагается их классификация. Впрочем, как справедливо заключает Йорданова, количество трудов по гендерной проблематике сейчас столь велико, что практически невозможно справедливо выделить все самые важные.

В главе, написанной Е. Ригли, отмечены особенности развития исторической демографии. Он считает, что на протяжении двух столетий изучение динамики народонаселения в историческом контексте проходило в большой мере в ходе обсуждения сформулированной еще Т. Мальтусом проблемы соотношения благосостояния и воспроизводства населения. Автор отмечает сложности, связанные с использованием источников в области исторической демографии, и полагает, что Англия, где раньше, чем в других странах, началась регулярная регистрация населения, не случайно привлекла особое внимание. Ригли выделил два переломных момента, определивших методику изучения истории народонаселения в XX веке: первый, связанный с реконструкцией семейных отношений, основу чего заложили труды французского ученого Л. Генри в 1950-х годах, и второй, в фундаменте которого подходы Р. Ли и Дж. Оэппена, разрабатывавшиеся на четверть века позднее. Их методика получила название GIP (generalized inverse projection - обобщенная обработанная проекция). Однако, в целом, эта глава содержит больше информации о современных взглядах на динамику народонаселения в Англии, нежели подробно характеризует историографию данной темы.

стр. 152

Глава "Болезнь и историк" написана Р. Портером, памяти которого посвящена рецензируемая книга. Автор представил общую характеристику современной истории медицины. Иногда преобладает мнение, что это вспомогательная область, основное назначение которой восхвалять успехи и прославлять ученых, но история медицины на Западе развивается как часть научной критической историографии и теснейшим образом связана с такими ее направлениями, как новая социальная история и новая культурная история. Это область, в которой действуют не отставные врачи, а историки-профессионалы. Портер преимущественно остановился на эволюции общественных представлений о болезни, здоровье, теле человека.

В главе, подготовленной Д. Фелдмэном, прослеживается использование категории "класс" в британской историографии XX века. Автор справедливо отмечает, что это понятие имело большое значение, особенно в марксистской историографии и социальной истории. В начале XX в. оно применялось и либеральными историками (чаще как категория "средний класс"). Под влиянием Ф. Энгельса и его работы "Положение рабочего класса в Англии", а также марксистских идей в целом, первоначально в центре внимания оказалась тема промышленной революции, социальным следствием которой и явилось возникновение британского рабочего класса. Под влиянием рабочего движения, в частности чартизма, правящие круги Англии провели политические реформы. Этот подход, который разрабатывался в трудах близких к марксизму историков, и сейчас воспринимается многими как догма. Л. и Б. Хэммонды в работах 1910- х годов указывали на падение уровня жизни рабочих в годы промышленной революции, но сохранили присущую либеральной историографии веру в возможности правящей элиты проводить реформы. В 1920-е годы М. Ховелл в трудах по чартистскому движению рассматривал разделение общества на классы как результат промышленной революции. Для С. и Б. Вэббов чартизм это выступление против нищеты и унижений, порожденных ею. Дж. Коул утверждал, что она создала рабочий класс, разрушила прежний уклад ЖИЗНИ И привела к власти средний класс. В возникшей дискуссии Дж. Клепхэм отстаивал точку зрения, что после наполеоновских войн только в отдельных умирающих отраслях наблюдался спад, в целом же стандарты жизни росли, в том числе, для рабочих.

Фелдмэн считает, что именно в межвоенный период категорию "класс" начали использовать при изучении истории доиндустриальной Англии. Он связывает это с Р. Г. Тоуни, изучавшим роль джентри и акцентировавшим социальное деление в XVI веке, и особенно с К. Хиллом, еще в 1940 г. рассматривавшем Английскую революцию как конфликт классов.

Категория "класс" сохраняла важное место в британской историографии в 1950 - 1960-е годы, что в большой мере связано с трудами историков, входивших в группу историков-коммунистов (М. Добб, К. Хилл, Р. Хилтон, Э. Хобсбоум, Э. Томпсон и др.), оформившуюся в 1946 году. Особое значение Фелдмэн не без оснований придает книге Э. Томпсона "Формирование английского рабочего класса" (1963 г.), написанной в марксистской традиции, хотя сам историк еще в 1956 г. вышел из компартии в знак протеста против советского вторжения в Венгрию. Дело в том, что Томпсон впервые обосновал точку зрения, что класс - не только экономическая и социальная, но и культурная категория, частью классового сознания являются традиции, идеи, ценности. Таким образом, он в известной мере сместил дискурс с классовой борьбы и "способа производства" в иную плоскость, в которой нашли выражение многие появившиеся позднее работы. Томпсон также сформулировал идею, что класс не есть нечто изначальное; он формируется через опыт и борьбу. Такой подход разрабатывался Э. Хобсбоумом и Дж. Рюде, обратившимся к движениям народного протеста, в том числе к луддитам.

С другой стороны, во многих исследованиях 1970 - 1980-х годов понятие "рабочий класс" не выглядит столь четким и определенным, как представляли раньше. Так, например, историки обнаружили, что в XIX - начале XX вв. рабочие часто сами выступали как мелкие предприниматели, гендерный подход показал глубокие противоречия в среде, которая раньше воспринималась как монолитная. Исследования по истории среднего класса свидетельствовали о многообразии экономических интересов, о противоречиях между разными группами, объединяемыми этим названием. Результатом этих работ стало ослабление марксистского влияния и появление нового подхода.

Фелдмэн придает особое значение книге С. Джонса "Языки класса" (1983 г.), которая знаменовала поворот в историографии. Дело даже не в том, что этот автор взглянул на чартизм не как на борьбу между трудом и капиталом, а как на противоборство тех, кто выигрывал, и тех, кто страдал от коррумпированной и монополизированной политической власти, в том, что он провел ревизию на теоретическом уровне. Переосмысление чартизма в его работе основывалось на тщательном изучении значений слов и терминов в речах и работах чартистов. В отличие от Томпсона, Джонс утверждал, что опыт транслируется в сознание не прямо, а через язык. Таким образом, если раньше язык воспринимался как вторичное по отношению к социальным сдвигам, то теперь утверждался другой

стр. 153

подход: язык сам по себе фактор социального бытия, и в языке рождается идентичность (например, классовая). Дж. Кэннадин в работе "Класс в Британии" (1998 г.) выделил три формы представлений о социальном устройстве Англии и объяснял их изменения не сдвигами в социальных и экономических структурах, а ролью политики и политиков - от Дж. Уилкса до М. Тэтчер, сыгранной последними в создании и озвучении социальных идентичностей.

Некоторые историки пошли дальше: по мнению П. Джойса, категория класса должна быть лишена того особого значение, которое ей придавалось в историографии XIX века; она должна рассматриваться как одно из понятий, причем далеко не самое важное, выражавших идентичность, Фелдмэн указывает, что в историографии возникло мнение о кризисе, переживаемом социальной историей, и одним из веских аргументов в пользу такого суждения является упадок концепции класса, происшедший под влиянием постмодернизма. Сам Фелдмэн придерживается иного мнения: он считает, что на вызов постмодернизма можно ответить обновлением социальной истории.

В главе об изучении истории искусства в Великобритании Ст. Бэнн отметил, что в 1980 - 1990-е годы происходит отход от "порядком изношенной" марксистской концепции, утверждавшей, что художник - "выразитель", и усилилось влияние ревизионизма, в развитие которого, в частности, внес большой вклад Т. Кларк, который на примере Франции эпохи революции 1848 года и Г. Курбе, показал прямую зависимость интерпретации художественного творчества от контекста времени, когда создавалось данное искусство.

Завершающая глава "Историография и философия истории" написана П. Берком. По его мнению, интерес к историографии возник в Англии довольно поздно, только в 1950-е годы, и это было связано с именами И. Берлина, Г. Баттерфилда и Х. Тревор-Ропера. Зато большое число трудов, посвященных видным историкам, было опубликовано с 1980-х годов. Автор главы не без основания связывает возрастание интереса к историографии с тем, что в последние годы история стала не такой "консенсусной", как раньше. Изучение истории "снизу", история женщин и другие новые темы привели к усилению дебатов, что неизбежно ведет к разработке историографических проблем.

В целом, рецензируемая книга систематизирует и углубляет представления о зарубежной, преимущественно британской историографии в XX веке. Она также побуждает к пересмотру некоторых утвердившихся клише. В упрек авторам может быть поставлено то, что они несколько по-разному понимали свои задачи при написании отдельных разделов, в частности, различным образом решали вопрос о соотнесении материала по британской историографии с другими национальным историографиями, но, думается, широта темы оправдывает этот недостаток.

Примечания

1. History and Historians in the Twentieth Century. Oxford. 2002 (сноски на эту книгу в тексте).

Permanent link to this publication: