В работе анализируется соотношение факторов, влиявших на формирование научных представлений Крымского об Арабском Востоке; поднимается вопрос о значении чувственного восприятия научного объекта и специфика функционирования в научных исследованиях этнического стереотипа; предлагается модель научного познания в области востоковедения и рассматривается ее реализация в отношении А. Е. Крымского.

Ключевые слова: А. Е. Крымский, Арабский Восток, научное познание, научный объект, этнический стереотип, эмоциональное восприятие, коммуникативный опыт, научная коммуникация.

Уникальность научного метода Агафангела Ефимовича Крымского (1871 - 1942) и своеобразие востоковедных работ заставляют в очередной раз обратиться к его опыту в области востоковедения. Восприятие А. Е. Крымским арабского мира, становление и развитие его научных представлений об Арабском Востоке нашло свое богатое отражение в научном наследии ученого. Особенно большой материал в этом отношении представляют письма Крымского, большинство из которых опубликованы в России и в Украине [Епістолярна спадщина..., 2006; Крымский, 1975; Смилянская, 1997, 1993].

Крымский, как известно, не вел дневников; свои непосредственные наблюдения и переживания он отражал в письмах, к написанию которых, по его собственным признаниям, относился очень серьезно. Помимо деловой информации, в письмах часто содержатся пространные рассуждения ученого по тем или иным насущным вопросам. Кроме этого, Крымский в переписке с близкими ему людьми со всей откровенностью делился впечатлениями и личными переживаниями. Характер писем часто таков, что даже в одном абзаце острая эмоциональная реакция на какое-либо событие может соседствовать с обсуждением дел в научном учреждении или сообщением о неточностях в какой-либо научной работе. Однако все высказывания ученого касательно текущих дел, будь то обсуждение научных проблем, продолжение литературной дискуссии или организационные вопросы, отличаются полнотой, ясностью и предельной тактичностью. Ярко выраженный субъективный характер переписки, частое смешение сюжетов, сдобренных эмоциональными оценками, видимо, ничуть не смущало адресатов Крымского, хорошо знакомых с его импульсивным характером. Эмоциональный, несколько пристрастный стиль, свойственный в определенной мере даже научным работам ученого, помогает почувствовать непосредственность восприятия Крымским его научного объекта.

Отечественный историк-востоковед И. М. Смилянская, детально изучившая научное наследие А. Е. Крымского, подготовившая несколько публикаций его работ, в предисловии к изданию писем ученого из Ливана родным, пишет: "Борьба между двумя подходами к восприятию мира - научным и художественным - происходила в творчестве А. Е. Крымского в течение, быть может, всей его жизни... В научных трудах А. Е. Крымского можно наблюдать присутствие образного мышления, свойственного ему как писателю" [Смилянская, 1975, с. 305]. На материале переписки Крымского по-

стр. 112
пытаемся выявить особенности его восприятия арабского мира, эволюции его научных представлений и соотношение в этом процессе чувственной и разумной сфер.

Говоря абстрактно, развитие научных представлений начинающего ученого-страноведа неразрывно связано с этническим стереотипом (ЭС), бытующим в обществе, членом которого ученый является. В случае Крымского, очевидно, следует различать две линии стереотипного восприятия арабского суперэтноса, соответствующих двум культурным комплексам, в которых складывалась личность ученого - условно говоря, "украинскому" и "московскому". Крымский не был украинцем по крови, но все детство и юность его прошли в украинской среде. При этом далеко не самое высокое социальное положение его семьи, возможно, помогло будущему ученому глубоко понять и полюбить украинскую народную культуру. Затем, уже в Москве, будучи студентом Лазаревского института восточных языков, Крымский находился совершенно в другом окружении, впитав в себя дух европейской учености, но вместе с тем и свойственный ученой европейской среде того времени набор стихийных представлений о восточных народах.

Оба названных культурных комплекса очень близки между собой и в цивилизационном плане являются по существу европейско-христианскими. В этом смысле Крымский как начинающий ученый был носителем стереотипных представлений, свойственных этой цивилизации. Однако и "украинская" и "московская" составляющие обладали своими особенностями, внося определенное своеобразие в стереотипные представления Крымского об арабах в начале его научной деятельности.

Взгляд начинающего исследователя на культуру арабов-мусульман как на "другую", чуждую культуру вполне соответствовал представлениям, свойственным вообще европейцам (в том числе ученым) XIX в. Правда, у Крымского этот взгляд несколько уравновешивался хранимой в семье памятью о крымских предках-мусульманах.

В дальнейшем развитии представлений об арабской нации его "украинское" мироощущение, вероятно, позволило ему провести параллель между возрождением во второй половине XIX в. украинской культуры и украинского национального самосознания в условиях Российской империи и сходными процессами в арабском обществе в рамках Османской империи, начавшимися после долгого застоя в том же XIX в. И творчество Крымского, и прочные контакты с виднейшими деятелями украинского национального движения, с одной стороны, и повышенное внимание к развитию арабской литературы, образования и идейных течений на арабском Востоке в период так называемой Нахды, или Арабского возрождения - с другой, говорят в пользу такого параллелизма у Крымского.

"Московский" аспект стереотипного восприятия Крымским арабской культуры был близок к идеализации представлений о современном ему арабском социуме под воздействием изучения богатейшего наследия средневековой арабской науки и культуры. В этом аспекте ученый был так же далек от объективного представления об арабах, как и в народном восприятии арабов в качестве носителей однозначно чуждой, по преимуществу мусульманской культуры, к тому же, по мнению большинства в то время, стоявшей на более низком уровне социального развития.

По мере многостороннего изучения арабского (супер)этноса Крымский постепенно преодолевает ЭС, его исследовательский подход становится более объективным и непредвзятым. Это, однако, вовсе не ведет к утрате остроты эмоционального восприятия действительности и даже научного объекта, которая вообще присуща личности Крымского. Эмоциональная составляющая найдет плодотворный выход в его литературном творчестве, она даже во многом повлияет на стиль изложения в некоторых его исторических трудах, но ни в коем случае не будет препятствовать формированию НП ученого. То есть, яркая и впечатлительная личность Крымского, хотя и накладывала отпечаток на разные стороны его научного творчества, ничуть не повлияла на объективность его научных выводов и представлений. Анализ имеющегося в нашем распоряжении материала показывает, что процесс формирования научных представлений Крымского об арабском мире очень схематично можно изобразить следующим образом (см. рис. 1):

стр. 113

Рис. 1

Находясь на начальном этапе под сильным влиянием этнического стереотипа (ЭС), научные представления (НП) исследователя при непосредственных социокультурных контактах и бытовой коммуникации претерпевают изменения под воздействием как получаемого коммуникативного опыта (который сам изменяет свой характер в зависимости от изменений социокультурной и политической ситуации), так и встречного этнического стереотипа (в случае Крымского - восприятия сирийцами и ливанцами России и русских). При этом поначалу такое воздействие заставляет чаще, чем раньше, аппелировать к ЭС, искать соответствий новой информации стереотипу. С развитием представлений происходит преодоление последнего и устанавливается динамическое взаимодействие научных представлений с тремя основными факторами: собственно научными изысканиями, научной коммуникацией и продолжением коммуникативного опыта.

Конечно, такая модель отражает по преимуществу процесс именно становления научных представлений, лишь обозначая механизм дальнейшего развития и углубления научного представления и знания об объекте, поскольку последнее бывает слишком специфичным для каждого отдельного ученого и с трудом поддается обобщению.

Попутно следует отметить, что развития представлений об ином народе в исторической перспективе и в сознании целого народа (например, изменение восприятия арабов русскими в течении нескольких веков) в определенной мере напоминает развитие представлений у отдельной личности (ученого) в течение его жизни. Это, однако, является особой темой для широкого научного анализа.

Особенностью реализации описанной модели у Крымского являлось то, что она сопровождалась эмоциональной составляющей восприятия научного объекта. А. Е. Крымский в своих письмах И. Ю. Крачковскому признавался в невозможности для себя заниматься исследованием предметов, далеких от своих духовных интересов [Смилянская, 1975, с. 305]. То же впечатление получает и читатель других писем и записок ученого, где тот сообщает, что не может не совмещать свои научные изыскания с поэтическим творчеством, навеянным богатыми впечатлениями и личными переживаниями в результате непосредственного общения с окружавшими его жителями Бейрута или Горного Ливана [Кримський, 1973, с. 618].

Внимательное отношение к собственным эмоциональным переживаниям, повышенное внимание к теме национального, желание уловить ускользающее ощущение, настроение современного ученому сирийско-ливанского общества, придают неповторимую окраску и творческой, и научной деятельности Крымского, накладывают отпечаток на его научный стиль и язык.

Таким образом, если применять предложенную схему по отношению к А. Е. Крымскому, следовало бы для каждого из этапов добавить элемент "эмоциональная рефлексия", т.е. анализ собственных переживаний в отношении научного объекта, который продолжался и в позднейший период деятельности ученого.

Чтобы аргументировать вышеизложенные тезисы, следует прежде всего обратиться к высказываниям самого Крымского, к его письмам. Проанализируем имеющийся материал в контексте предложенной модели.

стр. 114
Обычно представления о другом народе складываются задолго до встречи с отдельными представителями этого народа. Соответствующий ЭС формирует психологическую установку на эмоциональное восприятие другого народа, задает соответствующий алгоритм отбора и интерпретации фактов взаимодействия [Репина, 2008, с. 5]. Далее, при непосредственных контактах происходит становление личностного отношения к данному народу в процессе соединения архетипических представлений с впечатлениями повседневной жизни. Затем, при изучении определенных аспектов жизни этого народа происходит обратный процесс, но уже как бы на новом витке: впечатления от встречи с "другим" дополняются и развиваются сведениями, полученными как в результате непосредственного изучения объекта, так и от других наблюдателей - из письменных источников и от конкретных людей. Иными словами, в процессе развития научных представлений об ином народе неизбежным является контакт эмоциональной сферы ученого с ЭС, взгляд на полученные уже теоретические знания сквозь призму ЭС, а затем и непосредственных впечатлений. В этом смысле весьма удачным представляется сравнение этого процесса с "удивлением" в гносеологическом смысле: "Удивление и непонимание историка при встрече с "иным", будучи артикулировано, становится первым шагом к пониманию" [Bynum, 1997, 2001].

Многие исследователи отмечают в бытовании ЭС внутреннюю противоречивость, двойственность. Часто, с одной стороны, имеет место негативный образ представителя другого народа (например: мошенники, разбойники, полудикари, варвары и т.п.), вызванный непониманием многих моментов в иной культуре, языке, обычаях. С другой стороны, в отношении того же самого народа может наблюдаться идеализирование определенных положительных черт, в результате чего складывается другая сторона представления о народе - крайне положительная, даже романтическая (благородные, гостеприимные, храбрецы, люди широкой души и т.п.) [Муртузалиев, 2004, с. 279]. Явное внутреннее противоречие подобного восприятия не снимается порою на протяжении веков.

Как исследователь-практик ученый на первых порах неизбежно подвергается воздействию описанных стереотипов восприятия иного. Впечатления Крымского от непосредственной встречи с Востоком, как явствует из писем "сирийского" периода деятельности молодого ученого (особенно первого года пребывания в Сирии), находились под очевидным влиянием устойчивого многопланового стереотипа восприятия ближневосточных арабов с его внутренним противоречием.

А. Е. Крымский вслед за многими русскими путешественниками поначалу решал для себя указанное противоречие, группируя в своем представлении все ливанское население в два противоположных образа: наделял жителей Горного Ливана исключительно положительными чертами, во многом идеализируя их образ, а жителям Бейрута, в свою очередь, сообщал образ отрицательный. Не только в письмах к родным, но и в переписке со своими коллегами-востоковедами Крымский позволяет себе очень эмоциональные выражения в характеристиках ливанцев. Так, в письме отцу через полмесяца после прибытия в Бейрут, он писал: "Народ здесь в массе невыносимо плутоватый. Меня обманывают со всех сторон" [Крымский, 1975, с. 33]. По прошествии времени он писал В. Ф. Миллеру: "Ливанские горцы - прекраснейшие люди в свете: конечно, они грубоваты, как всякие крестьяне, но зато у них прямодушие, честность, отсутствие лицемерия, - можно забыть, что Ливан - Восток. В Бейруте ж я опять попал в круг людей фальшивых, льстивых, лицемерных, - тоска! Счастье мое, что родители Аттаи представляют исключение: только с ними душу и отведешь" [Кримський, 1973, с. 292]. Спустя более двух месяцев ученый писал: "Бейрутинцев чем больше узнаю, тем они противнее, и контраст с Россией очень резок. Особенно в этом году они несимпатичны, потому что теперь всякий знает о моих прекрасных отношениях к консулу, и разные мошенники не перестают обращаться ко мне с ходатайствами" [Кримський, 1973, с. 307 - 308]. Интересно, что последние два приведенных высказывания не могут считаться первой "непосредственной" реакцией на незнакомые явления в иной культуре или раздражением при первой встрече с чуждыми для российского ученого чертами

стр. 115
в национальном характере чужого народа: оба письма были написаны уже во второй год пребывания Крымского в Ливане.

В письмах содержится даже такое любопытное противопоставление, характерное, конечно, исключительно для ученого-востоковеда, когда образ араба, сформированный под влиянием прочтения классических арабских текстов входит в конфликт с восприятием араба-современника. Как и следовало ожидать, образ последнего не идет ни в какое сравнение с идеализированным представлением о средневековых арабах: "Насколько мне симпатична древняя литература арабов, настолько не симпатичны нынешние арабы. В последнее время мне, пожалуй, приходится частенько разговаривать с горцами христианами и другими, которые меня успели примирить с новейшими арабами, но горожане - это нечто ужасное. Отличительная черта - двуличность и лицемерие, доходящее до чудовищных размеров" [Кримський, 1973, с. 262]... "они имеют завидное качество: фанатизм, который у христиан развит ничуть не менее, чем у мусульман" [там же, с. 306].

В письмах к родным А. Е. Крымский подробно описывает бытовые трудности, с которыми он столкнулся в Ливане на первых порах, негодует на отсутствие у арабов элементов повседневного быта, для европейца кажущихся естественными. Непривычность арабской кухни, особенности климата вкупе с необычным для европейца традиционным укладом жизни сирийцев привели к обострению болезней и всякого рода недомоганиям. К этим проблемам добавлялись трудности с языком, которую Крымский испытывал поначалу, столкнувшись на практике с ливанским и бейрутским (сирийским) диалектами арабского, которыми он, знаток коранического классического языка, не владел. Описанный "нижний" - бытовой - уровень знакомства с иной культурой явился для ученого, без преувеличения, стрессом.

Однако еще во время своей ближневосточной командировки Крымский явно начал преодолевать тот этап "удивления" и зависимости от ЭС. Яркие впечатления стали сглаживаться, раздражение от непривычных и иногда наносящих вред здоровью условий быта стало уступать место привычке. В письме В. Ф. Миллеру от 15 июля 1897 г. Крымский писал: "Мне сегодня исполнилось 8 месяцев моего пребывания в Сирии. А мне представляется, что я уже тут 8 лет и свежие впечатления моего пребывания здесь, о которых я Вам писал, теперь мне представляются какими-то отдаленными, давно пережитыми. Сирия перестала меня поражать, я с ней совершенно освоился" [Кримський, 1973, с. 283]. Можно предположить, что уже во время пребывания на Востоке происходил постепенный переход, восхождение на следующий этап восприятия Крымским иной культуры и иного народа.

Не прекращая фиксировать все новые факты из окружавшей его жизни, свои переживания и эмоции, Крымский в письмах будто не делится впечатлениями со своими адресатами, а именно фиксирует наблюдения. Эмоциональный и несколько пристрастный стиль, свойственный в определенной мере даже научным работам ученого, способствует точности передачи непосредственных впечатлений.

Ученый не стремился к всестороннему анализу текущей политической и социальной обстановки, Как пишет И. М. Смилянская, "общественные события, не касавшиеся непосредственно узкой сферы жизни, интересов христианского населения Бейрута, отчасти проходили мимо Крымского" [Смилянская, 1975, с. 17]. Сторонился он всякого рода интриг и даже тесных отношений с российским консульством, которое теоретически могло быть ему очень полезным. Об этом говорит и его высказывание по окончании этого сотрудничества (в результате замены генконсула А. А. Гагарина на К. Н. Лишина). "Я чувствую себя необыкновенно довольным, так как никто больше не просит меня походатайствовать ему награду деньгами или орденом за его православие или доходным местом, разъяснить консульству интриги драгомана, передать жалобу на митрополичьего диакона (который держит в своих руках самого митрополита), добиться кассирования выбора депутата в ливанский парламент, выбранного при

стр. 116
помощи маронитских жандармов среди православного населения" [Кримський, 1973, с. 310].

Только то, что относилось собственно к исторической или филологической науке интересовало Крымского и заставляло, иногда даже рискуя жизнью, искать непосредственного общения с местным населением. Так, на четвертый месяц своего пребывания в Бейруте он писал В. Ф. Миллеру: "После первых выражений изумления, как я не боюсь бродить в этом квартале [Мазраа], где всегда режут христиан, крестьяне очень простодушно и откровенно начинали болтать, и эти разговоры остаются у меня наиболее отрадными впечатлениями от жителей Сирии. В известной степени это полезно и для этнографии: я очень многое записываю. Особенно много удается мне слышать пословиц: здешние жители пересыпают ими свою речь, и сегодня у меня имеется пословиц 122, так что через два года наберется целая книжечка" [Кримський, 1973, с. 268].

Интересно, что по некоторым высказываниям Крымского можно сделать вывод, что вообще современная ему языковая и социально-политическая ситуация в Сирии волновала его лишь постольку, поскольку могла способствовать глубже понять более глубокие пласты арабской филологии и истории соответственно. "Здесь в Сирии я занимаюсь исключительно арабским языком: изучаю язык народный, чтобы сознательно относиться к языку литературному; изучаю лексику староарабского языка, которая есть океан; изучаю грамматику литературного языка в ее тонкостях и спорных вопросах; читаю те произведения арабской словесности, которых еще не прочитал (а это тоже океан); учусь разбирать рукописи" [Кримський, 1973, с. 291].

Качества А. Е. Крымского как объективного исследователя отразились не только в собственно востоковедных работах ученого, но и в его переписке. Крымский, будучи "горячо преданным исканию правды... старается быть как можно объективнее, правдивее, не утерять ни крупицы той правды, которую постиг душой" [цит. по: Смилянская, 1975, с. 305]. Он не стремился смягчить свое непосредственное восприятие арабской культуры, а тщательно фиксировал свои впечатления в письмах, которые не раз просил своих адресатов сохранить. Эти заметки помогли ученому при создании многочисленных статей, исторических работ, и, особенно, литературных произведений, отличающихся документальностью. Вполне очевидно, что свой опыт непосредственного эмоционального восприятия ливанской действительности Крымский объективировал - рассматривал его в качестве ценного объекта научного культурно-исторического познания. Таким образом, бытовой уровень восприятия "иного" был важен для ученого как составляющая его востоковедных исследований.

В том, как менялся взгляд Крымского на арабский Восток в ходе развития НП, просматриваются и сменявшие друг друга этапы восприятия этого объекта. В связи с восприятием Другого исследователь межкультурных взаимодействий Л. П. Репина так описывает структуру оппозиции "свои-чужие": "В обыденной жизни она возникает на основе коммуникативных критериев, подразумевающих возможность установления общения (языка, внешности, одежды, манер поведения) и восприятия внешних форм другой культуры. Но более глубокие контакты непосредственно затрагивают присущие каждой культуре картину мира, культурные ценности, мировоззренческие установки" [Репина, 2008, с. 10]. Хотя предложенная выше схема включает в себя только три основных этапа развития научных представлений, возможно, подробное исследование вопроса позволит обозначить их более детально и определенно.

Описывая особенности коммуникативной ситуации (этап 2 на схеме), следует кратко остановится и на таком немаловажном факторе формирования представления, как влияние встречного этнического стереотипа. По скупым замечаниям Крымского можно судить, что он живо реагировал на восприятие ливанскими и бейрутскими православными, среди которых он проводил большую часть времени, как самих русских, так и политики России на Ближнем Востоке. Это восприятие (встречное) коренилось безусловно, в устоявшемся на протяжении столетий мнении арабских православных

стр. 117
о Российской державе как покровительнице, а о русских - как о носителях истинной православной духовности (более строгой, чем греческая или арабская).

Этот ЭС - встречный - распространялся на Крымского, который, видимо, не отличался религиозным рвением. Можно предположить, что его раздражало такое предубеждение окружавших его арабов, безаппеляционное восприятие его как истинно верующего и большого молитвенника только потому, что тот русский. "Я не хожу в церковь, и это производит сенсацию, - написал Крымский брату в самом начале своей командировки. - Моя хозяйка заставляла меня перекреститься перед ней, чтобы убедиться, христианин ли я" [Крымский, 1975, с. 41], а затем в лицах передал эпизод с проходившей мимо окна арабской девочкой, назвавшей его вдруг иудеем. Это несоответствие ожиданий, вызванных стереотипом восприятия русских, и реальности порождало иногда разочарование со стороны арабов в личности Крымского как представителя России, как "москоби".

То же самое относится и к экстраполяции на личность чужака предубеждений, касающихся государства, которому тот принадлежит. В письме к В. Ф. Миллеру от 15 июля 1897 г. ученый писал: "Настроение умов в Сирии сильно изменилось за последнее время. Когда я приехал, то еще жива была любовь к России, хотя и тогда уже слышалось недоумение по поводу ее поведения" [Кримський, 1973, с. 283].

То, как отмеченные в письме настроения сказались на взаимных восприятиях Крымского и его арабского окружения, можно найти и в других письмах ученого. Например, он описывал, как некий священник, основавший православное учебное заведение, требовал, "чтобы консул собрал среди бейрутских богачей сто золотых для поддержки его школы: консул должен-де это сделать, потому что "Россия - православная и школа тоже православная"" [Кримський, 1973, с. 293]. А в письме к сестре Крымский замечал, что "у ливанских православных существует представление, что собственно, они - подданные России" [Крымский, 1975, с. 192].

Подобные настроения, как явствует из эмоциональных высказываний Крымского, сказывалось и на отношении лично к нему сирийцев и ливанцев как к своего рода посреднику. Так, в письме в другом своем письме от 1897 г. ученый описывает следующий курьезный случай: "Пришел ко мне священник о. Ханна и попросил написать письмо к кн. Гагарину: расхвалить школу, вчерашнее представление и просить для него (священника) орден. Меня это очень изумило, однако я написал князю. Священник говорит, что цель его школы (одна-единственная православная на весь округ) - отбить учеников от протестантов и католиков и воспитать их в духе православия" [Крымский, 1975, с. 159].

В письмах Крымского в общих чертах отражен предложенный выше механизм становления научных представлений об ином народе. Нужно отметить, что, как и первая часть предложенной модели - влияние непосредственных впечатлений на теоретические представления ученого, так и последняя - дальнейшая корректировка научных представлений посредством продолжения коммуникативного опыта и научных контактов, были реализованы в процессе развития представления у А. Е. Крымского об Арабском Востоке. Еще находясь в Сирии, он сам констатирует переход на другой качественно новый уровень востоковедного анализа: "Оглядываясь теперь на то, что я сделал на Востоке, с удовольствием отмечаю большое пополнение моих знаний... Сознание, что здесь я воспользовался всем, чем мог, очень меня утешает. Мой "Очерк развития суфизма", помещенный в "Восточных древностях", представляется мне теперь таким жалким! Я бы его очень охотно уничтожил и написал новый на основании тех источников, которыми теперь располагаю" [Кримський, 1973, с. 306]. А через некоторое время после своего возвращения из Сирии в письмах к В. Ф. Миллеру Крымский серьезно обсуждает возможность своей повторной непродолжительной поездки (для уточнения своих материалов по сирийскому диалекту арабского языка и т.п.) [Кримський, 1973, с. 337]. К сожалению, вторая командировка на Восток не состоялась и в области арабской истории и филологии Крымский сосредоточился на теоретических исследо-

стр. 118
ваниях, в которых всегда старался использовать сведения, полученные им в "полевых" исследованиях в Сирии и Горном Ливане.

Впоследствии Крымский освежал и пополнял свои впечатления о Востоке в беседах с подолгу бывавшими в арабских странах И. Ю. Крачковским, семьей Гагариных и др. [Кримський, 1973, с. 419].

Со всей очевидностью представляется, что процесс становления научных представлений ученого об арабском Востоке сопровождался контактом с собственным эмоциональным восприятием научного объекта на всех этапах научной работы. Однако именно глубокий интерес к изучению Востока, большая эрудиция и строгая научная самодисциплина и самоотвержение Крымского стали залогом успеха его многочисленных научных трудов.

Ученая деятельность Крымского велась зачастую вопреки внешним обстоятельствам, делавшим, казалось бы, эту деятельность невозможной. Тяжесть ситуации, сложившейся к началу 1930-х гг. была настолько велика, что научные контакты Крымского в эти годы становились все более редкими. Обстоятельства привели к тому, что в жизни ученого начался период вынужденного научного затворничества, закончившийся только в 1940 г., когда силы Крымского были уже на исходе.

При чтении переписки Крымского складывается впечатление, что в последний период творчества ученого только исследования в области востоковедения доставляли ему истинное удовлетворение и подпитывали угасавшие силы. "Работаю над "Новоар. литературой" с огромным удовольствием и увлечением, - писал Крымский в апреле 1937 г. И. Ю. Крачковскому, - и на душе приятное настроение не прекращается. Работа идет производительно... тружусь с утра до поздней ночи, забывая об отдыхе" [Переписка..., 1997, с. 266]. Как он сам признавался, в 1930-е годы именно в изучении истории Востока А. Е. Крымский черпал жизненные силы, а о времени своего пребывания в Сирии и Ливане говорил, что это были "...два года, два лучших года моей жизни..." [Письма А. Е. Крымского..., 1993, с. 153].

Возможно, такое утверждение может показаться противоречием тому, о чем писал Крымский в своих письмах из Ливана в 1896 - 1898 гг. - о том, как многое раздражало его и вызывало недоумение в среде сирийцев и ливанцев. Однако представляется, что противоречия здесь нет, и именно потому, что наиболее ценными были для Крымского его непосредственные впечатления и колоссальный объем информации, почерпнутые на Ближнем Востоке. Видимо, лучшим то время оказалось для ученого именно в плане насыщенности материалом для исследования: непосредственное наблюдение за разговорным арабским языком, обычаи, нравы и культура современных ему арабов, политические ближневосточные реалии, множество книг для Лазаревского института, приобретенных в Сирии, а также бесценная коллекция арабских рукописей, которую удалось собрать и привезти в Москву. Впечатления и эмоции, вызванные близким знакомством с Арабским Востоком, стали для исследователя частью того багажа, который нуждался по приезде на Родину в научном анализе и творческом преломлении, что и было реализовано ученым в его научной работе.

Возвращаясь к предложенной нами модели, отметим, что в период научной зрелости Крымского на развитие его научных представлений оказывал влияние как опыт, полученный во время пребывания на Востоке, так и постоянные плодотворные научные контакты с киевскими, московскими и ленинградскими коллегами-востоковедами. Иными словами, теоретическое осмысление востоковедных проблем подпитывалось, с одной стороны, сирийским опытом непосредственного контакта с научным объектом, а с другой - получаемым на протяжении всей жизни опытом научной коммуникации, но осмысление это постоянно сопровождалось глубоким эмоциональным восприятием объекта исследования - арабской истории, культуры и языка. Яркая востоковедная деятельность и научное творчество Крымского является блестящим подтверждением плодотворности такого синтеза.

стр. 119
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Веркалец М. Н. Проблема духовности тюркских народов в исследованиях А. Е. Крымского. Киев, 1994.

Вернадский В. И. Дневники 1917 - 1921 гг. Киев: Наукова Думка, 1994 - 1997.

Вернадский В. И. Дневники 1926 - 1934 / Отв. ред. В. П. Волков. М.: Наука, 2001.

Вернадский В. И. Дневники 1935 - 1941 / Отв. ред. В. П. Волков. М.: Наука, 2006.

Гурницкий К. И. Агафангел Ефимович Крымский / Отв. ред. И. М. Смилянская. М.: Наука, 1980.

Кирилюк С. Творческая личность в поэзии и прозе Агатангела Крымского (психоаналитический аспект) // Studia Philologia, 2008, N 1.

Крачковский И. Ю. Очерки по истории русской арабистики. М.-Л., 1950.

Крымский А. Е. История новой арабской литературы (XIX - начало XX в.). М.: Вост. лит., 1971.

Крымский А. Е. Письма из Ливана 1896 - 1898. М.: Наука, 1975.

Матвеева Л. В., Цыганкова Э. Г. Всеукраинская Академия наук: Год 1929-й // In Memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М.; СПб., 1995.

Муртузалиев С. И. "Свои" и "чужие" на Кавказе - история и современность // Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып. 6. Ставрополь, 2004.

Переписка академиков А. Е. Крымского и И. Ю. Крачковского 1920 - 1930-х гг. / Публ. И. М. Смилянской // Неизвестные страницы отечественного востоковедения / Отв. ред. В. В. Наумкин. М.: Вост. лит. РАН, 1997.

Письма А. Е. Крымского И. Ю. Крачковскому / Публ. и прим. А. Г. Недвецкого и И. М. Смилянской // Восток (Oriens). 1993. N 1.

Репина Л. П. Межкультурный диалог в историческом контексте. Доклад на заседании ЦАИ ИВ РАН (Москва, апрель 2008).

Росов В. А. В. И. Вернадский и русские востоковеды. СПб., 1993.

Смилянская И. М. Агафангел Ефимович Крымский: (К 100-летию со дня рождения) // Народы Азии и Африки. 1971. N4.

Смилянская И. М. Очерк востоковедной деятельности А. Е. Крымского // Крымский А. Е. Письма из Ливана 1896 - 1898. М.: Наука, 1975.

Смилянская И. М. Предисловие к публикации: Переписка академиков А. Е. Крымского и И. Ю. Крачковского 1920 - 1930-х гг. // Неизвестные страницы отечественного востоковедения. М., 1997.

Смилянская И. М. Предисловие к публикации: Письма А. Е. Крымского И. Ю. Крачковскому // Восток (Oriens). 1993. N 1.

Халидов А. Б. Предисловие // Крымский А. Е. История новой арабской литературы (XIX - начало XX в.). М.: Вост. лит., 1971.

Черников И. Ф. Об исследованиях А. Е. Крымского по тюркологии (20-е годы) // Восток (Oriens). 1992. N4.

Веркалець М. М. А. Ю. Кримський у колі своїх сучасників. Київ, 1990.

Епістолярна спадщина А. Кримського (1890 - 1941). Т. II (1918 - 1941) / Гол. ред. Л. В. Матвєєва / Ін-т сходознавства ім. А. Ю. Кримського НАН України. Київ: Стилос, 2006.

Кримьский А. Ю. Вибрані сходознавчі праці. В 5 т. / Ін-т сходознавства ім. А. Ю. Кримського НАН України. Київ, 2007.

Кримський А. Ю. Твори. Т. 5, ч. 1: Листи (1890 - 1917). Київ: Наукова думка, 1973.

Пріцак О. Слово про Агатангела Кримського // Вісник Академії наук України. 1991. N 6.

Bynum C.W. Metamorphosis and Identity. New York-Cambridge (Mass): Zone Books - The MIT Press, 2001.

Bynum C.W. Wonder // American Historical Review. 1997. Vol. 102. N 1.

Постоянный адрес данной публикации: