Наблюдавшееся в прошедшие десятилетия значительное расширение отношений с тюркскими народами, прежде всего с Турецкой Республикой, привело к значительно более активному изучению турецкого языка. Однако излишний прагматизм, поспешность в подготовке учебных пособий по турецкому языку, проявляемые со стороны многих издательских фирм, стремившихся как можно быстрее удовлетворить возрастающий спрос, привели к тому, что качество выпускаемых пособий часто оставляет желать лучшего. Такое положение представляется недопустимым, поскольку прагматические соображения не должны подменять сокровищницу наших отечественных традиций изучения тюркских языков. С одной стороны, эти традиции обеспечивают реализацию и развитие опыта многих поколений по преподаванию турецкого языка и других тюркских языков в русскоязычной аудитории и тем самым наиболее эффективное и оптимальное практическое овладение этими языками, с другой - достижения отечественной тюркологии обеспечивают изучение того или иного тюркского языка и как специального объекта исследования. Такое изучение предполагает необходимость знания специалистами-тюркологами как минимум второго тюркского языка.

Во всех этих отношениях трудно переоценить значение учебника туркменского языка Э.А. Груниной. Этот учебник, написанный ведущим лингвистом-тюркологом нашей страны, реализует наилучшие традиции отечественной лингвистической тюркологии, одновременно он задуман как модель изучения второго восточного (тюркского) языка в учебных заведениях соответствующего профиля стран СНГ.

Традиционная лингвистическая теория, устанавливающая и сохраняющая основы подлинного языкознания [Щека, 2011(1), с. 239], опирается прежде всего на изучение литературного языка. При этом под литературным языком понимается не только и не столько язык литературы, сколько такая единая, универсальная языковая система, которая обслуживает все без исключения сферы функционирования и общения. Что же касается языков, процесс формирования которых в качестве литературных еще не вполне завершен, то в них наблюдается заметное влияние диалектов. Подобные языки в некоторой степени еще отражают черты праязыкового брожения форм, лишенных должного уровня регулярности и четкости категорий [Щека, 2011(2), с. 129]. Поэтому изучение и описание этих языков, с одной стороны, составляет серьезный вызов понятийной системе общего языкознания, а с другой - обеспечивает необходимое развитие этой системы, призванной отражать соответствующую специфику.

Туркменский язык характеризуется "поразительной сохранностью диалектов", "сложной стратификацией пластов в языковой системе", которая "остается до сих пор одной из нерешен-

ных проблем тюркологии" (1, с. 5). Являясь прекрасным диалектологом, Э.А. Грунина пишет об "обогащении литературного языка за счет... диалектной лексики: в области земледельческих терминов из приамударьинских диалектов, терминов ирригационной техники - из марыйского говора, виноградарства - из ахалского, рыболовства - из западнойомудского" (1, с. 6). Близость и взаимопроникновение с диалектами литературного языка ставили перед автором учебника множество сложных проблем, связанных с реализацией общелингвистических представлений применительно к особенностям туркменского языка. Э.А. Грунина с честью справилась с этими проблемами, создав модель описания подобных тюркских языков и рассматривая диалектные проявления как ценный "лингвистический клад" (1, с. 6; 2, с. 118). Определенное внимание уделено также стилю народного повествования, особенностям языка сказок (2, с. 21, 28, 100, 114).

Сказанное нашло конкретное воплощение в описании фонетики, которой в учебнике отведено одно из центральных мест. Так, помимо подробного фонетического введения специальным фонетическим разделом начинается 9 уроков из 16. За основу берется описание системных звуков туркменского языка без какого-либо фонологического теоретизирования. Это является развитием и утверждением традиционного подхода к фонетике тюркских языков, широко представленного (хотя и с различными уровнями глубины и академизма) в подавляющем большинстве отечественных учебников тюркских языков.

Долгие гласные, составляющие отличительную особенность туркменского языка, описываются как системные звуки речи, называемые фонемами именно в этом широком смысле. О долгих гласных как "фонематических", "смыслоразличительных" единицах упоминается лишь при их первом упоминании: bar/ba:r/ 'есть, имеется' - bar 'идти' и пр. (1, с. 10). Весь описываемый в учебнике материал фактически сам уточняет не смыслоразличительный, а просто системно-фонетический статус долгих гласных, образующих совместно с соседними звуками материальную оболочку единиц языка. Так, "Полной корреляции подсистем" долгих и кратких гласных "нет: долгой фонеме /ä:/ соответствует не краткая /ä/, но краткая фонема /е/. При этом противопоставление /ä:/ и /ä/ не значимо для разграничения лексического значения... Противопоставление /ä:/ и /е/ различает значение" (1, с. 10). Таким образом, здесь оказывается важна не сама долгота, а качество гласного.

При присоединении аффиксов родительного и винительного падежей, аффиксов принадлежности 1-го и 2-го лица краткий гласный основы становится долгим: gapy 'дверь' > gapy:nyň, gapy > gapy:ny, ata 'отец' > ata:myz 'наш отец' (1, с. 31, 35). При присоединении аффикса дательного падежа к основе на гласную этот показатель выражается долготой гласного: gapy > gapa: (1, с. 41). Поясняя это, а также долготу гласного в показателе настоящего общего времени уАг (-уа:г/ -уä:г), Э.А. Грунина пишет, что "в аффиксах долгота может быть как первичной, так и вторичной", при этом вторичная долгота "может быть объяснена только этимологически, т.е. через поиск происхождения данного форманта" (1, с. 40-41). Вместе с тем первичная долгота также имеет свое объяснение. Она отражает особенности ударноритмичности слогов праязыка. Это во многом аналогично выпадению согласного в более поздних состояниях праязыков [Щека, 1992, с. 120]. О том, что долгие гласные являются просто системными звуками туркменского языка, никак не укладывающимися в рамки фонологического "смыслоразличения", свидетельствует помимо уже приведенных и множество других примеров присоединения аффиксов к основам на гласный: деепричастие -р (ока - ока:р 'прочитав'), повелительное наклонение 2-е лицо мн. числа (diňle - diňlä:n 'слушайте'), причастие -An (gara - gara:n 'смотревший') (1, с. 65), будущее неопределенное время (diňle - diňlä:n 'будет слушать') и др. (1, с. 74-75).

Автор учебника не использует термин "сингармонизм слога". Однако различение твердого и мягкого варианта согласного в зависимости от велярного или палатального характера гласного отчетливо проводится при описании консонантизма туркменского языка: к - q, 1 - Г (1, с. 23), h - х (1, с. 29), g - g' (1, с. 15). В связи с отмечавшимся выше относительно заметным отражением в туркменском языке праязыкового брожения форм наблюдаются отклонения как от сингармонизма слога, так и от других норм. Так, наличие вариантов звука /g/ зависит от начальной, серединной или конечной позиции (1, с. 15), смягченное Г "не всегда отвечает правилу воздействия велярного/палатального окружения" (1, с. 23). Правило появления долгой гласной при присоединении к краткой гласной основы аффиксов принадлежности 1-го и 2-го лица не действует в ряде терминов родства, таких как епе 'мать', eje 'тетушка', kaka 'отец' и др. (1, с. 32). Однако данные особенности не могут отменить ни сингармонизма слога, ни других соответствующих правил. Поэтому пример bol 'будь' и böl 'дели' лишь кажется несомненным подтверждением

фонологического принципа "смыслоразличения". На самом деле здесь имеется фонологический случай дополнительной дистрибуции, так как в силу твердости/мягкости согласных слога /о/ и /ö/ никогда не встречаются в одинаковых позициях, т.е. должны бы по принципу фонологии быть не отдельными системными звуками, а лишь вариантами одной фонемы, что явно противоречит реальному положению вещей. Аналогичная картина наблюдается при оглушении /b/ -> /р/, /j/ -> /č/ в конце слова (1, с. 17, 24) и озвончении глухих согласных /k/, /t/, /р/ в интервокальной позиции (1, с. 103). В этих случаях также имеется случай дополнительной дистрибуции (характер согласного определяется позицией), а значит, соответствующие звонкие и глухие звуки должны бы оказаться вариантами, а не отдельными фонемами.

Особенности туркменской разговорной речи изучаются в ряде текстов, снабженных комментариями (2, с. 35, 57, 101). Одним из определяющих проявлений становления литературного языка как единой, универсальной системы (а не только как языка литературы) является формирование разговорной речи в качестве неотъемлемой функциональной разновидности литературного языка. В туркменском языке этот процесс еще не завершился, поскольку его письменная и устная нормы в ряде случаев имеют взаимоисключающие черты. Так, "в туркменском литературном языке в его письменной норме губная гармония ограничивается двумя первыми слогами; в устной речи в туркменском языке наблюдается большее продвижение губной ассимиляции по длине слова" (1, с. 12). Наблюдается "расхождение кодифицированного произношения (принятого в школьном и вузовском обучении, на радио и телевидении, в публичных выступлениях государственных деятелей и т. д.) и бытовой речи, разговорного языка, в котором сохраняются отголоски диалектов, составлявших в прошлом специфическую особенность туркменского этнолингвистического пространства" (1, с. 64). С этим состоянием системы языка связано отражение в современном языке процессов формирования системных звуков речи. Это проявляется, в частности, в отличии "чистых губных, т.е. губных гласных первого слога, от огубления в виде вялой работы губ. Эти губные гласные не воспринимаются как одинаковые звуки" (1, с. 64).

Отсутствует единогласие информантов относительно звонкости или глухости второго звука в связке двух глухих типа: sakkal > sakgal 'борода', tutdy 'он взял' (1, с. 103). В современном языке отражается также отмечавшееся выше брожение праязыковых форм. Так, "произносительная норма допускает разного рода отклонения" от правила невозможности губной гласной во втором открытом слоге (1, с. 24). Наблюдается вариативность действия губной гармонии в зависимости от фонетического окружения, количества слогов в словоформе (1, с. 63). Имеет место широкая ассимиляция согласных geldik 'мы пришли' > gellik, boldy 'было, произошло' > bolly и пр. (1, с. 54). "Узкий губной /и/ в конечном открытом слоге орфоэпической нормой не допускается, хотя в разговорной речи это правило может не соблюдаться" (1, с. 53). В разговорной речи родительный падеж личных местоимений 1-го и 2-го лица ед. числа может иметь стяженную форму: meň / meniň 'мой', seň / seniň 'твой' (1, с. 31). Возможно двойное употребление аффикса принадлежности 3-го лица: talyplaryn köpüsi 'многие студенты' (1, с. 32).

Заслуживает внимания собственно лингвистический, а не только семантико-логический подход к проблеме частей речи. Так, говоря об основе туркменского слова, автор учебника справедливо отмечает: "Основа... обладает морфологической и синтаксической самостоятельностью, поскольку является членом определенной грамматической категории. Mektep 'школа' - член парадигмы падежа, соотнесенный с другими ее членами. Основа глагола yaz- 'писать'... является членом парадигмы императива: yaz 'пиши'" (1, с. 18).

В учебнике причастия характеризуются как носители одновременно и свойств имени действия: "причастия в туркменском, как и в других тюркских языках, имеют и свойства имени действия" (1, с. 59). В связи с этим оказывается затронутой проблема того, к каким подразделениям частей речи следует относить неличные формы глагола, образованные показателем причастия и аффиксом принадлежности. Следует напомнить, что в 1960-1970-е гг. на эту тему проходила широкая дискуссия, которая зашла тогда в тупик и закончилась принятием термина "полипредикативная конструкция (ППК)": «Желая избежать терминологических споров о сложности или несложности тех или иных построений, споров, бесплодность которых сейчас уже кажется очевидной, мы ввели в исследование термин "полипредикативная конструкция"». Вместе с тем М.И. Черемисина тут же добавляет, что для описания конструкций, «осложненных разного рода "оборотами"... нужна вся та система понятий, которая наработана в синтаксисе сложного предложения и которая будет еще дорабатываться» [Черемисина и др., 1984, с. 4]. Как представляется, паллиативный термин ППК всех удовлетворил настолько, что другое замечание о необходимости доработки данной проблемы было попросту забыто. Следует подчеркнуть, что здесь речь идет

далеко не только о терминологических спорах, а об одной из коренных проблем лингвистической тюркологии, нерешенность которой проявляется сегодня, оказывая отрицательное влияние как на академическую, так и на прикладную науку.

Уже отмечалось, что в настоящее время наблюдается весьма заметное снижение качества учебной и теоретической литературы по тюркским языкам. Особенно, в частности, это касается турецкого языка. Во всех турецких грамматиках формы с показателем причастия плюс аффикс принадлежности и плюс возможный аффикс падежа называются причастиями. "Склонение причастий", фигурирующее в названии приведенной монографии М.И. Черемисиной, Л.М. Бродской, Л.М. Гореловой и коллег, отражено в массовом распространении подобного подхода также и в рыночных пособиях по турецкому языку (и другим тюркским языкам), издаваемых в нашей стране и за рубежом. В качестве одного из множества примеров можно упомянуть учебник турецкого языка, выставленный на сайте Manisa Turkish Website. Его автор Джон Гиз является инженером, а не лингвистом. Он отмечает: "Большинство грамматик для иностранцев пишется лингвистами и грамматистами. Они склонны употреблять классические термины, такие как аккузатив, датив, локатив, аблатив, аорист, сослагательное наклонение и пр. Учебник же Manisa Turkish во многом исключил классическую грамматическую терминологию". По мнению Википедии, это "лучший сайт для изучения турецкого языка с детальными объяснениями". Приводится также мнение С. Джуллиан - гражданки Новой Зеландии, проживающей в Стамбуле: "Большое спасибо, этот сайт идеален для меня. Мне нужно, чтобы кто-то объяснил турецкую грамматику на понятном мне языке" [www.turkishlanguage.co.uk]. Данное пособие не только, конечно, относит к причастиям развернутые обороты с причастным показателем и аффиксом принадлежности, но и вообще изобилует околонаучным жаргоном: "Пять случаев: случай обладания, случай специфического объекта, движение к случаю, случай статичного пребывания, движение от случая" (это вместо падежей, соответственно родительного, винительного, дательного, местного, исходного). Согласная s в аффиксе принадлежности 3-го лица ед. числа si называется "буферной буквой" (выделено мной)! Личные аффиксы грамматических времен оказываются "личными местоимениями второй категории". Слова с аффиксом -ma/-me - это "короткое инфинитивное глагольное имя" и пр. Написание учебников для широкой читательской аудитории представляется задачей еще более сложной, чем написание учебника академического, так как требует от автора высшего профессионального мастерства. Массовое же вытеснение прикладной науки рыночными жаргонными бестселлерами вместе с другими объективными причинами не может не свидетельствовать и о серьезных изъянах самой сегодняшней лингвистической тюркологии.

По моему мнению, это конкретно проявляется, в частности, в том, что из ряда неличных форм глагола в виде отглагольного имени (имени действия), причастия и деепричастия выпала разновидность части речи, составляющая характеристическую особенность тюркских языков. Это герундий, который образуется путем прибавления к показателю причастия аффикса принадлежности и в отличие от перечисленных форм выражает еще и модальную категорию изъявительное™, т.е. выражает отнесенность номинации к реальному факту прошлого, настоящего или будущего. Формы типа gelenim 'то, что я пришел' не являются ни причастием, ни именем действия, поскольку причастие "со свойствами имени действия" или "в функции имени действия" (1, с. 59, 66) уже не причастие, а существенно иная разновидность частей речи.

В эпоху праязыков, имевших лишь простое предложение, предикат имел множество синкретичных форм, которые лишь в дальнейшем породили как собственно финитный глагол, так и нефинитные формы. "Формы зависимой предикации первоначально... были формами предикации независимой" [Сравнительно-историческая..., 1988, с. 386]. Современные отголоски упомянутой синкретичности способны порождать, по нашему мнению, понятийно-терминологическую путаницу и разноголосицу, которые часто захлестывают науку. Именно это, видимо, кроется за отношением к данным проблемам как якобы чисто терминологическим и не очень важным. Уже упоминалось, что М.И. Черемисина и Е.И. Убрятова писали о "предикативном склонении причастий". Но причастия - принципиально отличающиеся от герундия - не склоняются, а склонение не бывает предикативным. Герундии передают модальное значение изъявительности, но не являются предикатами предложения, они (будучи свертками простых предложений) не имеют "предикативного характера" вообще [Черемисина и др., 1984, с. 19]. Мы читаем о "склонении предложений" [Черемисина и др., 1984, с. 35]. Но предложения не склоняются. Вместе с именами существительными и местоимениями склоняются лишь тюркские герундии. Также говорят о "предикативных подлежащих, дополнениях или обстоятельствах" [Черемисина и др., 1984,

с. 17], но их не бывает - эти выражения можно воспринять лишь как жаргонизмы, обозначающие соответствующие придаточные предложения. Нельзя говорить о спряжении причастий ни в синхронном, ни в диахронном плане, так как не причастие породило финитное спряжение, а, наоборот, как уже отмечалось, из синкретичного праязыкового спряжения возникло причастие. Поэтому неверными представляются утверждения: "Основа будущего времени -jAk совпадает с причастием будущего времени, которое и дало основу спрягаемой форме" (1, с. 69), "В татарском языке времена глаголов основываются на формах причастия и деепричастия" [Сафиуллина, 1991, с. 112]. "Именные формы глагола... являются источником почти всех временных финитных форм изъявительного наклонения" [Гузев, 2004, с. 24].

Утверждения о спряжении причастий и деепричастий являются, по моему мнению, естественным результатом отмечаемого терминологического смятения. Так, спряжением причастий считается в казахском языке прошедшее время на -ган / -кан (алганмын 'я взял'), будущее на -ар / -ер (алармын 'я возьму'). Спряжением деепричастий оказывается прошедшее время на -ып (алыппын 'я брал'), настоящее время на -а/-е (аламын 'я беру') [Махмудов, 1989, с. 436-440]. Отмечаемая понятийно-терминологическая неопределенность нашла, к сожалению, свое отражение и в учебнике Э.А. Груниной. Герундии (формы с показателями причастия плюс аффикс принадлежности) называются то глагольными именами, то именами действия, то причастиями: "любое глагольное имя, как, например, -An...", "двойной статус -An (-jAk -yAn и др.) как причастия / имени действия" (1, с. 121), "причастие настоящего времени -уАп" (с. 58), "причастие прошедшего времени -An" (1, с. 66). Как уже отмечалось, рассматриваемый тип герундия не может быть ни статусом, ни функцией причастий, он является отдельной разновидностью частей речи.

Еще одно критическое замечание связано с допущением автора возможности признания основного падежа, обозначающего прямое дополнение, так называемым неоформленным винительным падежом. "Отличие... определяется тем, что берется за исходное: форма (основной падеж) или одна из его функций (прямое дополнение)". В последнем случае "важно определение условий для употребления той или иной формы. Оба решения возможны" (1, с. 45). Но помимо особых случаев отражения в современных языках специфических особенностей эволюции, неоформленных падежей не бывает, так как единицы языка порождаются единством формы и значения. Они не могут порождаться лишь значением (функцией). По нашему мнению, важна не только прагматическая фактология, но еще и системность понятийного аппарата науки.

Сделанные замечания нисколько не умаляют научную и прикладную ценность "Учебника туркменского языка для стран СНГ" Э.А. Груниной. Наоборот, работа такой значимости не может не поднимать основополагающие теоретические проблемы. Несомненная актуальность выхода в свет этого труда, отвечающего самым высоким академическим требованиям, особенно очевидна в условиях отмечавшегося серьезного снижения качества многих публикуемых пособий по тюркским языкам. В учебнике реализуется также и практический потенциал отечественной лингвистической тюркологии, связанный с накопленным опытом преподавания тюркских языков. Учебник Э.А. Груниной незаменим и уникален как модель изучения второго тюркского языка в странах СНГ.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Гузсв В.Г., Дсниз-Йылмаз О. Опыт построения понятийного аппарата теории турецкой грамматики. Санкт-Петербург: Изд. С-Пб. ун-та, 2004.

Махмудов Х.Х. Краткий очерк грамматики казахского языка // Казахско-русский словарь. Алма-Ата: Изд. казахской советской энциклопедии, 1989.

Сафиуллина Ф. С. Татарский язык. Казань: Татарское книжное изд-во, 1991.

Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Морфология. М.: Наука, 1988.

Чсремисина М.И., Бродская Л.М., Горелова Л.М. и др. Предикативное склонение причастий в алтайских языках. Новосибирск: Наука, 1984.

Щека Ю.В. Элементы теории синтаксической связи и интонологии в синхроническом и диахроническом освещении // Вопросы языкознания. 1992. № 5.

Щека Ю.В. Фонема Н.С. Трубецкого как внслингвистичсский (логический) симулякр // Ломоносовские чтения. Востоковедение. М.: ИД "Ключ-С", 2011(1).

Щека Ю.В. Праалтайский язык и происхождение категорий прошедшего времени и отрицания // Вопросы тюркской филологии. Материалы Дмитриевских чтений. Вып. IX. М: ИСАА МГУ, 2011(2).

www.turkishlanguage.co.uk, декабрь 2011.

Permanent link to this publication: