В "Военно-историческом журнале" опубликован материал С. И. Азарьева "О некоторых противоречиях в выступлениях академика А. М. Самсонова". Текст набран крупным шрифтом, что выделяет его среди других материалов и, следовательно, привлекает к нему особое внимание. Что же послужило причиной столь необычной публикации? Автор в заключительном абзаце пишет: "Историкам надо говорить не только о недостатках, но и воспитывать наш народ, особенно молодежь, и на том, что было положительного, героического в борьбе советского народа против немецко-фашистских захватчиков". Сразу же замечу, что при добросовестном прочтении моих трудов по истории минувшей войны нельзя не видеть, что именно героическое в борьбе советского народа против фашистских агрессоров составляет их главное содержание.

Конечно, мысль историка не стоит на месте, и в моих высказываниях в печати за 40 лет нетрудно найти "противоречия". Они появляются и сейчас, например, в оценке советско-германского договора 1939 года. Становятся известными новые документы, исследования - все это служит основой для переосмысления фактов и явлений прошлого. Азарьев придерживается на этот счет другого мнения, но не к развитию исторической мысли обращено его внимание. Его цель - извратить все то, что мною сделано и с чем я выступаю сейчас. Какие же "противоречия" приписывает он мне?

Противоречие первое. В 1950 и 1952 г. в моих публикациях, посвященных подвигу Сталинграда, упоминая Верховного Главнокомандующего, я употреблял эпитеты "великий вождь и полководец", а теперь утверждаю, что "великим стратегом он не был", "великим полководцем я его отнюдь не считаю". Обличая меня (почему не КПСС, общество, советскую печать?), Азарьев мог хотя бы упомянуть о том, что при жизни Сталина невозможно было выступать с критикой в его адрес. Что это? Забывчивость или элементарная непорядочность? Отмечу и другое. В высокие качества Сталина верили миллионы советских людей, в том числе и творческая интеллигенция. Освобождение от культового дурмана стало приходить после XX съезда КПСС, но это оказалось сложным процессом, полностью не завершенным и поныне. О нравственном очищении от гипноза сталинизма рассказали прежде всего писатели, деятели искусства. Обращаюсь к этому сюжету и я в книге "Память минувшего. События, люди, история" (М. 1988). Те же, что прозрели при Сталине, разглядев в нем тирана и преступника, в своем большинстве были уничтожены. Азарьев утверждает, что когда Генеральными секретарями ЦК КПСС были Н. С. Хрущев и Л. И. Брежнев, я прославлял их "полководческое искусство" в годы войны. При этом он называет мою книгу "От Волги до Балтики. Очерк истории 3-го гвардейского механизированного корпуса", где приводятся цитаты из статьи генерала М. М. Попова, бывшего заместителя командующего Сталинградским фронтом. Но в цитатах нет и намека на "военные таланты" Хрущева, а рассказывается о его беседе с танкистами 4-го мехкорпуса в канун наступления наших войск под Сталинградом. Это ценный штрих из деятельности члена Военного совета фронта. Азарьев в претензии, что я не разоблачаю Брежнева, которого по числу полученных им в послевоенные годы наград "следует отнести к числу самых великих полководцев не только нашего времени, но и в мировой истории. Почему же в таком случае А. М. Самсонов, как специалист по разоблачению культа Сталина, не выступает против культа Брежнева? Думается, это происходит потому, что соответствующих постановлений нет".

Итак, главный тезис Азарьева - обвинение меня в приспособленчестве, отсутствии собственных взглядов, приверженности конъюнктурам. Если отнести это в целом к исторической науке, то в этом будет много справедливого. Но негативные явления в общественных науках нельзя рассматривать в отрыве от общей деформации духовной жизни общества минувших лет. Обществоведы десятилетиями находились под гнетом сталинизма, брежневщины, были опутаны многочисленными запретами, не имели допуска ко многим архивным документам. Типичными чертами историографии минувшей войны являлось преклонение перед Сталиным, умолчание о его просчетах, ошибках, преступлениях. Приукрашивалась внутренняя и внешняя политика СССР предвоенных и военных лет, описание вооруженных действий на фронтах, состояние советского тыла. Все это нашло наиболее выпуклое отражение в 12-томной "Истории второй мировой войны 1939 - 1945 гг.", подорвав научную и воспитательную ценность этого труда. При действительном стремлении к правде истории "Военно-исторический журнал" мог бы провести специальный анализ пороков этого издания, включая "противоречия", но такой статьи журнал до сих пор не напечатал.

Неоднозначность моих оценок Сталина в начале 50-х годов и современных послужила сюжетом и некоторых других публикаций (Ив. Стаднюк. Право на поиск истины. - Социалистическая индустрия, 14.VI, 1987; В. Астафьев. "Истово" и "неистово". - Московские новости, 1988, N 19, 8 мая). Их неправда была показана не только мною ("Дискуссии не должны разобщать". - Московские новости, 1988, N 23, 5 июля), но и в вы-

стр. 177

ступлениях журналиста Т. Гайдара, доктора юридических наук О. П. Темушкина, кандидата исторических наук А. Латышева, П. П. Лебедева, доктора исторических наук А. Н. Мерцалова. Их выступления воспроизведены в моей книге "Звать и помнить. Диалог историка с читателем" (М. 1988). Несмотря на ато, в статье "Некоторые мысли по поводу современной "сталиниады", ссылаясь на И. Стаднюка, эти наветы повторяет грузинский писатель Леван Хаиндрава (Литературная Грузия, N 1, 1989).

Доктор исторических наук генерал-лейтенант Н. Г. Павленко, бывший редактор "Военно-исторического журнала", высказался по этому вопросу и совсем недавно: "Главную роль в фальсификации истории в период господства сталинизма и брежневщины играла та система руководства, которая господствовала в стране. Фальсификацию истории направляли и организовывали руководители этой системы - Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, Суслов, Брежнев. Им, конечно, помогали и многие историки, превращенные системой в службистов или даже в лакеев. Между тем, при прочтении некоторых нынешних публикаций в периодике создается впечатление, что якобы главными виновниками столь жалкого состояния исторической науки являлись сами историки, которые якобы по своему произволу извращали события. Причем под обстрел попадают ведущие историки (например, академик А. Самсонов, профессор Ю. Афанасьев), которые встали на путь выкорчевывания сталинизма из нашей исторической науки" (История войны еще не написана. - Огонек, 1989, N 25, с. 8).

Азарьев впервые обвинил меня в конъюнктурщине год назад (Агитатор, 1988, N 12, с. 9). Тогда же я ответил ему ("Мой ответ". - Агитатор, 1988, N 17, с. 30). И вот - тот же сюжет, но с увеличением пунктов обвинения. На этот раз под обстрел берется и моя книга "Знать и помнить". В этом выпаде формулируются уже упомянутые "противоречия" как главные, а также ряд других. Например ("противоречие пятое"), В 1975 году А. М. Самсонов считал наступление Советской Армии зимой 1941/42 года успешным. В настоящее время его мнение изменилось. Он доказывает, что "достичь цели в задуманных масштабах не удалось" ("Знать и помнить", с. 20). Но в чем же здесь противоречие? Красная Армия одержала под Москвой великую победу, но окружить и уничтожить группировку вермахта не смогла. Замысел Ставки в этом отношении не удался. Об этом мною, и сказано. Столь же надуманны и другие "противоречия".

В книгах и статьях за последние 30 лет я нигде не прославлял Сталина, Хрущева и Брежнева. Однако считаю, что Хрущев внес выдающийся вклад в нашу историю, несмотря на серьезные изъяны в его политической биографии. После XX. съезда КПСС, навсегда преодолев культ личности Сталина, я не поддавался его реанимации в годы брежневского застоя. Сохранял свою позицию и по другим принципиальным вопросам, выходящим за рамки стереотипов историографии 60-х - начала 80-х годов.

В издательстве "Наука" под моим руководством выпускалась серия книг "Вторая мировая война в исследованиях, воспоминаниях, документах". К ее изданию были привлечены маршалы Советского Союза Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский и другие выдающиеся военачальники. Серия имела свое лицо (стремление к правде истории) и не вписывалась в каноны "брежневского периода". Я подвергался за это резкой критике со стороны руководящих работников. Из рукописей делались изъятия. Набор книги "Оборона Ленинграда", например, был рассыпан, так как содержал критический анализ нашей неподготовленности к войне. На одной высокой встрече (заседании) в присутствии генерала армии А. А. Епишева я назвал безответственной полученную на верстку книги рецензию из Главного Политического Управления Советской Армии и Военно-Морского Флота (ГлавПУ). На стадии верстки запрещены были мемуары Б. Л. Ванникова "Воспоминания наркома". Только более 20 лет спустя они были опубликованы в журнале "Знамя" (1988, NN 1 - 2). Было запрещено издание в серии коллективного труда "Вторая мировая война в цифрах и материалах" под редакцией Маршала Советского Союза М. В. Захарова. В 1975 г. серия была закрыта, несмотря на то, что приобрела мировую известность.

Особенно трудно было с изданием своих трудов. Свобода суждения по ряду острых проблем была стеснена. Каждая работа требовала одобрения Института военной истории Министерства обороны СССР и ГлавПУ. Верстка книги "Крах фашистской агрессии. 1939 - 1945" была на 7 месяцев задержана в Институте военной истории и, наконец, возвращена в издательство с разгромной рецензией. За участие в издании книги А. М. Некрича "22 июня 1941 года" мне был объявлен выговор. Когда на заседании КПК при ЦК КПСС рассматривался этот вопрос (28 июня 1967 г.) я был единственным, кроме автора, не согласившимся с оценкой этой книги как антисоветской, антипартийной. Некрич тогда был исключен из партии. Эти и подобные им факты опровергают обвинение меня в конъюнктурщине. Другое дело, что в тот период о многом невозможно было написать. Да и допуск к документам предельно ограничивался.

Принципиальную позицию занимали и многие другие советские историки. Акад. А. М. Панкратова ушла из жизни в обстановке пристрастной проверки возглавляемого ею журнала "Вопросы истории". Доктора исторических наук генерал-лейтенант Н. Г. Павленко, полковники В. М. Кулиш, В. И. Дашичев, В. Д. Поликарпов вынуждены были уйти из "Военно-исторического журнала", что сразу же сказа-

стр. 178

лось на его творческом уровне и общественном воздействии. Не поддался конъюнктурным воздействиям доктор исторических наук Д. М. Проэктор. Я называю здесь лишь отдельные имена хорошо известных историков.

Прошлое яснее и глубже видится на расстоянии, что относится и ко второй мировой войне. Изучая ее события, советские исследователи раскрыли их главное содержание, описали сложные явления мирового конфликта 1939 - 1945 гг., дали им объективные оценки. Нельзя бездумно отрицать имеющиеся достижения нашей военно-исторической науки. Однако в условиях перестройки, демократизации нашей жизни появилась возможность не только критически осмыслить, но и исправить пороки научной, мемуарной и художественной литературы в освещении прошлого, включая Великую Отечественную и вторую мировую войну. В течение десятилетий многие посвященные им исследования и научно-популярные работы несли на себе отпечатки конъюнктурных влияний времени, запретов, отсутствия условий для плюрализма научных мнений, наконец, недоступности для исследователей многих документов. Немалый вред приносило также нигилистическое отношение к западной литературе, когда все работы немарксистской историографии объявлялись фальсификаторскими, в том числе и те из них, содержание которых обогатило мировую историческую науку.

Революционное обновление общества открыло перед историками путь к правдивому освещению событий прошлого. Однако перестройка исторической науки идет непросто. Немало историков все еще находится в плену мировоззрения, уходящего своими корнями в идеологию деформированного общества. Отсюда - непреодоленный догматизм, начетничество, боязнь пересмотра стереотипов, сохранившихся от сталинизма и брежневщины. Все это имеется и в военно-исторической науке, где еще сильны представления о том, что историю надо писать не такой, какой она была в действительности, а такой, какая воспитывает общество. С трудом преодолевается сталинская концепция Великой Отечественной войны: объяснения поражений Красной Армии в 1941 - 1942 гг. внезапностью нападения агрессора, закономерностью превосходства в силах и средствах борьбы "агрессивных наций" над "нациями миролюбивыми", предательством военнослужащих Красной Армии, сдавшихся в плен, тезисом о роли постоянных и временных факторов, периодизации войны, исключающей из процесса ер коренного перелома Московскую битву, и пр.

Какую же позицию в условиях перестройки исторической науки занимает "Военно-исторический журнал"? Содержание его становится разнообразнее и интереснее, но общий курс все еще далек от последовательности. Направленность ряда статей, например, по проблемам военнопленных в Великой Отечественной войне, оценки приказов N 270 от 16 августа 1941 г. и N 227 от 28 июля 1942 г., анализа начального периода войны, но другим вопросам, показывает, что их авторы находятся в плену сталинских концепций. Конечно, журнал правомочен печатать и такие трактовки исторических фактов, стимулируя тем самым плюрализм мнений. Но низкая культура полемики демонстрирует отсутствие уважения к тем, кто критически пересматривает сложившиеся стереотипы доперестроечной историографии.

С этой целью тенденциозно отбираются письма читателей, публикуемые в журнале. По существу, они направлены против критики сталинизма. Ш. Шакиров радуется, что журнал дает "достойный отпор фальсификаторам Великой Отечественной войны" (ВИЖ, 1989, N 1, с. 2). И. Т. Шеховцов обвинил меня в том, что якобы "независимо от обстоятельств пленения" я называю военнопленных защитниками Родины. И эта ложь опубликована на страницах журнала (ВИЖ, 1988, N 10, с. 94). Ю. Дородько (Киев), назвав меня и еще нескольких лиц, пишет, что ему "стыдно и больно за этих "историков", которые "ищут "белые пятна" в 227-м приказе тов. Сталина" и что "дети Арбата" "злы, крайне субъективны и однобоки. Они скорее затемняют, нежели высвечивают истину, фактами репрессий заслоняют картину жизни общества, страны, когда у руля был И. В. Сталин" (ВИЖ, 1989, N 1, с. 73). В этих высказываниях ностальгия по сталинизму сочетается с нападками на историков, стоящих на позициях перестройки.

Правда истории - одна из центральных проблем современной публицистики. Стираются "белые пятна" в освещении прошлого, в полный голос ведется разговор о культе личности, его последствиях, об истоках сталинизма. Все это стало возможным в условиях гласности и демократии. Но правда должна быть во всем. Плохо, когда этот принцип нарушают отдельные лица, и совсем недопустимо, если к этому сознательно прибегает орган печати. Публикация материала Азарьева поставила передо мною альтернативу: предъявить к "Военно-историческому журналу" судебный иск или выступить с ответом в печати. Я выбрал второе.

Оскорбление достоинства ученого рассчитано на подрыв его авторитета в глазах читателей, верящих в его нравственную чистоту. Из каких же побуждений журнал решил пропагандировать уже многократно разоблаченную ложь (в том числе на страницах партийного журнала)? Объяснить это только тем, что "у лжи длинные ноги", явно недостаточно. Причины лежат глубже. Мы расходимся в понимании ряда острых проблем истории минувшей войны. Еще до прихода в "Военно-исторический журнал" еге нынешний главный редактор В. И. Филатов полемизировал со мной по вопросу об оценке судьбы первого коман-

стр. 179

дования Западного фронта, расстрелянного по приказу Сталина. При этом подменялись неоднозначные понятия "преступление" и "ответственность командира", чтобы доказать недоказуемое (см. статью "Уроки ответственности". - Красная звезда, 27.VI.1987). И все же это была полемика, хотя аргументы Филатова и были неубедительны. Теперь же, став главным редактором журнала, он поощряет недостойные методы в спорах с инакомыслящими, нимало не заботясь о нравственном и научном облике руководимого им печатного органа.

Permanent link to this publication: