Публикуемый текст является фрагментом интервью выдающегося чешского слависта Славомира Вольмана, взятого у него в 2010 г. в связи с 85-летием. Интервью подготовила к публикации сотрудница Славянского института АН ЧР доцент А. Зеленкова (Kontexty literarni vedy II. Usti nad Orlici, 2009). Он очень обрадовался, когда узнал, что материал переводится на русский язык для журнала "Славяноведение". С нашей страной, ее наукой и учеными он был связан всю жизнь, получив эти связи в наследство от своего прославленного отца Франка Вольмана и укрепив их своей профессиональной деятельностью. Последним доказательством его дружеских чувств к нашей стране и внимания к российской науке стало короткое, но теплое приветствие международной конференции "Русский человек и Россия в славянских литературах, фольклоре, документалистике", состоявшейся в Институте славяноведения 1 - 2 ноября 2011 г.:

"Уважаемые друзья и участники конференции,

примите сердечный привет от старого слависта и компаративиста, который помнит еще Иржи Поливку и Матея Мурко. В памяти моей живет не только Роман Осипович Якобсон, часто приходивший к нам домой, к моему отцу Франку Вольману, еще в славные годы существования Пражского лингвистического кружка. Помню визиты и других русских гостей, во время которых я познакомился и подружился с В. В. Виноградовым, Н. И. Толстым, Ю. М. Лотманом, Д. С. Лихачевым и А. Робинсоном, сына которого, Мишу, тоже ставшего замечательным ученым, я когда-то качал на коленях.

Очень жалко, что состояние здоровья не позволяет мне лично пообщаться с вами в Москве. Желаю вашей конференции больших успехов не только как бывший председатель Международного комитета славистов, а в настоящее время как почетный председатель Чешской ассоциации славистов, но прежде всего и как искренний друг русской науки, культуры, литературы, с которыми я связал свою профессиональную судьбу.

Профессор Славомир Вольман. Прага, 28.10.2011"

Зачитанные во время открытия конференции, эти слова заслуживают того, чтобы не кануть в вечность, а остаться на журнальных страницах свидетельством дружбы и сотрудничества ученых разных стран и консолидирующей роли науки в мире, раздираемом противоречиями.

Публикация интервью и приветствия Славомира Вольмана посвящается светлой памяти этого замечательного человека и ученого, ушедшего из жизни 27 января 2012 г.

Л. Н. Будагова

А. Зеленкова: Вы один из немногих чешских славистов, кто лично знал Романа Якобсона и принадлежал к числу его чешских друзей. Сам он в своей изданной у нас переписке неоднократно упоминал о Вас как о человеке, заслуживающем доверия, к которому можно обратиться с разными просьбами, ну хотя бы достать какую-нибудь научную монографию.

Как главный редактор "Славии" Вы опубликовали две неизданные лекции Р. Якобсона 1957 г., посвященные структурному анализу, а также развитию и современному состоянию наших филологических дисциплин (Jakobson R. Zasady strukturalnej analyzy // Slavia. 1992. N 1 (61). S. 4 - 14). Скорее всего, Вы впервые увидели Якобсона в межвоенный период в Братиславе или в Брно, где вместе с Вашим отцом Якобсон, как член Пражского лингвистического кружка, преподавал в Масариковом университете.

С. Вольман: Вы правы, я познакомился с Якобсоном давно, еще мальчиком, в Братиславе, когда он приходил к нам в гости. Они с моим отцом были большими друзьями и часто общались, особенно в Масариковом университете, в Брно, где Якобсон стал профессором. Мало кто знает, что это устроил мой отец. Еще ребенком я знал, что существует Пражский лингвистический кружок, что его место пребывания - Прага, хотя в действительности все его главные члены, включая В. Матезиуса, работали в основном в Брно.

После Второй мировой войны я впервые встретился с Якобсоном на пленарном заседании Международного комитета славистов (МКС), кажется, в 1956 г., когда я выполнял обязанности секретаря Чехословацкого комитета славистов. Тогда я ближе познакомился с Якобсоном, которого все боялись. Мы пригласили его к нам домой на ужин, и, помнится, в этой встрече принимала участие и его первая жена Соня Гаасова. На ужине была и жена профессора Богуслава Гавранека, который в это время был на курорте, на лечении. Якобсон тогда еще пил водку таким темпом, как, наверное, в молодости, и ничего ему не делалось. С той поры мы очень хорошо узнали друг друга. Когда он приходил в гости к моему отцу, я всегда им ассистировал, потому что отец уже в то время жил один. В начале 1957 г., незадолго до Конгресса славистов в Москве (1958 г.) Якобсон читал цикл лекций в Оломоуце, почему именно там, сейчас сказать не могу, но помню, что самой принципиальной была лекция о сущности и судьбе структур.

С Якобсоном мы встречались на целом ряде тогдашних заседаний МКС. Я даже работал с ним в начале 1960-х годов над текстом, в котором на основе своих соображений, да и мнений всего президиума МКС, надо было выработать концепцию того, как организовывать съезды славистов с тематической точки зрения. Помню, как Якобсон в семь часов вечера сказал мне, что президиум МКС хочет получить текст завтра, а я ему ответил, что будем работать вместе. Тогда мы с ним были уже "на ты", он хорошо говорил по-чешски. Якобсон сказал, что хочет сделать доклад на русском языке, мы и здесь с ним вместе потрудились, и на следующий день он уже выступал. Потом мы виделись с ним на съездах славистов в Москве, в Софии, в Праге и в Варшаве в 1973 г. Когда я в качестве приглашенного профессора читал лекции в Америке, в Лос-Анджелесе, мы с ним, к сожалению, не встретились, только разговаривали по телефону, расстояния слишком большие, да и работой был каждый перегружен. В 1969 г. мы опять увиделись в Праге на конференции памяти Кирилла-Константина. К славистическому конгрессу в Киеве в 1983 г.

Якобсона уже не было в живых. На посту председателя Американского комитета славистов его сменили В. Эджертон и Д. Ворт.

А. З.: Как и Ваш отец, Вы стали выдающимся славистом, русистом и, главное, компаративистом, который более полувека вращался в кругах Международного комитета славистов и чехословацкого (чешского) комитета славистов. На посту председателя МКС в 1988 - 1993 гг., т.е. в период больших политических перемен (крах социализма и разделение общего государства чехов и словаков), Вы должны были сочетать дипломатию с наукой и с блеском и тактом часто занимались сложными закулисными делами.

Ваша первая монография "Слово о полку Игореве как художественное произведение" (1958) открыло Вам дорогу к русским литературоведам, ставшим для нашего поколения легендой, таким, как В. В. Виноградов, В. М. Жирмунский, А. Н. Робинсон, Д. С. Лихачев, Н. И. Толстой, Ю. М. Лотман и др. По своему опыту знаю, что Ваш авторитет ученого и человека весьма высок и среди других зарубежных исследователей. Ваши дальнейшие работы, такие, например, как "Сравнительный метод в литературоведении" (1988), "Чешская школа литературной компаративистики" (1989) и "La storia dei generi letterari" (1990), относятся к базовым трудам литературоведческой славистики и компаративистского мышления вообще. Какими конкретно были Ваши отношения и контакты с русскими славистами с 1950-х годов, когда Вы стали ездить в командировки в тогдашний Советский Союз?

С. В.: Одним из первых русских славистов, с которыми я познакомился, был знаменитый В. В. Виноградов, когда он стал председателем МКС. Особенно меня интересовала проблема циркуляции мотивов, имевших международный характер, в русской литературе XVIII в. Прежде всего я имею в виду монографию Виноградова "Сюжет и стиль. Сравнительно-историческое исследование" (1963), где речь шла о многих конкретных вещах.

С А. Н. Робинсоном я встретился во время поездки в Москву и Ленинград в 1957 г., куда меня направили как молодого русиста вместе со "швейкологом" Радкой Пытликом. С молодым задором я дерзко заявил, что еду заниматься русистикой. Виноградов еще в Праге сказал, чтобы я сразу же дал знать, как только окажусь в Москве. Я пришел к нему в Институт русского языка, где в то время его секретарем по науке работал молодой А. Робинсон, литературовед, не имевший отношения к лингвистике. Виноградов возглавлял Отделение литературы и языка Академии наук и выделил несколько мест секретариату. После демобилизации Робинсона из армии Виноградов взял его к себе на работу. Робинсон был знаком с П. Г. Богатыревым. Когда тот был в Ашхабаде, его опекали двое студентов, это были Робинсон и его жена, с той поры и началась их дружба. Интересно, что английский предок Робинсона служил у графа М. С. Воронцова садово-парковым архитектором, обустраивая сады Крыма. Когда несколько лет спустя А. Робинсон рассказывал об этом у нас в Праге, это услышала моя жена Мария, которая сказала, что ее дедушка был садовым архитектором в венском Шёнбрунне.

Виноградов устроил на работу и Н. И. Толстого, который занимался диалектологией, что и привело его к Виноградову. В связи с Н. Толстым вспоминается посещение Ясной Поляны. "Хотите увидеть Ясную Поляну?" "Конечно же". Нам дали машину с шофером, и мы поехали туда вместе с Н. Толстым. Он показал мне озеро, куда бросалась вдова Льва Николаевича Толстого, говорили мы и о Душане Маковицком, он был из семьи самоубийцы и тоже покончил с собой. Говорят, что Маковицкому не удалось образумить Толстого и отговорить его пускаться в путь, которого он не выдержал. Видели мы и музей, содержащийся в порядке дом Л. Н. Толстого, где всегда был накрыт стол минимум на шесть персон - оставалось

только нарезать хлеб. Русское гостеприимство едва ли не самое важное, что может предложить Россия. Навестили мы и простую могилу Л. Н. Толстого.

В музее Толстого я побывал еще раз с одной из экскурсий по линии МКС. Эта поездка была интересной хотя бы потому, что в музее мы встретились с представителями русского дворянства, у которых в Праге жили родственники. На весьма приятном обеде зашла речь о том, как печально заканчивает свою жизнь знаменитая русская аристократия. Н. Толстой сказал только: "Прошу вас, хватит об этом!". И еще одна "примечательность", характеризующая ситуацию: у нас люди одного возраста обычно друг с другом на "ты". Но Н. Толстой и А. Робинсон все время обращались друг к другу на "вы". Я им сказал: "Парни, не смешите меня, кто из вас старше?". После этого и в Москве стали "тыкать".

Познакомился я с отцом Н. Толстого - Илья Ильич Толстой служил офицером, кажется, на "Авроре" (точно не помню) и не погиб только потому, что перед революцией был переведен на другой корабль; а все его сослуживцы погибли. И. И. Толстой был интересным человеком, автором сербско-русского словаря. Вполне логично, что его сын Никита стал изучать филологию. И. И. Толстой и его жена уехали после Октябрьской революции в Югославию, где у них и родился мой друг Никита. Началась Вторая мировая война, в Югославии развернулось Сопротивление. Никита ушел в партизаны, а когда пришла Красная Армия, вступил добровольцем в ее ряды. Его семья получила разрешение вернуться в Москву. Никита был блестящим человеком, но ругаться умел как последний пьяница. Провожая меня как-то в гостиницу, он продемонстрировал свое искусство пристававшему к нам пьянчуге. Помню, что, когда я был однажды в гостях у Толстых, отец Никиты совсем не пил. Я с удивлением сказал: "Вы ничего не пьете". А он мне на это: "Я в своей жизни уже все выпил, вплоть до керосина". То же самое сказал, когда был у нас на обеде в Праге в 1930-е годы Н. С. Трубецкой. Он тоже ничего не пил, буквально ничего. Возможно это было заповедью русского офицерства.

В семье Толстого я познакомился и с И. Н. Голенищевым-Кутузовым, чей предок был командующим во время наполеоновских войн. Как историк он занимался славянским барокко. О нем рассказывали, что однажды, во время его командировки в Ленинград, его вдруг срочно попросили покинуть гостиницу из-за партийной конференции. Голенищев-Кутузов пошел к директору отеля, в котором, кстати, повесился С. Есенин, и сказал, что если его не оставят в покое, он пойдет ночевать под памятником своему предку, что стоял недалеко от отеля.

С Д. С. Лихачевым я познакомился, когда мой коллега, русист Радегаст Паролек был послан на четыре года учиться в СССР. Их группа ехала в одном вагоне, и рассказывают, что, когда они оказались на русской территории, то стали целовать перрон.

В Советском Союзе Паролек подружился с Лихачевым. Когда тот приехал в Прагу, Паролек сразу же связал меня с ним. Я хорошо узнал Лихачева, а когда в августе 1968 г. дело дошло до советской оккупации, Лихачев в тот же день послал мне открытку, в которой извинялся за это, открытка пришла ко мне в Прагу через три дня. Это был мужественный поступок.

Лихачев мог быть и резким, например, когда написал в вечернюю газету Ленинграда статью против вырубки аллей. Он принимал участие в пражском съезде славистов в 1968 г., а на братиславский съезд 1993 г. уже не приехал. Последний раз он был в Праге, по-моему, в 1991 г. с лекцией в Литературоведческом обществе, которым я руководил. В начале 1990-х годов я приветствовал на его заседании блестящего тартуского семиотика Ю. М. Лотмана, который рассказывал о поэтике пространства и городской архитектуре. Оба они, Д. С. Лихачев и Ю. М. Лотман, к сожалению, вскоре скончались.

Перевод Л. Н. Будаговой

Permanent link to this publication: