Настоящая статья представляет собой выборочный обзор работ, посвященных категории эвиденциальности (далее - КЭ) в балканских языках. Из соображений места приходится ограничиваться обзором наиболее важных и наиболее новых работ, что задает некоторую фрагментарность описания. Впрочем, это компенсируется ссылками на подробные обзоры литературы, выполненные в прошлом. В качестве определения КЭ принимается следующее, данное А. Айхенвальд: "Эвиденциальность - это лингвистическая категория, исходное значение которой - (указание на. - М. М.) источник информации" [1. P. 3]. Проблематика КЭ будет рассматриваться в приложении к трем из входящих в балканский языковой союз (далее - БЯС) языкам: болгарскому, македонскому и албанскому.

В последнее время наблюдается "взрыв интереса" к теме эвиденциальности, что проявляется сразу в нескольких направлениях.

Во-первых, типологический анализ обнаруживает присутствие КЭ на грамматическом уровне все в большем количестве языков, генетически значительно удаленных друг от друга (в четверти известных на сегодняшний день, по подсчетам А. Айхенвальд).

Во-вторых, значительно расширяется круг категорий, прямо или косвенно связываемых с КЭ. Теперь, помимо конклюзивности, эпистемической модальности и других традиционно связываемых с КЭ категорий, в это список входят императив, хортатив, юссив, оптатив, прохибитив, конъюнктив и многие другие (см., например, список в [2. С. 91]). В более поздних описаниях балканских языков стали использоваться и другие термины, учитывающие функционирование КЭ в текстах, например адмиратив-комментатив [3 - 5], аудитив [6], имперцептивная модальность [7], медиатив [8], конфирматив [9] и др. По-видимому, попытки раздробить КЭ на массу атомарных категорий обусловлены разными прочтениями текстов (в семиотическом смысле): это приводит к тому, что количество разных категорий (и, соответственно, терминов для их обозначения) приближается к количеству случаев употребления КЭ, что вызывает предположение о ее принципиальной субъективности. Как кажется, из создавшегося положения можно найти выход, если двигаться в другую сторону - рассмотреть КЭ в семиотическом пространстве текста и попытаться най-

Макарцев Максим Максимович - аспирант Института славяноведения РАН.

ти те общие принципы, которыми руководствуется говорящий при своем субъективном выборе форм КЭ.

Получение информации через посредника, "из вторых рук" - всего лишь один из видов КЭ. Представляется, что здесь уместнее говорить о частном случае оппозиции засвидетельствованности/незасвидетельствованности, которая пронизывает глагольные системы албанского, болгарского и македонского языков. Поэтому я остановлюсь на терминах свидетельские формы (СФ) и несвидетельские формы (НСФ)¹. Оппозиция СФ/НСФ прежде всего реализует значение конфирмативности/неконфирмативности ("подтвердительности", англ. confirmativity); на следующем уровне выделяются более частные категории адмиративности, дубитативности, конклюзивности, репортативности, эвиденциальности, эпистемической модальности². В центре внимания в данной работе прежде всего КЭ.

В кругу проблематики БЯС актуальны следующие вопросы: какова семантика НСФ в болгарском, македонском и албанском? каковы их функции в тексте? каков источник КЭ: заимствование ли это или результат конвергенции? насколько правомерно считать КЭ балканизмом?

Прежде всего попытаемся изложить историю вопроса в хронологическом порядке. Ее можно представить как цепь последовательных приближений к сути проблемы. На настоящий момент есть несколько общих обзоров по истории исследований эвиденциальности, последний из известных мне сделан А. Айхенвальд в книге "Эвиденциальность" [1]. В связи с этим здесь я конспективно указываю только некоторые основные вехи.

История изучения КЭ в Европе и Северной Америке насчитывает около сотни лет. Хотя языки, имеющие морфологические показатели КЭ, издавна известны европейским исследователям, долгое время они рассматривались сквозь призму европейского восприятия. Неудивительно, что КЭ не привлекала к себе внимания: в грамматике "усредненного языка Европы" (Standard Average European) для нее просто нет места. Только после серьезного обращения к экзотическим языкам стало понятно, что список возможных грамматических категорий не должен ограничиваться материалом европейских языков. А. Айхенвальд считает, что первым в западной науке поднимает вопрос об обязательном маркировании источника информации работа Франца Боаса, который обнаружил в индейском языке квакиутль четыре суффикса, указывающие на источник информации [14. Р. 443]. Это позволяет ей начать изложение истории современных исследований КЭ с его работы [1. Р. 12]. В то же время, З. Генчева справедливо указывает, что ошибкой было бы считать, будто изучение КЭ началось в Америке в 1911 г., и приводит, помимо работ

¹ Безусловно, НСФ могут употребляться и при описании лично засвидетельствованных событий. Но, во-первых, если мы исходим из семантической маркированности в балканославянских языках свидетельских форм и немаркированности НСФ, маркированный член оппозиции может выступать только в определенных контекстах, в то время как немаркированный может встречаться практически везде. Во-вторых, оппозиция по засвидетельствованности/незасвидетельствованности должна восприниматься в первую очередь как прагматическая категория, и в таком случае важно будет не то, было ли действие на самом деле засвидетельствовано, а то, как его изображает говорящий, что в конечном итоге возвращает нас в сферу семиотических оппозиций и эффекта остранения.

² О связи этих категорий в болгарском языке см. новые работы [10 - 13].

А. Дозона, Ю. Трифонова, Б. Цонева, работы некоторых исследователей девятнадцатого века, где КЭ присутствует, не будучи названной явно [15. Р. 14]). Термин "засвидетельствованность" (evidential/evidentiality) в его современном значении восходит к хрестоматийной работе Р. Якобсона "Шифтеры, глагольные категории и русский глагол" (1957; русский перевод см. [16]). Одной из важнейших вех в истории изучения КЭ стал сборник "Эвиденциальность: Лингвистическое кодирование эпистемологии" под редакцией У. Чейфа и Дж. Николс [17]. Эвиденциальность рассматривалась в статьях сборника среди прочего в аспекте ее дейктической природы (что наметило подход к определению места КЭ в пространстве текста и в модели мира), в филогенезе детской речи, в ментальном пространстве, в ритуальной речи. Следующие важные события - выход в 1996 г. сборника под редакцией З. Генчевой "Опосредованное выражение" [15], в 2000 г. - сборника под редакцией Л. Йохансона и Б. Утас "Эвиденциальность в тюркских, иранских и соседствующих с ними языках" [18], в 2003 г. - сборника "Исследования по эвиденциальности" под редакцией А. Айхенвальд и Р. М. У. Диксона [19] и в конце 2007 г. - сборника "Эвиденциальность в языках Европы и Азии" под редакцией В. С. Храковского [20].

Главным событием последнего времени в изучении эвиденциальности стал выход монографии А. Айхенвальд "Эвиденциальность" [1]. Книга разделена на 10 глав. Ее цель - представить функционально-типологический обзор грамматической эвиденциальности в языках мира. А. Айхенвальд выделяет следующие семантические параметры КЭ, релевантные для типологического взгляда на КЭ в языках мира: визуальность (visual), сенсорность (sensory), инференциальность (inference), конклюзивность (assumption), репортативность (hearsay) и цитативность (quotative). Так задается сетка семантических параметров эвиденциальности, которую можно корректировать для каждого языка с учетом его индивидуальных особенностей и которая может служить основанием для сравнения. Эвиденциальные системы классифицируются соответственно распределению семантических параметров КЭ на уровне грамматики. Славянские языки, входящие в БЯС, относятся к типу A1, где грамматически разграничивается только первичная и непервичная информация. К этому состоянию они пришли от типа A2 (непервичная информация vs. 'иное'), изначально же КЭ была в них эвиденциальной стратегией (см. [1. Р. 40; 21. Р. 212]). Албанский язык относится к типу A2 (непервичная информация vs. 'иное') [1. Р. 288].

А. Айхенвальд вводит разграничение между эвиденциальностью и эвиденциальными стратегиями (эвиденциальными расширениями) иных грамматических категорий, что в типологическом плане позволяет проводить более строгое разграничение между теми языками, в которых есть КЭ, и теми языками, где ее нет. Чаще всего эвиденциальные оттенки значений развивают грамматические категории, применимые к нереальным или потенциальным событиям, при этом на их основе может или развиться особая система эвиденциальных маркеров, или же они останутся эвиденциальными стратегиями (в терминологии А. Айхенвальд: они получат эвиденциальное расширение). При использовании КЭ говорящий руководствуется прежде всего прагматикой. Переключение с НСФ на СФ создает эффект присутствия, а возврат к НСФ вводит то, что автор называет "ремарка в сторону, основанная на предыдущем опыте". Перекличка разных типов эвиденциальных форм придает тексту полифоничность. Обязательность использования КЭ заставляет быть точным

при указании источника информации и подчеркивает важность знания о нем. Собственно, рассмотрение КЭ в пространстве текста открывает новые возможности, которые лежат за рамками книги А. Айхенвальд как лингвистического исследования.

В современной балканистике наиболее систематический вклад в исследование КЭ на балканском и смежном материале внес В. А. Фридман. Основной его тезис был сформулирован следующим образом: оппозиция СФ/НСФ маркирует не "источник информации или засвидетельствованность, но скорее отношение говорящего" [22. Р. 185], из чего следует, что такие термины, как эвиденциальность или инференциальность не описывают рассматриваемое явление во всей полноте. Термины, которые он предлагает использовать вслед за Г. Аронсоном [23. Р. 87] (см. [9. Р. 1]) - конфирмативность/неконфирмативность (confirmative/non-confirmative). Он экстраполирует на македонский язык тезис Аронсона о том, что в болгарском в оппозиции СФ/НСФ свидетельские формы маркированы как несущие в себе личное подтверждение говорящим сообщаемой информации [23. Р. 87], что в дальнейшем позволит ему прийти к сопоставлению балканославянских языков (далее - БсЯ) и албанского по признаку маркированности одного из членов оппозиции СФ/НСФ (в албанском языке маркированы несвидетельские формы) [24. С. 125 - 126]. По вопросу о системе болгарских НСФ В. А. Фридман придерживается следующего мнения: наличие или отсутствие вспомогательного глагола в форме третьего лица в парадигме перфекта не является основанием для того, чтобы говорить об особых формах пересказа, которые отличались бы от перфекта: скорее всего, в опущении вспомогательного глагола проявляется стремление к полной его потере, общее для всех славянских языков, но пока еще рано говорить о том, каким правилам подчиняется использование вспомогательного глагола в болгарском языке на современном этапе [22. Р. 176 - 177] (на этот вопрос отвечает Г. Филдер: присутствие или отсутствие вспомогательного глагола есть прагматическое средство, показывающее нарративную перспективу - соответственно приближенность/отдаленность (см. [25; 26]). Истоки оппозиции СФ/НСФ в албанском, болгарском и македонском языках могут быть объяснены двумя способами: либо как следствие сужения сферы употребления синтетических форм прошедшего определенного (аориста и имперфекта) до контекстов, в которых говорящий берет на себя ответственность за передаваемую информацию, либо как проявление широко распространенного процесса приобретения формами перфекта несвидетельских значений из-за того, что они указывают не на особенности протекания действия в прошлом, а на его следы в настоящем [22. Р. 179].

Обратимся к истории изучения НСФ и их значений в балканских языках.

Значение несвидетельских форм

Албанские НСФ

Разные исследователи дают разное количество форм в албанской парадигме НСФ, от двадцати (столько приводит в своей грамматике (К. Кристофориди [27]) до шести (Ш. Демирай [28]). Попытавшись избежать как чрезмерного расширения (за счет диалектных форм и форм, незарегистрированных в текстах), так и сужения круга НСФ, А. П. Сытов выделяет следующие НСФ в

современном албанском языке: индикатива - 1) настоящего времени (shkruакат)³; 2) имперфекта (shkruakesha), 3) перфекта (paskam shkruar), 4) плюсквамперфекта (paskesha shkruar); конъюнктива - 5) имперфекта (te shkruakesha) и 6) плюсквамперфекта (te paskesha shkruar); условного наклонения -7) настоящего (do te shkruakesha) и 8) прошедшего времени (do te paskesha shkruar)⁴ [4. С. 95 - 96].

НСФ албанского языка и особенности их значения привлекли внимание исследователей гораздо раньше, чем была открыта КЭ. Первыми, кто выделил особые формы "наклонения удивления" (совр. алб. menyre habitore) в албанском языке, были О. Дозон [29] и К. Кристофориди [27]. "Это определение неизменно повторялось и в последующих грамматических описаниях, причем с минимальным количеством примеров" [5. С. 171 - 172]. Лишь в 1948 г. М. Ламберц отмечает, что "адмиратив передает живую заинтересованность рассказчика или говорящего в действии, обозначенном глаголом. Он проявляется поэтому в грубоватых описаниях (например, в народных песнях), в возгласах радости и удивления, в заверениях, и охотно используется в народной речи" [30. S. 40] (цит. по [5. С. 172]). Важной вехой в изучении албанских НСФ стали работы А. Шмауса и В. Фидлера во второй половине 1960-х годов. А. Шмаус [31] проанализировал большое количество примеров употребления НСФ из литературных и фольклорных текстов и выделил ряд их существенных семантических компонентов: неожиданность действия, субъективную реакцию говорящего, недоверие к сообщаемому факту и его внутреннее неприятие. Это показало, насколько сложной является семантика данных форм. Следствием работы Шмауса стало ясное осознание того, что термин адмиратив не описывает албанские НСФ во всей полноте. Сравнивая албанские и балканославянские НСФ, Фидлер приходит к выводу, что в албанском языке НСФ едва ли имеют своим основным значением эвиденциальность, хотя в ряде случаев в их значении присутствует и пересказывательный элемент (что было существенно новым моментом в исследовании этих форм в албанском языке). По большому счету, в БсЯ ситуация сходная, но если в них в качестве первичного значения принимается репортативность, а адмиративность - как производное, то в албанском ситуация обратная (см. [3. Р. 369]). Парадоксальным образом речь о репортативной семантике албанских НСФ зашла только через 80 лет после их первого научного описания, не без влияния работ, посвященных генетически иному языковому материалу.

Ш. Демирай считает, что албанский адмиратив возводится к перфекту как формально, так и семантически и указывает, что свет на историю албанского адмиратива дописьменного периода и особенности формирования этой категории может пролить балканистическое рассмотрение проблемы [28. С. 48]. В своих дальнейших работах он описывает основные значения албанских НСФ и правила их употребления [32 - 34].

А. П. Сытов также полагает, что албанские НСФ передают значения адмиративности и репортативности, и выделяет их основные значения в тексте. Он приходит к выводу, что адмиративность и репортативность "следует признать

³ Привожу только формы первого лица единственного числа, все остальные формы можно образовать на ее основе.

⁴ Здесь приведены только формы действительного залога, для каждой из них есть соответствующая форма возвратно-страдательного залога.

частными, контекстуально обусловленными проявлениями некоего единого семантического комплекса" со значением неочевидности и незасвидетельствованности [4. С. 369]. Первичным значением этого комплекса в диахронии следует признать именно репортативность, а адмиративные значения признаются вторичными, развившимися в результате перехода от нейтрального пересказа к пересказу оценочному.

А. В. Десницкая исследует семантику албанских НСФ на основе их употребления в народно-разговорной речи и в устной народной поэзии. Вслед за Фидлером А. В. Десницкая выделяет два спектра значений НСФ: адмиративное и репортативное. "В широком контексте повествования употребление адмиративных форм служит средством выделения факта, обладающего, с точки зрения рассказчика, особой значимостью"; адмиратив - "грамматико-стилистический показатель, с помощью которого акцентируется значимость этой информации" [5. С. 178]. В поисках возможной семантической основы создания данной особой стилистико-грамматической категории Десницкая приходит к литературоведческому понятию "остранение", когда говорящий подходит к содержанию своего сообщения как бы со стороны, в чем выражается особая позиция отчужденности говорящего по отношению к сообщению. Это выражается в эмфатическом выделении причастия, что истолковывается как "объективация, выдвижение на первый план основного признака, выраженного глагольной формой в составе сказуемого" [5. С. 185]. В дальнейшем она обратилась к рассмотрению албанских НСФ несколько под другим углом, о чем подробнее будет сказано ниже.

В грамматике Г. И. Эйнтрей адмиратив определяется как "наклонение, выражающее реакцию говорящего ... на неожиданное для него событие, действие, известие, состояние" [35. С. ПО]. Г. И. Эйнтрей выделяет следующие модальные значения адмиратива: выражение положительных эмоций говорящего; отрицательных эмоций; неуверенности, сомнения в сообщаемом (как частный случай этого значения выделяется передача информации с чужих слов - в этом случае модальность может быть совсем неявной).

В работе Ж.-Л. Душе и Р. Пэрнаска сделана попытка нового подхода к проблеме албанских НСФ. На основе анализа употреблений НСФ авторы делают вывод: общий семантический компонент во всех их употреблениях - это то, что утверждение "навязано рассказчику, и, стало быть, не вытекает самопроизвольно из его намерения. Он не дает в отношении него (непосредственных) гарантий" [36. С. 42].

Болгарские НСФ

В современном болгарском языке традиционно постулируется система НСФ, изоморфная системе СФ. Подытоживая опыт исследования КЭ в болгарском, Ив. Куцаров в 1984 г. составил список из 18 возможных в болгарском языке НСФ: индикатив - 1) имперфект/настоящее время (пишел съм, пишел)⁵, 2) аорист (писал съм, писал), 3) перфект/плюсквамперфект (бил съм писал, бил писал), 4) будущее/будущее в прошедшем (щял съм да пиша, щял да пи-

⁵ По устоявшейся традиции из всей личной парадигмы каждой из болгарских форм приводится только форма 1 л. ед. ч. (по которой восстанавливаются формы 1 л. мн. ч. и 2 л. ед. и мн. ч.) и 3 л. ед. ч., по которой восстанавливается форма 3 л. мн. ч. Исключения оговариваются.

ша), 5) будущее предварительное/будущее предварительное в прошедшем (щял съм да съм писал, щял да е писал); императив - 6) простой императив (нека (да) съм пишел, нека (да) пишел), 7) дубитативный императив (да съм бил пишел, да бил пишел); оптатив - 8) имперфект/настоящее время (писвал съм, писвал), 9) дубитативный имперфект/настоящеее время (бил съм писвал, бил писвал - эти формы нигде не были засвидетельствованы, что порождает у Ив. Куцарова сомнения в их существовании); конклюзив - 10) имперфект/настоящее время (бил съм пишел, бил пишел - эти формы также выражают дубитатив имперфекта/настоящего времени индикатива), 11) будущее/будущее в прошедшем (щял съм бил да пиша, щял бил да пише - эти формы также выражают дубитатив будущего/будущего в прошедшем индикатива), 12) будущее предварительное/будущее предварительное в прошедшем (щял съм бил да съм (бъда) писал, щял бил да е (бъде) писал - эти формы также выражают дубитатив будущего предварительного/будущего предварительного в прошедшем индикатива)⁶ [37. С. 7 - 17].

Очевидно, что при создании этой, казалось бы, стройной системы пришлось столкнуться с немалыми трудностями. Дело в том, что формальные различия между СФ перфекта и НСФ аориста сводятся только к наличию/отсутствию вспомогательного глагола в третьем лице и невозможностью/возможностью использования причастия прошедшего времени несовершенного вида. Ряд исследователей ставят под сомнение обоснованность разделения этих двух парадигм (см., в частности, [9; 38]). Трудности усугубляются и тем, что формы перфекта (со вспомогательным глаголом в третьем лице) также могут употребляться как НСФ в значении 'факт, услышанный от других и не вызывающий сомнений'.

Помимо нейтрального пересказывания, в болгарском языке существуют формы так называемого недоверчиво-неодобрительного пересказывания (дубитатив), которые выражают значение полной недостоверности пересказываемой информации (с точки зрения говорящего). Их можно охарактеризовать как "пересказ НСФ", сравни писах, писа (СФ аориста) - писал съм, писал (НСФ) - бил съм писал, бил писал (дубитатив). В этом ряду каждая последующая форма образуется путем добавления нового вспомогательного глагола. Многие носители болгарского языка шутят по этому поводу, говоря, что в болгарском существует еще одна форма, неизвестная школьным учебникам - "прошедшее незапомненное" (минало незапомнено), приводя такой пример (впервые я это услышал от преподавательницы из Софии; как выяснилось позже, эта шутка известна также и в Велико-Тырново, причем не только преподавателям): Бил съм се бил напил (Я якобы напился).

Если говорить о разработанности, то из рассматриваемых языков в свое время больше всего повезло болгарскому. По болгарским НСФ существует несколько обзоров литературы. Прежде всего, подробно рассматривает всю предшествующую историю исследований Е. И. Демина [39]. В 1989 г. Т. Н. Молошная сделала обзор литературы, существовавшей на тот момент [40. С. 63 - 73]. Наиболее подробно рассматривает литературу, посвященную КЭ, Ив. Куцаров [10. С. 262 - 327]. Последний по времени обзор - в работе [11]. Очевидно,

⁶ Под 13-м номером Ив. Куцаров рассматривает устаревшие формы типа ще съм пишел, ще пишел, равные по значению формам из п. 4 и нерелевантные для настоящей классификации. Под номерами с 14 по 18 идут формы страдательного залога.

что лучше всего освещены более ранние, "классические" работы, поэтому здесь хотелось бы уделить больше внимания позднейшим исследованиям.

Причастие прошедшего времени несовершенного вида и некоторые из форм, в которых оно используется, отмечается впервые в грамматике братьев Цанковых [41]. В течение второй половины XIX в. в разных грамматиках появлялись объяснения этих форм; ближе всего к семантике КЭ подошел Ал. Теодоров-Балан, который указывал, что НСФ употребляются для пересказывания информации, полученной от других людей [42]. Он стал защитником идеи о том, что НСФ являются формами особого пересказывательного наклонения в болгарском языке. В 1905 г. выходит работа И. Трифонова [43] где впервые проводится различие между конклюзивностью и репортативностью в НСФ. По поводу статуса НСФ И. Трифонов замечает, что КЭ необходимо считать отдельной категорией наравне с видом и наклонением. Б. Цонев [44] рассматривал КЭ через оппозицию определенных/неопределенных форм, которая, по его мнению, пронизывает всю болгарскую грамматику; соответственно, НСФ представляют собой неопределенные глагольные формы, а СФ - определенные. Первый, кто обнаруживает адмиративный компонент в болгарских НСФ, - Г. Вейганд [45]. Основным трудом по грамматике болгарского языка первой половины XX в., значительно повлиявшим на болгарскую грамматическую традицию, была "Грамматика болгарского языка" Л. Андрейчина [46] (русский перевод см. [47]). В ее основу лег ряд положений, впервые выдвинутых Л. Андрейчиным в опубликованной на польском языке диссертации [48]). В ней среди прочих грамматических категорий глагола (время, лицо, число, залог и т.д.) выделен "способ выражения". Согласно формулировке Андрейчина, в болгарском языке есть две особые оппозиции: пересказанное/непересказанное действие и подтвержденное/неподтвержденное действие. Обосновывая существование категории пересказа, Л. Андрейчин исходит из того, что грамматическая категория должна иметь материальное выражение в существовании особых форм, не синонимичных формам других категорий, и указывает на НСФ как на выражение категории пересказа. Различие между ними и перфектом усматривается в опущении вспомогательного глагола 3 л. е/са. В качестве источника противопоставления НСФ и СФ указывается оппозиция в рамках отдельной глагольной категории: способ высказывания (начин на изказване), внутри которого существует два полюса - личное (прямое) высказывание и пересказывание. В значении НСФ Л. Андрейчин не находит оттенка недоверия - по его мнению, недоверие передают только формы дубитатива. Позднее он принял точку зрения Ал. Теодорова-Балана и стал рассматривать КЭ как одно из наклонений, что нашло отражение в написанном им разделе академической грамматики болгарского языка 1983 г. [49. С. 351 - 371].

Ю. С. Маслов [50. С. 269; 51. С. 192 - 193, 270 - 278] считает, что НСФ - формы особого пересказывательного наклонения. Он систематизирует болгарские НСФ по иному принципу, чем это делает Л. Андрейчин, справедливо считая, что об отдельных НСФ можно говорить, только если они зарегистрированы в текстах и имеют формальные различия между собой. В отношении статуса НСФ он разделяет мнение Андрейчина и считает их формами особого пересказывательного наклонения.

Е. И. Демина считает, что общий семантический признак КЭ - вторичность информации о действии. Она указывает на основную проблему в изучении болгарской КЭ (собственно, этот вывод не теряет своей актуальности и для

многих последующих работ, и для албанской и македонской КЭ): "Многие авторы, пытаясь определить это значение, в действительности подменяют его более или менее полной характеристикой наиболее распространенных случаев употребления пересказывательных форм" [39. С. 333]⁷. По вопросу о статусе КЭ Е. И. Демина занимает компромиссную позицию: она считает КЭ вторичным сверхнаклонением, справедливо критикуя концепцию Ал. Теодорова-Балана, но в то же время не порывая с авторитетной болгарской грамматической традицией.

Настоящим событием в болгаристике стал выход в 1984 г. монографий Ив. Куцарова [37] и Г. Герджикова [53]. Г. Герджиков выделяет в современном болгарском языке на основании пересечения двух семантических сфер - субъективности/несубъективности и пересказанности/непересказанности четыре способа передачи действия, оппозиция между которыми образует грамматическую категорию "модус высказывания". Редуцированность парадигмы НСФ по сравнению с соответствующей парадигмой СФ объясняется через принцип компенсации: для устранения избыточности семантических противопоставлений устраняется противопоставление относительных/абсолютных времен.

Последняя по времени работа Ив. Куцарова "Теоретическая грамматика болгарского языка. Морфология" [10] представляет собой компендиум достижений болгаристской научной мысли за последние два столетия. КЭ уделяется далеко не последнее место, ей и ее месту в грамматической системе уделено почти восемьдесят страниц - автор обощает итоги своей работы над КЭ за последние 20 лет (см. [37; 54]). По мнению Куцарова, на уровне морфологии НСФ выражают вторичность информации о действии и характеризуют отдельную морфологическую категорию: вид высказывания (соответственно пересказывание vs. непересказывание).

Статья З. Генчевой [8] носит обзорный характер и обосновывает применение к болгарскому языку французского термина mediatif (сравни франц. mediate 'опосредованный'). Она считает, что различные употребления болгарских НСФ указывают на роль посредника, которую берет на себя говорящий, что находит отображение в различных повествовательных регистрах. Это оправдано возведением болгарских НСФ к перфекту, статус которого, по мнению З. Генчевой, придется пересмотреть после того, как будет получен ответ на вопрос о связи значений НСФ и перфекта. В этом же сборнике опубликована и статья Ж. Фейе, где в типологической перспективе рассматриваются значения болгарских НСФ и ообенности их системы в разных регистрах (рассказ об исторических событиях; священная история; пересказ после глаголов речи; предположение).

Одной из наиболее близких по времени к нам работ является монография А. Левин-Штайнманн "Легенда о болгарском ренарративе: значение и функ-

⁷ Сравни это с замечанием, сделанным более чем тридцать лет спустя: "Анализ КП (категории пересказа) ведется изнутри вовне, т.е. индуктивно: набор употреблений КП устанавливается, исходя из материала. При этом нередко отдается предпочтение редким и интересным примерам. Частота встречаемости указывается приблизительно или не указывается вообще, что может привести к некоторому перекосу в оценке КП, как в системе языка, так и - особенно - в речи. Результаты такого рода описаний, при всей их неоспоримой ценности, приводят к тому, что семантическая шкала КП почти совпадает со списком примеров или, во всяком случае, зависит от них чрезмерно" [52. С. 152].

ции л-форм без вспомогательного глагола" [55]. Монография включает в себя богатый материал и поднимает вопросы, обычно не рассматривающиеся в связи с НСФ. Так, в начале книги приводится подробнейший список значений, которые могут иметь НСФ: собственно ренарратив, конклюзив, адмиратив, а также значительно менее часто выделяемые имперцептив, констатация состояния и оптатив. В качестве инвариантного значения НСФ принимается констатация состояния, поскольку она отличает рассматриваемые формы от всех остальных форм болгарского глагола, в частности перфектных и других, а все прочие значения, передаваемые НСФ, могут выражаться и иными формами. По вопросу о статусе КЭ А. Левин-Штайнманн придерживается точки зрения, сходной с высказанной Г. Филдер и активно поддерживаемой В. Фридманом: в болгарском языке КЭ не является отдельным наклонением.

Статья Р. Ницоловой [11], которую по объему можно было бы назвать монографией, не будь она опубликована в сборнике, носит обобщающий характер и может служить прекрасным и точным описанием системы эвиденциальности болгарского языка. Р. Ницолова исходит из того, что эвиденциальность в болгарском языке - специфическая грамматическая категория, тесно связанная с эпистемической модальностью и адмиративностью, представляющая собой модализированную эвиденциальную систему. С точки зрения номенклатуры, в болгарском эвиденциальность вместе с модальностью и адмиративностью входит в большую гиперкатегорию информация говорящего о передаваемой им информации. В рамках КЭ выделяются четыре вида форм: индикатив, конклюзив, ренарратив и дубитатив. Ницолова разделяет их при помощи нескольких дихотомий (подобно тому, как это делал в свое время X. Вальтер [56. С. 7]). Значение форм КЭ (в терминологии Ницоловой, эвиденциалов) описывается при помощи терминов когнитивной науки пресуппозиция (например, "я знаю, что p") и ассерция (например, "я утверждаю, что p"), что вносит четкость в истолкование примеров. Каждой из субкатегорий эвиденциальности посвящается особое место в статье (при этом обобщается опыт монографий Ив. Куцарова [37; 54] и К. Алексовой [57]). Помимо когнитивной, дается и типологическая характеристика, классифицируются употребления КЭ в различных речевых актах и в различных повествовательных регистрах. Описаны и лексико-семантические средства КЭ, впрочем, без особой спецификации, которую давал в свое время Ив. Куцаров (см., например, [37. С. 55 - 64], там же см. и библиографию; из новейших исследований см. [58]). Статья действительно дает очень четкую картину, если отвлечься от формальной стороны, а именно, общего происхождения форм всех четырех субкатегорий и их значительного сходства между собой и с другими формами (например перфекта). К сожалению, при рассмотрении вопроса о наличии/отсутствии вспомогательного глагола в третьем лице и видам л-причастий, используемых при образовании форм, Ницолова не обращается к работам И. Рот ([59], где показывается факультативность вспомогательного глагола) и Г. Филдер ([25; 26], в которых вводится понятие нарративной перспективы), поэтому из ее изложения можно предположить, будто этот вопрос попросту не ставился.

Последнее, на чем хотелось бы остановиться в этом разделе - это очередной номер "Weiner Slawistischer Almanach", который на момент написания данной статьи готовился к печати. Он посвящен лексическим способам выражения эвиденциальности в языках мира. Болгарскому материалу в нем посвящены три работы. Статья В. С. Храковского [13] носит обзорный характер и

скорее вводит в болгаристическую проблематику (в ней рассматривается связь КЭ и эпистемической модальности в болгарском и русском языках). Статья П. Кехайова [12] посвящена взаимосвязи НСФ с лексическими показателями КЭ и эпистемической модальности (на материале болгарского и эстонского языков). Существенно важным представляется то, что автор разграничивает аналитическое и холистическое прочтение случаев одновременного употребления лексических и грамматических маркеров. Это позволяет показать, как в зависимости от контекста НСФ могут менять свое значение. В моей работе в этом же сборнике [58] анализируются некоторые лексические показатели эвиденциальности и их влияние на семантику НСФ. При анализе различных контекстов с лексическими и грамматическими показателями поднимается тема, которой до сих пор не уделялось должного внимания в литературе (в этой же статье см. и библиографию): так называемый двойной пересказ ("он сказал, что ему сказали, что...") и значения, которые в нем получают различные формы. Во вторичном пересказе эвиденциальный компонент значения НСФ остается нереализованным, а на первый план выходит эпистемический компонент.

Македонские НСФ

В македонском литературном языке выделяются НСФ индикатива - 1) настоящего времени/имперфекта: сум правел, правел; 2) аориста/перфекта I: сум направил, направил; 3) будущего/будущего в прошедшем: ке сум правел, ке правел; 4) перфекта II/плюсквамперфекта II: сум имал правено (направено), имал правено (направено); 5) будущего предварительного: ке сум имал (на)правено, ке имал (на)правено; конъюнктива - 6) "да-конструкций": да сум правел (направел), да правел (направел); да сум имал направено, да имал направено [60. С. 217 - 218].

В своей "Грамматике македонского литературного языка" [61] (первое издание - 1952 г.) Бл. Конеский связывает понятие определенных/неопределенных времен (аорист/имперфект vs. перфект) македонского языка с понятием "способ сообщения" (начинот на соопштувафето). По его мнению, "определенность есть признак непосредственно увиденного и таким же образом переданного действия, а неопределенность - признак действия пересказанного" [61. С. 464], хотя термины "пересказанность", "пересказанное действие" (прекажаност, прекажано дуjство), по его мнению, лучше передают сущность явления.

"Грамматика македонского литературного языка" Г. Ланта [62] была первой работой, посвященной македонскому литературному языку, доступной для англоязычного читателя. Г. Лант связывает формы перфекта и НСФ и вводит важное уточнение: при использовании НСФ верность высказывания ставится под вопрос. Противопоставление двух аспектов в грамматике Ланта определяет большую часть глагольных форм: при них каждый раз дается

⁸ Сама Р. П. Усикова не считает да-конструкции особым наклонением, поскольку в македонском они отличаются от соответствующих форм индикатива только наличием частицы да. Тем не менее, поскольку в албанском языке формы индикатива и конъюнктива различаются, в данной статье болгарские и македонские да-конструкции также рассматриваются в качестве отдельного наклонения - конъюнктива.

уточнение, является ли действие засвидетельствованным (witnessed) (или, например, "живо представленным", vividly conceived), или же воспринимаемым как отдаленное во времени или реальности (action viewed as distanced in time or reality). Значение перфекта, некогда основное для рассматриваемых форм, Лант рассматривает в контексте удаленности. Основное значение перфекта в плане синхронии, по его мнению, передается перфектом II (имам напитано, има напитано), в то время как формы перфекта I (сум пишел, пишел), из-за его синонимичности с НСФ аориста, могут иметь двойное прочтение. Македонские НСФ, относимые к разному временному плану, могут выражать большую или меньшую степень недоверия к сообщаемой информации.

В работах Р. П. Усиковой в центре внимания, помимо всего прочего, место НСФ в рамках македонской грамматической системы, прямая и косвенная речь и "модальность достоверности". Р. П. Усикова весьма осторожна в отношении КЭ и предлагает определение "пересказывательные модально-темпоральные формы", представляющие "особую модальную категорию, которая показывает, чье сообщение о событии (чью информацию) передает говорящий - свое или чужое" [60. С. 217]. Редуцированность парадигмы НСФ по сравнению с соответствующей парадигмой СФ объясняется через совпадение ориентационного момента с моментом речи. Усикова выделяет несколько видов употребления НСФ, которые формально не противопоставляются друг другу: 1) "нейтрально-доверчивый пересказ"; 2) адмиратив; 3) дубитатив. Основную роль при выборе между СФ и НСФ играет признак достоверности. В македонском языке разные НСФ по-разному относятся к оппозициям по засвидетельствованности/незасвидетельствованности и достоверности/недостоверности, поэтому ряд форм имеет ограниченное употребление (мотивированное тем, какая грамматическая категория выступает на первый план: репортативность, адмиративность или дубитативность). Так, при "нейтрально-доверчивом пересказе" настоящее, будущее, императив и да-конструкции не заменяются на соответствующие НСФ, поскольку они нейтральны по признаку засвидетельствованности (соответственно достоверности) действия. Адмиратив рассматривается как "экспрессивно-модальное употребление формы пересказа в несобственной функции" [60. С. 221].

О. Мишеская-Томич в своих работах [63; 64] рассматривает македонские НСФ в балканистическом аспекте и сравнивает различные средства выражения НСФ в языках БЯС. З. К. Шанова справедливо указывает, что "аудитив и адмиратив - семантические категории, которые лишь частично имеют самостоятельное морфологическое оформление" [6. С. 245] и предлагает рассматривать их по отдельности. Их самостоятельный по отношению к перфекту и друг друга статус мотивируется, во-первых, понятием "временного сдвига" по отношению к перфекту и, во-вторых, различием в значении. Ф. Фичи описывает македонский перфект как "большую рамку, внутри которой имеют место различные феномены" [65. С. 67] (имеются в виду различные модально-темпоральные оттенки, а также оппозиция по засвидетельствованности/незасвидетельствованности, которые могут реализовываться в каждом конкретном случае). Не делается различия между собственно перфектом и НСФ; такие значения, как результатив, инференциал, репортатив рассматриваются в кругу значений македонского перфекта. На основании серьезного анализа ряда текстов Фичи приходит к выводу, что ЭМ имплицитно присутствует во всех случаях употребления македонского перфекта [65. С. 84].

Является ли категория эвиденциальности балканизмом?

Проблема отнесения КЭ к балканизмам неотделима от проблемы ее происхождения в каждом из языков БЯС. Если статус категории в рамках БЯС связан с синхронией и должен рассматриваться именно под этим углом, то происхождение - проблема диахронии. Материальная основа НСФ понятна - перфект, однако не вполне ясным остается путь от перфекта к НСФ. Возможно, болгарские НСФ перфекта были получены путем синтаксической компрессии ("синтаксическа кондензация" - термин Св. Иванчева [66. С. 88]). Для македонских НСФ не исключен тот же источник. Истоки албанских НСФ А. В. Десницкая ищет в эмфатическом использовании форм перфекта, когда на первое место выносилась наиболее значимая часть, в данном случае - (апокопированное) причастие: кат shkruar -> shkruakam.

Если источник КЭ в балканских языках ясен, а путь развития задан как минимум двумя точками (началом и концом пути от форм перфекта - к НСФ), то наибольшее количество вопросов вызывают причины развития КЭ (на первое место выходит не почему, а как). Является ли КЭ турцизмом, или она возникла в каждом из рассматриваемых языков независимо? Б. Цонев [44. С. 105 - 106] выразил первую точку зрения. Он указал на изоморфизм парадигмы НСФ турецкого и болгарского аористов. Его позицию разделяли Л. Андрейчин [46 - 48], К. Мирчев [67. С. 210], В. Георгиев [68. С. 47] и Р. Лёч [69. С. 181]. И. Трифонов считал КЭ чисто болгарским явлением [43. С. 169]. Предприняв исследование влахо-болгарских грамот XIV-XVI вв., К. Попов сделал следующий вывод: оппозиция СФ/НСФ возникла в болгарском языке еще до османского нашествия, но османотурецкий язык стал катализатором при их развитии в более поздний период [70. С. 19]. Е. И. Демина на основе исследования болгарских дамаскинов XVII в. относит истоки данной категории к более ранним периодам, потому что в дамаскинах это уже оформившаяся категория [71. С. 410]. По ее мнению, истоки КЭ следует искать в сложной ситуации многовековых языковых контактов на Балканском полуострове. В своей статье [72] она показывает возможные пути формирования болгарской КЭ (от адмиративных употреблений перфекта - как в современном албанском языке - к обозначению пересказанности). В. Косеская-Тошева на вопрос "Является ли турцизмом имперцептивная модальность в болгарском языке", вынесенный в заглавие статьи [7], дает уклончивый ответ: "Мнение о том, что имперцептивная модальность специфична лишь для турецкого языка и восточной группы южнославянских языков ... не является абсолютно правильным" [7. С. 73], приводя ряд фактов из южнославянской диалектологии и истории языка, которые показывают, что в славянских языках существовали условия для развития КЭ и вовсе необязательно принимать гипотезу о турецком влиянии. Г. Герджиков исключает влияние турецкого языка из-за многочисленных формальных различий между болгарской и турецкой системами НСФ и полагает, что КЭ возникла в болгарском языке к XII-XIII вв. [53. С. 259]. X. Бирнбаум также не дает однозначного ответа: "Нет полной уверенности и в том, что ... нарратив ... действительно имеет своим источником турецкий язык" [73. С. 40]. На основании сопоставления албанской и болгарской систем П. Асенова предполагает, что КЭ - результат самостоятельного развития балканских языков, а влияние турецкого языка на болгарский, если даже оно и имело место, сводилось к "стимулированию несвидетельских функций пер-

фекта" [74. С. 37]. Т. Н. Молошная отмечает, что в последнее время господствует компромиссная точка зрения: не исключается турецкое влияние (хотя двуязычность, например, болгар в эпоху османского ига не имела значительных размеров), но, с другой стороны, основным вниманием пользуются те средства и условия, при помощи которых в каждом из рассматриваемых языков могла возникнуть оппозиция СФ/НСФ [75]. Сходную позицию разделяют Р. Ницолова [11] и А. Левин-Штайнманн [55].

Можно ли считать КЭ балканизмом? Традиционно репортативность выделялась только в болгарском (и, позже, македонском), для албанского был предложен термин "адмиратив", что сужало возможности для обнаружения сходства. Албанский и балканославянский материалы сопоставлялись только в той части, где они передают значение адмиративности. После того как выяснилось, что албанские НСФ и румынский презумптив могут выражать косвенную эвиденциальность, стало понятно, что КЭ имеет значительно большую распространенность в рамках БЯС, чем это предполагалось. А обнаружение форм адмиратива в меглено-румынском, арумынском и сливенском диалекте цыганского языка [76. С. 87; 77. С. 141 - 143] ставит вопрос, не является ли оппозиция по конфирмативности/неконфирмативности одним из балканизмов. Это позволяет вести дискуссию уже не просто о наличии данных форм в ряде балканских языков, а об их соотношении.

Функции категории эвиденциальности в тексте

Еще в работе А. В. Десницкой 1986 г. ставится ряд вопросов, ответ на которые нельзя получить традиционными лингвистическими методами: "Почему в потоке изложения действий и событий среди других глагольных форм вдруг появляются адмиративные? Является ли это чередование случайным, как полагают некоторые, или же оно семантически обусловлено содержанием и композицией эпического текста?" [78. С. 40]. Ответ на это, по ее мнению, можно получить при анализе "композиции всего произведения в целом", что вплотную подводит нас к структуре текста и тесно связанной с ней проблеме балканской модели мира.

Впервые вопрос о месте КЭ в балканской модели мира был поставлен в книге Т. В. Цивьян "Лингвистические основы балканской модели мира" [52]. В аспекте балканской модели мира КЭ участвует в целом ряде базовых оппозиций: внешний/внутренний, истинный/ложный, определенный/неопределенный, свой/чужой, хороший/плохой, причем в каждом конкретном случае КЭ может как заявить о позиции говорящего, так и позволить уклониться от прямого ответа, становясь при этом преимущественно амбивалентной. Учитывая, что эпистемическая оценка высказывания закладывается говорящим (автором высказывания), а истолковывается слушающим, придется признать: семантика НСФ определяется уже не в лингвистических, а в семиотических категориях "множественности прочтений". Именно поэтому, обращаясь к НСФ в болгарском языке, мы говорим скорее о нюансах и тенденциях, чем фактах, позволяющих с уверенностью доказать или опровергнуть ту или иную гипотезу.

Помимо собственно балканистического анализа КЭ, Т. В. Цивьян обращает внимание на один важный недостаток в понимании данного вопроса: многие описания КЭ строятся на примерах, выхваченных из контекста. "Первое, чего не хватает для выводов о КП (категории пересказывания, в наших терминах -

КЭ. - М. М.), это анализа ее функционального пребывания в тексте (а не в отдельном предложении)" [52. С. 164]. Анализ КЭ в семиотическом пространстве текста может показать, чем и в какой мере ограничено ее применение и как она определяет положение говорящего по отношению к сообщаемой информации.

Как ни странно, дальнейшая библиография работ по такой многообещающей тематике, как семиотический анализ КЭ, не столь велика. Помимо упомянутой работы, где проблема КЭ впервые поднимается в данном аспекте, мне известна всего одна работа последних лет, связанная с этой же проблемой, -статья П. Асеновой [74]. Автор исходит из того, что КЭ не является грамматическим балканизмом, и доказывает, что она вписывается в балканскую модель мира на семиотическом уровне. Оппозицию СФ/НСФ она рассматривает в контексте оппозиции увиденное/услышанное (видяно/чуто), показывая особую маркированность видения.

Неслучайно, что сугубо лингвистическая работа Р. Ницоловой, авторитетное и одно из наиболее полных изложений состояния дел в сфере исследований болгарской КЭ, заканчивается положением о том, что "эвиденциальность в болгарском языке - это категория текста" [11], которая подчиняется множеству грамматических, информационных, когнитивных, прагматических, а иногда и стилистических факторов. Из чего, по всей видимости, можно сделать вывод: лингвистические методы исследования эвиденциальности, с переменным успехом применявшиеся более ста лет, позволили приблизиться к пониманию данного феномена. Обращение же к структуре текста и семиотическим правилам функционирования КЭ в тексте позволяет выйти на качественно иные уровни интерпретации, что, как хотелось бы надеяться, откроет новые горизонты.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Aikhenvald A. Evidentiality. Oxford, 2004.

2. Кузнецова А. И. Каким может быть статус эвиденциальности и ирреалиса? // Исследования по теории грамматики. М., 2004. Вып. 3. Ирреалис и ирреальность.

3. Fiedler W. Zu einigen problemen des admirativs in den Balkansprachen // Actes du premier congres international des etudes balkaniques et sud-est europeennes. Sofia, 1968. V. VI.

4. Сытое А. П. Категория адмиратива в албанском языке и ее балканские соответствия // Проблемы синтаксиса языков балканского ареала. Л., 1979.

5. Десницкап А. В. К вопросу о значении и происхождении категории адмиратива в албанском языке // Македонски jазик. 1981 - 1982. Г. XXXII-XXXIII.

6. Шанова З. К. Адмиратив и аудитив в современном македонском языке. Зборник во мест на академикот Блаже Конески. Скопjе, 1984.

7. Косеска-Тошева В. Турцизъм ли е имперцептивната модалност в българския език? // Език и литература. 1975. N 4.

8. Guentcheva Z. Le mediatif en Bulgare // L'enonciation mediatisee. Louvain, Papis. 1996.

9. Friedman V.A. Hunting the elusive evidential: The third-person auxiliary as a boojum in Bulgarian // Of all the Slavs my favorites: In honor of Howard I. Aronson. Indiana Slavic Studies 12. 2001.

10. Куцаров Ив. Теоретична граматика на българския език. Морфология. Пловдив, 2007.

11. Ницолова Р. Модализированная эвиденциальная система болгарского языка // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. СПб., 2007.

12. Kehayov P. Interactions between grammatical evidentials and lexical markers of epistemicity and evidentiality: a case study of Bulgarian and Estonian // Wiener Slavistischer Almanach (в печати).

13. Храковский В. С. Эвиденциальность и эпистемическая модальность (сопоставительный анализ болгарского и русского языков) // Wiener Slavistischer Almanach (в печати).

14. Boas F. Handbook of American Indian languages. Part 1 // Smithsonian Institution. Bureau of American Ethnology Bulletin. 1911. N 40.

15. L'enonciation mediatisee / Ed. Z. Guentcheva. Louvain; Paris, 1996.

16. Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972.

17. Evidentiality: the linguistic coding of epistemology. Norwood, 1986.

18. Evidentials: Turkic, Iranian and neighbouring languages (Empirical approaches to language typology 24). Berlin; New York, 2000.

19. Studies in Evidentiality (Typological Studies in Language 54). Amsterdam, 2003.

20. Эвиденциальность в языках Европы и Азии. СПб., 2007.

21. Friedman V.A. Evidentiality in the Balkans with special attention to Macedonian and Albanian // Studies in Evidentiality (Typological Studies in Language 54). Amsterdam, 2003.

22. Friedman V.A. Evidentiality in the Balkans: Bulgarian, Macedonian, and Albanian // Evidentiality: the linguistic coding of epistemology. Norwood, 1986.

23. Aronson H.I. The Grammatical Categories of the Indicative in the Contemporary Bulgarian Literary Language // To Honor Roman Jakobson. The Hague, 1967. Vol. I.

24. Фридман В. А. Адмиративност во балканските jазици: Категориjа против употреба // Македонски jазик. 1980. Г. XXXI.

25. Fielder G.E. Narrative Perspective and the Bulgarian l-participle // Slavic and East European Journal. 1995. N39.

26. Fielder G.E. Distance as a Prototypical Verbal Category in Bulgarian // Balkanistica. 1996. N 9.

28. Demiraj Sh. Habitorja dhe mosha e saj // Studime filologjike. 1971. N 1.

29. Dozen O. Manuelle de la langue chkipe ou albanaise. Paris, 1878.

30. Lambertz M. Albanisches Lesebuch. Mit Einfurung in die albanische Sprache. Leipzig, 1948. T. I.

31. Schmaus A. Beobachtungen zu Bedeutung und Gebrauch des albanischen Admirativs // Beitrage zur Sudosteuropa-Forschung. Munchen, 1966.

32. Dhrimo A., Angonl E., Hysa E., Lafe E., Likaj E., Agalliu F., Demiraj Sh. Fonetika dhe Gramatika e gjuhe's se sotme letrare shqipe. Tirana, 1976. Vol. II. Morfologjia.

33. Demiraj Sh., Cikuli N. Gramatika e gjuhes shqipe. Tirana, 1971. V. I. (Fonetika, leksikologjia, morfologjia).

34. Demiraj Sh. Morfologjija e gjuhes se sotme shqipe. Prishtines, 1971.

35. Эйнтрей Г. И. Албанский язык. Л., 1982.

36. Duchet J.L., Pernaska R. L'admiratif albanais: recherche d'un invariant semantique // L'enonciation mediatisee. Louvain; Paris, 1996.

37. Куцаров И. Преизказването в българския език. София, 1984.

38. Levin-Steinmann A. Der bulgarische Renarrativ und der Mythos von der selbstandigen grammatischen Kategorie // Die grammatischen Korrelationen. Graz, 1999.

39. Демина Е. И. Пересказывательные формы в современном болгарском литературном языке // Вопросы грамматики болгарского литературного языка. М., 1959.

40. Молошная Т. Н. Категория пересказывания болгарского глагола (обзор) // Советское славяноведение. 1989. N 2.

41. Cankojf A. und D. Grammtik der Bulgarischen Sprache. Wien, 1852.

42. Теодоров-Балан Ал. Неуспех по българския език в нашите училища // Периодическо списание на българско книжовно дружество в София. Средец, 1887. Кн. XXI-XXII.

43. Трифонов И. Синтактични бележки за съединението на миналото действително причастие с глагола "съм" в новобългарския език // Периодическо списание на БКД в София. 1905. Кн. LXVI. Год. 17. Св. 3 - 4.

44. Цонев Б. История на българский език. София, 1937. Т. III.

45. Weigand G. The Admirative in Bulgarian // The Slavonic Review. 1924. N 2.

46. Андрейчин Л. Основна българска граматика. София, 1944.

47. Андрейчин Л. Грамматика болгарского языка. М., 1949.

48. Andrejczin L. Kategorie znaczeniowe konjugacji bulgarskiej. Krakow, 1938.

49. Граматика на съвременния български книжовен език. София, 1983. Т. II. Морфология.

50. Маслов Ю. С. Очерк болгарской грамматики. М., 1956.

51. Маслов Ю. С. Грамматика болгарского языка. М., 1981.

52. Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира. М., 1990.

53. Герджиков Г. Преизказването на глаголното действие в българския език. София, 1984.

54. Куцаров Ив. Едно екзотично наклонение на българския глагол. София, 1994.

55. Levin-Steinmann A. Die Legende vom Bulgarischen Renarrativ. Bedeutung und Funktionen der kopulaiosen l-Periphrase. Munchen, 2004.

56. Валтер Х. По въпроса за наклоненията в съвременния български книжовен език // Език и литература. 1989. N 1.

57. Алексова К. Адмиративът в съвременния български език. София, 2003.

58. Макарцев М. К вопросу о связи лексических и грамматических показателей эвиденциальности в болгарском языке // Weiner Slawistischer Almanach (в печати).

59. Roth J. Die indirekten Erlebnisformen im Bulgarischen: Eine Untersuchung zu ihrem Gebrauch in der Umgangssprache. Wiesbaden, 1979.

60. Усикова Р. П. Грамматика македонского литературного языка. М., 2003.

61. Конески Бл. Граматика на македонскиот литературен jазик. Скопjе, 1967.

62. hunt H. A grammar of the Macedonian standard language. Skopje, 1952.

63. Мишеска-Томик О. Прекажаноста - балканско jазично кодиранье на вонjазичната стварност // Балканска слика на светот. Зборник од мегународната научна работилница одржана во Скопjе на 5 - 6 декември 2005 година. Скопjе, 2006.

64. Мишеска-Томик О. Прекажаноста како модална категориjа // Зборник во чест на академикот Блаже Конески. Скопjе, 1984.

65. Fici F. Macedonian perfect and its modal strategies // Македонски jазик. 2001. Г. LI-LII.

66. Иванчев Св. Проблеми на развитието и функционирането на модалните категории в българския език // Иванчев Св. Приноси в българското и славянското езикознание. София, 1978.

67. Мирчев К. Историческа граматика на българския език. София, 1958.

68. Георгиев Вл. Възникване на нови сложни глаголни форми със спомагателен глагол "имам" // Известия на Института на българския език. 1957. N 5.

69. Лёч Р. О специфическом характере грамматической интерференции, связанной с происхождением так называемых пересказывательных форм болгарского языка // Исследования по славянскому языкознанию. М., 1971.

70. Попов К. Нови данни за произхода на преизказните глаголни форми в българския език // Език и литература. 1976. N 6.

71. Дьомина Е. Към историята на модалните категории на българския глагол // Български език. 1970. N5.

72. Демина Е. И. К вопросу о генезисе модальных категорий болгарского индикатива // Симпозиум по грамматической типологии современных балканских языков (15 - 16 января 1974 г.). Предварительные материалы. М., 1973.

73. Бирнбаум Х. О двух направлениях в языковом развитии // Вопросы языкознания. 1985. N2.

74. Асенова П. Преизказването на глаголното действие в българския език - проява на балканския манталитет? // Българистични студии. София, 2004.

75. Молошная Т. Н. Синтаксические способы выражения косвенных наклонений в современных славянских языках // Этюды по типологии грамматических категорий в славянских и балканских языках. М., 1995.

76. Friedman V.A. Surprise! Surprise! Arumanian has had an Admirative! // Indiana Slavic Studies. 1994. Vol. 7.

77. Марковик М. Ароманскиот и македонскиот говор од охридско-струшкиот регион во балкански контекст. Скопjе, 2007.

78. Десницкая А. В. К семантике албанского адмиратива // Вопросы языка и литературы народов балканских стран. Л., 1986.

Permanent link to this publication: