Борис Иванович Николаевский родился 20 октября 1887 г. в городке Белебее (в Башкирии) в семье православного священника (священнослужителями были и несколько поколений его предков по отцовской линии). Городок был чисто русский, шутили: в Белебее живут 3333 человека - 3000 русских, 300 татар, 30 чувашей и 3 еврея. У Бориса были три брата и две сестры. (Младший брат Владимир женился на сестре А. И. Рыкова, и какое-то время Николаевский даже пользовался покровительством председателя Совнаркома.)

Семья была зажиточной, но не богатой. Отец, верный православной традиции, внушал детям сочувствие беднякам и понятие о социальной справедливости, которой, по его мнению, следовало добиваться только ограниченными, разумными средствами и не затрагивая основ существующего строя.

В 1898 г. Борис поступил в Самарскую гимназию и еще в школьные годы увлекся гуманитарными дисциплинами. Он поглощал "толстые журналы", особенно либеральную "Русскую мысль", классическую прозу и поэзию, стал интересоваться литературно-критическими статьями Н. А. Добролюбова, социологией Н. Г. Чернышевского, знакомился с работами Г. В. Плеханова. Позже, после гибели отца¹, мать со всем остальным семейством перебралась в Уфу, где жили близкие люди, на поддержку которых она могла опереться.

В Уфе чтение политической литературы - и социалистической, и оппозиционно-либеральной - стало более систематическим и целенаправленным. Патриарх русского социализма Плеханов своими сочинениями привил юноше интерес к освободительному движению, марксизму, при этом главной считалась практика борьбы против царизма.

В авторитетной провинциальной газете "Пермский край" Борис обнаружил в 1901 г. статьи Я. М. Луполова (псевдоним Джемс), который в слегка прикрытой форме пропагандировал революционные идеи; его работы, согласно позднейшему признанию Николаевского, "пробудили в нем, гимназисте, инстинкт революционера"². "Когда приехал в Уфу, в 1903 г. вошел в первый социал-демократический кружок, - вспоминал он. - Это было вес-

Фельштинский Юрий Георгиевич - доктор исторических наук. Бостон, США; Чернявский Георгий Иосифович - доктор исторических наук. Балтимор, США.

ной, во время первой забастовки, которую видел воочую. Мне было 15 лет, и боюсь, что сильно преувеличу, если скажу, что у меня уже было какое-то систематическое мироощущение"³.

Одновременно все более усиливалась тяга к истории. Там, в Поволжье, общаясь с чувашами - потомками древних булгар, Борис заинтересовался их историей и даже по доступным источникам написал ученическую работу "К истории булгар", помещенную в полулегальном школьном журнале "Подснежник" (выпускать легальные периодические издания в гимназиях запрещалось). Журнал печатали на множительном аппарате, раздобытом каким-то невероятным образом. Всего в 1903 г. гимназисты выпустили три номера "Подснежника", но Борис участвовал только в первом.

После раскола социал-демократов в 1903 г. Борис примкнул к большевикам, но через три года перешел в более умеренную фракцию меньшевиков и оставался меньшевиком до конца своих дней - более шестидесяти лет. За пропаганду социализма он в январе 1904 г. был впервые арестован и провел несколько месяцев в заключении. Всего Николаевского подвергали арестам и ссылкам восемь раз, правда, на сравнительно короткие сроки.

После ареста его исключили из гимназии. Тяга к гуманитарным наукам в значительной степени оставалась важным побудительным мотивом его деятельности, и, разумеется, он мог бы попытаться восстановиться или же сдать выпускные экзамены экстерном, если бы собирался продолжать обучение в университете. Власти смотрели на социалистические выходки гимназистов довольно снисходительно, полагая, что с возрастом молодежь образумится. Но Николаевский пошел другим путем - испытал себя в профессии журналиста-репортера и был по достоинству оценен сперва провинциальными, а затем и столичными печатными органами. Сначала ему давали несложные репортерские поручения; позже стали заказывать аналитические статьи. Начав с "Самарского курьера", Николаевский в следующие годы перекочевал в петербургские газеты, главным образом связанные в той или иной степени с социал-демократическими кругами.

Во время революции 1905 - 1907 гг. он входил в уфимскую боевую организацию социал-демократов (в той обстановке большевики и меньшевики, особенно в провинции, сблизились и члены партии сотрудничали в единых организациях). Борис, в тот период еще большевик, стоял за сближение и последующее объединение фракций. После манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего свободу организаций, он выступил инициатором создания союза типографских рабочих, мелких чиновников и "других лиц найма", в число которых были включены и местные проститутки. Деятельность боевой группы не привела к открытому выступлению, а в конце января 1906 г. Николаевский был задержан полицией, вскоре освобожден, в мае вновь схвачен за распространение листовок среди солдат и на этот раз провел в тюрьме около года.

После освобождения у молодого революционера возникла "охота к перемене мест". Он попытался продолжить пропагандистскую работу среди солдат в Омске, однако дело не пошло, и через два месяца отправился все дальше на запад, останавливаясь на непродолжительное время в различных местных центрах, и к осени 1907 г. оказался в Петербурге. Там проходила агитационная кампания по выборам в III Государственную думу, Борис энергично в нее включился, главным образом своими газетными выступлениями, за которые получал грошевые гонорары, позволявшие все же как-то существовать.

Меньшевиков он считал более реалистически мыслящей фракцией, тогда как большевики выдвигали, по его мнению, лозунги, не соответствующие времени, и пользовались недопустимыми для социал-демократов средствами, в частности бандитскими экспроприациями и вымогательствами. По его

воспоминаниям, именно большевистские "партизанские акции" и связанные с ними террористические нападения определили его окончательный переход в меньшевистский лагерь⁴. Юного неофита избрали даже секретарем Выборгской организации РСДРП Петербурга, что свидетельствовало о крайней нехватке партийных кадров и в то же время о доверии, которое быстро завоевал он в среде обычно весьма подозрительных и неуживчивых однопартийцев.

Вскоре после переезда в Петербург произошла встреча Николаевского с В. И. Лениным, который жил в Финляндии, в Куоккала. Ленин считался в это время не просто руководителем фракции, а лидером всей партии, ибо в 1906 г. на IV съезде в Стокгольме по требованию II Интернационала произошло формальное объединение российских социал-демократов, а на следующем, V съезде, большевики преобладали. Ленин стал главным редактором партийной газеты "Социал-демократ". Руководил он и большевистской газетой "Вперед"; в одном из ее номеров появилась статья Николаевского.

Ленин пожелал увидеть и проинструктировать автора, которого не считал "потерянным" для своей группы. Но полезный разговор не получился. Через десятилетия Николевский рассказывал об этом довольно туманно, видно, что многое у него стерлось из памяти, тем более что Ленин особого впечатления на него не произвел. Встреча была "на явке в университете" (непонятно, в каком именно). "Ничего особенно интересного не было, - писал Николаевский. - ...Я всюду читаю, что у Ленина такие особые глаза, проникающие, и так далее... Он, может быть, устал, или, может быть, у него на всех не хватало глаз, но, во всяком случае, со мной ничего особенного не было. Обычный разговор, просил еще написать что-нибудь. Но вот что характерно, приглашал он меня писать, несмотря на то, что я ему сказал, что я меньшевик, что секретарь меньшевистского района"⁵.

Постепенно имя Бориса Николаевского, выступавшего обычно в прессе под псевдонимами ("Гр. Голосов", "Н. Борисов" и др.), становилось известным; к нему начинали прислушиваться. "Рекламную" услугу оказал против своей воли Ленин, резко отозвавшийся на статью Николаевского-"Голосова" "За единство думской фракции" в поддержку руководителя социал-демократической фракции в Думе Н. С. Чхеидзе. Ленин называл Чхеидзе "околопартийный социал-демократ". Голосов позицию ленинского кружка выразил формулой "партия там, где сидят В. Ильин с Гр. Зиновьевым". Ответ Ленина был озаглавлен "Плохая защита плохого дела"; Николаевского он причислил к ликвидаторам, что в устах Ленина звучало самым едким и страшным оскорблением ⁶.

В конце 1908 г. Николаевский попал в ссылку в Архангельскую губернию, где провел полтора года. Здесь у него проявился новый интерес, скорее всего обусловленный оторванностью от жизни в центральной части России и от новейшей литературы. Не привыкнув сидеть сложа руки, Николаевский стал изучать местные экономические обзоры, статистические материалы, прессу, наблюдать быт рабочего и сельского населения, накапливал данные для будущих публикаций.

Полицейские власти гуманно относились к заключенным и ссыльным социал-демократам, поскольку те выступали против террора. С разрешения местных властей, вместе с группой молодых людей, которые, как и он, не обладали необходимыми элементарными геологическими познаниями, Николаевский предпринял экспедицию на Крайний Север, в район Воркуты, где они попытались, правда, весьма дилетантски, обследовать угольные залежи. Через два десятка лет началась разработка месторождения с использованием в основном рабского труда заключенных, о чем Николаевский писал позднее, в одной из своих работ в эмиграции.

Возвратившись из ссылки, Николаевский начал обработку собранного этнографического материала и публиковал его в "Известиях Архангельского общества изучения русского Севера". В начале мировой войны последовал новый арест и ссылка - на этот раз в Иркутскую губернию, однако и отсюда Николаевский посылал свои очерки в Архангельск. Эти его работы, изданные Обществом изучения Севера, составили три объемистые книги - первые значительные публикации будущего плодовитого ученого.

К тому времени он сблизился с рядом руководителей меньшевиков: был помощником М. И. Скобелева - депутата IV Думы от социал-демократической партии, входил в редколлегию "Новой рабочей газеты", которую возглавлял Ф. И. Дан, и познакомился с его супругой, видной деятельницей меньшевиков, жесткой и неприимиримой в своих оценках Лидией, а через них и с находившимся в эмиграции братом Лидии, фактическим руководителем меньшевиков - Ю. О. Мартовым.

В 1911 г. Борис несколько месяцев находился в Баку, куда поехал как журналист. В то же время он получил задание социал-демократической организации расследовать возможное провокаторство и сомнительные обстоятельства избрания местного большевика С. Спандаряна на Пражскую конференцию (Ленин объявил конференцию "общепартийной", в то время как по существу она являлась фракционно-большевистской). В Баку Николаевский познакомился с И. В. Сталиным. Тот произвел на него негативное впечатление своей мрачностью и запутанными объяснениями по поводу возможного проникновения полицейских агентов в социал-демократические организации Закавказья. Более благоприятное мнение сложилось у Николаевского о некоторых других большевиках, в частности о Л. С. Сосновском и А. С. Енукидзе, что свидетельствовало об отсутствии какой-либо фракционной предвзятости в его оценках. Еще одна встреча со Сталиным произошла через несколько месяцев в пересыльной тюрьме в Вологде: оба они ожидали отправки в места ссылки: Сталин - в Восточную Сибирь, Николаевский - опять в Архангельский край.

Отбыв очередную ссылку в октябре 1913 г. и посетив мать и других родных в Уфе, Николаевский возвратился в Петербург и продолжил работу в качестве "сведущего лица". Так называли образованных помощников думских социал-демократических депутатов, которые писали для них тексты выступлений и запросов или просто давали компетентные советы касательно политического поведения. Одновременно он сотрудничал в меньшевистской печати, а в газете "Луч" был секретарем редакции. К сожалению, огромная публицистическая деятельность Николаевского до 1917 г. не отражена в библиографическом указателе, составленном А. М. Бургиной (она смогла только перечислить свыше 30 газет и журналов, в которых он публиковался⁷). Можно лишь полагать, что статьи и другие материалы Николаевского этих лет исчислялись сотнями.

Вскоре после начала первой мировой войны Николаевский в числе других социал-демократов вновь оказался в ссылке в Иркутской губернии и продолжил обобщение своих антропологических изысканий по Архангельской губернии. Там же отбывали ссылку Дан, И. Г. Церетели, совершавший переход от большевизма к меньшевизму В. С. Войтинский, историк Н. А. Рожков, остававшийся еще большевиком, но постепенно под влиянием местной обстановки и идейного воздействия товарищей по ссылке освобождавшийся от "ленинских чар", и другие образованные и преданные своим идеям люди.

Особое влияние оказал на Николаевского Церетели, общение с которым способствовало формированию мировоззрения Николаевского как социалиста умеренной ориентации. Для него, как и для его новых товарищей и кол-

лег, был неприемлем ленинский курс на "поражение своего правительства в империалистической войне", на "перерастание империалистической войны в гражданскую". Получив известие о состоявшейся в сентябре 1915 г. в Циммервальде конференции социалистов, выступавших против войны, и поддержав курс на достижение мира без аннексий и контрибуций, они одобрили отказ конференции принять лозунги Ленина.

После Февральской революции Николаевский возвратился в Петроград и некоторое время жил в одной квартире с супругами Данами и Мартовым. Присоединившись к группе интернационалистов, во главе которой стоял Мартов (она составляла в партии меньшинство, большинство же принадлежало "революционным оборонцам"), Николаевский вошел в редколлегию их центрального органа - "Рабочей газеты", а на I съезде советов летом 1917 г. был избран в состав Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК).

Поведением своей фракции, которая теперь преобразовалась в самостоятельную партию, и политическим курсом Мартова Николаевский не был удовлетворен. В то время как большевики использовали любую возможность для пропаганды своих лозунгов мира, хлеба, земли, работы и даже созыва Учредительного собрания в ближайшее время, меньшевистские лидеры предпочитали более спокойные и конструктивные дебаты в советах, ВЦИКе, на Демократическом совещании и в земских учреждениях. Массы поворачивали все более влево, в направлении, которое меньшевики считали неправильным. Однако прямо и открыто выступить против настроений толпы меньшевистские лидеры считали неприемлемым⁸. Реального выхода из возникшего тупика они не видели. Николаевский позже говорил, что у Мартова в тот период не было определенной линии поведения и что он вообще не был человеком "больших решений".

Это способствовало тому, что Николаевский несколько отошел от непосредственного участия в политической жизни. Его уже тогда поглотило занятие, которое он страстно полюбил и которому посвятил почти всю свою жизнь, - работа с историческими документами. Комиссию по ликвидации дел политического характера бывшего Департамента полиции возглавлял В. Л. Бурцев - известный журналист, прославившийся до революции разоблачением Евно Азефа. Теперь Бурцев занялся не только розыском агентов полиции ("провокаторов") в рядах подпольных политических партий царского периода, но и связями Ленина и других большевиков с разведкой и правительством кайзеровской Германии. Комиссия, таким образом, являлась как политической структурой, так и поисково-археографическим учреждением.

Участие в комиссии Бурцева усилило интерес Николаевского к недавней истории, но в то же время Бурцев своей торопливостью, порой - отказом документально обосновывать собственные предположения служил для Николаевского своего рода негативным примером. В политике и истории для Бурцева на первом месте шла политика, а для Николаевского - историческая достоверность. В июне 1917 г. он вошел в другой орган - Особую комиссию для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных ему учреждений с 1905 по 1917 год. Комиссию возглавлял П. Е. Щеголев - именитый пушкинист, публикатор воспоминаний декабристов и издатель журналов "Былое" и "Минувшие годы". Поисковой хватке и археографическим умениям Николаевский был также обязан этому недюжинному человеку. (Правда, в дальнейшем Щеголев скомпрометировал себя фальсификацией дневника фрейлины А. А. Вырубовой - он должен был подтвердить заговорщическую деятельность супруги Николая II)⁹.

На протяжении всей своей научной и общественной деятельности Николаевский был предельно добросовестным автором, никогда не позволял себе использовать какой бы то ни было сомнительный материал.

По мандату ВЦИК Николаевский стал комиссаром по охране архива Департамента полиции, его полномочия подтвердил и Военно-революционный комитет Петроградского совета. Правда, вскоре после Октябрьского переворота, 28 октября, Николаевский направил в ВРК заявление об отказе от этого мандата, ссылаясь на решение своей партии¹⁰. Это, разумеется, было одновременно и выражением личной позиции - осуждения захвата власти большевиками.

Тогда же, в 1917 г., Николаевский наряду с занимавшей основное его время работой в следственной комиссии стал сотрудничать в восстановленном журнале "Былое". Эту свою деятельность он поначалу продолжил и после Октябрьского переворота, так как новые власти сочли его относительно лояльным, а практическую деятельность в архивах политически полезной.

В бумагах Департамента полиции Николаевский обнаружил доказательства того, что видный большевистский руководитель, член ЦК, депутат IV Думы Р. В. Малиновский являлся тайным сотрудником Охранного отделения. Подтвердились давно уже циркулировавшие подозрения, которые упорно отвергал Ленин. Николаевский напечатал большую статью "Дело Малиновского", а затем подготовил и обширную документальную публикацию ". Это было его первое крупное произведение археографического характера, имевшее практические последствия. Вскоре после возвращения из германского плена, 7 ноября 1918 г., Малиновский был расстрелян.

Постепенно поиски расширялись. Были обнаружены и опубликованы тюремные письма народовольцев, участников подготовки покушения на Александра II в 1881 г., "Проект программы русских социал-демократов", составленный Д. Благоевым. Николаевский заинтересовался полицейскими материалами, связанными с деятельностью русских писателей, и издал материалы наблюдения за Л. Н. Толстым, документы о первом аресте М. Горького в 1889 г. - с комментариями самого писателя. Публикации следовали одна за другой. Именно в это время Николаевский попробовал свои силы и в историографии - в журнале "Былое" стали появляться его содержательные обзоры литературы по истории революционного движения, а также обзор дела 1897 г. о журнале "Русское богатство".

Совместно со Щеголевым Николаевский участвовал в подготовке проекта положения о Главном управлении архивным делом, а с 1919 по начало 1921 г. являлся руководителем Московского историко-революционного архива. Для собирания документального материала и комплектации архива Николаевский выезжал в провинцию - два раза на Кавказ и один раз во Владивосток.

Занимаясь с увлечением научно-архивной деятельностью, он не отказывался полностью и от политической работы. В 1920 г. его избрали в ЦК РСДРП (Объединенной), как называлась в это время партия меньшевиков. По поручению этого органа в тот период, когда большевикам пришлось временно смягчить свою репрессивную политику в отношении реформистских социалистических партий, он выезжал в Сибирь для изучения местной обстановки и установления связей с единомышленниками. Но и эти поездки он использовал для ознакомления с сибирскими архивами. В результате появились интересные очерки о пребывании на сибирской каторге, на Николаевском и Александровском заводах, на Нерчинских рудниках декабристов С. П. Трубецкого, С. Г. Волконского, Е. П. Оболенского, публикации о пребывании Чернышевского в ссылке в Вилюйске, о местных агентах-провокаторах в Иркутске и другие интересные и ценные документальные материалы.

Поездка в Сибирь в 1918 г., начатая в то время, когда на эту огромную территорию распространялась, по крайней мере формально, власть демократической уфимской Директории, закончилась, когда там уже властвовал Колчак, и этот опыт привел к известному повороту Николаевского влево.

Сам факт возвращения характерен. Эмигрировать Николаевский, таким образом, не собирался, не пожелал и остаться на территории, подвластной Колчаку. Николаевский пришел к выводу, что колчаковский режим был враждебен местному населению, особенно крестьянам, и по возвращении, 3 июля 1919 г., выступил в Политехническом музее в Москве с докладом "Что такое колчаковщина?", призывая к единому революционному фронту против монархической контрреволюции¹². На это выступление, при всем своем неприязненном отношении к Николаевскому, положительно откликнулся, в свойственной ему манере Ленин. В докладе на объединенном заседании советских и профсоюзных руководителей 4 июля, он выразил удовлетворение выступлением Николаевского: "Вчера в Москве был сделан доклад одним меньшевиком. Вы в газете "Известия" могли читать об этом докладе гражданина Голосова, сообщившего, как меньшевики поехали в Сибирь, считая, что там Учредительное собрание и народовластие, и господство всеобщего избирательного права, и воля народа, а не то, что какая-нибудь диктатура одного класса, узурпация, насильничество, как они величают Советскую власть. Опыт этих людей, которые... пошли к Колчаку, - теперь опыт их показал, что не какие-нибудь большевики, а враги большевиков... оттолкнули от себя не только рабочих, не только крестьян, но и кулаков"¹³. Ленин при этом легко подменил понятия и хронологию: Николаевский "пошел" не к Колчаку, а к демократически образованному органу, который был образован до власти Колчака и им свергнут.

Враждебное отношение большевистских властей к другим партиям социалистического толка особенно усилилось в начале 1921 г., когда буквально по всей стране начались крестьянские бунты, превратившиеся в Тамбовской и соседних с ней губерниях в подлинную гражданскую войну, и возникли крупные волнения рабочих и произошло Кронштадтское восстание в марте 1921 года. В апреле 1921 г. Ленин заявил, что у меньшевиков и эсеров имеется альтернатива: сидеть в тюрьме или же отправиться "в Берлин, к Мартову"¹⁴ (выпущенный осенью 1920 г. в качестве делегата меньшевиков на съезд Независимой социал-демократической партии Германии, Мартов не вернулся в Россию).

Последовали массовые аресты руководителей этих партий, в том числе и Николаевского; он оказался в Бутырской тюрьме 21 февраля 1921 г., еще до Кронштадта. Кабинет руководителя архива внезапно сменился на камеру. Почти одновременно с этим от руководства Главархивом был отстранен Д. Б. Рязанов, большевик с меньшевистским прошлым. На его должность поставили большевика М. Н. Покровского. Вместо Николаевского руководителем Московского историко-революционного архива стал В. В. Максаков, большевик с 1903 г., надежный своей "большевистской партийностью", то есть готовностью к фальсификации истории.

Через несколько лет, уже в эмиграции, в 1925 г., Николаевский писал Бурцеву, также эмигранту, что ГПУ работает с архивами, выявляя бывших социалистов: "Все когда-либо к таким делам причастные "выясняются" насчет их теперешних связей и пр., затем их вызывают в ГПУ и требуют подписки. В случае отказа бывают высылки лиц, даже совсем отошедших - чуть ли ушедших еще до революции, черт знает что такое! Пойти в ссылку за то, что уже раз был в ней 15 - 20 лет тому назад по меньшевистским или с. -р. делам"¹⁵. Николаевский, как видно, не ожидая такого поворота, еще проявлял тогда известную наивность.

Заключенные меньшевистские деятели вели доступными средствами борьбу за освобождение. На их судьбе сказалось то, что Россия крайне нуждалась во внешних рынках, готовилось установление дипломатических отношений с Германией, где традиционно серьезное влияние имели немецкие социал-демократы, предстояла международная экономическая конференция с участием РСФСР (Генуя, апрель-май), а для всего этого надо было соблюдать хотя бы видимость человеческого отношения к собственным социалистам. В январе 1922 г. были высланы за рубеж Даны, Г. Я. Арон-сон, В. М. Шварц, Николаевский и другие. Отправились они в Берлин, где уже находился Мартов; там была образована Заграничная делегация меньшевиков и начался выпуск журнала "Социалистический вестник".

19 января 1922 г., в день отъезда, Николаевский писал Щеголеву: "В Германии я буду, конечно, нуждаться в заработке. Нельзя ли чего-нибудь через Музей революции? Я мог бы великолепно наладить собирание заграничных изданий - новых и старых, мог бы поставить дело обыска эмигрантских архивов и пр. Связей для этого у меня будет достаточно. Но, конечно, нужны деньги. Может ли и захочет ли музей что-нибудь сделать? Затем я продолжу и в Берлине считать себя вашим сотрудником. Думаю, что обзоры белой литературы будут для вас не лишними"¹⁶.

В феврале 1922 г. Николаевский обосновался в Берлине. Он стал постоянным автором "Социалистического вестника", а затем и членом его редколлегии (в последние годы существования журнала Николаевский был фактически его главным редактором). За этим журналом, за деятельностью его сотрудников тщательно следила агентура советских спецслужб, журнал доставляли в СССР, где его просматривал Сталин (комплект "Социалистического вестника" сохранился с пометами "вождя" в его личной библиотеке).

Вряд ли будет правильным сказать, что профессиональная работа историка теперь полностью оттеснила политическую деятельность, хотя такое представление вполне могло сложиться на основе того, что археографические изыскания, публикации, исторические исследования постепенно поглотили основное время и внимание Николаевского. Но анализ прошлого и политическая активность тесно переплетались. В этом смысле Николаевский был пристрастен, уделяя основное внимание истории социалистического движения. Но где, когда, при каком режиме историческая наука полностью стояла вне политики?

Важной заслугой Николаевского явилось то, что он стремился освещать факты такими, какими они были в действительности, не прибегая ни к приукрашиванию, ни к очернению. Он был убежден, что факты должны говорить сами за себя, что для демократической социалистической политики исторические уроки полезны только в том случае, если они отражают реальную действительность.

После неудачной попытки издавать в Берлине журнал "Летопись революции" (выпуск остановился на первом же номере в связи с банкротством издательского дома З. Гржебина), Николаевский приобрел права на издание воспоминаний деятелей российского революционного движения, и под его редакцией были выпущены мемуарные книги и дневники П. Б. Аксельрода, Мартова, В. М. Чернова, Войтинского (два тома), Н. Н. Суханова (семь томов).

Публикация мемуаров была важной, но не главной сферой интересов Николаевского: его подлинной любовью было архивное дело, и социалисты-эмигранты предложили ему взять под свое попечение Русский социал-демократический архив. Архив этот, первоначально скомплектованный еще лет за пятнадцать лет до того князем Д. О. Бебутовым, любителем истории (архив располагался теперь в здании правления социал-демократической партии

Германии), находился в весьма неупорядоченном состоянии. За ним присматривал студент-медик Г. М. Вяземский, но ни пополнение, ни систематизация фондов не проводились. Да поначалу и само слово "архив" выглядело немалым преувеличением, ибо все наиболее ценные материалы умещались в одном шкафу¹⁷.

Взяв архив в свои руки, Николаевский быстро превратил его в авторитетное научное учреждение, документация которого сохранялась, обрабатывалась и обогащалась благодаря его неустанным заботам, в основном в соответствии с выработанными уже нормами мировой архивистики. Сам он, человек весьма скромный, вполне сознавал, что к началу 30-х годов архив стал "самым обширным хранилищем соответствующих материалов вне СССР"¹⁸.

В 1924 г. началась новая и, как он полагал, весьма ответственная работа. Еще в 1923 г. с ним вступил в контакт сотрудник созданного в марте, при жизни Ленина, "Института В. И. Ленина" Н. С. Ангарский, направленный в Берлин для розыска документов¹⁹. Вслед за этим начались переговоры с Рязановым. Николаевский давно знал его и в определенной мере доверял ему. В результате договоренности между Рязановым, который стал директором Института Маркса и Энгельса (ИМЭ) в Москве, и германскими социал-демократическими лидерами Николаевский был допущен в Архив социал-демократической партии Германии для работы с фондами Маркса и Энгельса с целью подготовки их научного издания.

Тоталитарная система в СССР находилась тогда еще в процессе становления и не утратила определенной гибкости, о чем свидетельствовала относительная самостоятельность Института Маркса и Энгельса, хотя этот институт и функционировал при ЦК. Возможно, Рязанов назначил Николаевского уполномоченным Института в Германии на свой страх и риск. Таким образом возник парадокс: высланный "контрреволюционер" стал зарубежным представителем учреждения, действовавшего при высшем властном органе СССР. Для Николаевского, который тогда воспринимал это как нечто нормальное, назначение было важным вдвойне: давало возможность получать небольшой, но стабильный доход и, что особенно важно, обеспечивало официальный доступ к архивным источникам исключительной ценности.

На предложение Рязанова Николаевский ответил официальным письмом, в котором фиксировался характер договоренностей. Он брал на себя отыскание и собирание "всех материалов, имеющих тот или иной интерес с точки зрения изучения жизни и деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса, равно как и основоположников российской с[оциал]-д[емократии] Г. В. Плеханова, В. И. Засулич и П. Б. Аксельрода". Он намеревался работать в берлинских архивах, а также в ряде других городов, где рассчитывал найти важные материалы. "Вопрос о вознаграждении я оставляю на Ваше усмотрение, - писал он, - но хочу лишь обратить Ваше внимание на теперешнюю дороговизну жизни в Берлине; как Вы знаете, представительством СССР в Берлине оклады, напр[имер] для делопроизводителей и старших машинисток установлены в размере 110 дол[ларов]. Мне кажется, что от меня будет требоваться работа не менее интенсивная и квалифицированная"²⁰.

В ноябре 1924 г. между Николаевским, с одной стороны, и распорядителем Архива Маркса и Энгельса Э. Бернштейном при участии представителей Правления СДПГ А. Брауна и Р. Гильфердинга, с другой стороны, был подписан договор. Московский ИМЭ получил право на издание документального наследия Маркса и Энгельса, включая публикацию полного собрания их сочинений на языках оригинала.

Работа была огромной. В архивных фондах хранились десятки тысяч рукописей, в том числе составлявшие многие сотни страниц. С утра до ночи

трудился Николаевский, лишь иногда получая помощь, систематизируя, каталогизируя и описывая эти материалы, которые рассматривались в СССР как имевшие исключительное значение. На советские деньги была даже создана специальная лаборатория с современным оборудованием, позволявшим сравнительно быстро изготовлять фотокопии (свыше 100 листов в час).

В течение трех с лишним лет Николаевский изучал и отбирал документы, отвозил рукописи во Франкфурт-на-Одере, где размещалась лаборатория (очевидно, там ее было дешевле содержать), и переправлял готовые копии в Москву. Он, однако, находил время и для интенсивных поисков в Прусском земельном государственном архиве, где также выявил рукописи Маркса и Энгельса и документы, связанные с их деятельностью, в берлинских библиотеках в периодике отыскивал публикации Маркса и Энгельса или материалы, в которых о них упоминалось.

В 1925 г. из Вены в Берлин, а затем в Москву были отправлены рукописи Маркса и Энгельса, оставленные там Рязановым перед возвращением в Россию в 1917 году. Посещая европейские города, Николаевский уговаривал русских эмигрантов - не только социалистов, но и более правых убеждений - отдать ему на хранение документы, фотографии, дневники, воспоминания - то за небольшую плату, то безвозмездно. Неведомо какими путями Николаевскому удалось уговорить Бернштейна передать в Архив СДПГ хранившиеся у него письма Энгельса. Правда, часть писем и некоторые рукописи Бернштейн все же оставил у себя, как и письма российских социалистических деятелей Аксельрода, Плеханова и других. Однако доступ к ним Николаевский получил.

Представителю ИМЭ удавалось приобретать целые архивы, редкие книги и прочие материалы, ценные для ИМЭ и для него самого. В результате Николаевский стал одним из крупнейших знатоков наследия, жизни и творчества Маркса и Энгельса (его и, возможно, Рязанова вряд ли кто-либо превосходил в России или на Западе). В результате вначале в 1933 г. появилась его книга (в соавторстве с О. Менхеном-Хельфом) "Карл и Женни Маркс: Жизненный путь", а через три года их же монография "Карл Маркс: Человек и борец"²¹.

Постепенно Николаевский расширял свой поиск материалов по истории российского революционного движения. Он разыскал архив М. А. Бакунина, письма Плеханова и Засулич и даже архив Азефа за 1908 - 1918 годы. Николаевский участвовал в составлении собрания сочинений Плеханова, которое издавалось в Москве, и написал комментарии для нескольких томов. Основанное им и его коллегами по меньшевистской эмиграции берлинское издательство "Русский революционный архив" опубликовало документы Аксельрода и Мартова. Несколько документальных сборников под его редакцией и с его справочным аппаратом было издано в Москве²².

Среди бумаг Потресова Николаевский обнаружил тетради с подробными протокольными записями заседаний II съезда РСДРП 1903 г., что позволило

выпустить в Москве материалы этого фактически учредительного съезда, правда, без упоминания, чьи именно розыски открыли такую возможность²³.

Предусмотренные служебными обязанностями материалы отправлялись в Москву, но их копии оставались и в личном архиве Николаевского, о чем имелась договоренность с Рязановым. Находки, не входившие в прямую компетенцию ИМЭ, сохранялись у Николаевского. Так формировался, а затем все более расширялся личный архив ученого. Все новые и новые его материалы публиковались в советских журналах "Летописи марксизма", "Каторга и ссылка", в "Ленинских сборниках", а также в западноевропейских изданиях.

Между Николаевским и советскими научно-идеологическими учреждениями, журналами и издательствами складывались необычные взаимоотношения. Как обладатель авторских прав, он требовал за каждую публикацию гонорар. Во многих случаях Москва уклонялась от уплаты или же стремилась отделаться смехотворными суммами. Николаевский проявлял настойчивость. В результате он располагал средствами, достаточными для пополнения собственного архива и библиотеки, а также для того, чтобы оплачивать труд секретаря. Удавалось даже материально помогать оставшимся в СССР матери и другим родственникам. В свою очередь, мать и другие родственники оказывали ему посильную помощь, посылая необходимые журналы и книги, выписки, вырезки из газет, что прослеживается почти во всех материнских письмах.

У них оказались два чемодана с книгами, документами и дневниковыми записями Николаевского. Один из них был в 1921 г. конфискован ГПУ при аресте и возвращен в начале 1925 г. по ходатайству Рязанова, к которому Николаевский специально обращался по этому поводу²⁴. Второй чемодан обнаружил брат Владимир "в рухляди". В нем хранились не только письма родных и друзей, но и деловые записки, записные книжки, конспекты книг, рукописные воспоминания, карточки с записями, письма из архива Московской центральной тюрьмы и многое другое. "Возилась с разборкой три дня", - писала Евдокия Павловна сыну 27 января 1927 года²⁵.

Борис с почтением относился к своей многострадальной матери, рано потерявшей мужа, пережившей двоих сыновей (кроме Всеволода, погибшего вместе с отцом еще в самом начале XX в., вскоре после отъезда Бориса в Берлин, в том же 1922 г., скончался его младший брат Виктор). Письма, адресованные матери, не сохранились, но из ее корреспонденции видно, какие доверительные отношения сохранялись между ними, как заботливо, несмотря на внешнюю строгость и даже кажущуюся сухость (письма обычно начинались словами "Здравствуй, Боря!" и завершались подписью "Мать"; лишь изредка прорывались очень скупые слова нежности), относились они друг к другу.

Как-то матери удалось отправить сыну отцовское полотенце, на котором она вышила инициалы Бориса. Писатель-эмигрант Р. Б. Гуль, который дружил с Николаевским, вспоминал, что видел это бережно хранимое полотенце в конце 30-х годов. Гуль продолжал: "Борис Иванович как-то показал мне фотографию матери - женщины с типичным русским хорошим лицом. Он ее очень любил"²⁶.

В ходе совместной публикаторской работы между Николаевским и его московскими партнерами сразу же возникли разногласия, связанные с точностью передачи текста документов и с оценкой социал-демократических течений: в противоположность ему партнеры стремились представить всю историю РСДРП со времени ее зарождения как прямолинейный и закономерный путь к полной и неизбежной победе большевизма. В письмах Рязанову, Ангарскому и другим лицам Николаевский выражал постепенно уга-

савшую надежду на возможность публикации в СССР объективной исторической литературы. Он предлагал подготовить хрестоматию по истории российского революционного движения именно с таким набором материалов, выражал сомнения по поводу принадлежности Ленину некролога, посвященного Энгельсу, написанного еще в 1896 г., указывал на необходимость использовать при подготовке собрания сочинений Ленина комплект "Искры" с многочисленными пометами Мартова, прибавляя: "Он в России и запрятан далеко, так что без меня его не найти" (очевидно, имелся в виду один из упомянутых чемоданов). Ангарского пытался убедить, "что письма - исторический документ; что их нужно печатать как таковые, но возможно ближе к оригиналу, избегая всех сокращений, кроме самых необходимых"; он указывал, что "эти сокращения совершенно недопустимы там, где речь идет об оценках политической деятельности фракций или отдельных лиц; что только там, где затрагивается человек как человек, - только там возможно (и то сугубо осторожное) сокращение текста"²⁷.

Публикации Николаевского в советских журналах шли, как правило, под псевдонимами. Через много лет, в ответ на упреки в сотрудничестве с большевистскими властями он вынужден был объяснить, что руководствовался при этом одним принципом - донести до читателя неискаженную истину о различных тенденциях в российском революционном и социалистическом движении: "Мне, конечно, приходилось считаться с цензурными условиями, но я всегда писал только то, что считал правильным, и никогда не написал ни одной фразы, которая содержала бы элементы прославления диктатуры"²⁸.

В конце 20-х годов завершался своего рода "переходный период" к зрелому тоталитаризму, идеологический контроль усиливался. Если с возражениями Николаевского по поводу купюр в документальных текстах вначале иногда соглашались, то кастрация предисловий и внесение в них идеологического момента становились делом обычным. Николаевский предупреждал, что такие действия приведут к тому, что живущие на Западе деятели откажутся предоставлять свои документы для публикации в СССР. Он ссылался, в частности, на Фр. Адлера, лидера австрийской социал-демократии. Адлер заявил, что предоставит советской стороне документы II Интернационала только в случае, если ему будут даны официальные гарантии того, что документы при публикации не будут сопровождаться какими бы то ни было комментариями, направленными против партий, входивших в Интернационал, или же отдельных его деятелей. Однако предупреждения Николаевского игнорировались. Утверждалась официальная оценка социал-демократии как умеренного крыла фашизма, или социал-фашизма.

Советские контакты с зарубежными владельцами архивов свертывались, а в 1930 г. Правление СДПГ расторгло договор с ИМЭ о публикации в СССР документов Маркса и Энгельса ввиду того, что такие издания сопровождались "антисоциалдемократическими предисловиями и комментариями"²⁹.

В 1931 г. Николаевский был "уволен" с должности представителя ИМЭ в Берлине. Произошло это почти одновременно с отстранением от должности директора института Рязанова (его обвинили в конспиративных связях с эмигрантами-меньшевиками - естественно, имея в виду в том числе и Николаевского). Рязанов был арестован, а позже сослан; возглавляемый им институт слит с Институтом Ленина и превращен в "Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)".

Для большевистской верхушки Николаевский окончательно стал персоной нон грата. 20 февраля 1932 г. Президиум ЦИК СССР принял постановление о лишении советского гражданства большой группы эмигрантов (всего

37 человек), занимавшихся "антисоветской деятельностью". Постановление было в тот же день опубликовано в "Правде", а затем в других центральных газетах СССР и зарубежных печатных органах. Разумеется, основной смысл этого документа был направлен против Троцкого и его родных, находившихся в тот момент за границей. Но были в списке лишенцев и меньшевики, в том числе Дан, Р. А. Абрамович и Николаевский. Для него утрата тесной связи с родиной, потеря подданства были и моральным и материальным ударом.

В то же время усиливались старые разногласия в Заграничной делегации меньшевиков. В марте 1930 г. разразился скандал между Даном и Церетели. Николаевский и в силу своих убеждений и по причине личных контактов поддерждал Церетели. В результате Дан утратил большинство в Заграничной делегации, обвиняя в этом Церетели и Николаевского³⁰.

В 1932 г. Николаевский выпустил первую свою крупную монографию о провокаторстве Азефа. В ней он использовал все доступные в то время материалы, в частности собранные им в свое время сенсационные раскрытия Бурцева и бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина. Книга вышла на русском и немецком языках, а через два года была переиздана в США на английском³¹. Позже Николаевский пришел к новым важным выводам касательно Азефа и его места и в истории российского революционного движения, и в истории сыска. На основании ранее неизвестных материалов (в их числе были воспоминания вдовы Лопухина, с которой Николаевский беседовал в эмиграции) Николаевский уточнил, что Азеф не являлся провокатором в прямом смысле слова, а был полицейским агентом, аккуратно докладывавшим подробную информацию о всех готовившихся террористических актах. Лопухин же (чуть ли ни с согласия самого СЮ. Витте, главы правительства в 1903 - 1906 гг.) клал ее под сукно и этим создавал возможность некоторых успешных актов террора, используя таким образом эсеров для сведения счетов с теми, кто ему мешал.

Эти данные Николаевский намеревался использовать в новом издании книги. В двух письмах 1962 г. говорилось: "У меня подобрались неизданные материалы о Лопухине и его отношениях с Витте (в связи с большой борьбой между Витте и Плеве)". Имеется "много много нового и важного материала, который я охотно дал бы в качестве особого введения и добавления"³². К сожалению, опубликовать дополненное издание работы об Азефе Николаевский не успел.

Удар по российским социалистам-эмигрантам надвигался и с другой стороны. Быстрыми темпами росло влияние нацистов; 30 января 1933 г. состоялось назначение А. Гитлера рейхсканцлером. В первые месяцы этого судьбоносного не только для Германии, но и для Европы и мира года Николаевский совершил гражданский и научный подвиг - он спас от нацистов почти весь архив германской социал-демократической партии, а заодно и русский эмигрантский социалистический архив.

Разумеется, действовал Николаевский не один. Помощь оказали Церетели и его молодая возлюбленная Анна Михайловна Бургина. Эта женщина в 18 лет, будучи питерской курсистской, участвовала в событиях Февральской революции, затем примкнула к меньшевикам, в 1922 г. эмигрировала, недолгий срок работала секретарем Николаевского в Берлине, а затем перебралась в Париж, где стала секретарем и сблизилась с Церетели. От своего первого работодателя она несколько отдалилась, но продолжала оказывать Николаевскому помощь.

Вначале многие политики, даже искушенные, полагали, что власть Гитлера не будет долгой. В русских эмигрантских кругах возникло мнение, что документальные материалы следует передать в Прусский государственный

земельный архив, где они будут сохранены надежно. Однако директор этого архива, более трезво ощущавший ситуацию, отказался принять ценнейшие документы. "Иметь дело с гитлеровцами директор Прусского архива не имел желания"³³.

Николаевский, очевидно, смотрел вперед, и еще до этого отказа стал выносить материалы из здания Правления СДПГ и тайно переправлял их в Париж. Это было очень рискованное предприятие, почти авантюра, ибо за зданием Правления СДПГ гитлеровцы тщательно следили. Их вполне мог заинтересовать человек, который ежедневно, а иногда и по несколько раз в день выходил оттуда с туго набитым портфелем. Однажды Николаевский чуть не попался. За ним увязались два нацистских дружинника. Вести слежку они не умели, но опасность заключалась в том, что задержанных доставляли не в полицию, а в партийные учреждения, где "всех арестованных избивали, а то и прямо пытали"³⁴. Вспомнив опыт русского подполья, Николаевский зашел в огромное здание издательства Ульштейна, где нередко бывал и поэтому хорошо его знал, побродил по коридорам, а потом покинул дом через другой выход и оторвался таким образом от слежки молодчиков, которые спокойно ожидали его у того входа, куда он вошел.

Однако вынесенные материалы необходимо было отправить за рубеж. Поскольку почтовые чиновники могли его заподозрить, Николаевский избрал окольный путь, воспользовавшись содействием советника посольства Чехословакии в Берлине Гофмана. Через него документы шли дипломатической почтой в Прагу, а оттуда - во Францию, где их принимали Церетели, Бургина, а также другие, уже эмигрировавшие из Германии, русские социалисты, устроившие "настоящий склад русских посылок"³⁵. Всего таким путем было отправлено свыше сотни посылок с документальным материалом.

Вопрос о судьбе "русского архива" обсуждался почти на каждом заседании Заграничной делегации РСДРП. Из протокола от 14 января 1933 г. видно, что Николаевский начал принимать меры по вывозу документов (в том числе и германской социал-демократии) еще до прихода Гитлера к власти. 30 января, то есть в тот самый день, когда Гитлер был назначен рейхсканцлером Германской империи, Николаевский докладывал товарищам "о мерах, которые он принимает... для обеспечения от всех случайностей рукописного архива партии". 12 мая вновь было заслушано сообщение Николаевского о вывозе архива³⁶.

Когда он счел, что ведущие германские социал-демократы убедились в прочности власти нацистов, он открыто обратился к председателю СДПГ О. Вельсу, 23 марта произнесшему смелую речь в рейхстаге, протестуя от имени своей партии против передачи Гитлеру чрезвычайных полномочий³⁷. После некоторых колебаний Вельс, осознававший, что его партии приходит конец, дал согласие на отправку за границу не только русской документации, но и всего архива социал-демократической партии Германии.

Помощь в вывозе архивов оказали на этот раз правительственные круги Франции, в частности министр просвещения и культуры А. де Монзи, одобривший проект продажи архива Национальной библиотеке Франции. Непосредственно перед приходом к власти Гитлера ряд известных русских эмигрантов - меньшевики, эсеры, либералы - получили визы на въезд во Францию³⁸. Предполагалось, что в условиях, когда в Германии еще только шло становление диктатуры нацистов, когда Гитлер и его соратники будут заняты более важными, с их точки зрения, делами, вывоз архивной документации может пройти незамеченным. 29 апреля 1933 г. состоялась решающая встреча Николаевского с руководителями СДПГ, на ней он получил полномочия для отбора и последующего вывоза во Францию архивной документации. В

первую очередь решено было отправить рукописные материалы Маркса и Энгельса, документы I Интернационала, фонды А. Бебеля, Бернштейна и Правления СДПГ. Вся работа проходила под руководством Николаевского, но ему помогали немецкие социал-демократические архивисты.

Чтобы погрузка в железнодорожные вагоны прошла как можно менее заметно, решено было произвести это на пригородной станции. 8 мая телеги, нанятые на средства, предоставленные Французской национальной библиотекой через посольство своей страны, совершили несколько рейсов на глухую станцию Рутельсберг. Николаевский позже писал: "Я не помню теперь точного количества ящиков, тюков и мешков разных материалов, знаю только, что из Берлина мною тогда было отправлено два больших жел[езно]дор[ожных] вагона, полностью набитых материалами, причем материалы немецкого партийного архива, тщательно упакованные в небольшие пакеты... были заложены внутрь ящиков с материалами Русского архива так, чтобы гитлеровский контроль, если бы он был проведен, найти эти немецкие материалы смог бы лишь в том случае, если бы гитлеровцы стали опоражнивать до дна ящики с русскими материалами"³⁹.

Операция была проведена успешно и вовремя. Через три дня, 11 мая, здание Правления СДПГ было занято отрядами штурмовиков, которые изгнали из него деятелей и чиновников уже распущенной и преследуемой партии (большинство из них вскоре оказалось в концлагерях). Архив в это время находился уже на французской территории. По распоряжению директора парижской Национальной библиотеки Ж. Кэна для поступивших архивных материалов было выделено специальное помещение на улице Ришелье. Правда, продажа была полуфиктивной. В дальнейшем Николаевский с согласия Заграничной делегации РСДРП распорядился документами иначе. Соглашению о продаже архивов французам был придан ограниченный смысл, позволивший считать "архивом" только книжный фонд германской социал-демократии, который и поступил в парижскую библиотеку.

Вывезя архивы, Николаевский покинул Германию и прибыл в Париж. Через непродолжительное время он получил официальный статус руководителя французского филиала Международного института социальной истории в Амстердаме. Институт был основан в 1935 г. известным историком Н. Постюмусом как место хранения и изучения документов, касающихся истории общественных движений, в частности рабочих и социалистических организаций. Деятельность института финансировалась страховой компанией Де Централе, близкой к социал-демократическому движению. Институт стал активно собирать документы по всей Европе, причем особо важными приобретениями считались документы Маркса и Энгельса и архивы и библиотеки российских общественных и политических деятелей, находившихся в эмиграции.

С учетом этих задач работа Николаевского в институте оказалась исключительно важной. На средства, предоставленные институтом, он снял помещение на улице Мишле, где целыми днями разбирал документы, отвлекаясь только для того, чтобы встретиться с лицами, у которых он надеялся получить новые материалы.

Правда, Николаевский считал, что сначала следует использовать все возможности для того, чтобы российская документация, а также коллекции Маркса и Энгельса оказались на его родине. На это возлагались тем большие надежды, что к документам, фактическим попечителем которых он являлся, вновь проявила интерес советская сторона. Образованный в 1931 г. объединенный Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б), разумеется, с санкции ЦК, вновь вступил в контакт с Николаевским, рассматривая его в

качестве возможного посредника при переговорах с западными социалистами. Со своей стороны, Заграничная делегация РСДРП, согласившись на переговоры, выделила для их проведения Николаевского и Дана.

В феврале 1936 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о покупке архива СДПГ, прежде всего документальных материалов Маркса и Энгельса. В Париж была направлена делегация во главе с Н. И. Бухариным. Давно уже лишенный ореола одного из партийных вождей, снятый с высших постов еще в 1929 г. за так называемый "правый уклон" (вместе с Рыковым, М. П. Томским и др.), он был теперь лишь главным редактором газеты "Известия", но все же пользовался репутацией близкого к Сталину лица и большевистского идеолога. Сталин, внешне расположенный к Бухарину, уже готовил над ним расправу. Как и санкционированная Сталиным поездка Х. Г. Раковского во главе делегации советского Красного Креста в Японию⁴⁰, командировка Бухарина в Западную Европу должна была дать "материал" для обвинения в связях с агентурой "империалистических держав"⁴¹.

По свидетельству Николаевского, из разговоров с членами делегации стало понятно, что Сталин был против затраты крупных денежных средств на закупку архивов, тем более что Адлер, который возглавлял переговоры от имени Социалистического рабочего интернационала, придал им явно политический характер, включив в состав своей делегации не только примирительно настроенного Дана, но и такую одиозную для советского правительства личность как Гильфердинг⁴². Экспертом западной делегации считался Николаевский. Переговоры продолжались в течение двух месяцев. Обе стороны проявляли неуступчивость. В начале апреля 1936 г. из Москвы поступило распоряжение переговоры прервать.

Между тем во время двухмесячного пребывания Бухарина в Париже между ним и Николаевским "почти каждый день" происходили неофициальные встречи, на которых разговорчивый Бухарин был довольно откровенен. Николаевский даже считал, что Бухарин "открыл ему свою душу"⁴³. Рассказанное Бухариным легло в основу публикации Николаевского, которую он назвал "Как подготовлялся московский процесс. (Из письма старого большевика)". Подписанное инициалами Y. Z., "письмо" появилось в двух номерах "Социалистического вестника" в конце 1936 - начале 1937 года. Если судить с формальной точки зрения, это был подлог, ибо никакого "письма старого большевика" не существовало в природе, а весь текст, от начала до конца, был написан Николаевским от имени вымышленного персонажа. Но так судить может только формалист, натянувший на себя тогу прокурора. Упоминать имя Бухарина нельзя было ни в коем случае. Подобным приемом пользовались и другие эмигранты, стремившиеся придать большую достоверность своим публикациям.

"Старый большевик" анализировал переход Сталина от фиктивного умиротворения 1934 г., которое, как казалось, распространилось на всю страну, и в частности - на "офицерский корпус партии", к тому, что много позже стали называть "большим террором". Рассматривались предпосылки этого курса, начиная с убийства СМ. Кирова 1 декабря 1934 г., причем автор (скорее всего со слов Бухарина) полагал, что Киров вместе с Горьким играл некую самостоятельную роль. Довольно подробно рассматривались обстоятельства этого убийства, насколько они были известны тому же Бухарину как главному редактору газеты "Известия". В статье проводилась мысль, что в партийных верхах шла борьба между умеренными силами и экстремистами "за душу Сталина", причем к экстремистам были отнесены в первую очередь Л. М. Каганович и Н. И. Ежов. Автор явно недооценивал роль самого Сталина, умело создававшего необходимый ему "фон" для подготовки массового

террора против всех слоев населения, всех общественных и социальных групп, ставивший целью создание в стране атмосферы всеобщего страха и покорности. Николаевсий не смог тогда понять, что главной закономерностью этого террора было полное отсутствие закономерности в отношении того, чья кровь будет пролита вообще или в первую очередь, что именно это и обеспечивало превращение социума в стадо запуганных овец.

Расправа над старыми партийными кадрами неприязненно относившимися к Сталину, по оценке Николаевского и его источников, проходила на фоне улучшения быта советского обывателя ("Жить стало лучше, жить стало веселее", - провозглашал Сталин). Это соответствовало действительности за исключением того, что, во-первых, из среды самих обывателей вырывались сотни тысяч людей, отправляемых на расстрел или в ГУЛАГ, и, во-вторых, сами эти "простые люди" превращались в соучастников преступлений, донося друг на друга и шумно одобряя на массовых собраниях и митингах кровавую расправу. В смысле основной концепции особенно характерным было заключение: "Все мы, большевики, у кого есть мало-мальски крупное дореволюционное прошлое, сидим сейчас каждый в своей норке и дрожим. Ведь теоретически доказано, что мы являемся все нежелательным элементом в современных условиях. Достаточно попасть на глаза кого-либо из причастных к следствию, чтобы наша судьба была решена. Заступиться за нас никто не заступится. Зато на советского обывателя сыпятся всевозможные льготы и послабления. Делается это сознательно: пусть в его воспоминаниях расправа с нами будет неразрывно связана с воспоминанием о полученных от Сталина послаблениях".

Это был один из первых опытов исследования сталинского террора 30-х годов. Многие сомнительные положения "письма старого большевика" (в частности, о роли Кирова и Горького, о партийных функционерах как главной жертве сталинского террора) прочно вошли в историографическую традицию. Потребовались десятилетия для их преодоления, которое полностью так и не произошло. Но в целом публикация Николаевского оказалась эпохальной, так как положила начало критическому анализу происходивших в СССР кровавых событий 1936 - 1938 гг., которые исходно многими на Западе рассматривались как нечто трансцендентальное, вообще не поддающееся осмыслению, или же просто отрицались.

Между тем срыв переговоров с Москвой предопределил решение немецких социал-демократических эмигрантов во Франции продать свой архив Амстердамскому институту. Соответствующее соглашение было подписано 19 мая 1938 года. Архив поступил в основную коллекцию института, и Николаевский не имел теперь к ней прямого отношения. Он вновь сосредоточил исключительное внимание на комплектовании русского архива, которым занимался в качестве руководителя Парижского филиала Амстердамского института.

Немаловажным приобретением архива явилась коллекция документов Троцкого. В 1936 г. сын Троцкого Лев Седов руководил в Париже изданием журнала "Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)" и подготовлял к выпуску "Красную книгу" о развертывавшемся в СССР массовом терроре. Понимая, что и сам находится в опасности, он решил передать имевшиеся у него документы в более надежные места. Наиболее ценную часть бумаг он отдал на хранение своему сотруднику Марку Зборовскому, которому полностью доверял, не подозревая, что тот являлся агентом НКВД по кличке "Тюльпан". Менее важную, по его субъективному (не вполне оправданному) мнению, коллекцию получил в начале ноября 1936 г. на хранение Парижский филиал Амстердамского института.

И за Седовым и за Николаевским советские спецслужбы установили к этому времени плотное наблюдение. В ночь на 7 ноября - через несколько дней после передачи материала - произошло ограбление филиала института, значительная часть бумаг Троцкого была похищена. Несколько ящиков похищенных бумаг были переправлены затем в Москву. Французская полиция сразу же заподозрила, что грабеж совершила агентура НКВД: ни деньги, ни ценности не были похищены. На допросе в полиции Л. Седов сказал, что советская разведка, возможно, узнала об архиве из-за "разговорчивости Николаевского"⁴⁴. Цель похищения состояла в том, чтобы добыть достоверные материалы для подготовки новых судебных фарсов в СССР - местонахождение Троцкого в то или иное время, описание конкретных его занятий, политических и личных дел. Предположение в этом смысле высказывал и Троцкий. Интересно, что это письмо оказалось в московском госархиве, в фонде Троцкого, куда оно было передано из Архивной службы ФСБ РФ.

Так - с весьма драматического, криминального эпизода - началось сотрудничество Николаевского с Троцким. Оно, правда, не было личным. Непосредственно они не общались. Посредником выступал Лев Седов. Через сына Троцкий консультировался с Николаевским, работая над книгами о Ленине и Сталине (обе книги дописаны Троцким не были). Из переписки между Троцким и Седовым видно, что Николаевский дал согласие оказывать содействие работе Троцкого и что Троцкий, несмотря на принципиальные политические расхождения, проявлял готовность, в свою очередь, быть Николаевскому полезным. В одном из писем Троцкого сыну говорилось: "Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить через твое посредничество Б. И. Николаевского за его обстоятельные и серьезные замечания. С некоторыми из них я не могу, правда, согласиться... Во всяком случае, замечания Б. И., без сомнения, помогут мне уточнить текст... Еще раз благодарю его"⁴⁵.

Участие Николаевского в политической жизни эмигрантов-меньшевиков становилось все более ограниченным, да и меньшевистская организация в Западной Европе все более редела в силу прежде всего естественных причин - ее ветераны постепенно вымирали, а молодежь почти не пополняла ряды партии. Дан с грустью писал другому меньшевику-эмигранту С. Е. Эстрину в апреле 1940 г.: "Боюсь, что для многих товарищей за долгие годы эмиграции и оторванности от политической работы на русской почве партия потеряла (если не в сознании, то в психологии) это действенное, служебное значение... Какие старцы там, Абрамович ли и Николаевский, Дан ли и Югов, на каком языке они молятся и даже каким святым акафисты читают, - это для "мирянина", право, уж не так важно"⁴⁶.

Вторая мировая война оказала непосредственное влияние на судьбу самого Николаевского и богатейшего архива, находившегося на его попечении. С полным основанием он предполагал, что "странная война" не будет длиться вечно, что наступление гитлеровцев на Париж вполне возможно, и принимал меры для сбережения документов. В начале 1940 г. он отправил значительную их часть в США, в чем ему оказал помощь американский посол во Франции У. Буллит, взявший на себя смелость снабдить объемистые пакеты этикеткой личного багажа американского посла.

Друзья и коллеги убеждали Николаевского как можно скорее покинуть Францию, напоминая, что во второй половине 30-х годов он "провинился" перед гитлеровцами, вступив в весьма опасную дискуссию с их пропагандистским штабом по поводу так называемых "Протоколов сионских мудрецов". Давно уже разоблаченную антисемитскую фальшивку нацисты использовали для обоснования задуманной уже в 30-е годы расправы с европейскими евреями.

Не только вследствие сочувствия к страданиям евреев, альтруистического и интернационалистского сознания, присущего значительной части социалистов старого поколения, не только потому, что евреями были многие его друзья и однопартийны, но и просто как добросовестный историк Николаевский не мог смолчать. Он выступил в швейцарском социал-демократическом журнале с аналитической статьей, в которой препарировал текст зловещих "Протоколов", обстоятельства их появления, различные сопутствующие материалы и доказывал их провокационный характер, преступное использование их гитлеровцами. Через некоторое время этому же вопросу была посвящена детальная и хорошо документированная рецензия на книгу Р. Блана с предисловием П. Н. Милюкова, расматривавшая "Протоколы Сионских мудрецов" в контексте всего комплекса политики Гитлера⁴⁷.

Жизнь в Париже при оккупантах до 1943 г. оставалась спокойной. С ними сотрудничали представители французской интеллектуальной элиты, не говоря уже о русских антикоммунистах, вплоть до знаменитого С. Лифаря, с удовольствием выполнявшего обязанности гида И. Геббельса, когда германский министр пропаганды посетил оккупированный город. Гитлеровцы имели основания рассчитывать на привлечение к сотрудничеству с ними части российской эмиграции.

Николаевский не относился к этой части. Тотчас после вступления нацистов в Париж они начали его разыскивать, как, впрочем, и архивные фонды, которыми он распоряжался. В списке выдвинутых против него обвинений значилось и "похищение германских архивов". Тем не менее Николаевский затягивал отъезд, хотя в его распоряжении была виза в США, предоставленная Буллитом, и оставался в Париже в течение нескольких месяцев, даже после оккупации города германскими войсками в июне 1940 года. Жил он нелегально у надежных людей, уверенный, что его не выдадут, хотя в это страшное время никакие расчеты на честность и добропорядочность граждан, которым угрожала самая страшная участь, не могли считаться прочными. Николаевский даже осмеливался выезжать в провинцию, передавая небольшие порции своего архива в руки людей, которых считал надежными, в том числе фермеров в районе Луары. Действительно, эти документы были в основном сбережены⁴⁸.

Уцелел и чемодан с рукописями, который Николаевский перед эмиграцией сам закопал в укромном месте под Парижем. После освобождения страны он, к немалому собственному удивлению, нашел эти научные клады и перевез их в США⁴⁹. А в ноябре 1940 г., чудом избежав лап нацистов и почти неизбежной гибели в концлагере, использовав американскую визу, Николаевский пробрался в порт и на американском корабле (марионеточный режим Виши тогда еще поддерживал с Соединенными Штатами дипломатические отношения) отправился в Нью-Йорк.

Судьба оставшихся в Париже материалов была печальной. Захватив французскую столицу, нацисты конфисковали архив вместе с библиотекой. Все эти материалы были перевезены в Институт иудаизма и большевизма во Франкфурте-на-Майне, но после войны следы их обнаружить не удалось⁵⁰.

В Нью-Йорке Николаевский вновь развернул активную общественнуюю деятельность, от которой он несколько отошел в последние годы жизни в Европе. В военное время он сосредоточился на анализе и перспективах военно-политической ситуации как в странах антигитлеровской коалиции, так и в тройственном союзе, на международных отношениях военного времени, на положении в оккупированных странах. Подчас его оценки вызывали бурную негативную реакцию некоторых русскоязычных печатных органов своей принципиальностью и нежеланием подлаживаться под сиюминутную конъюнктуру.

Характерными в этом отношении были его статьи, опубликованные в конце 1941 г. в "Социалистичеком вестнике" и в лево-либеральном журнале "The New Leader", в которых в связи с нападением Японии на Перл-Харбор доказывалось, что начать войну против США японские правящие круги решились в связи с тем, что были убеждены в невозможности сталинского удара по Японии с тыла. Не имея прямых доказательств высказываемого утверждения, Николаевский анализировал разнообразные косвенные свидетельства, в частности соглашение о ликвидации конфликта между СССР и Японией в районе озера Наманган в 1939 г. (15 октября 1941 г.) и переброску советских войск с Дальнего Востока к Москве перед советским контрнаступлением в декабре 1941 года⁵¹. Какие только эпитеты не употребляли в сменовеховской газете "Новый путь", чтобы очернить "безответственного невежду", обвиняя его в клевете на Сталина, разумеется, неспособного на заигрывание с агрессором⁵².

Политическая и аналитическая деятельность Николаевского после окончания Второй мировой войны была направлена на то, чтобы избавить западное общественное мнение от иллюзий в отношении бывшего союзника, показать неприглядную сущность сталинского режима. Николаевский поддержал стремления российских эмигрантов к объединению, старался наладить сотрудничество между меньшевиками и эсерами. При его участии был создан "Новый журнал" (редакторы М. О. Цейтлин, М. М. Карпович, затем Р. Гуль); участвовал в старейшей русскоязычной газете "Новое русское слово" и в других эмигрантских газетах и журналах.

В Европе и США эйфорию в отношении Сталина и "советского союзника" сменила "холодная война". В Нью-Йорке было создано нечто вроде российского парламентского представительства и правительства в изгнании. В марте 1949 г. была образована Лига борьбы за народную свободу. Из числа эсеров в руководство Лиги вошли А. Ф. Керенский, В. М. Зензинов и В. М. Чернов. Меньшевики были представлены Абрамовичем, Далиным и Николаевским. Лига заявила о приверженности идеалам Февральской революции и выступила против сотрудничества "с открытыми или скрытыми реакционерами, фашистами и монархистами". Николаевский принял участие в состоявшемся в Западном Берлине в 1950 г. конгрессе представителей эмигрантов в защиту свободы и культуры⁵³.

Многие меньшевики были против какого-либо сотрудничества с "перемещенными лицами" из СССР, среди которых были и бывшие участники антисоветских военных формирований. Николаевский занял иную позицию. Он, разумеется, осуждал сотрудничество выходцев из СССР с гитлеровцами, тем более формирование ими боевых структур с целью ведения военных действий против советской армии. Но он был, наверное, единственным меньшевистским деятелем, который смог понять трагедию власовского движения и частично оправдать участников этого движения - лишь с персонально-психологической точки зрения. Интересуясь русскими антикоммунистическими формированиями военных лет, Николаевский попытался проанализировать их научно-исторически. Так появилась его интересная статья "Пораженчество 1941 - 1945 годов и ген. А. А. Власов. (Материалы для истории)"⁵⁴. По этому поводу между Николаевским и некоторыми другими меньшевистскими лидерами, особенно Аронсоном и Даном, который в последние годы жизни все более склонялся к сближению с СССР, возникли острые споры⁵⁵, дополнившие и усугубившие столкновения, имевшие место в прошлом. Направляя свои критические стрелы против Николаевского, который в военные годы "осмеливался" открыто критиковать главного союзника США - Советский Союз - и его лидера Сталина, Дан заявлял, что эта позиция гра-

ничит с пораженчеством по отношению к Советской России. По инициативе Дана еще в 1942 г. Заграничная делегация назначила комиссию для расследования слухов о том, что у Николаевского был якобы произведен обыск в связи с арестом в США "русского фашиста А. А. Вонсяцкого". В 1944 г. комиссия пришла к выводу, что слухи были провокационными, и Дан остался результатами расследования крайне недоволен⁵⁶.

В послевоенных условиях деятельность русских зарубежных социалистов не могла дать каких-либо реальных результатов. Тем не менее Николаевский полностью от нее не отказывался, даже после того как в 1951 г. была распущена Заграничная делегация РСДРП - меньшевиков, которые на родине, в России, давно уже не существовали.

Но главные усилия он сосредоточил на изучении сталинского режима. Значительную помощь в этом ему оказали беседы с эмигрантами второй волны, прежде всего с бывшими "перемещенными лицами"; он записывал их воспоминания, помог многим из этих людей устроиться в новой и совершенно незнакомой для них стране⁵⁷.

Большой резонанс вызвала написанная им совместно с Далиным книга о принудительном труде в советских концлагерях. Задолго до появления солженицынского "Архипелага ГУЛАГ" на базе доступного первичного материала, но главным образом свидетельств жертв и очевидцев, в этой работе была показана индустрии смерти, которая процветала в лагерях на всей территории СССР и особенно на Крайнем Севере и Дальнем Востоке⁵⁸. Авторы приходили к выводу о том, что "из богатого исторического прошлого России советское руководство после некоторых колебаний и вопреки внутренней оппозиции" выбрало "самые жестокие и варварские черты, в огромной степени их усилив"⁵⁹.

Как директор Американского рабочего архива и исследовательского института в Нью-Йорке, Николаевский продолжил собирание документов и воспоминаний. Редкий номер "Социалистического вестника" появлялся без его статьи. В качестве советолога-аналитика с опытом историка-документалиста он освещал различные аспекты политики Сталина, а впоследствии - хрущевской "оттепели". Выработанная им методика сопоставления пропагандистских выступлений, изменений в партийном и государственном аппарате, как функциональных и кадровых, так и чисто персональных, позволяла проследить политические сдвиги и групповую борьбу в высшем руководстве СССР, делать верные прогнозы, как было, например, во время борьбы Хрущева с группой Маленкова, Кагановича и Молотова⁶⁰. Позже эта техника была широко использована американскими советологами.

В то же время Николаевский развернул подготовку новых монографических исследований по истории революционного движения, статей о деятелях российской социал-демократии П. А. Гарви, Церетели, Ю. П. Денике⁶¹ и др., принимал участие в межуниверситетском исследовательском проекте по истории меньшевистского движения, руководителем которого с 1958 г. был Л. Хеймсон. Но тут сказались его натянутые отношения с некоторыми другими ветеранами меньшевистского движения, считавшими Николаевского своего рода ревизионистом и недовольными его участием в Лиге борьбы за народную свободу, сотрудничеством с эсерами и терпимым отношением к бывшим власовцам. В результате он отказал участникам "меньшевистского проекта" в доступе в свой архив.

В конце концов, однако, была достигнута договоренность. Николаевский подбирал документы для публикаций и комментировал их⁶². Проект включал, в частности, собирание, запись и обработку воспоминаний ветеранов-меньшевиков. Труды Хеймсона о развитии меньшевизма и работы его после-

дователей вызывали заслуженное уважение Николаевского, и он в конце концов, несмотря на разногласия с бывшими однопартийцами, включился в реализацию проекта⁶³. Позже, уже в постсоветское время, в значительной степени на базе проекта Хеймсона был опубликован фундаментальный массив документов по истории меньшевизма, который значительной степени был данью памяти Николаевского⁶⁴. В то же время он остался в стороне от предпринятой Б. М. Сапиром работы по изданию писем Дана и не предоставил для этого тома имевшиеся у него немногочисленные документы Дана⁶⁵.

Николаевского занимала не только военная и послевоенная политика, но и личность советского диктатора, в частности появившиеся в прессе материалы о том, что Иосиф Джугашвили в начале века сотрудничал с полицией. При всем отвращении к Сталину, Николаевский и в этом случае сохранял объективность ученого. Собственно говоря, сведения о Сталине как агенте охранки сами по себе были сенсационными в основном для зарубежной публики, ибо в кругах российских революционеров еще до 1917 г. ходили подобные слухи. Это мнение разделял и Николаевский, хотя и очень осторожно.

Новизна состояла в том, что в зарубежной печати помимо воспоминаний сомнительной достоверности появился и документ - письмо 1913 г., посланное заведующим Особым отделом Депаратамента полиции полковником А. М. Ереминым в "Енисейское охранное отделение" жандармскому ротмистру А. Ф. Железнякову, из которого следовало, что Сталин являлся агентом Охранного отделения с 1908 по 1912 год. Письмо опубликовал в журнале "Life" американский советолог А. Дон Левин, сообщив, что он получил его от русских эмигрантов "безупречной репутации". После его перепечатки в "Новом русском слове" разгорелась бурная дискуссия.

Придерживаясь мнения, что Сталин был связан с охранными службами империи и соглашаясь в этом с сущностью позиции Дона Левина, изложенной затем в его книге "Величайший секрет Сталина"⁶⁶, Николаевской в то же время пришел к твердому выводу о подложности знаменитого письма. 25 апреля 1956 г. он писал Н. В. Валентинову: "От документа, пушенного в обращение... Дон-Левиным, за десять километров несет такой фальшью, что нужно быть просто слепым или дураком, чтобы ее не заметить. Неужели департамент полиции не знал, что нет "Енисейского охранного отделения", а есть "Енисейское губернское жандармское правление"? Ротмистр Железняков действительно существовал, но не был начальником несуществующего Енисейского охранного отделения. В книжечке Москалева "Русское бюро большевистской партии" (изд. 1947 г.) на стр. 149 - 165 довольно подробно рассказывается, как и кто следил за Сталиным в Туруханском крае. Упоминается и ротмистр Железняков, но не в качестве начальника "Охранки". В донесении полиции говорится побочно о Джугашвили (о Сталине тогда почти никто не слышал), и, конечно, не в том придуманном (глупо!) стиле, в каком составлен документ"⁶⁷.

Имея в виду авторитет Николаевского как историка и источниковеда, сам Дон Левин пытался привлечь его на свою сторону и послал ему оказавшееся в его распоряжении письмо жандармского генерала А. И. Спиридовича, которое, казалось, должно было подтвердить подлинность ереминского документа. Ответ от 30 апреля 1957 г. был вежливым, но твердым: "По настоящему нового в нем (письме Спиридовича. - Ю. Ф., Г. Ч.) не много. Спиридович все свои жандармские добродетели подробно описал в интересных воспоминаниях⁶⁸. Еремина он причесывает под свою гребенку". И далее Николаевский виртуозно показал, в чем же состояла эта "парикмахерская операция"⁶⁹. Все это свидетельствует о той величайшей серьезности, с которой Николаевский подходил к документальному материалу, как он осуще-

ствлял то, что специалисты называют внешней (определение достоверности и характера) и внутренней (анализ по содержанию) критикой источников. Немаловажно, что все те несообразности в "ереминском документе", на которые обратил внимание Николаевский, полностью подтверждены известным исследователем политического сыска в России З. И. Перегудовой⁷⁰.

Историка интересовали подозрительность и психическое состояние Сталина в разные периоды его жизни. Николаевский полагал, что Сталин, прибегая к физическому устранению своих противников, "не мог не опасаться, что яд будет направлен против него", что в период "чистки" второй половины 30-х годов Сталин отнюдь не был параноиком, как это утверждали некоторые авторы, а "вел совершенно определенную линию". Правда, возможность психических сдвигов у Сталина в 1952 - 1953 гг. Николаевский допускал. Под его редакцией и с его комментариями в США был опубликован "секретный" доклад Хрущева на XX съезде КПСС, который сразу же, по всей видимости с ведома самого советского лидера, "мигрировал" на Запад⁷¹.

В биографическом жанре Николаевский написал очерки о ряде коммунистических правителей - Н. С. Хрущеве, Н. А. Булганине, Г. М. Маленкове, М. А. Суслове и др. Он также запечатлел образы друзей, единомышленников и сподвижников, а подчас и соперников - Церетели, Мартова, Л. О. Дан, Войтинского, Г. И. Уратадзе и многих других.

В сфере внимания Николаевского находилась история русского масонства. В течение многих лет он по крупицам собирал о нем материал, правда, откладывая подготовку цельного исследования. Н. Н. Берберова, написавшая позже публицистическую книгу о русском масонстве в XX в., полагала, что до второй мировой войны он не хотел публиковать "масонские секреты", так как в ложах было много близких ему людей, а после войны помешали причины "практического порядка" (правда, какие именно, Берберова не объясняла)⁷². Сама же она широко использовала материалы Николаевского. Можно полагать, что Николаевский откладывал эту работу потому, что считал все еще недостаточным накапливаемый материал. Однако завершить подготовку работы о масонстве, как и реализовать многие другие намеченные планы, он не успел⁷³.

Историк и журналист Луис Фишер, не раз посещавший Николаевского, вспоминал, что его квартира недалеко от Колумбийского университета в Нью-Йорке была заполнена "от пола до потолка плотно упакованными старыми и новыми советскими публикациями. То, что не помещалось на полках, располагалось на стульях, столах или на полу... Он мог, упомянув о каком-то событии, внезапно вскочить, несмотря на массивность своей фигуры и, пробежав рукой по ряду томов, поколебавшись секунду, вытащить, например, брошюру, пожелтевшую от своего возраста, опубликованную на русском языке в Женеве в 1887 г... или другую подобную, такой же степени антикварную ценность, недоступную ни в каком другом месте"⁷⁴.

В 1963 г., чувствуя, что его работоспособность начинает падать и что необходимо позаботиться о надежной сохранности богатейшего документального фонда, которым он располагал, Николаевский договорился о продаже своего архива Гуверовскому институту войны, революции и мира при Стенфордском университете (г. Пало-Алто, Калифорния). Еще ранее Индианскому университету была продана часть библиотеки Николаевского (св. 10 тыс. книг и комплектов периодических изданий, в том числе выпускавшихся нелегально)⁷⁵.

Сделка с Гуверовским институтом была реализована в конце 1963 г., и документальные фонды вместе с библиотекой были перевезены в Калифорнию. Вместе с архивом Николаевский сам переехал в городок на Западном

побережье США, заняв весьма своеобразную, специально созданную для него должность "куратора коллекции Бориса Николаевского". Вместе с ним в Гуверовский институт отправилась Бургина (Церетели скончался в 1959 г.), ставшая его надежной помощницей и супругой. После его кончины она осталась куратором коллекции и достойно, в соответствии с традицией покойного мужа, выполняла ответственные научные и организационные функции вплоть до своей смерти в 1982 году⁷⁶.

Библиотека (та ее часть, которая не отправилась в Индианский университет), содержавшая несколько тысяч книг, в том числе редчайшие издания второй половины XIX - начала XX в., вошла в книжный фонд библиотеки Гуверовского института. Документальная коллекция в свою очередь была под руководством Николаевского и Бургиной классифицирована в соответствии с нормами Гуверовского института и особенностями самого материала, а затем предоставлена для использования исследователям.

Коллекция была разделена на 280 подгрупп или серий. Большинство из них было организовано на основе принципа фондообразования, то есть состояло из документов, прямыми или косвенными образователями которых являлись определенные организации или лица. Почти для каждой из этих серий (в российском архивоведении принят термин фонд) Николаевский успел составить подробную аннотацию с характеристикой организации (лица), категорий сохранившихся документов, истории их поступления в коллекцию, источниковедческого значения группы в целом и наиболее важных ее составных частей и материалов.

Часть архива сгруппирована не по принципу фондообразователя, а на основе тех событий, которым документы посвящены (в российском архивоведении такого рода собрания называют тематическими коллекциями). Важная их особенность в данном случае состоит в том, что они в наибольшей степени представляют собой творческую лабораторию ученого, отражая те проблемы и сюжеты, которыми Николаевский занимался с исследовательской целью, независимо от того, были ли опубликованы соответствующие работы или документальные сборники или нет.

Среди документации этих подгрупп материалы Маркса и Энгельса и международного социалистического движения их времени, документы, связанные с фабрикацией и разоблачением фальшивки "Протоколы Сионских мудрецов", материалы по истории русского масонства, в частности в начале XX века, тайных служб и политической полиции в царской России и в СССР, документы и воспоминания, связанные с историей тюремного режима, концентрационных лагерей и принудительного труда заключенных как при Ленине, так и при Сталине. Своеобразная группа материалов посвящена истории власовского движения в годы второй мировой войны. Коллекция включает и личную документацию Николаевского (а также Бургиной).

После кончины супруга Бургина провела большую работу по составлению детального аннотированного каталога, но не завершила эту работу, которая была окончена после ее смерти новым куратором коллекции М. Якобсоном. Этот фундаментальный путеводитель объемом более 750 страниц, являющийся подлинным ключом для исследователей, был опубликован Гуверовским институтом⁷⁷.

В последние годы жизни, несмотря на плохое состояние здоровья, Николаевский, сохранивший великолепную память и высокую трудоспособность, оставался тем же неутомимым искателем исторической истины, каковым он был всегда. Он встречался с людьми разных взглядов - от монархистов до коммунистов, убеждая их написать мемуары или же подробно ответить на

поставленные вопросы. Его память оставалась почти фотографической, и он слыл ходячей энциклопедией русской революции⁷⁸.

Борис Иванович окончил свой многотрудный и яркий жизненный путь 21 февраля 1966 г. в возрасте 78 лет неподалеку от Пало-Алто, в городе Менло Парк в Калифорнии, где он обитал в последние годы жизни в собственном доме. За три месяца до его кончины Л. Фишер, фактически выступая от имени большой группы специалистов, которым довелось общаться с Николаевским, черпать информацию из кладовой его мысли и из его коллекции, с трогательной доверительностью написал: "We have all sat at his feet", что можно перевести как "Куда уж нам всем до него"⁷⁹.

Памяти коллеги и учителя американские историки посвятили объемистый том, в который вошли биографические очерки о периоде формирования ученого и о его деятельности в США, библиография трудов, составленная Бургиной, и статьи по различным проблемам истории революционного движения в России до 1917 г. и советского периода, навеянные идеями Николаевского или опирающиеся на его документацию⁸⁰.

Творчество Николаевского в СССР - не только при Сталине, но и в пору хрущевской "оттепели" и брежневского "застоя" - оставалось под запретом. Упоминать его имя можно было только в отрицательном смысле. Как-то вскоре после его смерти в "Литературной газете" появилась статья известного собирателя и литературоведа И. Зильберштейна о Горьком, в которой автор, изобразив наивность, назвал Николаевского "известным историком социал-демократии", которому удалось сохранить ценные письма писателя. Уже через несколько номеров, очевидно, после окрика со Старой площади, появилось гневное письмо историков КПСС Л. С. Гапоненко и К. Л. Селезнева, бичевавших недальновидность редакции, которая допустила позитивное высказывание о "враге Советского Союза"⁸¹. Тот же тон был свойственен упоминаниям о Николаевском в примечениях и указателе имен к "Полному собранию сочинений" Ленина: "...Позднее жил в США, продолжал заниматься фальсификацией марксизма-ленинизма и истории КПСС"⁸².

На родине историка широкий круг читателей смог познакомиться с его творчеством в первой половине 90-х годов, когда были изданы сборники некоторых произведений Николаевского и документов из его коллекции⁸³.

В 2002 г. в Российском государственном архиве социально-политической истории (бывш. Центральный партийный архив при ЦК КПСС) создан мемориальный кабинет Николаевского. В нем развернута выставка фотографий и документов из коллекций самого архива, Международного института социальной истории, Архива Гуверовского института и других архивохранилищ, а также даров родственников и коллег Николаевского. Есть и личные вещи семьи Николаевских, библиотека его работ и книг других авторов, тематически связанных с творчеством Николаевского.

Только часть печатного наследия Бориса Ивановича, включенная в появившиеся библиографические указатели, содержит 16 книг (ряд из них переиздавался на различных языках) и более 520 журнальных статей, документальных публикаций, рецензий и других материалов⁸⁴. Автор избранной библиографии Бургина пишет в предисловии к ней, что "в течение своей жизни Николаевский написал сотни статей по истории, об исторической литературе и политике; было бы невозможно все эти статьи назвать. За немногими исключениями это библиография трудов, написанных Николаевским в эмиграции"⁸⁵. Можно полагать, что общее число работ Николаевского далеко превышает тысячу.

Но лучший памятник замечательному историку - его ценнейшее архивное собрание, которым пользуются исследователи, изучающие самые раз-

ные проблемы истории России первой трети XX в., истории российской политической эмиграции, истории европейских общественных и политических движений XIX-XX веков.

Примечания

1. Отец Иоанн (Иван Михайлович Николаевский) погиб в возрасте 50 лет. Перевернулась лодка, на которой он вместе с семилетним сыном Всеволодом (пятью годами младше Бориса) переправлялся через реку Белую.

2. Социалистический вестник (СВ), 1958, N 10, с. 203.

3. NICOLAEVSKY B.I. Interview N 3. In: Inter-University project on the history of Menshevik movement. N.Y. 1960; КИМ А., НЕНАРОКОВ А. Чутьем сердца. В кн.: НИКОЛАЕВСКАЯ Е. Жизнь не имеет жалости: Письма 1922 - 1935 гг. сыну Борису Ивановичу Николаевскому из Оренбурга и Москвы в Берлин и Париж. Идея, составление и комментирование А. Ненарокова. М. 2005, с. 8.

4. KR1STOF L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The formative years. In: Revolution and politics in Russia: Essays in memory of B.I. Nicolaevsky. Bloomington. 1972, p. 22.

5. NICOLAEVSKY B.I. Interview N 10. In: Inter-University project. N.Y. 1961; КИМ А., HEHAPOKOB А. Ук. соч., с. 9.

6. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 78 - 80.

7. BOURGINA A.M. The writings of B.I. Nicolaevsky: A selected bibliography. In: Revolution and politics in Russia, p. 323.

8. KRISTOF L.K.D. Op. cit., p. 29.

9. Факт подлога в наше время убедительно доказан (см. КОЗЛОВ В. П. Обманутая, но торжествующая Клио: Подлоги письменных источников по истории в XX веке. М. 2001).

10. Петроградский военно-революционный комитет. Т. 1. М. 1966, с. 270.

11. Рабочая газета, 24, 28.V; 17, 19, 21.VI.1917.

12. Меньшевики о Колчаке. - Известия, 4.VII.1919.

13. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 38 - 39.

14. Там же, т. 43, с. 241.

15. Hoover institution of war, revolution and peace. B.I. Nicolaevsky collection (HI.NC), box 141, folder 26.

16. Цит. по: КРЫЛОВ В. В. Его страстью был архивизм. - Отечественные архивы, 1995, N 3, с. 31.

17. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. Н. И. Бухарин и мои с ним встречи в 1936 г. В кн.: ФЕЛЬШТИНСКИЙ Ю. Г. Разговоры с Бухариным. М. 1993, с. 90.

18. Там же, с. 91.

19. НЕНАРОКОВ А. "Письма - исторический документ... их нужно печатать как таковые". - Россия XXI, 2002, N 6.

20. Российский государственный архив социально-политичесой истории (РГАСПИ), ф. 71, оп. 50, д. 103, л. 13 - 14; НЕНАРОКОВ А. Ук. соч.

21. MANCHEN-HELFEN О., NIKOLAEVSKY В. Karl und Jenny Marx: Ein Lebensweg. Berlin. 1933; NICOLAEVSKY B.I., MAENCHEN-HELFEN O. Karl Marx: Man and fighter. London. 1936; Philadelphia. 1936.

22. Из архива П. Б. Аксельрода (1881 - 1896). Берлин. 1924; Письма П. Б. Аксельрода и Ю. О. Мартова (1901 - 1916). Берлин. 1924; Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода. Тт. 1 - 2. М. 1925; Социал-демократическое движение в России: Материалы. М. 1928; Доклады социал-демократических комитетов второму съезду РСДРП. М. 1930.

23. Второй съезд РСДРП. Июль-август 1903 г. М. 1932.

24. РОКИТЯНСКИЙ Я., МЮЛЛЕР Р. Красный диссидент: Академик Рязанов - оппонент Ленина, жертва Сталина. М. 1996, с. 226.

25. НИКОЛАЕВСКАЯ Е. Ук. соч., с. 119 - 120.

26. Там же, с. 104; ГУЛЬ Р. Я унес Россию. Т. 3. М. 2001, с. 158 - 159.

27. РГАСПИ, ф. 71, оп. 50, д. 116, л. 1; НЕНАРОКОВ А. Ук. соч.

28. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. Об общественном и личном. (Вынужденный ответ Н. Ульянову). - СВ, 1960, N 11, с. 220 - 224.

29. КРЫЛОВ В. В. Ук. соч., с. 32.

30. ФЕДОР ИЛЬИЧ ДАН. Письма (1899 - 1946). Amsterdam. 1985, с. 395 - 396.

31. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. История одного предателя: террористы и политическая полиция. Берлин. 1932; NICOLAEVSKY B. Asef: Die Geschichte eines Verrats. Berlin. 1932; NICOLAEVSKY B. Aseff the spy: Russian terrorism and police stool. N.Y. 1934.

32. HI.NC, box 500, folder 8.

33. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. Н. И. Бухарин и мои с ним встречи, с. 91.

34. Там же, с. 93.

35. Там же, с. 92.

36. Исторический архив, 2007, N 3, с. 94, 96, 98.

37. Вскоре после этого Вельс был вынужден покинуть Германию. Сначала он обосновался в Праге, а в 1938 переехал во Францию, где продолжал возглавлять СДПГ в изгнании в качестве руководителя ее Заграничного центра. Умер в Париже 16 сентября 1939 года.

38. Исторический архив, 2007, N 3, с. 95.

39. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. Н. И. Бухарин и мои встречи с ним, с. 104.

40. ЧЕРНЯВСКИЙ Г. И., СТАНЧЕВ М. Г. В борьбе против самовластия: Х. Г. Раковский в 1927 - 1941 гг. Харьков. 1993, с. 255 - 262.

41. Действительно, на судебном фарсе 1938 г. по делу "правотроцкистского блока" Бухарина вынудили дать показания, что во время поездки 1936 г. он "установил связь с меньшевиком Николаевским, который очень близок к руководящим кругам меньшевистской партии". "Из разговора с Николаевским, - показал Бухарин, - я выяснил, что он в курсе соглашений между правыми, зиновьевскими, каменевскими людьми и троцкистами... То конкретное и новое, о чем шел между нами разговор, заключалось в том, что в случае провала... заговора, у него, Николаевского, будет договоренность с лидерами второго Интернационала о том, что они поднимают соответствующую кампанию в печати". Стенограмма бухаринского процесса. М. 2007, с. 234.

42. О деталях этих сложных переговоров, стремлении Дана к конструктивному сотрудничеству с советской стороной и твердой позиции Адлера, считавшего недопустимым передавать документы СССР без гарантий их добросовестного использования, см.: Федор Ильич Дан. Письма (1899 - 1946), с. 466, 475, 481 - 483.

43. HI.NC, box 501, folder 24, p. 1.

44. ANDREW C, MITROKHIN V. The Mitrokhin archive: The KGB in Europe and the West. London. 1999, p. 93; Library of Congress (USA). Manuscript Department, Alexander Vassilev's Papers 0438 N, White Book N 1, p. 39.

45. Harvard University. Harvard Library, bMS Russ 13, T 7716.

46. Федор Ильич Дан. Письма (1899 - 1946), с. 523.

47. N1COLAEVSKY B.I. Der neuzeitliche Antisemitismus und die "Protokolle der Weisen von Zion". - Zeitschrift fur Sozialismus (Zurich), 1935, N 22/23; Русские записки (Париж), 1936. N 12.

48. RABINOVITCH A. Foreword. In: Revolution and politics in Russia, p. IX.

49. КРЫЛОВ В. В. Его страстью был архивизм. - Отечественные архивы, 1995, N 3, с. 34.

50. MOSELY Р. Е. Boris Nicolaevsky: The American years. In: Revolution and politics in Russia, p. 34.

51. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. На пороге тихоокеанского периода войны. - СВ, 1941, N 15, с. 211; EJUSD. The Axis starts a new front - Why? - The new leader, 20.XII.1941; и др.

52. Новый путь, 3.I.1942.

53. Грядущая Россия, 9.VII.1950.

54. Новый журнал, 1948. N 18 - 19.

55. АРОНСОН Г. Я. По поводу статей Б. И. Николаевского о власовском движении. - Новый журнал, 1949, N 21; НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. Ответ Г. Я. Аронсону. - Новый журнал, 1949, N 21.

56. Федор Ильич Дан. Письма (1899 - 1946), с. 528.

57. MOSELY P.E. Op. cit., p. 36.

58. DALLIN D.J., NICOLAEVSKY B.I. Forced labor in Soviet Russia. New Haven. 1947. В 1974 г. книга была переиздана.

59. Ibid., p. 304 - 305.

60. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. Государственный переворот Никиты Хрущева. - СВ, 1957, NN 8 - 10.

61. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. П. А. Гарви в России. В кн.: П. А. ГАРВИ. Воспоминания социал-демократа. Статьи о жизни и деятельности П. А. Гарви. Нью-Йорк. 1946; ЕГО ЖЕ. Ю. П. Денике: Опыт политической биографии. - СВ, 1961, N 3; 1959, NN 6 - 12; 1960, N 2 - 3. Отдельно были опубликованы аналитическая статья о воспоминаниях Церетели, посвященных событиям 1917 г. (СВ, 1962, NN 7 - 10) и др. материалы.

62. Цит. по предисловию А. П. Ненарокова к публикации: Протоколы Заграничной делегации РСДРП. - Исторический архив, 2007, N 3, с. 87 - 88.

63. HAIMSON L.H. The making of three Russian revolutionaries. Cambridge. 1987. На русском языке письменные и устные воспоминания Николаевского, созданные в ходе работы над межуниверситетским проектом, вошли в книги: Меньшевики. Benson. 1988; Меньшевики после Октябрьской революции. Сб. ст. и воспоминаний Б. Николаевского, С. Волина, Г. Аронсона. Benson. 1990.

64. Меньшевики. Документы и материалы. 1903 - февраль 1917 г. М. 1996; Меньшевики в 1917 году. Тт. 1 - 3. М. 1994 - 1997; Меньшевики в большевистской России. 1918 - 1924. Тт. 1 - 4. М. 1999 - 2004.

65. Федор Ильич Дан. Письма (1899 - 1946), с. XIII.

66. LEV1NE DON I. Stalin's great secret. N.Y. 1956.

67. ВАЛЕНТИНОВ Н. В. Наследники Ленина. Benson. 1990, с. 202.

68. СПИРИДОВИЧ А. И. Записки жандарма. Харьков. 1928.

69. Был ли Сталин агентом Охранки? Сб. ст., материалов и документов. М. 1999, с. 473 - 474. Дон Левин, проявив известную добросовестность, нехотя признал возможность того, что у "ереминского документа" может оказаться "сомнительное происхождение" (The New leader, 1.X.1956).

70. Был ли Сталин агентом Охранки? с. 474 - 478.

71. The crimes of the Stalin era: Special report to the 20th congress of the Communist party of the Soviet Union by Nikita S. Khrushchev. N.Y. 1952.

72. БЕРБЕРОВА Н. Люди и ложи. N.Y. 1986, p. 183.

73. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. Русские масоны и революция. М. 1990.

74. FISHER L. Review of "Power and the Soviet elite" by B.I. Nicolaevsky. - New York Times book review, 21.XI.1965.

75. Indiana library news letter, 1966, N 4, p. 1 - 2.

76. LEADENHAM C.A. Guide to the Collections in the Hoover institution archives relating to Imperial Russia, the Russian revolutions and Civil war, and the first emigration. Stanford, Ca. 1986, p. 42.

77. BOURGINA A.M., JAKOBSON M. Guide to the Boris I. Nicolaevsky collection in the Hoover institution archives. Hoover institution, Stanford University. 1989, VIII + 755 p.

78. ДАНИЕЛЬСОН Е. Архивы русских эмигрантов в Гуверовском институте. - Вестник архивиста, 2001, N 1, с. 206.

79. New York Times, 21.XI.1965.

80. Revolution and politics in Russia: Essays in memory of B.I. Nicolaevsky. Bloomington. 1972.

81. ЗИЛЬБЕРШТЕЙН И. Рукописи Горького: Поиски и находки. - Литературная газета, 19.IV.1967; 14.VI.1967 (письмо).

82. См., например: ЛЕНИН В. И. Поли собр. соч., т. 39, с. 568.

83. НИКОЛАЕВСКИЙ Б. И. Русские масоны и революция. М. 1990 (книга содержит статью Николаевского о русских масонах в начале XX в., многочисленные интервью, записи бесед и документы); ЕГО ЖЕ. Тайные страницы истории. М. 1995; ЕГО ЖЕ. История одного предателя: Террористы и политическая полиция. М. 1991 (два изд. в разных издательствах) и др.

84. См. библиографию: BOURGINA A.M. The writings of B.I. Nicolaevsky: A selected bibliography. In: Revolution and politics in Russia, p. 322 - 341.

85. BOURGINA A.M. Op. cit., p. 322.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - Ю. Г. Фельштинский, Г. И. Чернявский:

Comments: