Славистическим обществом Франка Вольмана при философском факультете брненского университета им. Т. Г. Масарика (Чехия) издана переписка двух выдающихся русских филологов первой половины XX в. - А. Л. Бема и В. И. Срезневского. Составители издания - чешский и российский ученые, Милуша Бубеникова и Андрей Николаевич Горяинов, предварившие публикацию вступительной статьей, озаглавленной "О невосполнимых потерях: Альфред Людвигович Бем и Всеволод Измаилович Срезневский".

За последние годы имя Альфреда Бема (1886 - 1945?), одного их ярчайших филологов русской эмиграции, заняло прочное место в отечественной науке, его имя появилось в институтских учебниках, а "Письма о литературе" по праву считаются классикой русского литературоведения XX в. Более 20 лет прожил А. Бем в Праге, этих "русских Афинах", где обрели пристанище многие выдающиеся деятели российской науки. Жизнь А. Бема трагически оборвалась в застенках НКВД после вступления в Прагу советских войск.

Всеволод Срезневский (1867 - 1936), сын выдающегося слависта и этнографа И. И. Срезневского, чья научная жизнь прошла в стенах Библиотеки Академии наук, не покинул в послереволюционные годы Россию, оставшись в родных академических стенах, и испытал все ужасы голода, разрухи и мрачной атмосферы репрессий сталинской России.

Подробные примечания к предисловию и текстам писем позволяют воссоздать окружение обоих ученых, их труды, обстоятельства жизни. Дополняют издание письма, адресованные и написанные другими корреспондентами (А. Чертковой, В. Тукалевским, Т. Крюковой, Н. Вукотич, В. Бонч-Бруевичем и др.), которые составители поместили в приложении к основному тексту.

Переписка, собранная в архивах Чехии и России, охватывает четверть века, 1911 - 1936 гг., годы войн, революций, изгнания. Первое письмо Альфреда Бема Всеволоду Срезневскому написано 18 марта 1911 г. из Киева, последнее - 20 июня 1936 г. из Праги. На страницах писем звучат живые голоса людей, чьи судьбы искалечила история, их непосредственная реакция на войны и революции, их горячее желание невзирая ни на что продолжать свой диалог "поверх барьеров".

Начавшееся как переписка ученика с учителем, это общение впоследствии становится для обоих интеллектуальным и эмоциональным убежищем, где один из собеседников страдает в эмиграции от отсутствия привычной научной среды, российских университетских библиотек, архивов, необходимых для продолжения занятий русской литературой; другой тяжело переживает подчинение академической жизни диктату большевистской партии.

Судьба Альфреда Бема необычна и вместе с тем типична для человека той эпохи: "кабинетный" ученый попал в водоворот Первой мировой и Гражданской войн, скитался по Европе, жил в Белграде и Варшаве, пока "Русская акция", помощь президента Чехословакии Т. Г. Масарика русским эмигрантам, не привела его в Прагу.

Родился А. Л. Бем в Киеве, в немецкой семье, и судьба его начиналась так же, как судьба многих студентов царской России начала XX в. - участие в студенческих волнениях, исключение из Петербургского университета. В первом из сохранившихся писем Срезневскому он сетует на необходимость покинуть Пе-

Сост., коммент. А. Н. Горяинов, М. Бубеникова. Брно, 2005. 183 С.

стр. 93

тербург: "Отделался я сравнительно легко во всей этой истории, но еще трудно учесть все ее последствия. Охотно отсидел бы несколько месяцев, лишь бы не высылали из Петербурга". В Киеве будущему ученому все же пришлось провести в заключении около двух месяцев, что, однако, не помешало ему сдать выпускные экзамены в университете. В 1913 г. А. Бему удалось вернуться в Петербург, где в Библиотеке Академии наук он занимался изучением и обработкой материалов наследия Л. Н. Толстого. В те годы он особенно тесно сблизился с В. И. Срезневским, которого всю жизнь считал своим учителем. Письма Бема Срезневскому тех лет повествуют о сложностях жизни его семьи в первые военные годы (родители А. Бема являлись прусскими подданными и подлежали высылке), о работе над научными статьями и изданиями. Эти строки, написанные почти сто лет назад, - дошедшее до современного читателя живое свидетельство быта, интересов, обстоятельств жизни русской дореволюционной интеллигенции: постоянные денежные затруднения, бытовые и административные хлопоты и горячее желание трудиться.

"Доверенности не посылаю, - пишет в мае 1914 г. А. Бем из Киева, - так как в Киев деньги все равно не поспеют, а в деревне получение их хлопотливо. Благодаря 75 р., присланным Вами, могу обойтись без этих денег до возвращения в Петербург ... Нередко вспоминаю Рукописное и, право, временами предпочел бы сидеть за своим "столом" с беспорядочно разбросанными книгами и бумагами, загроможденном ящиками...". В этот же период А. Бем пытается помочь своему брату, которому грозит высылка за участие в революционной деятельности: "Все хлопочу по делу брата... Об оставлении его в России уж и думать перестал, рад был бы, если б хоть этапа удалось избежать и недели две сроку ему выхлопотать. Если ему разрешат на свой счет в сопровождении стражи ехать, то это будет немало стоить, но трудно ему отказать в этом облегчении". В примечаниях составители рассказывают о дальнейшей судьбе брата Альфреда Бема Отто Людвиговича (1893 - 1937). Тогда, в 1914 г., за участие в студенческих волнениях он был сослан в Вятскую губернию, продолжил революционную деятельность и в советское время стал одним из руководителей комиссариата просвещения РСФСР; погиб во время сталинских репрессий.

Уже в молодые годы проявился выдающийся организационный и педагогический талант А. Бема - в 1915 г. он создает кружок молодых литературоведов (его посещали А. С. Долинин, Е. П. Казанович, В. Н. Княжнин), участвует в работе семинара С. А. Венгерова. В этот же период ученый начинает интересоваться творчеством Ф. М. Достоевского, ставшим впоследствии главной темой его литературоведческих трудов.

Февраль 1917 г. А. Л. Бем и В. И. Срезневский встретили в Петрограде, как многие представители русской интеллигенции, с воодушевлением. Начавшийся голод заставил А. Бема позже перевести семью в Киев (в 1915 г. А. Бем обвенчался с А. И. Омельяненко, в 1916 г. родилась их старшая дочь Ирина). А. Бем мечется между Петербургом и Киевом, его письма того времени полны горечи. Из письма 23 июля 1917 г.: "В Киеве сравнительно спокойно, события в Петербурге отразились безобразным мощным полубатьковским бунтом. Жуткое дело на фронте. Главное, я не вижу почти никакого выхода из положения. Помогут ли расстрелы? Мне иногда кажется, что люди дошли до такого состояния, когда все равно - лишь бы не война. Когда посмотришь назад, видишь, какая вина на нас всех лежит за этот ужас".

Письма Бема Срезневскому, остававшемуся в Петербурге - документальное свидетельство о Киеве того времени, переходившем из рук в руки, о днях и месяцах, запечатленных на страницах "Белой гвардии" и "Дней Турбиных" М. А. Булгакова. "Власть Центральной рады, - пишет А. Бем 9 января 1918 г., - очень неустойчива. С одной стороны, напирают большевики... с другой - подкатываются самостийники, которые усилились под влиянием большевистской агитации чрезвычайно. И мы живем в ожидании переворота: либо большевики захватят Киев, тогда все знакомые нам больше-

стр. 94

вистские прелести, или самостийники объявят самостоятельность Украины, и это может кончиться сепаратным миром с Австрией". О большевистском восстании в Киеве А. Бем сообщает своему петроградскому корреспонденту в письме 25 января 1918 г.: "Переживаем мы здесь сейчас жестокие дни. Вот уже больше недели по улицам города идет беспрерывно войско. Сегодня третий день город под артиллеристским обстрелом: снаряды рвутся среди домов, залетают в квартиры, пробивая стены, по ночам пожары... Три дня город был без хлеба, без воды, без света. Вот и сегодня. Нет газет, все только знаешь по слухам".

У А. Бема, подобно героям Булгакова, вызывали протест многие стороны жизни гетманской Украины. Из письма 18 апреля 1918 г.: "Здесь украинизация принимает такие уродливые формы, что грешно оставаться пассивным. Кто его знает, как повернется все в будущем, но сейчас под защитой немецких штыков ведется бешеная травля всего, связанного с русской культурой. Я никогда не был националистом, да и сейчас во мне нет этого, но проснулось чувство гордости за свою родную культуру, почувствовал подлинную связь с нею".

Письма А. Бема наполнены тоской по Петербургу, ставшему для киевлянина Бема родным городом: там остались его коллеги, библиотеки, архивы. На каждой странице писем звучит беспокойство об оставленной работе. "Посылаю это письмо через смельчака, который попытается пробраться в Петроград... У меня все брошено на произвол судьбы, главное - остался на квартире Толстовский список, который может погибнуть". А. Бем никогда больше не вернется в Петербург, и единственной ниточкой, связывающей его с этим городом, станет переписка с В. Срезневским.

Обстоятельства отъезда А. Бема из России, как отмечают составители, точно не известны. В 1920 г. через Одессу ученый попадает в Белград, работает в белградском филиале Земско-городского комитета, затем переезжает в Варшаву, где принимает участие в деятельности литературного объединения "Таверна поэтов", публикует серию антибольшевистских статей в газете Б. Савинкова "Свобода".

Переписка двух ученых возобновилась после двухлетнего перерыва, когда А. Бем, получив стипендию МИДа Чехословакии, переезжает в Прагу, где пройдет вся его последующая жизнь в эмиграции. В 1923 г. в Прагу смогла перебраться жена А. Бема с дочерьми Ириной и Татьяной. В Чехословакии А. Бем вернулся к научной и педагогической деятельности: он ведет практические занятия по русскому языку в Карловом университете и преподает историю русской литературы в русском Педагогическом институте имени Я. А. Коменского, сотрудничает с чешскими журналами, принимает активнейшее участие в деятельности многочисленных русских общественных организаций, появившихся в те годы в Праге, куда устремились тысячи русских беженцев в надежде на помощь "Русской акции" правительства Т. Г. Масарика. Почти двадцать лет А. Бем отдает руководству литературным объединением "Скит поэтов" (1922 - 1940), в 1925 г. создает при Русском народном университете Семинарий по изучению творчества Ф. М. Достоевского.

Но даже эта кипучая деятельность не может заглушить тоску ученого по России, по русской академической жизни. В письмах В. Срезневскому А. Бем признается: "Часто вспоминаю, как мы с Вами мечтали о поездке в славянские земли. Очень меня теперь побросало по свету, и все предстало в ином свете. Я как-то оказался мало способным к жизни вне России. В Праге получил возможность вернуться к научной работе, но все же очень трудно. До чего мы безобразно мало книг своих посылали сюда... Как бы хотелось опять с вами работать" (из письма от 16 апреля 1922 г.).

Подобно многим русским эмигрантам А. Бем видит свою миссию в пропаганде за границей русской культуры. Рассказывая Срезневскому о своей работе в университете, Бем отмечает, что, "может быть, часть слушателей через язык сможет ближе подойти к русскому народу". "Меня поразило, - пишет он В. Срезневскому в октябре 1922 г., - до какой степени мы мало заботились о снабжении на-

стр. 95

шими книгами здешние книгохранилища. Если период первых установлений научных связей представлен чрезвычайно хорошо, то, начиная с 80-х годов, дело обстоит очень плохо. Даже академических изданий многих и многих нет здесь. Над этим в будущем надо будет очень поработать. Я сейчас организую здесь частную русскую библиотеку. Смотрю на это дело так - мы уйдем, а книги ведь останутся, значит надо приложить все усилия, чтобы библиотека осталась вкладом для будущего".

Тоска по родине и российской академической среде настолько сильна, что в письмах 1920-х годов появляются намеки на возможность возвращения в Россию. "Я очень истосковался, - признается Бем Срезневскому, - и даже боюсь верить, что, может быть, скоро снова будем вместе". А. Бем мечтает, что В. Срезневскому удастся приехать в Прагу в командировку, и они, наконец, увидятся. Срезневский, со своей стороны, сообщает Бему о встрече в Москве с его братом: "... говорил с ним про Вас и о возможности возврата; начало нужно от Вас". Бем выспрашивает своего петербургского корреспондента о любых мелочах, связанных с Академией, ее Рукописным отделением и Толстовским музеем, и Срезневский упоминает даже незначительные детали, которые позволяют Бему хотя бы мысленно вернуться в любимые стены: "В старой ротунде около Вашего стола нашелся сверток с какими-то металлическими сосудами - солонки, вазочка или что-то в этом роде... Потом еще нашелся ящичек с сахаром; теперь это не редкость, а было время - так ему и цены не было; я думаю, его можно использовать?" (из письма В. Срезневского 5 декабря 1924 г.).

Всеми силами А. Бем пытается восстановить связь с коллегами в России, понимая, что без научного окружения, не имея доступа к материалам, он перестанет существовать как ученый. Из письма от 1 февраля 1925 г.: "Часто с завистью слежу, сколько сделано за эти годы друзьями по литературной работе, а больше радуюсь. Как ребенок радуюсь, что до сих пор печатаюсь в России". Письма А. Бема из Праги полны просьб прислать книги, сборники, журналы, для исследования творчества Ф. М. Достоевского он заказывает дневник Сусловой, сам посылает книги, передает статьи для публикации в России, а эмиграцию сравнивает с "академической командировкой". Мечтам А. Бема о возвращении на родину не суждено было сбыться: его "командировка" продлилась до конца его трагически оборвавшейся жизни.

Невзирая на внутреннее разочарование и неудовлетворенность А. Бем продолжает как свою научную, так и просветительскую деятельность. В 1930-е годы он становится членом знаменитого Пражского лингвистического кружка, работает в Славянском институте и Чешско-русском объединении (Ceskoruska Jednota), продолжает свою политическую деятельность в партии "Крестьянская Россия", в рядах которой он состоял с начала 1920-х по 1933 г. В чешской прессе А. Бем публикует многочисленные статьи о русской литературе, в сотрудничестве с Р. Якобсоном готовит четырехтомник переводов на чешский язык произведений А. Пушкина (1937 г.), ведет обширную научную переписку.

Эта насыщенная научная и педагогическая деятельность прервалась с приходом нацистских оккупантов: высшие учебные заведения в Праге были закрыты, и А. Бему в поисках заработка пришлось давать частные уроки, преподавать в гимназиях, читать лекции. Как отмечают составители, "тяжелое материальное положение, ставшее к концу войны почти невыносимым, заставило Бема в январе 1945 г. принять приглашение на работу в библиотеку немецкого фонда Рейнхардта Гейдриха ("Reinhard Heydrich Stiftung")" (С. 39).

Освобождение Праги от нацистских войск для А. Бема, как и для сотен других русских эмигрантов, обернулось трагедией: А. Бем был арестован органами НКВД, и его дальнейшая судьба и обстоятельства смерти не известны до сих пор.

Почти на 10 лет он пережил своего учителя и корреспондента В. Срезневского, скончавшегося в 1936 г. в Ленинграде.

Письма В. Срезневского А. Бему сохранились, начиная с 1922 г., т.е. со вре-

стр. 96

мен пражской эмиграции его ученика. Ученый подробно делится со своим корреспондентом новостями академической жизни, рассказывает о своей семье, которую Альфред Людвигович хорошо знал. Составители отмечают, что в первые годы советской власти судьба Срезневского, благодаря поддержке В. Д. Бонч-Бруевича (переписка с В. Бонч-Бруевичем вошла в приложение к сборнику), складывалась благополучно. Советская власть принимала во внимание помощь революционному движению, которую, как многие другие представители российской науки и культуры, в 1905 - 1906 гг. оказывал В. И. Срезневский. Но партийный диктат, постепенно воцарившийся в стенах Академии наук, не мог не сказаться на душевном спокойствии ученого. Наступившие времена были далеки от той научной обстановки в которой вырос и прожил большую часть жизни В. Срезневский. В письме от 14 декабря 1922 г. он пишет: "Вы спрашивали меня как-то про наших старых библиотечных: все умерли... Немного осталось нас старых, помнящих и соблюдающих традиции; вошли всюду люди новые и между прочим отрицательные ".

Составители сборника отмечают, что В. Срезневский не мог смириться с назначением в 1925 г. директором Библиотеки академика С. А. Платонова, который отстранил ученого от руководства Толстовским музеем. "Нынешнее начальство... порядочный человек не может уважать", - с горечью восклицает он в одном из писем. В этой тяжелой обстановке, усугубившейся подступившими болезнями, В. Срезневский с большой теплотой вспоминает о своем бывшем ученике, сохранившем в эмиграции традиции российской научной среды. "Вы мой близкий, желанный и недостижимый, - пишет он 18 декабря 1926 г. А. Бему, - к Вам часто обращаюсь я мыслями. Вы бы, верно, помогли мне".

В письмах В. Срезневского начала 1930-х годов то и дело мелькают бытовые подробности - документальные свидетельства бедной и трудной жизни в Ленинграде того времени. Характеризуя дом отдыха, В. Срезневский отмечает: "...кормят обильно и вкусно, а это ведь такое важное дело в наше время". Коснулся семьи Срезневского и "квартирный вопрос", проклятье советских лет: "Наша квартира в позапрошлом году уменьшилась вдвое, а теперь, после смерти сестер, еще уменьшилась, и живет у нас чужое семейство в одной из комнат".

Репрессивная машина советского режима набирала обороты - против ряда ученых было начато так называемое Академическое дело, связанное, как отмечают составители сборника, с "незаконным" хранением в Библиотеке документов царской семьи. В процессе "чисток" был арестован директор С. А. Платонов, пятеро из двенадцати сотрудников В. Срезневского. Самого ученого обвинили в том, что он собирает "белогвардейские издания", в его столе был произведен обыск. Не случайно писем 1928 - 1932 гг. А. Бему не сохранилось. В. Срезневский пытается бороться с административными решениями, принимаемыми невежественным партийным руководством, пагубно сказывающимися на цельности фондов Библиотеки. Помощи Бонч-Бруевича и других влиятельных партийных функционеров, включая Луначарского, оказалось недостаточно, ученому пришлось отступить. В 1931 г. В. Срезневский вышел на пенсию, продолжая, тем не менее, вести научную работу до последних дней жизни. Последнее письмо А. Бему было отправлено В. Срезневским незадолго до смерти. Как отмечают составители, творчество и научное наследие В. И. Срезневского в советский период было предано забвению и еще ждет своего исследователя.

Переписка двух выдающихся российских филологов - удивительное документальное свидетельство судеб российских ученых в один из самых тяжелых периодов истории. Издание переписки А. Л. Бема и В. И. Срезневского, безусловно, послужит восполнению потерь, понесенных российской наукой в XX в.

Permanent link to this publication: