М., "Наука". 1978. 320 с.

Монографии одного из крупнейших монгольских историков, Ш. Биры, по сложности поставленных автором задач, по широте проблем, богатству привлеченных источников трудно подобрать аналог в современном монголоведении. До сравнительно недавнего времени изучение историографического наследия монголов сводилось главным образом к публикации, комментированию и исследованию отдельных памятников, а общие вопросы развития монгольской историографии оставались, как правило, в стороне. Единственной крупной работой, представившей сводный анализ основных монгольских исторических сочинений, был труд В. Хайссига¹ . Эта книга стала пособием по монгольской историографии средних веков и нового времени, дающим солидный источниковедческий и фактический материал. Однако наука требует решения не только фактологических задач, но и их анализа, их теоретического осмысления. Рецензируемая работа является первым и пока единственным исследованием такого рода. "Наша задача заключалась не только в констатации того или иного явления, - пишет автор, - но и в объяснении его с учетом конкретных социально-экономических условий развития монгольского общества, классовой природы феодальной историографии" (с. 7 - 8). Исследование охватывает период с древнейших времен до конца XVII в. Стержень работы - изучение истории исторических знаний монголов. Автор создает цельную картину пути, который они прошли в своем развитии, начиная с устной традиции былин, легенд, песен,

¹ Heissig W. Die Familien und Kirchengeschichtsschreibung der Mongolen. Tt. 1 - 2. Wiesbaden. 1965.

стр. 155

поэм дописьменного периода и кончая исторической литературой эпохи феодализма и буддизма, когда начинают создаваться труды обобщающего характера.

В первой части книги автор рассматривает истоки исторических знаний монголов, взаимосвязи зарождавшейся монгольской исторической традиции с традициями других кочевых племен региона, по-новому подходит к исследованию известного монгольского памятника XIII в. "Нигуча Тобчиян". Прослеживая развитие монгольской историографии в период Юаньской династии, автор представляет сводный анализ дошедших до нас собственно монгольских памятников, а также китайских и персидских источников, по которым восстанавливаются исторические знания монголов.

Основной идеей книги является преемственность письменной историографии и ее дописьменных истоков с точки зрения развития исторических знаний монголов. Устное историческое творчество монголоязычных племен, зародившееся в глубокой древности, имело уже вполне сложившиеся традиции к тому времени, когда у монголов появилась письменность и эти традиции получили новую жизнь в письменных произведениях. Отсюда следует, что историографическая деятельность монголов родилась в ходе развития самого монгольского общества, является достоянием национальной культуры, а не привнесена извне. Именно это обстоятельство объясняет, почему она в течение веков смогла сохранить свою самобытность и не растворилась в инонациональных традициях.

Исследуя истоки исторических знаний монголов, Ш. Бира затрагивает и проблему преемственности историографических традиций сменявших друг друга кочевых обитателей монгольских земель. Он подчеркивает наличие общих тенденций в освещении своего прошлого древними тюрками, уйгурами и монголами, в частности культ хагана, антикитайскую направленность, хронологию на основе двенадцатилетнего цикла и т. д. Результатом этого сравнительного анализа является вывод о том, что тюркские и уйгурские "народности в период своего расцвета располагали собственной оригинальной камнеписной историографией, представлявшей собой значительный этап в развитии исторических знаний у кочевников" (с. 34).

Исследование "Нигуча Тобчиян" - одна из самых распространенных тем в монголистике. Освещая ее, Ш. Бира подчеркивает, что в подходе к изучению этого памятника даже в наши дни преобладает филологическая и текстологическая традиции, тогда как памятник этот в историографическом плане изучен явно недостаточно. Поэтическое наследие "Нигуча Тобчиян", по мнению автора, есть образно-художественное воспроизведение реальной исторической картины. Литературное творчество монголов того времени может использоваться при исследовании как прошлого страны, так и развития историографической мысли. С исторической точки зрения такой подход вполне правомерен, т. к. укладывается в единую общеисторическую традицию, как восточную, так и западноевропейскую, когда на определенном этапе развития единство рационального и эмоционального выступает как норма.

В монографии прослеживается единая линия формирования историографических принципов у монголов в течение ряда столетий. Рождение исторической науки в эпоху раннефеодального Монгольского государства было обусловлено практическими интересами правящих классов, и все дальнейшее развитие ее находилось в соответствии с внутриформационной эволюцией монгольского общества. Закрепленный в эпоху Юаньской империи авторитаризм Монгольского феодального государства, восприятие более развитой для своего времени китайской исторической традиции явились этапом в дальнейшей эволюции исторических знаний монголов. "Шэн-у-цинь-чжэн-лу" - монгольское историческое произведение времени правления Хубилая (XIII в.) - качественно отличается от "Нигуча Тобчиян" как своей общей направленностью, так и средствами выражения.

Трансформацию историко-политических взглядов монголов прослеживает автор и на материале персидских источников государства иль-ханов. Строго диалектический подход к проблеме позволяет ему рассмотреть весь сложный комплекс различных традиций, которые отнюдь не стали пассивным элементом, покорно подчинившимся влиянию иных, более древних и развитых культур: "В основных генеалогических работах Востока и Запада Монгольской империи мы не находим принципиальных различий, несмотря на то, что они были результатом влияния различных исторических школ - китайской и мусульманской. По-видимому, объединяющим звеном здесь была монголь-

стр. 156

ская историческая традиция, определявшаяся политикой завоевателей" (с. 115).

Изменение экономических и политических условий с падением Юаньской империи (XIV в.) повлекло за собой соответствующие изменения в надстроечном аппарате монгольского общества. Несмотря на крайнюю ограниченность круга источников, позволяющих с достаточной полнотой восстановить содержание исторических взглядов монголов в XV - XVI вв., Ш. Бира показывает, что генеральная линия их развития в течение этих столетий не пресекалась, найдя свое выражение в возврате к доимперским историографическим традициям, в изменении подхода к трактовке личности хагана, олицетворявшего ранее всю историю страны, народа, государства, постепенное превращение истории хаганов в обычные родословные записи.

Вторая часть книги посвящена историографии периода после падения Юаньской династии до конца XVII в. В ней рассматривается развитие историографической традиции в "темный период" (XV - XVI вв.), зарождение феодально-буддийской историографии во второй половине XVI - первой половине XVII в., дальнейшая активизация монгольской историографической деятельности во второй половине XVII в. Вторую половину XVI - начало XVII в. обычно называют в литературе монгольским Ренессансом. То было время возрождения былых культурно-исторических традиций, подъема творческой активности в духовной сфере монгольского общества: от тех лет до нас дошло богатое историографическое наследие. В монографии хорошо обоснованы объективные и субъективные факторы, способствовавшие указанной активизации. К числу первых относятся ярко проявившиеся в то время тенденции преодоления феодального сепаратизма, обострившаяся внешнеполитическая обстановка, стимулировавшая подъем национального самосознания, и наличие такого мощного идеологического влияния извне, как буддизм в его ламаистской разновидности, получивший исключительно широкое распространение среди монголов. Однако Ш. Бира подчеркивает, что на этой базе рождается не принципиально новый культурный пласт, а получает дальнейшее развитие собственная древнемонгольская историографическая традиция, обогащенная, однако, возродившимися контактами с индо-тибетской религиозно-исторической школой. Восприятие основ буддийского учения верхушкой монгольского общества происходило осознанно, в соответствии с определенными практическими задачами. В это время, в частности в произведениях монгольского ученого и переводчика Гуши Цоржи, начинает складываться буддийская версия жизни и деятельности Чингисхана, который был провозглашен учредителем и защитником буддийской религии. Подчеркивая мысль о творческой самостоятельности монгольской историографии того времени, Ш. Бира пишет: "Историографическая деятельность монголов не сводилась к простому подражанию буддийской исторической литературе, точнее, тибетской церковной историографии. Следует помнить, что ламаизм при своем проникновении в Монголию столкнулся с твердо сложившейся историографической традицией монголов" (с. 211). Преемственность национальных традиций монгольской историографии - вот на чем сосредоточивает основное внимание автор. Рассматриваемая книга многопланова. Помимо основного ее содержания - исследования истории исторических знаний монголов, в ней затрагиваются и другие важные проблемы духовного развития монгольского общества. Из них следует выделить проблему формирования и движения политических, философских и религиозных идей, отразившихся в исторических сочинениях монголов. Концентрированным выражением этих идей явился союз светской и церковной власти. Сущность его, по мнению Ш. Биры, впервые была разработана при Хубилае и в дальнейшем в основе своей не менялась, выражая интереснейший факт сотрудничества феодального государства и церкви с довольно четко разграниченными сферами влияния каждой стороны и ясно сформулированными взаимоотношениями между ними (с. 75 - 100). Автор подчеркивает конкретную политическую основу этого союза, служащего интересам правящего класса Монголии (с. 93), доказывает, что, несмотря на глубокое влияние буддийского учения, пропитавшего все сферы жизни монгольского общества, на большой вес церкви в общественном устройстве страны, в Монголии в рассматриваемое время сохраняется приоритет светской власти над церковной (с. 95 - 96). В книге проводится параллель с аналогичными явлениями в средневековой Европе, где церковь в определенный период оказалась сильнее государства, в связи с чем в

стр. 157

европейской историографии того времени закрепилась идея главенства церкви над светской властью. Кроме того, определяя место буддизма в истории монголов, нужно не упускать из виду особую роль Тибета в этом регионе вообще, в Монголии в особенности. Эти моменты хорошо подчеркнуты в книге, что помогает воспринимать основную идею исследования не изолированно, а в неразрывной связи со всем комплексом вопросов общественной жизни монголов той эпохи.

Естественно, что все многообразные проблемы, затронутые в книге, не могли быть раскрыты с одинаковой полнотой. Некоторые из них только намечены и могут стать темами специальных исследований. Это касается проблем преемственности культурно-исторических традиций кочевых скотоводческих народов, населявших территорию Монголии в древности; оформления и развития историко-политической концепции монгольской государственности, известной в литературе как "два принципа власти", и ряда других.

Историографическое творчество монголов всем своим многовековым развитием доказывает способность кочевого скотоводческого общества создавать и развивать свою оригинальную культурную и научную традицию, отражающую своеобразие исторического пути данного кочевого народа. Формирование кочевых культур так же самобытно и исторично, как и у земледельческих цивилизаций. В этом смысле исследование Ш. Биры является ответом некоторым буржуазным историкам (в частности, А. Тойнби), заявляющим, что у кочевников нет истории² . Вместе с тем, характеризуя национальную самобытность историографической деятельности монголов, книга монгольского ученого помогает разоблачению национально-шовинистических концепций, развиваемых маоистскими историками.

² См. Златкин И. Я. А. Тойнби об историческом прошлом и современном положении кочевых народов. - Вопросы истории, 1971, N 2.

Постоянный адрес данной публикации: