© 2004 г.

Историография переходных эпох в жизни отдельных стран и человечества в целом, имеющаяся на настоящий момент, огромна и разнообразна. В связи же со спецификой переживаемых нашей страной в последние полтора десятилетия процессов необычайно возрос интерес к данной проблеме и на примере России. В прессе и периодических научных изданиях об этом приходится читать постоянно. Свидетельством того же самого могут служить материалы международного симпозиума Интерцентра "Куда идет Россия?.."¹ , ежегодно собиравшегося с 1993 по 2003 г., а также постоянно действовавшего с 2000 по 2002 г. включительно под эгидой Фонда развития политического центризма историко-политологического семинара "Россия в условиях трансформаций"² - форумов, объединивших в своем составе крупнейших обществоведов страны.

И, тем не менее, появление рассматриваемого нами труда, выполненного в Институте всеобщей истории РАН - явление не ординарное³ . Соединив усилия 28 историков разных специальностей, составители этого труда поставили перед собой задачу исследовать, по меткому определению В. Л. Малькова, феномен "незнакомого пришельца - времени перемен" в его глобальном масштабе. Во временном диапазоне: от Великого переселения народов в пору "трансформации Барбарикума" как "самого счастливого и одновременно трагического" времени германского племенного мира (статья В. П. Будановой ""Желанная земля" в духовной традиции германской элиты") - до последнего "великого переселения народов", последовавшего за ликвидацией СССР, в статье О. Г. Буховца "Эпоха перемен как испытание для гуманитарного познания. На примере миграции в экс-СССР". На уровне трансформации социальной организации - от генезиса государственности до ее глубокого кризиса в эпоху глобализации. В масштабе социокультурной эволюции человечества - от пробуждающегося для высоких

Журавлёв Валерий Васильевич - доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой новейшей истории России Московского государственного областного университета.

¹ Куда идет Россия?.. Под общ. ред. Т. И. Заславской, вып. 1 - 9. М., 1994 - 2002.

² Россия в условиях трансформаций. Материалы научного семинара, вып. 1 - 27. М., 2000 - 2002.

³ Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность. Отв. ред. В. Л. Мальков. М., 2003. Рассматриваемая книга состоит из четырех разделов-блоков, соответствующих взглядам авторов на периодизацию исторического процесса. В основу ее положен хронологический принцип и некоторые константные представления, в целом сохраняющие свое познавательное значение по сей день. Авторами являются специалисты, работающие над различными проблемами истории древности, средних веков, нового времени и современности. В первом разделе (древность) помещены статьи В. П. Будановой, Е. М. Штаерман, Е. В. Ляпустиной, Л. П. Маринович и Г. А. Кошеленко; во втором (средние века) - Л. Т. Мильской, О. Ф. Кудрявцева, Е. В. Петрова, М. В. Кузьминой, Т. Д. Стецюры; в третьем (новое время) - Т. Л. Лабутиной, Е. В. Иерусалимской, М. В. Винокуровой, Е. В. Лобановой, В. В. Каревой, Э. С. Маркаряна, А. В. Ревякина, О. В. Серовой; в четвертом (современность) - З. П. Яхимович, М. И. Лапицкого, А. П. Ненарокова, Л. Н. Бровко, В. П. Золотохина, З. С. Чертиной, Е. М. Макаренковой, Ю. И. Игрицкого, О. Г. Буховца.

В рамках журнального обзора нет возможности останавливаться на всех статьях, включенных в книгу. Автор данного обзора будет касаться тех из них, которые так или иначе связаны с его собственными размышлениями по проблеме переходных эпох в истории.

стр. 154

свершений сознания до духовности, изнемогающей под тяжестью калечащего природу и человека, подминающего все под себя диктата техногенности, виртуализации действительности и планетарного торжества идеалов частнособственнического индивидуализма общества "внедуховного" потребления.

Круг специальных интересов авторов универсален в своем разнообразии, охватывая практически все эпохи в жизни человечества - древность, средние века, новое и новейшее время, вплоть до современности. Под стать этому и проблематика представленных ими индивидуальных исследовательских проектов, ориентированная на анализ разномасштабных и разнонаправленных событий, процессов и явлений, имевших место - в ту или иную эпоху и в той или иной стране - практически на всех этажах социального здания: от сферы экономики до внутреннего мира человека. Перед нами, однако, - не обычный сборник статей, а цельный комплексный труд, воссоздающий широкую (хотя и преимущественно на европейском материале) панораму мировой истории с опорой на ее "минуты роковые". Труд, претендующий на то, чтобы искать выход из замкнутого круга, в котором часто оказывается исследователь, пытающийся соотнести и совместить частное, индивидуальное и неповторимое в историческом процессе с общезначимым.

В книге утверждается на методологическом уровне мысль о том, что локальная история "отнюдь не может рассматриваться как чисто эмпирическая описательная наука". Но не только это. Она должна рассматриваться как инструмент познания. Ибо "приблизиться к ответу, почему история сложилась именно такой, а не иной, невозможно без углубленных локальных исследований" (Л. Т. Мильская "Понятие переходного периода в исторической науке. Концепция А. И. Неусыхина", с. 76, 77). Именно на этой основе авторы данного труда вносят свой значимый вклад в освоение отечественной историографией - с опорой в первую очередь на собственные исследовательские традиции и наработки - цивилизационного подхода к изучению исторического прошлого с внесением в уже существующие концептуальные представления на этот счет ряда важных инновационных моментов.

Отмечая, что "современная мировая цивилизация целостно изучена крайне неудовлетворительно", Э. С. Маркарян в статье "Машинная цивилизация. Генезис, пройденные фазы развития, современное состояние и перспективы" дополняет традиционную трактовку феномена цивилизации как системного общекультурного образования, включающего в себя такие социокультурные процессы, как возникновение и эволюция государства, социальных страт в виде сословий и классов, производящего хозяйства, городов, письменности, развитых религиозных систем, элементов собственно научного знания, постановкой проблемы "индивидуальных комбинаций отмеченных идентичных черт и элементов", присущих локальным цивилизациям прошлого (с. 251, 255).

Методологический подход, которому следуют авторы рассматриваемого труда, - это путь "от обратного", путь индукции. Рассматривая неповторимые, индивидуальные черты тех или иных локальных цивилизаций, проявляющие себя в обстановке трансформационных эпох, они создают предпосылки научного синтеза, ведущего к воссозданию общецивилизационной модели переходного состояния как такового. В качестве стержня этой модели так или иначе выступает концепт культуры в том ее нетрадиционном истолковании, которое содержится в статье Э. С. Маркаряна, предлагающего видеть в ней "надбиологический и универсальный способ (технологию) деятельности людей, посредством которого обеспечивается их родовое и видовое (этническое) самосохранение (добавим - и самоутверждение. - В. Ж.) в определенных условиях среды". При этом очень важным является следующее уточнение: "исходным генератором культурных новаций всегда остается человеческая личность" (с. 255).

С разных сторон и разными путями авторы статей с достаточной последовательностью и устремленностью идут в намеченном направлении: к воссозданию контуров и несущих конструкций феномена переходного состояния в его социальном измерении. Объединяющим началом, придающим этому движению индивидуальной в каждом конкретном случае исследовательской мысли определенную согласованность, служит

стр. 155

сформулированное в предисловии (автор В. Л. Мальков) и положенное в основу концепции данного труда убеждение, что "доказательные, прочно обоснованные логические построения не могут выводиться путем спекулятивной дедукции из априорных "первопринципов" или путем подгонки под заранее "отмеренную" базу данных". Они достоверны, если "сами вырастают из переработки конкретного материала различного происхождения, локальной принадлежности и индивидуальной особенности". Только в этом случае, справедливо полагает В. Л. Мальков, могут быть идентифицированы изменения в системных связях на всех уровнях социальной жизнедеятельности (с. 11).

О чем же в итоге могут поведать нам тематически индивидуальные, разномасштабные и разнонаправленные конкретно-исторические наблюдения авторов книги, взятые в совокупности?

Концепт переходной эпохи в ее социальном контексте предстает перед нами как сложное, многомерное и многоликое, внутренне противоречивое, во внешних своих выражениях - чрезвычайно контрастное явление "перекодирования" общественного организма из одного состояния в другое. В силу зигзагообразного характера общественной эволюции внутреннее содержание этого перехода, а также эмоциональный фон, на котором он происходит, целиком "завязаны" на проблеме, "от чего к чему" он осуществляется. В виду того, что ответ на него чаще всего участникам "социального транзита" неведом (хотя субъективно они уверены, что знают его), оценки происходящего современниками крайне поверхностны, иллюзорны. Причем, со стороны как тех, кто на перемены уповает, так и тех, кто их не принимает. Соответственно и надежды, и разочарования тяготеют к гротескным формам проявления и выражения.

Представляя собой причудливый сплав и процесса, и состояния, социальный транзит разных стран и эпох выявляет в ходе своей самореализации черты похожести, сопоставимости. За индивидуальными, неповторимыми в каждом конкретном случае его проявлениями прослеживается определенная внутренняя логика развития трансформационных процессов, т.е. то, что, по моему мнению, можно называть их "генетическим кодом".

Постепенно зреющее в обществе убеждение "так жить нельзя" из сферы духовного дискомфорта отдельных "критически мыслящих" личностей трансформируется в умонастроения определенных социальных слоев и сил, поднимаясь в итоге на уровень идеологий, которые становятся знаменем одних социальных и политических сил и мишенью - для других. Возникший на этой основе конфликт первоначально обладает шансом на разрешение его как в мирных (эволюционных, реформистских), так и в немирных (бунтарских, революционных) формах. Все в конечном итоге зависит от исторически складывающегося в каждом конкретном случае характера взаимоотношений между властью и обществом, от степени их готовности или неготовности к компромиссу. В ситуациях, когда обе стороны оказываются не способными или не готовыми разрешить конфликт в режиме социального диалога, на авансцену выходит стихия разрушающего начала.

Те, кто называет себя революционерами, способны распознать суть назревающего конфликта на ранних его стадиях, с определенной степенью приближения спрогнозировать направления его углубления и обострения, в какой-то мере спровоцировать и подтолкнуть радикально настроенные социальные силы на разрушение основ существующего строя, а также воспользоваться ходом и результатами разрушительного процесса. Но они не в силах "руководить" стихией, управлять уже разразившейся бурей. И это касается как революций "снизу", когда суть конфликта порождается нежеланием "верхов" идти навстречу вызревшим в "низах" неотложным социальным потребностям, так и революций "сверху", воплощающих нетерпение самих "верхов", их стремление форсировать те или иные процессы, к восприятию которых "низы" не готовы или же с перспективой их воплощения в жизнь внутренне, ментально не согласны.

В любом случае внутренняя неустойчивость трансформационного процесса (состояния) порождается асинхронностью и неравнозначностью перемен в различных подсистемах общества, когда обретения в одном оборачиваются потерями в другом.

стр. 156

Неизбежные при эволюционном (реформистском) варианте развития событий (речь, конечно же, идет не о преобразованиях частичного, структурного порядка, а о системных реформах, о перестройке общественной системы в целом), контрасты эти приобретают особую остроту и бескомпромиссность в обстановке революционных потрясений.

Интегрирующим показателем сути столь неравнозначно протекающих перемен и характера их итогов, и об этом убедительно свидетельствуют наблюдения и оценки авторов большинства статей, следует все же признать их воздействие на внутренний мир человека.

Локальность и фрагментарность тематики и проблематики отдельных включенных в сборник статей не скрадывает того факта, что они фиксируют общее состояние общества и человека на различных фазах переходного процесса, кардинально отличающихся друг от друга в плане характера и содержания происходящих в обществе и "внутри" человека подспудных процессов и их внешних проявлений.

Как это показано во многих статьях, наиболее сложной для исторического познания оказывается первая фаза трансформационного процесса, когда общество лишь втягивается в зону притяжения "роковых", поворотных событий. Это - фаза прерыва непрерывности, слома налаженного хода вещей, полоса социального отката, аномии, взрыва девиантных проявлений, когда за муками крушения старого еще почти не просматриваются муки рождения нового. Это время контрастов и парадоксов, "час" смятения души. Не случайно русская историческая традиция нашла для такой фазы, стадии переходных состояний точное - в русле православных представлений о примате духовного начала над земным - определение: Смута. СМ. Соловьев, как известно, драматические события нашего прошлого конца XVI - начала XVII в., получившие название Смуты, оценил как болезнь, которая "сильно развилась в общественном теле, потому что тело это заключало в себе много дурных соков"⁴ .

"Смутные" времена сложны для исторического познания прежде всего потому, что глубинную суть их заслоняет от современника и последующего аналитика, опирающегося на впечатления современника как на источник, обилие ярких, громких событий разнородного свойства, демонстрирующих весь диапазон и человеческих пороков, и человеческих добродетелей. Позволю себе утверждать, что выявить цельное представление о подобного рода социальных состояниях оказывается под силу мастерам образно-аналитического воссоздания действительности с их уникальной способностью в единстве зримого художественного образа синтезировать аналитически значимые приметы диалектически сложных эпох. Будь то В. Шекспир, устами датского короля Клавдия ("Гамлет") ставящий диагноз болезням своего королевства: "Развал в стране и всё в разъединенье"⁵ . Или же А. С. Пушкин, фактически увидевший в драме "Пир во время чумы" за проявлениями эпидемии как болезни биологической характерные симптомы болезни социальной:

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста...

⁶

В выписанном яркими мазками художественном образе человеческого сообщества, потерявшего прежние устои и ориентиры и пока не нашедшего новые, поэт выделяет, как видим, такие ключевые моменты, как состояние веры (идеологии), просвещения (культуры), экономики (воспроизводства материальных основ существования). А самим названием драмы как бы дополняет эту обобщенную картину

⁴ Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. Кн. ГУ. История России с древнейших времен. Т. 7 - 8. М., 1989, с. 377.

⁵ Шекспир В. Трагедии. Сонеты. - В кн.: Библиотека всемирной литературы. Серия первая, т. 36. М., 1968, с. 132. Перевод Б. Л. Пастернака.

⁶ Пушкин А. С. Собрание сочинений. В 10-ти томах, т. 4. М., 1975, с. 321.

стр. 157

запустения метафорическим видением социально-психологического и морально-нравственного состояния общества с присущим ему в эту пору всплеском ничем не сдерживаемых и никем не контролируемых вожделений и страстей.

Вторую стадию социального транзита правомерно будет назвать фазой адаптации общества, общественного бытия и сознания к "свалившимся" на него переменам. Жаждущее стабильности, но еще не способное в полную меру ее обрести, общество на какое-то время впадает в состояние, близкое к оцепенению, не испытывая желания ни продолжать движение вперед, ни возвращаться назад. Оно готово поддержать любую подыгрывающую этим настроениям политическую силу, любого лидера, внушающего хотя бы иллюзорную надежду на то, что "все уже позади" и стабильность восторжествовала "всерьез и надолго".

Но это лишь внешняя сторона происходящего, за которой скрывается напряженная внутренняя работа социума по ориентированию в новых социальных координатах и критическому освоению вторгнувшихся в его жизнь новаций. Простая констатация происшедшего (по классической формуле шекспировского Гамлета - "Порвалась дней связующая нить") его уже не устраивает, а вызванный переменами дискомфорт (или даже шок) постепенно притупляется. Тяга к рациональному осмыслению действительности усиливается. Воспринимая уже как неизбежность "порванную нить времен", общество, как в свое время и принц датский, все больше задается вопросом: "Как нам теперь ее восстановить?". Все чаще вспоминается, что кроме новаций существует еще и традиция. Часть того, что вчера еще отвергалось или безжалостно уничтожалось, реанимируется в формах, приспособленных к новым условиям и потребностям. Заскоки и перехлесты времен "бури и натиска" сглаживаются или даже отбрасываются. Повседневность постепенно входит в свои берега, обыденность начинает брать верх над чрезвычайностью.

Длительность протекания и социальная значимость итогов жизнедеятельности социума на данном этапе напрямую зависит от того, в какой мере перемены предшествующей фазы пали на благодатную почву, нашли или не нашли отклика у тех, кому адресовались. И, в первую очередь, было ли объективно соблюдено требование закона ментальной идентичности, выражающего - в контексте постулатов современной социологии - "сущностные связи между менталитетом народа и содержанием реформ, политикой (и, добавим, философией. - В. Ж.) реформаторства в целом"⁷ . Иными словами, реформы, инициируемые "верхами" перемены в целом не должны, по крылатому выражению П. А. Сорокина, "попирать человеческую природу и противоречить ее базовым инстинктам"⁸ , исторически сложившемуся в гуще масс собственному видению здравого смысла, необходимого и излишнего, собственному пониманию добра и зла, не должны идти вразрез со сложившейся в ходе длительной социальной практики социума иерархией ценностей.

Справившись в той или иной мере с проблемами адаптации к новым условиям, общество открывает себе дорогу для перехода к фазе оживления. Ее наступление знаменует прежде всего прогресс в экономике. Только он в конечном счете способен убедить все еще скептически настроенные социальные слои и силы в том, что потери, жертвы, лишения предшествующих фаз трансформационного процесса были не напрасны, а также побудить их к принятию новых "правил игры". Процессы психологической ломки массового сознания подходят к завершающей стадии, подспудно формируя иные нравственно-психологические установки в обществе. Преимущества нового образа жизни на какое-то время оттесняют на второй план уже ясно видимые его недостатки и пороки.

⁷ Судьбоанализ реформ в России. - Судьба реформ в России. Материалы научной дискуссии. М., 1997, с. 29.

⁸ Подробнее об этом см.: Межуев В. М. Между прошлым и будущим. М., 1996, с. 107.

стр. 158

"Гонцами" наступающей в обществе фазы оживления, как правило, выступают все отчетливее определяющиеся симптомы нового нравственно-психологического климата. И общество в целом, и отдельные его представители, преодолевая болезнь "социальной агрофобии" - боязни выйти за пределы дня сегодняшнего, начинают жить и работать на день завтрашний, на перспективу.

Реальная в каждом конкретном случае картина этих изменений, конечно, лишена идиллической бесконфликтности. Ее осложняют многие обстоятельства, противоречия, коллизии, сохраняющиеся и вновь возникающие на уровне как социальных отношений, так и внутреннего мира вовлеченного в поток перемен человека. От характера и степени остроты этих противоречий, от меры объективной и субъективной готовности и властвующих, и подвластных к их преодолению зависят в каждом конкретном случае сроки, перспективы, а также само качество выхода общества на рубежи состоявшегося обновления. Впрочем, это обновление может в итоге и не наступить. Ибо кроме трансформации история знает и такие явления, как: реакция, контрреформы, реставрация, демодернизация и контрмодернизация.

Статьи сборника, по моему мнению, дают хорошую эмпирическую и аналитическую основу высказанным выше соображениям. Однако достоинство рассматриваемого труда состоит не только в возможности за конкретным и локальным увидеть общее, но и в том, что наиболее яркие черты этого общего представлены в зримых, осязаемых в своей исторической конкретности и неповторимости формах.

Как отмечает в предисловии к книге В. Л. Мальков, "историк испытывает особое сопротивление материала, когда он имеет дело с переходными периодами различной природы и различной длительности, продолжающимися до тех пор, пока сформируются все признаки, органичные для очередного периода, ступени, фазы развития" (с. 5). Причины же, порождающие это сопротивление, могут быть самыми разнообразными. Ибо социальный транзит - это историческое полотно, сотканное из альтернатив, абсолютному большинству которых уготована незавидная судьба: сгореть в плавильной печи трансформационного процесса.

Когда историк имеет дело с плавными, растянувшимися на десятилетия и даже века процессами "перетекания" общества из одного состояния в другое (с формированием промежуточных протосостояний), ему особенно сложно извлекать нужную информацию из источников, которые создавались представителями поколений, даже не подозревавших, что с ними на самом деле происходит. На ситуации, когда исследователь, пытающийся реконструировать общество переходного периода (испытывавшего к тому же "кризис самосознания") сильнее всего "зависит от логики, властно диктуемой самими источниками", акцентирует внимание Е. В. Ляпустина в насыщенной новыми материалами статье "Поздняя античность - общество в изменении", посвященной анализу трансформационных процессов эпохи поздней античности (IV - V вв.) со сложно взаимодействовавшими в их ткани античным (позднеримским) и неантичным - варварским началами (с. 31 - 46).

В афористичной форме на эту своеобразную "анонимность" протосостояний указывает современный французский историк А. Демюрже, анализируя кризисные явления во французском обществе, имевшие место тысячелетие спустя - на рубеже XIV и XV вв.: "Средние века умерли, но сами еще не знали об этом". М. В. Кузьмина, отталкиваясь от этого тезиса, в статье "Социальное и индивидуальное в анонимном трактате XIV века "Ze Menagier de Paris"" прослеживает на материале той же эпохи сложные процессы, свидетельствовавшие о "возросшей самооценке буржуа", о "секуляризации" общественного сознания. О всем том, что открывало возможность принятия человеком, шагнувшим из средневековья в новое время и почувствовавшим себя личностью, самостоятельных решений и поступков (с. 118 - 139).

Если встать на точку зрения основателя "социологии знания" К. Манхейма, утверждавшего, что "у каждой эпохи своя истина", то следует признать, что главная истина переходной эпохи - в осознании относительности и бренности всяких истин. Исторический процесс реализует себя лишь ему одному ведомыми путями, не открывая их

стр. 159

истинного смысла и содержания не только современникам, но часто и их далеким потомкам. В результате первые заменяют реальное видение эпохи утопиями, а вторые - мифами.

Вместе с тем, утопии в условиях трансформирующихся обществ оказываются призванными выполнять вполне определенные социальные функции. Служить, например, "идеальной целью", "целью-сказкой, целью-легендой", как это имело место у восточных германцев на этапе перехода от родоплеменного строя к раннефеодальному. Легенда о "желанной земле" Ойум, возникшая в процессе их миграций, в итоге "объединила и рядового германца, и конунга, и предводителя военной дружины, и представителей родоплеменной знати", связав "прошлое и настоящее племени с его целями на будущее" (В. П. Буданова, с. 18 - 19).

Внешне утопичная идея синтеза разнородных и казалось бы не сочетаемых политических режимов (монархии, деспотии, аристократии, демократии), предложенная в качестве государственной модели будущего французским мыслителем XVII в. Д. Вера-сом в его "Истории севарамбов", на деле предвосхитила целое направление государственного строительства, увенчавшееся появлением ряда процветающих государств современной Европы - от Англии до Нидерландов (В. В. Карева "Утопическое государство: миф или проект?", с. 233 - 250). Показателен и сам факт рождения утопических, "безумных" идей именно в пору переходных состояний, когда выбитое из привычной колеи сознание - в ситуации девальвации прежних стереотипов мышления и резкого расширения альтернативного поля идей и социальных прожектов - оказывается способным не только на дезориентацию, но и на устремленные в будущее прозрения.

Поставленная в книге проблема соотношения прогресса и регресса (Л. Т. Мильская, с. 70) является особенно трудной, а подчас и неразрешимой, когда речь заходит об оценочных категориях в анализе переходных эпох. Мы до сих пор не имеем ответа на вопрос, в какой мере, например, разнородные "прогрессы" дня сегодняшнего подталкивают человечество к самоуничтожению, а "регрессы", напротив, стремятся предотвратить его. Обществоведы, историки в их числе, не в силах, конечно, дать исчерпывающего ответа на острейший вопрос современности - "сумеет ли человечество обуздать новейшую технику?" (В. Л. Мальков, с. 4). Но они в состоянии на базе системного анализа процессов трансформации мировой цивилизации внести свой вклад в создание "такой интегративной теоретической модели ее эволюционной динамики, которая посредством выявления основных источников деструкции, противоречий и дисбалансов... оказалась бы в то же время способной указать возможные пути устранения или же нейтрализации установленных источников" (Э. С. Маркарян, с. 272). И это подчеркивает не только научный, но и социально значимый смысл предпринятых исследовательским коллективом скоординированных усилий.

Ответ на вопрос о главном источнике прогресса не требует долгих размышлений. Источник этот всегда заключался в труде. Переходные эпохи каждый раз с новых позиций высвечивали проблему смысла и цели труда. Закономерно поэтому, что она нашла в рассматриваемой книге тщательное и последовательное рассмотрение. Зарождение новых социально-экономических отношений в Европе было подготовлено и идеологически обосновано крупнейшими мыслителями средневековья, почетное место в ряду которых принадлежит Фоме Аквинскому⁹ . В статье Т. Д. Стецюры "Достоинство труда и иерархия его видов у Фомы Аквинского" показано, как, отталкиваясь от многовековой античной и христианской традиции, философ привел ее в соответствие с реалиями и, главное, потребностями своей эпохи. Он не только реабилитировал и укрепил идею достоинства труда, выявил иерархию его видов, но и дал толчок раз-

⁹ Показательно, что согласно опросу, проведенному по случаю перехода человечества в третье тысячелетие от Рождества Христова крупнейшей мировой медиаимперией - Би-Би-Си, Фома Аквинский оказался в первой десятке самых великих мыслителей второго тысячелетия. Первые же три места западные респонденты отдали соответственно К. Марксу, А. Эйнштейну, И. Ньютону.

стр. 160

работке своими последователями проблем трудовой этики, загодя подготовив таким образом средневековое общество к восприятию новых - капиталистических - ценностей (с. 140 - 152).

Обстановка же господства и назревающего кризиса этих ценностей выдвинула столетия спустя на авансцену иные идеи и приоритеты. Острые споры о лучшей организации труда, собственности и власти, которые вели между собой в преддверии революционных событий 1848 г. в Европе социалисты и коммунисты, с одной стороны, и либералы - с другой, могли претендовать на научный академизм лишь до тех пор, пока революция властно не вмешалась в них, отбросив либеральных экономистов (таких, как А. Тьер - автор книги "О собственности") в лагерь "твердолобых" защитников социального неравенства (А. В. Ревякин "Похвала собственности и неравенству", с. 274 - 282).

Исторический вызов Октября 1917 г. породил - в русле выявления причин революции - новую бурную дискуссию. На этот раз - о специфике русского труда и нашей национальной трудовой этики. Суть ее обстоятельно воссоздана М. И. Лапицким в статье "Октябрьская революция: трудовая этика в контексте политики" на примере анализа идей видного мыслителя русского зарубежья Ф. А. Степуна (с. 317 - 336). Будучи сторонником рыночных отношений, Степун как писатель и ученый, однако, был убежден, что они способны нормально функционировать лишь тогда, когда в обществе существует здоровый нравственный климат. Отсутствие же его является источником низкой трудовой активности, провоцируя политические потрясения в обществе. Предсказывая неизбежность краха большевистского эксперимента, он, вместе с тем, прозорливо предвещал многие проблемы и беды послебольшевистской России, нравственно не подготовленной к коренным социально-экономическим и политическим преобразованиям. "Малочувствительная к свободе", страна, считал он, будет обречена на то, чтобы стать ареной борьбы "Христа с антихристом" с непредсказуемым ее итогом.

Конфликт между модернизацией, прогрессом в целом и нравственностью, однако, нельзя считать только нашей национальной проблемой. Это - феномен общецивилизационного характера и масштаба.

Первопричиной кризиса Спарты - важнейшего, наряду с Афинами, полиса древней Греции, стал в конце V - начале IV в. до н.э., по авторитетному заключению Л. П. Маринович и Г. А. Кошеленко ("От величия к падению: Спарта в конце V - начале IV в. до н.э."), слом традиционной морали и традиционных норм поведения, становление культа денег и роскоши в атмосфере набирающего силу корыстолюбия. Все то, что принято называть "культурным шоком", в короткие сроки свергло аскетическую, суровую Спарту с пьедестала величия и могущества (с. 47 - 68). О сходных в сущности явлениях свидетельствуют анализ и выводы статьи Л. Н. Бровко "Христианство и национал-социализм. Мировоззренческий излом", посвященной совершенно другой стране и эпохе. "История не раз доказывала и доказывает, - подводит она итог своему очень созвучному современным реалиям исследованию, - что безнравственность и безответственность с их мнимой свободой, авантюризм и жестокость власти закономерно приводят к весьма печальным для ее носителей результатам. Попытка невероятного модернизационного прорыва, осуществленного в фашистской Германии путем отрицания нравственных христианских норм, закончилась крахом и развалом страны" (с. 375).

Если власть, вступающая в конфликт с культурой и начисто лишенная нравственного начала, оказывается способной привести к краху и государство, и общество, то союз власти и культуры, их обоюдная заинтересованность в духовном процветании общества открывает новые горизонты, создает новые возможности для обеих сторон этого союза. И это убедительно показано в статье О. Ф. Кудрявцева "Власть культуры: Лоренцо Медичи и флорентийская Платоновская академия" (с. 79 - 104). Власть, чуткая к новым духовным веяниям своего времени, - скорее идеал, чем историческая реальность. Но уже само ее субъективное стремление "на главенство в обществе не только гражданское, но также нравственное и культурное", если оно не носит жестких, всеподавляющих черт авторитарности и идеологической заданности, способно

стр. 161

дать результаты, о которых последующие поколения будут вспоминать как о легендарной эпохе Высокого Возрождения.

Любая, даже самая благородная идея и цель, которую пытаются воплотить в жизнь вне сферы нравственности, методами диктата и насилия, способна обернуться своей противоположностью. В этом постулате, по существу, заключалась суть разногласий, а затем и бескомпромиссной политической борьбы, которые разделили представителей двух ветвей российской социал-демократии - большевиков и меньшевиков. Статья А. П. Ненарокова ""Действуя на сознание и на совесть демократии". И. Г. Церетели как идеолог альтернативного пути русской революции", написанная на редких источниках, особое место среди которых занимает личная переписка оказавшихся в эмиграции политиков, хранящаяся в архиве Гуверовского института войны, революции и мира (США), воссоздает удивительную судьбу И. Г. Церетели - одного из лидеров российского меньшевизма, идеолога альтернативного большевизму пути русской революции - пути демократического социализма. Неудавшийся практический опыт по собиранию всех здоровых социальных сил российского общества в промежутке между двумя революциями 1917 г., тем не менее, позволил ему одним из первых в европейской социал-демократии сформулировать в качестве основной ценности социализма защиту человеческой личности и ее свободного развития. Вместе с тем вполне вписываются в реалии революционной эпохи, значимо характеризуют ее парадоксальность и такие коллизии, когда нравственная сила политика, апеллирующего к "сознанию и совести демократии", становится одним из источников его слабости в обстановке ожесточенной и смертельно опасной по своим последствиям политической борьбы, как правило идущей вне этико-моральных рамок. Политические успехи и поражения, однако, скоротечны. Нравственный же подвиг политика, оставшегося верным принципу - при любой ситуации не выбрасывать за борт "идеальных основ движения" - надолго остается запечатленным в анналах истории.

Проблема "реформы и нравственность" не теряет своей актуальности и для современной России в поисках ею своей модернизационной идентичности. Убежден, что такую идентичность можно обрести лишь на путях органического развития страны, т.е. такого типа поступательного движения, который, в отличие от развития догоняющего, в наибольшей степени соответствует взятым в диалектическом единстве реальным (а не умозрительным) потребностям страны, возможностям социума реализовать эти потребности, а также господствующим в обществе массовым ментальным представлениям об общественном прогрессе и социальном благе. С непременным учетом и использованием при этом мирового опыта и достижений передовых стран, но без голого и бездумного копирования других, пусть даже очень привлекательных образцов¹⁰ .

Ставя во главу угла в прогрессе мировой цивилизации проблемы культуры и нравственности в широком их понимании, нельзя, вместе с тем, осмысление опыта истории сводить к неискреннему морализированию конъюнктурного и корыстного свойства. Смысл истории и ее дух, а, следовательно, и существо тех вызовов и проблем, которые история ставила, ставит и еще будет ставить перед человечеством, можно познать лишь в том случае, если "пропустишь через себя" весь - без малейшего изъятия - многоликий опыт прошлого. Чисто человеческие опасения или нежелание любых социальных потрясений и экспериментов не должны приводить к забвению или извращению их реального опыта и уроков. Ценность рецензируемого труда как раз в том, что он предупреждает от нигилизма в отношении того, что сопровождало переходы (мирные и немирные) из одного состояния общества в другое.

¹⁰ Подробнее см.: Журавлев В. В. Россия XX века: тип, этапы и механизмы модернизации. - В кн.: Россия в условиях трансформаций: Историко-политологический семинар. Материалы. Выпуск 7. М., 2001, с. 4 - 30; его же. Исторические корни современных российских реформ. - В кн.: Куда пришла Россия?.. Итоги социетальной трансформации. М., 2003, с. 303 - 311.

стр. 162

Нельзя в этой связи, в частности, не согласиться с тем, что "аннигилирование всего связанного с коммунизмом в отечественной и мировой истории, характерное для последнего десятилетия, ...обернулось опасным искажением реальной истории человеческих исканий на протяжении целого столетия, деформацией восприятия героических страниц борьбы против войн, колониализма, новых форм деспотии, ущемления свобод человеческого духа и достоинства" (З. П. Яхимович. "Метаморфозы революционаризма и реформизма в Европе XX столетия", с. 301 - 316). Наметившийся в последние годы поворот в исследованиях о судьбах советского строя от тоталитарных версий к моделям цивилизационно-модернизационным, зафиксированный автором статьи на примере трудов таких либерально настроенных экономистов, как О. Р. Лацис, В. А. Мау, - свидетельство того, что социальный запрос на аналитическое познание нашего недавнего прошлого начинает брать верх над конъюнктурной политической публицистикой.

У читателя, размышляющего над страницами рассматриваемой книги, в итоге может сложиться впечатление, что вся мировая история так или иначе соткана из переходных состояний, что она представляет собой "вечный бой", в перманентном пылу которого "покой нам только снится". И в определенном отношении такое суждение будет справедливым. Социальная жизнедеятельность любых стран и народов никогда не стояла и не стоит на одном месте. Обуздав в себе социальные страсти очередной "крутой" трансформации, человек на время возвращается к "самому себе", а общество - к прозе повседневности. "Человек разумный", однако, устроен так, что неудовлетворенность ходом вещей, сомнения в правильности господствующих идей являются вечными его спутниками. Будучи внесенными в социальную почву, подготовленную трудностями и лишениями "молчаливого большинства" общества, зерна этих сомнений и этой неудовлетворенности рано или поздно дают свои всходы. Тогда уже активная часть социума начинает требовать перемен, готовая в своей решимости идти до конца. И в этой ситуации все зависит от наличия взаимной доброй воли, желания и способности как "верхов", так и "низов" понять друг друга. Или напротив - стремления к насильственному, радикальному разрешению конфликта, "очищению почвы".

Политикам, стремящимся убедить других, а заодно и себя, в том, что "лимит на революции уже исчерпан", стоит вдумчивее анализировать и извлекать конструктивные - для общества и для себя лично - уроки из мирового опыта переходных эпох, никогда не принимавших во внимание никаких лимитов, запретов и предпочтений политиков и их духовных пастырей. Лучшим противоядием в этой ситуации являются не заклинания, а своевременные и социально эффективные реформы, меры, идущие навстречу новым вызовам эпохи. Ибо та революция, что поднимает человека на баррикады, - лишь крайнее следствие, заключительный аккорд, результат другой революции, которая уже совершилась в его голове.

Постоянный адрес данной публикации: