Не так давно вышла в свет книга А. М. Сахарова "Историография истории СССР. Досоветский период" (далее ссылки на нее даны в тексте). Автор ее известен советской и зарубежной научной общественности как ученый широкого профиля - исследователь социально-экономического развития Руси XIV-XV вв., проблем образования единого Русского государства, истории русской культуры. Он был также организатором и популяризатором исторической науки. Но, пожалуй, еще ярче след, остав-

стр. 120

ленный им в области историографии отечественной истории - в решении ее научных проблем и постановке преподавания в высшей школе.

В поле зрения А. М. Сахарова находились важнейшие теоретико- методологические проблемы историографии как отрасли исторической науки, имеющей, по его убеждению, свой предмет, проблематику, приемы исследования и обобщения материала. Нет ни одного крупного вопроса в этой области, к которому А. М. Сахаров не определил бы своего отношения и не внес заметного вклада в его изучение. Наряду с разработкой теоретико- методологических проблем историографии он занимался исследованием истории исторической науки в России, проблем историографии истории СССР как учебной, вузовской дисциплины. Ему принадлежит видная роль в определении основных задач вузовского преподавания этой дисциплины, подготовке программ, решении научно-организационных и иных вопросов, связанных с превращением ее из факультативного и вспомогательного в обязательный профилирующий курс в университетах, а затем и в пединститутах страны.

Уже в конце 50-х-начале 60-х годов сложились контуры той концепции историографии истории СССР как научной и учебной дисциплины, которая получила затем дальнейшую разработку и обоснование в работах А. М. Сахарова¹ . Последнюю его книгу можно рассматривать как некий итог прерванных преждевременной смертью многолетних размышлений и изысканий ученого и педагога. Это весьма интересный опыт создания лекционного курса на базе оригинальной научно-педагогической концепции. По убеждению А. М. Сахарова, "давно прошло то время, когда объем лекционного курса более или менее совпадал с объемом необходимых для усвоения по данной дисциплине знаний"² . Все более расширяющийся объем научной информации, необходимость стимулировать самостоятельную работу студентов и прежде всего теоретико-методологический характер курса историографии, отвечающий современному состоянию этой отрасли науки, требуют, по его мнению, проблемного освещения вопросов. Сторонник взгляда на историографию как на историю исторической науки, А. М. Сахаров считал необходимым аналогичным образом строить и преподавание этой дисциплины, подчеркивая при этом, что "не только содержанием, но и построением лекционный курс призван дать ясную ориентацию в вопросах методологического изучения исторической литературы. Внутренняя структура курса, - полагал он, - должна соответствовать логике историографического исследования"³ .

Эти научно-методические принципы построения курса и легли в основу последнего труда А. М. Сахарова. Освобождая от необходимости строго следовать за учебной программой, они позволили ему выделить и особо тщательно осветить наиболее существенные, с его точки зрения, проблемы, дать достаточно подробное представление о состоянии дел на переднем крае историографического фронта, вплотную приблизить изложение учебного материала к современному уровню его разработки.

Суммарная характеристика задач историографического исследования дана во вводной лекции. Анализ ее содержания позволяет сделать вывод, что книга "выведена" на теоретический уровень, соответствующий современному состоянию историографии как теоретико-методологической дисциплины. Изложенная автором принципиальная "модель" изучения материала, отражающая его понимание предмета историографии, представляется логичной, открывающей возможность реального выявления и постижения основных закономерностей развития исторической науки, раскрытия ее

¹ А. М. Сахаров. Предмет и содержание университетского курса историографии истории СССР. "Вопросы истории", 1962; N 8; его же. Рец. на "Историографию истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции". "Вопросы истории", 1962, N 4; его же. О некоторых вопросах историографических исследований. "Вестник МГУ", серия "История", 1973, N 6; его же. Историография истории СССР. Методические указания. М. 1973; его же. О предмете историографических исследований. "История СССР", 1974, N 3; его же. О построении и содержании курса историографии истории СССР. "Вопросы историографии в высшей школе". Смоленск. 1975; его же. Некоторые вопросы методологии историографических исследований. "Вопросы методологии и истории исторической науки". М. 1977; И. Д. Ковальченко, А. М. Сахаров. XXV съезд КПСС и задачи изучения и преподавания историографии. "История и историки. 1975". Л. 1978.

² А. М. Сахаров. О построении и содержании курса историографии истории СССР, стр. 42.

³ Там же, стр. 43.

стр. 121

многообразных, порой очень сложных и опосредованных, связей с социальной практикой. В основе ее лежит схема акад. Л. В. Черепнина, являющаяся, как известно, первым опытом развернутой характеристики основных факторов развития исторической науки - главных объектов историографического исследования⁴ . Творчески переработав эту схему, А. М. Сахаров дополнил и усовершенствовал ее. Это выразилось в более детальной и углубленной характеристике внешних объективных условий развития исторической науки, в существенном изменении последовательности расположения факторов, "которые составляют собственно развитие исторической науки", в выдвижении и серьезном обосновании положения о научной концепции как главном факторе в истории науки и итоговой цели историографического изучения.

Заключительная часть вводной лекции касается периодизации. Исходя из представления о том, что самым главным фактором в процессе познания является его методология и что именно она оказывает решающее воздействие на вырабатываемую в результате исследования концепцию, А. М. Сахаров выдвигает изменения метода познания, смену мировоззренческих принципов познания и осмысления прошлого в качестве критерия периодизации истории науки. Отмечая определяющее влияние процесса развития и смены общественно-экономических формаций на изменения методологии, мировоззренческих схем, он подчеркивает вместе с тем, что хронологических совпадений здесь быть не может вследствие относительной самостоятельности идеологии и научного мышления. "Развитие исторической науки, - резюмирует он, - определяется развитием общества, но имеет при этом свою специфику, находящую отражение в периодизации истории науки" (стр. 16).

Построение и содержание основной, конкретно-исторической, части книги свидетельствует о том, что авторский замысел в значительной мере воплощен в ней на практике. Историография истории СССР представлена в книге как история научного познания прошлого. Материал о вненаучных формах познания сведен до минимума и рассматривается главным образом в разделе под общим названием "Возникновение исторических знаний и их развитие в донаучный период (с древнейших времен до второй половины XVII в.)". Книга дает достаточно содержательную информацию о "вопросах жизни", встававших перед исторической наукой на разных этапах ее бытия, о политике господствующих классов и правительств по отношению к науке и состоянии историографического наследия в каждый данный период. В ней хорошо выявлена эволюция взглядов на назначение истории, ее место и роль в жизни общества.

Предметом особо тщательного рассмотрения являются внутренние, в понимании А. М. Сахарова, факторы развития науки - проблематика, источниковая база, методология и концепции. Он внимательно прослеживает расширение проблематики исследований, главные изменения в этой области, вносившиеся представителями различных направлений русской исторической науки на отдельных этапах ее развития в связи с изменением "вопросов жизни". Читатель получает представление об основных этапах выявления, освоения и публикации источников по отечественной истории, о постепенном совершенствовании методики источниковедческого анализа, начиная с первых попыток критического подхода к показаниям источников и кончая специальными работами предреволюционного времени. Отчетливо обрисована смена мировоззренческих схем, конкретных методов познания и осмысления прошлого, выразительно показана тесная связь исторической мысли с современными ее философскими, мировоззренческими системами. Тщательно исследованы и основательно, как правило, с привлечением большого фактического материала, охарактеризованы основные концепции русского исторического процесса, созданные различными направлениями исторической мысли, раскрыто их значение в социально-политической и идеологической борьбе своего времени.

В книге доказательно проводится мысль о том, что изменения в состоянии исторической науки, обусловленные воздействием комплекса причин и обстоятельств, означали в конечном счете ее поступательное движение. Исходя из ленинской мысли о том, что "история идей есть история смены, и, следовательно, борьбы идей"⁵ ,

⁴ Л. В. Черепнин. Русская историография до XIX в. М. 1957.

⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 25, стр. 112.

стр. 122

А. М. Сахаров показывает, что развитие исторической науки в России отнюдь не являлось эволюционным процессом, а сопровождалось напряженными и порой драматичными столкновениями идей и научных направлений, отражавших классовую и социально-политическую борьбу своего времени. Он характеризует главные направления русской исторической науки, вскрывает объективную классовую сущность развиваемых и отстаиваемых ими взглядов. Все это, вместе взятое, дало возможность убедительно раскрыть многогранную органическую связь между исторической наукой и современной ей действительностью, показать историю исторической науки в досоветский период как объективный, закономерный в своей основе процесс развития, обусловленный потребностями общественной жизни. Всем содержанием книга убеждает, что с возникновением марксизма-ленинизма историческая наука перешла на качественно новую ступень, открывшую возможность познания законов развития общества.

Чертами своеобразия отмечена трактовка А. М. Сахаровым ряда конкретных вопросов истории исторической науки в России. Выразительна и содержательна характеристика развития исторической мысли до XVIII века. Несмотря на сравнительную краткость изложения, А. М. Сахарову удалось убедительно раскрыть тесную связь исторической мысли с социальной практикой своего времени, показать ее в движении, причем далеко не прямолинейном, выявить процесс возникновения в недрах господствовавшего провиденциалистского мировоззрения ростков нового, рационалистического подхода к анализу и оценке исторических событий и явлений. Во многом отлично в сравнении с другими обобщающими работами освещение периода превращения исторических знаний в науку. А. М. Сахаров сумел четко показать новые условия для развития исторической мысли в России, сложившиеся в первой четверти XVIII в., роль Петра I, предопределившего "важнейшее дело в развитии исторической мысли - выделение гражданской истории в самостоятельную область изучения, отрыв ее от "священного писания" (стр. 48). Венчает этот раздел содержательная, отсутствовавшая прежде, обобщающая оценка рационалистической дворянской историографии.

В книге тщательно прослежена дальнейшая эволюция дворянской историографии, постепенное накопление в ней кризисных явлений, попытки отдельных авторов вырваться из плена привычных представлений, обновить методологию, усовершенствовать концепцию, причины конечной неудачи подобных попыток. Весьма своеобразна трактовка такого важного вопроса, как зарождение буржуазной историографии в России. В отличие от Л. В. Черепнина, писавшего "о буржуазной историографии второй половины XVIII в."⁶ и авторов учебника по историографии истории СССР, рассматривавших буржуазное направление в русской исторической науке той поры как явление вполне определившееся и реальное⁷ , А. М. Сахаров придерживается иного мнения. Применительно к тому времени он находит возможным говорить только о различных сторонах процесса складывания предпосылок для формирования буржуазной историографии, подчеркивая при этом, что во второй половине XVIII в. "мы имеем дело пока лишь с накоплением отдельных элементов будущего нового направления науки" (стр. 87). Этот процесс продолжался, по мысли А. М. Сахарова, все первое 30-летие XIX века. Само же становление буржуазной историографии в России (критерий - появление новой научной концепции) произошло, на его взгляд, лишь в 40-х- 60-х годах XIX в. и было органически связано с переходом от феодальной к капиталистической формации (стр. 112).

Но, пожалуй, наиболее отличным от широко распространенного в советской историографии последнего времени является освещение А. М. Сахаровым революционно-демократического направления. И дело здесь не только и не столько в том, что характеристике этого направления в книге отведено значительно меньше места, чем, например, в учебнике историографии 1971 г., не говоря уже о курсе лекций В. И. Астахова⁸ . Главное различие - в другом. А. М. Сахаров-педагог и в данном

⁶ См. Л. В. Черепнин. Указ. соч., стр. 247, 261, 264 и др.

⁷ См. "Историография истории СССР". М. 1961, стр. 107 - 113. Изд. 2-е. М. 1971, стр. 95 - 101.

⁸ См. "Историография истории СССР". Изд. 2-е, стр. 171 - 198, 212 - 231; В. И. Астахов. Курс лекций по русской историографии (до конца XIX в.). Харьков, 1905, стр. 247 - 302.

стр. 123

случае остался верным А. М. Сахарову-теоретику, полагавшему вслед за Н. Л. Рубинштейном, что при освещении исторических взглядов деятелей русского революционного движения и определении их роли в развитии исторической науки следует заниматься не собиранием разновременных и разнохарактерных по происхождению и значению высказываний революционных мыслителей в одну как бы концепцию истории России по этапам ее развития, а анализом их мировоззрения в целом, понимания характера исторического процесса, приемов достижения выводов и оценок исторического прошлого⁹ . Этот подход и реализован в книге. Вместе с тем А. М. Сахаров дает возможность читателю познакомиться и с другим подходом к освещению исторических взглядов деятелей революционного движения, отсылая его, в частности, к работе В. Е. Иллерицкого "Революционная историческая мысль в России (Домарксистский период)" (М. 1974).

Основательно выявлены в книге причины, черты и многообразные конкретные проявления идейно-методологического кризиса, охватившего дворянскую и либерально-буржуазную историографию в период империализма, различные попытки выхода из него, предпринимавшиеся немарксистскими историками того времени. Очень содержательна и свежа построенная в значительной степени на собственных изысканиях А. М. Сахарова картина возникновения марксистской концепции истории России, начала ленинского этапа в развитии марксистской историографии.

Таковы некоторые особенности последней книги А. М. Сахарова. Они позволяют утверждать, что в ней заключена и выпукло обрисована оригинальная концепция истории исторической науки в России в досоветский период. В данном случае мы, по существу, имеем дело с научным исследованием, изложенным в форме, удобной для его использования в учебных целях. Продуманная структура пособия в целом и его отдельных частей, методически удачная организация материала внутри периодов и направлений, литературное мастерство А. М. Сахарова во многом облегчают восприятие и усвоение достаточно сложного материала.

Разумеется, сказанное не означает нашего полного согласия со всеми положениями А. М. Сахарова. В этой связи коснемся некоторых важных проблем, обретающих особую научную актуальность благодаря проделанной им работе. Одна из них - уточнение предмета историографии истории СССР и ее основных задач.

Как известно, советская историческая наука далеко не сразу пришла к более или менее единообразному пониманию предмета историографии. По мнению акад. А. Л. Нарочницкого, "в целом советские историки вплотную приблизились к единому пониманию предмета историографии, ее специфики и ее места среди других отраслей исторического знания" в начале 70-х годов¹⁰ . "Можно считать общепризнанным, - писал, в свою очередь, А. М. Сахаров в 1973 г., - что под историографией теперь понимают прежде всего историю исторической науки"¹¹ . Однако подлинного единства взглядов по данному вопросу нет и по сей день. Это вызвано, во-первых, тем, что исходное, ключевое понятие истории исторической науки различными исследователями и педагогами трактуется все еще не совсем одинаково¹² . Следовательно, действительно для единого понимания предмета историографии необходимо прежде всего достичь единого взгляда на историю исторической науки как таковую. В этой связи представляется, что предложенная Л. В. Черепниным, уточненная и дополненная А. М. Сахаровым схема основных факторов развития исторической науки - основных объектов историографического изучения, равно как и данная ими характеристика внешних объективных условий, определяющих развитие исторических исследований, может служить хорошей основой для продолжения работы, направленной на уточ-

⁹ "Вопросы методологии и истории исторической науки", стр. 30 - 31.

¹⁰ А. Л. Нарочницкий. О преподавании историографии в высшей школе. "Вопросы историографии в высшей школе", стр. 17.

¹¹ А. М. Сахаров. Историография истории СССР. Методические указания, стр. 14.

¹² См. Е. Н. Городецкий. Современное состояние историографии как специальной отрасли исторического знания. "Вопросы историографии в высшей школе", стр. 31 - 32; его же. Историография как специальная отрасль исторической науки; "История СССР", 1974, N 4.

стр. 124

нение понятия "история исторической науки" и - соответственно - предмета историографии и ее задач.

Наряду с моментами, указанными Е. Н. Городецким¹³ , в число основных объектов историографического изучения следовало бы, очевидно, включить такой важный для оценки уровня развития науки элемент, как состояние ее категорийно-понятийного аппарата. Заслуживает дальнейшего изучения вопрос о взаимосвязи и взаимовлиянии исторической науки в различных странах. То обстоятельство, что Н. Л. Рубинштейн¹⁴ в ряде случаев переоценил влияние зарубежной историографии на отдельных представителей русской исторической науки, не снимает ни самого факта существования такого влияния, ни необходимости его тщательного исследования, как, очевидно, не освобождает и от необходимости выявления и учета воздействия трудов русских и советских историков на зарубежную историческую науку. Следует еще раз вернуться и к рассмотрению такой чрезвычайно важной и специфичной именно для исторической науки задачи, как выявление, установление достоверности и сохранение фактов прошлого, и к уточнению в связи с этим соответствующей историографической задачи. Ее вряд ли можно свести, как это нередко делается, только к выяснению состояния источников.

Но существующие различия в понимании предмета историографии не сводятся к более или менее широкому определению содержания понятия "история исторической науки". Как показал А. М. Сахаров, "эволюция понимания предмета историографии в советской исторической литературе шла в направлении от сведения историографии к разновидности истории общественно-политической мысли до самого широкого охвата всех возможных произведений культуры на историческую тему; от историографии, истории исторической мысли - к историографии, истории исторической науки, и от этой последней к историографии, истории исторических знаний, взятых во всех их формах и проявлениях". По его справедливому мнению, "такое развитие предмета историографии в целом отражает процесс углубления и расширения изучения историографических проблем, процесс поступательного движения историографической науки... Чем дальше, тем глубже и одновременно шире становится объект изучения (или объекты изучения, точнее сказать); возникшая ныне практика и ее теоретическое обобщение стремятся интегрировать изучение многих объектов в одном понятии историографии. Тем более важно определить значение различных объектов историографического анализа для изучения общей картины процесса развития исторической науки"¹⁵ .

Одной из первоочередных среди этого класса задач является продолжение теоретической разработки вопроса об общем и особенном в различных формах познания и отражения прошлого, в содержании, характере и социальном назначении поставляемой ими информации, о взаимосвязи и взаимовлиянии научной и иных форм познания. Сам А. М. Сахаров обстоятельно, пожалуй, полнее и лучше, чем кто-либо другой из современных советских историографов, показал существенную, принципиальную разницу между научной и другими формами постижения прошлого, отметив вместе с тем в основных чертах наиболее очевидные пункты стыковки между ними и важность учета этого взаимодействия при изучении истории исторической науки¹⁶ .

Но должна ли задача историографического изучения вненаучных форм познания прошлого всегда и обязательно сводиться только к удовлетворению запросов собственно истории исторической науки? Не слишком ли жестка и статична формула А. М. Сахарова: "Изучение их - не самоцель, а средство для раскрытия основного: процесса развития исторической науки"¹⁷ . Поставим вопрос так: нужна ли общая история исторических знаний в России во всех их формах и возможных проявлениях, в

¹³ Е. Н. Городецкий. Современное состояние историографии как специальной отрасли исторического знания, стр. 32.

¹⁴ См. Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. М. 1941, стр. 96 - 98, 114 - 115 и др.

¹⁵ А. М. Сахаров. Некоторые вопросы методологии историографических исследований, стр. 27.

¹⁶ Там же, стр. 28 - 35.

¹⁷ А. М. Сахаров. Историография истории СССР. Методические указания, стр. 17.

стр. 125

которой каждая из форм познания выступала бы в качестве самостоятельной сущности, находящейся в тесном взаимодействии с другими формами и по- своему отвечающей на "вопросы жизни"? Разумеется, нужна. Какая из отраслевых наук способна успешнее всего, в принципе, решить эту задачу? Думается, историография. И вот почему. Научная форма познания прошлого после превращения исторических знаний в науку является стержнем, основой исторической мысли в целом. Сам же научный анализ отражения прошлого другими, вненаучными формами познания возможен, по верному мнению А. М. Сахарова, только на основе и в сопоставлении с историей научного познания прошлого, то есть историей исторической науки¹⁸ . К тому же именно историография накопила уже определенный опыт комплексного исследования вненаучных форм, особенно применительно к донаучному периоду истории исторических знаний.

Разрешение комплекса теоретических вопросов, связанных с историографическим "освоением" вненаучных форм, столь успешно начатое А. М. Сахаровым, позволит не только значительно более целенаправленно вести их изучение в интересах истории исторической науки, но и создаст необходимые условия для дальнейшего уточнения и, возможно, расширения предмета историографии, выхода его за пределы истории научного познания прошлого. Но если вопрос о научной "прописке" вненаучных форм, бытующих и после превращения исторических знаний в науку, остается дискуссионным, то его решение применительно к донаучному периоду в истории исторических знаний не вызывает сомнений. Даже А. М. Сахаров - последовательный защитник взгляда на историографию как на историю научного познания прошлого - безоговорочно включает этот период в свой курс. Аналогичным образом поступают авторы всех других обобщающих работ по историографии истории СССР. Поскольку донаучный период имеет существенно важное значение для правильного понимания самого превращения исторических знаний в науку, это общепринятое включение следует легализовать, оговорив его в определении предмета историографии.

Весьма актуальным, и в этом еще раз убеждает последняя книга А. М. Сахарова, остается вопрос о периодизации истории исторической науки России в досоветский период. Тот факт, что "периодизация истории исторической науки, как и всякая периодизация, условна" (стр. 15), отнюдь не означает, что она лишена серьезного научного и учебно-методического значения. В равной мере эта условность не освобождает исследователя от необходимости доказательного обоснования избранного им критерия членения историографического процесса. Приведя в свое время серьезные возражения против механического "наложения" общеисторической периодизации на историю исторической науки, А. М. Сахаров не счел нужным или не успел достаточно основательно разработать и аргументировать предложенный им критерий периодизации по изменению методологии. Экспериментальное же, если можно так выразиться, обоснование этой теоретической позиции путем разработки конкретной периодизации истории исторической науки в России в досоветский период порождает ряд вопросов, на которые его книга не дает удовлетворительного ответа. К тому же А. М. Сахаров, как нам кажется, оказался весьма непоследователен в использовании избранного критерия, в частности, при проведении более дробной периодизации, призванной выявлять движение науки в пределах каждого большого периода (стр. 16). В этой связи уместно подчеркнуть, что всякая конкретная периодизация историографического процесса должна не только содействовать выявлению этапов и внутренних закономерностей развития науки, но и раскрывать определяющее воздействие на движение научной мысли "запросов жизни", социальной практики. Как указывал В. И. Ленин, "диалектика требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе"¹⁹ .

Нуждается в дальнейшем углубленном изучении, в том числе с учетом сравнительно-исторического фона, вопрос о хронологических рамках периода превращения

¹⁸ См. А. М. Сахаров. Некоторые вопросы методологии историографических исследований, стр. 35.

¹⁹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 223; см. также К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 3, стр. 53.

стр. 126

исторических знаний в России в науку, определяемых различными историографами не совсем одинаково. Согласно заголовку соответствующей главы книги А. М. Сахарова, этот период датируется концом XVII - серединой XVIII века. Но в самом тексте книги историки последней четверти XVII в. (А. Лызлов и неизвестный автор "Исторического учения") помещены в предыдущей главе (стр. 43 - 44). И это не только случайный недосмотр, хотя и он, очевидно, имеет место. Ставить в один ряд работу А. Лызлова с трудами В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, Г. Байера, Г. -Ф. Миллера, А. Шлёцера все же довольно трудно, даже если исходить при этом из идеи развития знаний в рамках одного периода. Различие в данном случае намного существенней сходства.

Более того, при нынешнем уровне разработки проблемы возникают известные сомнения и относительно обоснованности включения первой четверти XVIII в. в период превращения исторических знаний в науку, если считать, что оно происходит одновременно с началом исследования материала, формирования теории познания, критики исторического материала²⁰ , или, говоря словами А. М. Сахарова, "вместе с формированием теоретического подхода к истории, с началом исследования источников и, следовательно, критики исторического материала" (стр. 9).

Конец XVII - первую четверть XVIII в. можно было бы скорее назвать преднаучным периодом, понимая под ним такую переходную пору, когда уже сложились в основном внешние условия, объективные предпосылки для превращения исторических знаний в науку, а внутри самой исторической мысли отчетливее, чем когда-либо прежде, проявились черты нового подхода к познанию прошлого и источников, не превратившиеся еще, однако, в систему, в принцип исследования, в правило деятельности, в объект специального осмысления историков. В этой связи представляется правильной мысль А. М. Сахарова о том, что "петровский практицизм подготовил утверждение в последующем рационализма, много давшего науке для преодоления верховного господства богословия" (стр. 49). Начальный этап практической реализации объективных предпосылок и действительного превращения исторических знаний в науку следовало бы отнести поэтому ко второй четверти и середине XVIII в., связав его с трудами академических ученых (Ломоносова, Байера, Миллера), с одной стороны, и Татищева - с другой.

Требует обсуждения и принятая А. М. Сахаровым конечная грань этого процесса - середина XVIII века. И дело здесь не только в том, что при его варианте следовало бы констатировать и удовлетворительно объяснить то, что в России превращение исторических знаний в науку произошло едва ли не раньше, чем в центре европейского Просвещения - Франции, в которой это событие, по мнению Е. А. Косминского, относится к середине и второй половине XVIII в., то есть к предреволюционной эпохе, и связывается прежде всего с именем Вольтера²¹ . Главное в том, что превращение исторических знаний в науку вообще, в России в том числе, - процесс по необходимости длительный, связанный как с окончательным преодолением все еще могущественного, охраняемого официальной церковью, провиденциалистского мировоззрения, так и с перестройкой проблематики, развитием источниковой базы, разработкой методов критики источников, формированием на базе рационализма новых концепций и т. д. Не случайно, наверное, Ф. Энгельс рассматривал в качестве рубежа превращения исторических знаний в науку весь XVIII век²² .

Актуальна и задача уточнения вклада отдельных историков XVIII в. в превращение исторических знаний в науку, в том числе и немецких историков, работавших в России, прежде всего Г. Байера, Г. -Ф. Миллера, А. Шлёцера. Оценка в прошлом их деятельности и роли в русской исторической науке, как известно, была далеко не одинаковой. И хотя в литературе последних лет, по словам С. Л. Пештича, начинает складываться точка зрения, преодолевающая крайности двух предыдущих, а именно - безграничного восхваления и почти столь же решительного непризнания²³ , единства мнений не достигнуто до сих пор. Если, например, Л. В. Черепнин дает развернутую,

²⁰ А. М. Сахаров. Некоторые вопросы методологии историографических исследований, стр. 28.

²¹ Е. А. Косминский. Историография средних веков. М. 1963, стр. 261, и др.

²² К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 1, стр. 598 - 599.

²³ С. Л. Пештич. Русская историография XVIII в. Ч. II. Л. 1965, стр. 232.

стр. 127

содержательную характеристику Г. Байера²⁴ , то А. М. Сахаров сводит ее буквально к следующему: "Бывший кенигсбергский профессор Г. Байер... пробывший в Академии свыше 10 лет, ограничился греческими и римскими древностями, не выходя за пределы IX в." (стр. 56). Читатель, который будет знакомиться с историей исторической науки в России только по книге А. М. Сахарова, никогда не узнает, например, о том, что Байер был автором ряда конкретных исследований по ранней истории Руси и сопредельных стран, основанных на лингвистическом, эпиграфическом, нумизматическом материале, методика изучения которого, по мнению Л. В. Черепнина, стояла на должном для того времени уровне, что именно ему принадлежит первая серьезная попытка разработки и обоснования известной версии "Повести временных лет" - норманской концепции. По-разному решается вопрос о месте научной "прописки" А. Шлёцера. Л. В. Черепнин вообще вывел его за пределы историографии XVIII в. на том основании, что некоторые работы его были опубликованы только в начале XIX века. А. М. Сахаров поступил прямо противоположным образом. Он поместил А. Шлёцера - современника М. М. Щербатова, И. Н. Болтина и Н. М. Карамзина - в первой половине XVIII в., более того, даже ранее В. Н. Татищева (стр. 57 - 60). Подобные крайности отражают не только различие индивидуальных точек зрения, но и недостаточную разработанность проблемы по существу.

В связи с вопросом о роли немецких историков XVIII в. имеет смысл остановиться хотя бы вкратце на "главной сложности" в ее оценке, которую А. М. Сахаров видел в том, что "они явились создателями политически спекулятивной "норманской теории" происхождения древнерусского государства" (стр. 58). Нам представляется, что при последовательном проведении принципа историзма эта "главная сложность" вполне преодолима. Совершенно очевидно, что немецкие историки XVIII в. не были сколько-нибудь оригинальными в создании "политически спекулятивных" построений на материалах истории и принципиально отличными в этом качестве, например, от автора "Повести временных лет", или, скажем, Н. М. Карамзина, который, по словам Сахарова, "всю силу своего ума и таланта... обратил на то, чтобы поставить историю на службу и укрепление самодержавного государственного строя России" (стр. 92 - 93), используя для этой цели, в частности, как хорошо показано в книге, и норманскую концепцию. В соответствии с принципом историзма, предполагающим конкретный анализ "точно определенных исторических ситуаций"²⁵ , норманская теория применительно к историкам XVIII в., внесшим наибольший вклад в ее создание (Г. Байер), дальнейшую разработку и защиту (Г. -Ф. Миллер, А. Шлёцер), в вольную или невольную ее популяризацию в России (В. Н. Татищев, М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин), может и должна рассматриваться в историографическом плане прежде всего как показатель прагматического подхода к истории и яркое проявление их идеалистических воззрений, неспособности глубоко разобраться в начальной истории государственности на Руси, как построение, каким-то образом отвечавшее на такие-то "вопросы жизни" и использовавшееся в сложной научной, идейной, социально-политической борьбе того времени и т. д. Можно вслед за А. М. Сахаровым отметить, что она оказалась вполне приемлемой для значительной части дворянства и правящих кругов России XVIII в. (стр. 58). Общеизвестно, что в распоряжении абсолютистского государства в XVIII в. было достаточно средств, чтобы не допустить публикации, а тем более последующей широкой печатной пропаганды неугодных идей, классическим примером чего является судьба "Путешествия из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева. Что же касается того, что норманская теория, давно уже развенчанная советской наукой, ныне используется враждебными нашей стране силами (стр. 58), то вина за это лежит на совести тех, кто в стремлении любым способом очернить первое в мире социалистическое государство не гнушается никаким, в том числе и весьма залежалым, товаром сомнительного свойства, который к тому же отнюдь не сводится к норманской концепции.

Весьма интересным представляется обсуждение вопроса об идейно- методологическом кризисе, охватившем дворянскую и буржуазную историографию в конце XIX - начале XX века. В частности, нуждается в дальнейшем углублении разделяемая

²⁴ Л. В. Черепнин. Указ. соч., стр. 189 - 191.

²⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 41, стр. 135.

стр. 128

А. М. Сахаровым характеристика причин, основных черт и проявлений этого кризиса, данная во введении к третьему тому "Очерков истории исторической науки в СССР". В процессе последующей разработки этого вопроса следовало бы учесть наблюдения и выводы, содержащиеся в новейших работах по истории социологической, правовой и философской мысли в России²⁶ .

Выход в свет книги А. М. Сахарова, а также написанной им в соавторстве с чл.- корр. АН СССР И. Д. Ковальченко статьи дает большой материал и для продолжения начатого в свое время по инициативе А. М. Сахарова обсуждения вопроса о задачах и содержании вузовского курса историографии отечественной истории, а также о возможных типах учебных пособий по этому предмету. В число объектов такого обсуждения следовало бы включить и проблему соотношений в курсах и пособиях научного и учебного материала, в том числе допустимого уровня упрощения изложения сложных проблем²⁷ . Явным упрощением является, например, утверждение автора о том, что отправка Н. М. Карамзиным в примечания значительной части собранного им документального материала свидетельствовала о неспособности дворянской историографии в лице ее одареннейшего представителя справиться с обработкой значительно расширившегося корпуса источников, что, в свою очередь, служило одним из показателей наступления ее кризисного состояния (стр. 98). Известно, что Карамзин не просто "отправил" этот материал в примечания, но снабдил его порой чрезвычайно интересными соображениями источниковедческого характера, что скорее говорит об освоении им этого материала. Лишена должной динамичности характеристика творческого пути В. О. Ключевского, который, как убедительно показала акад. М. В. Нечкина, продолжал настойчиво думать и искать до конца своих дней, что особенно ярко проявилось при подготовке им к печати третьего тома "Курса русской истории"²⁸ . Излишне категоричным выглядит утверждение А. М. Сахарова об уходе "многих буржуазных профессиональных историков в активную политическую жизнь" в начале XX в, как о явлении, характерном для кризиса буржуазной историографии (стр. 215). В предреволюционные и революционные годы, в пору формирования и развертывания деятельности политических партий, разработки и уточнения их программ, уход в политику мог, очевидно, происходить и по причинам, не имеющим никакого отношения к кризису историографии. Это относится и к П. Н. Милюкову, в связи с характеристикой которого как историка А. М. Сахаров и сделал указанное обобщение.

Хотя историография является "сравнительно молодой отраслью исторического знания"²⁹ , она тем не менее уже прошла большой и сложный путь развития, превратившись в настоящее время в одну из важнейших теоретико- методологических дисциплин. Это является не только необходимым, но и достаточным основанием для включения истории познания истории исторической науки в предмет историографии истории СССР и определения соответствующих конкретных исследовательских задач. И когда такая историография историографии истории СССР будет создана, достойное место в ней займут и работы А. М. Сахарова.

²⁶ См. "Социологическая мысль в России". Л. 1978, и др.

²⁷ Этот вопрос специально поставила Е. В. Гутнова (см. "Историография истории средних веков". М. 1971, стр. 4).

²⁸ М. В. Нечкина. Василий Осипович Ключевский. М. 1974, стр. 453 и сл.

²⁹ М. В. Нечкина. История истории. "История и историки". М. 1965, стр. 6. Вопрос о времени возникновения историографии отечественной истории пока не получил однозначного решения в советской науке. М. В. Нечкина, например, в данной работе относит это ко второй половине XIX в.; Л. В. Черепнин, кажется, склонен связывать это с деятельностью С. М. Соловьева - М. О. Кояловича (Л. В. Черепнин. Указ. соч.). А. М. Сахаров пишет о начале разработки историографических вопросов с 20 - 30-х годов XIX в., хотя оговаривается, что С. М. Соловьев еще не давал определения предмета историографии, а сделал это впервые М. О. Коялович (А. М. Сахаров. Некоторые вопросы методологии историографических исследований, стр. 7 - 8). Очевидно, прежде всего следует договориться о том, что именно понимать под возникновением историографии.

Постоянный адрес данной публикации: