Согласно Тойнби, цивилизации рождаются (или возрождают себя), откликаясь на грозные исторические вызовы. Конечный смысл вопроса, на который они отвечают в такие моменты себе и другим, - быть или не быть данному сообществу людей как субъекту истории. Во второй половине XX в. страны Юго-Восточной Азии (ЮВА) сталкивались с подобными вызовами как минимум дважды: сначала - в эпоху деколонизации и холодной войны, затем - после крушения двухполюсного мира, в гуще процессов и перемен, именуемых глобализацией. Свою задачу я вижу в том, чтобы обрисовать две пары "вызовов и откликов", определяющих судьбу нынешней ЮВА в качестве особого регионально-цивилизационного образования. Но если при рассмотрении первой пары речь пойдет о свершившемся, то применительно ко второй - о вызове, драматизм которого понят еще не вполне, и об ответе, нащупанном пока лишь в первом приближении. Сверх этого, опираясь на свое представление о проблемах ЮВА, мне бы хотелось кое в чем уточнить установки, из которых исходят координаторы проекта ИМЭМО по изучению цивилизаций.

ЮВА СЕРЕДИНЫ XX в.: РЕГИОН СО ЗНАКОМ "МИНУС"?

Всего полвека назад словосочетание "Юго-Восточная Азия" звучало как синоним политических смут, экономических неурядиц и превращения холодной войны в горячую. Это был, если можно так выразиться, регион со знаком "минус": страны, относимые к нему, накапливали сходный и во многом негативный (а потому скорее разобщавший, чем объединявший их) исторический опыт. Наряду с национально-освободительными движениями и революциями, его элементами были акты агрессии внерегиональных держав, кризисы систем управления, созданных в подражание западным демократиям, вылазки сепаратистов и религиозных экстремистов.

Хотя практически повсюду в ЮВА двуединая задача строительства национального государства и ускорения общественной модернизации осознавалась как императив эпохи независимости, признаки продуктивного и тем более согласованного отклика на этот вызов проступили далеко не сразу. Палитра политических режимов и государственных устройств, возникавших в ЮВА с уходом колонизаторов, выглядела не менее прихотливо, чем региональная карта этносов и конфессий. Здесь были монархии на любой вкус -конституционная в Таиланде, тоже конституционная, но плюс к тому выборная (да еще построенная как федерация штатов-княжеств) в Малайзии, абсолютная в Брунее; военно-бюрократические диктатуры где правой (Индонезия), а где и левой ориентации (Бирма); партии-государства без особых демократических изысков (Северный, а позже объединенный Вьетнам с его индокитайскими союзниками) и республика, где свободу слова боготворили не меньше, чем в Америке (Филиппины). В политической культуре, как и в культурно-религиозной жизни, легко соединялись вещи, на взгляд со стороны не очень соединимые. Показателен в этом смысле облик тогдашних лидеров, их поведение и судьбы. Вспомним хотя бы о короле, отрекшемся от престола, чтобы сделаться вождем-популистом (Нородом Сианук); о народном трибуне, умевшем, однако, предстать и в образе царя-небожителя (Сукарно); о фельдмаршале, однажды ставшем буддийским монахом (Таном Киттикачон); о принце, принявшем марксизм (Суфаннувонг). И на такую культурно-политическую среду, столь же странную, сколь и неоднородную, проецировались влияния внешних сил, состав которых был внушителен и разнопланов как никогда. На фоне отступления "староевропейских" колониальных держав свое присутствие наращивали и расширяли США. Параллельно высокую активность развивали Китай, Япония (хотя лишь в торгово-экономической сфере) и впервые в истории - наша страна. Моментами казалось, что ЮВА рвут на части, и вот-вот порвут. Холодная война и впрямь расколола регион, вплоть до раздела одной из его стран,

СУМСКИЙ Виктор Владимирович, кандидат исторических наук, заведующий сектором ИМЭМО РАН.

стр. 60

Вьетнама, по политико-идеологическим мотивам. Страсти, возбужденные "противоборством двух систем", вскипали так, что проповедники "бирманского пути к социализму", уподобившись буддисту-отшельнику, отстранились и от ближних соседей, и от внешнего мира вообще. Но именно в ту пору у других народов и элит региона проявились и воля и способность к активному историческому действию.

СЛАГАЕМЫЕ ВЬЕТНАМСКИХ ВОЕННЫХ ПОБЕД

То, чего в военно-политическом плане добился Вьетнам, десятилетиями защищавший свою целостность и независимость - сначала от Франции, затем от США, а еще позже от Китая, - изумляло противников, над которыми он возобладал, и восхищало друзей. Бросалось в глаза, что, кроме силы оружия и мудрой стратегии, у этих побед есть и другие слагаемые. Вести затяжную партизанскую войну так расчетливо, дружно и стойко, как вьетнамцы, могли, наверное, только люди с вековыми навыками поливного рисоводства и общинной взаимопомощи. Умение заимствовать за морями то, что может пригодиться дома, издавна характерное для обитателей ЮВА, сказалось в строительстве партийно-государственных структур советского типа, которых требовала тотальная война (и которые, в свою очередь, не казались столь уж чужеродными в свете принципов иерархического послушания, внушаемых конфуцианством). Наверное, кто-то скажет, что истинная причина торжества Ханоя над Сайгоном и Вашингтоном - в материально-техническом обеспечении военных действий за счет Советского Союза и КНР, как и в политической поддержке оттуда. Но разве для союза и с Москвой и с Пекином во времена, когда они сами жестоко враждовали, не нужна была гибкость, присущая политической культуре юго-востока Азии, - гибкость, позволяющая идти на компромиссы и способная доходить даже до сближения противоположностей? Подчеркну, однако, что еще одним проявлением культурной гибкости было умение "не зациклиться" и на этой установке, ибо любому захватчику вьетнамцы, по крайней мере северяне, говорили бескомпромиссное "нет".

Правда, экономических прорывов у Вьетнама по понятным причинам тогда не наблюдалось. Но в тех частях ЮВА, где они имели место, успехи достигались не без косвенного влияния "индокитайского фактора". В разгар войны во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже сверхдержавы развернули в этой зоне такое соперничество и так замкнулись друг на друге, что, по сути дела, обособили очаг перманентной нестабильности от остального региона. Ускорению модернизации на пространствах островной ЮВА, Малаккского полуострова и Таиланда благоприятствовало и другое обстоятельство. Под впечатлением от эрозии сайгонского режима во второй половине 60-х годов Вашингтон заключил, что с помощью марионеток коммунизм не остановишь. А потому он не только не возражал, чтобы его региональные партнеры - Индонезия, Малайзия, Сингапур, Таиланд и Филиппины - решали свои проблемы энергичней и самостоятельней, но поощрял их к этому. Сдвиги в нужную сторону наметились с учреждением Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН, 1967 г.), объединившей упомянутые государства.

АСЕАН И ЕЕ МОДЕЛЬ МОДЕРНИЗАЦИИ

Декларируя курс на активизацию экономического и культурного взаимодействия, на превращение ЮВА в зону мира и нейтралитета, основатели АСЕАН ни о чем не заботились так, как о совместном сдерживании "коммунистической экспансии" из Индокитая и КНР. Однако асеановские элиты сближало и нечто большее, чем неумолимый антикоммунизм с вытекавшей из него стратегией военно-политического равнения на Запад. После событий, потрясших Индонезию в 1965 - 1966 гг., во всех пяти странах складывалась модель капиталистической модернизации, которую с неизбежным огрублением можно было бы свести к трем составляющим.

Во-первых, во главе угла везде стояла политическая стабильность, обеспечиваемая правоавторитарными режимами - где более, где менее жесткими, но так или иначе подпадавшими под понятие "управляемая демократия" (столь популярное ныне у нас, но с легкой руки Сукарно вошедшее в мировой политический лексикон еще в конце 50-х годов). В усеченных вариантах допускались партийно-политический плюрализм, неправительственная предвыборная агитация, парламентские дискуссии, но реальная власть оставалась у силовых структур и административной верхушки, всегда готовых применить инструменты типа законов о борьбе с подрывной деятельностью (не говоря о спецподразделениях для обуздания городских беспорядков), если оппозиция "зарвется".

Во-вторых, в хозяйственной сфере утверждались системы "смешанной", экспорториентированной экономики, внутри которых - примерно так, как в Японии или Южной Корее, - шел поиск оптимальной комбинации рыночных свобод с государственным регулированием. Если на уровне правительств за хозяйственный динамизм отвечали технократы, получившие образование на Западе, но в целом не грешившие либеральным доктринерством, то в частном секторе задавали тон дельцы китайского происхождения - магнаты, обязанные успехом не только фортуне или трудо-

стр. 61

любию, но и опеке чиновных покровителей. Крупнейшие из них плели региональные партнерские сети, полагаясь на клановые и межклановые связи, задолго до того, как рассуждения о "сетевой культуре" стали частью культуры массовой.

В-третьих, на идеологическом фронте господствовал официальный национализм, недружественный к любым проявлениям "левизны", но достаточно умеренный и некрикливый, чтобы не отталкивать иностранного инвестора.

Основным результатом курса, избранного членами АСЕАН, и показателем их успеха (за исключением разве что Филиппин) принято считать впечатляющий экономический рост, продолжавшийся с небольшими интервалами целых три десятилетия. Но, думается, не менее значимо было то, что странам с исключительно сложной этнической и конфессиональной композицией, с множеством болезненных социальных проблем и предрасположенностью к политизации удалось подняться до уровня управляемости, не характерного для Третьего мира, поставить "экономику впереди политики" и укрепить национальную государственность (не заблокировав, между прочим, появление элементов гражданского общества). И все это при усилении их общей тяги к региональному сотрудничеству, при отчетливо наметившейся тенденции к преодолению застарелых конфликтов в ЮВА и росте авторитета Ассоциации как субъекта международных отношений.

Во всей этой истории - как и в истории вьетнамских военных побед - значение культурных рефлексов и ценностей, доставшихся в наследство от предков, представлялось бесспорным. Конструируя свою модель модернизации на основе идейных импульсов, элементов социотехники и менеджмента, поступавших к ним с развитого Запада и из бурно растущих стран азиатского северо-востока, не брезгуя опытом собратьев по Третьему миру, не мешая китайской диаспоре делать свое дело с привлечением японских капиталов и учась друг у друга, асеановцы демонстрировали "всеядность", удивительную даже для ЮВА. Но еще важней, что таковая корректировалась избирательным характером заимствований, установкой на поиск компромиссных, ситуационно оправданных, не грешащих однобокостью решений и в политике, и в экономике, и в идеологии. В результате ускорение модернизации не только не грозило утратой исторически складывавшегося цивилизационно-культурного облика, но придавало ему все более определенные черты.

Своеобразие региона отражалось и в стиле работы АСЕАН. Стараясь не выносить разногласия (случавшиеся, кстати, не столь уж редко) на обозрение посторонних, стремясь разрешать их мягко, кулуарно, не затрагивая внутренние проблемы друг друга, лощеные асеановские представители, чье право называться цивилизованными людьми не вызывало сомнений, живо напоминали крестьян-общинников. Ведь и для тех забота о гладких, улыбчивых отношениях с соседом, выдержанных в духе постоянного обмена услугами, - первейшее дело, ибо, каков бы ни был сосед, деваться от него некуда, и его помощь никогда не будет лишней при совместной уборке урожая или строительстве амбара.

Наконец, "фирменное" чувство меры, умение лавировать и держать политическое равновесие проявились и в том, что, приняв посильное участие в холодной войне, правящие элиты стран Ассоциации не втянулись в нее слишком глубоко. Явно стоя на стороне Запада, но не вступив с ним в официальные блоковые отношения, они поддержали его лишь настолько, чтобы подтолкнуть процессы внутренней модернизации и по итогам холодной войны оказаться среди ее бенефициариев.

О ПРЕДПОСЫЛКАХ, СТИЛЕ И СМЫСЛЕ РАСШИРЕНИЯ АСЕАН

Если считать, что в тридцатилетнем противостоянии внутри ЮВА победили члены АСЕАН, то кто проиграл? Определенно Камбоджа (где полпотовский "эксперимент" жестоко поколебал первоосновы общества и государства), а также Мьянма (она же - Бирма, отвернувшаяся от всех и заплатившая за самоизоляцию глубоким застоем), но, думается, в меньшей степени Лаос и уж во всяком случае не Вьетнам. Со второй половины 80-х он самоутверждался как субъект истории уже не на поле боя, а в деле социально-экономического обновления. В годы, когда в СССР начиналась "перестройка", а отставание Вьетнама от лидеров регионального развития буквально кололо глаза, его руководители получили от Москвы "добро" на реформы, бодро взялись за них (чего на юге страны с его навыками рыночного хозяйствования только и ждали), но вдохновились отнюдь не примером Горбачева. Пойдя путем, во многом похожим на путь Дэн Сяопина, Вьетнам, в отличие от СССР, не потерял на выходе из тоталитарной колеи свою государственную структуру как таковую - возможно, не только из-за правильно выбранной, сработавшей стратегии реформ, но еще и потому, что в сознании народа эта структура отождествлялась с триумфом в недавних, справедливых войнах и при всех изъянах не заслуживала бесславного конца. С конфуцианским прагматизмом (и конфуцианским же почтением к тому, за что сражались и гибли отцы), не теряя внутриполитической устойчивости, в чем-то подражая Китаю, а в чем-то адаптируя к местным условиям асеановскую модель, вьетнамцы преподали урок модернизации своим бывшим со-

стр. 62

ветским учителям - а преуспевающим соседям показали, что тоже являются достойными детьми ЮВА.

Все это определенно вызывало симпатии, уважение, даже благодарность асеановцев (ибо, случись во Вьетнаме крах "реального социализма", его последствия почувствовал бы весь регион). Может быть, в этом (как, разумеется, в совместных и не бесплодных усилиях по разблокированию конфликта в Камбодже) - одна из главных причин того, что уже в 1995 г. Вьетнам был принят в АСЕАН. Характерен, впрочем, не только факт приема, но и то, как это происходило - без требований отречься от коммунистической идеологии, сохранявшей в СРВ официальный статус, без принуждений к покаяниям за ошибки прошлого, демонтажу памятников Хо Ши Мину, выносу его тела из мавзолея и пр. Так обращаются только с теми, в ком ощущают силу духа и кто заведомо не уступит давлению. Но поступающие так заслуживают похвалы за выдержку, терпимость, понимание чужих проблем и нежелание унижать других - если угодно, за цивилизованное поведение. А расширяющаяся АСЕАН (пополнившаяся, правда, еще в 1984 г. Брунеем) вела себя подобным образом не только по отношению к Вьетнаму, но и к тем, кто вступал в нее следом - Лаосу, Мьянме, Камбодже.

Наряду с другими факторами, обстоятельства расширения АСЕАН где косвенно, а где и прямо подтверждали: на исходе XX в. в ЮВА консолидируется регионально-цивилизационная общность - результат не во всем, но во многом сходного и успешного отклика на вызов холодной войны. Однако времена уже сменились, и вызов глобализации уже давал о себе знать.

ЗАЯВКА НА РОЛЬ ГЛОБАЛЬНОГО ИГРОКА

Переходя из одной эпохи в другую, элиты и лидеры стран-участниц АСЕАН испытывали смешанные чувства. С одной стороны, были ощущения исполненного исторического долга и оптимизма, подкрепленные в каждом конкретном случае успехами не только своей страны, но и партнеров-соседей, их общими ожиданиями, что экономический рост продолжится, работая на мир, стабильность и процветание во всем регионе. Но пробуждались и опасения, что с наступлением мира в Камбодже между странами ЮВА и их соседями вспыхнут другие ссоры (в частности, по поводу принадлежности островных территорий в Южно-Китайском море, предположительно богатых углеводородами и являющихся объектами претензий КНР, Тайваня, Вьетнама, Малайзии, Филиппин и Брунея). Побаивались также, что без фактора "советской угрозы" не будет серьезных оснований для сохранения в ЮВА американского военного присутствия. Долгие годы его считали гарантией от ухудшений региональной ситуации (скажем, от каких-либо недружественных поползновений со стороны Японии или Китая, а также от обострения борьбы между ними за влияние в Азии). Необходимость "удержать" США в этой части света - не последняя причина, побудившая страны АСЕАН войти в организацию Азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС, 1989 г.), где Америка всячески пыталась зафиксировать свое первенство и собственные "правила игры".

Но, какова бы ни была озабоченность новыми проблемами, смятения в рядах АСЕАН не наблюдалось. В период информационно-пропагандистского бума, поднятого вокруг АТЭС, с не меньшим энтузиазмом рекламировались проекты углубления и диверсификации хозяйственных связей внутри АСЕАН - от концепций так называемых треугольников роста до планов перехода к свободной торговле. А когда стало ясно, что на Тихом океане назрел многосторонний диалог по проблемам безопасности, АСЕАН обладала уже и необходимой репутацией, чтобы инициировать его, и ловкостью игрока, умеющего пользоваться преимуществами первого хода. Главным же из них было право определять формат диалога сообразно "асеановской стилистике", подававшейся как квинтэссенция цивилизационно-культурных достоинств ЮВА. Дискуссии предлагалось вести без протокольных формальностей, не спеша с обязывающими решениями и терпеливо дожидаясь, пока в ходе поэтапного сближения позиций сам собой не родится консенсус. С 1994 г. на этих принципах функционировал Асеановский региональный форум (АРФ), выросший из ежегодных консультаций министров иностранных дел Ассоциации с коллегами из США, ЕС, Японии, Китая, России и др.

Надо думать, активизация внешних связей побуждала АСЕАН к наращиванию своего политического веса. Расширение, начавшееся вслед за презентацией АРФ, отразило - помимо желания распространить обкатанную модель модернизации на весь регион - и эту потребность.

О стремлении АСЕАН включиться в поиски нового глобального равновесия говорила и первая Азиатско-европейская встреча в верхах (АСЕМ, 1996 г.), на которой Старый Свет был представлен государствами Европейского Союза, а Азия - членами Ассоциации вместе с КНР, Японией и Южной Кореей. Со стороны это выглядело, как если бы те и другие решили выяснить, нельзя ли хоть что-то сделать сообща без участия страны, не принадлежавшей географически ни к Европе, ни к Азии, но являвшейся и там и тут военно-политическим гегемоном.

Курс на диверсификацию контактов вел и к определенному сближению АСЕАН с Россий-

стр. 63

ской Федерацией, получившей в 90-е годы статус полноправного партнера по диалогу и члена АРФ. Прием в АСЕАН недавних индокитайских союзников СССР не вызвал в Москве ничего похожего на эмоции, возбужденные экспансией НАТО. Наоборот, в российских учреждениях, ведавших внешней политикой, надеялись, что разговаривать и сотрудничать с расширенной Ассоциацией будет проще. Она же, приглашая РФ на сессии своего Форума, неуклонно и намеренно подталкивала ее к более глубокому осознанию собственно российских интересов в Юго-Восточной и Восточной Азии. Похоже, Россию "просвещали" таким способом, дабы удержать от превращения в пассивный "довесок" США или Китая (что, по понятиям первой половины 90-х годов, не казалось невозможным). Слишком уж велики, при всей растерянности вчерашней сверхдержавы, были бы размеры такого "довеска", слишком много выиграл бы тот, кто заполучил бы его - со всеми нездоровыми последствиями для регионального баланса сил. И напротив, Россия, мало-помалу, но зато самостоятельно "вписывающаяся" в восточно-азиатское "уравнение", могла бы со временем частично умерять влияния других тихоокеанских гигантов.

Представляя понятный интерес для теоретиков и практиков международных отношений, эти продуманные, взаимосвязанные, изящные маневры заслуживали и внимания культурологов. Ведь в данном случае особенности регионального менталитета и поведения - открытость влияниям, идущим извне, готовность фильтровать и перерабатывать их, способность лавировать между внешними партнерами, дабы вызвать их на компромисс - заявляли о себе уже не в пределах ЮВА или тихоокеанской Азии, а, по сути, на глобальном уровне.

"АЗИАТСКИЕ ЦЕННОСТИ" И АЗИАТСКИЙ КРИЗИС

Хотя подобные действия откровенно не нравились США, трения между ними и асеановцами, подозрительно участившиеся в первой половине 90-х, имели более глубокие причины. С крушением СССР и мировой социалистической системы былая потребность в АСЕАН как стратегическом союзнике ослабла. Спрос на право-авторитарные режимы в качестве гарантов капиталистической модернизации упал, зато спрос на радикальные рыночные реформы без каких-либо примесей официального национализма - и, конечно, с полным уважением к правам человека - резко повысился. Американская трактовка глобализации была исполнена антиэтатистского, транснационалистического пафоса, не совместимого в своей бескомпромиссности ни с чем другим - и уж, конечно, не с курсом на укрепление национальной государственности и не с тягой к компромиссам, типичным для членов АСЕАН. Фактически им предлагали демонтировать (и чем скорей, тем лучше) модель развития, показавшую себя весьма недурно, да еще в момент, когда работы по национально-государственной интеграции далеко не закончены. Удивительно ли, что они не только не выказывали покорность Америке и Западу в целом, но и выдвигали идеологическое обоснование своей несговорчивости - концепцию "азиатских ценностей"?

Согласно ей, первейшая задача модернизации состояла в повышении народного благосостояния, а не директивном введении гражданских свобод, сулящем восточным обществам в их нынешнем виде лишь дурную нестабильность. При этом упомянутые свободы отнюдь не отвергались как нечто совершенно "неазиатское". Речь шла лишь о том, что осваивать их надо в привычном для азиатов стиле и темпе - поэтапно, с оглядкой, а не "заглатывая столько, сколько сможешь проглотить", и рискуя подавиться. А еще отмечалось, что конечный результат такого освоения все равно не будет "ксерокопией" западной демократии, и Запад должен быть к этому готов.

"Дымовой завесой", мешавшей асеановцам уяснить вполне, каких зверей они дразнят и какие сюрпризы готовит им глобализация, оказался биржевой и инвестиционный бум, разыгравшийся у них в середине 90-х годов. Но тот же бум, порожденный едва ли не единственной уступкой "глобализаторам" - поспешной либерализацией финансовых систем в ряде государств ЮВА, - "разогревал" социальные противоречия и политико-экономические дисбалансы, накопленные там за три десятилетия роста. Момент истины наступил в 1997 - 1998 гг., когда, используя ситуацию в целях наживы, транснациональный спекулятивный капитал - с благословения международных финансовых институтов и "единственной сверхдержавы" - не просто обваливал экономики сразу нескольких стран, но, если принять во внимание всю сумму объективных последствий, бил по ЮВА как регионально-цивилизационной общности. Западные масс-медиа, еще недавно превозносившие Юго-Восточную Азию за экономический динамизм, теперь бичевали пороки ее же "приятельского капитализма" - системы, поощряющей срастание бюрократии с крупным бизнесом, исключающей честную конкуренцию, неотделимой от управленческих ошибок, патернализма и махровой коррупции.

НОВЫЙ ВЫЗОВ

Сегодня страсти, возбужденные этим срывом, отчасти улеглись. У большинства пострадавших выправляются макроэкономические показатели, и эксперты все чаще высказываются в том духе,

стр. 64

что Азиатский кризис позади. Если рассматривать его как период опасной неустойчивости ряда национальных валют и банковских систем, то так оно, видимо, и есть. Но если исходить из того, что любой серьезный кризис преодолевается по мере изживания комплекса его причин и следствий - не только экономических, но социальных, культурных, идейно-психологических, внутри- и внешнеполитических, - то напрашиваются другие выводы. Разумно ли, оценивая общее состояние дел в ЮВА, не замечать того, что АСЕАН как региональная организация (вместе с дочерними предприятиями типа АРФ и АСЕМ, придававшими ей качества глобального игрока) послана в нокдаун, от которого не оправилась до сих пор? Как не учесть, что в ключевой стране региона кризис обрушил не только диктатуру Сухарто, но фактически все национально-государственное здание, возводившееся с момента обретения независимости, и говорить об управляемости Индонезии на данном этапе допустимо лишь с известными оговорками? Можно ли не принять во внимание, что именно после Азиатского кризиса на пространстве ЮВА поднимается (и пока отнюдь не спадает) волна терроризма? Стоит ли упускать из виду, что благодаря этому кризису отношение к Америке в регионе заметно ухудшилось и в лучшую сторону - кто бы и что бы ни утверждал на официальном уровне - с тех пор не менялось? И, наконец, как быть с тем, что за этим кризисом следует цепь событий глобального значения (Косово, 11 сентября, Афганистан, Ирак), дестабилизирующих нынешний миропорядок и вряд ли помогающих подъему экономики где бы то ни было, включая Юго-Восточную Азию?

Думается, и отдельные страны ЮВА, и вся эта регионально-цивилизационная общность сталкиваются сейчас с не менее серьезным вызовом, чем во второй половине XX в. Суть его - в том, чтобы в условиях, заведомо неблагоприятных для продолжения национально-государственного строительства и модернизации, сделать ради этих целей все возможное, а в каких-то смыслах и невозможное.

ФОРМУЛА ОТВЕТА...

К чести стран ЮВА, они не опускают руки и активно ищут выход из создавшейся ситуации, причем не первый год. Среди всех асеановских деятелей резко выделяется в этом плане Махатхир Мохаммад - премьер-министр Малайзии с 1981 г. по 2003 г., сумевший вывести свою страну из Азиатского кризиса с минимальными потерями. Всей своей деятельностью Махатхир доказывает: сегодня, как, может быть, никогда прежде, успех модернизации (естественно, нереальный без приобщения к цивилизационно-культурному богатству Запада) не только не зависит напрямую от экономического и политического союза с западными державами, но может оказаться под вопросом как раз при слишком тесном союзе.

Еще в начале 90-х годов Махатхир выдвигал, в противовес австралийско-американской концепции АТЭС, проект группировки под названием "Восточно-азиатское экономическое совещание" без США, Канады, Австралии и Новой Зеландии. Идея, отвергнутая в эйфории проводов холодной войны и празднеств по случаю начала глобализации, оказалась востребована, чуть только разразился Азиатский кризис. Уже в декабре 1997 г. в Куала-Лумпуре состоялась неформальная встреча лидеров АСЕАН с руководителями государств и правительств Северо-Восточной Азии - КНР, Японии и Южной Кореи. Через год они собрались уже в Ханое, в 1999 г. приняли в Маниле "Совместное заявление о сотрудничестве в Восточной Азии", а в 2000 г. в Сингапуре выразили намерение обустроить зону свободной торговли. Хотя и упомянутые и последующие собрания в этом составе внешне были сосредоточены на вопросах многостороннего экономического сотрудничества, отдельные решения (в частности, принятые в Чиангмае в 2000 г. и нацеленные на создание восточно-азиатской сети по обмену валют, избавляющей страны региона от жесткой привязки к МВФ) имели отчетливый политический подтекст. Более того, он просматривался у всей конструкции, известной сегодня как "АСЕАН + 3", и настолько ясно, что летом 2001 г. известный российский эксперт Д. В. Мосяков заявил: Восточная Азия интегрируется не только "без нас" (то есть без России), но и "без американцев"¹ .

Хотя желание отстраниться от США после событий 1997 - 1998 гг. наверняка появилось, осторожные и прагматичные асеановцы (а также китайцы, японцы и корейцы) никогда не стали бы мстить могучей Америке ради мести, в ущерб себе и поддавшись эмоциональному порыву. К соответствующим маневрам побуждала и побуждает не обида, а трезвая оценка происходящего.

Похоже, утратив Индонезию в качестве "внутреннего стержня" и осознав существо американской позиции, АСЕАН испытала потребность в компенсации за счет особого рода внешних партнерств. Реально помогая преодолению кризиса и страхуя от его рецидивов, такие партнерства должны были нести в себе и элемент вызова, не позволяющий членам Ассоциации "расслабиться", отойти друг от друга и нарушить ту общность, которая определяется здесь как "регионально-цивилизационная". В конце 90-х годов наилучшими кандидатами на участие в таких взаимодействиях казались экономические тяжеловесы из "ближнего азиатского зарубежья" - Китай, Япония и

¹ Дипкурьер-НГ. 21.06.2001.

стр. 65

Южная Корея. Первый обнаружил похвальную невосприимчивость к биржевым лихорадкам и в самый трудный для соседей момент не девальвировал юань, чем заслужил их признательность. Вторая, несмотря на застойные явления в собственной экономике, оставалась для асеановцев важнейшим источником инвестиций и финансового содействия. Третья, понесшая в 1997 г. весьма тяжелые потери, успела накопить такую производительную мощь и проявляла себя в зоне АСЕАН столь активно, что сбрасывать ее со счетов было бы верхом неразумия.

В политико-дипломатическом плане АСЕАН пыталась "ухаживать" за этой троицей примерно так же, как в период зарождения самой Ассоциации Малайзия, Сингапур, Таиланд и Филиппины "ухаживали" за Индонезией. Тогда, приняв во внимание ее размеры, потенциал и амбиции, ей предложили роль фактического лидера пятерки и сцену для исполнения этой роли с условием, что лидерство будет неагрессивным, не ущемляющим прав и достоинства "ведомых". Теперь, как видно, аналогичные предложения получали от АСЕАН ближайшие соседи - прежде всего Китай и Япония. Присутствие в конфигурации "10 + 3" сразу двух таких крупных, далеко не во всем между собой согласных, но обреченных на сотрудничество участников имело принципиальное значение и открывало немалые возможности для поиска баланса интересов. Наедине с любым из них АСЕАН вполне могла почувствовать неудобства. Зато пребывание в одной структуре с обоими позволяло апеллировать к одному, если возникнут разногласия с другим, посредничать между ними, когда они поспорят сами, и пользоваться новым форумом как оболочкой, внутри которой смягчаются проблемы, мешающие главному, ради чего все это придумано. А общую цель, как представляется, видели в восстановлении экономического динамизма и политической управляемости на уровне региона с благотворными последствиями для каждой отдельной страны. Или, если на то пошло, - в восстановлении приоритета экономики над политикой, характерного (или казавшегося характерным) для Восточной Азии еще совсем недавно.

Почему же, вопреки неоднозначности взглядов на Китай, бытующих южнее и восточнее его границ вплоть до опасений "синификации" ЮВА в неопределенном будущем он все-таки рассматривается сегодня как желанный партнер? Думается, дело в том, что нынешняя КНР - едва ли не главная сила, поддерживающая "экономический контур" региона, а стало быть, и надежды на его большое будущее. Но в этом случае она - еще и объективный претендент на позицию "благожелательного гегемона", еще недавно принадлежавшую США, а ныне "почти вакантную". Не эта ли реальность стоит за разговорами последних лет о том, что влияние Пекина в ЮВА велико, как никогда, и налицо тенденция к его дальнейшему усилению?

...И ЕГО ПРОБЛЕМАТИЧНОСТЬ

Сказанное не означает, что схема "АСЕАН + 3" состоит из одних достоинств и сильных сторон -особенно с точки зрения самих асеановцев. Слишком многое в судьбе этого замысла зависит не от них. Способно ли, к примеру, нынешнее поколение японской элиты вывести свою страну из затяжного экономического ступора? Сумеет ли Китай минимизировать тот рост напряженности в обществе, который, как правило, сопутствует бурной модернизации и при малейших просчетах политического руководства разрешается социальным взрывом? Объединится ли в обозримом будущем Корея? Ответы на такие вопросы имеют для проекта "АСЕАН + 3" принципиальное значение, но дадут их отнюдь не страны ЮВА.

С другой стороны, те проблемы, которыми должны заняться они сами и без решения которых "АСЕАН + 3" не доставит им особой радости, сложны необычайно и скоро не решаются. На первом месте в этом ряду - кризисы национальной государственности, длящиеся уже не первое десятилетие в Камбодже и Мьянме, но приобретающие тревожно-хронический характер и в "старых" асеановских странах, прошедших поучительную школу модернизации, - в Индонезии и на Филиппинах. И даже там, где дела не так плохи, асеановскую модель предстоит корректировать, - скажем, наращивая партнерские связи государства с элементами гражданского общества.

Если же смотреть на "АСЕАН + 3" как на возможный "союз цивилизаций", то вопрос вопросов - взаимная совместимость экономически поднимающегося "большого Китая", включая китайские диаспоры как самые преуспевающие меньшинства ЮВА, с исламскими общинами региона, разгневанными тем, что пока им достается лишь малая толика плодов хозяйственного роста.

Пытаясь представить, что ждет ЮВА как регионально-цивилизационную общность в контексте глобализации, подумаем и о соотношении этой последней не только с локальными цивилизациями, но с цивилизацией как таковой, то есть с явлением, сменяющим дикость и варварство.

Именно в этом смысле использует данное понятие Энгельс в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", причем использует систематически и не случайно. Его работа вообще могла бы называться "Происхождение цивилизации", ибо в представлении классика семья, частная собственность и государство - тесно связанные друг с другом опорные конструкции цивилизации, определяемой как "общество

стр. 66

товарного производства", отмеченное противоположностью города и деревни и пронизанное отношениями эксплуатации.

Учитывая, что абсолютно все локальные цивилизации, подлежащие рассмотрению в нашем проекте, демонстрируют эти характеристики, и памятуя о построениях Энгельса, трудно удержаться от вывода, что глобализация с присущими ей антиэтатистскими замахами - явление, с цивилизацией несовместимое в корне, ибо, расшатывая государство, глобализация не может не деформировать семью и частную собственность как два других столпа единого цивилизационного каркаса. Между прочим, общества, идущие "в авангарде" глобализации, подтверждают это не в меньшей степени, чем общества, идущие "в хвосте".

Становится также ясно, что борьба за национальную государственность, развернувшаяся в последние полвека в ЮВА - по самой своей сути борьба за право цивилизации и цивилизаций на жизнь, и успех в ней на нынешнем этапе требует какой-то радикальной трансформации глобальных процессов. Сил одной ЮВА, чего бы она ни добилась, тут явно не хватит. Отсюда вопрос о необходимости союзов с другими цивилизациями - но вместе с тем и вопрос об их принципиальной возможности.

"Мы исходим не из идеи конфронтации цивилизаций (что характерно для С. Хантингтона и ряда других авторов), но из принципа конструктивного сосуществования, сотрудничества и взаиморазвития (complementary co-development) различных цивилизационных общностей. Именно так нам видится подлинно гуманистическая перспектива эволюции человечества", - говорится в методологической преамбуле нашего проекта.

Соглашаясь с тем, что лучше этой перспективы ничего не придумаешь, вынужден заметить: охват таким сотрудничеством хотя бы двух или трех цивилизаций - задача труднейшая. И дело тут, по-моему, не столько в различиях религий и ценностных нестыковках, сколько в отношениях эксплуатации. Ведь они - не просто по Энгельсу, но по всему, что известно о прошлой и нынешней жизни людей, - имманентны как цивилизации в целом, так и всем локальным цивилизациям, определяют характер их общения друг с другом и сохранятся так долго, как долго просуществует "общество товарного производства".

В то же время вызов глобализации - как вызов "золотого миллиарда" остальному человечеству - настолько серьезен, что частичного преодоления преград, мешающих цивилизациям сотрудничать и коренящихся в самой их природе, исключать не стоит. Думаю, под таким углом зрения и надо бы рассматривать перспективы взаимодействия ЮВА как регионально-цивилизационной общности с другими цивилизациями.

Постоянный адрес данной публикации: