Книги этой серии обращены к явлениям и процессам в общественно-политической жизни России, корни которых уходят далеко в прошлое как нашей страны, так и Европы в целом.

Считая эпоху власти Сталина временем исключительных по остроте столкновений между социальными группами, идейными течениями, политическими образованиями и даже нациями, немецкий историк Йорг Баберовски ("Красный террор. История сталинизма", 2007) задумывается, отчего подобные конфликты разрешались в СССР в режиме жестокого государственного насилия. Ответ, предложенный автором, не вполне привычен для той отрасли русистики, которую называют "советологией".

Поначалу он формулируется в духе маркиза де Кюстина: насилие у российского социума, вовлеченного в XX веке в мировые войны и революции, буквально в крови. Но эту предрасположенность Баберовски трактует не как врождённую дикость, а иначе: в течение веков такому уникальному цивилизационному образованию как Россия навязывались государственно-правовые парадигмы, глубоко чуждые ей и подтвердившие свою конструктивность лишь в западных условиях. Все перспективы - и те, которым исподволь следовал царизм, и тяготения революционной демократии, и каноны марксизма были сугубо западническими. В почвенных слоях народной жизни, в недрах национального сознания любой вариант рационалистической, просветительской законности воспринимался с непониманием и глухим недовольством: столкнуться с этим, вслед за властями империи Романовых и буржуазными республиканцами Февраля, неизбежно предстояло и правителям-коммунистам. И если низовой большевизм рабоче-крестьянской массы нёс в себе скрытую энергию отторжения любой власти, что и доходило до эксцессов погрома, "красного петуха" и, по выражению Ленина, "хулиганского коммунизма", то большевизм кремлевских доктринеров неизбежно вовлек себя в не обремененное никакими (в принципе) законами подавление этой энергии.

Такой взгляд на закономерность размаха, обретенного террором и насилием в первые десятилетия после Октября, придает тому, что излагается Й. Баберовски как история жестоких государственных преступлений, оттенок несколько эпический: если не терпимости, то уравновешенности; это, впрочем, и естественно для сочинения научного, а не пропагандистского.

Второй аспект явления, обозначенного в серии как сталинизм, можно назвать кадровым. В этом ракурсе рассматривается тип личности, востребованный репрессивной властью революционного времени. Беспринципный садист, извращенец и служака-угодник являет собою в книге Н. Петрова и М. Янсена ""Сталинский питомец" - Николай Ежов" (2008) и резко индивидуальный, и именно типологически значимый сколок с системы институтов, ведавших партийными чистками и пенитенциарными заведениями: правосудие по разверстке, объективное вменение, непременная пре-

зумпция виновности и т. п. - в сочетании с патологической заносчивостью, трусливой подозрительностью, низкопоклонством перед патроном и зверством костоправа.

Третий аспект совокупного пятитомного очерка - национальный: СССР и прибалтийские государства, евреи в СССР, политика советского руководства в отношении религий и церквей "стран народной демократии".

Елена Зубкова в книге "Прибалтика и Кремль. 1940 - 1953" (2008) скрупулёзным образом исследует межгосударственные отношения СССР и Литвы, СССР и Латвии, СССР и Эстонии до 1940 года, принципы и этапы советизации этих социумов в 1940 - 1941 и 1944 - 1953 годах, мировоззренческий облик коммунистической элиты Прибалтики и - что кажется наиболее интересным - историю и убеждения послевоенного прибалтийско-партизанского подполья. (Здесь невольно вспоминаются четвертый том "Тихого Дона" и шолоховская "Поднятая целина" с братьями Мелеховыми, Яковом Островновым, Половцевым и Лятьевским. Ассоциация оправданная: хотя она сводит документированную историографию, с одной стороны, и реалистический художественный вымысел, с другой, - и там, и здесь чувствуется дыханье неказенной человеческой и народной "земли и воли".)

С темой Прибалтики и Восточной Европы (в данном случае Европы зарубежной и, как иначе говорится, Центральной) серия затрагивает геополитические измерения того, что в ней обозначено термином "сталинизм". Воззрение на СССР как на "империю зла" авторам серии в целом не присуще, хотя нравственно явление сталинизма ими, естественно, отвергается. И поскольку геополитика есть игра и борьба крупных, глобальных напряжений, распределенных по мировым полюсам со сменой их авторитетности и лидерства, то в этом плане можно говорить даже о некотором благодушии коллектива исследователей: СССР и Запад (особенно Великобритания и США) в их интересе к Европе сравниваются не как зло и добро - а лишь именно как "силы", рассудить которые этически не всегда возможно. Осуществила ли Москва в 1940 году относительно Прибалтики агрессию или воссоединение? Беседу советского посла В. Майского с британским министром иностранных дел Э. Галифаксом на этот счет Е. Зубкова передает в совершенно нейтральном интонировании. Майский не склонен был прибегать к марксистской риторике - он просто рассказывает лорду Галифаксу одну сибирскую притчу:

В одной деревне проживал крестьянин по имени Иван. Он тяжело заболел, и соседи решили, что ему суждено умереть... Тогда, не дожидаясь кончины больного, один сосед взял и увел к себе его лошадь... Другой сосед взял и увел к себе его корову... Третий сосед взял и утащил у него плуг... Но случилось неожиданное: больной крестьянин выздоровел и увидал, что за время его болезни сделали соседи. Тогда он пошел к первому соседу и сказал: "Отдай мне мою лошадь". Сосед стал ему сопротивляться. Крестьянин крепко стукнул его и забрал лошадь. Потом крестьянин пошел ко второму соседу и сказал: "Отдай мне мою корову". Второй сосед, видя, что случилось с первым соседом, пошумел, поругался, но в конце концов отдал корову без драки. Потом крестьянин пошел к третьему соседу и сказал: "Отдай мне мой плуг". Третий сосед после опыта первых двух уже не рискнул даже ругаться и просто вернул плуг его прежнему владельцу". - "Так вот, лорд Галифакс, кто же, по-вашему, тут агрессор: крестьянин Иван или его соседи?" - поинтересовался Майский. Галифакс долго молчал, а потом произнёс: "Да, это интересная точка зрения".

Читатель, наверное, согласится, что самое примечательное на данном участке изложения прибалтийской темы - отсутствие комментария.

Менее эпичен как историк Арно Люстигер ("Сталин и евреи", 2008): его работа проникнута духом сочувствия к еврейскому народу со стороны не только единоплеменника, но и узника фашистских лагерей, а ещё и публициста с более чем полувековым профессиональным опытом. Возможно, поэтому наиболее впечатляющий раздел в работе Люстигера, следующий за разделом "События", называется "Люди". О степени проработанности этой темы автором можно судить уже по названиям глав: "Меньшевики и бундовцы", "Сионисты", "Эсеры", "Анархисты", "Большевики", "Евсеки и другие еврейские большевики", "Генералы Советской армии и герои войны", "Убитые еврейские писатели и публицисты", "Еврейские писатели, погибшие на фронте", "Еврейские писатели, подвергшиеся репрессиям", "Убитые писатели, писавшие на иврите", "Генералы и адмиралы - евреи" и другие. Издание обильно проиллюстрировано редкими фотографиями героев и жертв.

Что же касается труда славяноведов и балканистов Т. Волокитиной, Г. Мурашко и А. Носковой "Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40 - 50-х годов XX века" (2008),то это фундаментальное исследование бесстрастно объективно потону и стилю, но чрезвычайно насыщено историографически и проблемно: церковь и атеизм; церковь и коммунистические партии; церковь и власть; церковь и движение сторонников мира; православие и униаты; православие и экуменизм; объединения и новые расколы в христианстве. Естественно, и здесь за эволюциями в мире веры, борьбы с нею и союзов с нею поставлена фигура Сталина; но более всего впечатляет его предшественник, цитата из которого (а это ещё только 1922 год) бросает тень на столь многое: Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут <...> Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Упомянутый "умный писатель по государственным вопросам" - это Макиавелли. А то, что цитирует его не кто иной, как В. И. Ульянов-Ленин, весьма многозначительно и с точки зрения "истории сталинизма" (особенно его предыстории), и в том смысле, что ныне Макиавелли приобретает всё более положительную репутацию в перспективе отнюдь не коммунистической.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Сергей Небольсин:

Комментарии: