Новосибирск. Изд-во СО РАН. 2004. 455 с.

Новая книга доктора исторических наук, профессора Новосибирского государственного университета В. Л. Соскина-работа обобщающая. Она охватывает одно из самых насыщенных в культурной истории XX в. десятилетие.

Автором был подготовлен цикл пособий, посвященных отдельным сторонам культурного процесса в эти годы¹. В его подходе речь идет именно о социальной истории культуры. Соскин пытается не только отойти от старых историографических стереотипов, но по-новому, на основе современной литературы и многократно расширившейся источниковой базы, переосмыслить принципиальные вопросы развития советской культуры рассматриваемого периода. Некоторые положения, выдвинутые автором, вполне обоснованны, хотя и могут вызвать полемику. Как поясняет автор, его подход базируется "на учете основных тенденций исторического развития". Одна из них обозначена как демократическая, другая как авторитарная-тоталитарная. Сложное переплетение и взаимодействие этих тенденций, реализуясь в разных формах, определяло, по мнению автора, противоречивый характер советской культуры (с. 5 - 6). Строго говоря, понятия авторитарная и тоталитарные

стр. 166

отнюдь не тождественны, однако мысль автора в целом ясна и предложенный им подход представляется правомерным.

Такой подход позволяет не столько ответить на принципиальные вопросы, сколько поставить их. Действительно, что считать демократической тенденцией в истории культуры? Тенденцию, опирающуюся на либеральные ценности (свобода творчества, права человека, культурный и политический плюрализм и т.д.)? Или же учитывающую интересы большинства народа (то есть расширение системы образования, облегчение доступа масс к "высокой культуре", появление массовой культуры, наконец)? Культурная политика большевиков и ее результаты оцениваются по-разному, в зависимости от самого определения данной тенденции. Да и с авторитарной тенденцией все не так просто (скажем, к чему надо относить воспитание демократических ценностей средствами авторитарной педагогики?) "В ходе культурных преобразований периода революции и Гражданской войны, - отмечает автор, - удалось... заложить некоторые основы культуры нового типа... Со временем эта новая культура получила наименование советской, социалистической, будучи на деле во многом авторитарной, а затем ставшей тоталитарной. Осуществление демократических преобразований не противоречит такому утверждению, поскольку тенденцией будущего выступала именно авторитарная (тоталитарная) тенденция" (с. 88). Под демократическими преобразованиями автор понимает отмену сословий, отделение церкви от государства, введение всеобщего образования, ликвидацию неграмотности и т.д. Но данные преобразования, будучи действительно демократическими, вместе с тем нисколько не противоречили становлению тоталитаризма, а в чем-то даже способствовали ему. Таким образом, речь идет именно о тесном переплетении и взаимодополняемости тенденций, где не всегда можно отделить одно от другого. Не менее плодотворным представляется подход с точки зрения естественного развития самой культуры и авторитарных тенденций в ней, попыток управлять этим развитием.

В книге содержится краткий обзор истории российской культуры за несколько столетий, особенно подробно - накануне революции. Автор характеризует эволюцию культурной политики в годы революции, Гражданской войны и нэпа.

Справедлива мысль Соскина, что низкий культурный уровень масс содействовал успеху крайних, даже экстремистских политических течений. "Популярность революционных методов разрешения противоречий нарастала не в последнюю очередь из-за недальновидности государственной власти, сдерживающей развитие просвещения... Культурная "недоразвитость" России, как и экономическая отсталость, способствовала принятию массами большевистской революции... В социальном плане этот вывод представляется одним из основных" (с. 34).

Критикуя марксистский взгляд на религию и церковь как на исключительно консервативную силу, автор допускает весьма сомнительное утверждение, отмечая "постоянный процесс ослабления нравственности, достигший катастрофического состояния в эпоху существования тоталитарных режимов в XX в." (с. 25). Ни досоветская, ни собственно советская, ни постсоветская истории не дают оснований для столь безапелляционного вывода. Да и вообще, популярное в последние годы утверждение, будто рост влияния религии и церкви сам по себе ведет к повышению общественной нравственности, не подтверждается конкретно-исторической ситуацией, в том числе и современной.

Вторая часть монографии посвящена культурной жизни как таковой. Автор подробно останавливается на общем образовании, внешкольном просвещении, высшем образовании и науке, художественной жизни. Значительное внимание уделено взаимоотношению интеллигенции и новой власти, справедливо подчеркнуто, что большинство интеллигенции, в частности учительство, придерживалось в целом демократических взглядов и, приветствуя многие перемены в стране, все же достаточно негативно воспринимало власть большевиков.

Ход и исход гражданской войны заставил многих изменить свое отношение к новой власти. Одни сознательно "перешли на ее платформу", другие (возможно, большинство) руководствовались требованиями повседневности - нужно было работать, получать паек и т.п., третьи исходили из патриотических соображений - Россия оставалась их родиной и нуждалась в них. Наконец, в восприятии части интеллигенции "потускнел образ демократии, оказавшейся неспособной устоять в борьбе двух диктатур" (с. 172). Представляется, однако, что дело обстоит сложнее. Речь шла не только о борьбе двух диктатур, одна из которых оперировала перспективой "дивного нового мира". В нашей историографии стало уже общим местом, что первая половина XX в. прошла под знаком острого кризиса европейской цивилизации, началом которого явилась мировая война 1914 - 1918 годов. Рациональный взгляд на историю был развеян, подверглись сомнению идеи линейного прогресса. Книга О. Шпенглера "Закат Европы" предрекала закат западного мира. "Современный мир переживает огромную историческую катастрофу... - писал в конце 1915 г. русский философ Л. М. Лопатин. - А главное - непоправимо

стр. 167

и глубоко колеблется сама наша вера в современную культуру..."². И не случайно, что на протяжении тревожного межвоенного периода с его экономическими кризисами и социальными потрясениями западные интеллектуалы проявили заметный и доброжелательный интерес не только к СССР, но и к итальянскому фашизму и германскому нацизму, как вполне допустимым и даже привлекательным альтернативам.

В. Л. Соскин не стремится упростить ситуацию, он не отказывает революционной интеллигенции, в том числе большевикам, в искреннем идеализме, а часто и непонимании возможных негативных последствий применения большевистской теории на практикие. Вместе с тем остается открытым вопрос, был ли абсолютно неизбежен приход диктатуры и установление тоталитарного режима. Конечно, автор прав, когда подчеркивает, что доктринально большевизм был "заряжен" диктатурой, которая раньше или позже должна была "выстрелить". Но, продолжая эту мысль, он пишет: "в сознании самих большевиков демократизм был достаточно сильным. Гражданская война его ослабила, став первым этапом на пути перерождения" (с. 178). Следовательно, диктатура "выстрелила" не сама по себе, но под воздействием определенных условий; "перерождение", о котором пишет В. Л. Соскин, требовало времени и т.д. т.д. Сыграл свою роль и тот мощный "выброс архаики", который связывается в современной историографии со включением в политическую жизнь широких, притом зачастую малограмотных, масс. К сожалению этот исторический фон в работе почти не просматривается³.

Говоря о политике большевиков в отношении школы, автор справедливо подчеркивает, во-первых, что цели воспитания ставились по важности впереди целей образования (точнее - "само образование как процесс усвоения знаний подчинялось решению основной задачи - формированию так называемой коммунистической личности" - (с. 186). Хотелось бы добавить, что конечным итогом советского образования фактически (не в умах идеологов!) являлось формирование члена индустриального общества. И только в этом смысле, как представляется, можно говорить о некоем "советском человеке", отличном от его предшественников. Соскин подмечает, что большевики, выдвигая на первый план идейные соображения, "переключали" помыслы учителей и учащихся на высокие цели и задачи, что помогало существовать и работать в тяжелых материальных условиях, что, разумеется, относится, не только к школе.

В. Л. Соскин указывает, что основными принципами нового, послереволюционного образования являлись трудовое воспитание и коллективизм, что способствовало формированию не только позитивных (солидарность, товарищество, взаимопомощь), но и негативных личностных качеств - "усереднение" личности (с. 222). В целом же, по мнению автора, образовательная политика Советской власти оказалась высокоэффективной в тактическом плане, хотя и отмечает ее стратегическую неудачу, связанную с утопичностью общей стратегии коммунистов (с. 223 - 224). С этим выводом согласиться трудно. Во-первых, политика ВКП(б) в области образования, особенно в первые годы Советской власти, не была однозначно и безоговорочно эффективной. Во-вторых, оценивать достижения конфетной сферы культуры с точки зрения "правильности" или "утопичности" направлявшей ее идеологии - значит, ставить под сомнение "культурную эффективность" целой эпохи.

Большое внимание в книге уделяется системе внешкольного просвещения, которое, как известно, было еще более идеологизированным, как по содержанию, так и по целям его организаторов, учитывая к тому же низкий культурный уровень масс. Соскин так описывает его результаты: "Не успев приобщиться к культурным ценностям, рабочие и крестьяне получали в элементарной форме стереотипные представления об окружающем мире, общественном устройстве, классовой борьбе и пр." (с. 239). Впрочем, массовое мировоззрение всегда и во все эпохи формировалось прежде всего посредством усвоения определенных стереотипов, советское просвещение отличалось не столько наличием последних, сколько их содержанием.

Автор видит в советском обществе господство "малограмотности в специфической форме - ... образованности, ограниченной рамками тоталитарной системы", разъясняя тут же, что "малограмотность - это ограниченность знаний" (с. 240). Впрочем знание в любом обществе ограничено, существуют те или иные (политические, религиозные, социальные) пределы для образования, но это не дает оснований говорить о господстве малограмотности. Советское образование, как бы критически его не оценивать, никогда не сводилось "к стереотипному набору ложных понятий"; наряду с идеологемами и стереотипами (кстати, далеко не всегда ложными), оно давало и большой набор позитивных знаний о мире, природе, обществе, и в этом отношении не только не уступало, но зачастую и опережало образование других развитых стран.

Говоря о судьбе науки и высшего образования, автор определяет подход большевистского руководства как "инструментальный", прагматический. С самого начала были заложены основы компромисса: ученые продолжают свою

стр. 168

профессиональную деятельность, власть оставляет за собой право определять основные параметры и направления развития науки (руководствуясь при этом не только практическими, но и идеологическими соображениями). И только затем был установлен все более жесткий контроль над университетами и Академией наук, а также в отношении решения "кадрового вопроса".

Прослеживая основные тенденции политики власти в отношении художественной культуры, автор показывает, как постепенно происходило подчинение, а затем и огосударствление изначально независимых, общественных, творческих организаций.

В разделе, посвященном истории цензуры, к сожалению, имеются неточности. Во-первых, в годы гражданской войны основные цензурные функции выполняло созданное в июне 1918 г. Военно-цензурное отделение при оперативном отделе Наркомата по военным и морским делам, с декабря 1918 г. преобразованное в Военно-цензурный отдел при Регистрационном (то есть разведывательном) управлении Реввоенсовета, затем цензура была подчинена ВЧК (и не только политотделу Госиздата, как пишет автор). Во-вторых, окончание гражданской войны и переход к нэпу сопровождались недолгим периодом неопределенности, когда среди политического руководства шли споры о некоторых ограничениях предварительной цензуры". На самом деле, как и во многих других случаях, эти возможности были отвергнуты, начал создаваться цензурно-репрессивный аппарат, оставивший после себя недобрую память, о чем следовало бы упомянуть. В-третьих, вопреки мнению автора, издания Академии наук, наряду с изданиями Коминтерна, ЦК ВКП(б), государственного издательства, Главполитпросвета, газеты "Известия", были освобождены от предварительной цензуры Главлита (что на практике, конечно, отнюдь не означало свободы научной мысли). Автор пишет и о "разветвленной структуре органов цензуры" на местах. Действительно, формально такая структура функционировала вплоть до уездов (районов); на практике же штат областных литов составляли два, в лучшем случае три сотрудника, обычно не имеющие никакой специальной, а порой и общей подготовки. Представители цензуры на районном уровне выполняли свои обязанности эпизодически, "по совместительству", чаще всего это были заведующие РОНО, редакторы газет и т.д.

Нельзя не согласиться с автором в спорном и запутанном (иногда неоправданно) вопросе о том, кого считать "интеллигенцией". Такие критерии, как применение набора определенных нравственных качеств или оппозиционности к власти делают бессмысланным само изучение этой социальной группы. Действительно, если еще возможно (да и то весьма приблизительно) судить о нравственных качествах того или иного видного деятеля культуры и на этом основании "присуждать" ему звание "интеллигента", то применительно к социальному слою в целом такой критерий не состоятелен. Не менее странен критерий "оппозиционности" по отношению к власти - власть может меняться; социалистически настроенная интеллигенция была в оппозиции и к монархии, и к большевикам, монархисты были лояльны в отношении монархии, но стали оппозиционерами с февраля 1917 года, и так далее. Поэтому для историка "более верным представляется трактовать интеллигенцию, как весь слой людей, занятых профессионально умственным трудом" (с. 430). При этом, конечно, нельзя исключать наличия определенных нравственных качеств, делающих того или иного человека "подлинным интеллигентом" - но не в социальном, а в личностном плане. Что же касается "оппозиционности к власти", то людям, занятым умственным трудом и, соответственно, имеющим навыки аналитического мышления, свойственно критическое отношение к любой власти (что никак не исключает поддержки определенных разумных ее действий).

Подводя итоги исследования, автор подчеркивает переходный характер данного периода в истории отечественной культуры. Вместе с тем, его утверждение, что, "будучи фактически целью советской культурной политики, квазикультура стала культурой народа" (с. 451), вызывает недоумение, особенно сам термин "квазикультура". Массовая культура присуща любому современному обществу. Уверенность автора, что советская культура по определению не могла быть подлинной, - это очень спорная позиция.

Мы имеем дело с фундаментальным трудом, подводящим итог определенному историографическому этапу в изучении истории советской культуры.

Примечания

1. СОСКИН В. Л. Революция и культура. 1917 - 1920 гг. Новосибирск. 1994; его же. Переход к нэпу и культура. 1921 - 1923 гг. Новосибирск. 1997; его же. Общее образование в советской России: первое десятилетие. Ч. 1. 1917 - 1923 гг. Новосибирск. 1998; Ч. II. 1923 - 1927 гг. Новосибирск. 1999; его же. Высшее образование и наука в советской России: первое десятилетие. 1917 - 1927 гг. Новосибирск. 2000; его же. Советская, массовая культура: у истоков. 1917 - 1927 гг. Новосибирск. 2001; его же. Советская художественная культура (1917 - 1927 гг.): социально-политический аспект. Ч. 1. Художественная культура на сломе эпох: период революции и граж-

стр. 169

данской войны. Новосибирск. 2002; ч. 2. Развитие художественной культуры в условиях новой экономической политики (20-е годы). Новосибирск. 2003.

2. Цит. по: ГАЙДЕНКО П. П. Философия культуры Романо Гвардини. - Вопросы философии. 1990. N4, с. 121.

3. Признавая противоречивую природу большевизма, автор пишет: "Большевизм по своей природе был безальтернативен. Внутри него самого, если можно так выразиться, никакого другого, кроме осуществившегося, варианта развития не было и быть не могло" (с. 394). Пожалуй, трудно найти в истории процесс или явление (в том числе большевизм), который можно было бы с полной уверенностью назвать абсолютно "безальтернативным", да и значительная часть материала, собранного и осмысленного В. Л. Соскиным, противоречит столь жесткому заключению. 4. См. подробнее: ГОРЯЕВА Т. М. Политическая цензура вСССР. 1917 - 1991 г. М. 2002; КАЗАНИН И. Е. Советская власть и российская интеллигенция в условиях перехода к нэпу. - История России: на перекрестке мнений. Волгоград. 2001, с. 78 - 84.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. В. ГОЛУБЕВ:

Комментарии: