(ВОСПОМИНАНИЯ РАЗВЕДЧИКА)

Во второй половине мая 1941 года общая военно- политическая обстановка стала еще более напряженной. Руководитель нашей службы в Токио, военный атташе полковник И.В. Глушенко, получил указание Центра, в котором поручалось проверить достоверность сведений о намерении Германии развязать войну против Советского Союза в ближайшее время, переданных Зорге. По тону документа можно было предположить, что в Москве не только встревожены складывающейся обстановкой, но и не доверяют информации группы "Рамзай". Все формулировки в указании были даны в жестком ключе, в нем было немало слов и выражений, таких как "якобы" или "проверьте, так ли?". После обсуждения в узком кругу мы приняли решение информировать Центр о наличии данных, подтверждающих информацию Зорге.

Сам Рихард Зорге в те дни отчетливее всех нас и многих московских руководителей понимал, что наступает критический момент истории, когда решаются судьбы миллионов людей. К тому времени он стал пресс-атташе посольства Германии в Токио и фактически первым советчиком посла, его доверенным лицом. Поэтому посол делился с Зорге государственными тайнами, а тот при первой же возможности извещал о них Москву. Но он не мог не почувствовать, что

Продолжение. Начало см. "Азия и Африка сегодня", 2000, N 1- 3.

стр. 26

его сообщения с исключительно важной информацией оставались без внимания. Он считал, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Радист Макс Клаузен вспоминал: "Однажды я пришел к Рихарду. Мы получили странную телеграмму, в которой говорилось, что возможность нападения (Германии на СССР. - Ред.) представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он вскочил, как всегда, когда сильно волновался, и воскликнул: "Это уж слишком!" Он казался неутомимым; часто спал буквально четыре-шесть часов в сутки, взбадривал себя чашкой кофе и снова куда-то ехал за информацией, спешил доказать Центру свою правоту".

19 мая 1941 года Зорге излагал в своей шифровке в Москву стратегическую обстановку на германском восточном направлении, которая не оставляла ни малейших сомнений по поводу агрессивных намерений немцев. 15 июня он докладывал, что война начнется 22 июня. Наконец, 21 июня 1941 года он радировал: "По сообщению германского посла генерала Отта, война с Советским Союзом неизбежна".

22 июня во второй половине дня в Токио вышли экстренные выпуски с сообщением о войне. Газеты на первых полосах поместили четыре огромных иероглифа: "Советско- германская война". Подобная "иероглифическая" интерпретация начала войны и путаные сообщения привели к тому, что не очень компетентный японский читатель не сразу понял, кто все-таки на кого напал. Официальный Токио ликовал.

Когда война уже стала фактом, Зорге сильно переживал. "Я увидел Рихарда с поникшей головой, - рассказывал Макс Клаузен. - Он сказал: "Плохо мы с тобой любим свою Родину, не уберегли ее от беды..." На его глазах были слезы".

У Сталина тогда, по всей видимости, мнение о Зорге переменилось. Уже после начала войны, по словам Голикова, он дважды спрашивал его: "А что пишет ваш немец из Токио?"

В течение нескольких дней Зорге молчал и только 29 июня на окрик Центра "Почему молчите, что собираются делать японцы?", он ответил донесением: "В Японии объявлена всеобщая мобилизация. Работу продолжаем. Рамзай".

Мы, сотрудники посольства СССР в Токио (кроме консула В. Зайцева), не имели права выходить на связь с людьми группы "Рамзай" ни под каким видом, хотя постоянно были в курсе их положения. Словно древние римские зрители в цирке, мы наблюдали за смелым поединком шестерки гладиаторов, обреченных рано или поздно на гибель в схватке с рычащим, обезумевшим от ярости драконом.

2 июля 1941 года председатель Тайного совета Кадо Хара от имени императора заявил, что война "действительно является историческим шансом Японии. Мы должны напасть на Советский Союз в удобный момент. Я прошу армию и правительство сделать это как можно скорее. Советский Союз должен быть уничтожен". Обстановка для работы и жизни советских представителей в Токио резко ухудшилась. Когда наш посол К.А. Сметанин посетил министра иностранных дел Мацуоку, чтобы выяснить позицию его правительства в создавшейся ситуации, тот держал себя в высшей степени нагло и "недипломатично": развалясь на диване и похохатывая, он говорил, что императорская Япония-де в этой новой обстановке будет действовать, исходя, прежде всего, из своих собственных интересов, не считаясь с японско- советским Пактом о нейтралитете.

2 июля 1941 года в Токио собрался Высший совет с участием императора Хирохито, на котором была утверждена "Программа национальной политики Японской империи". В ней было сказано: "Наше отношение к германо-советской войне будет определяться в соответствии с духом Тройственного пакта. Однако пока мы не будем вмешиваться в этот конфликт. Мы будем скрытно усиливать нашу военную подготовку против Советского Союза, придерживаясь независимой позиции. В это время мы будем вести дипломатические переговоры с большими предосторожностями. Если германо-советская война будет развиваться в направлении, благоприятном для империи, мы, прибегнув к вооруженной силе, разрешим северную проблему и обеспечим безопасность северных границ". Буквально через несколько дней содержание "Программы национальной политики" группой Зорге было передано в Москву и лежало на столе у Голикова.

ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ

По указанию Центра 3 июля была проведена личная встреча В. Зайцева с Зорге. Мне было поручено обеспечивать ее безопасность и получение материалов.

Вот как докладывал в Центр об этой встрече Зайцев: "Я встретил Р.З. в одном из захолустных ресторанчиков между Гинзой и станцией Симбаси. Зорге пришел с опозданием в несколько минут и подошел к моему столику. Внешне ничто не говорило о его паническом состоянии. Он был спокоен и, как всегда, собран, однако первым разговора не начинал и внимательно смотрел на меня, как бы изучая мое состояние. На мое сообщение о том, что руководство в Москве высоко оценивает деятельность его и других членов его резидентуры в последние месяцы и ходатайствует перед ЦИК СССР о высокой награде, Зорге немного смутился и с улыбкой сказал: "Дорогой Серж (агентурный псевдоним В. Зайцева. - М.И.), разве награда и благодарность для коммуниста и разведчика имеют какое-либо серьезное значение? Главное в том, - подчеркнул он совершенно серьезно, - что мы с вами вместе не сумели предотвратить войну. Теперь за это люди будут платить большой кровью". И продолжал: "Я уверен, что в Москве хорошо понимают, что нельзя допустить выступления самураев на стороне нацистской Германии".

Помолчав немного, Зорге серьезным тоном добавил: "Передайте "Директору" (условное имя руководителя разведуправления. - М.И.), что война, вероятнее всего, будет длительной и тяжелой для той и другой стороны. Гитлер к ней подготовился очень тщательно. Нельзя допускать выступления Японии против нашей страны. Нужна новая дипломатия и соответствующая политика в отношении Англии и США. Мои люди и далее будут продолжать работу с полной отдачей сил".

стр. 27

Это была, по существу, последняя личная встреча с обстоятельным разговором о его работе и состоянии резидентуры "Рамзай". В конце беседы я вновь видел нашего товарища Зорге твердым, уверенным и энергичным, каким мы его знали всегда. Ему было передано 800 американских долларов".

Оперативный отчет Зайцева показывает, что после шокового состояния первых дней войны Зорге постепенно приходил в норму и брал себя в руки. Можно думать, что к разведчику пришло "второе дыхание". В те дни он был беспощаден к себе, этого же требовал и от своих помощников - Одзаки, Вукелича, Клаузена и Мияги. Никто на трудности не роптал, работали по 16-18 часов в сутки, благодаря чему поток информации в Центр был увеличен. М. Клаузен, в нарушение режима, выходил в эфир ежедневно, что было небезопасно. Передатчики были спрятаны на его квартире, а позднее - в доме Вуке-лича и его жены Эдит, с которой в интересах ее же безопасности он развелся. Места выхода на связь были оборудованы и в 60-80 километрах от Токио. Клаузен выходил в эфир по вызову адресата и затем продолжал передачи после предварительного уведомления с его стороны.

Условия для работы разведчиков становились все более сложными. Японская контрразведка получила первую партию заказанных в Германии новейших пеленгаторов. Началась охота за таинственным радиопередатчиком, который в течение восьми лет оставался неуловимым. Однажды после сеанса радиосвязи машина М. Клаузена была остановлена полицейскими. После проверки документов ему предложили открыть багажник. Макс весь напрягся. Ведь там в ведре лежала портативная радиостанция, укрытая грязной масляной тряпкой. Луч фонарика скользнул по содержимому багажника и погас. У полицейских старое ведро не вызвало подозрений.

Нам, сотрудникам советского посольства, приходилось удивляться политической слепоте дипломатов США и Англии при оценке складывающейся на Восточном фронте ситуации. На одном из дипломатических приемов после обильного возлияния британский советник упорно добивался от меня и советника посольства Я.А. Малика признания: как долго Красная Армия способна оказывать сопротивление Гитлеру. "Неделю, две, месяц?" - с пристрастием допрашивал он нас. Желая ввергнуть нас в "алкогольный транс", он подливал и подливал в стаканы до тех пор, пока сам не впал в беспамятство. Проспавшись, англичанин принес глубочайшие извинения за "непротокольное поведение".

В августе 1941 года МИД Японии устроил для дипкорпуса про-

стр. 28

смотр национальной оперы "Но-о". По политическим соображениям, советский посол на просмотр не пошел, и билеты были предложены 1-му секретарю посольства и мне. Наши семьи в связи с войной были эвакуированы в СССР. Мероприятие проходило в старинном особняке; прибывавших гостей направляли во внутренний сад, где угощали японскими яствами и легкими напитками. Там я вновь встретил Рихарда. Он был в легком тропическом костюме. Как всегда, оставаясь внешне веселым, но внутренне сдержанным, Рихард переходил от одной группы дипломатов и журналистов к другой.

По окончании коктейля вместе со всеми мы прошли в зал и заняли места в заднем ряду. Впереди и чуть в стороне от нас сидел Зорге. Вскоре начался спектакль, и он весь был поглощен сюжетом представления. В самых патетических местах он то одобрительно, то с возмущением вскрикивал, вызывая расположение японцев, любящих свою старинную оперу. Он был, пожалуй, одним из немногих иностранцев на том приеме, кто с пониманием и неподдельным интересом оценивал музыку и игру актеров.

Предупредив командование о гитлеровской агрессии и ее сроке, Зорге и его люди более чем заслужили право на небольшую передышку. Но через радиостанцию во Владивостоке и проходящие вблизи от Японии советские суда, через ре-зидентуры в посольстве в Токио и генеральном консульстве в Шанхае из Центра на Зорге обрушился поток заданий (в большинстве своем второстепенных) с крайне жесткими сроками исполнения. А поскольку "Центр - всегда прав", возражать никто не мог, да и, скорее всего, не хотел.

Зорге приступил к решению не менее важной задачи: сбору материалов, позволяющих оценить степень вероятности и возможные сроки вооруженного выступления Японии против СССР. В условиях тотального наступления немецких орд такие сведения имели для нашей страны, без преувеличения, жизненно важное значение. "Рамзай" раньше других раскусил замысел японской военщины и точно определил дальнейшее развитие ситуации. По едва уловимым признакам он пришел к выводу, что упорство бойцов Красной Армии, приведшее к провалу немецкого "блицкрига" в России, становится для японцев сдерживающим фактором и мотивом для перенесения агрессии, по крайней мере, на весну 1942 года. Это был весьма квалифицированный стратегический вывод Зорге, человека отнюдь не военного. В середине августа он осторожно поделился с Центром своими догадками. Однако, как всегда, последовал грубый окрик. Попало заодно и военному атташе И. В. Глущенко. "Что там несет ваш Рамзай, откуда он взял, что японцы отказываются от нападения?" - нервничал "Директор".

Но Зорге не любил угождать начальству и подлаживаться под его сиюминутное настроение. Разобравшись в ситуации, и уяснив для себя ее сущность, он твердо отстаивал свою позицию, аргументируя ее результатами проведенного им анализа. Теперь он уловил в действиях Токио "мотив выжидания" немецкой победы, который сулил огромные выгоды советскому руководству и командованию: у них появилось время для перегруппировки сил.

В шифротелеграмме 15 сентября 1941 года Зорге доложил в Центр: "Война Японии против Советского Союза до весны 1942 года, повторяю - до весны тысяча девятьсот сорок второго года - исключена".

Самые ответственные сообщения Зорге дублировал через тайники. Обычно эту операцию проводила Анна Клаузен по дороге на рынок. Тогда мы получили через тайник последнюю оперативную шифровку Зорге: "Советский Дальний Восток можно считать гарантированным от угрозы нападения со стороны Японии. Рамзай".

Информация была настолько убедительна, что на этот раз советское руководство и командование вынуждены были согласиться с разведчиком и начали реализовывать выгоды складывающейся ситуации. Одна за другой дивизии и бригады, экипированные и обученные для действий в зимних условиях, потянулись с Дальнего Востока к Москве. Из 40 дивизий на Дальнем Востоке 26 были переброшены на запад, из них 16 - под Москву. В сентябре военный атташе сообщил нам, что началась передислокация Забайкальской группы войск по Транссибирской магистрали. По тайной связи мы сообщили об этом Зорге. Его ликованию не было предела...

Летом 1941 года Зорге совершил еще одну поездку в Шанхай, откуда передал очередную почту в виде непроявленной пленки для Центра.

Бывший начальник Политотдела Разведывательного управления Генерального штаба РККА бригадный комиссар И.И. Ильичев позже в конфиденциальной беседе со мной говорил: "И.В. Сталин в одном из докладов в присутствии маршала A.M. Василевского сказал, что в Японии военная разведка имеет разведчика, цена которому равна корпусу и даже армии".

стр. 29

Успех резидентуры "Рамзай" был беспрецедентным, однако на небосводе собирались тучи. Столь широкая разведывательная деятельность не могла остаться незамеченной, и, по всем правилам, нужна была хотя бы ее кратковременная приостановка. Но Центр, уподобившись погонщику с кнутом, знал только один призыв: "Давай, давай!"

Центру следовало бы дать указание о проведении необходимых мер безопасности: таких, как консервация наиболее уязвимых звеньев (Мияги, М. Клаузен), скрытие следов разведработы, сокращение встреч Зорге с помощниками, другие шаги.

Возлюбленная Зорге, японка Исия Ханако (фактически его гражданская жена; о ней я еще скажу позже), вспоминала: "Он ежедневно поднимался не позже 6 часов, делал зарядку или просто пробежку во дворе, выпивал чашку кофе и принимался за чтение только что доставленных свежих газет и за работу на машинке. После легкого завтрака Рихард отправлялся на мотоцикле или на своем микроавто в германское посольство, где встречался с послом и коллегами по работе". Продолжает Макс Клаузен: "Позже 11.00 в посольстве он обычно не задерживался, ехал по редакциям газет и журналов, всегда посещал пресс-конференции. Дома Рихард никогда не обедал, отдавая предпочтение немецкому ресторану "Рейнгольд" или подвальчику папаши Кейтеля. Вторую часть дня, после полуденного отдыха, он посвящал подготовке и отправке корреспонденции, официальным приемам и встречам со своими коллегами по журналистской работе. Конец недели, если не совершал многодневных поездок в Китай, Гонконг, он проводил за пределами Токио, чаще в отелях у горы Фудзияма или на побережье Тихого океана - Атами или Камакура. Время от времени Рихард отправлялся на поезде в различные города Японии, собирая материал для своей будущей книги".

Будучи человеком, одаренным от природы, Рихард Зорге любил литературу, историю, музыку. Летом 1941 года у него в Токио было не так уж много возможностей развлечься, кроме как выпить пива в одном-двух винных погребках, содержавшихся немцами. Как всякий романтик, он увлекался дружбой и любил женщин. Любил не грубо, не плотоядно, никогда не опускался до пошлого коллекционирования женских сердец, как это пытаются иногда изобразить некоторые его биографы. Любовь Зорге к Е.А. Максимовой была, наверное, единственно искренней и неизменной, все остальные встречи - не более как увлечения одинокого мужчины. Женщины его круга, о которых нам было известно, испытывали к нему горячее, трепетное чувство.

ПРОВАЛ

В октябре 1941 года Зорге был арестован японской специальной полицией (токко кейсатцу) и брошен на годы в каменный мешок тюрьмы Сугамо. Изнурительные дни следствия, суда и ожидания смертной казни Рихард Зорге провел мужественно и благородно. За многие годы японская контрразведка накопила на резидентуру "Рамзай" и на самого Зорге такие улики, которые позволили ей накануне войны на Тихом океане осуществить захват людей и сбор компромата. Материалы судебного следствия показали, что Зорге и его помощники уже с 1940 года находились под наблюдением японской тайной полиции, военной жандармерии и уголовного сыска.

Члены группы "Рамзай", к сожалению, не знали элементарных правил поведения при аресте полицией. Сам Зорге и Вукелич упорно молчали, протестуя против незаконного задержания. Мияги отказывался признать свою вину и пытался совершить "харакири", а Одзаки старался разыграть "святую невинность" и сразу признался в журналистских связях с Зорге и Ву- келичем. Макс Клаузен был взят на квартире с поличным (рация, непереданные шифротелеграммы, деньги).

Жену радиста Анну арестовали не сразу, оставив ее в качестве "приманки" и устроив вокруг их

стр. 30

дома засаду. В нее едва не попал и я сам. Таким образом, к середине октября 1941 года, после ареста основного состава резидентуры, она как организация во главе с ее руководителем Р. Зорге перестала существовать. Начались следствия, после чего последовали суд и расправа над участниками группы "Рамзай".

Что касается трагического конца Р. Зорге - суда и казни, то, как следует из его дневника в тюрьме Сугамо, он был в сложившихся обстоятельствах стоек и горд. Он, пожалуй, больше переживал за причиненные неприятности и обиды другим, его товарищам по работе, считая себя виновным за "загубленное большое дело", нежели за свою участь. Зорге взял на себя всю полноту вины, что и стоило ему самого тяжкого наказания: смерть через повешение. Не исключено, что тогда он рассчитывал на спасение путем непосредственного вмешательства германских или советских властей...

Еще накануне ареста - 17 октября 1941 года, со слов Макса, закончив деловой разговор, Рихард мечтательно сказал: "Вот завершим работу, уеду в Москву к Кате, купим в Подмосковье домик, буду писать книги о Великой Азии..."

В своем дневнике Зорге подчеркивал, что деятельность его группы не имеет никакого отношения к шпионской. "Моя разведывательная работа в Китае, а позже в Японии, - писал он, - носила совершенно новый, и к тому же творческий характер... Я не применял никаких действий, которые могли бы быть наказуемы. Я никогда не прибегал к угрозам или насилию. Я и моя группа прибыли в Токио вовсе не как враги Японии. К нам никак не относится тот смысл, который вкладывается в обычное понятие "шпион"..."

Повторять все значительные и второстепенные события того времени было бы утомительно и банально. Однако напомнить о главных заслугах Зорге полагаю уместным для того, чтобы сохранить в памяти потомства его несомненную заслугу перед человечеством.

Первая заслуга - он предупредил советское руководство о готовящемся нападении фашистской Германии на СССР, конкретных целях, сроках и масштабах.

Вторая - всеми доступными ему средствами, главным образом дипломатическими и политическими, предотвращал совместное вооруженное выступление Германии и Японии против СССР, тем самым ослабляя тяжелый удар по нашей стране в наиболее критический момент германо-советской войны лета и осени 1941 года.

Третья - информировал Верховное командование о перенесении плановых сроков японского вооруженного выступления против СССР на весну 1942 года, что позволило осуществить перегруппировку советских войск с востока на запад в ответственный период сражения под Москвой.

Но вот одно обстоятельство мучительно преследовало его вплоть до конца дней: это - отношение к нему и его деятельности в Москве, со стороны Сталина, со стороны Коминтерна, партии и военного руководства, пославших его на рискованное дело в самое, что называется, пекло. Он ждал из Москвы, со стороны Кремля больше к себе внимания, чем получал на самом деле.

Чем ближе была наша победа над Гитлером и фашизмом, тем больше росла вера Зорге в свое спасение. Мне представляется, что он точно не знал об отношении к нему со стороны Сталина (как этого не знали и все мы, связанные с деятельностью Зорге), поэтому и надеялся на свое избавление. Надо признать, что всем своим поведением в тюрьме Рихард Зорге стремился не уронить своей чести, не опорочить дело, которому служил, и ту организацию, которую он создал и успех работы которой он обеспечил.

...В разное время в период 1941-1945 годов мне довелось встречаться с другими членами организации "Рамзай". Летом 1941 года во время посещения загородного места отдыха в районе Хаконэ имела место встреча с помощником Зорге Бранко Вукеличем, а после капитуляции Японии состоялась встреча и с его женой - японкой Есико Ямадзаки. Обстоятельства оперативной работы обусловили мои встречи и с радистом Максом Кла-узеном, и связником резидентуры Анной Клаузен. Одна из встреч с Анной состоялась в самые первые дни после ареста Зорге и Клаузена, когда по заданию резидента проводились меры по локализации провала, подготовке мер к спасению Зорге и не затронутой провалом части резидентуры "Рамзай". В 1945 году я с группой наших сотрудников вызволял супругов Клаузен из рук японских и американских органов контрразведки и обеспечивал их вывоз в Союз.

Записал В. ЩЕННИКОВ

(Окончание следует)

Постоянный адрес данной публикации: