События, о которых пойдет речь, происходили в эпоху, когда практически вся Монголия оказалась в подчинении у ойратов - монголоязычных обитателей ее западных рубежей. Прогрессирующее ослабление ханской власти после поражения, понесенного монголами от китайцев у оз. Буир-нор близ г. Инчан в 1388 г., способствовало усилению ойратов и привело, в конце концов, к утрате монгольскими ханами властных полномочий. Ойратский Эсэн из рода чорос, занимая пост тайши1 при дворе Дайсунхана (1439-1452), фактически правил страной с 1440 по 1455 г. В конце лета 1449 г. в результате успешной военной операции он не только разбил огромное китайское войско при почтовой станции Туму к юго-западу от г. Хуайлай в Хэбэе, по названию которой данная коллизия получила известность как "инцидент Туму", но и взял в плен императора Чжу Цичжэня (Ин-цзуна, 1435-1449).

Ключевые слова: "инцидент Туму", ойраты, Эсэн-тайши, Чжу Цичжэнь, легитимность верховной власти,знамения.

Ошеломленный неожиданно свалившейся на него удачей, Эсэн совершил роковую ошибку - вместо того, чтобы немедленно идти на Пекин, который почти некому было защищать, он отвел войска на север, где ожидал посольства из Китая, но оно так и не пришло. Тем временем в минской столице спешно решали, как поступить: вызволять ли из неволи Чжу Цичжэня или найти ему замену. В итоге один из китайских удельных властителей, сводный брат Чжу Цичжэня Чжу Циюй (Цзин-цзун), по совету талантливого полководца Люй Цяня взял бразды правления в свои руки и отстранил от власти прямого наследника пленного императора, что было грубейшим нарушением китайских правил престолонаследования, узаконенных основателем династии Мин Чжу Юаньчжаном (1368-1398)2. По единодушному мнению историков, только экстренные, хотя и не вполне согласующиеся с законом действия Люй Цяня спасли ситуацию. Осознавший свою ошибку Эсэн двинулся в октябре на Пекин, но было уже поздно: китайцам удалось организовать эффективную оборону города, и кочевники не достигли желаемой цели. Перебежчик советовал Эсэну потребовать за пленного императора выкуп в

1 Титул "тайши", происходящий от китайского да-ши (великий наставник [императора]), был адаптирован за пределами Великой китайской стены еще в эпоху киданьской империи Ляо (916-1125). О нем см.: [Huckcr, 1985, р. 481; Scrruys, 1977, р. 353-380].

2 Согласно составленным по приказу Чжу Юаньчжана и лично им редактировавшимся "Заветам Родоначальника царствующей династии Мин" ("Хуан Мин цзу еюнь"), трон должен был переходить к старшему сыну от главной жены-императрицы, а в случае его смерти или если он еще не родился, то к следующему за покойным императором по старшинству его младшему брату [Бокщанин, 2008, с. 50-51 ]. Сам Чжу Цичжэнь отвечал этому критерию, так как был старшим сыном императора Чжу Чжаньцзи (1425-1435). Учитывая, что к моменту пленения он имел сына от главной жены - будущего императора Чжу Цзяньшэня (1464-1487), именно последний должен был наследовать верховную власть роковой осенью 1449 г.

стр. 5
размере ста миллионов ляп3. Столичные чиновники ответили отказом. Попытки Эсэна прорвать оборону натыкались на упорное сопротивление гарнизона, в результате чего он был вынужден отступить. Ничем закончился и мартовский поход Эсэна на Пекин в 1450 г., после чего ойратский предводитель начал переговоры о передаче Чжу Цичжэня на родину, и в сентябре того же года бывший император вернулся в Пекин. Там он, однако, был заточен в Южном дворце Запретного города, где и находился до начала 1457 г., пока его брат из-за смертельной болезни не утратил способность контролировать ситуацию. Только после этого Чжу Цичжэнь смог вернуть себе минский престол еще на несколько лет (1457-1464). Такова канва этого трагического эпизода китайской истории.

"Инцидент Туму" не раз привлекал внимание историков. Специальную статью ему посвятил американский синолог Фредерик Моут, основываясь на сообщениях важных первоисточников - "Инцзун шилу", "Гуо цзюэ" и др. [Mote, 1974, р. 243-272]. Об ойрато-китайских отношениях середины XV в. писали М. Россаби, В.П. Санчиров, Д.Г. Кукеев, Лунфэй Фэн [Rossabi, 1970, р. 31-39; Санчиров, 2002, с. 38-53; Санчиров, 2008, с. 53-63; Санчиров, 2009, с. 133-139; Кукеев, 2008(2), с. 2-9; Кукеев, 2010, с. 40-46; Longfei Feng, 2009, p. 12-18]. Названные авторы заостряют внимание на поиске причин установления ойратской гегемонии в Центральной Азии, первоначальных военных успехов ойратов и их последующей неудачи в борьбе с Мин. События времен правления Чжу Циюя (1449-1457), или периода Цзинтай, шаг за шагом прослежены в монографии Филипа де Хеера [Неег, 1986].

Я попытаюсь рассмотреть связанные с "инцидентом Туму" происшествия сквозь призму традиционных представлений народов Востока о космологической роли верховной власти. Как известно, и китайский император, и лидер кочевого государства считались сакральными фигурами, изоморфными "мировой оси": и тот, и другой воспринимали и передавали на землю благотворную силу Неба, чьими ставленниками они являлись. Пока на троне находился законный, угодный Небу правитель, на подвластных ему землях царило процветание; напротив, воцарение нелигитимного, лишенного харизмы монарха вело к сбоям во всем мироздании. Считалось, что появление в мире ставленника Неба сопровождалось необычными, но обязательно благоприятными природными феноменами. Например, про рождение Ильханида Улджайту весной 1289 г. сообщается, что в то время в районе Мерва и Серахса была страшная засуха, очень тревожившая людей, но в момент рождения Улджайту появилась туча и полил такой сильный дождь, что потоки воды сбивали с ног [Хафиз Абру, 2011, с. 28].

Во внешнеполитической практике эти представления преломлялись следующим образом. Так, около 586 г. каган тюрков Шаболио (581-587) польстил в письме суйскому императору Гао-цзу (581-605):

"С недавнего времени у нас царит благоприятный климат: ветер и тучи приходят регулярно. Я вот думаю, что это влияние восхождения на трон великого святого императора в Китае. ... Так как на небе не светят два солнца, то я думаю, что и на земле может править только один господин! Л император Великой Суй истинный император!" [Бюллетень, 2002, с. 52-53].

Культурный код этого послания столь же степной, сколь и китайский, и недвусмысленно говорит о мирных инициативах тюркского вождя. Противоположный пример. Когда чиновники предложили ганскому императору Тай-цзуну (627-649) отреставрировать Великую стену и послать на границу солдат, он ответил: "У туцюе, несмотря на разгар лета, выпал иней; одновременно взошли пять солнц и светили сразу три луны; красный туман покрыл их пастбища. То, что этот Хэли перед лицом этих стихийных бедствий все же не делает доброго дела, показывает, что он не благоговеет перед Небом" [Бюллетень, 2002, с. 68]. Каган древних тюрков Хэли (620-630) отли-

3 В империи Мин слиток серебра достоинством в один лян имcл номинальный все 37.3 г [Установлении... 1975, с. 183].

стр. 6
чался неспокойным нравом и часто нападал на Китай, из чего китайцам было ясно, что он идет против небесной воли, а это вполне оправдывало карательный поход против Хэли. В конце концов, он был разбит, взят в плен и умер в неволе, а Первый Тюркский каганат прекратил свое существование. Согласно китайским представлениям, о таком конце кагана заранее предупреждали необычные явления природы, поскольку социальные катастрофы предвещаются неблагоприятными знамениями.

Описаниями этих знамений как раз и изобилует рассказ "Инцзун шилу" о злополучном походе Чжу Цичжэня. Атмосфера ожидания трагической развязки нагнетается в нем, как в классическом романе ужасов. В 1449 г. Чжу Цичжэню был только 21 год, а делами заправлял главный евнух Ведомства ритуалов Ван Чжэнь, который и затеял авантюру с военной экспедицией против кочевников. Во всяком случае, всю вину за свершившееся близ Туму китайская историография возлагает лично на него. Поводом к выступлению послужили враждебные действия Эсэна, раздраженного отказом минского двора вознаградить всех членов его посольства в Пекин в 1448 г., когда вместо двух тысяч посланцев прибыли около трех тысяч. Эсэн атаковал укрепленный район Датун и затем разгромил 40-тысячный кавалерийский отряд под началом родственника императора Цзин Юаня. Тогда была собрана огромная армия - около полумиллиона человек и, вопреки увещеваниям советников, в ее главе стал сам император. Кампания была спланирована Ван Чжэнем как триумфальный марш на северо-запад от Пекина до Датуна, а оттуда на север, в степи. Императорские войска должны были возвращаться через его родной округ. Предполагалось, что при виде армии "варвары" сами разбегутся, а император на обратном пути будет у Ван Чжэня почетным гостем. 4 августа армия выступила в поход.

Однако дело почти сразу пошло не так, как было задумано. Едва войска миновали проход Цзюйюн, как вопреки всем нормам этого сезона начались затяжные дожди, временами налетала буря. Сопровождавшие императора чиновники подали прошение, чтобы остановиться на несколько дней и переждать ненастье, но Чжу Цичжэнь проигнорировал их советы. Глава Ведомства астрономии приватно сообщил Ван Чжэню, что продолжать движение - значит идти "против всех астрономических знамений", но тот грубо ответил: "Если так должно быть, значит, это предопределено судьбой". Зловещие знаки наблюдались почти каждый день. Люди были встревожены. 12 августа чиновники и императорская свита вновь подали прошение переждать непогоду за прочными стенами города Сюаньфу, что привело Ван Чжэня в ярость. Он не только не дал прошению ход, но и заставил уважаемых чиновников весь день простоять на коленях. Канцлер академии Ханьлинь Цао Най призывал скорее убить зарвавшегося евнуха, но не нашел поддержки. Однажды перед рассветом появилось черное облако, простиравшееся с юга на север. Затем оно медленно уплыло в северном направлении. Спустя два дня войска проходили через долину, где незадолго до этого Эсэн разбил китайскую армию. Всюду лежали непогребенные воины. Ужас охватил сердца видевших это. Ночью было отмечено зловещее астрономическое явление. 18 августа армия дошла до Датуна, где наблюдались темные облака и странное поведение солнца. Ван Чжэня, наконец, убедили не идти в монгольские степи, но он поменял план: вместо достаточно безопасного прямого пути на юг он настоял на возвращении прежней дорогой, так как побоялся, что такое колоссальное количество солдат может причинить ущерб собственности его родственников, чьи земли лежали на пути войск. Дождь не унимался, и по-прежнему налетали порывы сильного ветра.

В первый же день на обратном пути, когда поставили лагерь, сгустилось черное облако и нависло так низко, что казалось, будто оно давит на головы людей, хотя за пределами лагеря небо было чистое. Вскоре разразилась гроза и длилась всю ночь, вызывая страх и панику. Следующие девять дней прошли сравнительно спокойно, хотя погодад'ак и не улучшилась, китайские войска возвращались домой, и вдруг на десятый день (30 августа) пришло известие, что арьергард наголову разбит монголо-ойратской

стр. 7
конницей. Срочно было послано новое войско для прикрытия тыла, но и оно погибло в тот же вечер. В последний день августа императорские войска достигли почтовой станции Туму и расположились возле нее лагерем. Разведка доложила, что со всех сторон находятся враги. Императору советовали немедленно уходить за внутреннюю линию Великой стены, но Ван Чжэнь отклонил это разумное предложение, ибо опасался за свой отставший обоз с добром, и пригрозил убить советовавшего. Дождь тем временем прекратился, и люди стали испытывать жажду. Попытки прорыть колодцы ни к чему не привели: вода была на слишком большой глубине. Кто-то сказал, что рядом есть река, но подойти к ней оказалось невозможно - между рекой и китайскими войсками стоял плотный заслон воинов Эсэна. Армия Чжу Цичжэня была полностью блокирована и страдала от жажды.

Оставалась надежда на благополучный исход переговоров, но Ван Чжэнь якобы и здесь сыграл роковую роль. На следующий день, 1 сентября, самовольно приняв командование на себя, евнух приказал прорубаться сквозь ряды противника. Номады пообещали сохранить жизнь сдавшимся, и многие бросали оружие. Пытаясь спастись, они бежали прямо на монгольские мечи. Началось безжалостное избиение китайского войска. Погибло около половины личного состава, немало китайцев попало в плен. Были убиты почти все полководцы и сановники. Считается, что Ван Чжэня зарубили приближенные императора. Чжу Цичжэнь сел на землю посреди всеобщего хаоса. Ливнем стрел было убито большинство его свиты, но он каким-то чудом остался цел и невредим. Может быть, здесь и родилась легенда о неуязвимости минского императора к оружию (см. ниже). Угадав в нем важную персону, степняки отвели Чжу Цичжэня к Эсэну, который не мог поверить неожиданно обрушившемуся на него счастью [Mote, 1974, р. 254-263].

В свете традиционной дальневосточной историографии, политический конфликт 1449 г. приобрел мистическую окраску, о чем сообщают как китайские, так и монгольские источники. Согласно "Мин ши", когда однажды Эсэн возымел против Чжу Цичжэня "худые замыслы", гром убил под ним коня (бесспорный признак недовольства Неба!), а шатер, в котором жил пленный император, был окружен чудесным сиянием [Покотилов, 1893, с. 68]. Это сияние, напоминавшее поднимающегося дракона, являлось Эсэну всякий раз, когда после неудачи монголо-ойратских войск под Пекином он обращал свой взор на шатер императора [Покотилов, 1893, с. 71]. Символика дракона как олицетворения императорской власти в Китае общеизвестна. Однако этот образ амбивалентен: в зависимости от обстоятельств, появление дракона могло служить как благим, так и зловещим знамением, о чем дальше тоже пойдет речь. В данном случае для Эсэна и его сторонников это было грозным предупреждением, а для Чжу Цичжэня, напротив, благой вестью, несомненно свидетельствующей о небесном покровительстве. Протест Неба против действий Эсэна обрисован здесь совершенно отчетливо, и, собственно, трудно ожидать от китайских историков какой-либо другой модальности в изложении этих событий.

Посмотрим теперь, что сообщает о пленении минского императора степная историография. В "Алтан тобчи" Лубсан Данзана факты также соседствуют с домыслами и чудесами. Прежде всего, утверждается, что Эсэн якобы не собирался в тот момент воевать с Китаем - он оказался близ границы просто потому, что возвращался из удачного похода на чжурчжэней, но, повстречав китайское войско, принял бой. Во время этого похода его родственнику Эсэну Сами приснилось, будто он захватил императора Китая. Эсэн Сами рассказал об этом Эсэну-тайши, на что тот ответил: "Да будет хаган захвачен! Если ты захватишь его, я отдам его тебе!" [Лубсан Данзан, 1973, с. 269]. Хаганом, т.е. верховным правителем государства, назван Чжу Цичжэнь, что само по себе знаменательно. Лубсан Данзан писал свой труд в середине XVII в., когда Монголия не представляла единого целого, будучи поделена между Чингисидами и вдобавок постепенно поглощалась маньчжурами. Прежней единой высшей власти (как и

стр. 8
былой имперской идеологии) в стране уже давно не существовало, но в традиционной центральноазиатской картине мира кто-то должен был ее олицетворять. До правления Угэдэя монголы называли хаганами цзиньских императоров, затем семантический центр ойкумены переместился для них в Каракорум, и иных носителей этого титула, кроме всемонгольского владыки, быть не могло. Считавшие иначе подлежали истреблению. Теперь же роль хагана приобрел минский император (что на самом деле представляется нововведением летописца, но могло быть справедливо, если бы речь шла о цинском императоре), а Монголия осознается самими ее обитателями как периферия обжитого мира. Превращению Монголии из центра Вселенной в ее окраину способствовала не только политическая ситуация после падения Юань, но и укоренение в монгольской культуре буддизма, благодаря которому для монголов, как и ранее для тибетцев, таким центром стало считаться царство Магадха (V в. до н.э. - VI в. н.э.) на севере Индии [Балданжанов, Ванчикова, 2001, с. 90].

Когда в результате военного столкновения, о котором летопись сообщает довольно кратко, император Чжу Цичжэнь действительно попал в плен, ойратский предводитель исполнил свое обещание и отдал знатного пленника Эсэну Сами. Однако сначала его якобы пытались лишить жизни, но из этого ничего не вышло: "Хагана вытащили из ямы, и когда стали рубить его, то тело его не поддалось, а меч разлетелся на мелкие куски, падавшие [вокруг]. Когда хагана бросили в воду, он не потонул, остался наверху. Не смогли его убить..." [Лубсан Данзан, 1973, с. 270]. Как уже говорилось, эти мифические представления могли возникнуть в умах кочевников в ответ на "чудесное" спасение Чжу Цичжэня в горниле жестокого сражения близ Туму.

Есть серьезные основания сомневаться в том, что Чжу Цичжэня действительно хотели умертвить. Гораздо полезней было оставить его в живых для шантажа и требований выкупа, как оно, собственно, и было на самом деле. Ему дали новое имя - Мухур Сэгусэ, поселили в юрте и женили на монголке-простолюдинке Мулу Дзахату4, у которой, по слухам, от него родился ребенок. Значение монгольского имени пленника не имеет общепринятого толкования. Так, X. Серрайс полагает, что оно означает "Рябой парень" и могло возникнуть из-за отметин оспы на теле Чжу Цичжэня [Serruys, 1974, р. 321-323]. П.О. Рыкин (личное сообщение) не соглашается с таким прочтением и склоняется к мысли, что номады дали императору пейоративное прозвище "Глупый раб". Последнее представляется тем более вероятным, что имя его монгольской супруги, если она вообще у него была, скорее всего тоже прозвище, в котором в слове Мулу могла быть допущена описка, и читать его следует как Мулгуу ("глупая, бестолковая"). В монгольской истории уже известны подобные прецеденты, когда Чингисхан язвительно удостоил последнего правителя тангутского государства Наньпин-вана Сяня (1226-1227) клички Шидургу "Честный" [Козин, 1941, § 267], а Угэдэй прозвал цзиньского императора Ваньянь Шоусюя (1224-1234) "Прислужником" [Козин, 1941, § 271].

Несмотря на это унижение, Лубсан Данзан высоко оценивает благотворное влияние императорской особы на людей и природу Монголии. Харизма Чжу Цичжэня не только хранила его самого, но и освещала все вокруг: "Когда он там жил, то среди народа не было ни болезней, не было ни падежа скота, ни гололедицы, ни голода. Жили, не подозревая, что это происходило потому, что прислуживающий у них человек и есть Чжингтай-хаган. Когда он спал, то из тела его исходил свет" [Лубсан Данзан, 1973, с. 271]. Эти сведения были проанализированы Т.Д. Скрынниковой, указавшей на охранительную и регулятивную природу харизмы правителя [Скрынникова, 1997, с. 104], с чем вполне можно согласиться. Но если это так, то зачем летописцу понадобилось наделять чужого императора сверхъестественными качествами и излагать события

4 "Мин ши" сообщаcт, что Эсэн собирался женить пленника на своей младшей сестре, что, пожалуй, существенно больше соответствует реальности. Император ответил отказом [Кукссв, 2008(1), с. 28].

стр. 9
под прокитайским углом зрения? Может быть, дело в том, что сам Лубсан Данзан был китаец, как думают некоторые исследователи, например В. Хайссиг (цит. по: [Лубсан Данзан, 1973, с. 25])? Однако язык летописи не содержит неизбежных в таком случае китаизмов [Орлова, 1984], и причина возвеличивания Чжу Цичжэня ученым ламой пока остается неясной.

Тем не менее этот факт позволяет предположить, что законный правитель, даже не находясь по каким-либо причинам у власти, как считалось, оказывал на окружающее пространство благотворное воздействие. Интересно отметить, что оно распространяется и на чужие владения. Вероятно, в рассмотренном эпизоде с Чжу Цичжэнем заложена известная идея универсальной власти китайского императора, поставленного Небом править всем миром и распространять гармонию даже на земли "варваров"5, а также лишний раз подчеркнута нелегитимность Эсэна, чье присутствие (а вовсе не Чжу Цичжэня) должно было бы производить столь благотворный эффект в монгольских кочевьях, имей он законное право на власть.

Аналогично излагает "инцидент Туму" анонимная "Алтан тобчи" [Золотое сказание, 2005, с. 48-49]. Другие монгольские источники, такие как сочинения Ломи [Мопggol Borjigid, 1957, тетрадь 11, л. 6r-6v], Гомбожаба и Рашипунцуга [Горохова, 1986, с. 60], скупы на подробности этого происшествия и умалчивают о чудесах вокруг китайского императора, несмотря на то что в целом монгольская историография включает больше легендарных сообщений, чем китайская. Однако ордосский князь и историк Саган Сэцэн (1604-?) показывает влияние пленника на жизнь кочевников прямо противоположно; в его рассказе минский император принес людям и скоту лишь бедствия6:

«Пойманного Даймин-Джинтай-хана отдали асудскому Алиман-чинсану, дав ему в жены Молу и назвав Цаган-шэусэ. Когда тот забрал его домой, в той стране стали часто случаться бескормица и болезни. Однажды ночью, когда Цаган-шэусэ спал, его увидела служанка Алиманчинсана, вставшая, чтобы подоить коров. Из-под век Цаган-шэусэ исходил красно-желтый луч света, который поворачивался по вращению солнца. Она рассказала об этом ханше Ахалдай-аге. Тогда это увидели все, и их охватило удивление. "Этот человек великой судьбы. После того, как мы задержали его у нас, стали происходить неприятности, а сейчас он явил знаки, отличные от обычного человека. Его надо вернуть", [стали говорить люди]. Когда они отвезли Даймин-Джинтай-хана, шести тысячам уджэдов дали в награду великий желтый титул Дайду и сокровища, которые было невозможно поднять. От Молу, которую Джинтай получил в жены в Монголии, родился сын Джу-Дагаса, который и является асудским Талбай-тавнаном» [Хаадын ундэснийн эрдэнийн товч, 2011, с. 79].

Чья же версия ближе к слухам, вероятно циркулировавшим в степи в связи с пленением Чжу Цичжэня? Представляется, что есть больше оснований доверять версии Саган Сэцэна, так как она легко объясняет решение Эсэна подарить минскому императору свободу. Не исключено, что подобные слухи распускал сам Эсэн, чтобы не быть обвиненным своими подданными в бездарном распоряжении выпавшим ему редкостным шансом. Опасность, которую якобы представлял для кочевников Чжу Цичжэнь, могла быть достаточным основанием для того, чтобы избавиться от него даже без выкупа.

5 В принципе традиционная китайская мысль ограничивала сферу действия благой силы дэ императора (ян) собственно Китаем, за пределами которого, в землях "варваров", правят законы природы (инь), соответственно которым и формируются нравственные качества "варваров". Согласно этой схеме, последние остаются за пределами мироустройства, осуществляемого посредством силы дэ [Кроль, 2005, с. 193-194, 212, 239, 243).

6 Сообщение III. Биры о том, что информация о бедствиях из-за Чжу Цичжэня описывается в анонимной "Алтан тобчи" [Бира, 1978, с. 214), -- недоразумение. Говоря об этом источнике, автор почемуто отсылает читателя к одноименному сочинению Лубсан Данзана, изданному в Улан-Баторе в 1937 г. с многочисленными погрешностями, сильно снизившими научную ценность этой публикации (подробнее об этом см. предисловие Н.П. Шастиной к русскому переводу Лубсан Данзана [Лубсан Данзан, 1973, с. 14-16]). В то же время, по данным А.Д. Цсндиной, в опубликованной в 1987 г. в Китае рукописи "Эрдэнийн тобчи" Саган Сэцэна присутствие среди номадов пленного китайского императора показано как исключительно благотворное для народа [Цсндина, 2007, с. 70].

стр. 10
Известно, что неудача в переговорах с минским двором не послужила непосредственной причиной ослабления власти Эсэна в Монголии, но, по мнению некоторых историков, в частности Т. Барфилда [Барфилд, 2009, с. 192], подорвала его престиж в глазах степных вождей, поскольку тайши не оправдал их надежд на хорошую поживу. Дальнейшие политические просчеты привели его к гибели.

Согласно Лубсан Данзану, Чжу Цичжэнь написал записку, что находится у Эсэна, и тайно послал ее в Китай среди шерсти, которую кочевники отправляли на продажу [Лубсан Данзан, 1973, с. 271], тогда как "Мин ши" сообщает, что Эсэн начал тяготиться Чжу Цичжэнем и сам направил послов в Пекин для переговоров о его дальнейшей судьбе. Прибывший старший цензор Ян Шань (1384-1458)7, слывший человеком весьма ловким, в ходе переговоров об освобождении императора указал Эсэну на связь между природными катаклизмами и неправыми деяниями: "Небо дарует жизнь, а вы, Тай-ши, отнимаете ее; вот почему в вашей стране часто случаются бури и непогоды" [Покотилов, 1893, с. 77]. Понятно, что это не более чем софистика. В самом Китае кровь часто лилась рекой, но Китай считал себя обязанным просвещать и воспитывать "варваров". Главное не это. Не будучи Чингисидом, Эсэн вообще не имел права властвовать над монголами, и Ян Шань на полном основании мог бы указать ему и на эту причину климатических капризов в его стране. Старший цензор знал, кем в действительности был предводитель победоносного монголо-ойратского войска, ибо называл его тайши, а не ханом и тем более не хаганом, хотя позже, когда Эсэн расправился с Дайсун-ханом и все-таки решился в 1454 г. принять громкий титул "августейший великий хаган великой [династии] Юань", при минском дворе было решено именовать его в официальных письмах "хаганом ойратов", а при прочих обстоятельствах его называли Эсэном или ойратским Эсэном, уже без титула тайши [Serruys, 1977, р. 364; Кукеев, 2008(1), с. 28].

Как отмечалось выше, в свете политических представлений как китайцев, так и кочевников, незаконное занятие престола, неугодное Небу, вызывало с его стороны негативную реакцию, которая выражалась в стихийных бедствиях, эпидемиях, нападениях врагов и прочих несчастьях. В данном случае ирония судьбы проявилась как раз в обратном: "бури и непогоды" преследовали вполне законного Чжу Цичжэня во время его неудачного похода, тогда как годы ойратского владычества в Монголии не прославились какими-либо из ряда вон выходящими природными капризами8. Впрочем, никакого противоречия и нарушения традиции здесь нет: будучи легитимным сам по себе, император втянул Китай в неправомерное предприятие, чем и разгневал Небо. Следует помнить, что в наших руках нет точных метеорологических данных о ветрах и осадках в районе, где вызревала "катастрофа Туму", и мы вынужденно полагаемся на летописные данные, в объективности которых нельзя быть до конца уверенными. Вполне вероятно, что нескончаемая череда неблагоприятных знамений, ливней и штормов появилась в "Инцзун шилу" именно потому, что составители этих

7 О нем см.: [Hok-lam Chan, 1976, p. 1528-1531].

8 Дзут упоминается лишь за 1454 г., когда Эсэн принял хаганский титул и, вопреки договоренности, не передал должность тайши своим соратникам. Имперские притязания Эсэна послужили причиной жестокой междоусобицы, которой, согласно монгольскому историку XVIII в. Рашипунцугу, предшествовало убийство Богуна - одного из сыновей того самого Сурсуна из рода Йонгшисбу, который участвовал в войне Эсэна с Китаем и потом был убит Эсэном за то, что он проговорился о пленении минского императора. Узнав о заговоре против Эсэна, Богун якобы сказал, что тс люди замыслили такое же зло, какое в свое время совершил Эпбэг-хан, по вине которого монголы попали в подчинение ойратам. Мать Богуна одобрила эти слова, а его братья настигли его и убили. "Так было совершено первое зло в отмщение за прежнее, - резюмирует летописец и добавляет, - в тот год у ойратов и огэлэтов случилась беда - был большой дзут" [Горохова, 1986, с. 61]. Понятно, что дзуты, как и прочие стихийные бедствия, случались и случаются помимо человеческой воли и независимо от политических событий; так могло быть и в данном случае. При прочтении сообщения Рашипунцуга складывается впечатление, что этот автор поставил сильный дзут в прямую зависимость от несправедливого убийства. Однако убиенный фактически стоял на стороне Эсэна.

стр. 11
"Правдивых записей" не одобряли авантюру, затеянную евнухом и поддержанную императором.

По сути, Эсэн не получил никаких выгод от своего пленника и вернул его за Великую стену. Напоследок он якобы устроил прощальный пир, во время которого услаждал слух бывшего императора игрой на музыкальном инструменте, а своим женам и наложницам приказал подносить гостям вино. Потом по его распоряжению соорудили земляную насыпь и усадили на нее Чжу Цичжэня. Сам Эсэн, его жены, дети и родственники совершили ему поклонение. Одарив Чжу Цичжэня большим количеством съестных припасов, ойратский вождь проводил его на расстояние в полдня пути. Завершилось это прощание, по словам китайского летописца, дружными стенаниями ойратов, горевавших из-за предстоящей разлуки с китайским императором [Покотилов, 1893, с. 78-79].

Несколько лет спустя, в 1455 г., Эсэн пал в междоусобице и его государство рассыпалось. Однако история на этом не закончилась. Второй этап драмы, также сопровождавшийся соответствующими знамениями, разыгрывался уже в Китае.

Путаясь в хронологии и называя Чжу Цичжэня Хунси, а Чжу Циюя - Шиндуном, монгольский историк XIX в. Галдан пишет:

«Через пять лет ойраты вернули императора Хунси. Когда он пришел, Шиндун, младший брат его, сказал: "Ты являешься законным императором, садись на императорский трон". Но император Хунси, брат его, ответил: "Я однажды вызвал немилость неба, продолжай царствовать ты". Говоря так, не согласился. Поэтому император Шиндун царствовал еще три года. Умер он, процарствовав всего восемь лет. После смерти его Хунси вновь воссел на императорский трон и стал известен под именем Тансун-хаган» [Галдан, 2012, с. 161].

Эта трогательная история о братьях возникла не на пустом месте, но была истинна лишь наполовину. Действительно, 16 сентября 1450 г., еще находясь за пределами Пекина, Чжу Цичжэнь продиктовал указ, в котором выражал счастье по поводу своего возвращения из плена, обвинял себя в прежних ошибках и отрекался от трона [Неег, 1986, р. 57]. Перед вступлением в город он подтвердил свое отречение [Неег, 1986, р. 58]. Вполне возможно, что Чжу Цичжэнь отказывался от власти без давления извне, причем само заявление об отречении могло быть исключительно ритуальным и не предполагало реальную отставку. Подобные "самоотводы" были обычными в политической культуре Срединного государства: ссылаясь на свое "слабое дэ" и вытекающее из этого морально-этическое несовершенство, претенденты уступали трон своим "более достойным" родственникам, но в итоге после столь же ритуализированных уговоров неизменно оказывались на нем сами. Эта практика известна и у средневековых монголов. Однако тот факт, что экс-имиератор потерял свободу почти сразу же после возвращения, дает повод подозревать, что он являлся для Чжу Циюя серьезным конкурентом, наверняка имел немало сторонников и, быть может, отнюдь не собирался провести отпущенное ему судьбой время в стороне от государственных дел. Поэтому вместо трона или хижины отшельника ему был уготован домашний арест в Запретном городе.

Китайские источники, исследованные Ф. де Хеером, не оставляют сомнений в том, что возвращать Чжу Цичжэню власть его брат либо не собирался, либо, даже если и был готов к этому благородному шагу (мало свойственному минской эпохе), доминирующая при дворе партия могла эффективно его пресечь. Откуда же тогда Галдан взял информацию о предложениях Чжу Циюя и зачем поместил ее в свой исторический труд? Какие основания имел он - цинский чиновник - демонстрировать благородство династии, уже ушедшей с исторической сцены?

Выявляя источники, которыми мог пользоваться составитель "Эрдэнийн эрихэ", П.Б. Балданжапов установил, что данный пассаж следует изложению пекинского списка Саган Сэцэна, который был использован и И.Я. Шмидтом [Geschichte der Ost-Mongolen, 1829, S. 293]. Ургинский список дублирует эту информацию [Хаадын ундэснийн эрдэнийн товч, 2011, с. 105]. Саган Сэцэн закончил свой труд в 1662 г., т.е. более

стр. 12
200 лет после "инцидента Туму". В силу своих антицинских настроений ордосский князь в принципе мог воспроизвести информацию, демонстрирующую императоров свергнутой маньчжурами династии Мин в позитивном свете. Он сам перечисляет использованные им письменные источники.

Основных источников семь [Бира, 1978, с. 253-254; Хаадын ундэснийн эрдэнийн товч, 2011, с. 106]. Не все они дошли до наших дней. Из них сочинение Гуши Цоржи «Шастра, называемая "Сущность всего необходимого"», написанное между 1587 и 1620 гг., в своем пятом разделе, посвященном монархам Индии, Тибета и Монголии, доводит изложение лишь до последнего юаньского императора Тогон-Тэмура (1333— 1368) [Heissig, 1959, S. 26-34]. О другом сочинении - «Шастре, называемой "Удивительный для взгляда купон цветов"», известно лишь, что его автором был некий мудрец Аксапата; судя по имени, очевидно индийскому, его труд мог иметь скорее религиозный, чем светский исторический характер. Утрачено также произведение «Китайская шастра под названием "Цветник, просвещающий разум ученых"». Следующий текст, широко известная "Красная книга" Гунга-Дорже, был закончен в 1346 г., и как источник сведений о минских императорах рассматриваться не может. "Белая история" и "Желтая история" интересующего нас пассажа не содержат ["Шара Туджи", 1957; Балданжапов, Ванчикова, 2001]. Наконец, среди несохранившихся сочинений фигурирует и "История происхождения ханов, составленная Шараба-хутукту", в которой на основании ее названия можно было бы ожидать каких-либо сведений об ойратокитайском конфликте. Согласно предположению В. Хайссига, этот текст был написан между 1617 и 1629 гг. личным наставником Лигден-хана чахарского (1594-1634) [Heissig, 1959, S. 48-50].

Саган Сэцэн черпал информацию из ряда буддийских трактатов и из вышеперечисленных. При изложении истории "малых ханов" он явно прибегал к устной монгольской традиции и, возможно, к каким-то хранившимся у монгольских князей записям [Бира, 1978, с. 255]. Косвенно это подтверждает его большая неточность в сообщении о сроках пребывания Чжу Цичжэня в ойратском плену: пять лет вместо одного года9. Китайская историография подобную ошибку скорее всего не допустила бы. Таким образом, есть основания предполагать, что в основе рассказа о взаимных уступках трона Чжу Цичжэня и его брата лежали монгольские предания.

B годы правления Чжу Циюя, прошедшие под девизом правления Цзинтай ("Облагороженный взгляд"), Поднебесная постоянно страдала то от засух, то от наводнений. В 1452 г. сильные дожди вызвали наводнения в долинах Хуанхэ и Хуайхэ в Хэнани, северном и южном столичных районах и в Шаньдуне. Следующие два года тоже были дождливыми, а в 1455 г. случилась засуха, поразившая Хэнань, Шаньдун, Шаньси и Шэньси. Следующий, 1456 год, запомнился современникам засухой в одних провинциях и затяжными дождями - в других [The Cambridge History of China, 1998, p. 336-337].

Стихийные бедствия разворачивались на фоне общего похолодания климата в этой части Азии, причем холода и снегопады не только фиксировались в придворных хрониках и сочинениях интеллектуалов, но и были запечатлены в искусстве, например в свитках живописца Дай Цзиня (1388-1462)10, таких как "Возвращение домой через снега" (1455 г.) [Brook, 2010, р. 55-56]. Зима 1453-1454 гг. была особенно суровой, с необычно сильными снегопадами от Шаньдуна на северо-востоке до Цзянси в центре страны. Напротив устья Хуайхэ на море образовался лед, а население, обитавшее в долине этой реки, потеряло из-за холодов несколько десятков тысяч человек. В начале 1454 г. в Цзяннани более сорока дней лежали тяжелые снега. Холод и голод стали при-

9 Ещc менее точна написанная при дворе Лигдсн-хана "Шастра Орунга", где неволя императора растягивается уже на восемь лет (тем самым замалчивается его заточение в Запретном городе). Об отказе Чжу Цичжэня от власти в ней также не говорится [Балданжапов, Ванчикова, 2001, с. 128].

10 О нем см.: [Кравцова, 2010, с. 568-569].

стр. 13
чиной гибели многих людей в Сучжоу и Ханчжоу. Длительные снегопады, губившие скот, наблюдались даже в Хэнчжоу на юге Хунани [The Cambridge History of China, 1998, p. 336-337]. В апреле 1454 г. императору сообщали, что в низовьях Янцзы замерзло много людей: до 1800 человек в Чаншу, на южном берегу реки, и еще больше - на северном. Весной эстуарий Янцзы (расширяющееся в сторону моря воронкообразное устье реки) был покрыт льдом. Вымерз бамбук. Следующей зимой снег покрыл земли в нижнем течении Янцзы метровым слоем. На озере Тайху лед сковал гавани, из-за чего прекратилась навигация. От необычной стужи в большом количестве гибли животные. Этот период лютых холодов закончился в 1456 г., как раз накануне смерти Чжу Циюя [Brook, 2010, р. 54].

Мы не можем обвинять китайских историографов в фальсификациях: на годы правления Чжу Циюя пришлась природная катастрофа, которая, возможно, внесла заметный вклад в дальнейшее развитие событий в Поднебесной, поскольку спровоцированные ею климатические аномалии дестабилизировали китайское общество и скорее всего сыграли на руку организаторам дворцового переворота в 1457 г.

Причину затяжного резкого похолодания можно считать надежно установленной. Современные методы реконструкции климатической динамики показывают, что "спусковым крючком" вышеописанных процессов (далеко не ограничивающихся собственно Китаем) послужил мощнейший взрыв вулкана Куваэ, расположенного на одном из островов, ныне принадлежащих государству Вануату в юго-западной части Тихого океана. В 1452 г. вулкан был фактически уничтожен взрывом, сила которого оценивается в шесть баллов из восьми по международной шкале вулканических извержений (англ. Volcanic Explosivity Index). На месте острова образовалась кальдера - воронка, затопленная морем. В атмосферу поступило огромное количество вулканического пепла, что привело к падению температуры в планетарном масштабе. Последствия этого извержения прослеживаются в весьма удаленных частях земного шара [Gao et al., 2006, p. 1-11; Hoffmann, 2006, p. 62-71; Witter, Self, 2007, p. 301-318; Plummer et al., 2012, p. 1929-1940]. В частности, их можно обнаружить в рассказах о падении Константинополя под натиском турок 29 мая 1453 г., т.е. примерно через год после катастрофического извержения.

Гибель Константинополя как центра православного мира воспринималась современниками как вселенская катастрофа. Столица Восточной Римской империи, просуществовавшая более тысячи лет, попала в руки иноверцев. Разумеется, христианские свидетели падения "Вечного города" могли задним числом "вспомнить" всевозможные зловещие явления, предрекавшие, по их мнению, готовившуюся катастрофу, но какая-то часть этих явлений действительно могла иметь место из-за глобального воздействия пелены вулканического пепла на климатические процессы. Например, греческий историк Михаил Критовул (ок. 1410-вторая половина XV в.), объяснявший успех турок божественной волей, которой человек не может противиться, писал о знамениях следующее:

"Не меньше их (защитников Константинополя. Ю.Д.) тревожили происходившие тогда странные события, которые они принимали за божественные знамения: необычные толчки, землетрясения и небесные явления, громы и молнии, ужасные перуны, яркий свет, страшные порывы ветра, сильные потоки дождей и ливни, а кроме того, появление неизвестных звезд: беспорядочное движение и исчезновение одних и долгое стояние со шлейфом из дыма других. И многие другие чудесные и необыкновенные вещи указывали на божественную волю, предсказывали ужасное будущее и грядущие великие перемены..." [Михаил Критовул, 2014, с. 37-38].

За три-четыре дня до начала сражения большая процессия обходила город с иконой Божьей Матери, и вдруг икона вырвалась из рук людей и упала на землю. Попытки поднять ее долгое время оставались тщетными: неизвестно почему икона стала неимоверно тяжелой, и лишь после долгих криков и молитв с большими усилиями ее оторвали от земли и водрузили на плечи носильщиков. Люди испытывали сильную тревогу и решили, что это случилось не к добру. Этим бедствия отнюдь не закончились:

стр. 14
"Сразу после этого, не успела процессия пройти немного дальше, как в полдень раздался жуткий гром, сквозь облака засверкали молнии и хлынул такой сильный ливень с ужасным градом, что священники, носильщики и толпа, следующая за ними, не смогли выдержать тяжести обрушившегося на них потока воды и двинуться с места из-за крупного града, преградившего им путь. Многих детей из процессии увлекло бы и утянуло за собой сильное и неистовое течение несущихся вод, если бы не мужи, которым удалось схватить их и с большим трудом вырвать из бушующей стихии; эта смесь дождя и града представляла собой странное и необыкновенное явление, которое предсказывало скорую смерть, исчезновение и погибель в бурном и стремительном потоке" [Михаил Критовул, 2014, с. 56-57].

А на следующий день с раннего утра до позднего вечера Константинополь был окутан густым облаком, что было расценено историком как знамение того, что город оставлен Богом на произвол судьбы: "Это явление показало, что Бог отвернулся от Города, презрел, оставил и покинул его; сокрытое облаком Божество то являлось, то исчезало. Вот так обстояли дела" [Михаил Критовул, 2014, с. 57].

О странном свечении, озарявшем с неба христианскую столицу, рассказывает византийский историк и государственный деятель Георгий Сфрандзи (1401 - после 1478). Правда, трактовка этого знамения среди противоборствующих сторон синхронно изменялась. Сначала оно было воспринято осажденными с тревогой, но вскоре расценено как благоприятное, тогда как среди осаждавших оно сначала вызвало страх, но потом, когда оно явилось их взорам на следующий вечер, было перетолковано в свою пользу:

«Свет, нисходящий с небес, всю ночь озарял Город. Сначала, когда только увидели свет, они (византийцы. - Ю.Д.) сказали, что это Бог прогневался на христиан, пожелал сжечь их и передать в рабство туркам. Затем же, видя, что их неизменно сбрасывают со стен и с лестниц и что, прибегая к таким уловкам, они не могут одержать верх, а еще прослышав, что якобы прибыли итальянский флот и Янош, вновь заговорили об этом свечении. Это-де Бог сражается на стороне христиан и укрывает их, он их заступник, поскольку даже они (так говорили турки) не могли ничего сделать. И по этим причинам, как мы уже сказали, эмир и все его войско были опечалены и пали духом так, что решили на утро следующего дня снять осаду. Однако в тот же вечер, во время совета о завтрашнем отступлении, они снова увидели свет, спускающийся с небес, но в этот раз он не простирался высоко над Городом и не сиял всю ночь, а, появившись вдали, рассеялся и тотчас исчез. Как только эмир и все приближенные увидели это, они исполнились великой радости и сказали: "Теперь Бог оставил христиан". И причастные их нечистой вере и заблуждению мудрецы и книжники рассудили, что свет этот предвещает захват Города. Тут все турки исполнились надежд, которым из-за грехов наших суждено было сбыться» [(Псевдо-) Сфрандзи, 2014, с. 142].

Однако вернемся к событиям в Китае. Обеспокоенные придворные чиновники пытались увещевать государя, напоминая ему о связи между погодными капризами и его нарушениями родственных отношений. В одном из докладов, поданных трону в ноябре 1451 г., отмечалось, что, когда в государстве царит единомыслие, воля Неба преобладает, но ныне происходит нечто прямо противоположное, поэтому повсеместно наблюдаются враждебные человеку явления природы. Ссылаясь на катастрофы, автор доклада призывал императора избавиться от злодеев-министров [Неег, 1986, р. 75]. В 1454 г. один из сановников рискнул открыто приписать неблагоприятные погодные явления неуважению Чжу Циюя к правильному порядку наследования власти. Он увещевал императора: "Восстановите статус принца (сына Чжу Цичжэня. - Ю.Д.) как наследника престола; обеспечьте великую основу государства. Если это будет сделано, то мягкая погода наполнит страну, а бедствия прекратятся сами собою". Однако Чжу Циюй не внял его словам. Придя в бешенство, он приказал казнить смелого сановника. На следующий же день налетела песчаная буря и окутала столицу. Император воспринял это как предупреждение Неба и воздержался от казни. Следует добавить, что сын самого Чжу Циюя, которого тот еще в 1452 г. назначил своим наследником, через год неожиданно скончался [Brook, 2010, р. 97].

Со всех провинций в Пекин стекались сообщения о голоде, вызванном засухой или проливными дождями. Эти доклады неизменно оканчивались мольбой о помощи и просьбами об уменьшении налогов. Сообщалось и о затмениях солнца и луны, па-

стр. 15
дающих звездах и странных громовых раскатах без молнии и туч. Вода в постоянно мутной Хуанхэ вдруг стала прозрачной". Два колокола у Южных ворот Запретного города 21 июля 1455 г. утратили способность издавать звук. После необычного шторма в конце марта 1456 г. внезапно скончалась императрица Хан. Некоторое время спустя Чжу Циюй в соответствии с древней китайской традицией публично принял вину за все неурядицы в государстве на себя, а 12 июня того же года Внешний двор в полном составе подал в отставку. Император отставку не принял, мотивируя это тем, что все сановники должны вместе с ним сообща справляться с бедами. Однако Небо не было умиротворено этим решением. Знамения и катастрофы продолжались [Неег, 1986, р. 107]. К ним прибавилась тяжелая болезнь императора.

В начале 1457 г. Чжу Циюй был уже настолько болен, что даже не смог явиться на утреннюю аудиенцию по случаю наступления Нового года. Тем временем коалиция высших военных и гражданских чиновников освободила из-под домашнего ареста Чжу Цичжэня и в феврале возвела его на трон. Его соперник скончался 14 марта 1457 г. Казалось бы, справедливость была восстановлена, но Небо расценивало возвращение бывшего императора к власти несколько иначе. Дело в том, что фактически он вступил на минский престол в результате государственного переворота, получившего название "силой открыть ворота [дворца]" [The Cambridge History of China, 1998, p. 338-339], причем впоследствии вместо благодарности Чжу Цичжэнь постарался избавиться от всех поддержавших его чиновников. Летним днем 1458 г. Небо послало на Китай девять драконов, разгромивших город Цюншань на острове Хайнань. Драконы спустились из разноцветных облаков, атаковали уездную канцелярию - ямынь, полностью уничтожив ее парадные ворота, буквально разорвали на части одну женщину, затем взмыли в воздух и устремились на северо-восток, разрушая по пути дома крестьян и разбрасывая повсюду их скарб. За ними следовали миллионы стрекоз. В то же лето на остров обрушился мощный тайфун, который вырывал с корнем деревья и сравнивал с землей дома [Brook, 2010, р. 50].

Несмотря на описанные современниками бедствия периода Цзинтай, а также обвинения и самообвинения в них Чжу Циюя, катастрофа 1449 г. объективно стимулировала укрепление политических и экономических институтов минского Китая. Это позволяет историкам утверждать, что во второй половине XV в. Китай имел сравнительно хорошее управление и мог успешно противостоять внутренним и внешним проблемам [The Cambridge History of China, 1998, p. 331].

Теперь настал черед более пристально рассмотреть иод углом зрения традиционных политико-философских идей представителей противоположной стороны, вовлеченной в "инцидент Туму", и обсудить, как решали вопрос законности ойратского доминирования в Центральной Азии современники. Заслуживает внимания общее непризнание ойратов легитимными правителями в весьма разных и независимых друг от друга источниках, представляющих различные культуры: конфуцианскую китайскую, тэнгрианско-буддийскую монгольскую и мусульманскую центральноазиатскую, хотя

11 Подобное необычное происшествие, если верить китайским источникам, случалось и прежде. Например, в 166 г. ученый Сян Кай, признанный знаток астрологии и мантических книг, подал императору Хуань-ди (146-168) доклад о зле, причиняемом евнухами. Сян Кай объявил, что их вмешательство в государственные дела и личная близость к императору, не позволявшая ему произвести мужское потомство, привели "естественную силу" династии к упадку, о чем свидетельствовала серия знамений: "необычайно суровая зима, странные сполохи в небе, выпавший град и сильные дожди, находка мертвого дракона, падение метеоритов, разрушение ворот Столичной школы, внезапное просветление всегда мутных вод Хуанхэ" [Малявин, 1983, с. 95-96]. "Просветление вод" зафиксировано в "Хоу Хань шу" под 165 и 166 гг., оба раза в четвертом месяце [Малявин, 1983, с. 202]. Среди различных катаклизмов, приключившихся в империи Цзинь в 1209 г., упомянуто и просветление вод Хуанхэ на протяжении 500 ли [История Золотой империи, 1998, с. 195]. Казалось бы, что зловещего может быть в чистой, прозрачной речной воде? Плохо именно то, что это явление - из ряда вон выходящее, и поэтому оно не могло не насторожить наблюдавших его.

стр. 16
две последние в вопросах легитимации верховной власти пока еще опирались на авторитет Чингисхана.

Начало возвышения ойратов монгольские источники приписывают происшествию с ойратским тысячником Хуухай Тайу. Однажды зимой монгольский Элбэг-хан (1393-1399) подстрелил зайца и увидел его кровь на снегу. В его сердце вошел шимнус (злой дух), и хан спросил: "Есть ли где красавица с такой белой кожей, как снег, с такими румяными щеками, как кровь?". Хуухай Тайу ответил, что есть женщина такой красоты, и это не кто иной, как ханская сноха. Воспылавший страстью Элбэг-хан убил собственного сына, чтобы овладеть ею, та из мести оклеветала Хуухай Тайу, и он был казнен. Впоследствии раскаявшийся Элбэг-хан назначил ведать четырьмя тумэнами ойратов двух сыновей Хуухай Тайу, а потом сам пал их жертвой [Лубсан Данзан, 1973, с. 257-258]. По мнению А.И. Чернышева, хан наделил властью над ойратами Батула-чинсанга (Махаму), а его соправителем стал Угэчи Хашиг (Тайпин). В 1415 г. Угэчи Хашиг убил Батула-чинсанга и в том же году умер сам. Ойратов на десять лет возглавил его сын Эсэху [Чернышев, 1987, с. 80-82]. Возможно, этот Эсэху неоднократно водил войска в Моголистан, о чем будет сказано ниже. Восточной Монголией в это время управлял Аруктай. Терпя постоянные поражения от ойратов и не найдя взаимопонимания с Мин, он откочевал дальше на восток, но в 1425 г. собрался с силами и нанес ойратам сокрушительное поражение, а над монголами посадил Адай-хана (1425-1438).

В числе разбитых ойратов был и сын Батула-чинсанга Тогон (? - 1439). Некоторое время он находился в плену у Аруктая и служил овечьим пастухом. Адай-хан подарил ему свободу. Тогон сплотил вокруг себя соплеменников и в 1434 г. разгромил восточных монголов. Аруктай был убит. Спустя четыре года Тогон расправился и со своим освободителем и стал полновластным хозяином всей Монголии. На место Адай-хана он поставил Дайсун-хана, а сам занимал при нем пост тайши. Хотя матерью Тогона была дочь Элбэг-хана, его происхождение не давало ему возможности стать ханом официально, так как для этого требовалось быть потомком Чингис-хана по мужской линии: "Он желал называться хаганом, но народ не одобрил это, и он возвел на трон Токто-буху, отдав ему всех людей, ранее принадлежавших Аруктаю. Тогон объявил себя чэн-сяном (высшее должностное лицо. - Ю.Д.) и поселился в северной части Гоби" [Кукеев, 2008(1), с. 26]. В дальнейшем китайская историография, похоже, теряет интерес к амбициям Тогона, тем более что он умер в 1439 г., так и не успев помериться силами с Мин. Однако монгольские источники рассказывают о внезапной смерти этого человека мистическую историю, причем настолько единодушно, что не остается сомнений в ее назидательном характере: не имея в своих жилах чингисхановой крови, не смей претендовать на власть. Достаточно подробно эта история изложена в уже не раз цитированной выше "Алтан тобчи" Лубсан Данзана:

«После того Тогон-тайши, получив державу монголов и много о себе возомнив, [отправился] совершить поклонение перед восемью белыми юртами владыки12. Прибыв, он сказал: "Возьму ханский престол!", - совершил поклонение и стал ханом. Тогон-тайши опьянел от этой милости владыки и громко кричал: "Если ты - обладающий величием августейший [владыка], то и я потомок ханши, обладающий величием!" Он ударил по маленькой палатке владыки и громко кричал. Затем повернулся, чтобы выйти, и из носа и рта Тогон-тайши потекла кровь. Он схватился за гриву своего коня и сказал: "Что же это такое?" Когда посмотрели, то оказалось, что стрела с орлиными перьями, вонзенная в отверстие колчана владыки, шевелится и по ней бежит кровь. Все видели [это]. Тогон сказал: "Августейший муж явил свою мощь. Я же, Тогон, сын женщины Сутай, [ныне] умираю. Исчезнут мои притязания. Есть монголджин Мункэ. Его лиши жизни!" Сказав эти слова своему сыну (Эсэну. - Ю.Д.), он умер. По слову своего отца

12 Имеется в виду святилище "Восемь белых юрт" в Ордосс, организованное внуком Чингисхана Хубиласм. Согласно преданию, там хранились некоторые личные вещи Чингисхана и его семьи. После падения династии Юань в 1368 г. это святилище приобрело общемонгольскос значение как место, где законный претендент на ханский престол получал благословение от духа Чингисхана. Но если право на власть пытался предъявить не Чингисид, гневный дух карал его смертью, как это и случилось с Тогоном.

стр. 17
[сын его] убил монголджинского Мункэ. Вот как, говорят, была захвачена ойратами вся держава монголов» [Лубсан Данзан, 1973, с. 269].

Итак, после Тогона власть над Монголией досталась Эсэну, который правил на равных с Дайсун-ханом и в течение некоторого времени формально признавал его старшинство, тоже называясь тайши, хотя оба соправителя независимо друг от друга поддерживали посольские отношения с Китаем. Эсэн подчинял монголов не только на территории нынешней Монголии, но и ходил походами в Моголистан, где столь же бесславно правили измельчавшие потомки Чингисхана от его сына Чагатая. Тем не менее они оправдывали правление своим происхождением, чем сам Эсэн похвастаться не мог. Традиция была еще столь сильна, что даже великий Тимур, несмотря на грандиозные военные успехи, довольствовался титулами эмира и гургана (ханского зятя) и управлял своей империей от имени подставных монгольских ханов.

Мирза Мухаммад Хайдар дуглат (1499-1551) сообщает интересные подробности пленения неким Исаном Тайши, которого он считал ойратским Эсэном, Вайс-хана (Увайса ибн Шир-'Али-оглана, правнука Туглук-Тимура), правившего Моголистаном в 1418-1421 и 1424-1425 гг. [Акимушкин, 2004, с. 257-269]:

«Так очередь на ханство подошла к Увайс хану. Он был чрезвычайно благочестивым мусульманином, благородным и отличался отвагой в том семействе. Поскольку хан не позволял джете (презрительное название кочевников Моголистана. Ю.Д.) совершать набеги на мусульман и находился близко от неверных калмаков (ойратов. Ю.Д.), то постоянно вел войны против тех неверных. Несмотря на частые поражения, он не отказывался от священной войны и дважды попадал в плен к тем неверным. Первый раз его пленили в сражении в местности под названием Минг Лак13. Его схватили и, предполагая, что он хан, повели к Исану Тайши предводителю калмаков. Исаи Тайши про себя подумал: "Если он действительно принадлежит к роду Чингиз хана, то должно быть не окажет мне почтения, а посмотрит на меня как на наукара". Когда привели хана, Исаи Тайши был на коне. Он спешился, отвесил низкий поклон и подошел к нему, чтобы выразить почтение хану. Хан отвернулся от него и не подал руки. [Исаи Тайши] проникся полным доверием к хану, оказал ему много почестей и отпустил. Когда у хана спросили, почему он обошелся неучтиво с [Исаном Тайши], он ответил: "Если бы он подошел ко мне просто, то я из-за страха за свою жизнь непременно обратился бы к нему с поклоном, но он подошел по древним обычаям неверных с поклоном и мне пришло в голову, что настало время моей мученической смерти, а смотреть на действия какого-то неверного противоречит мусульманству. Поэтому я не поклонился". Благодаря верности религии хан спасся от такой бездны» [Мирза Мухаммад Хайдар, 1996, с. 91-92].

Мирза Мухаммад Хайдар приписывает избавление Вайс-хана его "верности религии", хотя Эсэн просто мог не решиться поднять руку на Чингисида. Ведь кланялся он своему пленнику (разумеется, если это не вымысел, а для сомнений причины есть) не как "неверный" мусульманину, а как тайши хану.

Религиозные мотивы звучат еще сильнее в изложении этих же событий у младшего современника Мухаммада Хайдара - Хафиз-и Таныша Бухари, который называет Эсэна "верховным правителем пределов Моголистана", кем Эсэн, конечно, никогда не был, а в уста Вайс-хана вкладывает уничтожающую характеристику ойратского тайши, которому тот отказывает в человеческом достоинстве по причине его неверия:

«В войне с неверными он несколько раз оказывался в когтях злодеев, и во [всех] этих опасных и страшных обстоятельствах великий бог спасал его. [Вот] один такой случай. В местности Минг Булак ему случилось воевать с Эсан Тайши, который был верховным правителем пределов Моголистана. Он потерпел поражение и оказался в плену у неверных. Когда его привели к Эсан Тайши, тот неверный нарисовал на скрижалях мысли следующую картину: "Если он действительно из рода Чингиз-хана, он не должен почитать меня". Когда привели к нему Вайс-хана, тот

13 Минг-Лак возможно, Минг-Булак ("Тысяча ключей"). В Моголистанс было несколько мест с таким названием, например в районе Мерке (Джамбулская область) западнее Большого Юлдуза, в бассейне рек Чонгол и Карагол, стекающих с хребта Халыктау. Летняя резиденция каганов Западно-Тюркского каганата (603-704) располагалась в местности Минг-Булак около г. Туркестана. Однако что именно имел в виду автор "Тарих-и Рашиди", сказать трудно.

стр. 18
неверный [Эсан Тайши] вскочил с места, [принял его] с почетом и пожелал дотронуться до хана. Его величество [Вайс-хан] отвернулся от него, даже не дотронулся рукой благословения до его головы. Этот похвальный поступок хана окончательно убедил [Эсан Тайши в том, что перед ним потомок Чингиз-хана], и он с уважением, со всеми почестями отправил хана в его страну. У хана спросили: "В чем причина того, что тот неверный оказал [вам] всякого рода знаки уважения, а вы их отвергли и не раскрыли перед ним сладко улыбающихся губ?" Хан соизволил ответить: "Когда я столкнулся с обычаями неверных, с обрядами той толпы злодеев, религиозное достоинство не позволило мне приветствовать его (Эсан Тайши) и считать его человеком"» [Хафиз-и Таныш Бухари, 1983, с. 94-95].

Однако возникает вопрос: действительно ли оба цитированных мусульманских источника говорят о том самом ойратском Эсэне - будущем герое "инцидента Туму"? X. Серрайс в одной из своих статей отмечает: "Очевидно также, что этот Исаи Тайши не кто иной, как Эсэн-тайши ойратов" [Serruys, 1963, р. 442], но переводчики "Тарих-и Рашиди" полагают, что под Исаном Тайши следует понимать совсем другое лицо, а именно киргизского хана Эсэху (1415-1425), о котором очень смутно сказано в монгольских летописях ["Шара Туджи", 1957, с. 143; Лубсан Данзан, 1973, с. 259]. Они исходят из года рождения Эсэна (1417), и года гибели его противника (1428), что делает их столкновение проблематичным [Мирза Мухаммад Хайдар, 1996, с. 622]. Довольно серьезная аргументация в пользу отождествления Исана Тайши с Эсэху приводится в работе К.И. Петрова [Петров, 1961, с. 168-171].

Но датировка рождения Эсэна вызывает разногласия. На 1417 г. (год огненной курицы) указывает Саган Сэцэн в пекинском списке "Эрдэнийн тобчи" [Geschichte der Ost-Mongolen, 1829. S. 153], но, как хорошо известно, этот автор, живший уже в XVII в., нередко путается в хронологии, и еще больше неясности добавляют переписчики его труда, поэтому приведенную дату нельзя считать безусловно верной. Между тем некоторые исследователи, опираясь на другие списки "Эрдэнийн тобчи", придерживаются более ранней даты рождения Эсэна - 1407 г. (год огненной свиньи). В частности, этот год фигурирует в списке, хранящемся в Улан-Баторской Государственной библиотеке [Хаадын ундэснийн эрдэнийн товч, 2011, с. 76]. Еще Ц.Ж. Жамцарано отмечал, что ургинский список "Эрдэнийн тобчи" отличается от прочих сохранившихся списков своей полнотой и точностью, особенно по сравнению с тем, который был опубликован И.Я. Шмидтом, а также с хранящимися в Институте востоковедения АН СССР [Жамцарано, 1936, с. 14]. Поэтому 1407 год вполне может быть принят. В.В. Бартольд согласился с версией Мухаммада Хайдара о многократных битвах Эсэна с Вайс-ханом на берегах р. Или, в которых последний почти всегда терпел поражение [Бартольд, 1963, с. 86-87]. Эти взгляды разделяют К.А. Пищулина [Пищулина, 1977, с. 113-114], О.К. Караев [Караев, 1995, с. 78], А.Н. Басхаев [Басхаев, 2011, с. 40] и ряд других специалистов.

Согласно "Мин ши", в 1422 г. ойраты напали на город Хами и разграбили его. Минский двор осудил их действия, и ойраты принесли извинения [Кукеев, 2008(1), с. 25-26]. Кто возглавлял поход, источник не уточняет. Если Эсэн родился в 1407 г., то в это время ему должно было быть 15 лет - возраст, с которого кочевник считался воином, ввиду чего его присутствие в ойратском войске было вполне возможно. Юный возраст Эсэна мог бы отчасти объяснить его уважение к плененному Вайс-хану, но это предположение не имеет пока надежных обоснований. Считается, что между ойратами и моголами в 1420-х гг. в Восточном Моголистане произошло три столкновения с участием Эсэна [Rossabi, 1976, р. 416], в двух из которых Вайс-хан попадал в плен, и если в первый раз он был просто отпущен, то во второй ему пришлось выдать за Эсэна свою сестру Махтум ханим, которая родила ойратскому тайши дочь и двух сыновей - Ибрахима и Ильяса. Бракосочетание было якобы совершено по мусульманскому обряду, причем Вайс-хан обратил тайши в ислам [Мирза Мухаммад Хайдар, 1996, с. 115].

По X. Серрайсу, Вайс-хан выдал свою сестру не за Эсэна, а за его сына Амасанджи. Позже этот Амасанджи рассорился с Ибрахимом и Ильясом на почве рели-

стр. 19
гиозных разногласий и вынудил их искать убежища в Китае [Serruys, 1963, р. 441]. Однако даже если Эсэн и успел к тому времени (то есть раньше 1428 г.) стать отцом, то его сын явно был еще слишком мал, чтобы годиться на роль жениха, хотя у монголов вплоть до недавнего времени существовал обычай устраивать "яичную свадьбу" (оидог хурим), когда родители малолетних мальчика и девочки договаривались об их брачном союзе. До совершеннолетия они оставались в своих семьях, которые нередко кочевали совместно, формируя одну из низших социальных единиц монгольского общества - хот айл. В рассматриваемом случае поддержание длительных отношений между семьями исключалось, тем более что Махтум ханим скорее всего в это время была уже взрослой. Что касается заключения брака согласно шариату, то для этого брачующиеся должны достичь совершеннолетия, которое для юношей всеми мазхабами установлено не ниже 15 лет. В более раннем возрасте была возможна помолвка. К.И. Петров резонно утверждает, что Амасанджи был сыном не Эсэна, а Эсэху [Петров, 1961, с. 156, 160].

Все вышеизложенное вынуждает оставить открытым вопрос, кем именно был Исан Тайши в рассказе Мухаммада Хайдара. Во всяком случае, заслуживает внимания то, что на примере этого человека автор показал неправомочность ойратских притязаний на власть в Центральной Азии почти в тех же образах, что и китайские историографы. И в "Тарих-и Рашиди", и в "Мин ши" Эсэн совершает поклонение своим пленникам. И здесь, и там авторы исторических трудов заставляют его признавать свое менее высокое положение. Однако если принадлежность Чжу Цичжэня к императорскому роду бесспорна, то иначе обстоит дело с Вайс-ханом.

В связи с рассматриваемой коллизией уместно поставить вопрос о подлинности его происхождения из рода Чингисхана. Не вызывают сомнений его ближайшие предки, восходящие к Туглук-Тимуру (1347-1362/1363), который был первым ханом Моголистана, выделившегося из государства Чагатаидов, но родословная самого Туглук-Тимура туманна. Еще В.В. Бартольд отмечал, что сведения о его происхождении в источниках противоречивы, и за достоверность информации о его принадлежности к ханскому роду поручиться нельзя [Бартольд, 1963, с. 79-80]. Т.И. Султанов осторожно называет Туглук-Тимура "мнимым или действительным потомком Чагатая" [Султанов, 2006, с. 170]. Источники сходятся в том, что он был внуком Дувы - энергичного правителя улуса Чагатая в 1282-1307 гг., но дальше начинаются противоречия. Юного Туглук-Тимура якобы привез из Кульджинского края в Аксу дуглатский эмир Пуладчи (Буладжи) и в 1347 г. провозгласил правителем независимого ханства, а сам занял вторую по значимости должность улусбеги (помощник хана).

История вхождения Туглук-Тимура во власть сильно напоминает сюжет из эпического сказания или даже сказки: здесь есть и бездетный хан, от которого зачинает одна из жен (причем младшая по положению), и соперничество этих жен, заканчивающееся фактическим изгнанием забеременевшей супруги, и долгие поиски законного наследника престола уже после смерти хана, в ходе которых посланец успевает съесть 299 из 300 коз, которых он попросил дать ему в дорогу, а поскольку при счастливом возвращении с юным царевичем при нем остается лишь одна серая коза, то он и получает прозвище "Кук учку" ("Серая коза"), унаследованное и его потомками:

«Из уст достойных доверия моголов я так слышал и так рассказывали отец мой и дядя [по отцу], <да поселит их Аллах в садах рая>, что у Исаи Буги хана, который является отцом Туглук Тимур хана, была старшая жена по имени Сатилмиш Хатун. У него была и другая жена по имени Манлик. У хана не было детей. Сатилмиш Хатун была бесплодной. Хан уехал с войском. У моголов есть древний обычай, по которому женщинами гарема распоряжается старшая жена: кого хочет оставляет, кого хочет выдает замуж. Эта Сатилмиш Хатун узнала, что та Манлик Хатун забеременела от хана. Она завидовала ей и отдала ее Ширавул Духтую. Ширавул Духтуй принадлежал к крупным эмирам. Когда хан вернулся из похода, спросил о Манлик, Сатилмиш Хатун сказала: "Я подарила ее одному человеку". Хан сказал: "Она была в положении от меня". Хан огорчился, но поскольку у моголов был такой обычай, то он ничего не сказал.

стр. 20
Вскоре Исаи Буга хан скончался. В улусе моголов не осталось хана; моголы жили каждый сам по себе, и улус начал разоряться. Эмир Буладжи дуглат, который приходится мне дедом, взялся подыскать хана и восстановить порядок в государстве. Он послал [человека] по имени Таш Тимур, чтобы тот нашел Духтуй Ширавула, разузнал о Манлик и о том, как разрешилась она от бремени и, если у нее родился сын, то пусть он украдет его и привезет. Таш Тимур сказал: "Для выполнения этих дел требуется много времени, а провизии и верховых животных недостаточно для такого путешествия. Соблаговолите выделить триста голов коз, чтобы питаясь их молоком и идя от народа к народу, я достиг желаемой цели". Эмир Буладжи выдал ему то, что тот просил, и отправил его.

Таш Тимур долго ездил по всему Моголистану. Когда у него из тех трехсот коз осталась одна серая коза, он добрался, наконец, до людей Духтуй Ширавула и спросил у них о Манлик и ее ребенке. Они сказали: "Манлик родила сына. У нее есть сын и от Духтуя. Они находятся вместе. Сына хана назвали Туглук Тимур ханом, а сына Ширавула Инджу Маликом". Короче говоря, каким-то образом он забрал Туглук Тимура, бежал с ним и направился к эмиру Буладжи» [Мирза Мухаммад Хайдар, 1996, с. 25-26].

Однако Эсан Буга умер задолго до рождения Туглук-Тимура, поэтому современные историки следуют тем средневековым авторам, которые называют его отцом Эмилходжу. Представляется, что ближе к истине в этом вопросе были анонимные творцы обширного генеалогического справочника по Чингисидам и Тимуридам "Муизз ал-ансаб", составленного в Хорасане между 1426 и 1488 гг. Признавая Туглук-Тимура сыном Эмил-ходжи, они далее пишут: "После смерти отца его мать взял Дукту, и он родился в доме Дуктийа. По этой причине его считают сыном Дуктийа" [Муизз ал-ансаб, 2006, с. 51]. Последнее тем более вероятно, что ничего неизвестно о монгольском обычае, согласно которому старшая жена хана имела бы право распоряжаться младшими женами по своему усмотрению и отдавать их на сторону без ведома хана. Это явная реминисценция мусульманского правила гаремов, которое едва ли могло применяться кочевниками, в ту пору еще не принявшими ислам. В данном случае речь идет не просто о жене, а о беременной супруге, из-за потери которой вместе с собственным будущим ребенком хан якобы огорчается - и только, что выглядит совсем неправдоподобно.

Сомнения в благородном происхождении Туглук-Тимура еще более усиливаются ввиду того факта, что "творец королей" Пуладчи был дедом Хайдара, о чем тот прямо говорит в приведенной выше цитате. Причастность деда автора к восстановлению ханской власти, а по существу - к созданию независимого центральноазиатского государства, вряд ли могла обойтись в "Тарих-и Рашиди" без красивой легенды. Она только усиливает стремление возвеличить Вайс-хана и заодно подтвердить легитимность правления линии Туглук-тимуридов. По В.П. Юдину, хотя данные Мирзы Хайдара вполне объективны, тем не менее, они не лишены определенной тенденциозности, продиктованной его принадлежностью к могольской знати, в частности к племени дуглат [Юдин, 2001, с. 213-214].

Вышеизложенная история, на мой взгляд, подтверждает справедливость этого утверждения. Кашгария принадлежала дуглатам еще со времен Чингисхана, а к середине XIV в. они стали очень могущественными и играли в политических событиях региона ведущую роль. Дуглатские эмиры занимали в Кашгарии и Моголистане самые высокие административные посты и пользовались особыми привилегиями [Джумангалиев, 2007, с. 410]. Однако, подобно набравшим силу ойратам на востоке, они тоже не могли нарушить политическую традицию и нуждались в формальных правителях из числа потомков Чингисхана, причем желательно таких, которым можно было диктовать свою волю. Скорее всего так и появился на исторической арене малолетний Туглук-Тимур, будь он реальный Чингисид или нет. Акцент на сцене поклонения Исана Тайши его потомку Вайс-хану как Чингисиду был очень полезен для легитимации дуглатами власти своих номинальных хозяев, от имени которых они могли вести дела по своему усмотрению, и не исключено, что этот эпизод был попросту

стр. 21
сочинен Мухамадом Хайдаром или кем-то из его предшественников. Симптоматично, что Хафиз-и Таныш Бухари, никак не мотивированный на защиту законности правления Туглук-тимуридов (его отец был приближенным Убайдулла-хана (1533-1540), принадлежавшего к совсем другой династии - Шейбанидам), явно подчеркивает религиозный, а не генеалогический аспект идеологического противостояния тайши и хана.

Несмотря на значительные военные успехи в первой половине XV в., ойраты потерпели поражение в идеологической войне, которую они вели на несколько фронтов. Возможно, дружное неприятие соседними народами их как легитимных правителей Центральной Азии внесло свой вклад в довольно быстрое падение ойратской гегемонии. Однако то, чего не удалось достигнуть в XV в. ойратским тайши, которые пытались выступать в роли политических наследников Чингисхана, смогли в определенном смысле добиться два века спустя их потомки - создатели Джунгарского ханства, выступавшие уже иод знаменами буддизма. Они избрали другой путь легитимации своей власти, основанный не на псевдогенеалогическом, а на религиозном принципе.

СПИСОК ЛИТНРЛТУРЫ

Лкимушкин О.Ф. Хронология правителей Восточной части Чагатайскою улуса (линия Туглук-Тимурхана) // Средневековый Иран: Культура, история, филология. СПб.: Наука, 2004.

Балданжанов II.Б., Ванчикова Ц.П. Cayan teuke "Белая история" монгольский историко-правовой памятник XIII-XIV вв. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2001.

Баргольд В.В. Очерк истории Семиречья // Сочинения. Т. 11(1). М.: Наука, 1963.

Барфилд Т.Дж. Опасная граница: кочевые империи и Китай (221 г. до н.э. 1757 г. н.э.) / Пер. Д.В. Рухлядсва и В.Б. Кузнецова. СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2009.

Басхаев А.Н. Ойраты. Воины Великой степи. Элиста: Джангар, 2011.

Бира III. Монгольская историография (XIII XVII вв.). М.: Наука, 1978.

Бокщанин А.А. Основатель династии Мин Чжу Юаньчжан о нравах и обязанностях наследника престола и наделяемых уделами сыновей государя // XXXVIII научная конференция "Общество и государство в Китае". М.: Восточная литература, 2008.

Бюллетень общества востоковедов. Прил. I: Лю Маоцай. Сведения о древних тюрках в средневековых китайских источниках. Пер. с нем. В.Н. Добжанского и JI.H. Ермоленко. М.: ИВ РАН, 2002.

Галдан. История, именуемая Эрдзнийн эрихз. Иссл. и пер. П.Б. Балданжапова и Ц.П. Ванчиковой. Улан-Батор Улан-Удэ: Изд-во ADMON, 2012.

Горохова Г.С. Монгольские источники о Даян-хане. М.: Наука, 1986.

Джумангалисв Т.Д. Очерк политической истории кочевников Притяньшанья с древности и до конца XVII века. Бишкек: Алтын тамга, 2007.

Жамнарано Ц.Ж. Монгольские летописи XVII века. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1936.

Золотое сказание. Пер. Г.С. Гороховой, А.Д. Цсндиной // История в трудах ученых лам. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2005.

История Золотой империи. Пер. Г.М. Розова, коммент. А.Г. Малявкина. Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 1998.

Караев O.K. Чагатайский улус. Государство Хайду. Моголистан. Образование кыргызского народа. Бишкек: Кыргызстан, 1995.

Козин С.А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. М. Л.: Изд-во АН СССР, 1941.

Кравцова М.К. Дай Цзинь // Духовная культура Китая. Энциклопедия. Т. 6. М.: Восточная литература, 2010.

Кроль Ю.Л. Отношения империи и cюнну глазами Бань Гу // Страны и народы Востока. Вып. XXXII. М.: Восточная литература, 2005.

Кукссв Д.Г. Комментированный перевод 328 цзюани "Мин ши" "Ойраты"// Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2008(1). № 2.

Кукссв Д.Г. Эсэн тайши и ойратско-китайская война 1449 г. (по данным китайских источников) // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2008(2). № 3.

Кукссв Д.Г. Военный талант Эсэна как полководца // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2010. № 1.

Лубсан Данзан. Алтан тобчи. Пер. H.II. Шастиной. М.: Наука, 1973.

Малявин В.В. Гибель древней империи. М.: Наука, 1983.

Мирза Мухаммад Хайдар. Тарих-и Рашиди. Пер. А. Урунбасва, Р.П. Джалиловой, Л.М. Епифановой. Ташкент: Фан, 1996.

стр. 22
Михаил Критовул. Историческое сочинение. Пер. Т.И. Соболь, О.Н. Николаснковой, Н.С. Евсеевой и др. // Византийские историки о падении Константинополя в 1453 году. СПб.: Алетсйя, 2014.

Муизз ал-ансаб (Прославляющее генеалогии). Ввел., пер., примеч., подг. факсимиле Ш.Х. Вохидова, указат. У.А. Утспбсргеновой // История Казахстана в персидских источниках. Т. III. Алматы: Дайк-Прссс, 2006.

Неклюдов С.Ю. Полистадиальный образ духа-хозяина, хранителя и создателя огня в монгольской мифологической традиции // Acta Orienlalia. 1992/1993. Т. 46. Fasc. 2-3.

Орлова М.Н. Язык "Алтан тобчи". М.: Наука, 1984.

Петров К.И. К истории движения киргизов на Тянь-Шань и их взаимоотношений с ойратами в XIII- XV вв. Фрунзе: Изд-во АН Киргизской ССР, 1961.

Пищулина К.А. Юго-Восточный Казахстан в середине XIV - начале XVI века (вопросы политической и социально-экономической истории). Алма-Ата: "Наука" КазССР, 1977.

Покотилов Д. История восточных монголов в период династии Мин. 1368-1644 (по китайским источникам). СПб.: Типогр. Императорской академии наук, 1893.

(Пссвдо-)Сфрандзи. Хроника. Пер. О.Н. Николаснковой, В.В. Фсдчснко// Византийские историки о падении Константинополя в 1453 году. СПб.: Алетсйя, 2014.

Санчиров В.П. Гегемония ойратов в Монголии и Эсэн-хан (1407-1455 гг.) // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2002. Вып. 17.

Санчиров В.П. Китайский император в ойратском плену: эпизоды из истории отношений Монголии послеюаньского периода с Минским Китаем // Ойраты и калмыки в истории России, Монголии и Китая. Материалы международной научной конференции. Ч. I. Элиста, 2008.

Санчиров В.П. Ойрато-китайскис отношения после "Тумуской катастрофы" 1449 г. // Восток (Oriens). 2009. № 1.

Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М.: Восточная литература, 1997.

Султанов Т.И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть. М.: ACT, 2006.

Установления о соли и чае. Пер. и коммент. Н.П. Свистуновой. М.: Наука, 1975.

Хафиз Абру. Зайл-и Джами Ат-таварих-и Рашиди. Дополнение к собранию историй Рашида. Пер. Э.Р. Талышханова. Казань: ЯЗ, 2011.

Хафиз-и Таныш ибн Мир Мухаммад Бухари. Шараф-нама-йи Шахи (Книга шахской славы). Факсимиле рукописи D 88. Пер., введ., примеч. и указат. М.А. Салахстдиновой. Ч. I. М.: Наука, 1983.

Цсндина А.Д. Монгольские летописи XVII-XIX веков: повествовательные традиции. М.: РГГУ, 2007.

Чернышев А.И. Западные монголы: междоусобицы и контакты с Китаем (со времени династии Юань до распада империи Эссня)// XVIII Научная конференция "Общество и государство в Китае". Ч. II. М.: Наука, 1987.

"Шара Туджи" - монгольская летопись XVII века. Сводный текст, пер., введ. и примеч. Н.П. Шастиной. М.Л.: Изд-во АН СССР, 1957.

Юдин В.П. Историографическая концепция автора "Тарих-и Рашиди" Мирза Мухаммад Хайдара доглата // Центральная Азия в XIV-XVIII веках глазами востоковеда. Алматы: Дайк-Прссс, 2001.

Хаадын ундэснийн эрдэнийн товч (Драгоценное сказание о происхождении ханов). Факсимиле, пер. на совр. монг. Ш. Чоймаа. Улаанбаатар: Болор Судар, 2011.

Brook Т. The Troubled Empire: China in the Yuan and Ming Dynasties. L.: The Belknap Press, 2010.

Gao Ch., Robock A., Self S., Witter J.В., Steffenson J.P., Clausen H.B., Siggaard-Andersen M.-L., Johnscn S., Maycwski P.A., Ammann C. The 1452 or 1453 A.D. Kuwac eruption signal derived from multiple ice core records: Greatest volcanic sulfate event of the past 700 years // Journal of Geophysical Research. 2006. Vol. 111.

Geschichte der Ost-Mongolen und Ihres Furstenhauses, verfasst von Ssanang Ssetsen Chungtaidschi der Ordus; aus dem Mongolischcn ubcrsctzt, und mit dem Originaltcxtc, nebst Anmcrkungcn, Erlautcrungcn und Citatcn aus andcrn uncdirtcn Originalwcrkcn hcrausgcgcbcn von Isaac Jacob Schmidt. St. Petersburg-Leipzig, 1829.

Hccr, Ph. dc. The Care-Taker Emperor: Aspects of the Imperial Institution of the Fifteenth Century as Reflected in the Political History of the Reign of Chu Chi-уй, Seventh Ruler of the Ming Dynasty (1449-1457). Leiden: Brill Academic Publishers, 1986.

Hcissig W. Die Familienund Kirchengeschichtsschreibung der Mongolen. Teil I: 16-18 Jahrhundert. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1959.

Hoffmann A. Looking to Epi: further consequences of the Kuwac eruption, Central Vanuatu, AD 1452 // Bulletin of the Indo-Pacific Prehistory Association. 2006. Vol. 26.

Hok-lam Chan. Yang Shan // Dictionary of Ming Biography, 1368-1644. Vol. II. N.Y.L.: Columbia University Press, 1976.

Hucker Ch.O. A Dictionary of Official Titles in Imperial China. Stanford: Stanford University Press, 1985.

Longfci Feng. Tumu Crisis and the Weakness of the Military System of Ming Dynasty // Asian Social Science. 2009. Vol. 5. N 6.

Monggol Borjigidobog-un teuke von Lomi (1732). Meng-ku shih-hsi-p'u. Hcrausgcgcbcn und mit Einlcitungcn verschen von Walthcr Hcissig und Charles R. Bawdcn. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1957.

Mote F.W. The T'u-mu Incident of 1449 // Chinese Ways in Warfare. Cambridge: Cambridge University Press, 1974.

стр. 23
Plummer С.Т., Curran M.A.J., van Ommen T.D., Rasmussen S.O., Moy A.D., Vance T.R., Clausen H.В., Vinther B.M., Maycwski P.A. An independently dated 2000-yr volcanic record from Law Dome, East Antarctica, including a new perspective on the dating of the 1450s CE eruption of Kuwac, Vanuatu // Climate of the Past. 2012. Vol. 8.

Rossabi M. Notes on Escn's Pride and China prejudice // Mongolia Society Bulletin. 1970. Vol. 9. N 2.

Rossabi M. Escn // Dictionary of Ming Biography, 1368-1644. Vol. I. N.Y.-L.: Columbia University Press, 1976.

Scrruys H. A Note on the "Wild Mckrid" // Monumenta Serica. 1963. Vol. 22. N 2.

Scrruys H. Hsiao-ssu: Scusc, a Chinese Loan Word in Mongol // Acta Orientalia. 1974. T. 28. N 3.

Scrruys H. The Office of Tayisi in Mongolia in the Fifteenth Century // Harvard Journal of Asiatic Studies. 1977. Vol. 37. N 2.

The Cambridge History of China: Vol. 7. The Ming Dynasty. 1368-1644. Pt. 1 / Ed. by F.W. Mote and D. Twitchctt. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Witter J.В., Self S. The Kuwac (Vanuatu) eruption of AD 1452: potential magnitude and volatile release // Bulletin of Volcanologv. 2007. Vol. 69(3).

стр. 24

Постоянный адрес данной публикации: