Захватив осенью 1917 г. власть, большевики приступили к слому старой правительственной машины, параллельно создавая новую, свою, включая судебную систему. На этом поприще им приходилось начинать "с чистого листа" и двигаться ощупью. Дело в том, что программа РСДРП, разработанная на заре существования партии, в этой части была предельно лаконична. Речь в ней шла лишь о "выборности судей народом", но ни о механизме этой выборности, ни о конструкции судебных органов вообще, ни об определении подсудности и законодательной основе их деятельности не говорилось ни слова. Дискуссия на этот счет на втором партийном съезде (1903 г.) оказалась весьма скоротечной. Предложения меньшевиков Л. П. Махновца ("Брукэра") и А. С. Локермана ("Царева") дополнить программу требованиями об уничтожении специальных судов, о равной подсудности всех граждан общему суду и об отмене смертной казни были отвергнуты большинством делегатов¹. Против голосовал и В. И. Ленин. Свой отказ выдвинуть тогда требование отмены смертной казни он спустя несколько лет так объяснил соратникам: "Нельзя протестовать только против смертной казни, иначе и мы не будем иметь права вешать их во время революции"².

Впрочем, для Ленина - адвоката по его "гражданской" специальности - проблемы суда никогда не были существенными, детали будущего судоустройства его не интересовали: при социализме "народ, масса" сами будут творить "новое революционное право", полагал он в 1906 году³. По свидетельству наркома юстиции П. И. Стучки, и после Октября в Ленине очень "мало сидел юрист": "Он, так тщательно и мастерски редактируя декреты и обладая феноменальной памятью, ни памяти, ни понимания не обнаруживал по отношению к чисто "юридическим" делам"⁴. По логике Ленина, пролетарский суд должен был представлять собой "очень простую", сугубо карательную машину, направленную на "подавление эксплуататоров" - незначительной части населения; трудящиеся же, по его мнению, были и сами в состоянии привыкнуть к соблюдению элементарных норм общежития. Исходя из этих общих представлений, в первое время после взятия власти большевики уповали главным образом на "революционное правосознание трудящихся масс", полагая, что именно оно, а не какие-либо (тем более старые) писаные правовые нормы и судебные учреждения с их дипломиро-

Павлов Дмитрий Борисович - доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой истории России и права Московского государственного института радиотехники, электроники и автоматики.

стр. 3

ванными юристами позволит возвести новое судебное здание. Эти же идеи проводил глава Наркомпроса А. В. Луначарский в статье "Революция и суд", которая была опубликована "Правдой" 1 декабря 1917 г.: "Долой суды-мумии, алтари умершего права, долой судей-банкиров... Да здравствует народ, создающий в своих кипящих, бродящих как молодое вино судах, право новое - справедливость для всех!".

Первое время большевистские вожди, похоже, были искренне убеждены, что, как утверждал Ленин на VII съезде РКП(б) в марте 1918 г., "наша революция не случайность, не продукт решения нашей партии", а революция подлинно "народная"⁵, отвечающая интересам большинства населения. Вскоре, однако, с этой иллюзией пришлось расстаться, и насаждение новых порядков, в том числе в судебной сфере, приобрело насильственные формы. Соответственно, была отброшена прежняя идея о демократически избранном едином народном суде, рассматривающем в качестве суда первой инстанции все без исключения уголовные и гражданские дела. Старая формула партийной программы о "выборности судей народом" подверглась коренному пересмотру. "Взяв всю власть в свои руки и упразднив без остатка органы буржуазного господства - суды прежнего устройства, пролетарская демократия вместо формулы буржуазной демократии "выборность судей народом" выдвинула классовый лозунг "выборность судей из трудящихся только трудящимися" и провела его во всей организации суда", - говорилось в новой программе РКП(б), принятой в 1919 году. "РКП, отстаивая дальнейшее развитие суда по тому же пути, - указывалось в ней, - должна стремиться к тому, чтобы все трудящееся население поголовно привлекалось к отправлению судейских обязанностей и чтобы система наказаний была окончательно заменена системой мер воспитательного характера"⁶. Лозунги такого рода не превратились в реальность. На практике избрание судей оказалось доверенным далеко не всем трудящимся, а только их "авангарду" в лице Советов, контролируемых правящей партией, а вершение самого правосудия (да и то лишь на уровне прежнего мирового суда) - членам самой этой партии. Что же касается общего характера судебно-карательной политики новой власти, то, по верному замечанию А. Н. Потресова, большевистский режим "напряженностью деспотизма" превзошел все европейские монархии XIX века⁷.

22 ноября 1917 г. Ленин подписал наскоро составленный декрет, смысл которого заключался в полном уничтожении всего прежнего правового строя⁸. "Наш проект Декрета N 1 о суде, - вспоминал Стучка, - встретил во Владимире Ильиче восторженного сторонника. Суть декрета заключалась в двух положениях: 1) разогнать старый суд и 2) отменить все старые законы"⁹. Декрет упразднял институты судебных следователей, прокурорского надзора, присяжной и частной адвокатуры. Институт мировых судей "приостанавливался", но сами мировые судьи получили право превращаться в "местных", избираемых местными же советами. На рассмотрение этих вновь образуемых судебных органов передавались гражданские дела "ценой до 3000 руб.", а также уголовные, "если обвиняемому угрожает наказание не свыше двух лет лишения свободы". Приговоры и решения местных судов декрет объявлял окончательными и не подлежащими обжалованию в апелляционном порядке. Фактически, по своей подсудности и внутреннему устройству вся вновь созданная городская местная юстиция попросту копировала старую мировую. "Местному народному суду подсудны все преступления и проступки, предусмотренные Уставом о наказаниях, нал[агаемых] мир[овыми] судьями", - говорилось во Временной инструкции по организации и действию местных народных судов, утвержденной президиумом Моссовета летом 1918 года. В первой половине этого года в Москве действовало 56 "местных народных судей" - ровно столько, сколько в ней прежде было мировых, причем в служебном помещении ("камере") каждого, как и раньше, находилось по одному секретарю с помощником и одному "машинисту" с курьером. Общее количество местных судей советской России также почти совпадало с числом прежних участковых мировых (1400 и 1382, соответственно).

стр. 4

Совсем иначе обстояло дело с законодательной базой деятельности этого старо-нового суда. Судить ему надлежало "именем Российской Федеративной Советской Республики" и при этом в своих решениях и приговорах руководствоваться законами "свергнутых правительств", но лишь "постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию". Если верить Стучке, последняя формула была изобретена самим Лениным, который в примечании к этой статье декрета специально разъяснил, что "отмененными признаются все законы, противоречащие декретам ЦИК, Рабочего и крестьянского правительства, а также программам-минимум РСДРП и партии левых социалистов-революционеров"¹⁰. Декрет о суде N 2, изданный в марте 1918 г., содержал на этот счет следующее характерное уточнение: "Судопроизводство как по гражданским, так и по уголовным делам происходит по правилам судебных уставов 1864 г. постольку, поскольку таковые не отменены декретами ЦИК Советов и Совнаркома и не противоречат правосознанию трудящихся классов". Наконец, Положение о едином народном суде, принятое ВЦИК 30 ноября 1918 г., уже прямо запрещало судьям ссылаться в своих приговорах и решениях "на законы свергнутых правительств"¹¹. В общем, как признавал позднее Стучка, "после Октября наше первое выступление правового характера заключалось в создании пролетарского суда без буржуазного права, но и без пролетарского"¹², то есть без какого-либо права вообще.

Но главное новшество содержала последняя (8-я) статья Декрета о суде N 1. Она объявляла о создании "рабочих и крестьянских революционных трибуналов" - "для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц". Трибуналы имели в своем составе председателя и шесть "очередных заседателей", избираемых губернскими и городскими советами. Правда, в ревтрибуналах, этих, по выражению Я. А. Бермана (первого председателя Московского ревтрибунала), "исключительных судах, рассчитанных, главным образом, на расправу с политическими врагами", институт заседателей не прижился и, как "пережиток буржуазно-демократических принципов", был окончательно упразднен летом 1919 года ¹³. Эта мера нисколько не помешала официальной пропаганде в дальнейшем мотивировать "подлинно народный" характер всей новой судебной системы ссылками именно на участие в судебном процессе "народных заседателей" в качестве "временных народных судей".

О том, почему вновь созданным чрезвычайным органам "революционной расправы" было присвоено название "революционных трибуналов", официальные советские источники умалчивают. Очевидец, И. А. Бунин, высказал на этот счет следующее предположение: "Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови, что, благодаря им, даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего в обычное время, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое во время, называемое революционным"¹⁴.

Параллельно с начатым, таким образом, "социалистическим созиданием" шла ликвидация старой судебной системы. Первым было упразднено Министерство юстиции, чиновники которого вместе со служащими других центральных ведомств отказались признать новую власть. В середине ноября 1917 г. нарком юстиции объявил об увольнении всех высших служащих министерства, предложив остальным немедленно приступить к работе под угрозой локаута, но, по признанию Стучки, "за исключением 3 - 4 человек" на службу никто не явился¹⁵. В итоге новое центральное судебное ведомство пришлось создавать с нуля и его вчерне удалось сконструировать только ко второй половине декабря 1917 года. Ликвидацию прочих столичных судеб-

стр. 5

ных установлений провел бывший помощник присяжного поверенного, большевик Гуго Дамберг, который действовал по заданию сначала Петроградского ВРК, а затем исполкома Петросовета. Начав в ноябре, к первым числам февраля 1918 г. отряд красногвардейцев под его командой ликвидировал дела, закрыл и распустил Сенат, петроградские судебную палату, окружной суд и другие столичные судебные учреждения, которые, по официальной версии, занимались саботажем "в особой форме" - "продолжали работу вопреки декрету"¹⁶. К весне Дамберг ликвидировал еще остававшиеся камеры следователей и городские органы прокуратуры. Недолго прослужив затем в петроградской "Коллегии правозаступников", в июне 1918 г. Дамберг перебрался в Москву, где сразу был зачислен следователем в политический отдел следственной комиссии ревтрибунала¹⁷.

Органы местного городского суда после череды реорганизаций обрели более или менее законченные очертания в конце 1918 г., получив наименование "единого народного суда" с Советом народных судей во главе его и в качестве кассационной инстанции. Положение от 30 ноября 1918 г. устанавливало, что "народному суду в пределах района подсудны все уголовные дела о преступлениях и проступках, споры об имущественных и личных правах и интересах, а также все дела, отнесенные к ведению суда в порядке бесспорного производства"¹⁸. Поскольку учреждение этого суда не сопровождалось не только упразднением ревтрибуналов и ЧК, но даже минимальным сокращением их полномочий, называть его "единым" было большим лукавством. Провозглашенное "единство" народного суда выражалось лишь в его универсальности - готовности в качестве суда первой инстанции рассматривать незначительные уголовные и гражданские дела, но только в тех пределах, которые допускались ревтрибуналами и ЧК.

В триаде ЧК - ревтрибунал - народный суд последний институт был наименее авторитетным и влиятельным, фактически, с самого начала это был суд "по маловажным делам"¹⁹. То, что народные суды систематически оттеснялись "на второй план", публично признавали руководители московских и других региональных органов юстиции: они были "пустым местом", "их не замечали, не придавали им значения. Более того, их обходили, всякими правдами и неправдами, в обход всех декретов мало-мальски серьезные дела изымали из народных судов и передавали р[ев]тр[ибуналам]"; именно этим последним, по признанию Бермана, власть отдавала "все доверие и все симпатии"²⁰. Таким образом, ревтрибуналы, тесно сотрудничавшие с органами ЧК, вместе с ними превратились в основное звено всей большевистской судебно-карательной системы.

Так ликвидировалась старая, создавалась и начинала функционировать новая судебная система в столицах. Как всегда, на местах все было проще, грубее, циничнее. Вот, к примеру, как, по описанию очевидца, происходило утверждение "народного" суда в Таганроге после взятия города большевиками 20 января 1918 г.: "21 января в здание местного окружного суда ворвалась толпа человек в 25 вооруженных с ног до головы пьяных красногвардейцев, разгромила несколько комнат.., а оттуда устремилась в помещение архива, откуда, вынеся свыше 20000 уголовных и гражданских дел, устроила во дворе суда три больших костра, на которых в течение нескольких часов с гиканьем и свистом жгла все эти дела. Из отрывочных замечаний отдельных лиц этой банды о том, что необходимо уничтожить все дела для того, чтобы не осталось никаких следов о прежней судимости тех, кто ныне является "защитником народа" и "борцами за свободу"... можно с несомненностью заключить, что в толпе этой было много таких.., которые ранее судились за убийства, разбои и грабежи... 31 января в суд явился в сопровождении вооруженного отряда молодой человек, одетый в рабочую куртку.., который заявил председателю суда, что прежний окружной суд, в силу декрета Совета народных комиссаров, считается упраздненным, а все служащие увольняются от своих должностей и что вместо окружного суда будет действовать народный суд с выборными судьями из рабочих. Так... водворился народный суд с судь-

стр. 6

ями без всякого образования и опыта, судившими не по законам, а по "революционной совести". Публика сидела в заседаниях этого учреждения в шапках, щелкая подсолнухи и гогоча от смеха над "остроумными замечаниями судей по адресу буржуев". По распоряжению комиссара суда были распроданы на оберточную бумагу драгоценные во всех отношениях хранившийся в суде архив бывшего коммерческого суда и почти весь архив уголовных дел окружного суда в числе до 48000 дел. Хранившиеся же в кассе суда ценные вещественные доказательства в виде золотых и серебряных вещей были распроданы путем аукциона, причем покупателями этих вещей явились народные судьи и красногвардейцы"²¹.

Местные ревтрибуналы наводили на население ужас не меньший, чем ЧК. "Смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные, старики, старухи, дети, - докладывал в Москве эмиссар ВЦИКа после посещения в 1919 г. станицы Урюпинской Хоперского округа. - ...Расстреливали по подозрению в спекуляции, шпионстве. Достаточно было ненормальному в психическом отношении [председателю ревтрибунала] Демкину во время заседания трибунала заявить, что ему подсудимый известен как контрреволюционер, чтобы трибунал, не имея никаких других данных, приговаривал человека к расстрелу... Расстрелы производились часто днем на глазах у всей станицы по 30 - 40 человек сразу, причем осужденных с издевательствами, гиканьем, криками вели к месту расстрела", где перед казнью у всех на виду раздевали донага²².

В Екатеринославе, в который Красная армия вторично вступила в начале 1919 г., процесс становления органов "революционной расправы" проходил иначе и уже много ближе к столичному. Сначала, рассказывает екатеринославский издатель и журналист З. Ю. Арбатов, "специальные агенты большевиков распускали успокаивающие слухи о том, что теперь Чека уже уничтожена, против частной собственности нет прежних гонений, и даже будет особым декретом разрешена свободная торговля... Никаких расстрелов, никаких самочинных арестов, никаких реквизиций, а все будет основано "на трезвом пролетарском сознании и на революционной совести". Эти новые юридические термины нам были не совсем понятны; но вскоре был объявлен учет всех лиц с юридическим образованием для создания кадра служителей красного правосудия... И действительно: созданный вскоре революционный трибунал имел около пятнадцати бывших присяжных поверенных, поставленных большевиками на посты общественных обвинителей, по-прежнему - прокуроров, общественных защитников и народных судей. Последние несли обязанности городских судей". Иначе формировалось само ядро революционного трибунала: "Суд, ведущий процесс и выносящий приговор, каждый раз особо назначался из партии по указаниям губернского партийного комитета из коммунистов, соответственно важности предполагавшегося к слушанию дела. Хотя Чеки на первых порах и не было, исполком доставлял материал для революционного трибунала, и юристы окунулись в допросы, дознания; составляли протоколы и по отдельным делам подошли к моменту необходимости составления обвинительных актов. В тех случаях, когда разрабатывался чисто уголовный материал, юристы кое-как обходились без ссылок на те или иные статьи Уголовного уложения, но когда все чаще и чаще стали выплывать обвинения политического характера, с точки зрения юриста не имевшие под собой никаких обвинительных опор, работа юристов стала усложняться, и впервые пред ними во всю свою необъятную ширину выросло "революционное правосознание" и в полном очаровании выявилась "революционная совесть". Такие дела сводились к тому, что юристы, работая над производством предварительного следствия, приближались к последнему, до составления обвинительного акта, допросу обвиняемого, и к этому времени обвиняемый исчезал. На официальные требования юристов о приводе обвиняемого для допроса начальники тюрем отвечали, что такой подследственный у них не числится, а когда после длительных скитаний бумажка с номером направлялась в отдел управления исполкома... из исполкома рево-

стр. 7

люционному трибуналу предлагалось по телефонограмме дело производством прекратить за смертью подследственного... Тогда юристы обратились к постоянному председателю трибунала коммунисту Обуховскому, заявив, что случаи исчезновения подследственных с каждым днем учащаются и что о тайных расстрелах открыто все говорят. На это Обуховский спокойно возразил, что поскольку юрист получает бумажку с предложением дело прекратить за смертью подследственного, юристу остается только бумажку приобщить к делу и, составив соответственное письменное заключение, дело прекратить. Если же случаи таких со стороны юристов заявлений к нему, Обуховскому, повторятся, то он, стоя на страже пролетарского правосудия, будет вынужден проверить дореволюционную деятельность работающих с ним юристов. Юристам пришлось отступить, и поступавшие бумажки о смерти обвиняемого молча подшивались к делу".

Вскоре в просторном здании в центре Екатеринослава утвердилась ЧК, продолжает тот же мемуарист, и юристы - работники ревтрибунала "стали лицом к лицу с таким положением: либо очутиться самим в "подвале", либо по-прежнему работать в трибуналах... Вместо ранее приходивших бумажек о смерти подследственного юристы ничего не получали, а случайно узнавали, что по делу, по которому у них производится предварительное следствие... Чека производит свое особое следствие, и, когда трибунал посылал вызов в тюрьму для того или иного подсудимого к слушанию его дела, тюрьма этого подсудимого не выпускала, сообщая трибуналу, что этот подсудимый числится за Чекой, а с течением времени обреченный переводился в собственную тюрьму Чеки, откуда никакая сила мира не могла бы его вытащить. И над населением снова тяжелым кошмаром навис весь ужас красной власти". Трибунал был создан большевиками больше для видимости, чем для отправления советского правосудия, заключал Арбатов, "юристы, работавшие в трибунале, убедились в том, что фактически их работа сводится, так сказать, к ловкому втиранию очков населению и что многие дела, бывшие в производстве трибунала по указаниям исполкома или партийного комитета, захватывались чекистами, и подсудимые втихомолку, без внешней процессуальной помпы, расстреливались в подвалах Чека. В тех же случаях, когда по тем или иным положениям дело все же оставалось в трибунале, партийный комитет назначал в судьи чекистов, которые выносили безапелляционный приговор даже тогда, когда по существу не было никакого обвинения"²³.

Совершенно такой же была картина с организацией всего нового судопроизводства, разделением полномочий и реальными правами, функциями и порядком рассмотрения дел в Московском ревтрибунале (МРТ) и МЧК, с той только разницей, что бывшие присяжные поверенные к работе в МРТ допускались лишь в исключительных случаях. Как и в екатеринославском ревтрибунале, "контрреволюционные" дела, изредка попадавшие в московские народные суды, расследовали не судьи, а специально командированные чекисты, заключения которых и предрешали судебный приговор.

Так Россия вступила в эпоху "декретно-постановленческого" права (первые советские УК и УПК появились только в 1922 - 1923 гг.) и разнообразных трибунальных и иных чрезвычайных судов, все разновидности которых, несмотря на их обилие, фактически назначались и жестко контролировались партийно-советской номенклатурой и судили на основе партийного заказа, именуемого "революционным правосознанием" или "пролетарской совестью". Важнейшей чертой "пролетарской демократии" и предметом своей особой гордости большевики считали установленное ими единство законодательной, исполнительной и судебной власти, как и отмену прежних правовых норм. "Принцип разделения власти для нас, - сообщал Стучка, - ...имеет только значение технического разделения труда. Власть, в данном случае Советская, естественно, должна быть единой властью, включающей в себя и законодательную, и исполнительную, и, наконец, судебную"²⁴. Неудивительно поэтому, что Декрет о суде N 1, говоривший о суде как о самостоятельном органе, вовсе не имел в виду учреждения какой-то особой ветви власти; пер-

стр. 8

вая советская Конституция 1918 г. также рассматривала судебные учреждения лишь как составную часть Наркомата юстиции.

Достигнутое единство властей олицетворялось в "совместительстве", которое широко практиковалось в партийно-советских сферах высшего и среднего звена, причем в самых неожиданных, иногда просто немыслимых сочетаниях. В. А. Аванесов, например, будучи секретарем президиума высшего законодательного органа республики (ВЦИК), одновременно входил в состав коллегии ВЧК, где, по свидетельству своего ближайшего сотрудника, коменданта Кремля матроса П. Д. Малькова, "работал чуть не каждую ночь"; председатель реввоентрибунала К. Х. Данишевский в августе 1920 г. одновременно возглавил советскую мирную делегацию на переговорах с Польшей и т.д. Аналогичная практика в самих судебных учреждениях приводила к тому, что одни и те же люди и в одно и то же время зачастую выполняли функции обвинителей, судей и деятелей кассационных инстанций. Например, Данишевский руководство реввоентрибуналом совмещал с членством в кассационном отделе ВЦИК; вместе с ним в этом высшем кассационном органе страны и также без отрыва от основной работы трудились П. А. Красиков и Н. В. Крыленко; малограмотного рабочего И. А. Смирнова, руководителя МРТ, а затем председателя московского Совета народных судей, не имевшего никакой юридической подготовки, в течение лета 1922 г. ЦК РКП дважды командировал в Петроград в качестве государственного обвинителя Верховного трибунала при ВЦИК, в первый раз - по делу "петроградских попов" (имеется в виду процесс над 86 священнослужителями во главе с митрополитом Петроградским Вениамином; итог - 10 смертных приговоров), а во второй - по делу "эстонских шпионов"²⁵; на проходившем в те же месяцы, но уже в Москве, процессе над группой руководителей эсеровской партии, которых судил тот же Верховный трибунал, Крыленко в одно и то же время выступал и государственным обвинителем, и председателем коллегии самого этого трибунала.

Новое "правосудие" было основано на отсутствии каких бы то ни было критериев того, является ли деяние, за совершение которого лицо предано суду, преступным или нет. Судья решал этот вопрос самостоятельно, руководствуясь собственным "революционным правосознанием". Другая отличительная особенность "пролетарского" суда заключалась в том, что было совершенно не обязательно выяснение того, виновен ли представший перед судом. Достаточно было установить наличие одного лишь деяния и, оценив его опасность для "данной системы общественных отношений" и руководствуясь "задачами текущего момента", назначить наказание. Третьей характерной чертой этого "правосудия" являлось отсутствие каких-либо "лишних" формальностей, что рассматривалось как огромное завоевание нового строя. Одна из инструкций 1918 г. прямо требовала от ревтрибуналов устранить "декоративную сторону" судебного процесса. Очевидно, что суду, основанному на таких принципах, заключает В. А. Буков, профессиональный юрист был не только не нужен, но даже противопоказан. "Нет особой нужды в старых опытных юристах, - говорили делегаты одного из первых съездов комиссаров юстиции Московской губернии в 1918 г., - ...они каждый декрет истолковывают по-своему, по-юридическому... У них опыт для старых судов, для новых они не годны". Не менее колоритно здесь же была разрешена проблема состязательности судебного процесса: "Для негодяя защитник не нужен, а для честного не нужно и прокурора"²⁶.

На долгие годы в России оказались лишними такие принципы цивилизованного правосудия, как гласность основанного на законе судопроизводства, равенство всех перед законом, профессионализм, надпартийность, несменяемость судей и их независимость от исполнительной власти; суд "правый, милостивый и равный" образца 1864 г., как и действительная состязательность судебного процесса, оказались повсеместно деформированы. Появление в зале советского суда (причем далеко не всякого) зависимой от власти, декоративной фигуры "народного заседателя" стало жалкой карикатурой на принцип участия общественности в его отправлении. В судебной сфере та часть стра-

стр. 9

ны, которая находилась под контролем большевиков, оказалась, таким образом, отброшена на столетия назад. Собственно судебные учреждения продолжали действовать короткое время лишь на территориях, занятых белыми, да и то в сильно усеченном виде.

Новая судебная практика оказалась насквозь пропитанной карательным духом; она основывалась даже не на классовом принципе, вообще не на принципе, а на том или ином толковании "революционной целесообразности". В мае 1919 г., заслушав отчет о работе МРТ, президиум Моссовета одобрил его деятельность и в своей резолюции подчеркнул, что трибунал по-прежнему "должен быть беспощаден в борьбе с врагами советской власти и вместе с тем внимательно относиться к проступкам трудовых элементов, всячески ограждая их интересы"²⁷. Действительно, ревтрибунал выносил свирепые приговоры тем, кого в данный момент по указанию из Кремля следовало считать "врагом советской власти"; обстоятельства каждого данного дела играли при этом второстепенную роль.

В первые годы, в полном соответствии с ленинским лозунгом "беспощадной расправы с богатыми и их прихлебателями, буржуазными интеллигентами при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества"²⁸, особенно жестокие вердикты доставались представителям образованного общества вообще и научно-технической интеллигенции в частности. В июне 1919 г. бывшего владельца московской Прохоровской мануфактуры Московский ревтрибунал приговорил "к принудительным общественным работам до окончания гражданской войны с лишением свободы" за то, что, "потакая воле рабочих", Н. И. Прохоров распорядился отпускать им товары с заводского склада по фабричной цене. Но ведь бывший фабрикант стремился облегчить участь рабочих и личных выгод не преследовал. Из сложившейся щекотливой ситуации трибунал нашел выход в лингвистическом ухищрении: Прохорову была инкриминирована "дезорганизация тыла, вызывающая раскол среди рабочих и компрометирующая в их глазах советскую власть"²⁹. В июле 1920 г. тот же ревтрибунал вынес расстрельный вердикт с полной конфискацией имущества инженерам - руководителям Климовского завода, а на просьбу ВСНХ отложить приведение казни в исполнение разразился гневной филиппикой, вполне раскрывающей истинный характер совершенного "преступления" и смысл только что вынесенного приговора. "В тот момент, когда на глазах рабочих... переносящих всю тяжесть великих страданий героической борьбы с врагами Рабоче-Крестьянской власти как на фронте, так и в тылу, - писал в президиум Моссовета председатель МРТ Смирнов, - эти предатели рабочих, поставленные как специалисты Высшим советом народного хозяйства для поднятия промышленности, самым бесстыдным образом справляют пасху стоимостью свыше полумиллиона рублей... Чтобы раз навсегда в корне пресечь подобную уголовщину и отнять охоту у этих неглупых людей на полмиллионные пасхи (в 1920 г. на полмиллиона "неглупые люди" едва ли могли даже скромно отобедать. - Д. П.) и надежду, к которой они так привыкли, что мол, если они и попадут в этот ужасный для них трибунал, то нас, как спецов, все равно выручат; поэтому у трибунала только один путь борьбы с подобными хищниками народного достояния - беспощадное уничтожение. Пусть подобные им... не забывают, что в пролетарской Республике есть Суд, учрежденный Рабоче-Крестьянской революцией - суд беспощадный для всех врагов пролетариата"³⁰.

Митинговые формулировки действующего законодательства и при этом отсутствие Уголовного кодекса давали судебно-карательным органам возможность, с одной стороны, освобождать от ответственности любого преступника, а с другой - выносить обвинительные приговоры любой тяжести, с любой пришедшей в голову формулировкой, на любой срок и в отношении кого угодно. Такое положение создавалось намеренно. Фактически, именно эту цель преследовал законодатель, когда в ноябрьском 1918 г. Положении о едином народном суде записал: "Народный суд имеет право по своему убеждению определять меру наказания, а также постановить приговор об услов-

стр. 10

ном или полном освобождении обвиняемого от всякого наказания. В тех случаях, когда в декрете установлено наказание не ниже известной нормы, народный суд вправе уменьшить наказание или совсем освободить от него, только мотивировав основания смягчения приговора"³¹. Эта (N 23) и следующая статьи ноябрьского Положения (в последней указывалось, что "народный суд не стеснен никакими формальными доказательствами, и от него зависит по обстоятельствам дела допустить те или иные доказательства") давали судам формальное основание в нужных для власти случаях выносить оправдательные приговоры. Зато тех, кого по самым разнообразным "условиям момента" требовалось наказать, карали беспощадно. Особенно жестокими и бездоказательными приговорами отличались ЧК и ревтрибуналы.

"В анкетных карточках в рассмотренных делах в графе "за что осужден", - докладывал результаты своего знакомства с бумагами арестантов председатель московской Комиссии по проведению амнистии в ноябре 1920 г., - встречались самые разнообразные ответы в количестве до 105... Там кроме обычных современных преступлений, как спекуляция, контрреволюция, взяточничество, бандитизм, кража, преступление по должности, дезертирство... встречаются такие ответы: "за болтливость", "за убеждение", "за родственников, находящихся у белых" (арестована вся крестьянская семья Семеновых в возрасте от 12 до 70 лет в количестве 8 человек Вятской губЧК до конца гражданской войны), "за критику Советской власти", "за распространение слухов о наступлении на Кремль", "как подозрительный элемент", "неблагонадежный в политическом отношении", "за пьянство" (до конца гражданской войны), "за проституцию", "как праздношатающийся", "за участие в Союзе русского народа в 1905 году", "как кадеты", "за прежнюю службу", "за нахождение в прифронтовой полосе", "за распространение ложных слухов" и т.д. Размеры кары были так же разнообразны, как и наименование преступлений, и сроки отбывания наказания определялись: в 3 мес., 6 мес., год, два, три, пять, десять, 15, 20 лет, до совершеннолетия, до выяснения политической физиономии, без срока, до конца польской войны, до окончания гражданской войны, до ратификации мирного договора с Польшей, до ликвидации Западного фронта, до заключения мира с Эстонией, до укрепления Советской власти"³². При этом каждый десятый московский арестант, потенциальный объект применения амнистии, содержался под стражей даже без такого "приговора" и фиксированного срока заключения.

Несмотря на требуемое Моссоветом "внимательное отношение к проступкам трудовых элементов", в 1920 г. почти 40% обитателей московских мест заключения были выходцами из социальных низов - рабочими, крестьянами-землепашцами и ремесленниками (соответственно, 9,5, 11,4 и 18,6%), и только 16,8% - интеллигентами и бывшими чиновниками. В 1921 г. среди четырех тысяч заключенных столичных концлагерей числилось более двух тысяч мещан и крестьян, 80 бывших дворян, купцов и лиц духовного звания и 48 несовершеннолетних; из них более 1800 человек - без указания срока, даже не считая тех двухсот, которые были приговорены к заключению "до конца гражданской войны"³³. Пролетарское происхождение могло заметно облегчить участь подсудимого только в сочетании с его личными заслугами перед властью, причем заслугами особого рода. Рабочий или крестьянин, виновный в тяжком уголовном преступлении, имел хорошие шансы уйти от наказания, если имел на счету непосредственное участие в казнях "врагов", в подавлении "контрреволюционных мятежей" либо деятельно сотрудничал с органами ЧК.

Принцип "революционной целесообразности" оставался в силе и после принятия первого советского Уголовного кодекса. В 1922 г. в Верховный трибунал при ВЦИК в массовом порядке стали поступать запросы от местных революционных трибуналов относительно того, можно ли в новых условиях продолжать расстреливать беременных женщин. Обсудив этот вопрос на пленуме, Верховный трибунал разъяснил: хотя "в действующем УК нет определенного запрещения подвергать беременных высшей мере наказания",

стр. 11

эта кара может быть допущена "в исключительных случаях" - как мера, "диктуемая требованиями данного момента"; а поскольку в условиях данного момента расстреливать их "не имеет никакого здравого смысла", следует "беременным заменять расстрел следующей мерой наказания"³⁴. Председатель Центральной контрольной комиссии РКП(б) А. А. Сольц весной 1922 г. наставлял делегатов XI партийного съезда по вопросу о мздоимстве: "Если какого-нибудь товарища смущает - можно ли в данном случае дать взятку или нет, он должен пойти в организацию и спросить - как ему поступить в данном случае, и вообще, взятку-то дай и устрой так, чтобы тот, который получил эту взятку, получил бы и соответствующее возмездие... Это вопрос целесообразности... этики это не касается"³⁵. Так рассуждал старый (с 1898 г.) большевик, крупный партийный работник, который на протяжении 1920-х годов являлся верховным партийным куратором всей советской судебной сферы. То, что ЦКК, таким образом, толкала партийцев на уголовное преступление и грубое нарушение ленинского декрета 1918 г. "О взяточничестве", не привлекло ничьего внимания - не исключая и самого Ленина. Призывы к работникам суда и прокуратуры не ставить "формальную законность выше политической линии" звучали в центральной советской печати и позднее, особенно в периоды очередных "обострений классовой борьбы", например, в 1930 г. в ходе "сплошной коллективизации".

Трибунальное законодательство, развивавшееся параллельно с общесудебным, отмечено обилием декретов и, как следствие, нечеткостью и неразберихой. 21 декабря 1917 г. петроградская "Газета Временного рабочего и крестьянского правительства" опубликовала за подписью первого наркома юстиции левого эсера И. З. Штейнберга развернутую "Инструкцию революционному трибуналу", но 4 мая 1918 г. появился ленинский декрет "О революционных трибуналах" - "во изменение и дополнение" декабрьской инструкции. Упразднялись ревтрибуналы в мелких населенных пунктах и в гарнизонах, предписывалось сохранить их лишь в столицах, губернских городах, на крупных узловых станциях и в промышленных центрах. Теперь на трибуналы, помимо дел политических, возлагались также дела "по борьбе с погромами, взяточничеством, подлогами, неправомерным использованием советских документов, хулиганством и шпионажем", а все дела общеуголовного характера надлежало передавать в "судебные учреждения".

По смыслу этого декрета выходило, что законодатель не считает ревтрибуналы судебными учреждениями. Взгляд на них как на внесудебный орган, действительно, существовал и, по словам начальника отдела юстиции Моссовета А. Я. Эстрина, эту точку зрения разделяли "многие ответственнейшие товарищи" (сам тогдашний руководитель московской юстиции считал такие взгляды "теоретическим недоразумением"). Наркомы юстиции Стучка и Д. И. Курский признавали, что ревтрибунал "не есть суд над политическими преступниками", но "особая организация борьбы против контрреволюционных сил". Их украинский коллега А. И. Хмельницкий находил много общего между советскими ревтрибуналами и царскими военно-полевыми судами и подчеркивал, что они должны руководствоваться "принципом революционного утилитаризма", а не "узким критерием юриста". С наиболее радикальными характеристиками чрезвычайного "правосудия" выступил Данишевский: трибунал, по его мнению, это орган "смертельной борьбы", "орган уничтожения, изоляции, обезвреживания и терроризирования врагов рабоче-крестьянского отечества"; отсюда, заключал он, смертные приговоры, вынесенные трибуналом, не могут "считаться наказанием. Это просто физическое уничтожение врага рабочего класса"³⁶.

В промежутке между декабрьской (1917 г.) инструкцией и майским (1918 г.) декретом правительство издало ряд актов относительно мер наказания, которые были уполномочены налагать ревтрибуналы. Новогодним "подарком" гражданам к 1918 г. стало очередное постановление Совнаркома по судебной части, написанное Лениным. Трибуналы получили право приговаривать "саботажников", "грозящих вызвать безработицу и голод", к "прину-

стр. 12

дительным работам на рудники"³⁷. В дальнейшем и подсудность, и меры наказания, к которым могли приговаривать чрезвычайные судебные учреждения, были значительно расширены и, фактически, определялись по усмотрению самих ревтрибуналов. 16 июня 1918 г. "Известия" опубликовали постановление Наркомюста об отмене "всех доныне изданных" декретов и циркуляров о ревтрибуналах. "Революционные трибуналы в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и пр., - устанавливала ст. 2 постановления, - не связаны никакими ограничениями, за исключением тех случаев, когда в законе определена мера в выражениях: "не ниже" такого-то наказания"³⁸ (другими словами, наказание дозволялось только ужесточать). "Вызов или невызов свидетелей, равно как допущение или недопущение защиты и обвинения при рассмотрении дела, зависит от трибунала, - говорилось в февральском 1919 г. постановлении ВЦИК. - Трибуналы ничем не связаны в определении меры наказания. Приговоры трибунала не подлежат обжалованию в апелляционном порядке"³⁹.

Результатом ряда постановлений и положений (коллегии ревтрибуналов от 30 октября 1918 г., ВЦИК от 12 апреля 1919 г. и 18 марта 1920 г. и др.) к 1920 г. сфера подсудности ревтрибуналов стала практически неограниченной, поскольку ВЦИК наделил их правом принимать к рассмотрению дела о "всяких" деяниях по признаку "опасности для РСФСР или порядков, в ней установленных"⁴⁰. Президиум ревтрибунала в распорядительных заседаниях решал вопросы не только о подсудности данного дела кому бы то ни было, но и о времени, публичном или закрытом порядке его слушания, приглашении или неучастии в процессе защиты и обвинения, применении амнистии к данному обвиняемому, причем все это - закрытым образом и без проволочек. Типичный протокол распорядительного заседания президиума МРТ тех лет выглядел так:

"Рассмотрено: Д[ело] N 403 Козырева и др.

Постановлено: Направить в народный суд.

...Рассмотрено: Д. N 429 Макарова и др.

Постановлено: Переслать в губернский московский револ. трибунал.

...Рассмотрено: Д. N 3323 Емельянова, Бредиса и др.

Постановлено: Дело прекратить и сдать в архив.

...Рассмотрено: Д. N 143 Троицкого Василия Николаевича.

Постановлено: Дело к слушанию назначить на 22 апреля в 10 ч. утра под председательством тов. Янышева без защиты и обвинения.

...Рассмотрено: Д. N 237 Сухотина В. А. и др.

Постановлено: Назначить на 25 апреля 19 г. в 2 ч. дня под председательством тов. Петерса без защиты и обвинителя.

Рассмотрено: Д. N 85 Зеленева, Хомякова и др.

Постановлено: Амнистию не применять - отклонить..." ⁴¹ - и таким же образом еще несколько десятков дел в один день.

Порядок кассации приговоров ревтрибуналов впервые был определен постановлением ВЦИК 11 июня 1918 года. Ранее обжаловать его решения можно было только у председателя ревтрибунала, теперь эта функция оказалась возложена на кассационный отдел при ВЦИК, вскоре переименованный в Кассационный же трибунал. Все руководители этого кассационного органа назначались: председатель - Совнаркомом, а два постоянных члена - коллегией Наркомюста и самим ВЦИКом. Кассационные жалобы вновь учреждаемый орган должен был рассматривать в двухнедельный срок, причем поводом для отмены приговора могло стать лишь нарушение трибуналом правил о подсудности и "установленных форм судопроизводства", а также вынесение им "явно несправедливого приговора". Последнее обстоятельство члены Кассационного трибунала должны были выявлять самостоятельно, опять-таки опираясь на собственное "классовое чутье".

Впрочем, этот кассационный орган во многом был декоративным. Во-первых, по причине широко развитого "совместительства", о котором говорилось выше, а во-вторых, потому, что ревтрибуналы были вольны игнори-

стр. 13

ровать его решения, имевшие рекомендательный характер: президиум МРТ, например, сплошь и рядом "оставлял без последствий" "предложения" кассационного отдела ВЦИК о пересмотре тех или иных своих обвинительных приговоров. В июле 1919 г. президиум МРТ постановил войти с ходатайством во ВЦИК о "неправильном кассировании" своих приговоров вообще⁴².

Таким же образом отклонялись ходатайства о смягчении меры наказания, с которыми в президиум Моссовета или непосредственно в ревтрибунал обращались трудовые коллективы, высокие советские гражданские и военные чины, видные деятели искусства. В сентябре 1921 г. МРТ приговорил к расстрелу служащих управления складов ВСНХ А. Ц. Лифшица, М. П. Богачева и И. Ф. Князева за "продажу на сторону с целью наживы пил" по провокации МЧК. С ходатайствами о сохранении им жизни выступил коллектив этого Управления, поэт Владимир Маяковский и некоторые крупные московские советские деятели. "Несправедливость лишения жизни наших товарищей, - писали коллеги осужденных председателю Моссовета Л. Б. Каменеву, - ...сказалась и в поведении их на суде. Растерявшиеся и перепуганные... они не умели дать ни исчерпывающих сведений, ни выявить своих личностей. Один из них жалко и приниженно улыбался - улыбкой растерянности (Князев), другой (Лифшиц) плакал как ребенок, и мы, их товарищи, привыкшие их видеть в серьезной, ответственной работе, полными сил, энергии и ума, - не узнавали их. Так потеряли свой человеческий облик наши товарищи, которых мы знаем как честных и разумных работников в течение четырех лет, и в обстановке исключительного, сурового, неожиданного порядка суда [они] превратились в жалких загнанных зверей... Совершенно несомненно, что Князев и Лифшиц впали в преступление под давлением тяжкой нищеты и не по своей инициативе. Мы свидетельствуем, что их материальное положение, как и всех других служащих, было крайне тяжелое; отсутствие пайка и низкие ставки обрекали на голод и заставляли искать спасения для себя и семьи. По делу установлено, что Князев был вовлечен в преступление каким-то вольным спекулянтом Шагдатом, скрывшимся от суда. А предложение покупки через Лифшица последовало с ведома МЧК, и преступление не было пресечено в корне, а получило толчок к дальнейшему развитию. Князев неоднократно просил освободить его от заведования складом.., но его, как высоко полезного, честного работника, не отпускали и в то же время ничем не облегчали его тяжкой нужды... В зале суда все время присутствовала его жена, которая на днях должна разрешиться от бремени. Смертный приговор ударил не только по тов. Князеву, но по невинным его жене и его будущему ребенку, и жестокость приговора получила от этого утроенную силу"⁴³. Все перечисленные в письме обстоятельства и просьбы трибунал проигнорировал и настоял на приведении вынесенного приговора в исполнение.

Зато "рекомендации" Политбюро, ЦК и МК РКП выполнялись неукоснительно, причем даже в случаях, когда высшие партийные инстанции диктовали приговоры по делам, еще не только не рассмотренным, не расследованным, но и не возбужденным. 21 июня 1918 г. по требованию Л. Д. Троцкого и без какого-либо разбирательства, прямо во дворе реввоентрибунала на Знаменке был казнен начальник морских сил Балтийского флота 37-летний А. М. Щастный, который отказался выполнить приказ председателя РВСР о затоплении флота (Щастный полностью реабилитирован в 1995 г.). В 1920 г. Троцкий распорядился расстрелять командира Сводного кавалерийского корпуса РККА Б. М. Думенко, и ведомство Данишевского вновь послушно выполнило приказ; в августе 1921 г. Ленин с согласия Политбюро предписал председателю Сибревкома И. Н. Смирнову устроить "публичный суд, провести его с максимальной скоростью и расстрелять" арестованного накануне барона Унгерна, что и было исполнено⁴⁴; в сентябре того же года Ленин потребовал от наркома юстиции Курского "обязательно этой осенью и зимой 1921 - 1922 гг. поставить на суд в Москве 4 - 6 дел о московской волоките, подобрав случаи "поярче" и сделав из каждого суда политическое дело". Но нарком медлил, и спустя месяц раздосадованный вождь, узнав, что на рас-

стр. 14

смотрение МРТ из ЧК передано дело о волоките в Наркомпроде, указал: "Крайне важно - с точки зрения и партийной и политической.., чтобы суд по делу о волоките был наиболее торжественный, воспитательный и приговор достаточно внушителен"⁴⁵.

В марте 1922 г. он же предложил членам Политбюро дать устную "детальную директиву судебным властям", сколько участников сопротивления изъятию церковных ценностей в Шуе следует казнить и кого поименно. Будущий судебный процесс, настаивал он, должен закончиться "не иначе как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров"⁴⁶. В результате весной-летом 1922 г. по стране прокатилась волна трибунальных судилищ над священнослужителями и верующими-мирянами с массовыми расстрельными приговорами.

Бесперебойную работу судебного аппарата в нужном для власти направлении обеспечивал его особый кадровый состав. Набор, перемещения и увольнения работников трибуналов зависели от прямых указаний партийных инстанций, которые обсуждению не подлежали. Летом 1918 г. МК партии мобилизовал трибунальских коммунистов на чехословацкий фронт в таком количестве, что встал вопрос о самой возможности дальнейшего существования этого учреждения (выход был найден в резком сокращении следственной части трибунала и в еще большем упрощении судебной процедуры)⁴⁷. В декабре того же года по предписанию ЦК РКП(б) в распоряжение руководства Латвийской социал-демократической партии были переданы следователи политического отдела МРТ Август Озолин, Анна Карклин и Эмилия Плинка, в апреле 1919 г. по требованию МК РКП(б) к нему был "откомандирован" член ревтрибунала Хворов, а следователь Н. Я. Доброхотов - в МЧК; в феврале 1922 г. в распоряжение МК РКП(б) были переведены члены трибунала Котик и Кудрявцев⁴⁸ и т.д. Зато на просьбу комиссариата по латышским делам Наркомнаца направить к нему на работу следователя Карла Янэля ревтрибунал ответил отказом, сославшись на нехватку квалифицированных кадров⁴⁹. Но в целом сотрудники МРТ перемещались с калейдоскопической быстротой. За пять лет существования - с января 1918 до начала 1923 г. - пост его председателя последовательно занимали семь человек, а состав рядовых служащих успел полностью смениться почти трижды - за это время 341 его сотрудник был переведен на другую работу⁵⁰.

Не только ревтрибуналы, но и вся советская судебная система обращалась в бюрократический механизм, который послушно и бездумно выносил свирепые приговоры, не считаясь с законностью, но в строгом соответствии с директивами партийной власти. Чистки и сокращения штатов местного суда, проведенные в 1921 - 1922 гг., завершили процесс его огосударствления и превращения в "винтик" партийно-государственной машины.

Несмотря на огромное количество неразобранных дел (за московским революционным трибуналом, например, таких дел числилось 649 с тремя тысячами подследственных), в 1923 г. трибуналы были ликвидированы - в связи с открытием действий губернских судов. После упразднения трибуналов многие их сотрудники были переведены на работу в губернские суды, а неоконченные дела переданы в различные судебные учреждения "по принадлежности". Но основополагающие принципы трибунального правосудия, заложенные в первые годы большевистской диктатуры, сохранялись на всем протяжении советской власти.

Примечания

1. Второй съезд РСДРП. Июль-август 1903 года. Протоколы. М. 1959, с. 193 - 194.

2. Протоколы совещания расширенной редакции "Пролетария". М. 1934, с. 107 (июнь 1909 г.).

3. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 12, с. 320 - 321.

стр. 15

4. СТУЧКА П. И. Революционная роль советского права. М. 1934, с. 90.

5. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 36, с. 53.

6. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. 2. М. 1953, с. 418 - 419.

7. ПОТРЕСОВ А. Н. В плену у иллюзий. Париж. 1927, с. 20.

8. См.: Декреты советской власти. Т. 1. М. 1957, с. 124 - 126. В официальных документах первых послеоктябрьских десятилетий этот декрет датировался 24 ноября (7 декабря).

9. СТУЧКА П. И. Ук. соч., с. 91, 116.

10. Декреты советской власти. Т. 1, с. 124 - 125.

11. Там же. Т. 4. М. 1968, с. 101.

12. СТУЧКА П. И. Ук. соч., с. 116.

13. БЕРМАН Я. А. Очерки по истории судоустройства РСФСР. М. 1924, с. 14 - 15.

14. БУНИН И. Великий дурман. Окаянные дни. М. 2004, с. 114.

15. Цит. по: Министерство юстиции России за 200 лет (1802 - 2002). Историко-правовой очерк. М. 2002, с. 132.

16. КОРЖИХИНА Т. П. История государственных учреждений СССР. М. 1986, с. 145.

17. Центральный государственный архив Московской области (ЦГАМО), ф. 4613 (Московский ревтрибунал), оп. 2, д. 3, л. 30 - 31.

18. Декреты советской власти. Т. 4, с. 98.

19. Отчет о работе Московского губернского суда за 1923 год. М. 1924, с. 4.

20. БЕРМАН Я. А. Ук. соч., с. 7, 8, 17.

21. Красный террор в годы гражданской войны. М. 2004, с. 137 - 139.

22. Цит. по: БУКОВ В. А. От российского суда присяжных к пролетарскому правосудию: у истоков тоталитаризма. М. 1997, с. 287.

23. АРБАТОВ З. Ю. Екатеринослав, 1917 - 22 гг. - Архив русской революции. Т. 12. Берлин. 1923, с. 100 - 101, 107 - 108.

24. Цит. по: БУКОВ В. А. Ук. соч., с. 217.

25. ЦГАМО, ф. 4776 (Московский Совет народных судей), оп. 1, д. 29, л. 25.

26. БУКОВ В. А. Ук. соч., с. 232 - 234.

27. Известия, 1.VI.1919.

28. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 201.

29. Вечерние известия, 24.VI.1919.

30. ЦГАМО, ф. 66 (Моссовет), оп. 1, д. 470, л. 59 - 59об.

31. Декреты советской власти. Т. 4, с. 101.

32. ЦГАМО, ф. 66, оп. 1, д. 483, л. 299.

33. Там же, д. 363, л. 33 - 36.

34. Цит. по: БУКОВ В. А. Ук. соч., с. 161.

35. Одиннадцатый съезд РКП(б). Март-апрель 1922 года. Стенографич. отчет. М. 1961, с. 206.

36. Цит. по: БУКОВ В. А. Ук. соч., с. 249 - 250.

37. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 215.

38. История законодательства СССР и РСФСР по уголовному процессу и организации суда и прокуратуры. 1917 - 1954. Сб. док. М. 1955, с. 46 - 47.

39. Известия, 21.11.1919.

40. Декреты советской власти. Т. 7. М. 1974, с. 354.

41. ЦГАМО, ф. 4613, оп. 2, д. 6, л. 172 - 172об. Протокол заседания президиума Московского ревтрибунала, 18.IV.1919.

42. Там же, л. 161об.

43. ЦГАМО, ф. 66, оп. 1, д. 470, л. 13. Курсив мой. - Д. П.

44. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 44, с. 110, 543.

45. Там же. Т. 53, с. 165, 285 - 286.

46. В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891 - 1922. М. 1999, с. 518.

47. ЦГАМО, ф. 4998, оп. 1, д. 13, л. 12об. -13, 16об. Протоколы заседаний коллегии юридического отдела Моссовета, 7 и 14.VIII.1918.

48. ЦГАМО, ф. 4613, оп. 2, д. 6, л. 17, 61, 171; ф. 4776, оп. 1, д. 5, л. 31об.; ф. 4998, оп. 1, д. 13, л. 88.

49. Там же, ф. 4998, оп. 1, д. 3, л. 56.

50. Там же, ф. 4613, оп. 1, д. 185, л. 139.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Д. Б. ПАВЛОВ:

Комментарии: