"Повесть о нашествии Тохтамыша", рассказывающая о разорении Москвы через два года после победоносной Куликовской битвы, в 1382 году, сохранилась практически во всех летописных сводах XV-XVI веков в двух основных редакциях, выделенных и рассмотренных М. А. Салминой (Салмина М. А. Повесть о нашествии Тохтамыша. Труды отдела древнерусской литературы. Л., 1979. Т. 34). Это более краткая редакция, отразившаяся прежде всего в Рогожской и Симеоновской летописях, и пространная, варианты которой обнаружены исследователями в Новгородской IV и Софийской I летописях, восходящих к единому источнику. Переработки этих текстов помещены в своды XVI века и различаются между собой: краткая редакция упоминает основные этапы событий, а пространная приводит множество деталей. Но в обеих редакциях, хотя и в разной степени, летописцы воспользовались приемами эмоционально-риторического стиля, напоминающими распространившийся в житиях святых конца XIV - начала XV веков стиль плетения словес.

стр. 63

Поскольку в краткой редакции почти не было описаний и отступлений, ведущую роль в создании эмоционально-экспрессивного стиля играли глагольные формы, передававшие последовательные действия героев. В ряде случаев это цепочки глаголов, связанные с разными объектами действия: "Того же лета царь Токтамышь посла в Болгары и повеле христианскыя гости русскыя грабити, а ссуды их и с товаром отнимати и провадити к себе на перевоз..." (Повесть по Рогожскому летописцу. ПСРЛ. 2000. Т. 15). Внутрь второй части фразы, содержащей три глагола, - подживася, перевезеся, поиде - автор ввел еще два синонимичных именных оборота - со всею силою своею и со всеми своими безбожными плъкы татаръскыми, - которые подчеркивают большую силу войска Тохтамыша.

В рассказе о вступлении хана на Русскую землю летописец применил ту же схему: "...преже всех взя град Серпохов и огнем пожже, и отътуду поиде к Москве, напрасно устремився, волости и села жгучи и воюючи, народ христианьскыи секучи и убиваючи, а иные люди в полон емлючи". Здесь появляются парные сочетания глаголов, создающие морфологические созвучия, и пара взаимодополняющих существительных. Такое переплетение разнородных повторов было характерным приемом стиля плетения словес и служило усилению эмоциональности повествования.

Более простой трехчлен обнаруживается в описании разорения Москвы: "В церквах же и в олтарех убийство съдеяша и кровопролитие сътвориша окааннии, и святая места погании оскверниша". В ряде случаев глаголы образуют длинные цепи: четырех, пяти, семичленные. О сыновьях Дмитрия Константиновича, посланных отцом к Тохтамышу, сказано, что они "гнаша в след его и переехаша дорогу его на Серначе, и поидоша в след его и постигоша его на Рязани". Об осаде города автор лишь упоминает: "Царь же стоя у города 3 дни, а на 4 день оболга Остея лживыми речми и миром лживым, и вызва его из града и уби его пред враты града, а ратем своим всем повеле оступити град весь с все страны...". Нагнетание глаголов сопровождается повтором слова град в разных формах, подчеркивающим значение действий хана для всех жителей Москвы.

В подробном рассказе о разграблении города летописец вновь переплетает разные ряды однородных членов:".. .и церкви зборныя разграбиша и иконы чюдныя и честныя одраша, украшенныя златом и сребром и женчюгом и бисером, и камением драгим и пелены златом шитыя и саженныя одраша, кузнь с икон одраша, а иконы попраша и ссуды церковныя служебныя священныя поимаша и ризы поповьскыя пограбиша". Благодаря включению в глагольный многочлен рядов дополнений и определений - существительных и прилагательных - летописец добивался не только эмоциональности, но и красочности повествования.

стр. 64

Синтаксически более четко организованный, а потому более ритмичный семичлен рассказывает о разорении татарами других земель после захвата Москвы: "Татарове же волости повоеваша и грады поимаша, а села пожгоша, а монастыри пограбиша, а христиан посекоша, а иных в полон поведоша и много зла сътвориша". Полный синтаксический параллелизм делает особенно заметными глагольные созвучия, подчеркивающие эмоциональность фрагмента.

В отдельных случаях автор использовал повтор именных оборотов, в основном, в рассказах о судьбе Москвы и ее жителей. Так, упоминая о гибели книг, он подчеркивал их количество перечислением мест, откуда их принесли: "...с всего града и из загородиа и ис сел". К слову сказать, это редкий случай, когда в воинской повести среди прочих ценностей, погубленных врагами, упоминаются книги. Реплика говорит об авторе как о человеке книжном, способном в полной мере понять тяжесть этой утраты.

Особенно сложные конструкции повторов выстроил летописец, говоря о гибели жителей и чувствах, которые испытывали оставшиеся в живых. Первая из фраз состоит из трехчлена, девятичлена и еще одного трехчлена: 1 - И ту убиен быстъ Семен, архимандрит Спасскыи, и другыи архимандрит Иаков и игумен Акинф Крылов; 2-й инии мнози игумени и прозвитери, и чернъци, и крилошане, и черници, и попове, и диакони, и простъци от унаго и до старца, и младенца мужъска полу и женъска; 3-ти вси посечены быша, овии побиени быша, друзии же в полон в поганый поведены быша. В последней части фразы, воспроизводящей формульную конструкцию судьбы побежденных в воинских повестях, синтаксический параллелизм с созвучиями глагольных окончаний дополняется своеобразной звукописью повторенного пять раз начального слога по, что также было обычным для стиля плетения словес.

Вторая фраза описывает душевное состояние московских жителей после захвата города. Здесь использован ряд из 28 существительных, передающих проявления чувств и называющих сами чувства. Группы слов, использованные в этом ряду, являются синонимами или словами, близкими по значению, а их соединение усиливает эмоциональное воздействие фрагмента: плач и рыдание и вопль мног, слезы, крик велик, стенание, охание, сетование, печаль горкаа, скорбь, беда, нужа, горесть смертнаа, страх, трепет, ужас, дряхлование, ищезнование, попрание, бещестие, поругание, понос, смехание врагом, укор, студ, срамота, поношение, уничижение.

Примеры повторов в тексте повести не исчерпываются приведенным материалом, но основные типы их нами намечены.

Из вариантов пространной редакции большей полнотой отличается тот, что помещен в Новгородской IV летописи. В нем подробно, с детальными мотивировками передается ход событий и встречается

стр. 65

наибольшее количество авторских отступлений. У произведения появляется заглавие "О пленении и о прихождении Тахтамыша царя и о Московьском взятьи" (ПСРЛ. М., 2000. Т. 4. Ч. 1).

Как и в краткой редакции эмоционально рассказать о ходе событий летописцу помогают приемы агиографического стиля. Так, повествуя о помощи Олега Рязанского татарам, автор замечает, что князь посоветовал, "како пленити землю Рускую, како бес труда взяти каменный град Москву, како победити и издобыти князя Дмитриа". Три параллельных синтаксических оборота дополняют друг друга по смыслу, внутрь последнего из них введены еще два близких по смыслу глагола, а параллелизм подчеркнут анафорическим союзом, и все эти средства способствуют эмоциональной акцентировке роли предателя - рязанского князя.

Гораздо шире, чем в краткой повести, используются летописцем триады синонимов. Например, говоря о совете князей, автор упоминает, что Дмитрий, "то познав и разумев и расмотрев", "и убояся стати в лице самого царя, и не ста на бои противу его, и не подня руки на царя". После отъезда князя из Москвы вече собрали "народи мятежници, недобрии чловеци, людие крамолници". Суздальско-нижегородские князья, шедшие вместе с Тохтамышем, обманывают московских жителей и говорят им, что Тохтамыш не будет разорять город, а всего лишь хочет "видети град сей и во нь внити и в нем побывати". Когда войска татар вошли в город, жителям было "негде и избавлениа обрести, и несть где смерти избыти, и несть где остреа меча укрытися". О походе врагов по Руси сказано: "Тотарове же многи грады поимаша, и волости повоеваша, и села пожгоша...". Рассказывая о бедах, принесенных Тохтамышем, летописец перечисляет "убытки и напасти и проторы". Количество примеров можно значительно расширить.

В пространной редакции гораздо чаще используются библейские цитаты, причем автор применяет их группами, что было обычным для стиля плетения словес. Рассказывая о совете князей, на котором они не пришли к согласию, летописец привел стих из Псалтири (132; 1) с точной ссылкой на источник - "не помянуша Давыда пророка, глаголюща", а затем из Притч (18; 19) с невнятным упоминанием "и другому приснопомнимому рекшу". Рисуя картину разоренного города, автор к тексту из Псалтири, использованному в краткой редакции, добавляет еще два стиха из другого псалма (77; 63 - 64). В рассуждении летописца о наказании людям, не подчиняющимся Божьей воле, использованы реминисценции из книг Исайи (1; 19), Иеремии (15; 8), Левит (26; 14,17, 8), объединенные общей ссылкой "яко же Господь глагола пророком" (337).

В единственном случае летописец привел одну цитату: сожалея о доверчивости москвичей, он заметил, что они "ни помянуша глаголющаго: не всякому духу веруйте" (I Иоанна. 4; 1). Многочисленность ци-

стр. 66

тат, неточная передача текстов, соединение нескольких источников в связи с одним объектом - все эти особенности напоминают манеру цитирования Епифания Премудрого.

Из других средств агиографического стиля, примененных автором пространной редакции повести, нужно упомянуть тавтологию: думу думати, бежан сбежало, стреляаше стрелами, съкровища съкровенное; сложные двухкорневые слова, имеющие ярко выраженный оценочный характер: многоценный (трижды), велехвалное, богатотворное, быстрообразно, долговременъство, благодушъство, многочловечен, славословии и хвалословлениа, стихословиа. Примечательно, что последнее из отмеченных средств появляется в двух фрагментах: описании разорения Москвы и отступлении - плаче, живо напоминающем плачи из "Жития Стефана Пермского": 1 - взят быстъ и посечен и пожжен; 2-й святыя церкви стояще, аки разорены, аки осиротеете, аки овдовеете. Данному плачу предшествует похвала Москве, последовательно построенная на основе триад однородных членов: 1 - была Москва град велик, град чюден, град многочловечен; 2-е немже множество людъи, в немже множество огосподьства, в немже множество всякого узорочья.

В приведенных примерах видны разнообразные языковые средства, используемые автором: однородные члены; четко выдержан принцип синтаксического параллелизма с анафорой, а также созвучия в окончаниях глаголов. Далее - в плаче используются риторические вопросы, восклицания, обращения, парные сочетания синонимов, созвучия на основе именных сочетаний: "ни слышати славословиа и хвалословлениа, не бысть в церквах стихословиа и благодарениа". Все эти средства были использованы Епифанием Премудрым в первом из дошедших до нас житий. Если вспомнить три плача, завершавшие житие, которые построены на основе сочетания плача и похвалы, то можно предположить, что редакция повести, зафиксированная Новгородской IV летописью, написана или знаменитым агиографом, как утверждал Б. М. Клосс (Клосс Б. М., Избранные труды. М., 1998 Т. 1), или кем-то из его учеников.

Исследователи текста "Повести о Тохтамыше" считают, что редакция Софийской I летописи представляет собой сокращение варианта Новгородского IV свода. Из значительных сокращений нужно отметить изъятие плача о погибших и заключительного перечисления бед, принесенных татарами. Последовательной переработке подверглась стилистика произведения. Многие фрагменты, содержавшие триады однородных членов или синонимов, были упрощены. Например, в рассказе о совете князей выпущены обе триады, уже приведенные нами. О Дмитрии сказано, что он "познав и разумев... бысть в не- доуменьи и в размышленьи, не хотя стати противу самого царя..." (ПСРЛ. Т. 6. Ч. 1). Таким образом, редактор Софийского свода, сняв

стр. 67

триады, характерные для агиографического стиля, в то же время сохранил парные синонимические сочетания.

В следующем фрагменте, рассказывающем о созыве веча, также снимается триада синонимов с определениями, остается лишь пара без определений: мятежницы, крамолници. В то же время в других случаях трехчлены сохраняются, например, в словах суздальских князей о желании Тохтамыша видеть Москву, в упоминании автора о том, что жителям негде было укрыться от неизбежной смерти.

Только в двух случаях нами обнаружены вставки в текст Софийской летописи, приведшие к возникновению тройных сочетаний. В Новгородском своде, рассказывая о разорении и разграблении города, автор упомянул: "паки другиа сущей в граде купци..."; редактор Софийского свода уточнил: "...сурожане и суконникы и купци...". В первом из сводов сказано: "Товар же и всякиа имениа пограбиша, и град огнем зажгоща, и град убо огню предаша", и в части списков прибавлено: "а люди мечю предаша". Фактически второй и третий члены тавтологичны, а четвертый, введенный в части списков, превращает трехчлен в два двухчлена. Редактор Софийской летописи упорядочил фразу, снял тавтологию и четко выдержал синтаксический параллелизм: "и град огнем запалиша, а товары и богатество все разграбиша и людие мечю предаша".

Судя по этим изменениям, можно предположить, что редактор стремился приблизить повествование к традиции летописной воинской повести, сняв избыточные для этого жанра отступления, и кое-где упростив текст. В то же время он сам использовал элементы стиля плетения словес, проникшего к тому времени и в летописное повествование, а потому не внес в текст ничего принципиально нового.

Таким образом, усиление в конце XIV - начале XV веков внимания к изображению человека и поиск новых средств выражения позиции повествователя привели к использованию в летописной воинской повести средств эмоционально-экспрессивного стиля, зародившегося в домонгольской Руси в произведениях ораторского направления и получивших широкое распространение в агиографии эпохи Куликовской битвы.

Permanent link to this publication: