М. Изд-во Московского университета. 1976. 318 стр. Тираж 3720. Цена 2 руб. 59 коп.

О кочевых обществах написаны десятки книг и сотни статей, проведены крупные дискуссии. Не было лишь обобщающих межрегиональных монографий. Пробел восполняет рецензируемая книга, и уже одно это делает ее появление заметным событием в науке. Работа заведующего кафедрой этнографии Московского университета доктора исторических наук Г. Е. Маркова примечательна в нескольких отношениях. Во-первых, она посвящена Азии, где сосредоточено подавляющее большинство кочевников мира, и поэтому дает достаточно материала для широких выводов. Во-вторых, в ней рассматриваются все наиболее важные вопросы кочевниковедения - генезис кочевничества, особенности присущего ему хозяйственного уклада и социального строя. В-третьих, и это особенно существенно, автор не избегает спорных сюжетов, причем стремится идти не дорогой своих предшественников (даже таких авторитетных, как Б. Я. Владимирцов), а непроторенными путями.

Кроме проблем генезиса кочевого скотоводства и древних кочевников, в книге характеризуются такие крупнейшие кочевые общества Азии, как монгольское, казахское, туркменское и арабское, а также теоретические проблемы кочевниковедения. Во введении коротко очерчиваются предмет и рамки исследования, а в небольшом послесловии - судьбы кочевничества в новейшее время.

Как возникло кочевничество? По этому вопросу существуют разные точки зрения: нехватка у оседлых земледельцев-скотоводов корма для скота, рост поголовья стад, овладение культурными навыками, необходимыми для освоения аридных зон, климатические сдвиги, потребовавшие смены хозяйственно-культурного типа, и др. Кроме того, в последнее время отчасти оживилась старая теория перехода к кочевничеству непосредственно от охотничьего хозяйства. Обобщая и анализируя данные исторических и естественных наук, автор убедительно показывает, что ни одна из этих причин сама по себе не могла быть достаточной и ни один из этих путей не был единственным. К кочевничеству переходили там, где для этого создавались необходимые социально-исторические условия (определенная степень разделения труда, развития обмена и социальной дифференциации), и тогда, когда изменившиеся природные условия делали невозможными прежние формы хозяйства. "Становление кочевничества происходило первоначально на основе комплексного хозяйства племен горно-степных областей, под воздействием общих причин и закономерностей, т. е. моногенетически, что не исключает позднейшего вовлечения в него отдельных групп с иным хозяйственным типом (охотников и т. п.). Но развертываться этот процесс мог конвергентно в различных "критических зонах", т. е. полицентрически" (стр. 30). Хорошо, насколько это позволяют имеющиеся данные, прослежено также становление пастушеского, а затем и кочевого скотоводства в отдельных конкретно- исторических обществах бронзового и железного веков. Однако здесь автору может быть поставлено в упрек недостаточное внимание к переднеазиатскому очагу, существенные данные для характеристики которого имеются в работах Р. Брэйдвуда, К. Куна, У. Олбрайта, В. Каскеля, Г. Кленгеля. К сожалению, вне поля зрения Г. Е. Маркова также оказался дискуссионный вопрос о правомерности выделения раннего и развитого, или позднего, этапов кочевничества.

Удачен выбор автором локальных объектов исследования. Разумеется, монголы, казахи, туркмены и арабы - далеко не все кочевники Азии. Но все они и не могли быть достаточным образом охарактеризованы в одной книге. Ограничившись несколькими, лучше всего освещенными в источниках и наиболее изученными обществами, Г. Е. Марков получил возможность дать не беглый обзор, а углубленный анализ основных проблем социально- экономического строя кочевых скотоводов. Он рассматривает их по единой продуманной схеме и обобщает свои выводы как бы на двух уровнях - локальном и общетеоретическом. Важнейшие из этих проблем - способы ведения кочевого хозяйства, разделение труда и обмен, формы собственности и эксплуатации, имущественное и социальное расслоение.

Предлагаемая Г. Е. Марковым трактовка хозяйственных особенностей кочевых обществ - одна из наиболее удачных в современной литературе. Исследуя формы и способы ведения кочевого хозяйства, он правильно обращает внимание на то, что в существующих классификациях зачастую нет

стр. 179

четкого разграничения полуоседлого и полукочевого скотоводства, а если и есть, то критерием берется амплитуда кочевания. Существеннее критерий удельного веса скотоводства в хозяйстве. Независимо от того, далеко или близко перегоняют скот, у полуоседлого населения преобладает земледелие, а выпасом занимаются лишь пастухи, у полукочевого же преобладает скотоводство, и со скотом кочует большая часть всей группы. Аргументация автора может быть усилена примером туарегов Сахары. Кочуя на небольшие расстояния, они являются, по распространенной в зарубежных классификациях терминологии, Kleinnomaden; но они кочуют непрерывно, и в этом отношении они - Grossnomaden.

В книге уделяется значительное внимание постоянной и тесной взаимосвязи обитателей кочевой степи и земледельческой полосы, разделению труда и обмену между теми и другими. "Случаи изоляции кочевников от оседлых областей хотя и были довольно частыми, но временными" (стр. 284). Такого рода подход к проблеме, наметившийся в последнее время и в советском и в зарубежном кочевниковедении, представляется очень плодотворным, и нам думается, что автор мог бы пойти еще дальше, рассматривая кочевничество как подсистему общей оседлокочевнической системы. Разделение труда и обмен внутри этой последней, видимо, были одной из причин, которые не только вызвали к жизни кочевое скотоводство, но и определили его большую устойчивость и относительную застойность. Но в целом вопрос о темпах развития кочевого скотоводческого хозяйства решается в книге правильно. Автор показывает, что факты не подтверждают ни мнения о полной неподвижности, застое производительных сил кочевого скотоводства, ни мнения о его неуклонном и сравнительно быстром развитии. По своей природе кочевое и полукочевое хозяйство способно развиваться только до известных пределов и переходит их лишь тогда, когда начинает разлагаться. Для этого необходимо такое мощное внешнее воздействие, как вовлечение кочевничества в сферу капиталистической или социалистической экономики.

Менее однозначное отношение вызывает предлагаемая Г. Е. Марковым характеристика общественного строя кочевых скотоводов. Хорошо известно, что после дискуссий начала 1930-х и особенно середины 1950-х годов в работах советских специалистов получил преобладание взгляд на социальный строй кочевников как патриархально-феодальный, или раннефеодальный. Правда, исследователи аргументируют эту точку зрения по-разному: одни наличием феодальной собственности на пастбища, другие наличием феодальной собственности на скот, иные же на то и другое вместе. Одно это обстоятельство, как не без оснований отмечает Г. Е. Марков, делает феодальную концепцию общественного строя кочевников не такой уж бесспорной. Эта концепция была отчасти ослаблена и максималистскими тезисами части ее сторонников, например, утверждением, что кочевники и оседлые одновременно проходят одни и те же стадии развития феодализма¹ . Может быть, своего рода реакцией на эту тенденцию явились некоторые работы второй половины 1960-х годов, авторы которых, выступая против недооценки специфики общественного строя кочевников, вообще отказались от его трактовки как сложившегося классового строя² . Сходных взглядов придерживаются некоторые зарубежные историки-марксисты, в частности И. Зельнов ³ .

Наиболее полно соответствующая аргументация приведена в рассматриваемой книге. Автору было нетрудно показать необоснованность точки зрения о феодальной собственности на скот как основе феодализма у кочевников. По существу, это уже было сделано рядом исследователей раньше: специальный анализ позволил прийти к выводу, что так называемые саунные отношения (передача скота на выпас) в своей основе - отношения не специфически феодальные, а кабальные. Сложнее оказалось опровергнуть доводы в пользу наличия у кочевников феодальной собственности на пастбища, хотя в этом случае Г. Е. Марков не только использовал аргументы сторонников теории, которая может быть названа теорией "саунного феодализма" (главным

¹ И. Я. Златкин. Опыт периодизации истории феодализма в Монголии. "Труды XXV Международного конгресса востоковедов". Т. 5. М. 1963.

² С. Н. Алитовский. Аграрный вопрос в современном Ираке. М. 1966; А. М. Васильев. Пуритане ислама? Ваххабизм и первое государство Саудидов в Аравии (1744/45 - 1818). М. 1967; Г. Е. Марков. Кочевники Азии (Хозяйственная и общественная структура скотоводческих народов Азии в эпохи возникновения, расцвета и заката кочевничества). Автореф. докт. дисс. М. 1967.

³ См. введение к "Das Verhaltnis von Bodenbauern und Viehzгchtern in historischen Sichb. B. 1968.

стр. 180

образом С. Е. Толыбекова и В. Ф. Шахматова), но и развернул собственную систему доказательств.

Та или иная оценка пастбищной собственности в скотоводческом кочевье зависит от ответа на несколько основных вопросов. Испытывали ли кочевники пастбищный голод? Использовала ли кочевая верхушка свое право регламентировать перекочевки для фактической монополизации пастбищной собственности? Были ли внешне добровольные приношения рядовых кочевников кочевнической верхушке на деле обязательными? На все эти вопросы Г. Е. Марков отвечает отрицательно и в подтверждение приводит определенные факты и свидетельства бытописателей скотоводческих кочевий.

Однако эти факты и свидетельства трактуются несколько односторонне, хотя имеющийся в распоряжении исследователя материал достаточно разноречив. Обратимся, например, к характеристике арабских кочевников. Здесь говорится о том, что "пастбищ хватало для всех" (стр. 255), что "какие-либо социальные прослойки не обладали монопольными правами собственности на землю" (стр. 256), что приношения шейхам были "добровольными" (стр. 259). Но есть ведь и такие данные, как сведения о существовании у бедуинов пастбищной аренды и арендной платы⁴ , сообщение А. Мусила о том, что бедуинские шейхи "по своему усмотрению распоряжаются пастбищами" ⁵ , то обстоятельство, что такой вдумчивый и часто цитируемый Г. Е. Марковым исследователь Северной Аравии, как И. Л. Буркхардт, обозначил некоторые из "добровольных" приношений термином "оброк" (Zins) ⁶ . Если мы сопоставим и те и другие свидетельства, то наиболее обоснованной представится не "дофеодальная" концепция или отождествление "оседлой" и "кочевой" моделей феодализма, а средняя между ними позиция. Классообразование у кочевых племен успело привести к появлению фактически феодальной собственности на пастбища и, по сути дела, феодальных методов отчуждения прибавочного продукта, произведенного в собственном хозяйстве рядовых кочевников. Но в силу определенных причин, уже не раз исследовавшихся в специальных работах (в том числе по тем же арабам), эти явления не получили обычного для феодального общества юридического оформления, и, следовательно, процесс не пошел дальше начальных, незрелых форм ⁷ .

По мнению Г. Е. Маркова, кочевым обществам на стадии их расцвета присущи общественная собственность на пастбища и частная - на скот, эксплуатация путем найма пастухов и сауна, значительная имущественная и социальная дифференциация при незавершенности процесса классообразования. Но общее определение их социально-экономического строя не отличается ясностью. Автор склонен рассматривать кочевые скотоводческие общества как многоукладные, военно-демократические и дофеодальные (стр. 306 - 308). Часто в книге говорится просто о "кочевнических отношениях" (стр. 234 - 235), зависимости "традиционно кочевнического экономического характера" (стр. 270), "скотоводческом экономическом базисе" (стр. 312). Можно только догадываться, что под "кочевническими отношениями" подразумевается один из хозяйственно-культурных вариантов военно-демократических или дофеодальных отношений. Но какова же все-таки формационная принадлежность этих отношений? Не первобытнообщинная, так как военная демократия выносится автором за рамки этой формации, и не одна из классовых, так как "дофеодальное" общество - общество доклассовое (стр. 308 - 309). Остается (хотя сам автор этого прямо не делает) отнести кочевых скотоводов к выделяемым некоторыми советскими исследователями обществам особого межформационного периода. В принципе такие выводы, разумеется, не исключены, но назвать их совершенно четкими, аргументированными, а главное, как полагает сам автор, "окончательными" " (стр. 307), видимо, все же нельзя.

Решение проблем общественного строя кочевников Азии не принадлежит к числу сильных сторон книги. Однако не следует оценивать этот ее раздел однозначно. Даже и в таком виде он является полезной попыткой переосмыслить прежние выводы.

⁴ Васфи Закария. Ашаир аш-шам. Дамаск. 1935, стр. 128 (на араб. яз.).

⁵ A. Musil. Northern Hegaz. N. Y. 1927. p. 170.

⁶ J. - L. Burckhardt. Bernerkungen tiber die Beduinen und Wahaby. Weimar. 1631, S. 198.

⁷ Более развернутую аргументацию см.: Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй кочевников в средневековую эпоху. "Вопросы истории", 1976, N 8; А. И. Першиц. Некоторые вопросы классообразования и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов. "Становление классов и государства". М. 1976.

стр. 181

Специалисты отнесутся к книге по-разному, но никто из них в своей исследовательской работе не пройдет мимо этого дискуссионного труда. Его появление будет способствовать дальнейшему развитию того направления, которое избегает крайностей как "дофеодальной" концепции, так и отождествления "оседлой" и "кочевой" моделей феодализма.

Постоянный адрес данной публикации: