На рубеже XIX-XX вв. изучение классической древности как в Западной Европе, так и в России переживало расцвет. Происходили археологические открытия, вводились в научный оборот новые источники, создавались фундаментальные труды В. В. Латышева, Ф. Ф. Зелинского, В. П. Бузескула и других историков античности. Еще с середины XIX в. российская историческая наука в этой области "стала вровень с другими европейскими школами", - пишет Э. Д. Фролов. К исходу столетия она имела "ряд перворазрядных, европейского уровня ученых и немало значительных свершений"¹. Существенную поддержку изучению классики и классическому образованию оказывало государство, видевшее в этом противовес увлечению молодежи материалистическими и революционными идеями. В историографии того времени условно можно выделить два направления: консервативное и либеральное.

Консервативно настроенные историки видели в античности истоки истинного государственного и духовного уклада православно-самодержавной России. Тем самым они оказывались на позициях официального, если можно так сказать, подхода к изучению и преподаванию классической древности. Не случайно представителей этого направления привлекали такие темы, как история и культура поздней античности, раннее христианство, история и религиозная культура Византии.

Показательна в этой связи фигура Латышева (1855 - 1921), получившего как раз в 1905 г. чин тайного советника. Еще и до революции он обращался к исследованию византийских памятников, но с 1906 г. его поворот к изучению византийской агиографии становится особенно ощутимым, что признавал и сам Латышев в автобиографии². Характерна выпущенная в свет в 1906 г. подборка текстов, содержащих жития епископов Херсонеса, снабженная подробным историко-филологическим комментарием³.

Аналогичный сдвиг в сторону изучения поздней античности и ранней Византии, в особенности византийской агиографии, прослеживается в творчестве и других историков: И. В. Помяловского, П. В. Никитина, В. К. Ернштедта, Д. Ф. Беляева, Ю. А. Кулаковского и др. Как полагает Фролов, здесь сказалась потребность под влиянием ощущения надвигавшейся общественной катастрофы "припасть к собственным корням, опереться на далекое идеализированное прошлое, когда перед Русью, воспринявшей от греков православие, казалось, открывалась безграничная перспектива здорового духовного и социального развития"⁴.

Подтверждением сказанному служит предисловие к первому тому "Истории Византии" (1910 г.): "Наше русское прошлое связало нас нерасторжимыми узами с Византией, - писал

Климин Алексей Иванович - кандидат исторических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения.

Кулаковский, - и на этой основе определилось наше народное самосознание... ввиду свершившегося перелома в нашем политическом строе наше народное самосознание особенно нуждается в просветлении своих основ... Хотелось бы надеяться, что рост русского самосознания и просвещения, а также более глубокое ознакомление с историей просвещения на Западе вызовут в русском обществе сознание потребности восстановить на нашей родине то первенство греческого гения в системе высшего образования, которое водворила у себя Западная Европа"⁵.

Представители либерального направления также воспринимали античность как образец успешного духовного и общественного развития. Однако они видели в ней источник тех либеральных и демократических принципов, которые сформировали европейскую цивилизацию. Отсюда стремление актуализировать античность, найти в ней ответы на вопросы, волновавшие российское общество. В предисловии к сборнику статей "Античность и современность" Бузескул (1858 - 1931) писал: "Отношение античного мира к современному мы можем рассматривать не только имея в виду, как много первый дал второму, как античность отражается в современности, но и наоборот - как много в античном мире "современного", такого, что считается принадлежностью нашего времени"⁶. Он отмечал, что многие из жизненных вопросов современности волновали уже и древний мир. В таком подходе прослеживается влияние модных в то время модернизаторских концепций Э. Мейера и Р. Пельмана, но нельзя отрицать и воздействия тогдашней российской действительности с ее проблемами и противоречиями.

Чрезвычайно злободневным для просвещенного российского общества той поры был вопрос о правовом государстве - с независимой судебной властью, выборным представительством и другими развитыми институтами гражданства. В греческих полисах, и прежде всего в государственном строе Афин, Бузескул находил прообраз общества, основанного на началах демократии, гражданственности и гуманизма. Идеальной целью античного государства, по его мнению, "служит благая жизнь; государство создается не только для того, чтобы люди могли жить, но и для того, чтобы они могли жить счастливо и прекрасно". В их сознании прочно укоренилось понятие закона. "Грек полагал, - писал Бузескул, - что если есть правда на земле, если есть нравственные начала, то они должны существовать не только в душе человека: они должны найти выражение в общественных отношениях, в государственном строе"⁷. В подобных сентенциях отражалось ощущение того, чего именно не хватало российскому обществу и государству.

Для характеристики афинской демократии Бузескул использовал знаменитую речь Перикла, приведенную Фукидидом (II, 36 и сл.), в которой представлен образ афинской демократии с ее равенством граждан перед законом и равенством голоса. Этот образ, отмечал историк, "понятен, дорог и для людей XIX-XX вв."; он даже "кажется нам чем-то родным". "Афинская демократия, - писал далее Бузескул, - имела много недостатков, темных сторон; на ее памяти есть грехи и преступления; но она впервые в истории сознательно и ясно поставила идеалом свободу и равноправие в сочетании с законом"⁸. Афины Бузескул называл "правовым" государством. Здесь были суд присяжных (гелиэя) и пропорциональное представительство в виде созданного Клисфеном Совета пятисот.

Неравномерность распределения имущественных благ и связанная с этим напряженность социальных отношений в России начала XX в. делали актуальным рассмотрение социально-экономических вопросов. Бузескул считал социально-экономическое и социально-политическое направления преобладающими в современной ему исторической науке. Среди многих актуальных сюжетов, которые ученый находил в классической древности, были женское равноправие, организация школьного обучения, вопрос об отношении к смертной казни, проблема терроризма.

Лекцию, прочитанную на Харьковских женских курсах, Бузескул посвятил женскому вопросу в Древней Греции. Тема эта была злободневна и до начала революционных событий. Впервые лекция была издана отдельной книжкой еще в 1904 году. Второе издание последовало весной 1905 года. Подтверждения, хотя и косвенные, тому, что женское движение существовало в античную эпоху, Бузескул находил в комедиях Аристофана. Участвовали в нем женщины образованные и утонченные. Движение выражалось в отрешении женщин от обыденной морали, в отстаивании права свободной любви, в стремлении к общественно-политической деятельности и образованию, в перемене положения женщины как жены и матери. В древней Греции женщина "достигла почти полного равноправия", особенно в эллинистическую и позднеантичную эпохи⁹. Впрочем, исследо-

ватель отмечал, что сходство явлений античности и Нового времени не должно быть преувеличено: к началу XX в. слишком изменились социально-экономические условия, да и сам женский вопрос ставился намного шире.

В обстановке, когда действовали военно-полевые суды, с помощью которых правительство вело борьбу против революционно-террористической деятельности, крайнюю остроту приобрел вопрос о смертной казни, и Бузескул выступил с небольшой статьей на эту тему.

О целесообразности суровых карательных мер спорили еще в древних Афинах, например, во время Пелопоннесской войны в V в. до н.э. Уже тогда были как защитники, так и противники высшей меры наказания. "Доводы тех и других, - писал Бузескул, - чрезвычайно напоминают то, что мы теперь слышим и читаем"¹⁰. В качестве примера был приведен пассаж из Фукидида о событиях на Лесбосе (III, 36 - 50). В 427 г. до н.э. от афинян отложился союзный город Митилена. После некоторого сопротивления он сдался. Возник вопрос, как поступить со сдавшимися митиленцами. Сперва раздраженные афиняне решили казнить всех мужчин, а женщин и детей продать в рабство. Но затем, одумавшись, они вновь созвали народное собрание, чтобы еще раз обсудить этот вопрос. В защиту смертной казни и прежнего решения выступил демагог Клеон, против - некий Диодот. Во время этих прений - впервые в истории, отметил Бузескул, была подвергнута сомнению целесообразность казни как меры устрашения. Отстаивая эту позицию, Диодот исходил не из человеколюбия, а из соображений целесообразности и государственной пользы. "Оберегать себя, - говорил он, - мы должны не суровостью законов, а бдительностью в наших действиях" (Thuc, III, 46, перевод Ф. Г. Мищенко). Афинянам следует стремиться к тому, чтобы свободным гражданам союзных городов и мысли не приходило об отложении, поэтому лучше стерпеть обиду, чем бездумно истреблять отпавших союзников. Мнение Диодота тогда победило. Тем самым, делал вывод Бузескул, взгляд на то, что суровые наказания и казни не достигают своей цели, что они в принципе не способны предотвратить преступления, - "это мнение высказывалось уже в древности, еще за несколько веков до Рождества Христова"¹¹.

Не оставил он без внимания и такую актуальную тему, как революционный и вообще политический терроризм. Террор как метод политической борьбы существовал, по мнению Бузескула, в древней Греции, к нему прибегали сторонники и демократии и олигархии. Олигархический переворот в Афинах 411 г. до н.э был подготовлен с помощью "тайных политических клубов, гетерий". Тиранию тридцати и политику Крития (404 - 403 гг. до н.э.) Бузескул сравнивал с террором времен Великой Французской революции. Если Робеспьер казнил во имя "свободы, равенства, братства", то Критий казнил во имя олигархии¹².

К 1906 - 1907 гг. относится хранящаяся в Российском государственном историческом архиве рукопись М. И. Ростовцева (1870 - 1952), представляющая собой конспект лекций по истории древней Греции, прочитанных им на Высших женских (Бестужевских) курсах. Во вводной лекции он утверждал, что историк всегда смотрит на прошлое сквозь призму современности, и отношение к ней в конечном счете определяет и научную позицию исследователя. В. Ю. Зуев пишет по этому поводу: "скептически относясь к так называемой "научной беспристрастности", Ростовцев призывал своих учеников учитывать фактор "злобы дня", что, с одной стороны, значительно способствует обогащению культуры современности, а с другой - позволяет лучше понять (в общем контексте научной историографии) те аспекты древней истории, которые волновали ученых в разные исторические периоды"¹³.

В изучении римской истории особенное внимание уделялось аграрным отношениям, что объяснялось актуальностью аграрного вопроса в России. Многообразие аграрных порядков в нашей стране побуждало отечественных историков сосредоточиться на таких сторонах римской аграрной жизни, которые ускользали от их европейских коллег¹⁴. Особый интерес, например, вызывало изучение колоната; в 1910 г. вышла работа Ростовцева "Исследования по истории римского колоната" (на немецком языке). Отдельные наблюдения в ней были навеяны российскими реалиями. Ростовцев прямо проводил аналогию между земельной политикой римских императоров и российским аграрным законодательством 1905 - 1907 годов. Рассматривая аграрный закон Манция (lex Manciana), он привел в качестве доказательства одного из своих положений ссылку на указ П. А. Столыпина от 9 ноября 1906 г., разрешавший крестьянам выход из общины¹⁵. В этой связи обращает на себя внимание точка зрения историка права В. И. Синайского, который находил общие черты между рим-

ским и казачьим землевладением. Он даже переносил на римские колонии элементы землепользования, присущие русским казакам¹⁶.

Земельным вопросом в Римской республике, и в особенности реформами Тиберия Гракха, занимался Э. Р. фон Штерн (1859 - 1924). Тиберий Гракх, встретив в 133 г. до н.э. возражения против своего аграрного законопроекта со стороны народного трибуна Октавия, оставил путь реформатора, "чтобы стать на скользкий путь социального революционера"¹⁷. Он выдвинул в комициях предложение, чтобы народ в лице народного собрания, а не Сенат, как было заведено, сам распорядился сокровищами пергамского царя Аттала, завещанными Римскому государству. Тем самым Гракх посягнул на финансовые полномочия Сената. Он, далее, провел в комициях решение об отстранении Октавия с должности народного трибуна. Наконец, Гракх решил, вопреки законодательству, выдвинуть свою кандидатуру на должность трибуна и на следующий год. Во всех этих мерах Штерн усматривал превышение Гракхом своих законных полномочий, поскольку провозглашенный им принцип непосредственного народного суверенитета подрывал узаконенные основы традиционного политического устройства Римской республики. Поддержкой народа Гракх рассчитывал воспользоваться для осуществления своей аграрной реформы.

Давая такую "революционную" характеристику деятельности Гракха, Штерн провел параллель с революционными событиями недавнего российского прошлого (статья Штерна была опубликована в 1913 г.). Он, в частности, писал: "Кто внимательно следил за очень поучительными для историка событиями у нас в злополучные 1905 и 1906 годы, тот по собственному наблюдению знает, как заразительно даже на сравнительно спокойных людей подействовала эта психология массы, знает, как революционный чад отуманил способность спокойного рассуждения у лиц, до тех пор далеко стоявших от интересов и борьбы политической жизни, а поэтому и правильно учтет это влияние этой революционной атмосферы при беспристрастной оценке деятельности Тиверия Гракха"¹⁸.

Ряд деятелей науки оказался в той или иной степени непосредственно вовлеченным в события 1905 - 1907 годов. Ростовцев в 1904 - 1906 гг. открыто заявлял о своих симпатиях конституционно-демократическому движению. Его деятельность в период "банкетных кампаний" 1904 г., участие в ряде либеральных акций и съездов в последующие годы снискали Ростовцеву репутацию кадетски настроенного профессора, что и подтвердилось вступлением его в 1905 г. в партию кадетов. Но в ходе развития революционного кризиса 1905 - 1907 гг. взгляды Ростовцева эволюционировали в консервативном направлении, Сознавая недостатки государственного устройства России, он в то же время видел опасность революционных потрясений и с этой точки зрения рассматривал фактическое установление после Манифеста 17 октября 1905 г. конституционной монархии как окончательный итог политических преобразований. К моменту выхода в свет сборника "Вехи" Ростовцев полностью готов был принять выраженное этим сборником направление общественной мысли. Это побудило его к размежеванию с политической линией партии кадетов, творцом которой был его старый друг историк П. Н. Милюков¹⁶.

В октябрьские дни 1905 г. студенты Харьковского университета в ходе событий всероссийской политической стачки стали возводить баррикады. Чтобы предотвратить возможный штурм университета правительственными войсками, Бузескул в числе других университетских профессоров участвовал в переговорах с командующим местным гарнизоном генералом May, и в результате штурма удалось избежать. Когда после издания Октябрьского манифеста к Бузескулу пришли восторженные студенты, намереваясь поздравить своего профессора с появлением конституции и наступлением эры политической свободы, он сказал им, что "действительная политическая свобода приобретается не так скоро", это - только еще начало, а впереди ряд испытаний, "придется пережить еще долгий, мучительный процесс"²⁰.

XX век, едва начавшись, поставил перед либеральной интеллигенцией чрезвычайно острые, насущнейшие вопросы. Несмотря на неприятие ею радикальных революционных идей и выступлений, события 1905 - 1907 гг. вызвали повышение интереса со стороны общества к различным аспектам социальной, политической и культурной жизни античности. Этот рост интереса к классической древности отметил Бузескул в ноябре 1914 г. во "Введении в историю Греции": "В настоящее время отношение к античному миру, кажется, изменилось. Этот мир стал приобретать интерес в глазах нашего общества, во всяком случае нет прежней антипатии и вражды к нему"²¹.

Откликаясь в своем научном творчестве на современные им события общественно-политической жизни, историки древности по-своему участвовали в противоречивой и драматичной российской действительности начала XX столетия.

Примечания

1. ФРОЛОВ Э. Д. Русская наука об античности: Историографические очерки. СПб. 1999, с. 217.

2. Там же, с. 246.

3. ЛАТЫШЕВ В. В. Житие святых епископов херсонских. Исследование и тексты. - Записки Академии наук по историко-филологическому отделению, 1906, т. 8, N 3.

4. ФРОЛОВ Э. Д. Ук. соч., с. 248.

5. КУПАКОВСКИЙ Ю. А. История Византии. Т. 1. СПб. 2003, с. 51.

6. БУЗЕСКУЛ В. П. Античность и современность. Современные темы в античной Греции. СПб. 1913, с. 2 - 3.

7. Там же, с. 7 - 8.

8. Там же, с. 28, 38.

9. БУЗЕСКУЛ В. П. Женский вопрос в Древней Греции. Харьков. 1905, с. 41.

10. БУЗЕСКУЛ В. П. Античность и современность, с. 41.

11. БУЗЕСКУЛ В. П. Исторические этюды. СПб. 1911, с. 74.

12. БУЗЕСКУЛ В. П. Античность и современность, с. 53.

13. См. Скифский роман. М. 1997, с. 18.

14. МАШКИН Н. А. Изучение истории древнего Рима. В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 3. М. 1963, с. 396.

15. ROSTOVZEFF М. Studien zur Geschichte des romischen Kolonates. Leipzig-Berlin. 1910, S. 325, Anm.

16. См., например: СИНАЙСКИЙ В. И. Древнеримская община в сравнении с казачьей общиной. Киев. 1915.

17. ШТЕРН Э. Р. К оценке деятельности Тиверия Гракха. В кн.: Сб. ст. в честь В. П. Бузескула. Харьков. 1913, с. 25.

18. Там же, с. 26.

19. Скифский роман, с. 66.

20. БУЗЕСКУЛ В. П. Дни баррикад в Харькове в октябре 1905 г. - Голос минувшего, 1917, N 7 - 8, с. 350.

21. БУЗЕСКУЛ В. П. Лекции по истории Греции. Т. 1. Введение в историю Греции. 3-е изд. Пг. 1915, с. XIV.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - А. И. Климин:

Comments: