Происхождение японского народа относится к числу наиболее сложных и политически острых проблем исторической науки. Объективное изучение данной темы сильно затруднено тем, что предмет исследования отдален от нас огромным временным расстоянием, измеряемым многими сотнями, а то и тысячами лет, что порождает весьма ощутимую нехватку достаточно надежных археологических, антропологических, этнографических, лингвистических и иных данных. К тому же исследование данной проблемы нередко тормозится различными привходящими моментами, связанными, как правило, с попытками "удревнить" собственную историю, не считаясь ни с интересами науки, ни с мнением ученых. Такая тенденция в немалой степени коснулась и японской историографии, долгое время находившейся под сильным влиянием ненаучных взглядов в отношении происхождения японского народа.

Уже в первые послевоенные годы, отмеченные творческой активностью многих японских историков, историческая наука в этой стране демонстрировала стремление существенно пересмотреть и переосмыслить ряд ключевых проблем японской истории и культуры, которые до этого казались незыблемыми, в том числе проблемы японской древности. Этому в большой степени способствовал начавшийся тогда же процесс демократизации японского общества, важным проявлением которого стали востребованность исторической науки и сильная тяга японского народа к познанию своей истории, высвобождавшейся от жестких мифологических схем и ложных антиисторических воззрений. Указанные обстоятельства имели особое значение, если учесть, что успешное развитие исторической мысли зависит не только от уровня и состояния национальной историографии, но и от соответствующего настроя общества, степени его открытости к восприятию новых исторических идей и концепций, касающихся историко-культурного развития данной страны.

Между тем дискуссии в среде японских историков, порой весьма острые, втягивали в свою орбиту все новых исследователей истории и культуры

Глава из готовящейся к печати книги "История и культура Японии".

Искендеров Ахмед Ахмедович - член-корреспондент РАН.

Древней Японии. В этих спорах активное участие принимали и зарубежные, в том числе российские, ученые.

Вопросы, относящиеся к происхождению японского народа, и в наши дни имеют существенно важное значение для понимания японской истории, особенно той ее части, которая, по справедливому замечанию Н. И. Конрада, "ближайшим предметом своего внимания считает культуру, ее состав и ее развитие"¹. Тем более, что в центре этих споров, хотя они и ведутся на широкой исследовательской базе, находятся все те же три ключевых вопроса: кого следует считать коренными жителями Японских островов; какой характер имели внешние миграционные потоки, составлявшие основу, на которой формировался японский этнос и, наконец, носителями какой культуры являлись древние японцы.

В японской и зарубежной научной литературе можно встретить различные концепции происхождения японского народа, сильно разнящиеся между собой главным образом тем, какому из многочисленных этнических компонентов, входящих в состав японского этноса как особого исторического типа, отдается предпочтение. Этнических элементов, участвовавших в процессе формирования японского народа, было немало и среди них такие, как китайский, корейский, маньчжурский, монгольский, индонезийский, тюркский и даже африканский. Последний, как считают некоторые исследователи, вполне мог оказать какое-то влияние на развитие японского этноса. Кстати, в древние времена африканские племена проживали не только на территории Африки, но и в ряде стран Южной и Юго-Восточной Азии, в частности, в Индии, Бирме, Вьетнаме, что в определенной мере позволяло им участвовать в процессе этнической ассимиляции, определившей основные черты японцев как единого народа. Однако это влияние было минимальным и к тому же древние африканские племена, состоявшие из первобытных обитателей пещер (цутигумо), уже на ранней стадии формирования японского этноса были фактически полностью вытеснены другими племенами. Этим объясняется тот факт, что в "Кодзики" данное племя упоминается намного реже, чем все остальные².

Как бы то ни было, практически все исследователи антропологического состава японцев сходятся во мнении, что современный облик японцев сформировался в результате смешения нескольких этнических элементов разных антропологических типов. Существующие различия между ними касаются в основном оценки удельного веса того или иного антропологического типа. Большое влияние на исследовательскую мысль в Японии по данному вопросу оказал преподаватель медицинского факультета Лейпцигского университета Е. Бельц. Прибыв в 1876 г. в Японию, он прожил там 20 лет, обучая японских студентов медицине и обследовав за эти годы большое количество японцев, обращавшихся к нему за медицинской помощью. Несомненной заслугой Бельца является то, что он приобщил японских исследователей к антропологии, которая в то время только зарождалась в Европе и фактически не была известна в Японии³.

Преподавательскую деятельность и медицинскую практику Бельц успешно сочетал с научно-исследовательской работой. Предметом его особого внимания были вопросы, связанные с определением основных антропологических типов японцев и их этногенезом. По возвращении на родину, он в 1901 г. выступил в Берлине на собрании ученых-антропологов, этнографов и специалистов в области первобытной истории с докладом, в котором высказал свое видение проблемы происхождения японского народа.

Бельц выделял три главных антропологических типа японцев, а именно - айнский, маньчжуро-корейский и монголо-малайский. Кроме этих трех

компонентов он отмечал также наличие в составе японского антропологического типа полинезийского и, возможно, африканского элементов. По его мнению, айнский компонент наиболее четко выражен у населения северной части Японии и островов Рюкю. Маньчжуро-корейский тип хорошо заметен у японцев, проживающих на западном побережье острова Хонсю, в местах, прилегающих к Корейскому полуострову, а малайские элементы ярче всего прослеживаются у жителей юга Японии. Причиной именно такого распространения разных антропологических типов Бельц считал направление морских течений, помогавших переселенцам достигать японских берегов. Так, маньчжурско-корейские племена двигались по течению с севера на юг от берегов Кореи к юго-западному побережью острова Хонсю, монголо-малайские племена плыли по течению Куросиво вдоль восточных берегов Тайваня и островов Рюкю к японскому острову Кюсю⁴.

На протяжении довольно длительного времени представления западных ученых о составе и происхождении японского народа оставались незыблемыми для японских антропологов и археологов, большинство из которых в силу недостаточного развития собственной научной базы вынуждены были опираться исключительно на выводы своих западных коллег, что вызывало критику тех, кто обвинял их в отсутствии научной смелости в постановке принципиально важных проблем, связанных с рассматриваемой тематикой.

Недостаточная научная смелость японских исследователей объяснялась, в первую очередь, тем, что самые первые раскопки, на основании которых только и можно было делать более или менее заслуживающие внимания выводы, были сделаны западными учеными.

Первым, кто в 1877 г. вел раскопки в Оомори в районе Канто, был американский зоолог Эдуард Морзе (1838 - 1925). Результаты этих раскопок были опубликованы в "Трудах Токийского университета", где в то время он занимал профессорскую должность. Вплоть до начала второй мировой войны археология и антропология Японии испытывали на себе достаточно сильное влияние западноевропейской научной школы. При этом нередко японские археологи, выдвигая ту или иную гипотезу, касавшуюся происхождения японцев и определения особенностей их антропологического типа, опирались не столько на результаты собственных раскопок, сколько довольствовались некритическим восприятием едва ли не каждой мысли, высказанной тем или иным западным исследователем.

Спор вокруг проблемы происхождения японского народа, а также степени влияния на этот процесс других народов и культур, который ведется на протяжении многих десятилетий, если не столетий, фактически расколол японских и западных исследователей на два непримиримых лагеря: сторонников так называемой айнской теории, согласно которой единственными коренными жителями Японских островов, а следовательно и предками японцев были именно айну, не связанные ни с какими другими расами, и теми, кто считал, что задолго до айнов на Японских островах обитали так называемые коропоккуру, которых причисляли к предкам айнов.

Как правило, каждую новую археологическую находку представители того или иного научного направления стремились использовать для обоснования своей концепции этногенеза японцев. Концепцию коропоккуру наиболее активно развивал известный японский антрополог и археолог Цубои Сёгоро⁵. Важным аргументом, подтверждающим свою концепцию, он считал обнаруженные в ходе раскопок в 1878 г. отчетливые следы людоедства. Американский археолог Морзе, который проводил эти раскопки, пришел к заключению, что найденные следы каннибализма не имеют никакой связи ни с айнами, ни с японцами, которые никогда не употребляли в пищу чело-

веческое мясо, а принадлежат неизвестному племени, родственно не связанному ни с айнами, ни с японцами⁶.

Развивая эту мысль американского профессора, Цубои выдвинул свою гипотезу о существовании в далекой древности некоего племени, которое вполне может считаться древнейшим из населявших Японские острова. Представители этого племени существенно отличались от айнов как внешне, так и по образу и укладу жизни. Судя по народным преданиям айнов, это было племя, состоявшее из людей неестественно маленького роста, не превышавшего одного метра. Мужчины были безусыми, безбородыми и круглолицыми. Это племя, притеснявшееся айнами, постепенно мигрировало на север страны, а в дальнейшем его следы и вовсе исчезли. Однако, по наблюдениям самого Цубои и представителей его школы, опиравшихся в основном на устные традиции, племя коропоккуру по своему составу и условиям жизни во многом было сродни современным эскимосам⁷.

В роли наиболее последовательного и непримиримого оппонента концепции Цубои выступил Коганэи Ёсикиё⁸, выдвинувший айнскую теорию. Тщательно обследовав и измерив останки древнейших жителей Японских островов и сравнив их с ныне живущими айнами, Коганэи пришел к заключению, что между ними имеется значительное сходство. Правда, среди обследованных им останков почти не было костей черепа. В основном это были фрагменты костей рук и ног. Тем не менее вывод исследователя был однозначен: "Размышляя над вопросом, кого следует считать древнейшим населением Японии айну или коропоккуру, я все больше убеждаюсь в сходстве костей людей каменного века и костей айну, что подтверждает правоту первой гипотезы"⁹.

Несмотря на то, что в то время в распоряжении Коганэи было крайне мало добротного археологического и антропологического материала (кстати, и сегодня эта проблема не потеряла своей остроты и актуальности), ему удалось систематизировать практически все существовавшие тогда точки зрения по данной проблеме и аргументированно доказать научную несостоятельность концепции коропоккуру. Основные критические замечания, высказанные в отношении концепции Цубои, относившего племя коропоккуру к древнейшим обитателям Японских островов, а также суть своих доказательств в пользу айнской теории Коганэи изложил в книге "Население Японии в каменную эпоху", опубликованной в 1904 году¹⁰.

Однако айнская теория не получила однозначного признания и одобрения со стороны как японских, так и зарубежных ученых, хотя сторонников у нее было несравнимо больше, чем у авторов концепции коропоккуру. Вполне благосклонно к этой теории отнесся и такой крупный знаток истории и культуры народа айну, как Н. А. Невский¹¹.

Те, кого не удовлетворяла ни айнская теория, ни тем более концепция коропоккуру, не видя существенных различий между ними и даже полагая, что последние были предками айнов, приводили все новые доводы этнического, антропологического и лингвистического характера, желая воссоздать наиболее полную и объективную картину происхождения японского народа и его этнического состава. При этом большие надежды возлагались на археологические исследования, опиравшиеся не только и не столько на западную, сколько на собственную методологию. Возможности и условия для таких исследований по мере либерализации научной мысли в Японии постепенно расширялись, что высвобождало ее от всевозможных политических и религиозных препонов, возникавших на пути к исторической правде. Тем не менее не следует забывать, что объективные научные исследования по такой острой в политическом и идеологическом планах проблеме, как происхожде-

ние японского народа и его состав, не могли не испытывать в той или иной мере давления властей, а их результаты носить вполне объективный и принципиальный характер.

Тени прошлого, когда господствовала одна единственная официальная точка зрения на проблему происхождения японского народа, в значительной мере связанная с религиозным фактором, далеко еще не исчезли. Едва ли не каждая новая концепция, касавшаяся этой не только сложной, но и весьма опасной для ее авторов темы, неизбежно подвергалась преднамеренной критике и даже обструкции со стороны как официальных лиц, так и самих ученых, если эта концепция вступала в противоречие с идеей об исключительности японского народа. В этих условиях некоторые исследователи шли на определенный компромисс, пытаясь соединить религиозно-политический подход к этой проблеме и ее научное исследование и толкование. Одновременно совершенствовалось изучение древних письменных памятников "Кодзики" и "Нихон сёки", которые стали восприниматься не просто как летописный свод случайных сведений и обязательных норм и правил поведения древних японцев, но и как отражение многих событий того времени. По мнению видного японского исследователя данной проблемы Мацумото Ёсио, древние японские мифы, составляющие основное содержание "Кодзики" и "Нихон сёки", хотя и изображают различные стороны религиозно-нравственной жизни древних японцев, но вместе с тем повествуют и о реальной истории Древней Японии или об отдельных событиях того времени. Поэтому, считает Мацумото, к мифам, рассказывающим о происхождении японского народа и его становлении, следует относиться с гораздо большим доверием¹².

Все теории и концепции, непосредственно относящиеся к проблеме происхождения японского народа, Мацумото делит на две группы в зависимости от того, каким образом та или иная концепция вписывается в контекст мифологических рассуждений о так называемом народе тэнсон ("потомки богов"), составившим основное ядро будущей японской нации, а главное о местонахождении прародины "потомков богов", именуемой в мифах "Равниной Высокого Неба" ("Такамагахара"). К этому непосредственно примыкает миф о ниспослании на японскую землю внука богини солнца Аматэрасу - Ниниги-но Микото, с именем которого японская мифология напрямую связывает происхождение народа тэнсон и начало императорского правления.

Как отмечает Мацумото, исстари очень многие японцы придерживались той точки зрения, что равнина Такамагахара реально существовала. Только одни были убеждены в том, что это была часть территории собственно Японии, а другие считали, что речь может идти о территории, находившейся за пределами Японского архипелага. Первая точка зрения получила наименование "внутригосударственной доктрины" ("кокунай сэцу"), а вторая - "заграничной доктрины" ("кокугай сэцу"). В первом случае можно, очевидно, говорить об узко консервативном подходе, тогда как во втором - о более широком и близком к научному взгляду на данную проблему. В качестве едва ли не самого веского аргумента в пользу первой точки зрения Мацумото приводит мнение такого авторитетного ученого и государственного деятеля Японии, как Араи Хакусэки¹³, который настаивал на том, что упоминаемая в древних мифах "Равнина Высокого Неба" (Такамагахара) - это не чья-то выдумка, а древнее название реально существовавшей местности на территории Японии, расположенной у моря, где в древности разворачивались главные события японской истории.

Такое толкование призвано было подтвердить господствовавшую в то время в стране идею о том, что в основе происхождения японского народа

лежали исключительно внутренние предпосылки и что никакие пришлые племена не влияли сколько-нибудь существенно на этот процесс. Что касается так называемой внешней концепции или доктрины, то она была связана прежде всего с корейским фактором. В качестве одного из аргументов в обоснование такой точки зрения обычно приводится миф, в котором рассказывается, как брат богини Аматэрасу - Сусаноо за все свои неправедные поступки был выдворен с территории Японии в Корею¹⁴.

Разумеется, мифологическое повествование о решении Совета богов изгнать Сусаноо за его проступки именно в Корею еще не решает проблемы происхождения японского народа, хотя, как резонно отмечал Конрад, находит обоснование не только в мифологии, но и в реальной действительности, о чем свидетельствуют постоянные сношения, происходившие между Корейским государством и Японией в древнейшие времена¹⁵.

Географическая близость этих двух стран облегчала миграцию из Кореи, которая с годами и десятилетиями приобретала все более постоянный и масштабный характер, на что указывают не только мифологические повествования, но и вполне достоверные источники, такие, например, как "Идзумо-фудоки" ("Географическое описание провинции Идзумо"). И хотя Корея была ареной непрерывных этнических передвижений, а ее территория заполнялась различными пришлыми элементами, тем не менее это не всегда позволяет с достаточной определенностью и достоверностью считать корейскую версию происхождения японского народа достоверной. Вместе с тем нельзя не заметить, что роль и влияние именно этой страны на процесс формирования японского этноса обнаруживаются все явственнее и отчетливее. Исключительно важное значение имеет при этом то обстоятельство, что переселенцы с Корейского полуострова, как свидетельствуют данные, содержащиеся в "Идзумо-фудоки", селились не только на северозападном побережье острова Хонсю, но и направлялись вглубь страны, преимущественно в ее центральную часть, где постепенно формировалось то этническое ядро, которое, возможно, и составило основу будущей японской нации, подтверждая тем самым мифологическую и историко-культурную идею о племенах тэнсон и идзумо как подлинных и единственных предках японцев.

В свое время Конрад, много и увлеченно работавший над этой темой и исследовавший состояние японской историографии по данной проблеме, пришел к малоутешительным выводам, что уровень развития японской и зарубежной исторической мысли свидетельствовал о том, насколько неясен был вопрос о происхождении и составе японского народа. "Мы, - писал он, - узнаем лишь только названия отдельных племен, обитавших на территории Японских островов, но о их сущности, их племенном облике, их первоначальном происхождении сказать что-либо окончательное - не в состоянии. Все сводится к более или менее удачным гипотезам, которые ждут своего дальнейшего обоснования и проверки"¹⁶.

Эти слова были написаны более 90 лет тому назад. За прошедшие десятилетия многое изменилось в развитии японского общества и самой исторической науки, которая сумела отбросить всякого рода предрассудки, сковывавшие прогрессивную историческую мысль Японии. Однако эти изменения не затронули сколько-нибудь глубоко принципиальные вопросы, относящиеся к рассматриваемой теме. В течение этого времени появлялись работы, авторы которых вновь и вновь обращались к проблеме происхождения японского народа, но дальше более или менее подробного изложения известных гипотез дело не продвигалось, и сколько-нибудь заметного прорыва в этой области исторических знаний не произошло.

Вместе с тем многие японские исследователи, прекрасно понимая большую научную значимость рассматриваемой проблемы, продолжали усиленно разрабатывать эту тематику, о чем свидетельствует публикация в 1957 г. трехтомного труда под характерным для послевоенной японской историографии названием "Ключ к новому освещению истории Японии"¹⁷.

Как отмечается в настоящем труде, после второй мировой войны новых исследований, посвященных происхождению японского народа, почти не появлялось. В исторической литературе того времени большое распространение получила точка зрения, согласно которой первыми обитателями Японии были не пришельцы из других регионов, а предки собственно японцев, которые эволюционизировали в сторону современных японцев. При этом делался вывод о том, что айну изначально были айнами, а японцы ведут свое начало с каменного века. Люди японского каменного века и айну никак не были связаны друг с другом. Такой взгляд на происхождение японского народа был созвучен с националистическими настроениями, господствовавшими до и во время второй мировой войны. В первые послевоенные годы эти взгляды не претерпели существенных изменений, хотя все чаще стали подвергаться серьезной критике.

Вопросы расы и нации в большой степени относятся к области антропологии и поэтому не могут быть разрешены в рамках других наук, особенно, археологической. Однако пока удалось изменить оценки, касающиеся происхождения японцев и японской нации, опираясь на данные археологии. Речь идет о выводе археологов о том, что древние люди, которые жили в Японии в эпоху дзёмон, перешли и в следующую за ней эпоху - яёи. Однако в начале эпохи яёи в Японии проживали и другие люди, представлявшие, хотя и в небольшом количестве, новую культуру. Считалось, что именно под влиянием этих людей происходили серьезные перемены в японской культуре. Если же иметь в виду последние исследования, то их вполне можно рассматривать как несомненные успехи японской антропологической науки, хотя окончательные выводы делать еще рано.

Существуют различные точки зрения относительно того, как развивался процесс заселения Японских островов и какое влияние на формирование японского народа оказали внешние факторы. По мнению ряда исследователей, заселение Японского архипелага происходило со стороны южных морей. Людской поток двигался с юга и достигал собственно японской территории, пройдя остров Окинава и вдоль острова Кюсю. Некоторые исследователи полагают, что именно эти люди являлись предками айну. Если же следовать древним письменным источникам - "Кодзики" и "Нихон сёки", то следует заметить, что в древности значительная масса людей прибывала в Японию из Китая и Кореи. Современные исследования показывают, что люди, живущие в районе Кинки, по своему составу очень близки к корейцам. Что же касается тех, кто прибывал в Японию с севера, то об этом нет достаточно надежных сведений.

Теория, признававшая айну первыми жителями Японских островов и вызывавшая среди научных кругов этой страны в период Мэйдзи серьезные споры, носившие часто методологический характер, в основном сводилась к предположению, что в доисторические времена айну являлись жителями Японских островов. Однако в настоящее время наиболее распространенной можно, пожалуй, считать точку зрения, согласно которой японцы и айну антропологически не связаны между собой.

Спустя более 30 лет с момента окончания второй мировой войны вопросы, касающиеся происхождения японцев, вновь оказались в центре научных дискуссий, в ходе которых наряду с прежними точками зрения высказыва-

лись и новые положения, основанные главным образом на данных археологических раскопок и антропологических исследований. Характерно, что в первые же послевоенные годы японские ученые активно участвовали в научных обсуждениях, посвященных все той же проблеме происхождения японского народа. Необходимо было внести ясность в понимание таких вопросов, как состав японского народа, его характерные национальные черты и особенности, происхождение японского языка, исторические, местные, личностные и иные отличия японцев, культурные и общественные традиции, уклад жизни населения Японских островов, географические и природные условия этой страны и т.д. и т.п. Материалы подобных обсуждений публиковались в виде отдельных книг, которые выходили в свет под многозначительным названием "Кто такие японцы?"¹⁸. При этом историки не скрывали своей озабоченности тем, что в университетах Японии недостаточное внимание уделяется подготовке высококлассных специалистов в тех областях знаний, от которых в большой степени зависит научное изучение данной проблемы, в частности, этнографии, психологии, истории общественной мысли и др.

Одним из важнейших элементов, составляющих основу формирования японского этноса, является становление и развитие национального языка. В свое время известный российский японовед Е. Д. Поливанов, относивший японский язык к "смешанным языкам", обнаружил в нем немало элементов как урало-алтайской, так и малайско-полинезийской семьи языков. По наблюдениям ученого, существует ряд свойств, говорящих в пользу генетической близости японского и малайско-полинезийского языков. Одним из них он считал почти полную тождественность японской музыкальной акцентации (то есть системы ударений, позволяющей выделить отдельные элементы в слове или фразе) не только малайской, но и малайско-полинезийской группе языков. Это позволило ему провести определенные параллели и выявить звуковые соответствия между японским языком (в том числе его элементами в составе языка айну) и малайско-полинезийскими (аустронезийскими) языками.

Это, разумеется, не значит, предупреждал Поливанов, что японский язык примыкает к языкам малайской группы, хотя он и близок к ней. Главный вывод российского исследователя состоял в том, что японский язык находится в определенном генетическом родстве с малайско-полинезийскими языками, а часть его языковых признаков восходит к малайско-полинезийским (аустронезийским) истокам. В то же время ученый подчеркивал, что между ними существуют и "крупные отличия, так как японский язык гибридный по происхождению, амальгама (разнородная смесь. - А. И.) южных, островных, аустронезийских и, с другой стороны, западных континентальных, общих и корейскому, и другим восточно-азиатским континентальным "алтайским" языкам, элементов"¹⁹. Что касается иноязычных заимствований, то по отношению к малайско-полинезийской группе они касались главным образом словарного состава японского языка, тогда как с алтайскими языками его сближала очевидная схожесть их грамматического строя.

Мысль Поливанова об амальгаме или смешении многих языков в процессе формирования древнего японского языка выходит далеко за рамки чисто лингвистического анализа, помогая глубже понять ход становления японского этноса в целом, развитие которого происходило за счет напластования многочисленных, часто весьма неоднородных этнических частей и компонентов. Неудивительно, что некоторые современные японские исследователи предлагают при рассмотрении истории древнего японского языка и его родства с другими языками не ограничиваться чисто лингвистическим ана-

лизом, а подходить к нему как к важнейшему явлению культуры. В качестве примера такого подхода приводится работа Оно Сусуму "Происхождение японского языка", опубликованная в 1957 году²⁰.

Исследования, проведенные в последние десятилетия XX в. японскими учеными и их российскими коллегами, дают все новые антропологические и археологические данные, подтверждающие так называемую урало-алтайскую теорию происхождения древнего японского языка, основанную на большой типологической и материальной общности японского языка с корейским, тунгусо-маньчжурским, монгольским и тюркским языками²¹. При этом следует иметь в виду, что все большее родство обнаруживается между японским и корейским языками и это доказывает, что японский язык находится ближе всего к корейскому языку.

Что же касается языка айну, то он во многом отличается от древнего японского языка как по фонетическому, так и по лексическому составу. В языке айну, хотя и есть нечто общее с древним японским языком, но, как полагал Н. А. Сыромятников, для языков, которые находились в непосредственном контакте много веков, их сходство не так уж и велико. "Видимо, - писал он, - айну - язык, который не только не родственен японскому, но не выступал даже в качестве языка-субстрата"²².

Японские исследователи с большим доверием относились к тезису Поливанова о древнем японском языке как о "смешанном языке", вобравшем в себя элементы в основном двух языков: алтайского и малайско-полинезийского. Его труды по истории древнего японского языка были опубликованы в период с 1918 по 1938 год. К сожалению, его идея "смешанного языках" была в свое время проигнорирована многими японскими языковедами. И лишь спустя многие годы, а точнее в 1968 г., работы Поливанова благодаря усилиям японских филологов были переведены на японский язык и получили заслуженное признание японской научной элиты. И хотя теория происхождения японского языка, которую отстаивал Поливанов, вызвала со стороны ряда японских лингвистов критическое отношение, тем не менее Поливанов остается одним из выдающихся российских и советских японоведов, а его труды пользуются все большим признанием японских исследователей. Не случайно его имя упоминается в Японской энциклопедии²³.

Если вопрос об истоках японского языка благодаря антропологическим, археологическим и этнографическим исследованиям последнего времени более или менее прояснился, а споры вокруг этой проблемы не имеют той остроты, которая наблюдалась еще сравнительно недавно, то этого нельзя сказать о многих аспектах развития японского этноса, а также о хронологических рамках этого явления, о том, что представляла собой Япония в древние времена и кто населял в ту пору японские острова.

Однако центральной проблемой, сохраняющей свою научную актуальность, остается вопрос о том, носителями какой культуры были предки нынешних японцев. Еще в середине прошлого столетия мало кто из серьезных японских и зарубежных ученых верил в существование в Японии каменного века. В книге "Древняя Япония. Историко-археологический очерк", опубликованной в 1958 г., ее автор М. В. Воробьев, изучая состояние исследования этой проблемы в Японии и России, без малейшей доли сомнения утверждал следующее; "До сегодняшнего дня в южном Приморье, на Сахалине, в Корее и Японии нет ни одного археологического памятника, палеолитический возраст которого признавала бы сколько-нибудь значительная группа ученых. Более того, среди археологов и геологов нет единого мнения ни по вопросу о возможности заселения этих мест древнейшим человеком, ни по вопросу о

перспективах обнаружения палеолитических памятников в будущем. До настоящего времени изучение палеолита в Японии - это история долгих бесплодных поисков, перечень публикаций якобы палеолитических материалов и туманных сведений об открытии то в том, то в другом пункте страны палеолитических стоянок, костных остатков палеолитического человека, это, наконец, умозрительные теории, обосновывающие неизбежность будущих палеолитических находок или, наоборот, полную бесперспективность дальнейших поисков"²⁴.

Приблизительно такого же мнения придерживался и автор книги "Японский этнос" Мацумото Ёсио: "Среди обнаруженных до сегодняшнего дня археологических находок и следов древних культур нет ни одного предмета, относящегося к палеолиту. Все они являются памятниками неолитической эпохи. Удастся ли в будущем обнаружить на территории Японии следы каменного века, с полной уверенностью сказать нельзя. Невозможно также хронологически точно определить, когда началась эпоха неолита в Японии. Однако с большой долей уверенности можно утверждать, что возраст всех найденных на сегодняшний день реликвий не более десяти тысячи лет". При этом автор приводит точку зрения сторонников существования в Японии палеолита, которые, как отмечает Мацумото, исходят из той посылки, что поскольку на материке едва ли не повсеместно существовал палеолит, то и в Японии должны были происходить аналогичные и достаточно синхронические процессы, несмотря на ее островное положение²⁵.

В древних японских хрониках "Кодзики" и "Нихон сёки" упоминаются до десятка названий различных племен и народностей, которые с незапамятных времен обитали на Японских островах. Чаще всего встречаются такие наименования, как цутигумо, эбису, эдзо, коропоккуру, кумасо, хаято, тэнсон, айну, из которых, пожалуй, только существование племени айну не вызывает у исследователей возражений. Едва ли не основным аргументом против признания того, что за всеми этими "племенами" на самом деле скрываются народности, которые проживали на территории Древней Японии, а некоторые из них, возможно, даже являлись ее коренными жителями, служит то, что рассказы об этих племенах составляют содержание древних японских мифов и представлены, как правило, в тех разделах исторических сочинений, в которых повествуется о жизни богов, а потому эти рассказы воспринимаются не как исторически правдивые сочинения, а скорее как мифы и легенды.

Нисколько не преуменьшая необходимости руководствоваться в научном исследовании стремлением строго отличать миф от исторического факта, следует вместе с тем исходить из того, что и сама мифология фиксирует немало реальных исторических событий, часто воспринимаемых современным читателем не иначе, как сознательное искажение исторической действительности. Еще двести лет тому назад Дж. Вико в своей знаменитой "Новой науке" очень верно заметил: "Простонародные Предания должны были иметь общественное осознание истины, почему они возникли и сохранялись целыми народами в течение долгих промежутков времени. Одна из больших работ нашей Науки - найти в этих Преданиях основу истины, которая с течением лет и с переменою языков и обычаев дошла до нас под покровом ложного"²⁶.

Опираясь на древние письменные источники Японии и широко используя лингвистический анализ при выявлении названия того или иного племени, японские исследователи пытаются проследить его происхождение, а также возможные пути территориального перемещения племен или отдельных

этнических групп, способы и средства, которыми они пользовались, желая любой ценой добраться до японской территории.

Среди племен, в той или иной мере участвовавших в длительном процессе становления и развития японской нации и древней японской цивилизации, едва ли не главная роль, по мнению многих японских ученых, принадлежала тунгусскому племени, проживавшему на западной окраине Среднесибирского плоскогорья, по правобережью великой сибирской реки Енисей. По языковому принципу это племя входит в состав урало-алтайской семьи, включающей в себя маньчжурский, монгольский, тюркский, корейский, японский и ряд сибирских языков - эвенкийский, эвенский, нанайский, удэгийский и некоторые мертвые языки, например, чжуруженьский. Именно представители тунгусского племени, как представляется ряду японских исследователей, в древние времена оказались на территории Японии, преодолев трудный и крайне опасный путь, пролегавший через Монголию, Маньчжурию, Приморский край и Корейский полуостров, и добравшись на своих лодках до Японских островов, выбирая кратчайшее расстояние, между азиатским материком и Японией (если, конечно, не принимать во внимание путь через остров Сахалин, который в те времена практически был недоступен).

Некоторые японские авторы подробно описывают, как отважные и изобретательные молодые тунгусы, не зная страха, выходили в открытое море и умело используя морские течения, благополучно достигали западного побережья острова Хонсю или острова Кюсю, в основном его южной части. Именно здесь перед ними открывалась обетованная земля - Япония²⁷.

Для преодоления таких огромных по тем временам расстояний, успешно покоряя морские просторы, недостаточно было обладать недюжинной физической силой и иметь определенные навыки в области мореплавания и вообще морского дела, чему, вероятно, способствовало проживание этого племени на берегах великой сибирской реки. Бесстрашных смельчаков повсюду подстерегали опасности, с которыми далеко не каждый мог справиться. Не трудно представить, сколько людей, участвовавших в этом миграционном потоке, погибло, так и не добившись своей главной цели - Японских островов. Последним промежуточным пунктом на этом длинном и трудном пути являлся Корейский полуостров, куда прибывало все большее число племен.

Однако при всей значимости влияния этого людского потока на процесс происхождения древних японцев, он не был единственным элементом в многослойном конгломерате разных этнических и антропологических компонентов, составлявших в своей совокупности общий тип современного японца. Большое значение имело также проникновение на Японские острова так называемых южных племен, населявших в то время полинезийское пространство от Гавайских островов до центральной части Тихого океана, включая Новую Зеландию. Прибывавшие на Японские острова представители этих племен выбирали для своего постоянного проживания не только остров Кюсю, но и западную часть главного японского острова Хонсю.

Люди, пришедшие с юга и желавшие обустроиться на новом месте, нередко вступали в открытое столкновение с местным населением, постепенно изгоняя последних с их исконных мест проживания. Можно предположить, что коренными жителями этих мест были айну, которые и стали объектом притеснения со стороны иммигрантов южной волны. Несмотря на то, что далеко не все исследователи считают айну аборигенами, сам факт заселения ими острова Кюсю, в сущности, никем не оспаривается. Как не отрицается и

то, что они постоянно подвергались гонениям со стороны пришлых людей и в конце концов значительная их часть была оттеснена сначала на соседние острова, а затем на восток и север страны. Процесс этот продолжался не одно столетие и завершился лишь к концу XVI в., когда одна из древнейших народностей Японии оказалась насильственно загнанной в резервацию на остров Хоккайдо.

Можно считать вполне доказанным, что в глубокой древности местом проживания айну был не северный остров, а фактически все обширное территориальное пространство центральной и южной части страны, включая остров Кюсю, откуда впоследствии айну были силой вытеснены на север, потеряв в ожесточенных сражениях с правительственными войсками значительную часть своего народа. Нельзя не согласиться с М. Г. Левиным, который на основании проведенного им анализа суммарного типа японцев и особенностей этого антропологического типа, пришел к выводу, что "предки айнов занимали в далеком прошлом основную территорию Японских островов и что айнский пласт составил существенный компонент в формировании антропологического типа японцев"²⁸.

Этот вывод ученого нисколько не противоречит теории происхождения древних японцев и древнего японского языка, базирующейся не только на типологической основе, но и на его материальной общности с корейским, тунгусо-маньчжурским, монгольским и тюркскими языками. Хотя язык айну не вполне вписывается в эту типологическую общность, а по фонетическому и лексическому составу сильно отличается как от древнего японского языка, так и от алтайских языков, с которыми у древнего японского языка имелось явное сходство, а сами айну принадлежат к другой, не монгольской народности, это не дает еще достаточных научных оснований для полного исключения этой народности из процесса формирования антропологического типа японцев.

О том, что в древности на юге Кюсю находились поселения айнов, свидетельствуют следы их обитания, обнаруженные при раскопках курганов, из которых были извлечены различные предметы быта представителей данной народности. Вполне возможно, что в эти места айну добирались не через Сахалин и Хоккайдо, а другим путем, предположительно через Приморский край, который считался более безопасным.

Мацумото, говоря о миграционном пути айну, допускал, что они могли проникать на Японские острова как с севера, так и с юга. Постепенно они заселили почти всю территорию Японского архипелага. Этот вывод, по его мнению, подтверждается многочисленными предметами, относящимися к культуре айну и обнаруженными на юге (прежде всего на островах Рюкю и Кюсю) и на севере (включая район Оу и остров Хоккайдо)²⁹.

Переселение различных племен и народностей на Японские острова с азиатского материка проходило не только через территорию Монголии, Сибири, Приморского края, Маньчжурии, но и с юга на север Китая. Вместе с ними и фактически тем же путем продвигались переселенцы в основном из стран Юго-Восточной Азии. Подтверждением тому служат сохранившиеся следы не только древней китайской культуры, но и некоторых народов Юго-Восточной Азии³⁰.

В древних японских хрониках упоминается также племя "цутигумо", о котором мало что известно. Вероятнее всего это одно из самых загадочных племен среди аборигенов Японии, о котором до сих пор высказываются самые противоречивые суждения. В частности, неясно, является ли "цутигумо" названием одного племени или оно объединяет ряд однотипных народно-

стей, какова их численность, откуда они пришли и когда появились на Японских островах, а также каким был ареал их обитания.

В свое время Конрад, анализируя различные взгляды японских авторов на проблему данной народности, приводил ряд гипотез, одна из которых относила "цутигумо" к малайцам или родственным им племенам, другая, наоборот, признавала этническую зависимость "цутигумо" от других этнических элементов, существовавших в Древней Японии, а третья и вовсе основывалась на том, что это название охватывает всех инородцев раннего периода существования японского этноса. Кое-кто полагал, что название "цутигумо" применимо к племенам эбису и кумасо, обитавшим в древности на Кюсю, и даже к коропоккуру, которых прямо отождествляли с айну. Отмечая достаточно пеструю картину мнений по данному вопросу, что, как считал академик, было вызвано отсутствием необходимых доказательств, особенно археологических, Конрад делал весьма неутешительный вывод: "В настоящее время, при нынешнем состоянии материала, вопрос о цутигумо следует считать не только не разрешенным, но пока, пожалуй, и неразрешимым"³¹. Нельзя не согласиться с уважаемым ученым. Этот вопрос остается не только не решенным, но по-прежнему одна гипотеза опровергает другую, что, к сожалению, исторической достоверности не прибавляет. По мнению некоторых японских исследователей, под названием "цутигумо" могут скрываться некоторые племена, относящиеся к африканской расе. При этом они исходят из того, что в доисторические времена район обитания представителей этой расы не ограничивался африканским континентом. Представители этого племени селились вдоль Тихого и Индийского океанов и вполне могли доплыть до Японских островов. Возможно даже, что представители африканской расы оказались на Японских островах задолго до появления там тунгусского племени и были изгнаны с этой территории айнами³², так как были не столь многочисленны и не так сильны.

По мнению Конрада, этим именем скорее всего обозначались племена, которые занимали западную и центральную части острова Хонсю, главным образом провинции Ямато и отчасти Ямасиро, откуда они распространились и на другие территории страны. Именно это племя, полагал ученый, "является основным носителем всего исторического процесса" Японии, в то время как все остальные племена и народности "оказываются неизменно в положении отсталых, оттесняемых, ассимилируемых или уничтожаемых"³³.

Происхождение земных племен, как правило, связывают с небесными потомками, оставляя в стороне любые контакты и взаимодействия этого, богом избранного, народа с другими племенами или народностями. Единственное, пожалуй, исключение составляет племя "идзумо", обитавшее на западном побережье острова Хонсю - самой южной его части. Впоследствии эта территория стала официально именоваться провинцией "Идзумо". Отсюда произошло и само название обитавшего в этих краях племени. Об этом регионе и его жителях подробно рассказано в "Идзумо-фудоки" ("Историческом и географическом описании Идзумо"). Подобные описания в начале VIII в. были осуществлены по распоряжению, центральной власти, которая решила провести своего рода инвентаризацию своего хозяйства. К сожалению, до наших дней дошли сведения лишь о пяти таких провинциях. Это - Идзумо, Хитати, Харима (центральная часть острова Хонсю), Бунго (северо-восток Кюсю) и Хидзэн (северо-запад Кюсю). Но и эти описания сохранились лишь в виде отдельных фрагментов. Описания остальных провинций вообще не подлежат восстановлению, а следовательно и изучению³⁴.

Значение "Идзумо-фудоки" как, несомненно, достоверного историко-филологического источника состоит прежде всего в том, что в этих описаниях содержатся подлинные сведения о природно-географической среде обитания древних племен на той или иной территории страны. "Идзумо" переводится как "Страна облаков"³⁵. Указанное обстоятельство, кроме всего прочего, призвано было показать и доказать несомненную правоту утверждения, содержащегося в одном из основных мифов, посвященных происхождению "народа тэнсон", отождествляемого с народностью идзумо.

К подробному историко-географическому описанию провинции Идзумо, как и других провинций Древней Японии, приступили в 713 г. и завершили в 740 году. Что касается "Идзумо-фудоки", то оно появилось на свет в 733 г., то есть спустя ровно 21 год с момента издания в 712 г. классического письменного памятника "Кодзики", в котором уже достаточно четко была сформулирована линия исторического развития древнего японского общества и показано, как следует трактовать главные вопросы древней истории Японии, в том числе и проблему происхождения японского народа.

Тем не менее у племени идзумо была своя, принципиально иная, история происхождения. Есть достаточно оснований полагать, что именно это племя или эти племена явились тем ядром японского народа, вокруг которого проходил процесс становления и развития японского этноса, то есть той частью народа-завоевателя (сэйфуку миндзоку)³⁶, которой суждено было, как утверждает древняя японская мифология, покорить страну, изгнав с ее территории всех инородцев и установив над ней полный и безусловный контроль.

Эта мысль фактически пронизывает содержание мифов, в которых рассказывается о происхождении японского народа. При этом явственно прослеживается стремление провести некую связь между Равниной Высокого Неба, где, по легенде, обитали небесные боги, и земной территорией, на которой разворачивались главные события японской истории, в которых боги принимали участие.

Разумеется, это далеко не исчерпывает проблемы "корейского" происхождения населения идзумо и его антропологического типа, хотя бы потому, что Корея в те времена являлась ареной непрерывных этнических переселений и отличалась большим разнообразием ее этнического состава, что не всегда определялось с достаточной достоверностью. "В разное время своего исторического существования, - отмечал Конрад, - территория Кореи заполнялась различными пришлыми элементами, которых через некоторое время сменяли новые волны пришельцев; в разных частях полуострова, даже в одну и ту же историческую эпоху, мы неоднократно застаем разноплеменное население"³⁷.

Можно с определенной долей уверенности полагать, что главный маршрут продвижения пришлых этнических групп и элементов на Японские острова пролегал именно через Корейский полуостров. Что же касается собственно корейских племен, то трудно себе представить, чтобы их представители не были включены в этот процесс. Весь вопрос состоит, видимо, в том, чтобы с максимально возможной точностью установить удельный вес "корейского фактора" в происхождении японского народа.

Японские и зарубежные ученые, опираясь на имеющийся в их распоряжении разный по характеру материал (все еще недостаточный), пытаются воссоздать подлинную картину прошлой исторической жизни, определить этнический и палеонтологический состав древнейших жителей Японских островов, выявить маршруты движения огромных людских масс с одних мест их проживания в другие, выяснить, хотя бы приблизительно, происхождение

тех или иных племен и народностей, так или иначе оказавшихся на Японских островах, их культурно-исторические корни и т.д.

При этом одни исследователи выражают весьма скептическое отношение к любым письменным свидетельствам глубокой древности, считая, что они представляют собой чистый вымысел, лишенный какой бы то ни было исторической достоверности, и поэтому нет большого смысла тратить время на изучение того, что не может принести никакой пользы. В качестве доказательства исторической ограниченности мифов и преднамеренного искажения в них исторических фактов и событий приводится обычно то соображение, что эти мифы помещены в разделе "Нихон сёки", посвященном "эре богов".

Между тем при всей внешне кажущейся мифологичности содержащегося в древних хрониках исторического материала было бы проявлением неоправданного высокомерия со стороны тех, кто заранее крайне скептически оценивает подобные материалы, еще больше сокращать и без того не слишком богатую источниковую базу, относящуюся к изучению древней истории вообще и древнейшей истории Японии, в частности. При всем этом следовало бы с гораздо большей щепетильностью и максимальной осторожностью относиться к рассказам древних людей о своей жизни и делах, которые, к сожалению, часто и необоснованно воспринимаются некоторыми современными исследователями как нечто малосущественное и находящееся за пределами здравого смысла, якобы не представляя для науки никакой особой ценности. Другое дело, что чем древнее источник, тем больше заключено в нем загадок, тем больше времени и сил требуется для их разгадки, тем тщательнее и объективнее должен проводиться учет всех доступных источников. В то же время беспричинный уход от их всестороннего анализа и объективной оценки, как правило, приводит к серьезным провалам в исследовательской работе и не позволяет выявлять новые письменные и иные источники, которые позволили бы по-новому подойти к изучению древнего японского общества, сделать наши представления о нем более правильными и научно обоснованными.

Немало вопросов возникает и в связи с попытками определить время массового заселения Японских островов пришельцами, а также выяснить, какую культуру они представляли. Эти два вопроса находятся в поле научных интересов не только японских, но и зарубежных исследователей, порождая все новые гипотезы и догадки, которые зачастую больше напоминают желание произвести сенсацию, нежели выявить объективные факты, оказывающие реальное воздействие на историческое и культурное развитие этой страны. Знакомство с материалами некоторых из этих дискуссий наводит на мысль, что их целью является не столько установление научной истины, сколько стремление во что бы то ни стало "удревнить" историю собственной страны, перенести на японскую почву процессы, происходившие в других, в том числе соседних государствах, к тому же и в более отдаленные от нас времена.

Некоторые историки всю ответственность за отставание в исследовании японской древности пытаются возложить на археологов, обвиняя их в том, что в течение длительного времени они слепо следовали в фарватере западноевропейской археологической науки, одобряя и поддерживая, по существу, все ее "открытия", оценки и выводы. Оказавшись под сильным влиянием западных археологов, японские исследователи часто занимали выжидательную позицию, не спешили с публикацией результатов собственных исследований, в какой-то мере даже робели перед авторитетом западной науки. Возможно, именно этим объясняются достаточно скромные успехи японской археологической науки.

В современной японской историографии продолжают активно обсуждать сложные проблемы японской древности, исследовать и сопоставлять новые археологические и антропологические материалы, базируясь на которых выдвигались бы научно обоснованные теории и концепции о происхождении японского народа, материальной и культурной жизни древних японцев, системе их взглядов и идей. В центре внимания по-прежнему находятся вопросы о времени заселения Японских островов, степени и характере внешних влияний на процесс формирования японского этноса и японской культуры, о присутствии древнейших эпох в истории Японии, в частности, о японском палеолите, существование которого на территории Японии до сих пор признается далеко не всеми исследователями³⁸.

Процесс становления и развития древнего японского общества начался несколько тысячелетий тому назад, когда в Японию впервые стали проникать отдельные элементы так называемой палеолитической культуры (в основном древние каменные орудия), к тому времени уже существовавшей на азиатском материке, включая Сибирь и Дальний Восток. Остаются не до конца выясненными и вопросы, касающиеся времени, в которое происходил этот процесс, а также тех людей, которые доставляли в эту страну предметы, относящиеся к культуре каменного века.

В 1984 г. вышла в свет монография академика А. П. Деревянко под названием "Палеолит Японии", в которой была предпринята попытка подвести некоторые итоги изучения проблемы японского палеолита и первоначального заселения территории Японских островов. Как пишет автор указанной книги, после 1962 г. в изучении палеолита Японии наметились два основных направления. Первое объединяет японских ученых, которые считают, что человек в Японии прошел те же стадии развития, что и на остальной территории Старого Света. Сторонники этого направления в японской археологии опирались в своих построениях в основном на типологический метод. Они сравнивали комплексы, обнаруженные на Японских островах, не только с ранними памятниками Китая и Юго-Восточной Азии, но и с европейскими, полагая, что развитие древних культур в Японии прошло те же этапы, что и в других районах Евразии. Что касается второго направления, то его сторонники при анализе японских материалов и сравнении их с комплексами материковых районов, в том числе Северного Китая, подчеркивают "локальное своеобразие" в развитии культуры на островах³⁹.

В сущности говоря, различия в изучении данного предмета между японскими учеными объясняются вовсе не тем, что изучением проблем древней Японии занимаются специалисты разных школ и направлений, как полагает автор монографии, а тем, как глубоко тот или иной исследователь оценивает роль и значение тех событий, которым суждено занять в национальной истории свое заслуженное место. Поэтому странным выглядит утверждение автора о том, что "любые попытки отвергнуть палеолитическую эпоху в культуре человека в Японии нельзя считать серьезными и заслуживающими внимания"⁴⁰.

Формирование антропологического типа современного японца традиционно связывают с двумя археологическими эпохами и культурами: дзёмон и яёи. Именно к ним многие исследователи относят становление и развитие самобытных черт и специфических особенностей, придающих древней японской культуре ту непохожесть и то своеобразие, которые отличают ее от других мировых культур. Культурная эпоха дзёмон (что в буквальном переводе означает "веревочный орнамент", или "керамические изделия с нанесенными на них веревочными узорами"), часто имену-

емая японской неолитической культурой, длилась несколько тысячелетий до н.э. и подразделялась на пять главных периодов. На начальном этапе не вся керамическая посуда имела веревочный орнамент. Первое время на многих изделиях вместо веревочных узоров располагали рисунки моллюсков, изображение шпателя (лопаточки) и т.д. Керамические изделия эпохи дзёмон были обнаружены в большом количестве и практически на всей территории Японии.

Исследователи определяют некоторые различия между двумя типами керамических изделий неолитической культуры, обнаруженных в разных частях страны. Эти отличия касаются как формы изделий, так и их размеров. Разграничительная линия, фиксировавшая отличия двух типов керамических изделий, проходила между населенными пунктами Кувана и Сэкигахара, расположенными в провинциях Исэ и Мино, и разделяла страну на две части: западную и северо-восточную. Наибольшее число предметов керамики, относящихся к культуре дзёмон (или японского неолита) было обнаружено в районе Канто и на северо-востоке страны, находили их также в западных провинциях.

Эпоха культуры дзёмон плавно переходила в новую эпоху, названную эпохой культуры яёи (по наименованию одного из районов Токио, где в результате археологических раскопок были обнаружены керамические изделия, относящиеся к новой эпохе), длившейся почти шесть веков (III в. до н.э. - III в. н.э.). Керамика эпохи яёи имела ряд особенностей, существенно отличавших ее от керамики эпохи дзёмон. Она отличалась большим единообразием, упростился процесс производства, изменился цвет керамических изделий. В них стали преобладать красные тона, упростилась сама форма сосудов и других изделий, значительно проще стали орнаменты, которыми украшались керамические изделия времен дзёмон в виде веревочных узоров, отпечатков раковин и т.д.. Часто новая керамика вообще не имела ярко выраженных украшений в форме всевозможных живописных орнаментов. Но, пожалуй, главное отличие этих двух культур состояло в том, что новые керамические изделия нашли несравнимо более широкое применение в обыденной жизни древних японцев, стали необходимой частью их быта.

Новая эпоха яёи, утвердившаяся в Японии на рубеже двух тысячелетий (старой и новой эры) в результате так называемой неолитической революции, резко изменила весь хозяйственный и общественный уклад жизни людей, которые от собирательства, охоты и рыболовства стали постепенно переходить к земледелию и прежде всего рисоводству (в основном заливному), что, вместе с использованием металла и бронзы и производством из них всевозможных орудий труда, боевого оружия и предметов ритуального назначения, явилось важнейшим событием в истории Древней Японии, благодаря которому эта страна значительно ускорила свое продвижение к образованию единого национального государства и обретению своей государственности.

Примечания

1. КОНРАД Н. И. Япония. Народ и государство. Исторический очерк. Пг. 1923, с. 3.

2. ОКАЗАКИ ИСАО. Нихон кодай гэммин-но надзо-о (К разгадке тайны коренных жителей Древней Японии). Токио. 1975, с. 45.

3. ЯМАГУТИ БИН. Нихондзин-но као то синтай (Лицо и тело японцев). Токио. 1986, с. 13.

4. Взгляды Бельца на проблему антропологического состава японцев подробно рассматриваются в работе М. Г. Левина, посвященной обследованию большого количества японских

военнопленных, находившихся в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. (См.: ЛЕВИН М. Г. Этническая антропология Японии. М. 1971, с. 161.)

5. Цубои Сёгоро (1863 - 1913) после окончания в 1884 г. Токийского университета и трех лет (1889 - 1892) стажировки в Англии и Франции имел возможность ознакомиться с состоянием западной антропологической и археологической школ, в 1893 г. он возвращается на родину, основывает в Токийском университете специальный курс по антропологии. Цубои был среди первых японских археологов, кому в 1884 г. удалось в ходе археологических раскопок на территории квартала Яёи в одном из токийских районов обнаружить первые керамические изделия, относящиеся к культурной эпохе, получившей название эпохи яёи.

6. Первая удачная попытка раскопок в Оомори (префектура Мусаси), предпринятая Морзом, по мнению ряда японских археологов, положила начало научным исследованиям этих мест, а его доклад по результатам этих раскопок, который он назвал "Древний человек Оомори", лег в основу развития археологической науки в Японии (МАЦУМОТО ЁСИО. Нихон-но миндзоку. Японский этнос). Токио. 1954, с. 14).

7. Там же, с. 15 - 16.

8. Коганэи Ёсикиё (1859 - 1944), известный японский анатом и антрополог, один из зачинателей изучения физической антропологии в Японии. После окончания в 1880 г. медицинского факультета Токийского университета, он отправился в Германию, где в течение пяти лет углубленно изучал анатомию и гистологию. Вернувшись на родину в 1885 г., стал преподавать анатомию в Токийском университете, а уже в следующем 1886 г. он был удостоен звания профессора. В сферу его научных интересов входило изучение анатомии и костной структуры айнов. Результаты этих исследований составили содержание его главного научного труда - "Изучение племени айну" (Айну дзоку-но кэнкю), который внес весомый вклад в развитие айноведения. Основной его тезис сводился к утверждению, что древнейшими обитателями Японских островов были айну, жившие в Японии в эпоху палеолита.

9. ЯМАГУТИ БИН. Нихондзин-но као то синтай (Лицо и тело японцев). Токио. 1986, с. 30, 32.

10. КОГАНЭИ ЁСИКИЁ. Нихон сэкки дзидай дзюмин (Население Древней Японии в каменный век). Токио. 1904.

11. НЕВСКИЙ Н. А. Айнский фольклор. М. 1972.

12. МАЦУМОТО ЁСИО. Ук. соч., с. 46.

13. Араи Хакусэки (1657 - 1725) занимал высокий пост главного советника при токугавском правительстве. Ни один ученый за всю историю Японии не имел, поажлуй, такого влияния, как Араи Хакусэки. До сих пор многие его труды, в том числе по истории, пользуются большим спросом, особенно его автобиографическое сочинение "Записки у костра из валежника" (Оритаку Сиба-но ки), опубликованное в 1716 г. и переведенное на английский язык (Told round a brushwood fire. The Autobiography of Arai Hakuseki.).

14. МАЦУМОТО ЁСИО. Ук. соч., с. 47, 48.

15. КОНРАД Н. И. Ук. соч., с. 19.

16. Там же, с. 22.

17. Син нихон си-но каги (Ключ к новому освещению истории Японии). Т. 1 - 3. Токио. 1957. В основу этого издания легли материалы научной дискуссии, в которой наряду с крупными учеными участвовали и молодые исследователи, чья научная карьера только начиналась. Среди участников было немало широко известных исследователей не только в Японии, но и за ее пределами: Китаяма Сигэо, Сибата Минору, Накамура Хидэтака, Хаясия Тацусабуро, Харада Томохико, Иноуэ Мицусада, Эндо Мотоо, Такэути Ридзо, Тоёда Такэси и ряд других. В центре внимания участников встречи находились такие проблемы, как формирование императорской системы в Японии, культура Древней Японии, политика и народные массы в эпоху Нара, век Манъёсю, образование древнего японского государства, упадок древнего государства, актуальные проблемы древней истории Японии, реформы Тайка, роль религии в становлении японской цивилизации, характерные особенности древнеяпонской цивилизации, история экономического положения буддийских храмов в Древней Японии, законодательная система и политическая власть придворной аристократии, литературное наследство эпохи Хэйан и др.

18. Нихондзин то ва нани ка. Миндзоку-но кигэн-о мотомэтэ (Кто такие японцы? К вопросу о происхождении японского этноса). Токио. 1980.

19. ПОЛИВАНОВ Е. Д. Избранные работы. М. 1968, с. 151 - 152; ЕГО ЖЕ. Психофонетические наблюдения над японскими диалектами. Пг. 1917.

20. ОНО СУСУМУ. Нихонго-но кигэн (Происхождение японского языка). Токио. 1957;

21. ЕГО ЖЕ. Нихонго-но рэкиси (История японского языка). Токио. 1968.

22. СЫРОМЯТНИКОВ Н. А. Древнеяпонский язык. М. 2002, с. 16.

23. Kodansha Encyclopedia of Japan. Vol. 4, p. 20 - 21.

24. ВОРОБЬЕВ М. В. Древняя Япония. Историко-архерлогический очерк. М. 1958, с. 7.

25. МАЦУМОТО ЁСИО, Ук. соч., с. 12.

26. ВИКО ДЖ. Основания новой науки об общей природе наций. Л. 1940, с. 77.

27. ОКАДЗАКИ ИСАО. Ук. соч., с. 37.

28. ЛЕВИН М. Г. Этническая антропология Японии. М. 1971, с. 197.

29. МАЦУМОТО ЁСИО. Ук. соч., с. 24.

30. На это указывают как японские, так и зарубежные исследователи. Окадзаки Исао, например, убежден в том, что айну вначале проживали на юге Кюсю, но со временем были вытеснены оттуда племенами, прибывшими из района южных морей. Эти племена, названные вададзуми и ямадзуми вместе с тунгусскими племенами по мере укрепления своего влияния в этой части Японии стали вытеснять айну, сначала в центральную часть острова Хонсю, а затем на север страны (ОКАДЗАКИ ИСАО. Ук. соч., с. 46).

31. КОНРАД Н. И. Ук. соч., с. 12.

32. ОКАЗАКИ ИСАО. Ук. соч., с. 45, 46.

33. КОНРАД Н. И. Ук. соч., с. 20.

34. "Идзумо-фудоки". Перевод со старояпонского языка, комментарии и предисловие К. А. Попова. М. 1966, с. 11.

35. Вот как излагается в "Идзумо-фудоки" история происхождения этого названия: "Бог Яцука-мидзу-омицу-но изрек: "Облака, клубясь, поднимаются (якумо тацу)". Поэтому-то и говорят: "Якумо тацу Идзумо", что означает: "Идзумо, где, клубясь, поднимаются восьмиярусные облака"" (Там же, с. 17).

36. Нихондзин то ва нани ка, с. 141.

37. КОНРАД Н. И. Ук. соч., с. 19.

38. ОКАДЗАКИ ИСАО. Ук. соч., с. 40.

39. ДЕРЁВЯНКО А. П. Палеолит Японии. М. 1984, с 5 - 6.

40. ТАМ ЖЕ, с. 47.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - А. А. Искендеров:

Comments: