М. "Памятники исторической мысли". 2003. 359 с.

Историческая литература пополнилась новым произведением доктора исторических наук, профессора Н. И. Павленко - известного автора книг о Петре I, А. Д. Меншикове, о "птенцах гнезда Петрова" (Б. П. Шереметеве, П. А. Толстом, А. В. Макарове), об императрицах Екатерине I, Анне Иоаннове, Екатерине II. На этот раз внимание ученого и писателя привлек яркий, самобытный историк Михаил Петрович Погодин (1800 - 1875). Подобный выбор героя - после императора, императриц и вельмож - может кому-то показаться странным. Но он не был неожиданным для Павленко, изучавшим историческую литературу о Петре Великом и его эпохе. М. П. Погодин, выступая решительным поклонником царя, немало писал о Петре I и его времени, публиковал источники. Павленко признает, что погодинская общая положительная оценка преобразований оставила заметный след в отечественной историографии, прежде всего потому, что ее позже разделял СМ. Соловьев (с. 140).

В новом труде Павленко удачно сочетаются писательский и исследовательский опыт. И на этот раз ему удалось создать повествование, которое читается с неподдельным интересом. Структура книги выстроена четко. Она состоит из небольшого предисловия "От автора" и двенадцати глав, каждая оканчивается авторскими выводами. Завершает книгу итоговая глава "Феномен Погодина". Обстоятельность сочетается с живостью и сочностью изложения.

Жизненный путь историка рассматривается в первой главе "Вехи жизни". Далее автор предпочел тематическое изложение материала. Некоторое недоумение вызывает вопрос, почему повествуя о научной жизни и личной судьбе своего героя, ни в первой главе, ни в той, где идет речь о трудах Погодина по истории Древней Руси, Павленко не упомянул о двух его диссертациях - магистерской "О происхождении Руси" и докторской "Нестор, историко-критическое рассуждение о начале русских летописей", за которую он, кстати сказать, получил Демидовскую премию. В главе "Низвержение кумиров" автор рассматривает как изменялось отношение Погодина к Н. М. Карамзину и к его труду "История государства Российского", а также погодинскую критику работ Арцыбашева, Каченовского, Полевого. В последующих трех главах ("На университетской кафедре", "Математическая метода", "Первый революционер на троне") подробно анализируются исторические взгляды Погодина. Четыре главы посвящены разнообразным сторонам деятельности Погодина: дискуссиям, инициатором которых выступал Михаил Петрович ("Бросаю вам перчатку"); страстному коллекционированию ("История будет помнить меня во веки веков"); активной публицистике ("Публицист и остроумный говорун"); журнальной, издательской деятельности ("Орудие просвещения"). Особый интерес вызывают главы, раскрывающие огромный круг общения ученого - "Погодин и литературная элита", "Друзья и знакомые". Даже из этого краткого перечня виден насколько широк и разнообразен был диапазон научных, литературных, издательских, общественных и жизненных интересов Михаила Петровича, и сколько труда стоила автору рецензируемой книги проведенная им работа по изучению многогранной деятельности Погодина.

Содержание книги вызывает однако некоторые замечания, касающиеся противоречивых оценок научного творчества и личности Погодина. Прежде всего не могу согласиться с утверждением, что Погодин принадлежит к категории "забытых историков". По мнению автора, спустя некоторое время о Михаиле Петровиче забыли: "имя его известно только сравнительно небольшому кругу лиц, прежде всего историкам разнообразного профиля (общественно-политической мысли, литературы, историографии, журналистики, издательского дела и др.)". "Людям конца XX в. напоминают о его жизни и творчестве лишь Погодинское собрание рукописей в Публичной библиотеке в Петербурге, да Погодинская улица и Погодинская изба в Москве" (с. 3). Даже если ограничиться приведенным высказыванием, то и это далеко не мало. (В Москве, например, до сих пор нет улицы ни СМ. Соловьева, ни В. О. Ключевского.) Ни один историк России (да, пожалуй, и не только России) не имеет такой подробной биографии как М. П. Погодин, которому посвящено уникальное издание - 22 тома Н. П. Барсукова "Жизнь и труды М. П. Погодина" (СПб. 1888 - 1910) (именно это издание стало для Павленко главным источником при написании книги.) Можно ли называть Погодина "забытым" историком, о котором ив конце XIX (то есть уже после его ухода из жизни) и в течение XX в. написано значительное число статей и очерков, который вошел в энциклопедии и словари, в учебную литературу, портрет которого кисти И. Е. Репина находится в Третьяковской галерее и, наконец, о котором в последние десятилетия стали выходить книги. В самом конце XX в. появилась книга молодого историка К. Б. Умбрашко "М. П. Погодин: человек, историк, пуб-

стр. 166

лицист" (Новосибирск. 1999), а в начале XXI - рецензируемая книга.

В книге ощущается антипатия Павленко к личности Погодина. Конечно, каждый автор имеет право любить или не любить своего героя, но постоянное подчеркивание негативных черт характера историка невольно вызывает желание несколько "защитить" героя книги. Так, излишне часто высказываются в тексте одни и те же укоры в адрес Михаила Петровича. Вполне достаточно было бы сказать раза два-три о его недостатках, а не проводить упорно эту тему через все повествование, при рассмотрении всех проблем. Так, многократно упрекается Погодин в самонадеянной вере в свою исключительность, в необыкновенную талантливость, в то, что судьба уготовила ему необыкновенно счастливое будущее. Но вера в себя, в свою внутреннюю силу далеко не всегда является отрицательным качеством, скорее напротив. Неужели автор полагает, что лучше бесконечные сомнения, неуверенность или уподобление лермонтовскому герою, который в душе чувствовал силы необъятные, но, не угадав своего назначения, задавался лишь вопросом, зачем он жил и для какой цели родился? Погодин же не только "угадал" свое назначение, но и сумел во многом осуществить его. Постоянно вменяется ему в вину и отсутствие скромности. На многих страницах книги читаем: "скромностью он обременен не был и явно переоценивал собственные дарования"; "неотличавшийся скромностью Погодин"; "отбросив скромность, он писал..."; "никогда не обременявший себя скромностью, Погодин полагал..."; "скромностью, как мы знаем, Михаил Петрович не отличался" и так далее. Ведь не эта же черта в конце концов определяет значимость ученого?

Через всю книгу проходят авторские упреки в трудном, крутом характере (попутно отметим, что трудные, неуживчивые характеры присущи многим талантливым и гениальным людям), в грубости и бестактности, в высокомерии и приспособленчестве, в меркантильности и в других "несимпатичных чертах". Да, сын крепостного и сам до шестилетнего возраста бывший крепостным, рос не под надзором "мадам" или гувернеров и, конечно же, не мог отличаться галантностью и уменьем "властвовать собой". За это ему изрядно доставалось не только от недоброжелателей, но и от друзей. И от этого прежде всего страдал сам Михаил Петрович. Тем не менее и его современники умели ценить достоинства этого человека. Так, Аполлон Григорьев, называя Полевого и Погодина борцами честного, высокого дела, утверждал, что им "много простится, ибо они много любили". И И. С. Аксаков, к примеру, утверждал: "В Погодине много и много такого хорошего, ради которого можно простить ему многое дурное". Но Павленко даже два века спустя после рождения Погодина не прощает его и подчас становится на сторону его критиков, свидетельства которых, однако, в ряде случаев можно трактовать и по-другому. Чтобы не быть голословной, приведу пример. Автор описывает как в дом историка на Девичьем поле приехали четыре гостя, слуга пригласил их в кабинет Михаила Петровича. Тот "сидел у письменного стола и писал, не отрываясь от работы, он левой рукой указал нам на кресла близ стола, и мы уселись. Минут около десяти длилось молчание" - цитирует Павленко отрывок из воспоминаний современника. И далее рассуждает: "Что это: невежливость, невоспитанность или проявление величия сидевшего за столом историка, спешившего занести на бумагу гениальные мысли? Во всяком случае, теплота здесь отсутствует, как отсутствует и элементарное гостеприимство" (с. 8). Казалось бы автору этих строк - историку и писателю - должно быть понятно стремление ученого не прерывать на полуслове свою работу, тогда как гости могли бы и не торопиться входить в его кабинет.

Вызывает некоторое недоумение и обвинение Погодина "в присущей ему бестактности" на основании того, что тот в письме к А. С. Пушкину, предлагавшему работать с ним в Петербурге, ответил: "Мне довольно и Москвы и надолго, оставаясь в университете, где я избран ординарным профессором истории" (с. 289) Павленко даже задается вопросом, "что же влекло известных писателей к Погодину, не отличавшемуся, как мы видели, ни ангельским характером, ни терпимостью к мнениям других, ни бескорыстием" (с. 311). "Характер", таким образом, становится чуть ли не критерием для оценки ученого.

Но более всего удивляют утверждения автора, которые не вытекают из его же собственного изложения и даже противоречат им. Так, на с. 304 читаем, что имя Погодина "не значилось и не значится среди научной элиты"! Павленко, к сожалению, не объясняет что такое "научная элита" и кто в нее входит. Неужели профессор Московского университета, действительный член Академии наук, доктор философии Карлова университета в Праге, член множества российских и зарубежных ученых обществ не входит в научную элиту? Павленко вообще не склонен признавать Погодина крупным историком: "не на научном поприще он снискал себе громкую славу", да к тому же "Михаил Петрович заблуждался, считая, что ему уготована судьба крупного историка" (с. 339).

Эти и подобные им утверждения не только не справедливы, но и прямо противоречат соб-

стр. 167

ственным наблюдениям и выводам автора. Вот несколько тому примеров. "По сути, он (Погодин. - Р. К.) после смерти Карамзина, по крайней мере в течение полутора десятилетий, представлял отечественную историческую науку древнего периода не только в Москве, но по всей России... и практически стал монополистом в истории Древней Руси. Надо отдать должное таланту Михаила Петровича, без которого ему, конечно же, не удалось бы пробиться к вершинам славы отечественного историка и оказаться заметной фигурой среди историков-современников" (с. 75).

Оценивая в целом основные исторические труды Погодина, Павленко пришел к заключению: "надобно отметить немалую заслугу Михаила Петровича в разработке концепции истории России. Строго говоря, - пишет он, - у предшественников Погодина (В. Н. Татищева, М. В. Ломоносова, М. М. Щербатова, Н. М. Карамзина) концепция, т. е. система факторов, определявших исторический процесс, отсутствовала. ...Заслуга Погодина состоит в попытке глубже осмыслить исторический процесс и акцентировать внимание на его своеобразии, на отличии истории России от истории стран Западной Европы". Высоко оценил Павленко и "расширительное толкование влияния географического фактора и размеров территории на историю России" (с. 127 - 128, 340 - 341). О дискуссиях, в которых участвовал и которым был инициатором Погодин, Павленко справедливо говорит, что они имели положительное значение для развития исторической науки: "главный их результат состоял в стимулировании усилий историков в выяснении спорных вопросов" (с. 189). Приведу еще один пример. Характеризуя ряд статей Погодина, в которых "автор сочетал блеск исследователя с блеском литературного таланта", Павленко подчеркивает: "перед читателем выступал не беспомощный автор, а профессионал, в совершенстве владевший всем арсеналом исследователя" (с. 340 - 341).

Главной фигурой в исторической науке России в промежуток между Н. М. Карамзиным и С. М. Соловьевым конечно же был Михаил Петрович Погодин. Но такое положение продолжалось недолго и именно в этом заключался драматизм Погодина: "его время" слишком быстро прошло и сменилось новым, когда заметно возрастает исследовательский уровень исторических трудов, совершенствуются методы исследования, вводятся новые пласты источников - наступает новый период в развитии исторической науки. Время шло вперед, и талантливые ученики опережали своего учителя, что вполне естественно для развития любой науки. Погодин же не мог с этим смириться и не хотел уступать свои позиции. Можно только удивляться, с какой колоссальной энергией он отбивался, сам нападая на своих критиков (одному только Кавелину он отвечал в "Москвитянине" не менее шести раз). "Лютую борьбу" Погодин главным образом вел против Соловьева и Кавелина, то есть против основателей самого крупного и значимого историографического направления XIX - начала XX в., против так называемой государственной школы.

Тем не менее этот разносторонне одаренный человек, несмотря на свой тяжелый, амбициозный характер, был крупным ученым своего времени. Он оставил яркий след и в русской науке и в русской культуре, о чем повествует и Павленко в своей книге. К. Н. Бестужев-Рюмин в статье, посвященной памяти умершего историка, высказал предположение, что "биография Погодина, когда придет время ее написания и когда она будет написана умно, полно и беспристрастно, может быть одною из самых поучительных книг русского XIX в. ...Такая биография, когда она будет, осветит - я уверен в этом - неожиданным светом все умственное развитие русского общества XIX в., ибо нельзя указать ни на одного человека, который более, чем Погодин, связан был бы с движением всего русского общества, а не только отдельной его части". Думается, это высказывание во многом справедливо и по отношению к рецензируемой книге Николая Ивановича Павленко.

Permanent link to this publication: