© 2004 г.

Обращение к проблеме методологического знания историка как неотъемлемой и определяющей составляющей его профессионализма в современных условиях связано с особенностями развития как самого исторического сообщества, так и взаимоотношений историка, его профессиональной деятельности, с государством и обществом. На рубеже XX и XXI в. историки проявили особое внимание к осмыслению своего вклада в познание мира в XX в., к изменению статуса истории как науки и профессиональной самоидентификации, а также к потребности общества в историческом знании и роли профессионалов в формировании общественного исторического сознания.

Наиболее представительной кажется оценка мировой исторической общественностью историографического процесса в различных странах мира, данная на специальной сессии XIX Международного конгресса исторических наук, проходившего в Осло (Норвегия) в 2000 г. Секцию "Достижения историографии XX в." возглавлял шведский специалист в области философии, теории и методологии истории Р. Тоштендаль. Издание материалов сессии финансировала шведская Коллегия по исследованиям в области социальных наук¹ . Мне довелось участвовать в предварительном обсуждении материалов сессии, проходившем в Упсале (Швеция) в 1999 г. Прежде всего, впечатляет представительность национальных историографических школ: Австралии, Японии, Китая, России и Восточной Европы, США, Африки. Особое значение имел ракурс обсуждения: "Сравнительное изучение историографического процесса в различных странах мира и его оценка должны основываться на рассмотрении методологических и эпистемологических исканий историков"² . Методологические аспекты находились в фокусе внимания участников дискуссии и являлись критерием оценки развития национальных историографических традиций и профессиональной идентичности историков. Основной линией сравнительного анализа историографического процесса было наблюдение за тем, "как методология истории меняется, и как соотносятся эти изменения в пространственно-временной ретроспективе". Обоснованием такого подхода было, с одной стороны, признание историческим сообществом значимости методологии как основы всех новых течений в историографии XX в., с другой стороны, осознание актуальности особого внимания к проблемам методологии как элемента профессионализма историка в условиях девальвации этого явления, которое, впрочем, полностью не уничтожено и, следовательно, за него надо бороться.

В связи с заявлением мировой исторической общественности об угрозах профессионализму историка, разрушения основ профессиональной идентичности и профессионального сознания историков возникает потребность осмыслить характер и тенденции изменений, происходящих в историческом сообществе. Необходимо отве-

Селунская Наталья Борисовна - доктор исторических наук, профессор исторического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

¹ An Assessment of Twentieth-Century Historiography. Professionalism, Methodologies, Writings. Stockholm, 2000; см. также: Чубарьян А. О. Прощание с XX в. - Новая и новейшая история, 2002, N 1.

² An Assessment of Twentieth-Century Historiography. Professionalism, Methodologies, Writings, p. 9.

стр. 24

тить на вопрос, насколько эти изменения являются кардинальными, фатальными для истории как науки и историков как членов академического сообщества. Поиск ответа на этот вопрос сопровождается желанием увидеть реальность такой, как она есть с позиций реализма и оптимизма, то есть не дать эмоциональному восприятию "угроз" заслонить видение позитивных аспектов, памятуя о том, что даже кризисные явления в исторической науке - это необходимый и неизбежный этап ее поступательного развития. Среди аргументов для оценки историографической ситуации как кризисной, чреватой утратой историей статуса науки, характеризующейся кардинальным пересмотром или игнорированием проблем теории и метода, особое место занимает профессионализм историка, отличающего познавательную, научную деятельность (в сфере гуманитарного знания, истории, в частности) от других форм культурной деятельности человека (литературы и искусства).

Следует отдельно рассмотреть взаимоотношения исторической науки и государства, воздействие политической ситуации, общественной идеологии и исторических концепций, исторического сознания. Это "вечная" проблема, имеющая свою "временную" и пространственную (то есть историческую) специфику прочтения. Эта специфика, прежде всего, и будет интересна в контексте поставленной задачи. Однако, кроме интереса к современному звучанию названной "вечной проблемы", следует обратить внимание на растущую тенденцию формирования жанра исторических сочинений, именуемого "история на продажу"³ . Развитие такого рода истории связано с действием рыночных законов на "поле исторической науки", с реализацией мощных и продуктивных попыток средств массовой информации превратить историю в элемент "медийной культуры", с противоборством "академического сообщества" и "менеджеров от истории" в процессе формирования исторического сознания в обществе.

Другой круг вопросов в контексте поставленной проблемы относится к изменениям, происходящим внутри исторического сообщества, представляющим угрозу для профессионализма историка в связи с деформацией основных представлений в области методологии, разделяемых сторонниками различных направлений "научной истории" XX в. Речь идет об "историческом и лингвистическом повороте" современного гуманитарного и социального знания, о постмодернизме, разрушающем основы профессиональной познавательной научной деятельности историка. Наконец, сюда же входит проблема "растаскивания истории в разные стороны", т.е. дифференциация предмета истории, появление новых областей, связанных с антропологическим подходом, культурологической составляющей исторического знания. Это, прежде всего, развитие тендерных исследований, устной истории, истории повседневности, истории ментальности. Основной фокус анализа этого круга вопросов будет направлен на выявление того, насколько закономерным (причинно обусловленным предшествующим ходом развития историографии) является пересмотр, девальвация основных теорий и методологических построений научной истории XX в.

Мы также попытаемся раскрыть воздействие разделения предметной области истории на методологию исторической науки, оценить современную ситуацию методологической неопределенности в контексте как общих представлений о специфике предмета методологии истории и методологии как науки, так и логики их развития, дабы понять, так ли необратимы эти процессы с точки зрения возможностей дальнейшего развития исторической науки, методологии истории, исторического познания в целом.

Анализ поставленных вопросов начнем с рассмотрения взаимоотношений исторической науки и государства. Как отмечают историки, вступление исторического сообщества в новое тысячелетие происходит в условиях "подчинения" профессионализма историка государству и политике, что характерно как для государств с недемократическими, так и с демократическими политическими режимами. Как отмечает историческое сообщество, в современных условиях доминирование государства, политичес-

³ "History for sale".

стр. 25

кая и идеологическая режиссура "сверху" сопровождается падением роли социальной истории, когда социальная функция истории как продукта деятельности профессиональных историков со второй половины XX в. становится все более проблематичной, а профессионализм историка более не соответствует потребностям общества. Если взаимосвязь "история-политика", "история-идеология" всегда присутствовала (даже в условиях деидеологизации и деполитизации в нашей стране в постсоветский период), то девальвация социальных функций профессиональной исторической науки и, следовательно, падение роли историков-профессионалов в формировании и развитии исторического общественного сознания считается "новым" наследием XX в.

Обратимся к проявлениям отмеченных нами моментов в контексте развития современной отечественной историографии в советский и постсоветский период. Очевидно, что советская историография представляла вариант наиболее жесткого проявления взаимосвязи идеологии и политики, с одной стороны, и историографического процесса - с другой. Насколько это влияние "извне" исключало развитие профессиональной историографии, методологии, в частности, для отечественной исторической науки? Характерно, что в последнее десятилетие даже в зарубежной историографии появились исследования, в которых советская историография рассматривается в контексте общих закономерностей развития мировой исторической науки, включающих и такой элемент как "внешнее влияние", воздействие "извне" на историографическую ситуацию, развитие ее теоретических и методологических оснований. Так, например, в издании, посвященном анализу развития историографического процесса в период перехода от модернизма к постмодернизму, есть исследование, названное "Советская историография как нормальная наука⁴ ". В нем отмечается, что "выведение" советской историографии за рамки всемирного историографического процесса происходит по причине "непонимания характеристик межпарадигматических отношений" представителями разных исследовательских парадигм. Если же рассматривать отечественную историографию даже советского периода не только как результат непосредственного или опосредованного воздействия марксистской идеологии, КПСС или советской бюрократической системы, а как процесс функционирования "нормальной" институализированной науки в экстраординарных социально-политических условиях, то можно говорить лишь о национальной специфике воздействия общих для института науки внешних факторов. При таком подходе специфика феномена "советского марксизма" усматривается в его полифункциональности, когда он был не только (а в некоторых случаях и не столько) элементом онтологии, сколько системой ценностей в обществе, мировоззрением.

Рассмотрение советской исторической науки как части мирового историографического процесса XX в. позволяет рассмотреть проявление "национальной специфики" в контексте общих тенденций развития исторической науки, прежде всего, в плане наблюдения за эволюцией "доминирующих" направлений, течений методологии истории. В исследовании авторитетного историографа Дж. Иггерса, посвященном развитию исторической науки в XX в., наиболее значимыми методологическими течениями, последовательно сменяющими друг друга, но представляющими научную историю XX в., названы марксизм, структурализм и методология квантификации⁵ . Характерно название работы Иггерса, демонстрирующее содержание динамики историографического процесса XX в. - "Историография в двадцатом столетии: от научной объективности к постмодернистскому вызову". Однако в данном случае важно отметить, что теоретико-методологические основания, развивающиеся в "экстремальных условиях"

⁴ Zalejko G. Soviet Historiography as a Normal Science. - Poznan Studies in the Philosophy of the Sciences and the Humanities. - Historiography Beetween Modernism and Postmodernism. Contributions to the Methodology of the Historical Research. Amsterdam, Atlanta, v. 41, 1994, p. 179 - 190.

⁵ Iggers G. Historiography in the Twentieth Century: From Scientific Objectivity to Postmodern Challenge. New Haven, 1997.

стр. 26

отечественной исторической науки вполне вписываются в мировой контекст научной истории XX в.

Доказательством возможности развития исторической науки, ее теоретико-методологических оснований, т.е. научного поиска новых методологических подходов, в отечественной историографии является творческое наследие ученых, определяющих уровень достижений отечественной науки, представляющих так называемые "историографические вертикали". В этой связи особое значение имеет творчество академика И. Д. Ковальченко, прежде всего, как основателя отечественной школы научной истории, квантификации, автора фундаментального труда в области методологии истории⁶ , сопоставимого по широте постановки общих вопросов методологии истории, пожалуй, только с работами Е. Топольского. В последних работах академик И. Д. Ковальченко обращался к общим проблемам методологии истории, в том числе "поиску новых подходов к объяснению мирового и российского исторического процесса" на основании, как он писал, "тщательного анализа совокупности имеющихся философско-исторических теорий"⁷ . Предложенная ученым модель цивилизационного подхода к объяснению исторического процесса представляется логичным и естественным развитием и "обогащением" формационной модели в плане расширения пространства объясняющих факторов, но сохраняя признание линейного, а не циклического, характера прогресса. Академик И. Д. Ковальченко выдвигал в качестве основных объясняющих факторов энергетическую и информационную вооруженность общества, то есть уровень развития материального производства, с одной стороны, знаний и навыков, с другой, - характер социальных и политических отношений в обществе, культурно-идейный и нравственно-психологический облик человечества. Это совокупность эндогенных факторов, по его мнению, сопровождается рядом экзогенных, а именно: естественно-природными, планетарными и космическими, общими и локальными условиями жизнедеятельности людей. Исходя из указанных критериев, в общей истории цивилизации выделяются такие этапы, как Доиндустриальный, Индустриальный, а также Эпоха постиндустриального развития, информационный период в истории человечества. Как видим, цивилизационный подход здесь выступает как "обогащенная и укрупненная формационная объяснительная модель", как комплиментарный, "замещающий" подход, расширяющий ее объяснительную функцию.

К сожалению, академик И. Д. Ковальченко оставил лишь начатую схему - набросок своей версии цивилизационного подхода. Но, может быть, это и симптоматично. Как мне кажется, современное общее состояние исторической науки, определяющие тенденции ее развития, не создают фона, климата, почвы для тотальных объяснительных моделей.

Теоретико-методологические аспекты имеют особое значение и при инициировании и развитии концепций национальной истории. Бесспорно, что именно на этот процесс особое влияние оказывает политическая ситуация и официальная идеология. Это взаимодействие, которое оценивается как потенциальная или реальная угроза "извне" профессионализму историка, относится к общим закономерностям развития мирового историографического процесса, но и имеет свою специфику для каждой национальной историографической традиции и для каждого этапа ее развития. Наша отечественная историография в силу кардинального изменения общественно-политических условий в последнее десятилетие переживает период интенсивного поиска новых методологий, прежде всего в процессе развития, "корректировки" концепций нацио-

⁶ Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 2003.

⁷ Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах. - Новая и новейшая история, 1995, N 1; его же. Историческое познание: индивидуальное, социальное и общечеловеческое. - Свободная мысль, 1995, N 2; его же. Сущность и особенности общественно-исторического развития (заметки о необходимости обновленных подходов). - Исторические записки, вып. 1 (119), М., 1995. См. также: Могильницкий Б. Г. Академик РАН И. Д. Ковальченко как методолог истории. - Новая и новейшая история, 2003, N 6.

стр. 27

нальной истории. Отметим тот факт, что одной из характерных черт развития историографии XX в. является процесс ее глобализации посредством интенсификации международных контактов: конгрессы и другие международные форумы, совместные исследовательские проекты, академический обмен, глобальная информационная сеть Интернет. Глобализация исторической науки проявляется во все большей взаимосвязи, взаимодействии, взаимопроникновении национальных и региональных научных школ и методологических течений⁸ . Представители "всеобщей истории" осуществляют, условно говоря, просветительские функции в области современной западной методологии истории. В силу профессиональной вовлеченности в мировую историографию предметом своих исследований на индивидуальном и институциональном уровне они более открыты, гибки и подвижны к восприятию и трансляции современных течений в западной методологии и историографии и менее "связаны" национальным историографическим наследием, традицией. Специалисты по отечественной истории обладают большей ригидностью к привнесению новых подходов, ведут собственный методологический поиск, в частности, на основе возрождения прерванной историографической традиции XIX - начала XX в. Отечественная историография, особенно в советский период, оценивалась как закрытая от воздействия международной историографической традиции в силу монополии марксизма в ее теоретико-методологических основах, гипертрофированной идеологизации и бюрократизации инфраструктуры и историографического процесса.

Характерно, что в постсоветский период шел процесс развития концепции национальной истории во всех его структурных компонентах - от исходных теоретико-методологических подходов до конкретно-исторической интерпретации, оценки и объяснения исторических фактов в условиях меняющихся сигнальных установок, в том числе и в плане "открытости" отечественного исторического сообщества влияниям Запада, мировой историографии в целом. Двери нашей исторической науки то широко распахнуты, то осторожно приоткрыты. Корректировка процесса взаимодействия с западным сообществом проводится у нас в экстремальных вариантах: либо это установка на полное заимствование, иногда реализуемая в виде прямого перевода без сносок и рефлексий, либо заказ на "патриотическую версию российской истории" и, как следствие, чуткая реакция историков на него. Содержание концепций базируется либо на методологии "тождества" России и Запада, либо на признании полной уникальности России.

Представляется, что основная позитивная тенденция развития как отечественной, так и западной историографии связана с преемственностью развития методологических оснований и взаимным обогащением концепций. Так, для развития концепции национальной истории, как убедительно доказывает, например, фундаментальное исследование Л. В. Милова⁹ , особое значение имеет восстановление прерванной отечественной историографической традиции, в частности, обращение автора к работам выдающегося российского историка С. М. Соловьева. В то же время, новые условия развития отечественной науки открывают возможность отхода от "советского марксизма" и деформаций в области теории и методологии, обусловленных доминированием марксистской идеологии. Л. В. Милов обращает внимание на то, что эти деформации и ограничения связаны с тем, что объяснение событий часто не было связано с поиском их причин, а являлось доказательством их неизбежности и регулярного характера. Последние полвека в нашей историографии "главный акцент был сделан на выявлении общеевропейских черт исторического развития России, что само по себе правильно", хотя эти концепции страдали "некоторыми некорректными преувеличениями" в смысле стремления доказать непременную идентичность наших этапов развития с развитием исторического процесса Западной Европы.

⁸ Страда В. Глобализация и история. - Новая и новейшая история, 2002, N 2.

⁹ Милов Л. В. Великорусский пахарь. М., 1998.

стр. 28

Негативным следствием доминирования формационного подхода и особенно классовой парадигмы были, по словам Л. В. Милова, другие серьезнейшие перекосы в приоритетах, примером чего является огромное число работ, посвященных классовой борьбе, расслоению крестьянства и отсутствие исследований о повседневной жизни крестьянства. То есть в отечественной историографии, вслед за западной, ощущается потребность в усилении социальной истории, разработке домена "истории повседневности". Парадоксально, что и экономическая история также была сужена. Объяснительная модель и основополагающая парадигма сужали проблематику исследований, диапазон объяснения, пределы исторического знания. Причем не только в масштабе видения (макроанализ), но и в выведении за пределы основополагающей парадигмы экономических исследований, например, технологии сельскохозяйственного производства. Однако главный просчет автор видит в узости пространства объясняющих факторов, в частности, в недооценке роли природно-географического фактора. Развивая методологию объяснения, содержащегося в концепции СМ. Соловьева, Л. В. Милов переходит к объяснению конкретно-исторического и экономического механизма воздействия природно-географического фактора на жизнь основного производителя - крестьянина и, в конечном счете, на общество и государство.

Приведенный пример как значимый и знаковый историографический факт развития нашей отечественной истории является основанием для признания потребности в дальнейшем творческом развитии преемственности национальной историографической традиции, включающей различные теоретико-методологические подходы к исследованию российской истории, в частности марксистский, а также необходимости расширения методологии исследования за счет использования опыта западной историографической традиции, как, например, методологии истории повседневности. Бесспорно, что политика, идеология оказывают влияние на историческую науку на всем протяжении ее существования, но история все-таки развивается ("все-таки она вертится!"). Н. М. Карамзин был придворным историографом, но его "История Государства Российского" не только стала вехой развития концепции национальной истории, но и "фактором влияния" для современной историографии отечественной истории. Очевидно, что влияние государства и политики не только корректирует, но и стимулирует развитие концепций национальной истории, а, следовательно, и методологического знания и профессионализма историка. Очень хочется верить, что новая волна интереса в высших эшелонах власти к национальной концепции истории, сопровождающаяся консультациями с нашей академической элитой, окажет стимулирующее влияние на историографический процесс, а "корректировка" концепции национальной истории не приведет к деформации профессионализма историков.

В центре внимания исторического сообщества сегодня находятся проблемы теоретико-методологических оснований исторической науки. Это связано и с признанием того факта, что в XX в. методология стала центральным элементом профессионализма, основой зарождения новых течений в историографии. Вместе с тем, обозначилась неприемлемость "новых" норм, несопоставимых со "старой" методологией, развиваемой, прежде всего, представителями различных школ направления научной истории. Автор статьи, разделяя позицию представителей научной истории и причисляя себя к этой части исторического сообщества, полагает, что важно рассмотреть дифференцированно и, по возможности, объективно содержание переживаемого исторической наукой "отката" (не в коммерческом, а в науковедческом толковании), который проявился в "постмодернистском вызове", противостоящем направлению научной истории, в так называемом "историческом повороте" различных областей гуманитарного и социального знания, в появлении "незаконно рожденных" новых предметных областей истории. Представляется целесообразным рассмотреть и оценить каждое из названных проявлений современных тенденций развития историографии, относящихся, прежде всего, к методологии истории.

Проявление критически-нигилистического отношения к основным направлениям методологии истории XX в. - позитивизму, марксизму, структурализму, - историчес-

стр. 29

кое сообщество называет "постмодернистским вызовом"¹⁰ . Постмодернизм является понятием, относящимся к широкому кругу вопросов, в частности находящихся и за пределами истории. Как отмечается в издании "Историография между модернизмом и постмодернизмом: исследования в области методологии исторического исследования", в статье, посвященной происхождению постмодернистской историографии, постмодернизм - понятие многозначное¹¹ . Как отмечали представители постмодернизма в материалах конференции, посвященной этим вопросам, проходившей в 1984 г. в Утрехте (Нидерланды), им удалось определить лишь общие контуры понятия "постмодернизм", или "постструктурализм". Идеологи постмодернизма видят его роль в исторической теории - в радикализации историзма XIX в. Постмодернизм является, по их мнению, одновременно и "теорией истории" и "теорией об истории"¹² .

Термин "постмодернизм" изначально означал отрицание модернистской архитектуры, представленной такими направлениями, как "Баухаус" и школа Ле Карбюзье. Это понятие также употребляется для обозначения новых направлений критики в искусстве и литературе и является концептом, сменившим понятие "модернизм". Ранее в историографии понятие "модернизм" не существовало: оно было привнесено представителями постмодернизма, которые под термином "модернизм" подразумевают все предшествующие направления методологии истории, связанные, прежде всего, с "научной историей". Постмодернисты, по их утверждениям, отрицают периодизацию как таковую, считая постмодернизм первой значимой теорией истории¹³ .

В исследованиях, посвященных постмодернизму, это явление связывается с "репрезентативизмом" - направлением, представители которого определяют историю как "репрезентацию в текстовой форме", которая должна подчиняться эстетическому анализу в первую очередь¹⁴ . Основанием для таких суждений являются заявления идеологов постмодернизма о том, что "в последние десятилетия (XX в. - Н. С.) появился новый порядок отношений между исторической реальностью и ее репрезентацией в историческом исследовании", чему в немалой степени способствовали сами постмодернисты¹⁵ . Свою цель постмодернисты усматривают в том, чтобы "выбить почву из-под ног науки и модернизма". Основные положения идеологов постмодернизма, голландского ученого Ф. Анкерсмита и американского исследователя Х. Уайта, изложены в их монографиях и статьях в научных журналах¹⁶ . Очевидно, что выход в свет "Метаистории" Х. Уайта можно рассматривать как сдвиг в теории и философии истории, именуемый "лингвистическим поворотом". В ходе этого лингвистического поворота повествование и репрезентация заняли особое место в дискуссиях, касающихся таких важных проблем, как, например, объяснение в истории. На первый план вышла поэтика истории. В качестве главного в метаисторическом размышлении на смену вопросу "чем история отличается от науки" пришел другой: "чем история отличается от литературы".

¹⁰ "Постмодернистский вызов" и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории. - В кн.: Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998.

¹¹ Ankersmith F. The Origins of Postmodernist Historiography. - Historiography between Modernism and Postmodernism (Contributions to the Methodology of Historical Research). Amsterdam, Atlanta, 1994, p. 87 - 117.

¹² Ibid., p. 87 - 88.

¹³ Vattimo G. The End of Modernity. Nihilism and Hermeneutics in Post-modern Culture. London, 1988.

¹⁴ Тоштендаль Р. Конструктивизм и репрезентативизм в истории. - Проблемы источниковедения и историографии: Материалы научных чтений. М., 2000, с. 68 - 69.

¹⁵ The Origins of Postmodernist Historiography, p. 92 - 93. См. также: Topolski J. A Non-Postmodernistic Analysis of Historical Narratives. - Historiography between Modernism and Postmodernism (Contributions to the Methodology of Historical Research), p. 9 - 85.

¹⁶ Анкерсмит Ф. Историография и постмодернизм. - В кн: Современные методы преподавания новой и новейшей истории, с. 142 - 161; Ankersmith F. History and Tropology. The Rise and Fall of Metaphor. Los Angeles, London, 1994; White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth Century Europe. Baltimore, 1973; White H. Historicism, History and the Figurative Imagination. - History and Theory, 1975, N 14.

стр. 30

Отправной точкой для формирования представлений постмодернистов о предмете "писания истории" явилось существующее в настоящее время "перепроизводство" исследований по истории. Ситуация, которой философ Ф. Ницше опасался более ста лет назад, когда сама историография препятствует формированию у нас представления о прошлом, по мнению идеологов постмодернизма, стала реальностью. Идеологами постмодернизма также отрицается возможность создания всеобъемлющей (тотальной) истории в силу отсутствия адекватной теории истории, неразвитости "теоретической истории", которая не в состоянии побороть хаос, вызванный дифференциацией предметной области истории ("фрагментацией прошлого", по определению Ф. Анкерсмита), специализацией исторических исследований и "перепроизводством" исторической литературы. Современное состояние историографии, по мнению постмодернистов, заставляет отодвигать на задний план действительность - историческое прошлое. Объектом же исторической науки - исторической реальностью становится сама информация, а не действительность, скрытая за ней¹⁷ .

В настоящее время, как утверждают постмодернисты, историография "выросла из своего традиционного теоретического сюртука" и, следовательно, нуждается в новой одежде. Важной задачей представители постмодернизма видят определение места истории в современной цивилизации, что означает, по их версии, выявление параллелей, т.е. сходства между историей и литературой, литературной критикой.

Для постмодернистов как философия науки, так и сама наука является данностью, исходным пунктом размышлений. Постмодернисты не заостряют внимание ни на самом научном исследовании, ни на том, как общество осваивает его результаты, в центре их интересов - только функционирование науки и научной информации как таковой. Для постмодернизма наука и информация являются самостоятельными объектами исследования, подчиняющимися собственным законам. Главным законом постмодернистской теории является закон умножения информации, отраженный, в частности, в следующем тезисе: "Чем сильнее и убедительнее интерпретация, тем больше новых произведений (новой информации. - Н. С.) она порождает". В связи с определением постмодернистами своей теоретико-методологической основы, а также признанием ими собственного подхода к проблеме истинности научного знания, обращает на себя внимание последовательность смены доминирующих течений научной истории XX в. и место постмодернизма, нарушившего непрерывность этой сциентической тенденции развития методологии в историографическом процессе.

Постмодернизм "меняет" квантификацию как последнее звено научной истории, содержащее основные нормы "старой" методологии. Осознавая порочность следования формальной логике "post hoc ergo propter hoc" (после этого, значит по причине этого), отметим диалектическую связь, существующую в контексте единства и борьбы противоположностей, между вниманием представителей двух противоборствующих лагерей к теории информации, к информации как таковой¹⁸ и эволюцией квантификации в сторону исторической информатики, которую автор обозначила как переход от реальности исторической к реальности виртуальной¹⁹ .

Можно ли говорить о преемственности постмодернизма, подготовленности его появления самой логикой развития научной истории? Размышляя над этим вопросом, невольно обращаешься и к "неудовлетворенности", высказываемой представителями разных национальных школ исторического сообщества тотальными объяснительными моделями, социологическим подходом к изучению исторического про-

¹⁷ Анкерсмит Ф. Историография и постмодернизм, с. 145.

¹⁸ Отметим работы классиков квантификации И. Д. Ковальченко и Р. Фогеля, посвященные разработке проблем исторического источника в свете теории информации. Эта традиция, так или иначе, развивается современными специалистами в области источниковедения.

¹⁹ Дискуссию о современных тенденциях развития квантификации и исторической информатики на международной конференции Ассоциации "История и Компьютер" см.: Новая и новейшая история, 1995, N 3, 5.

стр. 31

цесса. Признавая постмодернизм как угрозу научной истории, отметим, что эта угроза не была неожиданной. Более того, она в какой-то степени была подготовленной ходом и логикой развития научной истории. Значит, следует признать обусловленность, закономерность реакции "отката", научного нигилизма, которая не может не стимулировать усиление активности представителей научной истории по защите профессионализма исторической науки и норм научной методологии истории с учетом извлеченных уроков, преподанных постмодернистами.

Постмодернизм не только отрицает основные нормы истории как области профессиональных знаний, но и выдвигает на первый план значимость языка, литературоведческих подходов. Эти изменения в области методологии означают игнорирование различий между историей и литературой, научной рациональностью и образным, эмоциональным познанием. Историческое знание превращается в ментальные конструкции.

Историческую реальность, по мнению постмодернистов, следует рассматривать как написанный на иностранном языке текст, имеющий те же лексические, грамматические, синтаксические и семантические параметры, что и любой другой текст. Так, по мнению Ф. Анкерсмита, произошел "перенос интереса историка с исторической реальности на печатную страницу"²⁰ . Таким образом, постмодернисты противопоставляют историографию, так же как и искусство и литературу, науке, абсолютизируя эстетическую функцию истории и отождествляя историческое исследование с литературным произведением. Для Х. Уайта, приверженца "риторического анализа" исторических сочинений, несомненно, что история, прежде всего, это упражнения в риторике, включающие в себя отбор фактов, воплощенных в рассказе и требующие специальной технологии прочтения²¹ .

Предлагаемые постмодернистами новые нормы несопоставимы с методологией научной истории и определяют перемещение истории от нормативной системы науки в область культуры.

Анализируя ситуацию "угрозы" профессионализму историка, исходящей "изнутри" исторического сообщества, отметим, что появление этой "угрозы" было подготовлено так называемым "историческим поворотом". Этот "поворот" и стал фоном развития постмодернизма, имеющего значительные теоретические амбиции, но не получившего сколько-нибудь серьезного воплощения в практике конкретно-исторических исследований²² . Научная история, критикуемая постмодернистами, имеет огромный интернациональный историографический шлейф, так высоко ценимый представителями новых форм методологии истории.

Однако в отличие от постмодернизма, явно не являющегося представительным течением методологии истории, нельзя не заметить "живых" проявлений смены приоритетов в теоретико-методологическом пространстве развития исторической науки и гуманитарного и социального знания на рубеже XX-XXI в. Историки отмечают развитие антропологического подхода, тендерного подхода в историографии, которые привели к раздроблению предмета истории и даже размыванию контуров профессии историка путем замены старой методологии "научной истории", доминированием культурологической над сциентической тенденцией в методологическом пространстве исторической науки. В материалах ряда международных исторических конференций и конгрессов "исторический поворот" оценивается как отличительная черта современной интеллектуальной эпохи, как новый историцизм, который проявляется в возобновлении интереса к истории в философии, в появлении исторически ориентированных подходов в политологии, экономических исследованиях, "этноистории", ис-

²⁰ Ankersmith F. Op. cit., p. 102 - 103.

²¹ Подробный анализ теории исторического исследования Х. Уайта см.: Тоштендаль Р. Указ. соч., с. 72.

²² За исключением избранной постмодернистами "ниши" интеллектуальной истории. См. об этом: Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998.

стр. 32

торической антропологии, исторической социологии и даже историцистской методологической дискуссии в исторической науке²³ .

В последние десятилетия гуманитарные науки с энтузиазмом обращаются к истории. В антропологии, литературе, философии, экономике, социологии, политической науке, особенно удачно "работает" проверка гипотез "данными из прошлого", изучение процессов во времени, подходы, основанные на различных исторических методах. "Исторический поворот" воздействует на социальные теории и социологию. Так, признается небывалый успех и важность исторической социологии для современного понимания исторических вариаций таких категорий, как класс, тендер, революция, государство, религия, культурная идентификация. Представители социальных наук признают тесную связь между историей и конструкциями социологического знания, подчеркивая, что агент, структура и стандарты знания имеют тесную связь с историей. Ими высказывается и мысль о том, что надо сфокусировать историю на основы социальных наук, на науку вообще, как фундаментальное знание. Подчеркивается историчность научного знания как такового, значимость исторической методологии в эпистемологическом и онтологическом аспектах.

В целом, "исторический поворот" в философии науки и в социальных науках имеет более ранние истоки и восходит к 60-м годам XX в., когда вышла в свет книга Т. Куна, автор которой отмечал, что если рассматривать историю лишь как анекдот или хронологию, то такой образ истории мог бы вызвать решающую трансформацию в образе науки в целом²⁴ . Это был бы фальшивый образ, ибо он представлял бы науку как абстрактное и вневременное основание знания. Знание же существует во времени и пространстве и является историческим.

Характеристикой же проявления "исторического поворота" на современном этапе развития гуманитарного знания является "историчность" происходящих изменений в области методологии. Она проявляется в эпохальном повороте против науки об обществе, сформировавшимся в послевоенный период как историографическое направление, оппозиционное традиционной истории; в повышенном внимании к истории как к процессу, как к прошлому, как к контексту, но не обязательно как к научной дисциплине. Наконец, эти изменения способствуют постановке кардинальных вопросов методологии истории, таких, например, как вопрос о предмете истории и его структуре, вопрос "дисциплинарного дискурса" и т.д.

Таким образом, очевидно, что "исторический поворот" и вызванные им изменения в теоретико-методологической сфере, в частности в характере и направлении взаимодействия истории с областями гуманитарного социального знания, были порождены неудовлетворенностью подходами научной истории, их девальвацией. Формирование и развитие научной истории основывалось во многом на марксистской теории, методологии структурализма, определявших то обстоятельство, что предпочтение в исследованиях делалось в пользу макроисторического анализа, изучения общих закономерностей, выяснения каузальных объяснительных моделей. Именно эти предпочтения старой методологии и вызвали стремление к возрождению исторического нарратива, историцизма, индивидуализации (персонификации) прошлого как объекта истории. Точно так же, как в свое время традиционная идеографическая индивидуализирующая историография породила импульс для формирования новой научной истории. Логику "маятника" в процессе "методологических сдвигов" в историографическом процессе, их современное наполнение и направление развития, прекрасно демонстрирует такое авторитетное для мирового исторического сообщества направление французской национальной историографии как школа "Анналов", рожденная Блоком и Февром с целью обращения к социально-экономической истории, развивавшаяся под ло-

²³ The Historic Turn in the Human Science. Michigan, 1996, p. 213, 223.

²⁴ Кун Т. Структура научных революций. М., 1977.

стр. 33

зунгом тотальной истории и эволюционировавшая в сторону исторического синтеза в контексте истории ментальностей²⁵ .

Проявлением "исторического поворота" являются и изменения, происходящие внутри предметной области истории, оцениваемые как разрушение предмета истории и приводящие к размыванию контуров методологии истории. Речь идет о дифференциации предмета исторических исследований, возникновении, соответственно, новых методологических подходов внутри образующихся "дочерних" областей истории. Как можно воспринимать это явление? Согласимся с выводами Р. Тоштендаля о том, что "история занимает положение между логикой памяти и императивами научного знания". Вместе с тем, утверждение о том, что "не метод и не теория объединяют сегодня историков, а формальное образование и дисциплинарные связи²⁶ ", наводит на размышления, которые хотелось бы высказать в связи с поставленной общей темой и желанием оптимистического видения "мира историков".

Вряд ли справедливо однозначно пессимистически оценивать современное состояние историографического процесса и методологического знания в частности. Представляется, что в отсутствие общих теорий и при девальвации старых объяснительных моделей, современный этап характеризуется, тем не менее, развитием методологии истории со своей спецификой и особенностями, которая формирует и структурирует историческое сообщество. Поиск новых (игнорируемых или забытых) ракурсов исследований определяет уровень и характер современного развития методологического знания.

Историки пытаются зажечь "волшебный фонарь", который позволил бы увидеть незримое, что многократно сложнее, но значимее для историка, чем "описывать наблюдаемое". Этот "волшебный фонарь" должен высветить те стороны исторического процесса, которые оставались в тени. Современные же методологические подходы включают их как основные механизмы, приводящие в движение, определяющие "ход истории". Замена телескопа на микроскоп также преследует цель увидеть ранее незримое. Во всех случаях - это поиск инструментария исторического познания, а, следовательно, методологический поиск.

Объединяющий принцип всех микроисторических исследований²⁷ есть убежденность в том, что микроскопическое изучение откроет факторы, до того остававшиеся невидимыми. Феномены, до того считавшиеся достаточно подробно описанными и объясненными, приобретают абсолютно новые значения при изменении масштаба наблюдения.

Несмотря на то, что корни микроистории - в сугубо историческом исследовании, многие из ее характеристик демонстрируют тесные узы, связывающие историю с антропологией, в особенности - с "густым описанием", названным К. Гирцем самой верной из перспектив работы антрополога. На смену попыткам "уместить наблюдения в прокрустовом ложе какой-либо ищущей закономерности теории" в контексте методологии микроистории приходит поиск некоего набора значимых символов, которые впоследствии должны были быть встроены в некую объясняемую структуру. Такой подход, по мнению его сторонников, позволяет делать далеко идущие выводы на основании микроскопического анализа мимолетных событий.

Примером возрождения "историцизма" в новых условиях, связанных с развитием междисциплинарного подхода в современном прочтении, является устная история. Свое название эта область исторических знаний, ныне претендующая на статус особой сферы научных исследований и учебной дисциплины, получила по той причине,

²⁵ Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа "Анналов". М., 1993.

²⁶ Torstendahl R. Assessing Professional Developments. Historiography in Comparative Perspective. - An Assessment of Twentieth-Century Historiography, p. 12.

²⁷ Современные методы преподавания новой и новейшей истории. II семинар "Методология и средства современного исторического исследования". М., 1996.

стр. 34

что основой исторических знаний в этой области являются свидетельства, полученные от живого человека, а не из письменных документов. Как считают представители устной истории, в общем контексте исторических исследований этого рода свидетельства должны выступать не как дублеры письменных источников, а как полноценные партнеры, корректирующие данные источников так же, как источники корректируют представления самих историков²⁸ .

Важно отметить, что представители направления устной истории настаивают на значимости собственной методологии исторических исследований, бесспорно связанной, но существенно отличной от методологии социологии, фольклористики, других дисциплин в области коммуникаций, литературы и т.д.²⁹ Так, признавая бесспорность существования длительной традиции получения знаний, передаваемых изустно, представители устной истории, вместе с тем, обозначают собственные методологические основания исторических исследований. На формирование методологии устной истории оказывают влияние новые условия развития науки, специфика избранного ареала источников, а методики сбора и обработки полученных данных требуют высокого профессионализма историка в подходе к получению и анализу "устной информации", т.е. специальной профессиональной подготовки. Историк, проводящий интервью, должен прежде всего обладать глубоким знанием изучаемого предмета, чертами характера, предполагающими способность к одинаково спокойным беседам с разными типами респондентов, а также уже имеющимся опытом успешного налаживания отношений с группами людей иного происхождения. Профессиональное владение предметом исследования предполагает предварительное накопление историком знаний, извлеченных из различного рода источников: как, например, официальных сообщений периодики и прессы, так и из источников личного происхождения. Именно на этой основе возможна выработка вопросника для интервью и этики его ведения, равно как и отбор респондентов, способных ответить на поставленные вопросы. Методика интервью и стилистика его ведения включают и необходимость изучения происхождения, социальной, этнической, возрастной идентичности респондентов.

Особое место в методологии устной истории отведено методике расшифровки записей интервью, которые сами по себе являются лишь "сырым" закодированным материалом. Исторический подход к категоризации и интерпретации собранной информации составляет основу методологии и методики анализа источниковой базы устной истории.

Некоторые из историков полагают, что их работа состоит в том, чтобы описывать и, возможно, объяснять, почему те или иные вещи происходили в прошлом. Это посыл необходимый, но недостаточный. В "ремесле" историка есть еще два существенных компонента. Во-первых, он должен уметь объяснять "непрерывность" истории. Традиция есть процесс, который живет, только будучи непрерывно воспроизводимым; она бурлит в своей кажущейся неподвижности. Во-вторых, задача историка состоит в том, чтобы уверить читателя в своей методологической компетентности. Значимость методологии устной истории подтверждается широтой диапазона направлений исследовательской практики. Здесь следует выделить биографические исследования, изучение институтов, отдельных социальных, этнических, тендерных групп.

Устная история нередко рассматривается как деструктивный фактор для истории как области научных знаний, ибо она заменяет "императив науки" на "логику памяти". Однако следует отметить, что пересмотр приоритетов структуры источниковой базы исторических исследований влияет на развитие методологии источниковедения, стимулирует разработку проблем аутентичности источника, переоценку роли источников личного происхождения, инициирует методологию исследования "свиде-

²⁸ Hoover H. T. Oral History in the United States. - The Past Before US. Contemporary History Writing in the United States. New Haven, 1999, p. 391^07. Prins G. Oral History. - New Perspectives. New York, 2001, p. 120 - 156.

²⁹ Hoover H. T. Op. cit., p. 395.

стр. 35

тельств живого наблюдателя", участника событий, для процесса исторического познания.

Социальные историки начали осваивать новую область исследований, связанную с историей идей - "историю коллективных ментальностей". В то время как история идей занимается формально артикулируемыми принципами и идеологиями, историю ментальности интересуют эмоциональное, инстинктивное и имплицитное - то есть те области мысли, которые подчас не находят прямого выражения. В методологическом плане появление этой области исследований означает поиск, расширение сферы объясняющих факторов, раскрытия роли такого из них, как менталитет. Причины расцвета в изучении менталитета в 1960-е - 1970-е годы историки усматривают в общих тенденциях исторической науки на Западе. Одной из причин было своеобразное развитие количественных методов среди французских историков. В частности, ориентация на источники, составляющие большие серии и имеющие широкие хронологические рамки, позволила осуществить изучение изменений в менталитете на основании некоторых видов источников, например, личного происхождения. Вторая причина - в растущем и многостороннем влиянии культурной антропологии и антропологов на практику историков.

Первым историю ментальности систематически стал изучать Люсьен Февр, один из отцов-основателей школы "Анналов". Он призывал к разработке совместными усилиями историков и психологов "исторической психологии". Однако для историков, принявших вызов Февра, самым богатым источником идей оказалась не психология, а антропология.

Наиболее мощный вклад антропология сделала именно в сфере изучения ментальности. Многие из недавних исследований антропологов были направлены на то, чтобы идентифицировать образы мышления, открываемые в ритуале и символе, и понять, как они формируют коллективное и индивидуальное поведение - то есть на то, чтобы, как сказали бы антропологи, изучать "культуру" в широком смысле этого слова. Такое понимание культуры подкрепляется тем, что кажущиеся странными и иррациональными черты на самом деле отражают взаимосвязанность мысли и поведения - то самое, что, в конечном счете, и собирает общество воедино.

В последние несколько лет термин "ментальность" все больше заменяется понятиями "репрезентация" и "коллективное воображение". Впрочем, на практике разница между старой "историей ментальностей" и новой "историей репрезентаций" не столь велика³⁰ .

Обращение к истории ментальностей, изучение проблемы менталитета в отечественной историографии связаны, по мнению историков, с воздействием условий развития науки в нашей стране, "социальным стрессом", который испытывало общество в последнее десятилетие XX в. Именно общественная ситуация "жестких кардинальных преобразований" обусловила интерес к проблемам менталитета, трактовка и интерпретация которых имели неоднозначный, дискуссионный характер³¹ . Отечественные историки отождествляли менталитет и с групповым сознанием, и с исторической памятью, и социальной психологией, поведенческими мотивами, мировоззрением и т.д. В новейших фундаментальных исследованиях по социальной истории России имеют место интересные попытки определения понятия "менталитет" как совокупности ментальностей, образующей систему, обеспечивающую человека моделью видения мира, способами решения проблем, с которыми ему приходится сталкиваться³² .

Однако значимость изучения менталитета подчеркивалась отечественными историками разных поколений и историографических школ. В частности, А. Я. Гуревич

³⁰ Тоштендалъ Р. Конструктивизм и репрезентативизм в истории.

³¹ Милов Л. В. Предисловие. В кн.: Менталитет и аграрное развитие России. XIX-XX вв. М., 1996, с. 5.

³² Миронов Б. Н. Социальная история России. СПб, 2000, т. I, гл. "Менталитет сельского и городского населения", с. 327.

стр. 36

связывал изучение менталитета с решением задачи возрождения духовной жизни нашей страны³³ . При этом, интересно отметить, что "отставание" историков России в изучении истории ментальностей, вызывающее неудовлетворенность у наших соотечественников, интерпретировалось американским коллегой, специалистом по истории России Д. Филдом как позитивное явление, как "везение, охрана устоев нашей науки от чуждого ей шикарного понятия".

В докладе на международной конференции "Менталитет и аграрное развитие России. XIX-XX вв."³⁴ Д. Филд обратился к определению менталитета в историографической традиции, указав, в частности, на то, что уже в толковом словаре Ожегова "менталитет" трактуется как "мировосприятие, умонастроение"³⁵ . Значительное внимание Филд уделил концепции "большой длительности", "привилегированной областью" которой является менталитет³⁶ . Значимость большой исторической протяженности для понимания менталитета, который измеряется "стадиальными фазами развития общества", подчеркивал и академик Л. В. Милов³⁷ .

Понимание менталитета как методологической категории исторического исследования имело место в работах отечественных историков А. Я. Гуревича и Ю. Л. Бессмертного³⁸ . Последний, в частности, определял менталитет как совокупность образов и представлений, которой руководствуются в своем поведении члены той или иной социальной группы и в которой выражено их понимание мира в целом. А. Я. Гуревич, в свою очередь, определял менталитет как первую проблему исторического исследования³⁹ .

При всей неопределенности понятия менталитета его использование как методологического концепта позволило расширить изучение различных аспектов социальной истории России, в частности аграрной истории. Как показывает историографическая практика, внесение "такого молчаливого поведенческого момента, как менталитет" позволило углубить изучение проблем крестьянской ментальности и общины, раскрыть роль природно-географического фактора в формировании менталитета русского крестьянства⁴⁰ , выявить влияние крестьянской ментальности на социальные конфликты начала XX в.⁴¹

Современная отечественная историография видит свою задачу в том, чтобы выявить роль и место менталитета, механизмы его воздействия на поведение отдельных личностей и социальных групп в процессе развития хронологических и локальных цивилизаций, которые "протяженны во всем историческом периоде земли, во всей истории человечества"⁴² .

Так же как история ментальностей, развитие тендерных исследований представляется значительным вкладом в методологию исторических исследований как в плане расширения факторов исторического объяснения, так и специфики проявления междисциплинарности в методологии различных областей предмета истории.

³³ Гуревич А. Я. От истории ментальностей к историческому синтезу. - Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы "Анналов". М., 1993, с. 20.

³⁴ Менталитет и аграрное развитие России. XIX-XX вв.

³⁵ Филд Д. История менталитетов в зарубежной исторической литературе. - Менталитет и аграрное развитие России, с. 7 - 39.

³⁶ Там же, с. 14.

³⁷ Сокращенная стенограмма обсуждения докладов. - Там же, с. 436.

³⁸ Бессмертный Ю. Л. Кризис "Анналов"? - Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы "Анналов", с. 45.

³⁹ Гуревич А. Я. От истории ментальностей к историческому синтезу. - Там же, с. 23.

⁴⁰ Милов Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998.

⁴¹ Буховец О. Г. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской империи начала XX в.: Новые материалы, методы, результаты. М., 1996.

⁴² Сокращенная стенограмма обсуждения докладов. - Менталитет и аграрное развитие России, с. 436 - 437.

стр. 37

Гендерная история, как отмечается в историографии, "приобрела свое новое качество в результате теоретического переосмысления предмета исследования, пересмотра концептуального аппарата и методологических принципов "женской истории" за счет, прежде всего, введения концепта тендера (gender - род, вид), который имеет социально-исторические измерения и работает как один из главных объясняющих факторов исторических явлений и процессов". Основные теоретико-методологические положения тендерной истории являются предметом дискуссии в современной западной и отечественной историографии. Надо отметить, что в последние годы в отечественной историографии явно усилился интерес к этой области исторических исследований, о чем свидетельствует рост числа публикаций по этой теме, в частности выпуск альманаха "Адам и Ева"⁴³ .

Развитие тендерных исследований является проявлением общих современных тенденций в методологии истории. Так, практика тендерных исследований включает так называемую "новую биографическую историю", или "персональную историю", которая представляет собой изучение индивидуальных биографий на основе микроанализа. Расширение предмета тендерных исследований связано с вниманием историков к "миру воображаемого". Это, бесспорно, влияние постмодернизма. Задача восстановления воображаемого мира влияла на выбор и оценку источниковой основы тендерных исследований, вовлечения в их орбиту художественной литературы. Как уже отмечалось в историографии, новый этап сближения истории и литературы (памятуя о том, что история родилась из поэзии) - это "новое хорошо забытое старое". Взаимодействие литературы и истории явно проявляется и в тендерных исследованиях. Так, в частности, методологические проблемы тендерных исследований связаны с анализом литературных текстов, выявлением соотношения "художественного образа" и исторической действительности. Является ли художественный образ прямым отражением реалий тендерных отношений или массовых представлений о них. Постмодернистское влияние проявляется в том, что в тендерных исследованиях имеет место сведение гендерной истории к истории тендерных представлений. В то же время, следует отметить, что тендерные историки успешно пытаются соединить литературоведческий анализ с подходами социальной истории. В этой связи характерно, что методология тендерного подхода далеко не ограничивает источниковую базу подобных исследований лишь литературными текстами, включая наряду с ними источники личного происхождения (семейная переписка и дневники) и даже статистические источники (брачная статистика нового времени). Кроме того, используются такие массовые источники, как популярные печатные издания, представляющие ценность для изучения тендерных представлений простых людей.

Анализируя собственные рефлексии по поводу "растаскивания" предмета методологии истории, хотелось бы охарактеризовать современные тенденции в области методологического знания как его безусловную дифференциацию, которая несет в себе не только деструктивные, разрушительные функции, но и позитивные, инициирующие в рамках отдельных областей развитие исторического и методологического знания как в плане расширения сферы факторов исторического объяснения, масштаба исторического видения, так и в области источниковедения. Напомним высказывание М. Вебера о том, что там, где с помощью нового метода исследуется новая проблема и тем самым обнаруживаются новые точки зрения, возникает новая "наука". При этом контуры методологии истории размываются, а ее предмет приобретает все большую неопределенность. В этой связи важно обратить внимание исторического сообщества на ряд вопросов, связанных с пониманием предмета методологии как области научных знаний и учебной дисциплины, которые приобретают особую остроту и актуальность

⁴³ Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история, с. 153 - 162; Адам и Ева: Альманах тендерной истории, вып. 1, 2. М., 2001, 2002.

стр. 38

не только для нынешних историков-профессионалов, но и для методологической подготовки специалистов нового поколения.

Развитие методологии, сыгравшей столь большую роль в формировании профессионализма историка в XX в., характеризовалось неопределенностью трактовок предмета, понимания содержания и функций методологии истории, которые варьировались в диапазоне от "оптимистической уверенности в том, что методология сделает историю наукой, до скромного желания прояснить роль историка в оформлении инструментария его ремесла"⁴⁴ . Последняя трактовка, по сути дела, ограничивала предмет методологии истории и отождествляла его с источниковедением. Предмет методологии истории "по факту и по смыслу" всегда был сложен для определения. Напомним утверждения Э. Дюркгейма о том, что все создаваемое в области метода имеет лишь временный характер, ибо методы меняются по мере развития науки. Крупнейший методолог XX в. Е. Топольский, автор фундаментальной работы "Методология истории", переведенной на многие языки мира, долгое время возглавлявший международное издание "История и теория", определяя предмет методологии истории, подчеркивал, что предмет методологии науки вообще не имеет четкой демаркационной линии, а о методологии науки говорят как о дисциплине, которую также называют логикой, философией или теорией науки. Таким образом, по мнению Е. Топольского, легче определить специфические проблемы, относящиеся к исследованиям в области методологии науки, методологии истории в частности⁴⁵ . В отечественной историографии наиболее значительным исследованием проблем методологии истории является работа академика И. Д. Ковальченко "Методы исторического исследования", в которой автор также обращает внимание на неоднозначность определения предмета методологии истории, сложность вычленения его структуры.

В наследии классиков методологии истории со всей очевидностью проступают контуры широкого толкования предмета методологии истории. Мы находим тесную связь процесса формирования методологии истории с развитием философии истории и историографического процесса. Российский историк-методолог Н. И. Кареев писал, что "философия истории - познание смысла истории, куда и как вела и ведет она земное человечество в пределах земного. Философия истории есть суд над историей - мало сказать, что ход ее был такой-то, что составляющие его процессы управляются такими-то законами, нужно найти еще смысл всех перемен, сделать им оценку, разобрать результаты и их тоже оценить"⁴⁶ . В структуре философии истории как части философии, в учении о "мировой истории" и в самих исторических процессах содержатся элементы, определившие впоследствии структуру предмета методологии истории. Так, если предметная, "спекулятивная" философия истории рассматривает историческое познание, то критическая, аналитическая философия истории - историческое знание. Не случайно такие авторитетные учения, как философии Гегеля, Маркса являются, по сути, "историями человечества". Содержание процесса развития философии истории дает убедительный материал, демонстрирующий возрастающий интерес в рамках философии к изучению специфики объекта и предмета истории, вопросов классификации наук и места истории в ней, понятия "исторического".

Другим источником формирования методологии истории следует считать собственно историографический процесс, развитие "историографической традиции". Показательной представляется сформулированная Гегелем классификация развития историографического процесса, в основу которой положен уровень теоретического философского осмысления исторических событий, исторического прошлого, который определяет логику развития историографии от первоначальной через рефлективную к философской истории.

⁴⁴ An Assessment of Twentieth-Century Historiography. Professionalism, Methodologies, Writings, p. 9 - 10.

⁴⁵ Topolski J. Methodology of History. Warsaw, 1983.

⁴⁶ Кареев Н. И. Основные вопросы философии. М., 1883, с. 242 - 243.

стр. 39

Поэтому предмет методологии истории включает такие элементы своей структуры, как осмысление предметной области исторических исследований, проблемы особенностей исторического познания, оценку результатов познания, вопросы специфики исторического знания. Важным моментом является системообразующее значение неразрывной связи теории и методологии истории. Речь может идти лишь о рассмотрении теоретико-методологических аспектов на различных уровнях: в масштабах исторической науки, ее отдельных областей (социальной, экономической, политической), отраслей (например, источниковедения, историографии и т.д.), или применительно к изучению конкретно-исторического этапа, явления, процесса.

Приведенные подходы к пониманию предмета методологии истории важны не только при масштабном наблюдении за изменениями, происходящими в области методологии в мировом историческом сообществе, но и в контексте национальной историографической ситуации, когда вариации содержательного наполнения предмета теории и методологии истории лишают эту область научного исторического знания, которая является и наукой и учебной дисциплиной, всякой определенности. В этой связи жесткие требования должны предъявляться к изданиям учебно-методического характера, где нередко проблема методологии истории трактуется весьма неоднозначно, порой ограничивая предмет методологии источниковедением, либо отождествляя его с теорией истории⁴⁷ .

Таким образом, предпринятая нами попытка анализа современной общей историографической ситуации и специфики ее проявления в отечественной историографии в аспекте взаимоотношений между методологическим знанием и профессионализмом историка, дает основания для некоторых обобщающих наблюдений. Вступление исторического сообщества в новое столетие и тысячелетие происходит в условиях, неблагоприятных для развития профессиональной академической науки, дающих повод для сомнений в ее востребованности обществом.

Профессиональная историческая наука вступила в полосу острой борьбы за формирование исторического сознания общества на информационном поле, где действуют законы рынка, где ей противостоят средства массовой информации (СМИ), воспринимающие историю как коммерческий продукт. Реакция различных национальных исторических сообществ зависит от силы и глубины развития теоретико-методологической традиции. Как свидетельствуют материалы обсуждения итогов развития историографии XX в., профессионализм историка наименее подвержен "деформации извне" в Германии и во Франции. Если национальные сообщества профессиональных историков Германии и Франции более ригидны к восприятию "рыночного спроса", порождающего большое число дилетантов от истории, то в США доминирует тезис о необходимости завоевания наибольшей читательской и зрительской аудитории путем сближения истории со СМИ за счет частичной утраты историками норм профессионализма. Укреплению статуса профессиональной исторической науки в обществе способствует и государство, осуществляющее, например как в Японии, финансовую поддержку исторических исследований, эффективно стимулирующее развитие национальной истории. Говоря о роли государства, следует учитывать фактор его воздействия на формирование национальной истории. Характерно, что процесс развития национальных исторических концепций в странах Восточной Европы во многом определяется устремленностью восточноевропейских политических элит на Запад, их стремлением вписаться в "систему западных ценностей" и, как следствие, "реформировать" свои взгляды на национальную историю в этом направлении. Исторические сообщества Австралии и Африки "не принимают" европейские концепции истории, инициируют формирование собственных парадигм национальной истории.

Специфика состояния российского общества, оцениваемая некоторыми социологами и политологами, как период "демодернизации" и "деиндустриализации", влияет

⁴⁷ Коломийцев В. Ф. Методология истории. М., 2000; Румянцева М. Ф. Теория истории. М., 2002.

стр. 40

как на общественное историческое сознание, так и на профессиональное сообщество историков в плане восприимчивости последних к социальному заказу и профессиональному уровню его реализации. Известно: кто платит, тот и заказывает музыку, но то, как она будет звучать, все-таки зависит от профессионального мастерства исполнителя. Особое внимание в этой связи хотелось бы обратить на то, что в процессе развития национальной концепции российской истории на современном этапе решающую роль играет разработка кардинальных методологических вопросов, прежде всего, проблемы периодизации отечественной истории. Это основополагающий, исходный принцип осмысления содержания и логики развития отечественной истории. Отказ от формационного подхода, "откат" к хронологическому принципу или деление по царствованиям (назад к Н. М. Карамзину) не могут рассматриваться как эффективное движение, уверенный шаг вперед отечественной исторической науки на пути познания, но как "время раздумий", поиска верного методологического выбора, "набора высоты" отечественной профессиональной исторической наукой.

Что касается угрозы, существующей "изнутри" исторического сообщества, необходимости преодоления новых подходов, несовместимых с нормами науки, размывания контуров ее предметной и методологической определенности, то бесспорно признавая сложность и драматизм сложившейся ситуации для научной истории, нельзя не принять ее как существующую реальность, обусловленную логикой развития исторической науки. Известно правило: если не можешь изменить ситуацию - измени отношение к ней. Однако в данном случае думаю, что возможно и необходимо активное воздействие на ситуацию в плане укрепления и развития методологии научной истории. Вместе с тем, очень полезно и заинтересованное, углубленное внимание к процессу развития новых областей истории и подходов к их исследованию. Как показывает опыт конкретно-исторических исследований, в частности в отечественной историографии, использование таких подходов способствует расширению горизонтов исторического знания о различных сферах человеческого бытия и о факторах, объясняющих не только ход истории, но и поведение человека. Научная история должна быть жесткой, чтобы "держать удар", но и не "застывать" в старой модели методологии.

Permanent link to this publication: