М. Мысль. 2004. 878 с.

Интерес к истории Северного Кавказа традиционен для отечественной науки. Он резко повысился в последнее время. Объясняется это как особенностями социально-политического развития нашей страны в 1990 - 2000-х годах, так и чисто научными причинами. Расширился доступ в архивы, открылись новые источники. Одновременно исчезли искусственные ограничения в выборе тем и ракурсов изучения прошлого. Пересматриваются и рушатся многие стереотипы, сложившиеся за десятилетия в историографии и массовом сознании.

Среди заново осмысливаемых тем находится и сложный комплекс вопросов, связанный с особенностями вхождения Северного Кавказа в состав России, русско-кавказскими отношениями, в том числе с драматической кульминацией этих отношений - в ходе Кавказской войны XIX века. Конечно, старых клише в литературе еще хватает. Одни исследователи продолжают расценивать Кавказ лишь как объект имперской геополитической миссии, как орудие и жертву дипломатических и военных, экспансионистских устремлений России; другие по-прежнему ставят на первое место "антиколониальную", "антифеодальную", "национально-освободительную" (и т. п.) борьбу горцев против агрессивных замыслов "царизма". Между тем историческое развитие Северного Кавказа, конечно, не сводится к какой бы то ни было "борьбе" - неважно, с позитивных или негативных позиций она трактуется. События кануна и периода Кавказской войны показали, насколько сложным и неравномерным был исторический путь кавказских народов, какими противоречиями сопровождалось у них формирование социальных и политических институтов.

Доктор исторических наук, профессор Северо-Осетинского государственного университета М. М. Блиев сосредотачивает внимание на закономерностях внутреннего развития, неоднократно оговаривая, что ход операций Кавказской войны уже многократно описан в литературе. Ряд научных трудов посвящен социальной, политической и экономической истории края в XVIII- XIX веках.

Рецензируемая книга ни в коей мере не может расцениваться как некий итог исторического кавказоведения. Дело в том, что одна из главных концепций Блиева резко противостоит взглядам многих исследователей на природу и сущность горских обществ. Речь идет прежде всего об анализе такого яркого явления, как набеги. Вкратце суть авторского подхода сводится к тезису: набеги суть отрасль материального производства. Местная экономика была неспособна удовлетворить запросы общества, поэтому для его выживания постоянно требовался дополнительный источник ресурсов. Они насильственно изымались у соседей в ходе нападений, грабежа, угона скота и пленных и т. п. Консолидация наиболее активной части социума в военные отряды, создаваемые для набегов, являлась одним из главных факторов общественного развития, формирования военно-политической элиты, имущественного и - пока как тенденция - социального неравенства, в общем тех перемен, которые в интерпретации "исторического материализма" связывались с поздней первобытностью или разложением родового строя. Эти процессы были наиболее заметны и характерны для Чечни, горного Дагестана и отчасти Северо-Западного Кавказа (адыгских племен) (см. с. 16 - 19, 33 - 35, 58- 61, 127 - 134 и др.).

В свое время, в 1980 - 1990-х годах, такая трактовка вызвала резкое и массовое неприятие у коллег Блиева, главным образом из северо-кавказских научных центров. Историкам представлялось, что приписывание горцам "набеговой системы" и даже "набеговой экономики" низводит их - гордых и вольнолюбивых воинов - до уровня разбойничьих сообществ, принижает героизм, проявленный ими в непримиримой борьбе с царизмом. Особенное возмущение вызывало сопоставление и фактически уравнивание Блиевым горцев с позднеантичными европейскими варварами. Такое уподобление казалось чем-то неуместным и унизительным, а уровень социального развития горских обществ, представленный в трактовке Блиева, неоправданно заниженным. Немало усилий было приложено для "развенчания" столь неординарного подхода.

При внимательном взгляде на развитие народов Северного Кавказа в самом деле обнаруживается немало интересных параллелей и аналогий. Блиев помещает предмет своего изучения в общеисторический контекст, ищет и находит сходные явления в разные времена и в разных странах. Выясняется, что "индустрия набега" (по формулировке Блиева) - это явление, абсолютно обусловленное и закономерное, характерное для эпохи распада родовых отношений и формирования начальной государственности. Разрушение первобытных, архаичных социальных структур неизбежно сопровождалось активизацией набегов как средства добывания материальных благ. Набеги способствовали как росту власти и богатства знати, так и

стр. 162

удовлетворению материальных запросов рядовых общинников. Хрестоматийным примером в данном вопросе могут служить нападения германских племен на римский лимес, позднейшая экспансия их на территорию империи и образование "варварских королевств" в первой половине I тысячелетия н. э. Другой пример, используемый Блиевым - это арабы накануне, в период и некоторое время после принятия ислама, в начале эпохи великих завоеваний. Добавим восточных славян VIII-IX вв., монголов XII века. В целом аналогий можно найти много, потому что через стадию формирования так называемых вождеств и ранних государств проходили народы в самых разных частях планеты. В этом отношении политическое объединение на территории горного Дагестана и Чечни - имамат вполне сопоставимо с ранними государствами.

Неверно было бы представлять имамат как беззащитную жертву "русского нашествия", как мирный объект агрессии со стороны абстрактного "царизма". Любые, в том числе и горские, "военно-демократические" образования и ранние государства отличались чрезвычайной воинственностью, когда от вторжений (набегов) страдали и родственные племена, и чужые страны и народы. В истории XVIII - первой половины XIX века встречается немало примеров подобных акций (в том числе со стороны первых имамов и наместников-наибов Шамиля), предпринятых против дагестанских и чеченских селений, казачьих станиц, Абхазии и Кахетии.

Случалось, что подобная воинственность приводила к созданию могущественных образований (и у имамата, очевидно, имелся соответствующий потенциал). Но нередко происходил разгром раннего государства и поглощение его более сильной соседней империей, что и произошло с имаматом, чья военная активность столкнулась с мощным наступлением России на Северный Кавказ.

Блиев подробно показывает, как и в каких направлениях организовывались набеги. Читатель получает представление о постепенном разрастании этой практики. На первой стадии в походы шли мелкие, разрозненные группы воинов, затем складывались объединенные отряды нескольких общин, наконец, на окрестные владения стали обрушиваться многотысячные конные ополчения. Теперь уже не просто захват добычи, но территориальные захваты и миграции на новые земли становились целью и результатом этих походов. Хотя обычно считается, что главной жертвой нападений были казачьи станицы, все-таки первой испытала на себе их удар Восточная Грузия (см. с. 34). Целые армии наносили удары по северным рубежам Картли и Кахети, горцы переселялись на земли к югу от Большого хребта. Казалось, еще немного - и эти царства разделят судьбу Западной Римской империи. Но тут с севера начала стремительно надвигаться Россия. Народ в казачьих станицах и русских поселениях по укрепленным линиям жил довольно зажиточно. И энергия набегов постепенно переключилась на северное направление.

Перед российскими властями встала задача защитить не только это пограничье, но и Грузию, незадолго до этого, присоединенную к империи. Имели значение и геополитические резоны: народы Большого Кавказа оказывались теперь окруженными российскими владениями, и сама логика истории толкала Россию на развертывание долгой кампании по их присоединению. Началась Кавказская война. У активно развивавшихся горных владений появился реальный противник. Ратная доблесть, боевой опыт, мужество и самоотверженность кавказских воинов, воспитанные предыдущими поколениями в междоусобных стычках и внешних набегах, теперь оказались востребованными в борьбе с царскими войсками, которые наступали на Кавказ. Необходимость противостоять России как нельзя лучше отражала ценности и установки, присущие "военно-демократической" стадии и ранней государственности. Теперь требовалось объединять соплеменников не просто для набеговой наживы, но для борьбы за независимость. Военный компонент власти получил мощный дополнительный стимул. Таким образом, у социального развития горских социумов появился еще и внешний фактор. Наряду с внутренними факторами (объективными процессами общественного развития), он послужил катализатором социально-политического развития, дал толчок ускоренному формированию государственности в форме имамата.

Новая политическая система нуждалась в общей для всех, надэтнической и надплеменной идеологии, которая оправдывала бы как социальные новшества, так и вооруженное противостояние с Россией. Такой идеологией стала разновидность ислама, условно именуемая мюридизмом. Война со стороны горцев обрела отныне облик священного газавата. Блиев подробно показывает, как формировалось в регионе это учение, каким образом воздействовали на ход политических процессов и самой войны его адепты - Джамалуддин Казикумухский и Мухаммед Ярагский (духовный вождь антироссийской борьбы в Дагестане и Чечне), а также, конечно, имамы, особенно Шамиль. Мюридизм показан в рецензируемой книге как плоть от плоти социального развития Кавказа, как мировоззренческий ответ на исторический вызов, закономерная реакция на насущные идеологические

стр. 163

потребности кавказских народов в конкретных условиях первой половины XIX в. (см. с. 158 - 193).

Кавказская война оказала решающее воздействие на исламизацию региона. Еще в конце XVIII в. чеченский шейх Мансур развернул мюридистскую проповедь и начал сплочение разрозненных тейпов (об этом см. с. 100 - 108). Но в то время его соплеменники еще не были готовы к принятию ислама во всей полноте и особенно к отказу от привычных вековых обычаев - адатов. Горные чеченцы и ингуши в глазах шейха оказывались не меньшими "неверными", чем русские, поскольку стояли в стороне от газавата. Позднее, уже при Шамиле, мюридизму последовали чеченцы, некоторые народы Дагестана и адыгские племена. Однако верховная власть в имамате была все же построена не по принципу мусульманской теократии: халифата. Светская и духовная ипостаси разделялись. В соответствии со своим рангом имама Шамиль пытался внедрить на подвластных землях шариат вместо адатов, что стало вызывать растущее неприятие у местного населения (об имамате см. с. 441 и сл.). Всеобщим знаменем борьбы мюридизм так и не стал. Его не признали Ингушетия, Осетия и Кабарда. В представлениях мюридов ингуши и осетины вообще считались врагами - "неверными" (первые являлись тогда язычниками, вторые в большинстве своем христианами). Не было единства и среди чеченцев. У равнинных тейпов существовали давние и в целом дружелюбные отношения с русским населением: тесные повседневные связи с казаками и - как следствие - негативное отношение к исламизации и связанного с ней (в условиях Кавказской войны) неприятия России и русских (см. с. 61, 62, 99).

В монографии описываются и анализируются события на большом пространстве, в обширном хронологическом диапазоне. Для современных читателей закономерный и наибольший интерес вызывают страницы, посвященные Чечне. Автор подробно описывает общественное и экономическое развитие чеченцев в XVIII - первой половине XIX в. и приходит к заключению: по темпам и уровню оно несколько отставало от развития горных обществ Дагестана (не говоря уже о равнинных владениях) (с. 55, 56). Социальные процессы развивались в Чечне в том же направлении: разрушение первобытного эгалитаризма и формирование вождеств, а в перспективе, возможно, и ранняя государственность. Однако этот процесс было прерван сначала реформами Шамиля, затем - после поражения в газавате - включением в состав Российской империи.

Казалось бы перспективы дальнейшего самостоятельного развития у чеченского общества исчезли в силу неодолимых обстоятельств, объективных исторических причин. Однако Блиев предлагает и по этому поводу оригинальный, неожиданный взгляд, кратко сформулированный в начале книги: "Из-за своего заметного отставания в социальном развитии от "вольных" обществ Дагестана и более позднего вовлечения в Кавказскую войну Чечня не успеет в XIX в. пройти весь преобразующий путь "революционной войны" и драматически продолжит его в конце XX в." (с. 10). То есть после распада СССР, в условиях смуты и хаоса начала 1990-х годов, Чечня в некотором смысле вернулась к тому этапу социального развития, на котором ее застала и остановила Кавказская война.

Мне представляется такой подход весьма продуктивным. В самом деле, на протяжении последних тринадцати лет среди чеченцев можно было наблюдать бурное возрождение таких архаичных, присущих древним эгалитарным обществам явлений, как институт кровной вражды и мести, культ воина, реанимация тейповой солидарности и др. Даже боевые действия со стороны боевиков находят аналогию в набегах двухвековой давности. Здесь можно было бы возразить, что некоторые из перечисленных явлений существовали у чеченцев на протяжении всего советского периода, хотя и не в столь явном виде. Это действительно так, но тогда они все-таки находились на далекой периферии общественной жизни (Блиев упоминает о "прочности тайпового общественного уклада" в СССР - с. 55). В постсоветский же период они превратились в знаковые параметры (маркеры) современного чеченского социума.

Возможно, здесь мы имеем дело с определенной закономерностью, с еще не познанным феноменом своего рода коллективной социальной памяти. Происходила реанимация древних, давно забытых ступеней социальной организации, которые общество на первый взгляд уже давно переросло, оставило в прошлом и забыло за ненадобностью. Возможно, данная закономерность сказалась в драматическом повороте истории чеченского народа конца прошлого столетия.

Думаю, что на книгу Блиева еще появятся многочисленные рецензии и отзывы. Их авторы по достоинству смогут оценить и огромный источниковый фундамент исследования, и скрупулезность изложения политических и военных перипетий Кавказской войны... Труд Блиева позволяет по-новому взглянуть на важные вехи в истории народов нашей страны, задуматься над некоторыми закономерностями развития России в целом.

Permanent link to this publication: