Новосибирск. Издательство Института археологии и этнографии. 2011. 218 с.

Изучение истории Монголии изначально было одним из основных направлений отечественного востоковедения. Принципиальной особенностью российского монголоведения, обусловившей его достижения, было обращение к первоисточнику, исторической хронике. Современные российские исследователи, продолжая следовать этой традиции, приумножают достижения своих предшественников.

Свидетельством тому служит издание "Истории Небесной империи". Значение выхода в свет данной книги состоит прежде всего в том, что в ней впервые публикуется русский перевод маньчжурского варианта династийной хроники "Юань ши" - "Дай Юань гуруни судури".

Благодаря усилиям переводчиков Л. В. Тюрюминой и П. И. Каменского существенно расширилась источниковая основа монголоведческих исследований. Ученые получили в свое распоряжение переводы прежде всего тех "тетрадей" "Дай Юань гуруни судури", в которых излагается история степных племен Центральной Азии до полного овладения ими Поднебесной.

Корпусу переведенных первоисточников предпослано обстоятельное историографическое введение В. И. Ларичева. Отдавая должное переводчикам хроники первого тома "Дай Юань гуруни судури" - "Истории Великой Небесной империи", он с оправданным оптимизмом пишет: "Надеюсь, что издание первого тома ознаменует возвращение русской маньчжуристики и китаеведения на стезю, проложенную Н. Я. Бичуриным и П. И. Каменским" (с. 18). Для такой надежды есть достаточные основания - на очереди выход в свет второго тома "Дай Юань гуруни судури".

От себя заметим следующее принципиальное обстоятельство. Благодаря настоящей публикации часть рукописного наследия русского ученого-востоковеда П. И. Каменского вышла из стен хранилища и увидела свет. Она стала доступной не только специалистам, но и всем, кто интересуется прошлым Монголии.

При всей своей несомненной научной значимости перевод Каменского имеет существенный недостаток: он выполнен в манере, допускающей не точный перевод, а переложение текста рукописи (с. 17). При этом Ларичев ссылается на мнение специалистов. Со своей стороны укажем, что европейские термины для обозначения об-

щественного статуса тех или иных лиц, учреждений, употребляемые Каменским, выглядят чужеродными на азиатской почве, где происходят события, описываемые в летописи. В качестве конкретных примеров приведем такие названия, как "губернатор" (с. 130), "сенатор" (с. 143), "фельдмаршал" (с. 144), "генерал-адмирал" (с. 138), "корейский герцог" (с. 147), "прокурорская канцелярия" (с. 158). Перечень подобных инноваций можно продолжить. Такая манера заменять первозданные названия чинов, званий и учреждений европейскими терминами представляется некорректной.

Историографические изыскания Ларичева привели его к принципиальному выводу: вопреки бытующему мнению Н. Я. Бичурин не был единственным пионером в области российского монголоведения. Первооткрывателем на ниве монголистики с полным правом следует считать и Каменского. И дело не в том, кому принадлежат лавры первопроходца. Изживанию известной "монополии" китайских источников на сведения о Монголии объективно способствуют изыскания Каменского по части маньчжурских летописей.

Изучение европейцами текстов, относящихся к правлению собственно китайских династий (по этнической принадлежности), акцентирует Ларичев, в XIX в. породило целую лавину трудов по истории Азии, основанных на китайских текстах.

Обратной стороной этого процесса стала недооценка маньчжурских исторических сочинений (с. 45).

Налицо парадокс: просвещенная элита Китая и Европы сообща отказала маньчжурам в наличии у них летописной традиции, напрямую связанной с историей Монголии.

Среди причин данного феномена, очевидно, следует назвать маньчжурофобию, как этнических китайцев (ханьцев), так и европейцев. Для ханьцев, в первую очередь ее элиты, маньчжуры с 1644 по 1911 г. являлись олицетворением политического господства чужеземных инородцев.

На государевом троне в Пекине сидел маньчжур. И неприятие ханьцами маньчжурского господства нашло выражение в революции 1911 г., основной целью которой было ниспровержение маньчжурского владычества. Национальная революция ханьцев в 1911 г. сопровождалась геноцидом маньчжур как таковых и бегством их за пределы собственно Китая.

Что касается маньчжурофобии европейцев, то следует иметь в виду, что стремление европейских стран насильственно открыть для себя Китай встретило сопротивление маньчжурского дома Цин. Это привело к войнам европейских держав с Китаем. В ответ на поползновения европейских культур-трегеров на традиционные духовные ценности Китая вдовствующая императрица маньчжурка Цы Си благословила движение ихэтуаней, которое развивалось под лозунгами ксенофобии и привело к очередной войне с европейцами. Так случилось, что в неприязни к маньчжурам в известной степени сплотились элиты ханьского этноса и Европы.

Историографический обзор, начатый Ларичевым, продолжают в послесловиях к текстам переводов Г. Г. Пиков и Н. Н. Крадин - соответственно "Европа и Монголия в XVIII в." и "Монгольская империя в современной западной историографии".

Что касается монголов как таковых, которым, собственно говоря, и посвящен рассматриваемый труд, то своим расположением цивилизованная Европа их вовсе не жаловала. Это можно сказать, в частности, и о XVIII веке. Об этом говорится в отдельной статье Пикова, органически связанной с корпусом переводов. Межцивилизованное общение земледельческой и христианской Европы в хозяйственной и духовной сферах с языческой и кочевой Монголией вылилось не в мирное сосуществование, а в апокалиптическое противостояние. Итог этого Пиков характеризует следующим образом: "В средние века решающий бой с кочевниками, закончившийся внешне их поражением, спровоцировал то, что именно Европа создала законченный образ кочевника-дикаря. Это был смертельный информационный удар по кочевникам, ибо они оказались выведенными за пределы любой оседлой парадигмы, стали исторически нелегитимны" (с. 200).

Суждению Пикова, несомненно, не откажешь в оригинальности. Вместе с тем оно не лишено априорности. Вердикты относительно смертельного информационного удара и т.п. не воспринимаются сходу на веру. Поскольку остается открытым вопрос о восприятии монголами приговора европейцев, то в данном случае невольно приходит на ум ремарка Марка Твена: "Сообщения о моей смерти весьма преувеличены". И еще. По утверждению Пикова решающий бой с кочевниками закончился их поражением "внешне". А в действительности? По внешнему впечатлению нельзя составлять от-

вечающее действительности представление об истинной природе того или иного явления. Исторические реалии не составляют здесь абсолютного исключения. Более того, эта дефиниция "внешне" влечет за собой проблему иного плана, а именно - о метафизике истории. Может быть нельзя абсолютно исключить такого положения, когда факты дают возможность составить лишь относительное представление об имевшем место происшествии, а его подлинный характер остается и будет оставаться неведомым. Ибо письменные источники и памятники материальной культуры не позволяют в полной мере представить психологию того или иного героя, в том числе, мотивы его поведения.

Забвение в результате информационного поражения, понесенного от Европы в XVIII в., для Монголии оказалось не вечным. Об этом убедительно пишет Крадин. Большое внимание в последней четверти XX и начале XXI в. уделялось оценке влияния монголов на исторический процесс в глобальном масштабе.

К сожалению, автор ограничивается лишь констатацией тенденции. Остается открытым вопрос о причинно-следственных связях ее появления. Вероятно, когда процесс глобализации становится знамением нашего времени, возникает потребность провести соответствующую инвентаризацию на предмет того, каков вклад того или иного сочлена мирового сообщества в его развитие. Рассчитывать при этом на абсолютную беспристрастность, очевидно, нет оснований, учитывая особенности человеческой природы, ментальность представителей различного цивилизационного поля. Проявление указанной тенденции объективно способствует изживанию традиционных трафаретов и расчищает путь к большему взаимопониманию в мировом сообществе.

В отличие от оригинальных летописей, которые несут стабильный набор изначальных сведений, не поддающихся в принципе переделке, историографические подходы не постоянны. Их ангажируют, в частности, политические установки дня. На это обратил внимание Крадин: "Сегодня китайская историография настойчиво подчеркивает многоэтничный символ ханьского общества, как важнейший вклад в национальное строительство КНР" (с. 217). Причину этого явления следует искать в модификации политических установок руководства КНР, с учетом ситуации в сфере межнациональных отношений в Китае.

В заключение несколько слов о техническом оформлении рассматриваемой книги. Разнообразные иллюстрации, представленные в ней, несут дополнительный информационный заряд, в то же время органически оживляя текст переводов и авторских статей. Изображения наглядно представляют облик фигурантов описываемых событий, от первых державных лиц до рядовых соплеменников. Портреты когорты царствующих особ (репродуцированные с фотографий китайских оригиналов, хранящихся в императорском дворце в Пекине) интересны с познавательной точки зрения. И не только. Они побуждают углубиться в понимание психологии людей, на долю которых выпало принятие судьбоносных решений. В книге желательно было бы иметь указатели к текстам переводов (именных, этнических, топонимических).

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - В. С. КУЗНЕЦОВ:

Comments: