М. Изд-во "Наука". 1979. 330 стр. Тираж 2100. Цена 2 руб. 60 коп.

В рецензируемую книгу вошли три большие статьи, объединенные общей темой, выраженной в заглавии книги, и общностью основной концепции. Первые две статьи (Е. М. Жуков - "Социологические и исторические законы"; М. А. Барг и Е. Б. Черняк - "Исторические структуры и исторические законы") посвящены закономерностям всемирно-исторического порядка, третья (В. И. Павлов - "К стадиально-формационной характеристике восточных обществ в новое время") касается закономерностей относительно частного характера я ближе, чем две первые, стоит к конкретно- историческому материалу. Авторы как бы показывают нам поочередно три разных аспекта одной проблемы: первая статья делает акцент на единстве исторического и социологического, вторая - на специфике исторического, третья показывает действие исторических закономерностей в конкретных условиях Это придает сборнику цельность и стройность (хотя еще большую цельность он, несомненно, приобрел бы, если бы, помимо специальной статьи о развитии Востока, присутствовала подобная же статья по проблемам Запада).

Все три статьи исходят из того, что законы развития истории подчинены общесоциологическим закономерностям. В то же

стр. 130

время исторические законы обладают значительной самостоятельностью, и эти две категории закономерностей нельзя противопоставлять друг другу (стр. 1 - 5-18). Любой самый абстрактный социологический закон, указывает Е. М. Жуков, является в то же время историческим, поскольку, во-первых, "обладая длительностью действия, он не остается неизменным", во-вторых, сам он выводится из анализа и обобщения конкретного исторического опыта, из наличия в истории определенной повторяемости. Исторические законы отличаются от общесоциологических тем, что вскрывают механизм действия общесоциологических законов в определенных конкретно-исторических условиях (стр. 15). Исторические законы, в свою очередь, "образуют систему соподчиненных взаимосвязанных и взаимообусловленных исторических закономерностей более или менее частного характера, относящихся к отдельным формам общества или стадиям его развития" (стр. 16).

Е. М. Жуков, М. А. Барг и Е. Б. Черняк освещают актуальные вопросы теории общественно-экономических формаций, полемизируют с авторами немарксистских концепций исторического процесса. Е. М. Жуков рассматривает соотношение понятий "общественная формация" и "историческая эпоха", указывая, что каждая эпоха характеризуется своей тенденцией развития общества, определяемой существованием и взаимодействием тех или иных формаций (стр. 38); что и переходным эпохам свойственно преобладание той или иной тенденций, хотя бы не выступающей достаточно четко (стр. 39); в то же время "трудно или даже невозможно свести периодизацию всемирной истории к последовательной смене социально-экономических формаций". "Историческая эпоха" - понятие гораздо более широкое, сложное, противоречивое, чем социально- экономическая формация (стр. 37).

М. А. Барг и Е. Б. Черняк, стремясь максимально наглядно выразить логику своих рассуждений, идут по пути последовательного членения понятий и передачи различных соотношений между ними в математической форме. Так, они вводят категории: структура А (законы чисто социологические), структура Б (историко-социологическая), структура В (исторические законы). Поскольку структуры А и В соответствуют, в общем, известным категориям социологического и исторического, особый интерес представляет стоящая между ними структура Б. В схеме авторов она служит двум основным целям: 1) преодолеть разрыв между структурами Аи В, то есть избежать противопоставления социологических законов историческим; 2) оказать исследователю-практику помощь в изучении переходных эпох, которое, по мнению авторов, должно проводиться на уровне структуры Б (стр. 75 - 76). Здесь пища для размышлений и плодотворных научных споров. Из такого определения исторических законов следуют важные практические выводы. Историк всегда должен учитывать, что его исследовательское поле чрезвычайно широко, что он обязан не ограничиваться рамками социологических (или, что еще уже, экономических) закономерностей, а исследовать жизнь во всем ее конкретном многообразии, противоречивости, изучать не только необходимые, но и случайные явления, не только объективные, но и субъективные факторы, не только прогрессивные, но и регрессивные тенденции.

Не будучи в состоянии перечислить здесь все интересные вопросы, поставленные авторами, остановимся на отдельных мыслях, касающихся важных, во многих случаях уже дискутирующихся в научной среде положений. Так, в первой статье формулируется та точка зрения, что при изучении истории общества "следует исходить из традиционной "пятичленной" формулы при перечислении социально-экономических формаций" (стр. 32). Значение подобной постановки вопроса подчеркивается Е. М. Жуковым следующим образом: "Некоторые авторы утверждают, что конкретно-исторический процесс настолько многообразен, что нельзя довольствоваться "пятичленной" формулой... Однако серьезных научных доказательств в пользу существования особой "азиатской" формации до сих по.р не было представлено. Дискуссии по этому вопросу концентрировались преимущественно вокруг толкования отдельных высказываний классиков марксизма" (стр. 31). Нельзя также "согласиться с встречающимися попытками представить рабовладельческие н феодальные отношения в виде одной, единой докапиталистической классовой социально- экономической формации. Это, безусловно, противоречит имеющемуся богатому историческому материалу" (стр. 32). С этими выводами перекликается и следующее место из статьи М. А. Барга и Е. Б. Черняка: "Совокупность пяти ступеней развития общества, взятых именно в данной последовательности (первобытнообщинное общество, рабовладельческий строй, феода"

стр. 131

лизм, капитализм и коммунизм), выражает одновременно и логику движения истории человечества" (стр. 41). Концепция третьей статьи также не противоречит общей "пятичленной" периодизации.

Авторы признают, что многоукладность присуща самым различным обществам на самых разных (не только переходных) ступенях исторического развития. "Чистых" социально- экономических формаций вообще не бывает (стр. 34, 58), всякая формационная система несет в себе остатки общественных структур и зародыши грядущих формаций, то есть такие уклады, которые. для данной общественно-экономической формации являются несистемными, не определяют основной линии движения, хотя, несомненно, влияют на него. История знает также такие общественные уклады, которые не являлись системными ни для одной формации, например, мелкотоварный уклад в позднефеодальном, а затем и в капиталистическом обществе (стр. 308).

Из наиболее общих выводов книги отметим еще трактовку понятий социальной революции. В этом вопросе (как и в вопросах конкретной смены формаций, многоукладное? и т. д.) в литературе встречаются иногда неясности. Идут, например, споры о том, сопутствовала ли социальная революция возникновению уже первой классовой антагонистической формации - рабовладельческой. Отдельные авторы, в общем стоящие на почве теории формаций, утверждали, что даже рабовладельческий общественно-экономический строй сменился феодальным без революции.

Е. М. Жуков, возражая подобным представлениям, рассуждает так. Специфика возникновения первого по времени антагонистического классового общества - рабовладельческого - особенно велика, форма этого процесса совершенно неадекватна привычному представлению о революции. В борьбе между порабощаемой частью населения и выделившейся социальной верхушкой, разумеется, не могло быть "революционеров". И все же, считает автор, тогда, по существу, имела место "грандиозная по своим последствиям социальная революция - решительный шаг вперед по пути общественного прогресса, преодоления застоя, расширяющая сферу приложения человеческого труда (хотя и подневольного) и тем самым дающая большой простор для дальнейшего развития производительных сил" (стр. 40). Тем более социальными революциями являются, по мнению автора, смена рабовладельческого строя феодальным или возникновение феодализма из первобытного общества, несмотря на то, что в обоих этих случаях общественный переворот также отличался по своей форме от позднейших революций (стр. 40). Интересно, хотя и требует дополнительной теоретической разработки, и положение М. А. Барга и Е. Б. Черняка: не только переход от одной общественно-экономической формации к другой, но и от стадии к стадии внутри одной и той же формации может носить скачкообразный характер (стр. 134).

Существенно понимание авторами социальной психологии в качестве сферы общественного сознания, лежащей между областью рационализированной идеологии, с одной стороны, и экономическим базисом-с другой (стр. 129). Четкость в этом вопросе позволит историку избежать поспешного выведения идеологии непосредственно из экономики, что на практике нередко имеет место, когда общественное сознание, социальная психология понимаются как нечто параллельное общественной идеологии, почти как ее разновидность, или, напротив, как сумма каких-то узкопрофессиональных психологических особенностей. Для М. А. Барга и Е. Б. Черняка социальная психология есть "совокупность стереотипов и моделей социального поведения, чувствования, форм естественноисторического унаследованного "сознания", влияющих на процесс функционирования общества данного типа" (стр. 129 - 130).

Остановимся еще на концепции третьей статьи. Она состоит в том, что уровень развития индийского и других так называемых традиционных обществ к началу колониального периода был значительно более низким, чем когда-то предполагала марксистская историография: то был период не позднего, а лишь развитого феодализма. Автором приводятся многочисленные доказательства: неразвитость отношений собственности и товарно-денежных отношений; несамостоятельность городов; незавершенность формирования классов феодального общества; отсутствие достаточного разделения труда в государственном аппарате, свойственное "варварским" формам государственности; наличие постоянных "попятных" движений в процессе феодализации, приводящих к застойности.

Тезису об относительной неразвитости восточного общества вполне отвечают выводы В. И. Павлова по ряду дискуссионных проблем, обсуждавшихся востоковедами:

стр. 132

на Востоке, пишет он, не было Реформации (стр. 266), не было эпохи Возрождения .(стр. 292), не было Просвещения по крайней мере до XIX-XX вв. (стр. 283). Соответственно колониальное вторжение Запада не могло, как это нередко утверждалось, прервать собственного капиталистического развития стран Востока: развития национальных капиталистических отношений к этому времени Восток еще не знал (стр. 312). Весьма распространенный в свое время в литературе термин - консервация империализмом "феодальных пережитков" - автор отвергает на том основании, что феодальные отношения в колониальных и полуколониальных странах еще не были в колониальный период "пережитками" (стр. 316). С большинством положений В. И. Павлова можно согласиться.

Возражения, которые возникают, касаются отдельных частных положений или фактических неточностей. На стр. 41 говорится, что феодальные отношения возникали на развалинах первобытнообщинного строя лишь тогда, когда "в ходе всемирно- исторического процесса с достаточной ясностью выявились несостоятельность рабовладельческих отношений, бесперспективность первой антагонистической рабовладельческой формации... Рабовладельческое общество во всемирно-историческом смысле себя исчерпало". Данная формулировка при всей ее правильности чересчур абстрактна и вызывает обычно нападки оппонентов. Что значит "исчерпало", спрашивают они, вы покажите нам, как это конкретно получилось, что у каких-то варваров могла вдруг возникнуть "ясность" в отношении "бесперспективности рабовладельческого строя". По- видимому, в этом месте стоило конкретно пояснить, что имеется в виду: более высокий уровень производительных сил у древних германцев, чем тот, что в "нормальных" условиях ведет к рабовладельческому развитию; прямое влияние на них передовой для той эпохи - христианской (то есть феодальной или непосредственно предфеодальной) - идеологии; общее воздействие антирабовладельческой социальной психологии, господствовавшей к тому времени на бывших римских территориях, завоеванных германцами; наконец, сознательное перенесение монастырями и варварскими государственными режимами в Германию зародившихся на территории Рима феодальных экономических и правовых отношений.

Недостатком представляется и то, что в статье М. А. Барга и Е. Б. Черняка математизация изложения доходит до того, что к концу затрудняет- чтение (структуры А, Б и В; субструктуры А₁ , А₂ , А₃ ; Б1 Б₂ , Б₃ ; В₁ В₂ , В₃ ; "формационно-структурный квадрат"). В статье В. И. Павлова вызывает возражение употребление термина "восточная деспотия" как синонима раннефеодальных отношений. Этот термин, содержавшийся еще в схеме Монтескье, употреблялся им (а затем и многими другими авторами) совсем не в смысле одной из стадий феодализма, а обозначал особое, принципиально отличное от Европы восточное общество. Попытки наполнить этот термин как форму "раннефеодальным" содержанием могут лишь вызвать, как это не раз бывало, путаницу.

В. И. Павлов слишком часто и в слишком категорической форме пишет о "незавершенности" классов и сословий на Востоке (стр. 223, 229, 247). Между тем незавершенными они были, конечно, только с точки зрения несравненно более четких и стройных классовых категорий капиталистического общества. Надо, чтобы у читателя не возникало никаких сомнений, что в обществе развитого феодализма классы, сословия и формы собственности были "оформленными" и "завершенными" настолько, насколько это вообще свойственно феодализму в пору его наивысшего расцвета, на его собственной формационной базе. В ряде мест В. И. Павлов высказывает мнение, что между периодами развитого и позднего феодализма есть еще период "зрелого" феодализма (стр. 179, 308), но это положение не доказывается и даже по-настоящему не раскрывается.

На стр. 213 говорится, что К- Маркс совершенно определенно трактовал индийскую и китайскую социальные структуры как многоукладные: "Из этого очевидно, что применительно к периоду 1863- 1867 гг., когда К. Маркс вчерне сделал две последние книги "Капитала", уже исключена возможность интерпретации его научной позиции как безусловного предпочтения "азиатскому" или какому-либо другому, отдельно взятому, способу производства (во всяком случае, в пределах нового времени) для определения характера восточного общества". Эта фраза, как нам кажется, противоречит толкованию понятия многоукладности всеми авторами книги. Многоукладное общество могло ведь существовать и на базе рабовладельческого и феодального и, если угодно, "азиатского" (если кто-нибудь знает, что это реально означает) способов

стр. 133

производства. Таким образом, признание Марксом индийского общества многоукладным ничего не говорит о том, какому способу производства он отдавал "предпочтение".

На стр. 290 - 291 утверждается, что партия Сунь Ятсена в конце XIX в. якобы пыталась объединить свои усилия со "сторонниками обновления цинской деспотии" (группой Кан Ювэя) и только позже Сунь и его сторонники встали на республиканские позиции, после того как горький опыт убедил их в "неспособности Цинов осуществить нечто похожее на преобразование". Между тем партия Сунь Ятсена, насколько можно проследить по материалам с марта 1895 г., всегда выступала за свержение Цинов, соответственно выступая против реформ Кан Ювэя в 1898 г., направленных на "обновление цинской деспотии". Объединение с реформаторами она считала возможным только на базе отказа членов "группы Кан Ювэя" от поддержки Цинов. Разработка методологических проблем истории переходных периодов между классово-антагонистическими формациями имеет исключительное значение в плане как повышения теоретического уровня исследований, так и идеологической борьбы в мировой науке. Вот почему рецензируемая книга - заметное явление в нашей историографии. Она заинтересует широкий круг историков и специалистов по историческому материализму.

Permanent link to this publication: