Всадник мертвый и коня белеющего бег в поэме И. А. Бродского "Петербургский роман"

© А. М. РАНЧИН, доктор филологических наук

В поэме Бродского "Петербургский роман" (1961) главный герой Евгений соотнесен с Евгением из пушкинского "Медного Всадника", а также с его литературным потомком и тезкой из "Петербургских строф" Мандельштама (См.: Михненкова Т. Три Евгения русской литературы // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. СПб., 2000. С. 211 - 220; Ранчин А. М. "На пиру Мнемозины": Интертексты Иосифа Бродского. Научная библиотека "Нового литературного обозрения". М., 2001. Вып. 30. С. 264 - 270).

Евгений из "петербургской повести", в противоположность Петру, наделен чертами мертвенности, неподвижности: спасающийся на мраморном льве, "недвижный, страшно бледный", он выглядит пародией на Фальконетов монумент: "державец полумира" в неподвижной, но полной жизни величавости, не боящийся стихии, верхом на скакуне и испуганный, оцепеневший от отчаяния Евгений верхом на мраморном льве. Между тем в "Петербургском романе" Бродского Евгений - "живой и мертвый человек", а Медный всадник - не более чем мертвая и неподвижная статуя:

Он смотрит вниз, какой-то праздник 
в его уме жужжит, жужжит, 
не мертвый лыжник - мертвый всадник 
у ног его теперь лежит.

стр. 42

Он ни при чем, здесь всадник мертвый,
коня белеющего бег
и облака. К подковам мерзлым
все липнет снег, все липнет снег

(Бродский И. А. Соч.: В 4 т. СПб., 1992. Т. 1. С. 82).

Пушкинский эпитет "медный" превращается в эпитет созвучный, но несхожий по смыслу - "мертвый". Прежний Евгений, чтобы увидеть полубожественного Всадника, поднимал взор в "неколебимую вышину". Евгений из "Петербургского романа" смотрит на поверженную статую, лежащую у его ног.

Куда ты скачешь, гордый конь, 
И где опустишь ты копыта? 
О мощный властелин судьбы! 
Не так ли ты над самой бездной, 
На высоте, уздой железной 
Россию поднял на дыбы?

Так вопрошал Пушкин, полный надежд, что "гордый конь" - Россия - остановится у края бездны или перелетит через нее. Медный всадник из "Петербургского романа" бездны не перепрыгнул... Власть низверглась в пропасть, одинокий робкий Евгений жив. Он выиграл в поединке. Такой хочет видеть развязку пушкинского сюжета Бродский. Автор "Петербургского романа", вероятно, следует здесь за Мицкевичем - автором стихотворения "Памятник Петра Великого", в котором нарисована сходная картина - не как реальность, а как ожидание; в стихотворении Мицкевича Пушкин говорит собеседнику - самому Мицкевичу:

Царь Петр коня не укротил уздой. 
Во весь опор летит скакун литой, 
Топча людей, куда-то буйно рвется. 
Сметая все, не зная, где предел. 
Одним прыжком на край скалы взлетел. 
Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.

Но век прошел - стоит он, как стоял. 
Так водопад из недр могучих скал 
Исторгнется и, скованный морозом, 
Висит над бездной, обратившись в лед, -
Но если солнце вольности блеснет 
И с запада весна придет в России -
Что станет с водопадом тирании?

(Пер. В. Левика. Цит. по: Пушкин А. С. Медный всадник. Л., 1978. С. 144).

стр. 43

Как известно, Пушкин в "Медном Всаднике" полемизирует с Мицкевичем, с его однозначно-негативной оценкой Петра Великого (см. об этом: Эйдельман Н. Я. Статьи о Пушкине. М., 2000. С. 273 - 276). Бродский как бы возражает создателю "Медного Всадника" от лица польского стихотворца. Мицкевич описывал статую Петра Великого, готовую пасть, но еще стоящую. Бродский же изображает уже совершившееся падение - низвергшуюся статую основателя Петербурга. У Бродского, скрепившего интертекстуальной связью сочинения Пушкина и Мицкевича, был претекст - "Возмездие" Александра Блока, в котором "описание Варшавы <...> строится как реплика к давнему поэтическому спору Пушкина и Мицкевича" (Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. "Печальну повесть сохранить...": Об авторе и читателях "Медного всадника". М., 1985. С. 176).

Картина, нарисованная Бродским, отличается одной деталью от аллегорического описания весны свободы, на приход которой уповал Мицкевич. Вместо весны - зима, о чем свидетельствует липнущий к подковам коня снег. Эпитет коня - "белеющий" - на первый взгляд, имеет предметное значение "занесенный", "покрытый снегом".

Возможна и еще одна, интертекстуальная, мотивация эпитета "белеющий" в поэме Бродского: это описание Медного Всадника в "Последней петербургской сказке" Владимира Маяковского, в которой о коне сказано: "Выбелена грива от уличного газа" (Маяковский В. В. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1987. С. 87); и параллель более отдаленная - описания белогривого коня Пана-Мороза в черновиках блоковского "Возмездия", спроецированное на образ Медного Всадника из поэмы Пушкина (об этой соотнесенности - в указ. книге "Печальну повесть сохранить..." С. 179).

Положение коня в пространстве парадоксально: с одной стороны, он, кажется, скачет, сбросив царственного седока (упоминается о "беге" коня); с другой стороны, такая деталь, как налипающий на подковы снег, свидетельствует скорее о неподвижности скакуна. Более того, конь, возможно, представлен упавшим: липнущий к подковам снег - это, скорее всего, снег, опускающийся на землю с неба. Значит, скакун лежит на земле, видимо, опрокинувшись на бок, и снег налипает на его подковы.

К описанию коня в поэме Бродского, помимо пушкинской "петербургской повести", есть еще один ключ. Это Откровение Иоанна Богослова, в котором сказано о всаднике и "коне бледном": "И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными" (Откр. 6: 8). "Белеющий" конь в поэме Бродского - трансформация "коня бледного" из Откровения Иоанна Богослова. Автор "Петербургского романа" пишет о распаде культурных ценностей как о конце света, о

стр. 44

подобии Страшного Суда. Происходит разрушение сюжета пушкинской поэмы: гонимый Евгений теряет своего антагониста, павшего в пропасть, но потому и сам лишается смысла существования. Некий апокалипсис совершается, но гибель настигает в том числе и самые символы конца света, явленные в Откровении Иоанна Богослова: всадник по имени Смерть сброшен конем, конь, кажется, падает тоже.

Интерпретация статуи Фальконе как апокалиптического символа - двойника Всадника на бледном коне - была впервые дана, конечно, не Бродским. Это истолкование было распространено в литературе Серебряного века. Наиболее известный пример - роман Андрея Белого "Петербург"; но достаточно большое число примеров содержится и в поэзии этой эпохи (см. примеры в книге "Печальну повесть сохранить..." С. 115 - 180).

Об апокалиптической семантике Медного Всадника в литературе Серебряного века Л. К. Долгополов писал: "Это был не просто всадник, это был символ <...>. Произошла любопытная метаморфоза: тот, стоящий на скале, приобрел апокалипсические черты, а другой, сошедший со страниц Апокалипсиса, стал походить на фальконетовское изображение" (Долгополов Л. К. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX - начала XX века. Л., 1985. С. 168 - 169). Этот же исследователь считает, что "между призраком Христа и Медным всадником происходит как бы борьба за души людей, населяющих город..." (Долгополов Л. К. Петербург "Петербурга" (О традициях изображения "городского пейзажа" в связи с романом А. Белого) // Там же. С. 259).

Н. А. Фатеева полагает, что уже в самой пушкинской поэме присутствовали ассоциации между Медным Всадником и Всадником из Откровения Иоанна Богослова (Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. М., 2000. С. 204 - 207). Однако эта интерпретация небесспорна.

Образы поэмы Бродского красноречиво свидетельствуют об особой значимости библейских параллелей в его поэзии начала 1960-х годов.

Permanent link to this publication: