В современной литературе высказываются диаметрально противоположные взгляды на природу культа личности Сталина. Если для одних он являлся своего рода фатальной неизбежностью, логически необходимым результатом всей многовековой истории страны¹ , то другие вообще отрицают его закономерный характер, хотя признают наличие у культа личности социальных корней² . Но если сталинизм не закономерность, тогда что же? Историческая случайность? Ведь речь идет о целом периоде нашей истории, который отнюдь не закончился со смертью Сталина. Существенное содержание этого периода не может быть сведено исключительно к демонизму сталинской личности, хотя она безусловно наложила на него свою зловещую печать.

Сталинизм как определенная политико-административная и идеологическая система вырос на соответствующей почве - экономической, идейно- политической, психологической, - благоприятствовавшей его возникновению и укреплению, и уже поэтому был явлением закономерным, органически вытекавшим из определенных объективных условий жизни общества. Другой вопрос, являлось ли его появление фатально неизбежным? Очевидно, что ответ на него представляет далеко не академический интерес хотя бы уже потому, что речь здесь идет о природе социализма. Несет ли он как общественная система ответственность за все деформации и преступления сталинизма, является ли режим личной власти со всеми негативными последствиями неизбежным спутником переходного от капитализма к социализму периода, является ли подавление личности государством необходимым условием становления нового общественного строя, присуща ли его природе самоизоляция от мировой культуры?

Трудно сегодня назвать вопросы более актуальные как в теоретическом, так и в практически-политическом отношении. Их убедительное решение невозможно без досконального изучения исторической действительности, породившей стилинизм. Сейчас это одна из самых насущных задач советской исторической науки. Такое изучение, разумеется, должно опи-

МОГИЛЬНИЦКИЙ Борис Георгиевич - доктор исторических наук, профессор Томского государственного университет.

¹ Ср. утверждение В. В. Горбунова и В. В. Журавлева, что "у партии не было иного выбора, другой альтернативы" сталинизму (Советская Россия, 26.I.1988); см. также: Клямкин И. Была ли альтернатива административной системе? - Политическое образование, 1988, N 10.

² См. Бутенко А. Перед судом поколений. - Советская культура, 4.II.1988; его же. Сколько дорог ведет к храму? - Горизонт, 1988, N 11.

стр. 3

раться на всестороннюю фактическую основу, но успех его в значительной мере зависит и от методологии, определяющей исследовательский подход к эмпирическому материалу.

Плодотворным представляется обращение к категории исторической альтернативности при изучении истории советского общества, в особенности в свете тех дискуссий, которые ведутся в настоящее время по вопросу о его природе. Исходную методологическую посылку наших рассуждений составляет известное положение К. Маркса о "грубом коммунизме", являющемся, по его определению, "первой формой" коммунистического общества. Развернутая марксова оценка этой формы как обобщения и завершения отношения всеобщей частной собственности поразительно напоминает некоторые сущностные социально-психологические характеристики нашего послереволюционного общества (повсеместное отрицание личности человека, "всеобщая и конституирующая как власть зависть", представляющая собой "ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет", жажда нивелирования, абстрактное отрицание "всего мира культуры и цивилизации", возврат "к неестественной... простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека"). "Для такого рода коммунизма, - заключает Маркс, - общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы" ³ .

Впрочем, исторический опыт позволяет полагать, что здесь идет речь о некоторой социологической закономерности, характеризующей становление каждой формации. С не меньшим основанием мы можем говорить о "грубом капитализме" (период так называемого первоначального накопления, когда "новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят"⁴ , "грубом феодализме" и т. д. Иными словами, речь идет о первой, ранней фазе всякой формации, которая еще далеко не обнаруживает заложенные в ней возможности, нередко извращая сами коренные формационные признаки, но вместе с тем является исторически необходимой в процессе ее развития. Однако история свидетельствует, что даже на этой стадии развитие формации отнюдь не является безальтернативным. Применительно к коммунизму это предсказал, правда, в тезисной форме, еще Маркс. Характеризуя первую стадию коммунистического общества, он писал: "Коммунизм ... еще политического характера, демократический или деспотический"⁵ .

Собственно так и можно определить главные альтернативы, обозначившиеся в развитии нашего послереволюционного общества. Первая из них нашла свое наиболее яркое воплощение в ленинском плане строительства социализма, сформулированном в его последних работах, и в кратковременной истории нэпа, вторая - в сталинском тоталитаризме. Конечно, обе альтернативы формировались на одном и том же базисе, детерминировавшем определенные черты, сближающие их как варианты одной, ранней, фазы формационного развития. Но все же это разные варианты, воплотившие существенно различавшиеся между собой тенденции, имевшиеся в российской послереволюционной действительности. Более того, каждая из них не только выражала определенные черты своего базиса, но и, обусловливая его форму ("демократическую" или "деспотическую"), могущественным образом воздействовала на все его структуры. Таким образом, если российская послереволюционная действительность детерминировала некоторые сущностные черты складывавшегося социалистического общества, которые дают основание применить к нему марксово понятие "грубого коммунизма", то весь его конкретный облик, вся совокупность утвердившихся в нем отношений в большой мере были обус-

³ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 42, с. 114 - 116.

⁴ Там же. Т. 23, с. 770.

⁵ Там же, Т. 42, с 116.

стр. 4

ловлены торжеством "деспотической" альтернативы. Противостоявшая ей "демократическая" альтернатива была способна смягчить по крайней мере наиболее "грубые" черты ранней фазы нового общества и усилить его социальную и экономическую эффективность. Напротив, противоположные результаты принесла победа "деспотической" альтернативы.

Почему же взяла верх худшая из альтернатив, не только не позволившая раскрыть действительный потенциал социализма, но и дискредитировавшая самое его идею? Острота дискуссии, которая ведется сегодня о природе сталинизма, его исторических предпосылках и теоретических истоках, а главное - тот огромный резонанс, который она находит в самых широких кругах советской общественности, свидетельствует о том, что глубинная суть этого вопроса не сводится к оценке прошлого и даже связанного с ним многими нитями настоящего. Речь идет прежде всего об оценке исторического места социализма в контексте понимания механизма исторического действия, его подлинных закономерностей.

Углублению этого понимания может способствовать рассмотрение истории советского общества под углом зрения борьбы двух обозначенных выше альтернатив. Такой подход поможет воссоздать действительный образ этой истории, как сложного, противоречивого, подчас непредсказуемого в своем развитии продукта взаимодействия объективных и субъективных факторов, образ, где не будет места ни для фаталистических, ни для субъективистски- волюнтаристских трактовок причин победы сталинизма. Каждая из этих альтернатив имела свои основания как в материальных условиях жизни общества, так и в его психологии, господствующих в нем умонастроениях. И, конечно же, у обоих были глубинные идейно-исторические истоки. Сегодня все более настоятельной становится необходимость разностороннего изучения этих истоков, ибо без учета исторической ретроспективы всякое суждение о реальных альтернативах в строительстве социализма в нашей стране будет неполным, а следовательно, и недостаточным.

Широкий общественный резонанс получили первые попытки рассмотрения под этим углом зрения проблемы сталинизма. Однако далеко не все в них представляется удачным. В частности, это относится к попытке А. Ципко выявить идейные истоки сталинизма. Нельзя не согласиться со многими положениями автора, направленными против мифологизации Сталина и указывающими на связь практики сталинизма с некоторыми постулатами, утвердившимися в XIX - начале XX в. в русском и международном социалистическом движении, наконец, с самой постановкой вопроса о "доктринальных причинах наших неудач в социалистическом строительстве"⁶ и необходимости их изучения. Вместе с тем вызывает возражение центральная идея А. Ципко о сталинизме как идейном продукте русского и международного революционного движения. Автор однозначно утверждает, что "в целом и мышление Сталина, и его представления о социализме были типичными для марксистов того времени" и он в своих статьях и речах "в целом никогда не выходил за рамки азбучных истин марксизма"⁷ . Единственными теоретическими отклонениями Сталина от духа марксизма-ленинизма признаются его положение о партии как "ордене меченосцев", низведение простых людей до роли "винтиков" и идея об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. В остальном же, полагает автор, Сталин прочно стоял на позициях марксизма, утверждая их в реальной практике социалистического строительства.

Действительно, Сталин оправдывал и обосновывал свою бесчеловечную практику такими положениями марксистской теории, как роль насилия в революционном преобразовании общества, неизбежность быстрого краха

⁶ Ципко А. Истоки сталинизма, - Наука и жизнь, 1988, N 11, с. 46.

⁷ Там же, с. 50.

стр. 5

капитализма и победы коммунизма, необходимость преодоления мелкого товарного производства, несовместимость социализма с парцелльным хозяйством и т. п. А. Ципко прав и тогда, когда пишет о настоятельной необходимости сопоставления теоретического прогноза Маркса об экономических основах коммунистического общества с результатами его практической реализации.

Однако не менее настоятельным является сегодня и размежевание марксизма и сталинизма. Выяснение меры "марксизма" Сталина должно основываться не на его высказываниях или цитатах из произведений Маркса - Энгельса - Ленина, обильно оснащавших сталинские работы, а на сопоставлении теории научного коммунизма с практикой сталинского строительства социализма. В новейшей литературе на основе такого сопоставления убедительно показано, что эта практика привела лишь к дискредитации и марксизма, и социалистических идеалов вообще, что Сталин никогда подлинным творческим марксистом не был⁸ .

Марксизм для его основоположников являлся прежде всего методом познания общества, а не системой догматических установлений о его прошлом, настоящем и будущем. "Наше понимание истории, - подчеркивал Ф. Энгельс, - есть прежде всего руководство к изучению, а не рычаг для конструирования на манер гегельянства"⁹ . Иное дело, что уже при жизни Маркса началась догматизация его учения, проявившаяся, в частности, в распространении упрощенно-метафизических представлений о будущем общества как о чем-то единообразном, раз навсегда установившемся, неизменном¹⁰ . Предавалось забвению то, что Маркс решительно возражал против превращения его учения в "историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются"¹¹ .

Наряду с этим в революционном движении, в особенности в капиталистически менее развитых странах, продолжали сохраняться настроения, характерной чертой которых являлось стремление "ускорить" ход истории, и связанная с этим абсолютизация роли революционного насилия. К числу таких стран принадлежала и Россия, где в революционном движении существовала сильная авторитарная традиция. Являвшаяся закономерным продуктом российской действительности (автократический режим неизбежно порождал и консервировал автократические методы борьбы против него), она накладывала свой отпечаток на образ мыслей многих революционеров, их тактику, представления о характере и путях социалистического преобразования общества, предполагавшие радикальный разрыв со всем прошлым, наконец, на самое их психологию, пронизанную острым чувством революционного нетерпения.

Другими словами, еще до 1917 г. в российском революционном движении существовали предпосылки той альтернативы послереволюционного развития страны, которая оказалась в дальнейшем связанной с именем Сталина. Догматизация марксизма, выразившаяся, в частности, в распространении жестких детерминистских схем исторического процесса, основанных на упрощенном понимании места экономики в жизни общества и характера взаимоотношений между базисом и надстройкой, сочетавшаяся с широким бытованием авторитарно-революционистских взглядов о путях общественных преобразований с присущей им гипертрофией

⁸ См.: Проблемы разработки концепции современного социализма. - Вопросы философии, 1988, N 11; Лисичкин Г. Мифы и реальность. Нужен ли Маркс перестройке? - Новый мир, 1988, N 11; Бутенко А. Сколько дорог ведет к храму? и др.

⁹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37, с. 371.

¹⁰ См. там же. Т. 37, с. 370.

¹¹ Там же. Т. 19, с. 120.

стр. 6

роли насилия, - таковы идейно-теоретические истоки этой альтернативы. Важно при этом подчеркнуть, что она имела глубокие основания в объективных условиях жизни общества (экономическая и культурная отсталость, отсутствие прочных демократических традиций, преобладание государственного начала и т. п.).

Сущностные черты этой альтернативы явственно обнаруживаются сразу же после революции, получив концентрированное выражение в идеологии и политике "военного коммунизма". Уже тогда начинает складываться командно- административная система, опирающаяся на методы "революционного принуждения" как на главное средство быстрого продвижения к социализму. В условиях гражданской войны она была по-своему закономерна и даже в какой- то мере неизбежна. Перефразируя известное ленинское выражение, революция училась себя защищать, и в условиях ожесточенной борьбы с внутренней и внешней контрреволюцией, расколовшей все общество, насилие было ее основным аргументом. Однако в стране, где социалистический пролетариат составлял явное меньшинство, насилие становилось государственной политикой, обращенной не только против врагов, но и массы непролетарского населения, превращаясь в главный метод решения не только военно- политических, но и экономических и иных проблем.

Переход к нэпу означал радикальный разрыв с этой политикой, а ленинский план социалистического строительства, сформулированный в его последних работах, представлял развернутую программу и вместе с тем идейно- теоретическое обоснование иной, демократической и гуманистической социалистической альтернативы. В то же время в экономике общества, его социальной структуре сохранились основания для существования той альтернативы, которая так властно заявила о себе в годы гражданской войны, тем более что она имела стойких приверженцев среди руководства и широких партийных масс, не желавших расставаться с верой в спасительную силу "революционного насилия". Эта альтернатива и победила в конце 20-х годов, приобретя специфическую форму культа личности Сталина, явившись своеобразным ответом на накопившиеся к этому времени внутренние (хлебозаготовительный кризис, отсутствие необходимых средств для ускоренного проведения индустриализации, рост бюрократизма) и внешние (спад революционной волны и усиление антисоветской истерии на Западе, поражение китайской революции) трудности.

Был ли тогда возможен другой ответ? Очевидно, да. В наиболее развернутом виде он получил теоретическое обоснование в трудах Н. И. Бухарина, отстаивавшего ленинский план социалистического строительства. О поразительной эффективности этого плана свидетельствует кратковременная история нэпа, когда в считанные годы не только была восстановлена разрушенная войной экономика страны, но и достигнуты впечатляющие успехи в развитии науки и культуры, общем подъеме уровня материальной и духовной жизни советского народа.

Вопрос, почему в конце 20-х годов возобладал иной курс, означавший резкий отход от ленинского плана, требует для убедительного решения всестороннего конкретно-исторического исследования всей совокупности относящихся сюда обстоятельств. Сейчас же важно подчеркнуть, что в объективной исторической действительности существовали разные возможности дальнейшего развития советского общества. Почему же была избрана не лучшая из этих возможностей? Значение ответа на этот вопрос отнюдь не замыкается на прошлом. Ведь не преодоленное прошлое имеет обыкновение повторяться в том или ином виде или давать обширные метастазы. А преодолеть прошлое нельзя без его объяснения. В свете положения о механизме действия исторической альтернативности такое объяснение упирается в проблему роли субъективного фактора в истории, оказывающего решающее влияние на торжество той или иной альтернативы,

стр. 7

При этом историк обязан учитывать сложную природу субъективного фактора, включающею как действия больших социальных групп, так и деятельность отдельных личностей. Соответственно этому он должен обращаться к категориям социальной и индивидуальной психологии, способным прояснить существенные моменты в жизнедеятельности общества, и прежде всего его духовную атмосферу, а также в поведении отдельных личностей. Ибо проблема исторического выбора является в определенном смысле именно психологической проблемой. Ведь какое бы фундаментальное значение для исторической практики ни имели объективные условия жизни общества, они, как правило, выступают в опосредованном виде, преломляясь через психологию общества и составляющих его групп. Будучи вторичной по отношению к объективной стороне исторического процесса, социальная психология не является, однако, простым индикатором совершающихся в обществе перемен. Напротив, она способна активно влиять на эти последние, превращаясь в важный фактор социального действия.

Как свидетельствует опыт истории, значение этого фактора особенно возрастает в переломные периоды жизни общества, когда перед ним остро встает вопрос о выборе путей дальнейшего развития. Присущая такому обществу социальная нестабильность имеет выраженные психологические характеристики, одна из которых - известная неадекватность господствующих умонастроений в различных социальных группах социальным реалиям.

Особенно поучителен последний феномен, поскольку он оказал существенное влияние на победу сталинской альтернативы в развитии советского общества. Культ личности складывался в атмосфере широкого распространения в стране, и особенно в партии и среди молодежи, особой психологии, которую можно определить как "революционный романтизм". Вера в грядущую мировую революцию сочеталась с глубоким убеждением во всемогуществе командно- административных методов управления. Это было поколение, совершившее Октябрьскую революцию, отстоявшее ее завоевания в жестокой борьбе с внутренней и международной контрреволюцией, твердо повернувшее отсталую, полунищую страну на путь социалистического строительства. "Психология победителей" предполагала и даже требовала ясного, без всяких полутонов, видения мира, четкого деления на друзей и врагов и простых, однозначных ответов на самые сложные вопросы.

Такие вопросы в изобилии поставляла сама жизнь. Строительство социализма в стране с преобладающим крестьянским населением в обстановке враждебного капиталистического окружения шло неизведанными путями. Каждый шаг вперед наталкивался на новые проблемы, не имевшие готовых рецептов своего решения. По мере усложнения задач социалистического строительства в СССР "психология победителей" с присущими ей забеганием вперед и склонностью к волевым решениям самых сложных проблем все более способствовала утверждению в партии и стране волюнтаристских представлений о путях социалистических преобразований.

Параллельно этому утрачивалось присущее Марксу и Ленину понимание гуманистической природы социализма. Человек как бы отрывался от идеи социализма, из цели его превращался в строительный материал. Отсюда вытекало пренебрежение к его материальным запросам, удовлетворение которых откладывалось на неопределенное "светлое будущее". Главное же - во имя великой цели отвергалась, пусть непреднамеренно, самоценность человека, рассматриваемого с узкоклассовых позиций. Идеалом являлся "солдат партии", безоговорочно выполняющий ее приказы. Утверждалась воинствующая нетерпимость к любым проявлениям инакомыслия. Широкое распространение получил "синдром врага", несший в себе всеобщую подозрительность и страх, способствовавший пре-

стр. 8

вращению идейных дискуссий в политические кампании с неуклонно следовавшими за ними оргвыводами. Но особенно зловещим было подчеркнутое пренебрежение законностью, противопоставление ее "пролетарскому, революционному чутью"¹² , не только создававшее питательную почву для прямого беззакония, но и психологически оправдывавшее его "высшей революционной целесообразностью".

Так уже к концу 20-х годов в партии и стране сложилась атмосфера, неблагоприятная для утверждения ленинской альтернативы строительства социализма. Конечно, сформулированный Лениным план социалистического строительства никто формально не отменял. Напротив, все клялись в верности ему, но фактически от него отходили все дальше, кульминацией чего явилась сталинская коллективизация, обернувшаяся громадным разрушением производительных сил общества и глубокой деформацией его нравственных основ.

Существенная деформация к этому времени произошла в самой партии. Для понимания ее специфических истоков принципиальное значение имеет следующий ход ленинской мысли. Решительно предостерегая против переоценки пролетарского характера партии, Ленин проницательно замечал, что "якобы пролетарский характер нашей партии на самом деле нисколько не гарантирует ее от возможного перевеса, и притом в самый короткий срок, элементов мелкохозяйских". Объективные основания для этого он усматривал в том, что после гражданской войны партия по большинству своего состава стала недостаточно пролетарской в силу того, что изменился состав самих рабочих. "С другой стороны, - писал Ленин, - так же несомненно, что партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем (если взять уровень громадного большинства ее членов), чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике". В силу этих причин "пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него"¹³ .

К сожалению, это предвидение сбылось весьма скоро. В силу указанных Лениным причин¹⁴ партия не сумела предотвратить быстрое перерождение коллективного руководства в режим личной власти. Почему же так произошло? Ответ на этот вопрос важен для понимания механизма исторической альтернативности, когда казалось бы незначительное обстоятельство оборачивается далеко идущими последствиями. В обстановке острой внутрипартийной борьбы, развернувшейся после смерти Ленина, таким обстоятельством стали личные качества членов высшего партийного руководства. Это прежде всего беспринципная борьба за власть, которая в общей атмосфере 20-х годов неизбежно вела к вырождению внутрипартийной демократии при сохранении ее внешних атрибутов. В условиях однопартийной системы это могло быть чревато перерождением всей политической организации общества.

¹² Как убедительно показал О. Лацис, такое противопоставление было в конце 20-х годов в большой мере присуще партийной элите, будучи характерным компонентом ее умонастроений (см. Лацис О. Перелом. - Знамя, 1988, N 6, с. 168 - 170).

¹³ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45, с. 18, 19, 20.

¹⁴ Эти причины не только в полной мере сохранялись в конце 20-х годов, но их негативное действие еще более усугублялось вследствие проводимого вопреки ленинскому предостережению ускоренного роста рядов партии за счет? массы людей с минимальным политическим опытом и теоретическим багажом, которые легко становились объектом манипуляций партийного аппарата (см. Лацис О. Ук. соч., с. 158 - 164).

стр. 9

В этой ситуации решающее значение приобретали личные качества политических деятелей, претендовавших на первые роли в партии и государстве. Здесь, по-видимому, следует искать один из важнейших истоков возвышения Сталина. Сделавшись генсеком, он сумел быстро подчинить себе партийный аппарат, ставший опорой его неуклонно возраставшего влияния. Спустя всего 8 месяцев после избрания Сталина на этот высокий пост Ленин в "Письме к съезду" вынужден был с тревогой констатировать, что он "сосредоточил в своих руках необъятную власть", которой едва ли сумеет "всегда достаточно осторожно пользоваться"¹⁵ . Несколькими днями позже он диктует "Добавление" к этому письму, где, мотивируя свое предложение о перемещении Сталина с должности генсека, специально останавливается на его личных качествах (грубость, нетерпимость, капризность и т. п.). "Это обстоятельство, - заключал он, - может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение"¹⁶ .

Сегодня мы хорошо знаем, как быстро эти опасения оправдались и к чему указанная Лениным "мелочь" привела. Так, казалось бы, малозначащая с точки зрения действующих в истории великих анонимных сил деталь приобретает решающую роль на переломе общественного развития, надолго обусловливая его дальнейший ход. Вот почему в структуре субъективного фактора, определяющего на более или менее длительное время выбор той или иной исторической альтернативы, важное значение имеет "характер людей, стоящих вначале во главе движения"¹⁷ .

В современной литературе подчеркиваются такие черты характера Сталина, как безграничная жестокость, злобная мстительность, крайняя подозрительность, нетерпимость, вероломство, лицемерие и т. п. Все это действительно так, но это лишь одна сторона дела. Была еще и другая, которую также необходимо учитывать, размышляя о "феномене Сталина". В характере Сталина, в самой его психологии и интеллектуальном складе несомненно присутствовали черты, импонировавшие господствовавшим или, во всяком случае, преобладавшим в партийных массах 20-х годов настроениям. "Психологии победителей" отвечал твердый, решительный, категоричный стиль сталинских работ. Не признававший полутонов, легко упрощавший самые сложные философские, социальные, экономические проблемы, он делал свои работы доступными для в основной массе тогда теоретически малоподготовленного читателя. В то же время, метафизический склад сталинского мышления отвечал господствовавшему "двухцветному" подходу с четким, без каких-либо градаций, размежеванием на "мы" и "они". Излюбленный оборот "либо-либо", пронизывающий всю логику его рассуждений, хорошо соответствовал грозовой атмосфере тех лет, напоенной представлениями о неотвратимо приближающемся "последнем и решительном бое", и в то же время еще более накалял ее.

В этой близости психологии массы и вождя скрывается один из важнейших источников победы сталинской альтернативы. Представляется уместным в связи с этим обратиться к широко распространенным в западной социологии понятиям "харизма" и "харизматический властитель". Объясняя эти понятия, М. Вебер подчеркивал, что "харизма" иррациональна; ее психологический источник - авторитет властителя и неоспоримость его высказываний, а отнюдь не уважение к правовым или политическим нормам. Харизматический властитель, по Веберу, всегда появляется в эпоху перелома, революции; отсюда его отрицательное отношение ко всякой традиции, решительный разрыв с вею. Но в дальнейшем, как только деятельность харизматического властителя находит отклик в мас-

¹⁵ Ленин В. И. Палн. собр. соч. Т. 45, с. 345.

¹⁶ Там же, с. 346.

¹⁷ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 33, с. 175.

стр. 10

сах, он обрастает целым штабом нового чиновничества. Люди, его окружающие, вербуются из новых общественных слоев и т. д.¹⁸ .

Такой харизматической личностью являлся Сталин, воплотивший в себе ментальность эпохи, в которой причудливо переплетались революционно- коммунистические, хилиастические и даже царистские настроения. Ее характерной чертой было нетерпение, часто и легко перераставшее в нетерпимость. Страстное ожидание близкого торжества социализма, сначала в одной стране, а затем и во всем мире, убеждение в возможности облагодетельствования человечества сверху, путем командных методов и прямого государственного насилия, имело своей оборотной стороной решительное осуждение всякого инакомыслия, незамедлительно получавшего классово-политическую оценку. В свою очередь, работы Сталина и в особенности его практическая деятельность способствовали дальнейшему нагнетанию напряженности в партии и обществе. Предавались забвению ленинские нормы внутрипартийной жизни. Политические противники Сталина автоматически становились "уклонистами", врагами партии и классовыми противниками, что предопределяло не только их политическое положение, но и, в дальнейшем, судьбу.

Наконец, немаловажным психологическим фактором, способствовавшим становлению режима личной власти, был искусственно нагнетаемый синдром "осажденной крепости". Ни в коей мере не отрицая действительно существовавшие тогда опасности, таившиеся в самом факте капиталистического окружения, многочисленные антисоветские провокации, подрывную деятельность империалистической реакции и еще не оставившей свои реставраторские намерения белогвардейской эмиграции, подчеркнем, однако, искусное манипулирование Сталиным этой угрозой в целях обострения внутрипартийной борьбы и политической компрометации своих противников. Позднее они будут шельмоваться как "враги народа", наймиты империалистических разведок, фашистские убийцы и т. п. Но уже в 20-е годы оппозиционеров и уклонистов клеймили как льющих воду на мельницу империализма и т. п. Единство партии в его сталинской интерпретации провозглашалось высшим гарантом безопасности страны, а сам он постепенно становился ее символом. Более того, настойчиво именуя себя "верным учеником и последователем Ленина", а всех своих политических соперников - отступниками от ленинизма, присвоив себе исключительное право истолкования ленинского наследия, он сумел в значительной мере соединить в массовом сознании свое имя с именем основоположника Советского государства.

Таким образом, можно констатировать определенную близость некоторых черт, характеризующих личность Сталина, и массовой психологии 20-х годов, в особенности умонастроений влиятельного партийного аппарата, являвшегося главной его опорой в борьбе за власть. Идентифицируя себя с вождем, аппарат, впрочем, как и широкие партийные массы в своем большинстве, во всех перипетиях внутрипартийной борьбы выбор свой делал однозначно. Еще раз подчеркнем - этот выбор, сыгравший столь важную роль в победе сталинской альтернативы, был хорошо психологически мотивирован.

Конечно, эта победа была обусловлена широким кругом разнообразных причин как объективного, так и субъективного характера, но важно подчеркнуть значение именно психологического фактора, без учета действия которого нельзя понять не только сравнительную быстроту и легкость, с какими утвердился режим личной власти, но и ту широкую поддержку, которую он получил. Было бы поэтому упрощением полагать, что сталинизм покоился исключительно на насилии, с одной стороны, и манипуляции общественным сознанием - с другой. Разумеется, все это

¹⁸ См. об этом: Неусыхин А. И. Проблемы европейского феодализма. М. 1974 с. 452 - 453.

стр. 11

было, но одним лишь этим нельзя объяснить некоторые существенные черты атмосферы периода культа личности, такие, например, как массовый энтузиазм, вера в непогрешимую мудрость вождя и т. п.

Итак, в структуре субъективного фактора, оказывающего решающее влияние на победу той или иной альтернативы, важное место принадлежит психологическому измерению. Психология общества, составляющих его групп, а также отдельных личностей является величиной, которая необходимо должна учитываться при осмыслении самого механизма действия альтернативности в истории. Психологические установки, умонастроения, личностные качества действенно влияют на выбор обществом того или иного пути своего развития. Ведь именно они направляют действия масс, отдельных личностей. Объективные условия жизни общества, его идеология, политические программы составляющих его социальных групп - все это определенным образом психологизируется. При этом, как мы могли убедиться выше, может иметь место весьма существенная трансформация исходных политических и идеологических принципов.

Возрастание роли субъективного фактора означает усиление альтернативности исторического процесса. В этом смысле история общества являет собою поступательное движение из "царства необходимости" к "царству свободы". Если жизнь человека в первобытном мире почти целиком детерминирована природными условиями и для свободного выбора остается мало места, то по мере развития производительных сил общества, усложнения его социальной структуры, роста духовной и политической культуры рамки альтернативности в истории неуклонно возрастают. Мир становится все более многообразным, и в этом увеличивающемся разнообразии, пестроте составляющих его политических, социальных, экономических структур, а также различных форм духовной жизни воплощается фундаментальная тенденция всей человеческой истории - прогрессирующее возрастание творческой роли человека в истории, определяющей тот или иной ее поворот.

Мы можем, таким образом, говорить о возрастающей альтернативности истории как ее важнейшем законе. Но действие его, как, собственно, и других общественных законов, не протекает автоматически. Восторжествовавшая альтернатива, стремясь к безраздельному господству, нередко жестоко подавляет всякие иные тенденции общественного развития, равно как и чуждые ей формы хозяйственного быта, духовной культуры и т. п. Если ей это удается, действие этого закона, естественно, расстраивается, но тем самым нарушается нормальное развитие общества. Ибо весь опыт истории свидетельствует, что мера социального, экономического, духовного прогресса общества самым непосредственным образом связана с широтой диапазона имеющихся в нем тенденций-альтернатив дальнейшего развития, возможностями их свободной борьбы.

Имманентно присущая историческому процессу альтернативность объясняет его своеобразие, сходство и вместе с тем уникальную неповторимость составляющих его звеньев на каждом горизонтальном срезе истории человечества. Образно говоря, альтернативность воплощает жизнь в истории, ее непрерывное развитие и обновление. Там, где действие ее подавляется, где безраздельно царит одна линия развития, где вследствие этого отсутствует возможность свободного выбора путей общественного развития как следствия борьбы различных тенденций-альтернатив, там общество неизбежно обречено на застой и деградацию.

Такое общество способно в рамках более или менее ограниченного исторического периода развивать внутреннюю потенциальную энергию, ставить перед собой большие цели и добиваться значительных результатов в их осуществлении, но, лишенное внутреннего систематически пополняемого источника своего развития, оно быстро утрачивает динамизм, а с ним вместе и историческую перспективу. Примером могут служить древневосточные общества, характеризовавшиеся выраженными

стр. 12

чертами застоя. Достаточно сравнить их с бурно развивавшимся античным миром, представленным в своих историко-географических рамках самыми различными политическими формами, чтобы убедиться в историческом превосходстве многообразия над единообразием.

Разумеется, и в том и в другом случае мы имеем дело с исторической необходимостью, однако формы ее проявления оказались весьма разными, в чем, собственно, и выразилась альтернативность исторического процесса. В этом смысле можно сказать, что альтернативность "корректирует" историческую необходимость, обусловливая не только формы и темпы ее реализации, но и в определенных случаях сам ее объем. Ведь так называемые окаменевшие цивилизации, которые несут на себе печать своеобразного износа механизма альтернативности, как раз и являют собой пример неполной реализации исторической необходимости.

В свете всего сказанного особую актуальность приобретает вопрос о действии механизма альтернативности в социалистическом обществе. И теоретические соображения о соотношении исторической необходимости и выбора путей общественного развития, и в особенности сама практика социалистического строительства позволяют сделать принципиально важный вывод о жизненной необходимости нормального функционирования этого механизма в социалистическом обществе.

Одним из наиболее распространенных и стойких пропагандистских штампов был тезис о морально-политическом единстве советского общества как его главном отличительном признаке и одновременно источнике величайшей силы. Впервые сформулированный В. М. Молотовым в разгар сталинских репрессий¹⁹ , он был призван дать своеобразное пропагандистское обоснование практике сталинизма. Но наряду с этим он нес и важную теоретическую нагрузку. Морально-политическое единство трактовалось как важнейшая движущая сила советского общества, а достижение его - как крупнейший результат всей послеоктябрьской истории, запечатлевший в себе торжество социализма в СССР. Недаром этот тезис венчал развитую в "Кратком курсе" сталинскую концепцию истории партии²⁰ .

Утверждение тезиса о морально-политическом единстве (с неизменными эпитетами: монолитном, непоколебимом и т. п.) в качестве основополагающей характеристики советского социалистического общества, естественно, не оставляло места для идеи альтернативности. Последствия не заставили себя ждать. Тяжелая деформация социализма буквально во всех его сферах, сталинский тоталитаризм и закономерно вытекавший из него брежневский застой - такой была цена "монолитного единства", оборотной стороной которого являлось беспощадное подавление всякого инакомыслия.

Подавление механизма альтернативности, какими бы причинами оно ни вызывалось, неизбежно ведет к деградации общества. Как свидетельствует опыт истории, безраздельное господство одной альтернативы, приобретающее, как правило, авторитарный характер, может благодаря огромному напряжению материальных и духовных сил общества дать кратковременный эффект. Затем, однако, происходит процесс самоисчерпания. Общество, лишенное возможности свободного выбора альтернативного пути в своем саморазвитии, неизбежно "каменеет" со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Таким образом, проблема альтернативности - это проблема нормального функционирования общественного организма, его способности к саморазвитию, а следовательно, к устойчивому поступательному движению.

¹⁹ См. Молотов В. М. К двадцатилетию Октябрьской революции М. 1937 с. 30 - 31.

²⁰ См. История ВКП(б). Краткий курс, с. 336.

стр. 13

В различных общественно-экономических системах механизм альтернативности вырабатывается и действует по-разному. Так, плюралистическая природа современного капиталистического общества открывает широкое поле для противоборства самых разных альтернатив. Разумеется, мы не должны упускать из виду и изрядную дозу социальной демагогии, присущую его политической организации, где нередко, в особенности в рамках двухпартийной системы, место действительного выбора занимает мнимый. Необходимо учитывать и классовый характер буржуазной демократии, выражающийся в создании многочисленных препятствий для деятельности других левых сил и представляемых ими альтернатив. Тем не менее, выработанному современным буржуазным обществом механизму альтернативности нельзя отказать в известной гибкости, приспособляемости к изменяющимся условиям, способности находить более или менее адекватный ответ на вызовы времени. Показательным примером служит эффективное использование плодов научно- технической революции, что привело к структурным сдвигам в капиталистическом обществе, способствовавшим его стабилизации и модернизации.

Мы можем говорить о стихийном действии механизма альтернативности в современном буржуазном обществе, обеспечивающем при всех своих очевидных издержках возможность его развития. Гетерогенный характер этого общества порождает широкий спектр многообразных альтернатив, а хорошо отработанный механизм буржуазной демократии открывает известный простор их действию в целях укрепления основ существующего строя.

Иначе обстоит дело в социалистическом обществе. В условиях отсутствия в его структуре антагонистических классов, с одной стороны, исторически сложившейся однопартийной системы - с другой, существенно трансформировался сам механизм действия альтернативности. Прежде всего, утрачена та стихийность, которая коренится в классовых антагонизмах, присущих буржуазному обществу, и, соответственно, в борьбе капиталистической и социалистической альтернатив. Что же касается выбора путей в рамках социалистической альтернативы, то мы уже видели, как непросто он осуществляется в реальной исторической действительности. И теоретически (представление о морально-политическом единстве как движущей силе социалистического общества), и практически (авторитарные методы управления) в течение длительного времени отвергалась сама возможность свободного соревнования различных тенденций общественного развития. Последствия хорошо известны.

То кризисное состояние, в котором к середине 80-х годов оказалось советское общество, явилось закономерным следствием безраздельного господства сложившейся в 20 - 30-х годах административно-командной системы. Первоначально обладавшая определенной эффективностью, она с течением времени все более превращалась в тормоз развития общества, став в конечном итоге главным препятствием на пути реализации потенциальных возможностей, присущих социализму. Вот почему утверждающийся сейчас социалистический плюрализм является необходимым элементом нормального развития социалистического общества. Как и всякий общественный строй, социализм только тогда сможет раскрыть свои возможности, когда обеспечит развитие всех вытекающих из его природы тенденций-альтернатив, выражающих весь спектр позиций и интересов соответствующих классов, социальных групп, национальностей и т. п. Только свободное соревнование этих тенденций может обеспечить выбор оптимальных путей развития, наиболее соответствующих природе социализма.

Социалистический плюрализм, следовательно, не есть простой плюрализм мнений. Ибо многообразие мнений отражает различие реальных условий и тенденций в общественной жизни. Поэтому важнейшей задачей социалистического общества является обеспечение действительного плю-

стр. 14

рализма альтернативных подходов к решению актуальных проблем, каждодневно выдвигаемых перед обществом все убыстряющей свое движение жизнью. Однако в отличие от капитализма при социализме в условиях однопартийной системы действенный механизм альтернативного выбора стихийно сложиться никак не сможет, и здесь мы снова возвращаемся к проблеме субъективного фактора.

Всегда значительная, его роль особенно возрастает при социализме вследствие самой природы этого общества. Здесь, как никогда раньше, большое место принадлежит сознательной, целенаправленной деятельности человека, но, как никогда, велика и ответственность его за эту деятельность, ибо она может быть не только созидательной, но и разрушительной. При огромной централизации государственной власти и административного управления любая, казалось бы, сама по себе незначительная, ошибка, сделанная в "верхах", многократно тиражируемая в "низах", способна превратиться в серьезную деструктивную силу в масштабах всего общества. Во сколько же раз возрастает в альтернативных условиях цена откровенно преступного действия или бездействия!

Отсюда вытекает настоятельная необходимость провозглашенной XIX Всесоюзной партийной конференцией реформы политической системы. Только фундаментальное обновление сложившейся в условиях жесткой централизации политической организации общества, обеспечивающее гарантию социалистического плюрализма, может привести к выработке эффективного механизма действия альтернативности, а следовательно, и к устранению деструктивных последствий, имманентно присущих авторитаризму как в политическом мышлении, так и в политическом действии.

Эта реформа, разумеется, не приведет к уменьшению роли субъективного фактора. Напротив, она будет способствовать дальнейшему ее повышению, так как здесь мы имеем дело с одной из важнейших закономерностей развития социалистического общества. Но создаваемые ею гарантии свободной борьбы мнений по всем существенным вопросам состояния социалистического общества и перспектив его развития, и, следовательно, возможности победы альтернативы, наиболее отвечающей назревшим общественным потребностям, могут свести к минимуму негативные последствия действия субъективного фактора и в то же время выявить все присущие ему позитивные, творческие потенции. Ведь каждое из альтернативных мнений имеет свое основание в объективных условиях жизни общества, отражая определенные тенденции в его развитии. Их свободное сопоставление, открывающее возможность выбора оптимальной альтернативы, будет способствовать, таким образом, поступательному развитию общества, а значит, и реализации в полной мере исторической необходимости. Иными словами, создается возможность оптимального сочетания объективного и субъективного в историческом процессе как почвы для конструктивного действия субъективного фактора во всех его звеньях.

Важно, однако, что речь идет именно о возможности, которая отнюдь не автоматически реализуется в исторической действительности. Самая радикальная политическая реформа останется пустым звуком, если она не будет сопровождаться ростом политической культуры граждан, подъемом общественного самосознания. Ведь существовавшая в 20-е годы внутрипартийная демократия оказалась бессильной предотвратить возникновение режима личной власти. Более того, Сталин и его ближайшее окружение искусно использовали эту демократию для сокрушения своих политических противников и узурпации власти в партии и стране. И это происходило в условиях широкой гласности, когда регулярно созывались партийные съезды и конференции, действовала обладавшая широкими полномочиями Центральная контрольная комиссия, существовала свобода дискуссий в партии и т. п.

стр. 15

Дело, следовательно, заключается не просто в наличии демократических форм, обеспечивающих возможность свободной борьбы мнений, которые выражают различные тенденции общественного развития. Главное - в том, каким реальным содержанием они наполнены, а это, в свою очередь, зависит от степени зрелости сознания общества, уровня политической культуры его членов. Трагический опыт прошлого должен предостеречь от малейшей недооценки значения этого фактора как важнейшей гарантии необратимости утверждения гуманного, динамично развивающегося социалистического общества, способного демократическим путем выбрать на всех поворотах оптимальную альтернативу дальнейшего развития. Только тогда в полной мере могут быть реализованы преимущества социалистического строя и сведены к минимуму его негативные моменты, связанные, в частности, с опасностью принятия крупномасштабных по своим последствиям ошибочных решений. Так изучение альтернативности оказывается органически связанным с коренными проблемами демократизации социалистического общества, что и определяет возрастающий общественный интерес к ней.

Permanent link to this publication: