Французская революция принадлежит к числу наиболее крупных событий не только в истории Франции, но и во всемирной истории. Ее справедливо называют великой. Эта революция была буржуазной, но от всех более ранних буржуазных революций она отличалась рядом весьма существенных особенностей.

Французская революция конца XVIII в. была первой в новой истории Европы буржуазной революцией, которая завершилась не частичной ломкой старого, не компромиссом между буржуазией и дворянством, как это было, например, в Английской революции XVII в., а полной, бескомпромиссной победой буржуазии над дворянством, полным разрушением старого феодального общества и сложившегося на его основе абсолютистского государства. "Франция, - писал Ф. Энгельс, - разгромила во время великой революции феодализм и основала чистое господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна"¹ .

Французская революция имела неизмеримо большее международное значение, чем предшествовавшие ей буржуазные революции. Она смела отжившие средневековые порядки не только в самой Франции, но в известной мере (в ходе революционных войн и войн Наполеона) и в соседних с нею странах, положив тем самым начало переходу от феодализма к капитализму почти во всей Западной Европе. "Возьмите великую французскую революцию, - говорил Ленин. - Она недаром называется великой. Для своего класса, для которого она работала, для буржуазии, она сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком французской революции. Он во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии"² .

Существенная особенность Французской революции - ее глубоко народный характер. Будучи по своему социально-экономическому содержанию и конечным результатам буржуазной революцией, она по своим движущим силам, по методам борьбы являлась подлинно народной революцией. Нет никаких оснований преуменьшать роль буржуазии в этой революции. Буржуазия была тогда революционной силой и выступала против феодализма и абсолютизма в союзе с народом. К. Маркс указывал,

Ревуненков Владимир Георгиевич - доктор исторических наук, профессор Ленинградского государственного университета.

¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21, с. 259.

² Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38, с. 367.

стр. 98

что буржуазия была в этой революции "тем классом, который действительно стоял во главе движения"³ . Но уже в ту эпоху буржуазия, будучи классом эксплуататорским, проявила и известную непоследовательность, а некоторые ее слои - и прямую контрреволюционность, когда процесс ломки старого приобрел такую глубину и силу, которые грозили поколебать и ее собственные классовые привилегии. Главной движущей силой Французской революции были народные массы, т. е. крестьянство и городской плебс, в состав которого входил и формирующийся пролетариат ("предпролетариат"). "Буржуазия - класс, в лучшем случае лишенный героизма, - писал Энгельс - Даже наиболее блестящие ее достижения, в Англии XVII века и во Франции XVIII века, не были ею самой завоеваны для себя, а их завоевали для нее плебейские народные массы, рабочие и крестьяне"⁴ .

Особенно велика была роль в революции парижского плебса, санкюлотов, которые являлись ее подлинным боевым авангардом, ее ударной силой. Энгельс подчеркивал, что "буржуа на этот раз, как и всегда, были слишком трусливы, чтобы отстаивать свои собственные интересы; что, начиная с Бастилии, плебс должен был выполнять за них всю работу; что без его вмешательства 14 июля, с 5 - 6 октября до 10 августа, 2 сентября и т. д. ancien regime неизменно одерживал бы победу над буржуазией, коалиция в союзе с двором подавила бы революцию и что, таким образом, только эти плебеи и совершили революцию"⁵ .

Еще в либерально-буржуазной историографии XIX - начала XX в. сложилось представление о Великой французской революции как о единой революции (как о "глыбе" - по известному выражению Клемансо), прошедшей в своем развитии ряд этапов. Правда, о хронологических рамках революции и ее внутренней периодизации историки спорили. Французские историки периода реставрации (Ф. Минье, А. Тьер), которые, собственно, первыми увидели в этой революции акт классовой борьбы между буржуазией и дворянством, относили ее к периоду 1789 - 1814 гг., то есть считали и консулат, и империю Наполеона закономерными этапами развития революции⁶ А. Олар, глава буржуазно-республиканской школы в историографии Великой французской революции, сложившейся на рубеже XIX и XX вв., отказывался признавать "императорский деспотизм" фазой революции и ограничивал ее периодом 1789 - 1804 гг⁷ . Представители известной "русской школы" историков Французской революции (Н. И. Кареев, Е. В. Тарле) исключали из числа этапов развития революции и консулат, то есть ограничивали ее 1789 - 1799 годами⁸ .

В новейшей французской немарксистской историографии возобладала тенденция делить революцию конца XVIII в. на ряд либо вполне самостоятельных революций ("революция 14 июля", "революция 10 августа", "революция 2 июня", "революция 9 термидора" и т. д.), либо автономных революций, т. е. революций, совпадавших во времени, но развивавшихся вполне самостоятельно ("дворянская революция", "буржуазная революция", "крестьянская революция", "санкюлотская революция"). Начало такому подходу положил леворадикальный историк А. Матьез, главные труды которого вышли в 20-е годы. Он считал, что во Франции той эпохи произошли четыре последовательно сменявшие друг друга революции: дворянский бунт 1787 г., буржуазная революция 1789 г., демо-

³ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 6, с. 114.

⁴ Там же. Т. 18, с. 288.

⁵ Там же. Т. 37, с. 126.

⁶ Mignet F. Histoire de la Revolution francaise. Depuis 1789 jusqu'en 1814 Tt. 1 - 2. P. 1824.

⁷ Aulard A. Histoire politique de la Revolution francaise. Origines et developpement de la democratic et de la republique (1789 - 1804). P. 1901.

⁸ Тарле Е. В. Рабочие национальных мануфактур во Франции в эпоху революции (1789 - 1799). СПб. 1907.

стр. 99

кратическая и республиканская революция 1792 г. и, наконец, революция 31 мая - 2 июня 1793 г., представлявшаяся ему попыткой осуществления социальной демократии. Крайне идеализируя Робеспьера, Матьез видел в перевороте 9 термидора не грань между восходящей и нисходящей линиями революции, а конец революции (т. е., как ему представлялось, конец всего цикла "революция")⁹ .

Современные французские буржуазные историки Ф. Фюре и Д. Рише отвергают "традиционное" представление о революции конца XVIII в, как о "единой революции", к тому же революции антифеодальной, ускорившей развитие Франции по капиталистическому пути. Они предлагают "новую интерпретацию" этой революции как якобы имевшей пагубные последствия для дальнейшего развития капитализма в стране и представлявшей собой переплетение трех совпавших во времени, но совершенно различных революций: революции либерального дворянства и буржуазии, отвечавшей как духу философии XVIII в., так и интересам капиталистического развития; архаичной по своим целям и результатам крестьянской революции, не столько антифеодальной, сколько антибуржуазной и антикапиталистической; и революции санкюлотской, враждебной/ капиталистическому развитию и потому по существу своему реакционной. Эти авторы утверждают, что из-за народного движения, "движения нищеты и гнева", революция "сбилась с пути", что ее "занесло", особенно на этапе якобинской диктатуры, и что лишь переворот 9 термидора положил конец "отклонению" революции от ее либеральных и буржуазных задач¹⁰ .

В марксистской историографии Французская революция конца XVIII в. рассматривается как сложный, многосторонний, но внутренне единый процесс, прошедший в своем развитии две фазы: восходящую, вершиной которой являлась якобинская диктатура, и нисходящую, начало которой было положено переворотом 9 термидора¹¹ .

Главной особенностью восходящей линии революции являлось то, что на каждом ее следующем этапе к власти приходили все более радикальные группировки буржуазии, все более возрастало влияние народных масс на ход событий, все более последовательно решались задачи буржуазно-демократического преобразования страны. Наоборот, смысл переворота 9 термидора заключался именно в том, что демократические элементы буржуазии были отстранены от власти, с влиянием народных масс на законодательство и управление было покончено, а развитие революции направлено по пути, выгодному исключительно буржуазной верхушке общества. "27 июля Робеспьер пал, и началась буржуазная оргия", - писал Энгельс¹² .

Основными вехами поступательного развития революции были три парижских народных восстания: восстание 14 июля 1789 г., которое сломило абсолютизм и привело к власти крупную либерально-монархическую буржуазию (конституционалистов); восстание 10 августа 1792 г., которое уничтожило монархию и привело к власти республиканскую крупную буржуазию (жирондистов); восстание 31 мая - 2 июня 1793 г., которое низвергло господство Жиронды, хотевшей республики только для богатых, и передало власть в руки "наиболее последовательных буржуазных демократов - якобинцев эпохи великой французской революции"¹³ .

⁹ Mathiez A. La Revolution francaise. Tt. 1 - 3. P. 1922 - 1927.

¹⁰ Furet F., Richet D. La Revolution. Tt. 1 - 2. P. 1965 - 1966.

¹¹ Исключение составляют лишь А. З. Манфред и некоторые другие советские историки, которые ограничивали эту революцию пятилетием 1789 - 1794 гг., т. е. лишь ее восходящий фазой. Переворот 9 термидора эти историки считали "концом революции", что искажало всю дальнейшую картину событий.

¹² Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37, с. 127.

¹³ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 10, с. 203.

стр. 100

Ленин высоко ценил заслуги якобинцев, давших "лучшие образцы демократической революции и отпора коалиции монархов против республики"¹⁴ . Ленин особенно подчеркивал связь якобинцев с народом (причем уточнял: именно в 1793 г.!), видя в этом источник их силы в борьбе против внутренней контрреволюции и иностранных интервентов. "Историческое величие настоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, состояло в том, - писал он, - что они были "якобинцы с народом", с революционным большинством народа, с революционными передовыми классами своего времени"¹⁵ .

В буржуазной историографии якобинской диктатуре даются самые различные оценки: от сугубо негативных до более взвешенных и даже идеализированных, апологетичных. Наиболее злостную карикатуру на "правительство террора" (как обычно именуют якобинскую диктатуру буржуазные историки) создал И. Тэн, отразивший в своих трудах по истории первой французской революции тот страх перед революцией как таковой, который внушила буржуазии Парижская Коммуна 1871 г.¹⁶ . Тэн представил якобинскую диктатуру как систему насилий и убийств, при помощи которой якобинское меньшинство захватило власть и удерживало ее вопреки якобы воле большинства нации. Тэн особо подчеркивал, что эта система была направлена своим острием против знатных и богатых. Обстановку во Франции тех лет он рисовал в таких тонах: "Вот, с одной стороны, вне закона, в изгнании, в тюрьме, на эшафоте - избранная часть населения Франции, почти все люди благородного происхождения, богатые, заслуженные, выдающиеся умом, культурой, талантом и достоинствами, и вот, с другой стороны, над законом, во всем могуществе - безответственные диктаторы, подонки всех классов, шарлатаны, звери и преступники"¹⁷ .

А. Олар считал, что у создателей "режима террора", кроме стремления к власти и наживе, были и другие мотивы. Сам он видел в нем своеобразный режим общественного спасения, вызванный к жизни иностранным нашествием и внутренними мятежами. Олар решительно отверг тезис Тэна о "господстве черни" при Робеспьере. "Своего рода историческая иллюзия, - писал он, - заставила казаться правительство Робеспьера и второго Комитета общественного спасения... опирающимся главным образом на парижскую чернь. В действительности же, если оно и заботилось о прокормлении этой черни с целью предупредить мятежи (чего оно и достигло)... то, с другой стороны, этот же Комитет неуклонно применял поистине буржуазные законы против коалиций рабочих"¹⁸ .

Если Олар подчеркивал преимущественно патриотическую направленность в деятельности "правительства террора", то А. Матьез приписывал этому правительству далеко идущие планы социального переустройства. Он утверждал, что Робеспьер и его партия стремились "поднять до социальной жизни всех вечно обездоленных"; что они "хотели использовать террор для нового переустройства собственности"; что, когда они принимали вантозские декреты, то представляли себе "республику, построенную на принципе равенства, без богатых и бедных". "Робеспьер пошел дальше политической демократии. Он шел к социальной революции, и это было одной из причин его падения", - заключал этот историк¹⁹ . Но всякое искажение истории мстит за себя. Представив якобинскую диктатуру подлинно народной по своему характеру, а ее социально- экономическую политику отвечающей интересам всех обездоленных, Матьез

¹⁴ Там же. Т. 32, с. 374.

¹⁵ Там же, с. 216.

¹⁶ Taine H. Les origines de la France contemporaine. Tt. 1 - 6. P. 1877 - 1893.

¹⁷ Тэн И. Происхождение современной Франции. Т. 4. СПб. 1907, с. 198.

¹⁸ Олар А. Политическая история Французской революции. М. 1938, с. 549.

¹⁹ Матьез А. Французская революция. Т. III. М. 1930, с. 144, 206; Mathiez A. La reaction thermidorienne. P. 1929, p. 2.

стр. 101

оказался не в состоянии научно объяснить такой бесспорный факт, как наличие "плебейской оппозиции" робеспьеровскому правительству, которую он изображает в самом превратном свете.

В марксистской историографии на разных этапах ее развития якобинцам и якобинской диктатуре также давались различные оценки.

Определенную эволюцию проделали, прежде всего, взгляды Маркса и Энгельса на якобинцев. Еще на самых ранних этапах своего ознакомления с историей Французской революции Маркс и Энгельс осознали не только величие, но и ограниченность этой революции, поняв, что это была не просто великая революция, а революция буржуазная, которая смела абсолютистскую монархию и остатки феодальной старины, но утвердила новый эксплуататорский строй - строй капитализма, который отнюдь не избавил широкие народные массы от нужды и угнетения. Поняли они и то, что главную роль в этой революции сыграла не буржуазия, а народ, т. е. рабочие, крестьяне и городские мелкие буржуа, громившие феодализм и абсолютизм своими собственными методами, которые Маркс столь красочно и точно назвал "плебейскими методами". Они увидели также и то, что во Французской революции борьба шла не только между привилегированными и всей остальной нацией, но в зародышевой форме и между всей массой имущих классов и неимущими, беднотой города и деревни, которую они называли на первых порах еще не вполне удачно "пролетариатом", а впоследствии стали характеризовать как "плебейские массы", "предпролетариат". Одновременно мысль Маркса и Энгельса напряженно работала над выяснением того, что же представляла собой с точки зрения теории классов и классовой борьбы якобинская диктатура.

В 40-е годы XIX в. в революционно-демократических кругах было широко распространено представление о "небуржуазности" якобинцев. Маркс и Энгельс также считали тогда, что "пролетарская", "плебейская" струя во Французской революции воплощалась именно в деятельности якобинцев и "правительства террора". В статье Энгельса "Празднество наций в Лондоне" (1846 г.) утверждалось, что "конституция 1793 г. и террор исходили от той партии, которая опиралась на восставший пролетариат; что гибель Робеспьера означала победу буржуазии над пролетариатом"²⁰ . Маркс также рассматривал тогда якобинскую диктатуру как такой период в истории Французской революции, когда пролетариат отстранил буржуазию от власти, а под якобинским террором понимал "кровавые действия" самого народа. Так, в статье "Морализирующая критика и критизирующая мораль" (1847 г.) Маркс, высмеивая представление К. Гейнцена, что пролетариат может свергнуть политическое господство буржуазии еще до того, как созреют необходимые для этого материальные условия, писал: "Поэтому, если пролетариат и свергнет политическое господство буржуазии, его победа будет лишь кратковременной, будет лишь вспомогательным моментом самой буржуазной революции, - как это было в 1794 г. ... Господство террора во Франции могло поэтому послужить лишь к тому, чтобы ударами своего страшного молота стереть сразу, как по волшебству, все феодальные руины с лица Франции. Буржуазия с ее трусливой осмотрительностью не справилась бы с такой работой в течение десятилетий. Кровавые действия народа, следовательно, лишь расчистили ей путь"²¹ .

"Господство террора" отождествлялось с господством пролетариата и других небуржуазных слоев населения и в статье Маркса "Буржуазия и контрреволюция" (1848 г.). Указывая, что и в Английской революции XVII в. и во Французской революции XVIII в. "пролетариат и не принадлежавшие к буржуазии слои городского населения либо не имели еще

²⁰ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 2, с. 589.

²¹ Там же. Т. 4, с. 299.

стр. 102

никаких отдельных от буржуазии интересов, либо еще не составляли самостоятельно развитых классов или частей класса", Маркс писал: "Поэтому там, где они выступали против буржуазии, например в 1793 и 1794 годах во Франции, они боролись только за осуществление интересов буржуазии, хотя и небуржуазным способом. Весь французский терроризм был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством"²² .

Сформулированное здесь положение, что не буржуазия "с ее трусливой осмотрительностью", а народные массы, действовавшие своими собственными, "плебейскими" методами, смели феодальные руины с лица Франции, Маркс и Энгельс отстаивали до конца своих дней. Но представление о том, что именно Робеспьер и его партия олицетворяли собой господство пролетариата и других небуржуазных слоев населения, явилось для них лишь шагом к осознанию подлинной, т. е. буржуазно- ограниченной природы якобинской революционности.

Уже в работе "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта" (1852 г.) Маркс по-новому определил социальную природу якобинизма, указав, что Робеспьер и его соратники "осуществляли в римском костюме и с римскими фразами на устах задачу своего времени - освобождение от оков и установление современного буржуазного общества". Маркс подчеркивал, что в образах и традициях Римской республики, к которым так часто обращались Робеспьер и другие деятели революции, эти "гладиаторы буржуазного общества нашли идеалы и художественные формы, иллюзии, необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии"²³ .

Оценки Робеспьера и якобинцев как смелых и передовых, но вместе с тем и буржуазно- ограниченных деятелей Французской революции, Маркс не менял до конца своей жизни. Не менял их и Энгельс. Но это означает, что они пришли к тому же выводу относительно исторической роли Робеспьера, к какому пришла и современная марксистская наука, к выводу, что Робеспьер был одним из лучших вождей революционной якобинской буржуазии, которая в своей борьбе против роялистско-жирондистской контрреволюции и иностранных интервентов шла вместе с народом, опиралась на народ, но интересы которой существенно отличались от интересов народа. Маркс и впоследствии подчеркивал буржуазный характер "правительства террора", причем одно из самых серьезных доказательств этого он видел в сохранении "террористами" закона Ле Шапелье, запрещавшего рабочие союзы и стачки. "Весьма характерно для Робеспьера, - писал он Энгельсу в 1865 г., - что в то время, когда "конституционность" в духе Собрания 1789 г. считалась преступлением, достойным гильотины, все законы этого Собрания против рабочих продолжали сохранять свою силу"²⁴ .

Маркс и Энгельс осознали и односторонность, неполноту своих прежних представлений, о том, что "весь французский терроризм" являлся не чем иным, как "плебейским способом" расправы с феодализмом и абсолютизмом. Они поняли, что терроризм Французской революции представлял собой сложное, противоречивое явление. Знакомясь более глубоко с историей этой революции, они увидели в ней не только плебейский терроризм, который также не идеализировали, но и терроризм буржуазный с его крайностями, перегибами, жестокостями, которые самым решительным образом осуждали. Так, в 1870 г. Энгельс писал Марксу: "Террор - это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения: людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 г. падает почти исклю-

²² Там же. Т. 6, с. 114.

²³ Там же. Т. 8, с. 120.

²⁴ Там же. Т. 31, с. 41.

стр. 103

чительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре"²⁵ .

Но чем более Маркс и Энгельс подмечали буржуазную ограниченность якобинцев и якобинской диктатуры, тем более они интересовались группировками, стоявшими левее Робеспьера, т. е. эбертистами и "бешеными", которых даже такие историки, как социалист Луи Блан и леворадикальный историк А. Матьез, именовали не иначе, как "демагогами" и "дезорганизаторами".

Еще в 1844 г. Энгельс ставил эбертистов в связь с бабувистами и характеризовал обе группировки как особое направление в революции, отличное не только от жирондистов, но и от якобинцев. Сопоставляя расстановку классовых сил в Английской революции XVII в. и во Французской революции XVIII в., он писал: "В "Долгом парламенте" легко различить три ступени, которым во Франции соответствовали Учредительное собрание, Законодательное собрание и Национальный конвент... Жиронде, Горе и эбертистам с бабувистами соответствуют пресвитериане, индепенденты и левеллеры"²⁶ .

В совместной работе Маркса и Энгельса "Святое семейство, или Критика критической критики" (1845 г.) названы и другие представители общественных "низов" той эпохи - "бешеные". "Революционное движение, которое началось в 1789 г. в Cercle social, - читаем мы там, - которое в середине своего пути имело своими главными представителями Леклерка и Ру и, наконец, потерпело на время поражение вместе с заговором Бабёфа, - движение это породило коммунистическую идею"²⁷ .

Это значит, что авторы "Святого семейства" видели в агитации "бешеных" против богатых своего рода промежуточное звено между агитацией Социального кружка в пользу "аграрного закона" и коммунистическими идеями Заговора равных.

Энгельс высоко оценивал роль в революции эбертистской Коммуны Парижа 1793 - 1794 гг., которую он в письме Каутскому (1889 г.) назвал выразительницей стремлений "тогдашнего плебейского братства". "Чего они хотели, - подчеркивал он, - никто сказать не мог до тех пор, пока, спустя долгое время после падения Коммуны, Бабёф не придал этому определенную форму. Если Коммуна со своими стремлениями к братству выступила слишком рано, то Бабёф, в свою очередь, пришел слишком поздно"²⁸ .

Таким образом, если в 40-е годы, когда Маркс и Энгельс еще не избавились от известной идеализации якобинцев, они отождествляли господство "пролетариата и не принадлежащих к буржуазии слоев городского населения" с якобинской диктатурой и якобинским террором, то в дальнейшем они отказались от такого отождествления и связывали "плебейское направление" в революции уже не с якобинцами, а с группировками, стоявшими левее Робеспьера: с эбертистами и "бешеными". Маркс и Энгельс критиковали буржуазно-ограниченный характер якобинства и крайности якобинского террора. В конце 80-х годов Энгельс живо интересовался сам и привлекал внимание молодого поколения марксистов к истории плебейского движения и, особенно к истории Коммуны Парижа, гениально предвосхищая тот путь исследования, по которому идет современная марксистская историография Французской революции, уделяющая такое большое внимание парижским санкюлотам и их организациям.

Однако тезис о "небуржуазности" якобинцев и якобинской диктатуры не исчез из марксистской исторической литературы. Этот тезис воскре-

²⁵ Там же. Т. 33, с. 45.

²⁶ Там же. Т. 1, с. 602.

²⁷ Там же. Т. 2, с. 132.

²⁸ Там же. Т. 37, с. 127.

стр. 104

сили Каутский и Плеханов в своих публикациях, посвященных столетию Великой французской революции.

В 1889 г. в Штутгарте вышла работа Каутского "Классовые противоречия в эпоху Французской революции"²⁹ . Написанная в тот период, когда Каутский стоял еще на марксистских позициях, эта работа имела ряд достоинств. Каутский не только дал правильную общую характеристику классовых противоречий во Французской революции, но и более или менее последовательно проводил мысль о решающей роли широких народных масс в этой революции. Вместе с тем уже в этой работе Каутского сказались такие его черты, как склонность к схематизму, к скороспелым выводам, недостаточность его конкретно-исторических познаний.

Несомненной заслугой Каутского являлось то, что он поставил ту проблему, которая и сегодня находится в центре внимания марксистской историографии Французской революции, - проблему парижских санкюлотов. Каутский правильно охарактеризовал историческую роль санкюлотов, на которых он смотрел как на передовой отряд и главную боевую силу революции. Каутский правильно определил классовый состав санкюлотов, к которым он относил не только наемных рабочих, неимущих, но и ремесленных мастеров, мелких лавочников и другие мелкособственнические элементы.

Но когда Каутский пытался более конкретно определить роль санкюлотов в революции, он впадал в недопустимые для историка преувеличения. Каутский правильно подчеркивал, что во все важнейшие моменты революции "инициатива исходила от народных восстаний, от восстаний крестьян и населения парижских предместий... Самые важные решения различных национальных собраний - Учредительного, Законодательного, Конвента - узаконили только то, что уже было сделано народом"³⁰ . Но Каутский явно не считался с фактами, когда утверждал, что санкюлоты не только овладели Коммуной Парижа, но и "захватили в свои руки Клуб якобинцев". Таким же преувеличением являлось и его утверждение, что, "действуя через Клуб якобинцев, через Парижскую коммуну, а где эти средства оказывались недостаточными, прибегая к восстаниям, санкюлоты подчинили себе Конвент, подчинили правительство, подчинили, наконец, всю Францию"³¹ .

Но Каутский не только отождествил санкюлотов с якобинцами, а якобинскую диктатуру представил "диктатурой санкюлотов". Он еще приписал этой последней стремление покончить не только с феодальной эксплуатацией, но и с эксплуатацией капиталистической, в особенности с теми ее формами, которые основывались на торговле, спекуляциях, ростовщичестве. Поражение санкюлотов и крушение якобинской диктатуры Каутский объяснил именно тем, что они ставили перед собой цели, которые выходили за рамки потребностей капиталистического развития. "Якобинцы и жители парижских предместий потерпели крушение потому, - писал он, - что ход исторического развития не создал условий, благоприятных для революции в интересах мелкой буржуазии и пролетариата, потому что он заранее осудил на погибель все то, что стояло на пути капиталистической революции"³² .

Аналогичные взгляды на якобинскую диктатуру как диктатуру общественных "низов" развивал и Г. В. Плеханов.

В 1890 г. Плеханов опубликовал критический обзор книги малоизвестного французского публициста и историка П. Жанэ, посвященной столетию Великой французской революции. Жанэ, типичный буржуазный либерал, прославлял в своей книге "умеренную и либеральную Жиронду", которая хотела "республики свободной, законной, милостивой", и сурово

²⁹ Каутский К. Противоречия классовых интересов в 1789 году. Киев. 1902.

³⁰ Там же, с. 71.

³¹ Там же, с. 79 - 80.

³² Там же, с. 80 - 83.

стр. 105

осуждал монтаньяров, которые сделали республику "деспотической и ужасной". Полемизируя с Жанэ, Плеханов доказывал, что в тех критических обстоятельствах, в которых Франция находилась в 1793 г., спасти ее могла только революционная диктатура и что величие монтаньяров заключалось именно в том, что они осознали необходимость такой диктатуры. Плеханов не сомневался также в том, что борьба между Горой и Жирондой носила ярко выраженный классовый характер. Он подчеркивал, что Жиронда опиралась на "средний класс", "буржуазию", "имущие слои общества", а монтаньяры представляли "низший, самый революционный слой населения", "отстаивали дело трудящегося класса", "санкюлотов", "тогдашнего пролетариата"³³ .

Плеханов сознавал, что в конце XVIII в. и сам пролетариат являлся еще незрелым, неразвитым классом и что его противоречия с буржуазией находились еще в зародышевой форме. Именно этим он и объяснял непоследовательность монтаньяров, которые, выступая против буржуазии, в то же время не посягали на принцип частной собственности. "Партия монтаньяров именно и разбилась об это противоречие между их мелкобуржуазными понятиями и их стремлением отстаивать интересы пролетариата"³⁴ , - заключал он.

Что касается якобинского террора, то и Каутский, и Плеханов, во-первых, подчеркивали его преимущественную направленность против знатных и богатых; во-вторых, доказывали, что в эпоху Французской революции пролетариат мог надеяться установить свое господство лишь террором, лишь насилием, поскольку экономические предпосылки для этого еще не сложились; в-третьих, выражали хотя и благородную, но явно утопичную надежду на то, что современному пролетариату уже не придется в своей борьбе за освобождение прибегать к террору. "Предстоящий теперь в цивилизованных странах "великий бунт" рабочего сословия, - писал Плеханов, - наверное, не будет отличаться жестокостью. Торжество рабочего дела до такой степени обеспечено теперь самой историей, что ему не будет надобности в терроре"³⁵ .

В. И. Ленин не писал специальных работ ни по истории Великой французской революции, ни по историй якобинцев. Но он хорошо знал современную ему литературу по истории Французской революции и, разрабатывая стратегию и тактику пролетариата в революционной борьбе, очень часто ссылался на события этой революций для подкрепления или иллюстрации своих практических выводов и рекомендаций.

Уже в полемике с меньшевиками в период первой русской революций 1905 - 1907 гг. тема якобинцев и якобинской диктатуры заняла одно из первых мест.

Меньшевики не скрывали своего отрицательного отношения к "якобинству", которое они отождествляли с "заговорщичеством", "захватом власти" и т. п. Термин "якобинцы" они применяли как насмешливое прозвище большевиков. Для Ленина, наоборот, термин "якобинцы" являлся синонимом понятия "передовые революционеры своего времени". Он с гордостью принимал аналогию между большевиками и якобинцами, а меньшевиков сравнивал с жирондистами. "Жирондисты современной русский социал-демократии, новоискровцы, - писал он в своей знаменитой книге "Две тактики социал-демократии в демократической революции" (1905 г.), - не сливаются с освобождёнцами, но оказываются фактически, в силу характера своих лозунгов, в хвосте у Них. А освобожденцы, т. е. представители либеральной буржуазии, хотят разделаться с самодержавием мягко, по- реформаторски, - уступчиво, не обижая аристократии, дворянства, двора, - осторожно, без всякой ломки... Якобинцы современной социал-демократии, - большевики, впередовцы... хотят, чтобы народ,

³³ Плеханов Г. В. Соч. Т. IV. М. - Пг. 1923, с. 61 - 62.

³⁴ Там же, с. 66 - 67.

³⁵ Там же, с. 64.

стр. 106

т. е. пролетариат и крестьянство, разделался с монархией и аристократией "по-плебейски", беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление"³⁶ .

Меньшевики считали, что начавшаяся тогда в России буржуазно-демократическая революция должна проходить под руководством буржуазии и иметь своим результатом приход буржуазии к власти, как это было во всех буржуазных революциях XVIII - XIX вв. в Западной Европе. Ленин же утверждал, что гегемоном русской революции может и должен быть пролетариат, выступающий в союзе с крестьянством, а в результате свержения царизма должна быть установлена революционно-демократическая диктатура пролетариаіа и крестьянства. Обосновывая эту основную стратегическую установку партии большевиков, Ленин ссылался, прежде всего, на факты современной русской действительности, на новое соотношение классовых сил в стране, на контрреволюционность буржуазии и т. п. Но ссылался он и на факты из истории Великой французской революции, какими они ему представлялись.

В статье "Кто за союзы с кадетами?" (1906 г.) Ленин писал: "Наши русские оппортунисты постоянно сбиваются на ту ошибочную мысль, будто неизбежным "хозяином" буржуазной революции является либеральная буржуазия. Они совершенно не понимают исторической роли хотя бы, напр., Конвента, как диктатуры общественных низов пролетариата и мелкой буржуазии, в великой французской революции. Они совершенно не понимают идей диктатуры пролетариата и крестьянства, как единственной возможной социальной опоры для вполне победоносной российской буржуазной революции"³⁷ . Аналогичную формулировку мы находим и в брошюре "Доклад об объединительном съезде РСДРП" (1906 г.): "Конвент был именно диктатурой низов, т. е. самых низших слоев городской и сельской бедноты. В буржуазной революции это было именно такое полновластное учреждение, в котором господствовала всецело и безраздельно не крупная или средняя буржуазия, а простой народ, беднота, т. е. именно то, что мы называем: "пролетариат и крестьянство". Признавать Конвент и ратовать... против "революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства" - значит побивать самого себя"³⁸ .

Разумеется, Ленин был целиком прав, когда ссылался на опыт Великой французской революции как на доказательство того, что "хозяином" буржуазной революции может быть не только либеральная буржуазия. Ленин был целиком прав и тогда, когда указывал на существование на высшем этапе этой революции своеобразной "диктатуры низов", аналогичной той революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства, которую он открыл на опыте первой русской революции. Но ответ на вопрос, почему Ленин связывал эту "диктатуру низов", допустим, не с Коммуной Парижа, а с Конвентом, мы должны искать в состоянии современной ему марксистской историографии, в которой роль Коммуны Парижа в революции была еще совершенно не изучена, а "небуржуазность" якобинского Конвента явно преувеличивалась.

С состоянием современной Ленину марксистской историографии мы должны связывать и те определения классовой природы якобинства, которые он давал и в 1905 г. и позднее и Которые на первый взгляд кажутся весьма противоречивыми. В книге "Две тактики социал-демократии в демократической революции" (1905 г.) мы читаем: "Представители передового класса XX века, пролетариата, т. е. социал-демократы, разделяются на такие же два крыла (оппортунистическое и революционное), на какие разделялись и представители передового класса XVIII века, буржуазии, т. е. жирондисты и якобинцы"³⁹ . В статье "О врагах народа"

³⁶ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 11, с. 47.

³⁷ Там же. Т. 13, с. 245.

³⁸ Там же, с. 54.

³⁹ Там же. Т. 11, с 48.

стр. 107

(1917 г.): "Якобинцы 1793 года были представителями самого революционного класса XVIII века, городской и деревенской бедноты... Якобинцы 1793 года вошли в историю великим образцом действительно революционной борьбы с классом эксплуататоров со стороны взявшего всю государственную власть в свои руки класса трудящихся и угнетенных"⁴⁰ .

Современному читателю может показаться, что эти определения не вполне соответствуют друг другу. Ведь в одном случае якобинцы характеризуются как представители революционного крыла буржуазии, а в другом - как представители городской и деревенской бедноты. Но если исходить из представлений, господствовавших в марксистской исторической науке в начале XX в., то эти определения вполне совместимы. К революционному крылу французской буржуазии XVIII в. Ленин относил исключительно мелкую буржуазию, которую относил к городской и сельской бедноте, "живущей в условиях мелкобуржуазного существования"⁴¹ .

Соответственно этому и о якобинской диктатуре Ленин говорил то, как о "власти низших слоев тогдашней буржуазии"⁴² , то, как о "диктатуре трудящихся", поясняя, что такая диктатура не могла быть прочной: "Все в короткое время скатывалось назад. Скатывалось назад именно потому, что крестьяне, трудящиеся, мелкие хозяйчики своей политики иметь не могут, и после ряда колебаний им приходится идти назад. Так было и в великую французскую революцию"⁴³ .

Именно мелкобуржуазной природой якобинства Ленин объяснял и само крушение якобинской диктатуры: "Мелкобуржуазная демократия не способна удержать власти, служа всегда лишь прикрытием диктатуры буржуазии, лишь ступенькой к всевластию буржуазии", - говорил он на III конгрессе Коминтерна (1921 г.)⁴⁴ .

Что касается якобинского террора, то Ленин решительно выступал против его огульного охаивания реакционными историками и публицистами. "Потому и названа французская революция великой, - говорил он в 1919 г., - что она не отличалась дряблостью, половинчатостью, фразерством многих революций 1848 года, а что это была деловая революция, которая, свергнув монархистов, задавила их до конца"⁴⁵ .

Ленин напоминал в 1920 г., что "людей, которые способны были бы "принципиально" осуждать террор великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазией всего мира, таких людей еще Плеханов... подвергал осмеянию и оплеванию"⁴⁶ .

Но Ленин не допускал и мысли о том, что методы террора, к которому вынуждены прибегать и пролетарские революционеры, могут быть лишь копией тех методов, которые практиковали якобинцы. Подобно Марксу и Энгельсу, Ленин ясно видел крайности и перегибы в проведении политики террора, которые были характерны для якобинцев, и решительно осуждал эти крайности. "Нас упрекают, - говорил он в ноябре 1917 г., - что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять"⁴⁷ .

Советская историография якобинской диктатуры прошла большой и сложный путь развития. На этом пути имелись как определенные достижения, так и несомненные срывы и ошибки. Не секрет, что в период культа личности Сталина и в "застойные годы" издавались преимущест-

⁴⁰ Там же. Т. 32, с. 306 - 307.

⁴¹ Там же. Т. 10, с. 13.

⁴² Там же. Т. 37, с. 447.

⁴³ Там же. Т. 43, с. 140 - 141.

⁴⁴ Там же. Т. 44, с. 11.

⁴⁵ Там же. Т. 38, с. 349.

⁴⁶ Там же. Т. 41, с. 16.

⁴⁷ Там же. Т. 35, с. 63.

стр. 108

венно произведения тех авторов, для которых было характерно стремление к канонизации якобинской диктатуры, к затушевыванию ее внутренних противоречий, к идеализации якобинского террора, что в какой-то мере способствовало оправданию сталинских репрессий. Однако и тогда пробивали себе дорогу труды, авторы которых пытались понять якобинскую диктатуру во всей ее сложности и противоречивости.

В дискуссиях о якобинцах, которые шли в 30-е годы и позднее, широко использовались цитаты из классиков марксизма-ленинизма, причем подчас эти цитаты являлись главным и решающим аргументом, к которому прибегали спорящие стороны. Но никто из участников этих дискуссий не пытался проанализировать взгляды Маркса и Ленина на якобинцев действительно исторически, т. е. в их развитии и в их связи с состоянием современной им исторической науки. Между тем все очевиднее становилась необходимость отделить принципиальные теоретические положения, которые Маркс, Энгельс и Ленин сформулировали по коренным проблемам истории Великой французской революции и которые являются прочной методологической основой для конкретно- исторических исследований в этой области, от тех их оценок и характеристик, которые были обусловлены лишь определенным уровнем изучения фактической истории Французской революции.

Для состояния общественно-исторической мысли в 30-е годы наиболее характерна та концепция якобинской диктатуры, которую изложил Н. М. Лукин в статье "Ленин и проблема якобинской диктатуры" (1934 г.). Главным инструментарием Лукина при создании этой концепции являлись цитаты из классиков, под которые подгонялся фактический материал. Лукин видел в якобинцах партию мелкой буржуазии и ставил им в особую заслугу то, что они сумели "организовать сильную революционную власть без всяких соглашений с крупной буржуазией"⁴⁸ . В развитии самой якобинской диктатуры Лукин выделял три этапа: начальный, от 31 мая до 4 - 5 сентября 1793 г., когда лишь еще складывался блок мелкой буржуазии и "общественных низов"; высший, с 4 - 5 сентября 1793 г. до марта - апреля 1794 г., когда Конвент становится "диктатурой низов"; и третий, заключительный, с марта - апреля до 27 июля 1794 г., когда блок между робеспьеристской мелкой буржуазией и "общественными низами" распадается и робеспьеристы гибнут в термидоре.

Лукин считал, что и в период с сентября 1793 г. до марта 1794 г. власть оставалась в руках "низших слоев тогдашней буржуазии", "руководящее положение в правительстве сохраняется за робеспьеристами, партией революционной мелкой буржуазии". Вместе с тем он подчеркивал, что "это - период наибольшего влияния "низов", "плебейских элементов" на робеспьеровское правительство, период перехода гегемонии в революционном движении к этим "низам", к городской бедноте"⁴⁹ .

Ссылаясь на такие мероприятия якобинского правительства, как введение "максимума" на предметы первой необходимости, создание "революционной армии" и осуществление с ее помощью массовых реквизиций продовольствия и фуража, Лукин утверждал, что "в этот период якобинской диктатуры ставились и разрешались задачи, выходившие за пределы непосредственных целей буржуазной революции"⁵⁰ . Он доказывал также, что именно в период с сентября 1793 г. до марта 1794 г. "в наибольшей степени выявился народный характер якобинской диктатуры", а вся система управления страной приобрела явно выраженный революционно-демократический характер. "Строжайшая централизация правительственного аппарата, вызванная ростом гражданской и внешней войн, - писал он, - отнюдь не исключала широкого проявления революци-

⁴⁸ Лукин Н. М. Избранные труды. Т. 1. М. 1960, с. 108.

⁴⁹ Там же, с. 359 - 360.

⁵⁰ Там же, с. 361.

стр. 109

онной инициативы снизу, со стороны самих масс и низовой администрации"⁵¹ .

На основании этого Лукин приходил к выводу, что "можно и должно видеть в якобинцах [далее следуют цитаты из Ленина] представителей "самого революционного класса XVIII века, городской и деревенской бедноты", а в Конвенте - диктатуру "общественных низов пролетариата и мелкой буржуазии", "диктатуру низов, т. е. самых низших слоев городской и сельской бедноты", диктатуру "революционной демократии и революционного пролетариата (от которого демократия не обособлялась и который был еще почти слит с нею)"⁵² .

Однако даже в 30-е годы столь обильный набор цитат из классиков убедил далеко не всех специалистов по истории Великой французской революции в правильности той концепции якобинской диктатуры, которую создал Лукин. С. А. Лотте усомнилась в самом важном пункте концепции Лукина, именно в том, что в системе якобинской власти сочетались диктатура против врагов революции с демократией для народа. Ссылаясь на широко известные уже тогда факты об ограничении якобинской диктатурой прав народа в секциях и коммунах, о стеснении деятельности народных обществ, о преследованиях и казнях плебейских революционеров, Лотте доказывала, что централизованная якобинская власть "недостаточно полно совмещалась с широкой самодеятельностью масс", что эта власть "порой пыталась сковывать самодеятельность масс", и на этом основании отказывалась признать якобинский режим последовательной формой революционной демократии. "Якобинская диктатура была формой мелкобуржуазной демократии, которая боязливо оглядывалась на союзника слева"⁵³ , - заключала она.

В 40-е годы А. Л. Нарочницкий поставил под сомнение еще один важный пункт концепции Лукина: представление об исключительно мелкобуржуазной природе якобинства. Нарочницкий показал, что среди монтаньяров имелось сильное и влиятельное правое крыло, выражавшее интересы определенной части крупной и средней буржуазии, преимущественно той, которая нажила свои капиталы в годы революции. К этому крылу он относил дантонистов и таких деятелей, как Камбон, Барер и "великие специалисты" Комитета общественного спасения Карно, Р. Ленде и Приёр из Кот д'Ор. "Это были буржуазные деятели, смелые и энергичные, - писал он, - но совершенно чуждые каких- либо мелкобуржуазных уравнительных идей... Они решились на временное установление революционной диктатуры и на уступки народу ради победы над коалицией, защиты и укрепления буржуазной Франции"⁵⁴ . Что касается группировки Робеспьера и Сен- Шюста, которая заняла с лета 1793 г. руководящее положение в Комитете общественного спасения, то Нарочницкий писал, что при всех свойственных этой группировке умеренно- уравнительных стремлениях она все же стояла ближе к буржуазии, чем к народным массам. "Робеспьер, - писал он, - вовсе не был сторонником полного равенства имуществ и хотел лишь уничтожить нищету. С этой точки зрения Робеспьер стоял гораздо ближе к представителям богатой буржуазии, чем к радикальным уравнителям из плебейской среды"⁵⁵ .

Господством буржуазии и верхних, зажиточных слоев мелкой буржуазии в Конвенте и во всех без исключения правительственных комитетах Нарочницкий и объяснял то обстоятельство, что при всем том большом

⁵¹ Там же, с. 363 - 364.

⁵² Там же, с. 365 - 366; см. также: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32, с. 306; т. 13, с. 245, 54; т. 34, с. 196.

⁵³ Лотте С. А. Великая французская революция. М. - Л. 1933, с. 217, 267.

⁵⁴ Нарочницкий А. Л. Вопросы войны и мира во внешней политике якобинской республики летом 1793 г. - Ученые записки Московского педагогического института им. В. И. Ленина, 1949, т. 58, вып. 2, с. 86.

⁵⁵ Нарочницкий А. Л. Раскол среди якобинцев и внешняя политика якобинской республики с января до апреля 1794 г. - Там же, 1946, т. 37, вып. 3, с. 120.

стр. 110

влиянии, которое оказали народные массы на социально-экономическую политику якобинской диктатуры, эта политика "никогда не была чисто мелкобуржуазной или чисто плебейской, а всегда оставалась связанной с задачами капиталистического развития Франции. Она подтверждает то положение, что якобинцы в целом были наиболее смелыми и решительными представителями революционного класса своего времени - буржуазии"⁵⁶ .

Борьба двух направлений в советской историографии якобинской диктатуры - того, которое канонизировало эту диктатуру, и того, которое стремилось к ее более реалистической оценке, - продолжалась и в "застойные годы".

В отличие от Лукина Манфред признавал, что якобинцы выражали интересы не только мелкой, но и средней буржуазии. Однако Манфред категорически настаивал на том, что якобинцев нужно рассматривать не только как представителей тех или иных слоев буржуазии и вообще не как партию какого-либо одного класса, а как "разнородный блок демократической средней буржуазии, мелкой буржуазии, крестьянства и рабочих"⁵⁷ .

Лукин считал долгом историка-марксиста дать Робеспьеру четкую классовую характеристику, которая "будет далека как от злостной карикатуры Тэна, так и от безоговорочной апологии Амеля. Для него Робеспьер прежде всего - представитель определенного класса... мелкой французской буржуазии"⁵⁸ . Напротив, Манфред считал ошибочным искать для Робеспьера "точный социальный эквивалент и жесткую этикетку, причисляя его к той или иной категории средней или низшей буржуазии. Лучше всего, если мы скажем, что Робеспьер представлял и защищал интересы французского народа в революции"⁵⁹ , - утверждал он. Манфред полагал также, что робеспьеристов нужно рассматривать в качестве ... идейных предшественников бабувизма (т. е. коммунизма). "Представляется, однако, бесспорным, - писал он, - считать в числе идейных предшественников Бабёфа и Робеспьера, и вообще якобинцев робеспьеристского направления"⁶⁰ .

Лукин представлял себе якобинскую "диктатуру низов" как власть мелкой буржуазии, которую поддерживали и на которую оказывали влияние крестьянско-плебейские массы. Напротив, Манфред считал, что якобинская диктатура была властью не одного какого- либо класса, а блока всех левых сил. "Власть в стране перешла от жирондистской буржуазии к блоку демократической буржуазии, крестьянства и плебейства"⁶¹ , - утверждал он.

Однако еще А. Л. Нарочницкий показал, что говорить о каком-то участии плебейства в органах власти, сложившихся на базе Конвента, не приходится. "Но главные силы и непосредственные вожаки плебейства, - писал он, - находились вне Конвента и вне Комитета общественного спасения - источник влияния плебейских масс был в секциях Парижской коммуны, в клубах, народных обществах и революционных комитетах"⁶² . Нарочницкий показал также, что именно подавление самостоятельности секций и казнь вожаков Коммуны обусловили и неудачу вантозских декретов, и последовавшее вскоре крушение якобинской дик-

⁵⁶ Нарочницкий А. Л. Вопросы войны и мира, с. 87.

⁵⁷ "Манфред А. З. Французская буржуазная революция конца XVIII века (1789 - 1794). М. 1950, с. 80.

⁵⁸ Лукин Н. М. Избранные труды. Т. 1,с. 149. Э. Амель - мелкобуржуазный панегирист Робеспьера, издавший в 1865 - 1867 гг. трехтомный труд "Histoire de Robespierre".

⁵⁹ Манфред А. З. О природе якобинской власти. - Вопросы истории, 1969, N 5, с. 100.

⁶⁰ Манфред А. З. Очерки истории Франции XVIII - XIX веков. М. 1961, с. 75.

⁶¹ Манфред А. З. О природе якобинской власти, с. 102.

⁶² Нарочницкий А. Л. Вопросы войны и мира, с. 86.

стр. 111

татуры, "Казнь Эбера и Шометта и подавление самостоятельности секций и народных обществ привели к тому, - писал он, - что Робеспьер и Сен-Жюст не имели более поддержки вожаков плебейства и без нее оказались не в состоянии сломить сопротивление большинства членов Комитетов"⁶³ . Манфред же категорически отказывался видеть в казни эбертистов одну из важнейших предпосылок переворота 9 термидора. "Несомненно, удары Революционного правительства против кордельеров, против Шометта, против Коммуны Парижа весной 1794 г., - писал он, - в какой-то степени ослабили якобинскую диктатуру. Но изменили ли эти акты природу и существо якобинской власти? По нашему мнению, нет... Революционное правительство при всех его ошибках, недостатках, просчетах оставалось для плебейства тем же, что и раньше, - своим правительством, революционной властью народа"⁶⁴ .

Тенденция к более реалистическому пониманию якобинской диктатуры проявилась в последних работах Я. М. Захера. В своей книге "Движение "бешеных"" (1961 г.) Захер подчеркнул двойственный, противоречивый характер якобинской диктатуры. Якобинцы, утверждал он, "выражали интересы и осуществляли волю класса вполне сложившегося, созревшего для того, чтобы установить свое господство", т. е. буржуазии, и что якобинская диктатура являлась не чем иным, как "революционной организацией буржуазии"⁶⁵ , направлявшей свои удары как против роялистско-жирондистской контрреволюции, так и против плебейской оппозиции. "Известно, что якобинцы, - писал он, - нанося основной удар по контрреволюционерам из среды дворянства и жирондистской крупной буржуазии, вместе с тем, хотя и в несравненно меньшей степени, били и по плебейским массам и их руководителям - "бешеным"⁶⁶ .

Осознав двойственный, противоречивый характер якобинской диктатуры, которая, опираясь на народные массы и используя их поддержку, энергично громила роялистско- жирондистскую контрреволюцию, но в то же время ограничивала права народа в секциях и преследовала сначала "бешеных", а затем и эбертистов, т. е. разрушала свою народную основу, Захер пришел к выводу, что Жак Ру и его товарищи не имели иного выхода, как подвергнуть критике неправильные методы осуществления революционной диктатуры и революционного террора якобинцами. "Жак Ру, бывший в свое время одним из виднейших сторонников борьбы с контрреволюцией методами революционной диктатуры и массового террора, - писал он, - протестует... вовсе не против этих методов, как таковых, а лишь против применения их к тем плебейским массам, интересы которых он так энергично защищал"⁶⁷ .

Однако позиции Захера свойственна известная непоследовательность. Осознав, что главная особенность якобинской диктатуры заключалась в том;, что это была диктатура революционной буржуазии, направленная как на подавление роялистско-жирондистской контрреволюции, так и на обуздание плебейского движения, он, тем не менее, продолжал применять по отношению к ней термин "революционно-демократическая диктатура" и... осуждать "глубоко ошибочный и противоречивший интересам революции путь оппозиции системе революционно-демократической якобинской диктатуры"⁶⁸ , на который встали "бешеные" и эбертисты.

Захер не понял также подлинного существа "санкюлотской демокра-

⁶³ Нарочницкий А. Л. Вопросы войны и мира в политике якобинцев накануне 9 термидора. В сб.: Международные отношения, политика, дипломатия. XVI - XX века. М. 1964, с. 469.

⁶⁴ Манфред А. З. О природе якобинской власти, с. 105, 106 - 107.

⁶⁵ Захер Я. М. Движение "бешеных". М. 1961, с. 204, 211.

⁶⁶ Там же, с. 8.

⁶⁷ Там же, с. 152.

⁶⁸ Захер Я. М. Жак Ру и якобинская конституция 1793 г. В кн.: Из истории якобинской диктатуры 1793 - 1794. Одесса. 1962, с. 341.

стр. 112

тии", сложившейся в парижских секциях. Он утверждал, что эта демократия, провозглашавшая право народа не только избирать своих депутатов, но и строго контролировать их деятельность, давать им наказы, отзывать их в случае необходимости, "не только утопическая, но и прямо враждебная интересам революции в условиях того времени". Захер обосновывал эту глубоко ошибочную оценку тем, что осуществление такой демократии в условиях гражданской войны и иностранной интервенции "могло только нанести революции непоправимый удар, обезоружив ее перед лицом вооруженного до зубов врага"⁶⁹ . Захер не понял, что революцию обезоруживало отнюдь не стремление "бешеных" и других плебейских революционеров упрочить демократические порядки в парижских секциях, отнюдь не их критика крайностей якобинского терроризма, а то простое обстоятельство, что якобинская буржуазия подавляла эту "секционную демократию", преследовала и казнила санкюлотских вожаков.

Непоследовательность и ошибки Захера в оценке различных органов "революционного правления", сложившегося в 1793 - 1794 гг. во Франции, и тактики санкюлотских вожаков являются ярким свидетельством того, какое пагубное влияние оказывали на конкретно- историческое исследование штампы и стереотипы, сложившиеся еще на самых ранних ступенях развития советской историографии Французской революции.

Марксистские исследования последних двух - трех десятилетий продвинули далеко вперед изучение роли народных масс в Великой французской революции. В трудах выдающегося французского историка-коммуниста А. Собуля и других ученых⁷⁰ в новом свете предстало парижское санкюлотское движение как подлинный авангард народа, творившего революцию. Именно парижские санкюлоты выдвинули наиболее передовую, наиболее отвечавшую интересам широких народных масс социальную программу, проникнутую уравнительным, эгалитарным духом.

Разумеется, на частную собственность как таковую парижские санкюлоты не посягали. Мелкие ремесленники и лавочники, составлявшие их верхушку, были фанатично привязаны к своей собственности, а наемные рабочие и подмастерья, жившие бок о бок со своими хозяевами и подвергавшиеся повседневному идеологическому воздействию с их стороны, сами мечтали стать собственниками. Но к крупной собственности помещиков и капиталистов и те, и другие относились с нескрываемой враждебностью. "Являясь непосредственными производителями, - пишет Собуль, - они считали, что только личный труд узаконяет собственность. Они мечтали об обществе мелких собственников, где каждый владел бы своим полем, своей мастерской, своей лавкой"⁷¹ .

Противоречивость подобной социальной программы, ее мелкобуржуазность очевидны. Но столь же очевидно и ее революционное значение. Идея равенства мелких собственников, утопичная сама по себе и даже реакционная, если речь идет о социалистической революции, наиболее полно и последовательно выражает задачи буржуазно- демократической революции, когда речь идет, прежде всего, о том, чтобы покончить с крупной феодальной собственностью. Эта социальная программа была нацелена не на то, чтобы помешать развитию капитализма в стране, как это полагают многие современные французские историки, а на то, чтобы направить это развитие по самому выгодному для народа пути, по так на-

⁶⁹ Захер Я. М. К вопросу о значении взглядов "бешеных" в предыстории социалистических идей. В сб.: История социалистических учений. М. 1962, с. 122.

⁷⁰ Soboul A. Les sans-culottes parisiens en Fan II. La Roche-sur-Yon. 1958; Rude G. The Crowd in the French Revolution. Oxford. 1960; Markov W. Die Freiheiten des Priesters Roux. Brl. 1967; Ревуненков В. Г. Парижские санкюлоты эпохи Великой французской революции. Л. 1971; его же. Парижская коммуна 1792 - 1794. Л. 1976.

⁷¹ Soboul A. Op. cit., p. 503.

стр. 113

зываемому, американскому пути, по которому Французская революция сделала лишь первые шаги.

Столь же передовые идеи выдвигали санкюлоты и в политической области. Господствуя на высшем этапе революции в Коммуне Парижа и парижских секциях, санкюлоты практиковали свои особые приемы осуществления демократии, которые являют нам концепцию демократии, совершенно отличную от ее буржуазного понимания. Во-первых, санкюлоты не считали, что роль народа в управлении государством должна ограничиваться лишь избранием депутатов в Конвент и в местные органы власти. Они отстаивали право избирателей давать наказы своим депутатам, контролировать их деятельность и в случае надобности отзывать их. Во-вторых, санкюлоты считали, что правом голоса, правом занимать общественные должности и другими политическими правами могут обладать лишь "чистые граждане", то есть те, кто доказал свою верность революции или по меньшей мере ничем себя не скомпрометировал. Граждан, которых подозревали во враждебном отношении к революции, лишали всяких политических прав, а иногда и просто изгоняли из общих собраний секций. К этому нужно добавить, что именно парижские секции осуществляли подлинно "плебейский" террор, то есть тот террор, который был направлен не только против дворян и священников, но в известной мере и против буржуазии, преимущественно против ее спекулятивных элементов.

Политические порядки, сложившиеся в 1793 - 1794 гг. в Коммуне Парижа и парижских секциях, представляли собой не что иное, как зачаток той самой революционно- демократической "диктатуры низов", чертами которой Лукин и его ученики ошибочно наделяли якобинскую диктатуру. Это была власть действительно "низших классов", то есть мелкой ремесленной буржуазии и тогдашних рабочих. Это была власть, которая сочетала политику диктатуры по отношению к враждебным революции силам с самой широкой демократией для народа, для трудящихся. Это была власть, которая оказывала большое влияние на Конвент и фактически приобрела значение "второй власти" в государстве.

Что касается якобинской диктатуры, то Собуль справедливо видит в ней революционную буржуазную власть, которая в борьбе против роялистско-жирондистской контрреволюции опиралась на народ, на народные организации, но которая не могла примириться с социальными и политическими тенденциями, проявившимися в парижских секциях. "Народные приемы осуществления демократии, - пишет он, - были несовместимы с образом действия и концепциями буржуазии, они угрожали ее интересам и ее господству. Это противоречие могло быть разрешено в объективных условиях той эпохи лишь путем обуздания парижских секций. Но это сломило порыв народного движения... Так прокладывался путь к Термидору, разбившему народную мечту об эгалитарной республике"⁷² .

Якобинская диктатура действительно была высшей ступенью в развитии Французской революции. Ее историческая роль огромна. Именно она довела до конца великое дело уничтожения феодальных порядков во французской деревне, подавила роялистско- жирондистские мятежи и организовала победу над коалицией европейских монархов. Исторически оправданными были и ограничения якобинцами формальной демократии и применение ими такого острого оружия политической борьбы, как террор. Но якобинская диктатура была все-таки революционной диктатурой буржуазного типа. Она облегчила возможность как для зажиточного, так в известной мере и для среднего крестьянства увеличить свою собственность за счет конфискованных владений церкви и дворян- эмигрантов,

⁷² Собуль А. Из истории Великой буржуазной революции 1789 - 1794 годов и революции 1848 года во Франции. М. 1960, с. 133.

стр. 114

которые стали распродаваться на более льготных условиях. В пользу же крестьянской бедноты, не имевшей средств для покупки земли на торгах, предпринимались лишь частичные, половинчатые меры, которые мало что меняли в ее положении. Максимум на товары (твердые цены), введенный под давлением народных "низов", якобинская диктатура дополнила максимумом на заработную плату, фактически снижавшим заработки рабочих и вызвавшим их сильное недовольство, даже стачки, которые сурово пресекались. Ограничения демократии и оружие террора применялись не только для подавления дворянско-буржуазной реакции (что было необходимо), но и для обуздания плебейского движения. Правительственный террор сопровождался перегибами и крайностями, которые компрометировали режим в глазах народа.

Именно буржуазная ограниченность якобинской власти, ее растущий отрыв от беднейших слоев населения и создали предпосылки для термидорианского переворота, совершенного теми элементами буржуазии, которые выступали против всяких уступок народу в социальной области. Прологом термидора явились казни жерминаля II года Республики (март - апрель 1794 г.), когда погибли Эбер, Шометт и другие руководители Парижской коммуны, подвергшейся после этого чистке и утратившей те черты, которые делали ее зачатком власти общественных "низов". Совершив этот пагубный для судеб революции акт, якобинское правительство лишилось доверия и поддержки парижских санкюлотов, что и позволило перерожденцам и нуворишам сравнительно легко свергнуть его 9 термидора.

Еще Лукин подметил, что именно в результате событий марта - апреля 1794 г. "распадается блок между робеспьеристской мелкой буржуазией и "общественными низами"... Казнь эбертистов сопровождалась разгромом важнейших массовых организаций (внепарламентского типа - Парижской коммуны, Клуба кордельеров, революционной армии), на которые опиралась якобинская диктатура. Робеспьеровцы переставали быть "якобинцами с народом, с революционным большинством народа". Это означало ослабление самого революционного правительства и ускорение его гибели"⁷³ . К такому же выводу приходит и Собуль. "Драма жерминаля была решающей, - пишет он, - Осудив в лице руководителей кордельеров народное движение в его своеобразных формах, революционное правительство оказалось во власти умеренных... Нажав на все пружины, оно еще некоторое время могло противостоять их натиску. Но, в конце концов, оно погибло, не сумев обрести поддержки и доверия народа"⁷⁴ .

Движение революции по нисходящей линии, начавшееся 9 термидора и окончательно закрепленное поражением парижских санкюлотов в жерминале и прериале III года (апрель - май 1795 г.), завершилось государственным переворотом 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 г.), в результате которого во Франции установился личный, авторитарный режим Наполеона Бонапарта, переросший в дальнейшем в новую разновидность монархии буржуазного типа. Нисходящая линия революции не представляла собой отступления в сторону феодального прошлого, напротив, она означала укрепление и дальнейшее развитие социальных порядков, покоящихся на частной капиталистической собственности и системе наемного труда. Эта линия предполагала подавление народного движения, отстранение народных масс от всякого участия в управлении государством, ограничение демократических прав и свобод. Именно в этом буржуазия видела гарантию своих социальных привилегий, но именно это обернулось в конечном итоге против нее самой, проложив путь сначала к империи Наполеона, еще буржуазной по своему существу, а затем и к реставрации полуфеодальной монархии Бурбонов.

⁷³ Лукин Н. М, Альбер Матьез. - Историк-марксист, 1932, т. 3, с. 72.

⁷⁴ Собуль А. Первая республика 1792 - 1804. М. 1974, с. 121, 104.

стр. 115

Что касается наполеоновской эры (1799 - 1814 гг.), то ее нельзя ни отождествлять с эпохой революции, ни отрывать от нее. Режим Наполеона - это действительно "бонапартистская контрреволюция"⁷⁵ , которая ликвидировала и республику, и парламентский строй, и последние остатки демократических свобод, но которая вместе с тем закрепила и упрочила все социальные завоевания революции, выгодные буржуазии и зажиточному крестьянству. Столь же двойственную роль играл этот режим и на международной арене. В ожесточенной борьбе с коалициями европейских монархий наполеоновская Франция не только захватывала и грабила другие страны, но и подрывала в них феодальные отношения, способствовала утверждению в них буржуазного строя. "И в результате, - отмечал Ленин, - история шла через всю эту необычно богатую войнами и трагедиями (трагедиями целых народов) эпоху вперед от феодализма - к "свободному" капитализму"⁷⁶ .

Французская революция конца XVIII в. знаменовала собой крутой поворот в истории человечества - поворот от феодализма и абсолютизма к капитализму и буржуазной демократии. В этом заключались и ее историческое величие, и ее ограниченность. "Французская революция, хотя ее и разбили, все-таки победила, - говорил Ленин, - потому что она всему миру дала такие устои буржуазной демократии, буржуазной свободы, которые были уже неустранимы"⁷⁷ .

Советские люди, партия большевиков, которым история отвела труднейшую роль первопроходцев социализма, чтут память и глубоко уважают своих далеких предшественников по революционной борьбе - французских революционеров XVIII в. - от Лафайета и Мирабо до Робеспьера и Марата, памятуя ленинские слова: "Нельзя быть марксистом, не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам", поднимавшим народы "к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом"⁷⁸ .

⁷⁵ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 83.

⁷⁶ Там же. Т. 35, с. 383.

⁷⁷ Там же. Т. 38, с. 367.

⁷⁸ Там же. Т. 26, с. 226.

Permanent link to this publication: