КОГДА ГРАНИЦА СТАНОВИТСЯ ФРОНТИРОМ*

Травма раздела Индии (The Partition) 1947 г. сформировала современную литературу и искусство Индийского субконтинента точно так же, как Вторая мировая война и Холокост — литературу и искусство России и стран Запада. Сам факт раздела трактуется как травмирующий коллективный опыт или не преодоленное историческое прошлое. Сюжеты произведений литературы и искусства часто локализуются на геополитической границе между новыми государствами Индией и Пакистаном. Эта "граница" становится ориентационной метафорой, т.е. определяет перемещение литературных персонажей как в географическом и геополитическом пространствах, так и в ценностных и духовных координатах.

Ключевые слова: раздел Индии 1947 г., государственная граница, пограничье, фронтир, типы идентичности, ориентационные метафоры.

Трудно назвать крупного прозаика XX в., на каком бы языке он ни писал - хинди, урду, бенгали или панджаби, - который бы не затронул тему "раздела". Для писателей старшего поколения Кришана Чандара, Яшпала, Бхишама Сахни, Саадата Хасана Манто, Раджендра Сингха Беди, Куррат ул-Айн Хайдар, Картара Сингха Дуггала, Амриты Притам, Манохара Мальгонкара "раздел" стал персональным травмирующим опытом и важной составляющей национальной идентичности. Для молодых писателей, пишущих по-английски, таких как Салман Рушди, Амитав Гхош, Гурчаран Дас, "раздел" — проблема как исторической памяти, так и не преодоленного прошлого.

Авторское индийское кино также часто изображало ужасы "раздела", используя эту тему для создания серьезных социальных кинолент, отличающихся от обычной продукции Болливуда. В фильмах "Жаркий ветер" ("Тарам хава") режиссера М.С. Сатхью, "Сын судьбы" ("Дхармапутра") Яша Чопры, "Бунт: история любви" ("Гадар ек премкатха") Анила Шармы, "Тихие воды" ("Хамош пани") Сабихи Сумар события 1947 г. представлены как историческая трагедия, повлиявшая на судьбы нескольких поколений в Южной Азии.

Сюжеты этих литературных произведений и кинофильмов часто локализуются в населенных пунктах, находящихся рядом с геополитической границей между новыми государствами Индией и Пакистаном. Однако с учетом творящегося в этой зоне насилия - убийств, грабежей и погромов, речь идет не столько о государственной границе между странами (border), сколько об особом пограничье, срединной полосе отчуждения, их соединяющей, фронтире (frontier), который Фредерик Тернер называл "местом встречи дикости и цивилизации" [Тернер, 2009, с. 96]. Ответ на вопрос, с какой стороны индо-пакистанского фронтира пролегает "цивилизация", а где находится "дикость", постоянно изменяется, определяясь идентичностью автора и его персонажей.

Далее мы увидим, как "граница" и "пограничье" (фронтир) образуют ориентационные метафоры "раздела" в рассказе классика литературы урду Саадата Хасана Манто (1912-1955) "Тоба-Тек-Сингх" (1955), романе Хушванта Сингха (р. 1915) "Поезд на Пакистан" (1956) и в фильме "Узловая станция Бховани" (1956), снятом режиссером

* Статья написана в рамках гранта РГНФ № 14-03-0014 "Наследницы азиатских демократий: тендер и политичекис династии в странах Южной Азии".

стр. 107
Джорджем Цукором по одноименному роману Джона Мастерса (1954). Выбор этих произведений объясняется их широкой известностью за пределами Южной Азии, а также временем создания - первым десятилетием после раздела субконтинента.

Как концепт, граница тесно связана с идентичностью, которая, по мнению ученых, имеет неоспоримую географическую природу. Дело в том, что национальная идентичность определяется в первую очередь территориально, поскольку контроль над пространством, а следовательно, и над его границами, считается очевидным свидетельством существования нации [Herb, 1999]. Однако в процессе конструирования национального единства, который проходили независимые государства Южной Азии, в частности Республика Индия и Пакистан, возникали конфликты между конкурирующими концепциями идентичности: национальной, религиозной, региональной и этнической.

Отграничение некой территории и проведение границ вокруг нее входит в базовый опыт всех народов мира, и когнитивное осмысление этого опыта порождает особые ориентационные метафоры, которые делают абстрактное понятие пространственным, так как строятся по аналогии с восприятием пространства [Лакофф, Джонсон, 2008]. В русском языке примером обиходных ориентационных метафор могут быть выражения "подняться на вершину успеха", "скатиться на обочину жизни", "опуститься в пучину страстей". Механизм сопоставления понятий в этих метафорах связан с ориентацией и передвижением в пространстве.

Во многих мусульманских странах слово "граница" (сархад) является пространственной метафорой, становится топонимом, обозначающим не линейный рубеж, а целую территорию. В частности, в Пакистане сархадом еще с колониальных времен называют Северо-Западную пограничную провинцию (ныне провинция Хайбер-Пахтунхва). В строгом смысле фронтир - зона освоения; территория, социальные и экономические условия которой определяются идущим на ней процессом освоения. Поэтому граница раздела субконтинента не является подлинным фронтиром, а лишь концептом, источником метафорической проекции фронтира в литературе и искусстве [Маккормак, 1990].

Обитатели фронтира обычно отличались от жителей внутренних территорий. Классический пример - акриты, особое сословие крестьян-воинов, населявших окраины Византийской империи и выполнявших функции разведчиков, мародеров и просто разбойников. Люди, живущие по обе стороны фронтира, вступали в отношения и союзы, которые определяли их "смешанную" идентичность. Имя самого известного из акритов, легендарного героя византийского эпоса "Дигенис" означает "Двоерожденный", т.е. происходящий от родителей разных вероисповеданий, поскольку он сын гречанки и сирийского эмира [Сыркин, 1960].

Термин "фронтир" возник в США, и поэтому классические отношения и атмосферу фронтира находятся именно здесь. Американский фронтир - место свершения подвигов национальных героев. Это романтизированный географический образ, рожденный экзотикой вестерна, растиражированный кинематографом Дикий Запад, где ковбои стреляют в салунах и освобождают белых женщин из индейского плена. На южноазиатском "фронтире" нет никакой романтики. Здесь люди, веками мирно уживавшиеся внутри некой территории, внезапно начинают резать друг друга на границе этой территории. Очевидно, в данном случае фронтир определяется не окраинным географическим положением, а политикой. Такой фронтир не совпадает с границей освоенного, доместицированного пространства, как в Византии или Америке, а представляет собой подвижный рубеж. Он пролегает повсюду - в больших городах, поселках или деревнях, где индусы, сикхи и мусульмане истребляют друг друга.

Впрочем, и на американском фронтире бытовал принцип "хороший индеец - мертвый индеец" ("The only good Indian is a dead Indian"), авторство которого приписывается

стр. 108
американскому генералу Филиппу Шеридану [Wheelan, 2012, р. 21]. Южноазиатский фронтир в отличие от американского Дальнего Запада не территория упоительной личной свободы, где принят ковбойский "кодекс Запада" (Code of the West), а зона хаоса, где не действуют никакие законы и мораль, а свойственная любому фронтиру грубость нравов превращается в зверскую жестокость.

Южноазиатский фронтир времен "раздела" предвосхищал современную линию разлома цивилизаций, о которой писал С. Хантингтон в статье "Столкновение цивилизаций?". Он продемонстрировал, как государственные границы превращаются в подвижный рубеж, а пограничные споры переносятся внутрь территорий: "Конфликт цивилизаций имеет глубокие корни и в других регионах Азии. Уходящая в глубину истории борьба между мусульманами и индусами выражается сегодня не только в соперничестве между Пакистаном и Индией, но и в усилении религиозной вражды внутри Индии между все более воинственными индуистскими группировками и значительным мусульманским меньшинством. В декабре 1992 г., после разрушения мечети Айодха, встал вопрос о том, останется ли Индия светской и демократической страной, или превратится в индуистское государство" [Хантингтон, 1994, с. 39].

Хантингтон продолжает далее: "Насилие практикуется и в конфликтах между мусульманами, с одной стороны, и православными сербами на Балканах, евреями в Израиле, индусами в Индии, буддистами в Бирме и католиками на Филиппинах - с другой. Границы исламского мира везде и всюду залиты кровью" [Хантингтон, 1994, с. 42]. В географических терминах сегодня речь может идти о той части границы между Индией и Пакистаном, которая локализована в Кашмире.

Особым социальным условиям фронтира соответствовало и его население: люди фронтира — приезжие, "выпавшие" из социума авантюристы, преступники, скрывающиеся от правосудия, одним словом, маргиналы. В условиях фронтира эти люди способны перерождаться, изменять свою сущность, делать трудный выбор. Так, герой романа "Поезд на Пакистан" ("Singh", 1994) Джаггат Сингх (Джагга) - обычный деревенский бандит, часто попадающий в опасные переделки. В приграничную деревню Мано-Маджра с пакистанской стороны приходит поезд, наполненный трупами сикхских беженцев, и это взрывает мир между живущими в деревне сикхами и мусульманами. Власти решают выслать деревенских мусульман в Пакистан, но сикхские экстремисты планируют перебить их еще до отъезда. Джаггат Сингх становится их спасителем и ценой собственной жизни обеспечивает отправку поезда с мусульманами. Бандит оказывается благородным героем фронтира, спасителем тех, кого должен был считать своими врагами.

Последнее по времени издание романа Хушванта Сингха 2006 г. иллюстрировано работами американского фотографа и военной журналистки Маргарет Бурк-Уайт (ум. 1971), которая прославилась как фоторепортажами, изображающими "раздел", так и "каноническими" фотопортретами Ганди и Джинны. Большинство ее фотографий сделано на границе, проходящей по Панджабу, и показывают караваны беженцев, вереницы повозок, везущих то ли больных, то ли мертвых, людские толпы и хаос пограничья [Bourke-White, 1949].

О том, как тесно связана идентичность с фронтиром, свидетельствует фильм "Узловая станция Бховани". Казалось бы, фильм англо-американский по британскому роману, да и Индия, показанная в нем, является конструктом ориентализма. Однако и его создатели обращаются к ориентационной метафоре границы. События в романе Мастерса происходят в Джханси, но съемки фильма были перенесены в Лахор, так как индийская сторона потребовала от съемочной группы предварительного согласования сценария. Поэтому станция Бховани оказалась в приграничном районе, и все натурные сцены фильма снимались на лахорском вокзале и базаре Шахалам.

Персонажи фильма - англо-индийцы, особая группа населения с "двойной" идентичностью, как византийский Дигенис Акрит. Героиня фильма Виктория Джонс

стр. 109
(ее играет Ава Гарднер) мучима выбором, кому из соискателей ее благосклонности отдать преимущество: англо-индийцу, сикху или британскому полковнику. Любопытно, что в романе Виктория подтверждает свою "смешанную" идентичность, выбрав в конце концов англо-индийца Патрика [Masters, 1994]. В фильме она эту идентичность трансформирует по законам Голливуда, предпочитая британца Родни Сэвиджа (в исполнении английского актера Стюарта Грэнджера), поскольку именно он играет роль благородного рыцаря фронтира. Евразиец Патрик, как и Джаггат Сингх в романе "Поезд на Пакистан", героически погибает в межконфессиональных беспорядках. Иными словами, стоит перенести действие на фронтир, и персонажи меняют свое поведение и даже самосознание.

Самый яркий пример фронтирного видения "раздела" - рассказ Манто, о котором я скажу чуть подробнее. У Манто много жестоких рассказов о "разделе" с описаниями погромов, убийств и изнасилований: "Раскрой!" ("Кхол до"), "Холодная плоть" ("Тханда гошт"), "Язид", "Ошибка" ("Миштейк") и др. Рассказ "Тоба-Тек-Сингх" [Манто, 2009], о котором пойдет речь, подобные ужасы и зверства не затрагивает - это мрачная сатира с элементами "черного юмора".

Действие рассказа происходит в сумасшедшем доме, которому Манто уподобляет безумие и хаос "раздела". Через несколько лет после достижения независимости правительства Индии и Пакистана решают обменяться пациентами психиатрических больниц. Сумасшедшие индусы и сикхи должны переехать в Индию, а мусульмане - в Пакистан. Обитатели сумасшедшего дома в Лахоре не понимают, где они теперь находятся: "Если они в Индии, то где же тогда Пакистан? А если они теперь в Пакистане, как это получилось? Ведь совсем недавно они находились здесь же, на том же месте, и при этом были в Индии" [Манто, 2009, с. 77]. В больнице давно живет безумный сикх по имени Бишен Сингх, в прошлом состоятельный заминдар из городка Тоба-Тек-Сингх. В больнице его называют не по имени, а по месту рождения. На протяжении многих лет он не смыкает глаз ни ночью, ни днем, целыми днями стоит, не присаживаясь, и отвечает на все вопросы бессмысленным набором слов, словом, он совершенно безумен.

Перед обменом Бишен Сингх словно приходит в себя и начинает расспрашивать окружающих, где теперь находится округ Тоба-Тек-Сингх, в Индии или Пакистане. Но ни пациенты, ни персонал сумасшедшего дома не способны дать ему точный ответ, поскольку новое территориальное деление представляется людям абсурдным: "Вот ведь Сиалкот всегда находился в Индии, а сейчас, говорят, оказался в Пакистане. Кто знает, может быть, Лахор, который сейчас в Пакистане, завтра отойдет Индии, или вся Индия вдруг станет Пакистаном" [Манто, 2009, с. 80].

Приходит день обмена на пограничном пункте Вахга, и здесь Бишен Сингх, наконец, узнает от офицера-пограничника, что его родной город теперь находится в Пакистане. Он категорически отказывается переходить на индийскую сторону и продолжает неподвижно, как истукан, стоять на пограничной полосе, пока не падает замертво. "С одной стороны, за колючей проволокой была Индия. С другой стороны, за такой же проволокой был Пакистан. А между ними на клочке безымянной земли лежал Тоба-Тек-Сингх" [Манто, 2009, с. 88].

В хаосе приграничья люди теряют ориентацию и сознание собственной идентичности. Они просто не понимают, где теперь находится Индия и где Пакистан, кто они такие - индийцы или пакистанцы. Осмысление своей идентичности в рамках новых государственных границ представляется им чем-то грубо навязанным. Поэтому они высказывают фантастические предположения по поводу нынешнего территориального деления. Так, пациент-мусульманин объясняет товарищам, где находится Пакистан: «Это такое место в Индии, где делают бритвы. "Пакистан" - это "страна чистых", значит, там бреют чисто» [Манто, 2009, с. 75]. Другой пациент-сикх спрашивает: "Сардар-джи, зачем нас высылают в Индию? Мы же не знаем тамошнего языка" [Манто, 2009, с. 75].

стр. 110
Иными словами, люди, как встарь, ощущают себя сикхами и мусульманами, а не индийцами и пакистанцами; в них живет традиционная религиозная идентичность. Что касается новой, национальной идентичности, персонажам Манто она несет только проблемы, в частности потерю родины, разорванные связи, разделенные семьи. Так, еще один персонаж рассказа, душевнобольной индус "поносил всех индусских и мусульманских лидеров, которые, сговорившись, разделили Индию на части, из-за чего его возлюбленная стала индийской гражданкой, а он - пакистанцем" [Манто, 2009, с. 79].

Кульминация рассказа - сцена обмена на границе, во время которой душевнобольных насильственно выталкивают на другую сторону фронтира. Казалось бы, из Пакистана экстрадируют индусов и сикхов, которым прямая дорога в очищенную от мусульман Индию, но и они оказывают сопротивление, потому что не хотят срываться с насиженных мест, терять родной дом, местопребывание которого не зависит от новых государственных границ. Безумного Бишен Сингха пытаются уговорить: "Послушай, Тоба-Тек-Сингх переехал в Индию. А если еще не переехал, его скоро перенесут туда" [Манто, 2009, с. 87]. Но Бишен Сингх уже никому не верит, так как знает, что родину перенести нельзя. Из конкурирующих концепций идентичности герой Манто выбирает не национальный, "индийский", и даже не религиозный, сикхский вариант, согласно которому его место — в Индии, а региональную, панджабскую идентичность, принадлежность "малой родине", месту рождения. Все эти качества - "региональный", "провинциальный", "местный" - большинство новоиндийских языков описывают словом деси в противоположность понятиям "национальный", "универсальный", "общий", которые передаются словом марги. Тем самым идентичность персонажей Манто - самоидентификация в терминах деси.

В конце рассказа ландшафт пограничной полосы выступает как ориентационная метафора, как пространственная разверстка концептов дуальности и враждебной замкнутости - по обе стороны территории Индии и Пакистана окружены колючей проволокой. И лишь клочок срединного безымянного пространства оказывается местом, где герой находит приют и упокоение. По Манто, родина, ориентационной метафорой которой в рассказе является в ту пору захолустный городишко Тоба-Тек-Сингх, не имеет государственно-политической принадлежности. Это ментальный конструкт, который невозможно огородить или разделить какими-либо границами.

Симптоматично, что реальный город Тоба-Тек-Сингх географически находится достаточно далеко от государственной границы, внутри пакистанской провинции Панджаб; с 1982 г. он стал самостоятельным округом (дистриктом) с четырьмя районами (тахсиль) и одноименным административным центром. И в этом смысле последние фразы рассказа казались некоторым исследователям двусмысленными: все-таки кто или что лежит на границе между Индией и Пакистаном - человек по прозвищу Тоба-Тек-Сингх или одноименный город? [Joshi, 1996]. Используя совпадение антропонима и топонима, Манто сообщил своему образу двойной смысл: упрямо и несокрушимо стоя на границе, безумный сикх одновременно пребывает на грани жизни и смерти и, умирая на пограничной полосе, демонстрирует, что человек несет в себе родину повсюду.

Популярность рассказа Манто, переведенного на десятки языков, невероятно велика в Индии и Пакистане; он стал источником многих инсценировок и экранизаций. Поэтому не удивительно недавнее предложение пакистанских журналистов поставить памятник герою этого рассказа на пограничном пункте Вахга. Этот воображаемый памятник должен был изображать три фигуры - сикха, индуса и мусульманина, понуро стоящих на фоне колючей проволоки. Надпись на постаменте гласила: "Нам стыдно" [Hussain, 2012]. Кстати, до сих пор в Южной Азии нет ни одного памятника или мемориала жертвам "раздела".

Вряд ли Манто было известно, что у его персонажа существовал реальный прообраз, современник, живший на другом краю света, - выдающийся немецкий философ

стр. 111
Вальтер Беньямин (1892-1940), человек настолько эксцентричный и чудаковатый, что его иногда принимали за помешанного. Осенью 1940 г. Беньямин, еврей по рождению, вдобавок марксист и антифашист, предпринял попытку бежать в Америку из оккупированной немцами Франции, куда он ранее эмигрировал из гитлеровской Германии. Для этого ему нужно было добраться до нейтральной Португалии через территорию франкистской Испании. На франко-испанской границе его задержали, и он узнал, что подлежит немедленной депортации обратно во Францию. Предвидя, что его ожидает в руках фашистов, Беньямин покончил с собой в приграничной гостинице, приняв большую дозу морфия [Witte, 1991]. Лишенный дома, преследуемый нацистами, Вальтер Беньямин оказался вытолкнутым на фронтир Холокоста, который был столь же убийственно враждебен человеку, сколь граница индийского "раздела".

Выше говорилось, что американский фронтир предполагает существование рубежа между цивилизацией и дикостью. На аксиологическом уровне этот рубеж олицетворяет главная оппозиция вестерна "хороший ковбой - плохой индеец". На южноазиатском фронтире нет правых и виноватых, нет противоборствующих героев и злодеев, и не существует цивилизованной стороны. Лахор рассказа Манто находится на пакистанской стороне границы, Мано-Маджра из романа Хушванта Сингха - на стороне индийской (около Амритсара), а станция Бховани из одноименного фильма вообще является плодом воображения, но и здесь, и там одинаково царят дикость и жестокость. Если на этом фронтире все-таки появляется герой-одиночка, он не несет в себе некую коллективную правду, групповую справедливость, моральное преимущество одних над другими, а обреченно противостоит хаосу приграничья.

СПИСОК ЛИТНРАТУРЫ

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с англ. А.Н. Баранова и Л.В. Морозовой. М.: URSS, 2008.

Маккормак Э. Когнитивная теория метафоры // Теория метафоры / Ред. Н.Д. Арутюнова, М.А. Журинская. М: Прогресс, 1990.

Манто С.-Х. Тоба-Тск-Сингх / Пер. Л. Суворовой // Скакун Солнца. Антология индийского рассказа. М.: Вост. лит., 2009.

Сыркин Л.Я. Дигенис Акрит / Пер. и коммент. А.Я. Сыркина. Сер. "Литературные памятники". М.: Наука, 1960.

Тернер Ф. Фронтир в американской истории / Пер. с англ. А.И. Петренко. М.: Весь Мир, 2009.

Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994. № 1.

Bourkc-Whitc М. Halfway to Freedom. N.Y.: Simon and Schuster, 1949.

Herb G.H. National identity and territory // Nested Identities: Nationalism. Territory, and Scale / Ed. by G.H. Herb, D.H. Kaplan. Lanham, MD: Rowman & Littlcfield, 1999.

Hussain A. Indo-Pakistan partition remains a political chasm // The Blade. 11.12.2012.

Joshi Sh. The world of Sa'adat Hasan Manto // The Annual of Urdu Studies. 1996. Vol. 11.

Masters J. Bhowani Junction: A Novel. New Delhi: Viking Press, 1994.

Singh K. Train to Pakistan. N.Y.: Grove Press, 1994.

Whcclan J. Terrible Swift Sword: The Life of General Philip II. Sheridan. N.Y.: Da Capo Press, 2012.

Witte B. Walter Benjamin: An Intellectual Biography. Detroit: Wayne University Press, 1991.

стр. 112

Постоянный адрес данной публикации: