Невозможно переоценить значение мифов в истории и культуре Древней Японии. Изучение природы мифов и их роли в понимании и толковании древней истории этой страны всегда занимало исключительно большое место в японской историографии. Во многом это объясняется тем, что на протяжении веков мифы и предания воспринимались древними японцами как явления, отражавшие вполне реальные исторические и культурные события, активно влиявшие на формирование у них мифологического сознания.

Известный российский философ и историк А. Ф. Лосев, уделявший большое внимание разработке теории мифа, призывал воспринимать мифологию так же серьезно и вдумчиво, как и науку, считая ее не каким-то хаотическим и бессмысленным собранием отдельных легенд и преданий, а достаточно стройной и логически точной диалектической системой. Теория мифа, рассматривающая его таким же реальным, как и само бытие, отвергает, по мнению ученого, идею заимствования, пытаясь обнаружить смысловую структуру мифа. "Надо вдуматься в самый миф и понять его, - подчеркивал Лосев, - а потом уже говорить о заимствовании его откуда бы то ни было или вообще проводить те или иные аналогии и сравнения"¹. Отказавшись от небывалого, по словам Лосева, поругания мифа, можно добиться возвращения его утраченной полноты и восприятия мифа таким, какой он есть, а он "есть сама фигурность и изваянность, сама выразительность и картинность"².

По интенсивности мифотворчества и конструирования мифов Древняя Япония не только не уступала другим странам мира, но даже превосходила многих из них. Для этого существовали объективные причины. Согласно одной из них, население Древней Японии, постоянно подвергавшееся действиям разрушительных сил природы, испытывало немалые жизненные бедствия и лишения. Не зная подлинных причин многих природных катаклизмов, древние японцы искали защиты у сверхъестественных сил, которых они наделяли высоконравственными чертами, например, добротой, отзывчивостью, справедливостью. В роли таких заступников, готовых прийти на помощь людям, спасая их самих и их жилища, неизменно выступали различ-

Глава из готовящейся к печати книги "История и культура Японии".

Искендеров Ахмед Ахмедович - член-корреспондент РАН.

ные, в основном местные, божества, олицетворявшие собой силы природы - солнце, ветер, дождь и т.д. Не случайно некоторые исследователи называли Древнюю Японию "землей богов"³. Так создавалась мифическая картина жизни или божественная действительность, занимавшая все большее пространство в сознании древних японцев, становясь частью их повседневной жизни. Поэтому старинные сказания, повествующие о жизни многих поколений богов задолго до появления людей, воспринимались вполне реалистично, без тени сомнения в их достоверности, убеждая в том, что все происходящее на земле есть проявление божественной воли.

Древние мифы Японии, уделяя, как и мифы других народов, большое внимание описанию жизни богов, отличаются тем, что их содержание сводится главным образом к апологетике культа японских императоров, которые изображаются прямыми потомками богов, ниспосланными на землю для того, чтобы установить на ней мир, спокойствие и порядок. Повествуя об "эре богов", предшествовавшей появлению их наместника на земле, составители мифов очень тонко и умело проводят четкую родословно-генеалогическую линию, чтобы связать воедино жизнь небесных богов и их земных воплощений в виде императоров как легендарных, так и подлинных. Таким образом, хронология императорского дома ведется не от реально существовавшего монарха, а от мистического - Дзимму Тэнно, который, согласно легенде, взошел на престол в 660 г. до н. э. Именно с этого времени идет отсчет "эры японских императоров". Нынешний император Японии официально, по счету, является сто двадцать пятым, хотя реальных представителей правящих императорских домов было значительно меньше. Термин "тэнно", которым именуются японские императоры, означает "Небесный владыка".

Мифы и предания Древней Японии наиболее полно и последовательно изложены в двух классических письменных памятниках - "Кодзики" ("Записи о делах древности") и "Нихон сёки" или "Нихонги" ("Анналы Японии"). Первая книга была составлена в 712 г., вторая - на восемь лет позже, в 720 году. Первоначальный текст рукописи "Кодзики" не сохранился. Самый древний ее текст был обнаружен лишь в 1375 г. в одном из храмов в Нагоя (центральной части Японии). Считается, что он был списан с более ранней рукописи, датируемой 1266 годом. Так или иначе, но тексты "Кодзики", как и "Нихон сёки", которыми располагают в настоящее время японские и зарубежные исследователи, были составлены не ранее начала VIII века.

Обе эти книги, относящиеся к числу древнейших литературных памятников истории и культуры, на протяжении длительного времени оставались, в сущности, единственными источниками, на основе которых строилась официальная история Японии, изучались обычаи и нравы древних японцев, их уклад жизни, мировосприятие и мироощущение, а также формировалась ментальность японской нации. Этим книгам, составленным по высочайшему распоряжению императорского двора, со времени их появления была уготована счастливая судьба стать каноническими текстами, каковыми они, собственно, и оставались на протяжении многих веков. В течение всего этого периода японскому обществу внушалась мысль о том, что эти национальные литературные шедевры должны восприниматься как единственно правдивые сочинения, рисующие подлинную жизнь древнего японского государства. При этом строго пресекалась всякая вольность в трактовке содержащихся в них мифов, легенд и преданий, от кого бы она ни исходила. Любые попытки усомниться в правдивости изложенных в них событий и фактов, а тем более подвергнуть эти тексты критическому анализу, вызывали резкое неудовольствие властей, которые применяли к ослушникам строгие меры наказания, вплоть до уголовного преследования⁴.

Положив в основу мифов идею о божественном происхождении японских императоров и наделив последних правом на власть над всей страной и ее народом, составители "Кодзики" и "Нихон сёки" закладывали тот фундамент, на котором вплоть до окончания второй мировой войны строилась официальная концепция исторического и культурного развития Японии. Органическое соединение мифологии и подлинной истории должно было наделить Японию особыми признаками исторической и культурной исключительности, выделяющими ее из всех существующих стран мира. Крупный специалист в области японского языка и литературы английский профессор Базил Чемберлен, благодаря которому европейский читатель впервые получил возможность ознакомиться с "Кодзики" в переводе на английский язык, обращал внимание на наличие тесной связи между мифологией и реальной историей, что признавалось практически всеми ведущими японскими исследователями, которые, как и религиозные деятели, относились ко всему, о чем повествовалось в этих книгах, с полным доверием, принимая на веру рассказы не только о "жизни богов" и их чудодейственной силе, но и о любых, даже самых невероятных вещах.

"Кодзики" и "Нихон сёки" имеют много общих черт, касающихся их содержания, структуры, формы, подачи материала, удивительной схожести представленных в них событий и фактов. Однако главное, что объединяет "Кодзики" и "Нихон сёки", это четко выраженная идея о божественном происхождении японских императоров, изображенных в роли прямых потомков и законных наместников богов на земле, наделенных особыми правами и обязанностями по управлению страной, расположенной на многочисленных больших и малых островах. Уже одно это обстоятельство подтверждает "заказной" характер памятников. Желая придать главной идее необходимую логическую стройность и показать историческую преемственность перехода от всеобъемлющей вселенской власти богов к не менее основательной и устойчивой системе императорского правления, составители "Кодзики" и "Нихон сёки" начинают повествование с "эры богов", которой в обоих памятниках посвящены специальные разделы.

Главными богами, властвовавшими во Вселенной до отделения Неба от Земли, были брат и сестра с похожими именами: того, кто олицетворял мужское начало, звали Идзанаги, а представлявшего женское начало - Идзанами. Как повествует миф, только эти боги обладали способностью рожать других богов. Именно им предстояло и окончательно покончить с мраком и хаосом. Но для этого они должны были прежде всего превратить Землю, все еще представлявшую собой бесформенную массу, плавающую по морским волнам, словно жирные пятна, в твердь.

Находясь на небесном мосту, Идзанаги и Идзанами, охватив своим взором бескрайние водные просторы, опустили в морскую пучину копье, украшенное драгоценными камнями, и стали его вращать так, словно перемешивали что-то густое, похожее на тесто. Когда они вынимали копье из воды, с него постепенно стекатли капли соли, которые, затвердевая, превратились в остров, названный Оногоро, то есть "Самосгустившийся".

Спустившись с небес на этот остров, божественная пара совершила брачный обряд, во время которого Идзанаги и Идзанами ходили вокруг красивого столба, стоявшегося в центре острова, и вели нежные беседы. Вскоре на свет появились новые боги, но, к сожалению, с большими изъянами: первенец родился без рук и с одной ногой. Он был похож на пиявку. Родители положили его в лодку, сделанную из тростника, и отправили в свободное плавание по морю. Второй ребенок, родившийся от этой пары, тоже не был вполне здоровым, больше напоминал остров, состоящий из пены.

Опечаленные рождением нежизнеспособных детей, родители решили обратиться к небесным богам и выяснить, почему всякий раз роды заканчивались серьезными осложнениями. Им разъяснили, что во время совершения брачного обряда они допустили ошибку, заключавшуюся в том, что первые слова произносила женщина, тогда как брачный диалог должен начинать мужчина, а именно Идзанаги. Пришлось вновь провести брачный обряд. На этот раз, обойдя столб, первые магические слова произнес Идзанаги, и к удовлетворению божественной пары на свет появился ребенок в виде острова, а затем родилось еще несколько островов. Всего их народилось восемь. Они и составили основу Японского архипелага.

Вслед за рождением целой страны от божественной пары стали появляться и другие божества. Это были духи ветра, земли, моря, гор, равнин, тумана и другие. В общей сложности от божественной пары Идзанаги и Идзанами произошли 14 островов и 35 местных божеств-духов. Последним родился бог огня, появление которого на свет стоило жизни Идзанами, оказавшейся после смерти в царстве мертвых. Опечаленный столь трагическим исходом родов, Идзанаги сам отправился в царство мертвых, чтобы своими молитвами вернуть Идзанами к жизни. Он опустился в преисподню, освещая себе путь лучиной, сделанной из зубцов гребня. Там, в мрачном подземелье, перед ним предстала безрадостная картина: среди всякого мусора и гнилья восседали восемь божеств-громовержцев.

Не найдя Идзанами, Идзанаги покинул царство мертвых и возвратился ни с чем в свои владения на юго-западе страны, где совершил обряд омовения водами из чистого горного ручья. Из капель воды, которой он омыл свое тело, появились божества: из воды, омывшей левый глаз, появилась солнечная богиня Аматэрасу Омиками, из воды, омывавшей правый глаз, - бог луны, а третий бог - ветра и морских просторов - появился из воды, которой он омывал нос. Идзанаги поделил между тремя своими детьми-божествами все принадлежавшие ему владения.

В системе древних японских мифов особо почитаемое место занимает богиня солнца Аматэрасу Омиками, считающаяся прямой прародительницей императорского рода и главной фигурой в пантеоне синтоистских божеств. В одном из мифов, посвященных богине солнца, подробно описывается ссора, возникшая между нею и ее братом Сусаноо, закончившаяся уединением богини солнца Аматэрасу в гроте. К этому шагу ее принудил Сусаноо, творивший в небесных владениях, принадлежавших богини, греховные дела: он постоянно осквернял возделанные ею поля, издевался над небесными ткачихами, с которыми богиня занималась ткацким делом.

После того, как огорченная и разгневанная богиня, не пожелавшая больше терпеть проделки своего нечестивого брата, скрылась в гроте, вся Вселенная погрузилась во мрак. Всерьез обеспокоенные случившимся и опасаясь новых неприятностей, высшие боги-ками решили общими усилиями вызволить богиню из грота и тем самым вернуть миру свет и восстановить на земле порядок. С этой целью к гроту доставили священное зеркало, а перед входом в него вывесили магические ожерелья из яшмы. Сюда же доставили певчих птиц, которые должны были каждое утро возвещать о наступлении зари. В довершение ко всему одна из богинь, распустив завязки на своей одежде, устроила перед входом в грот пляски на бочке, чем вызвала взрыв смеха у богов. Удивленная столь шумным весельем и стремясь узнать, что же происходит снаружи, богиня Аматэрасу выглянула из грота и тут же была схвачена за руку самым сильным из богов, который извлек ее наружу. С вызволением из фота "Великой богини, сияющей на небе", как величали богиню Аматэрасу, над миром вновь взошло солнце, а на земле снова воцарились мир и всеобщая гармония.

Этот миф символизирует победу добра над злом, света над тьмой. В японской мифологии это, пожалуй, наиболее распространенный и во многих отношениях знаменательный миф, поскольку в нем добро, олицетворяемое Аматэрасу, торжествует над злом, представленным образом Сусаноо. Этот миф часто воспринимается и как рассказ о солнечном затмении, как символ борьбы всего светлого, чистого и радостного с разрушительными силами природы. Образ богини Аматэрасу, как он представлен в различных мифах, наводит на мысль о возможном существовании в Древней Японии в каком-то виде матриархата.

После благополучного, к удовлетворению всех богов-ками завершения столь драматической истории, богиня солнца решает передать власть над Японией своему правнуку - Ниниги-но Микото. Прадедом Ниниги японская мифология считает одного из трех первых богов-ками - Такамимусиби. Ниниги были вручены символы императорской власти - зеркало, способное передавать образ богини Аматэрасу Омиками, меч и выполненное из яшмы, изумруда и других драгоценных камней сокровище изогнутой формы. Ниниги покинул Равнину высокого неба (Такаманохара), где обитали небесные боги, и в сопровождении небольшого отряда совершил схождение на землю, но не в районе Идзумо, где продолжал орудовать Сусаноо, а на вершину горы, расположенной на юге острова Кюсю. Оказавшись на земле, Нинигино Микото, не теряя времени, отправился в поход с целью покорения Японских островов и умиротворения их жителей. Вскоре он женился на девушке по имени Конохана-но Сакуяхимэ (что в переводе означает "Распустившийся цветок"). Правнук Ниниги, согласно японской мифологии, стал первым японским императором Дзимму Тэнно, от которого ведет свое начало японский императорский род, существующий и поныне. С этого момента земля Ямато, о которой до этого в древних мифах ничего не говорилось, стала частью страны, где разворачивались главные события древней японской истории.

Мифы, как они изложены в "Кодзики" и "Нихон сёки", несут на себе заметный отпечаток недосказанности, некоторой двусмысленности, а иногда и явных несовпадений при описании одних и тех же событий, фактов и отдельных эпизодов. На эти моменты обращали внимание как японские, так и зарубежные исследователи, считавшие, что не только мифические сюжеты в их символическом воспроизведении не дают достаточно полного и верного отображения исторической действительности, но и описание вполне реальных событий и личностей в данных хрониках часто вступает в противоречие с более или менее достоверными сведениями. Повествование в них прерывается, а герои так же неожиданно исчезают, как и возникают, заставляя читателя самого решать, как в дальнейшем сложилась судьба этих героев. Тем более, что повествовательная нить часто обрывается в самом неожиданном месте, не доводя рассказ до его логического завершения, что нарушает естественную связь между различными сюжетами, единую линию развития описываемых событий и явлений, их смысл и значение.

Японские и зарубежные исследователи не раз обращали внимание на то, что издание "Кодзики" и "Нихонги" не могло удовлетворить тех, кто отказывал Японии в самобытности и самодостаточности, рассматривая ее лишь как часть или как простой срез китайской цивилизации. Между тем японская цивилизация, при всей важности китайско-корейского влияния и заимствований, которым Япония действительно обязана своим формированием и развитием, имеет присущие ей одной особенности, признаки и черты, существенно отличающие ее от китайской, корейской и других континентальных цивилизаций. То, что указанные хроники составлены на классическом ки-

тайском языке, нисколько не умаляет национальной "чистоты" этого литературного памятника и того факта, что Древняя Япония развивалась по своему историко-цивилизационному пути.

Среди спорных вопросов, на которые до сих пор нет вполне убедительных ответов, выделяется вопрос о том, почему "Нихон сёки" была издана всего через восемь лет после "Кодзики", хотя мало чем отличалась от своего прототипа. На этот счет существует несколько предположений. Главное из них заключается в том, что первая хроника в основном предназначалась для использования внутри страны, то есть она была обращена к тем слоям древнеяпонского общества, которым необходимо было решать сложные внутренние проблемы, связанные прежде всего с движением за объединение страны и укреплением внутренней сплоченности государства. Вряд ли возможно принять версию, согласно которой изложенная в "Кодзики" идея "правильного" исторического развития страны, не вполне удовлетворила императорскую власть, требовавшую, очевидно, определенной корректировки, вызванной серьезным обострением внутриполитической ситуации.

Что касается второй хроники, то причины ее поспешного издания следует искать вовсе не в выявленных недостатках первой, а в том, что Япония стала уделять все большее внимание своей внешней политике, что было вызвано необходимостью налаживания более широких внешних контактов и связей. Эта линия четко прослеживается в "Нихон сёки", определяя тем самым ее внешнеполитическую направленность. Высоким темпам написания этой хроники способствовали два основных фактора: во-первых, составителями "Нихонги" были те же авторы, правда, на этот раз число составителей увеличилось, во-вторых, эта работа проводилась в то время, когда страной правил император Тэмму (622 - 686), который с большим интересом наблюдал за процессом работы как над первым, так и над вторым памятником истории и культуры.

Немало неточностей, в том числе хронологических, обнаруживают исследователи и в изложении реальных фактов и событий древней истории этой страны. Отсутствие определенного единообразия, в частности, в освещении годов жизни и правления японских императоров, а также расхождения между сведениями, содержащимися в "Кодзики", и датами, которые воспроизводятся в "Нихон сёки", достигающие порой десятков лет, воспринимаются как доказательство их едва ли не полной мифичности

Объективные сложности, в том числе и языкового характера, не раз приводили к тому, что даже наука, по мнению Лосева, "не понимая существа мифа и сводя его на жалкие выдумки младенчествующего сознания", находила в античности "только такие теории, которые хотя бы отдаленно могли быть связаны с либерально-гуманистической клеветой на мифологию"⁵. С еще большими трудностями в понимании содержания и смысла древних мифов, а тем более их символической составляющей, сталкиваются обыкновенные читатели, не искушенные в мифологических тонкостях и зачастую знакомящиеся с мифами по переводам, далеко не всегда достаточно высокого качества, особенно в художественном отношении. Как отмечал академик В. М. Алексеев, трудности перевода проистекают от многих причин, из которых едва ли не главной, по его мнению, "является невозможность привести в полное соответствие стиль перевода стилю оригинала и, в частности, согласовать размер и ритм, хотя бы в общем принципе"⁶.

Не надо думать, что составители древних японских хроник были настолько малообразованными и малокультурными людьми, что не могли отличить мифологию от реальной жизни. Дело обстояло значительно сложнее. Выполняя задание императорского дома и его окружения, а, возможно, и

самого императора, составители этих сложных текстов прекрасно понимали, что общение и диалог с жителями Древней Японии - а без этого нельзя было всерьез думать об укреплении режима императорского правления и придании ему определенных черт народности - можно было вести, используя любовь народа к мифам. Отсюда их постоянное обращение к легендам и преданиям, которые, несомненно, были ближе широким слоям населения. К тому же это давало возможность правящей верхушке древнеяпонского общества использовать мифологию в своих собственных интересах. При этом не обошлось и без особого истолкования отдельных событий и явлений. Как отмечается в энциклопедии "Мифы народов мира", специалисты по античной мифологии, в их чисел и Лосев, в отличие от некоторых этнографов, считают, что "миф есть непосредственное вещественное совпадение общей идеи и чувственного образа, они настаивают на неразделенности в мифе идеального и вещественного, вследствие чего и является в мифе специфичная для него стихия чудесного"⁷.

Между тем отношение к этим классическим книгам на протяжении многих веков было едва ли не таким же, как к каноническим текстам или к священному писанию, которые не должны подвергаться критическому анализу, от кого бы он ни исходил. Их содержание принималось исключительно на веру. Однако время шло, и властям становилось все труднее ограждать эти древние реликвии от объективной научной критики.

Первым из японских ученых, кто после серьезного и глубокого изучения древнейших письменных памятников "Кодзики" и "Нихон сёки" высказал ряд осторожных и весьма сдержанных замечаний относительно достоверности этих мифов и легенд, был Араи Хакусэки (1657 - 1725), которого за его блестящий ум и энциклопедические знания нередко сравнивали с Вольтером.

Араи Хакусэки относился к тому кругу ученых, интересы которых лежали во многих областях научных знаний, таких, как экономика, философия, религия, филология, география, антропология, ботаника, военное искусство и др. Но больше всего его привлекали две дисциплины: история и поэзия. Он и сам сочинял стихи. Широкие контакты с Западом подтолкнули его к освоению таких наук, как физика, астрономия и медицина. Он критиковал, главным образом, те разделы японских хроник, где рассказывается о божественном статусе японских императоров. В частности, он поставил под сомнение утверждение, будто японское государство ведет свою историю с 660 года до н. э. Власть в Древней Японии целиком принадлежала императору Дзимму Тэнно, которого Араи Хакусэки считал фигурой вымышленной от начала и до конца. Эти свои мысли он, верный учению конфуцианства, изложил в четырехтомном труде, названном "Постижение древней истории" ("Косицу"), который был опубликован в 1716 году.

По мнению Хакусэки, чтобы познать древние японские памятники "Кодзики" и "Нихон сёки" и прежде всего содержащийся в них раздел, посвященный "эре богов", необходимо провести тщательный лингвистический анализ мифов и на его основе попытаться раскрыть их содержание с помощью логических умозаключений. При этом ученый исходил из того, что тексты мифов по своему содержанию гораздо шире и глубже, чем их истолкования. И хотя какую-то часть мифов он рассматривал как описание реальных исторических фактов и явлений, в целом же, опережая свое время, он действовал в верном направлении: подчеркивал значение и место этих памятников в познании древней истории Японии. По существу, это была первая серьезная попытка научного анализа древних японских мифов, основанная на скрупулезном лингвистическом подходе к тексту, глубоком проникновении в их сущность, а также на выявлении логической цепочки, выстраивающей мифологическое повество-

вание во внутренне целостную и стройную линию, позволяющую четко отделить мифы от реальности, а небесных богов от живых людей.

Именно эта сторона научного исследования древних японских мифов, проведенного Араи Хакусэки, вызывала у японских историков последующих поколений искреннее восхищение его аналитическим умом, упорством и терпением. Высоко оценивая вклад ученого в изучение древнеяпонской мифологии, многие японские и зарубежные исследователи считали проделанный Хакусэки труд научным подвигом, а его самого - первооткрывателем, которому удалось не только раскрыть загадочный смысл многих мифов и показать их реальную роль и значение в японской истории и культуре, но и критически подойти к анализу ряда спорных моментов, содержащихся в "Кодзики" и "Нихон сёки, не соответствующих исторической действительности, заложив тем самым фундамент для последующих научных исследований сложных проблем древнеяпонской цивилизации.

Следует при этом иметь в виду и то обстоятельство, что критическое отношение ученого к древним мифам объяснялось прежде всего тем, что они возвеличивали императоров и абсолютизировали императорскую форму правления, а автор занимал достаточно высокое социально-политическое положение, входя в узкий круг особо приближенных к сёгунам дома Токугава, стремившихся всячески ограничить власть и влияние императоров, резко принизить их политическую роль в жизни страны.

Однако необходимо признать, что критические замечания Хакусэки в отношении "Кодзики" и "Нихон сёки", основанные на тщательном текстологическом исследовании данных литературных памятников, были сделаны в очень мягкой и осторожной форме, указывая на то, что не все описываемые в них события и факты можно воспринимать как реально существовавшие. Его выводы не слишком повлияли на общий настрой японского общества того времени и на отношение японцев к указанным памятникам. Более того, критика лишь повышала общественный интерес к хроникам, порождая создание различных научных школ и направлений, призывавших к еще более широкому распространению знаний об истории Древней Японии, к изучению классических образцов японской культуры, к которым относятся эти творения японского народа.

Особенно преуспела в этом так называемая школа национальных наук (кокугаку), одним из основателей и блестящим представителем которой был Мотоори Норинага (1730 - 1801). В качестве главной задачи эта школа провозглашала необходимость глубокого изучения японской древности и повышения на этой основе у японцев чувства национальной гордости за то, что они представляют великую древнюю цивилизацию, а богом избранная страна Япония с ее богатой древней историей и культурой имеет все основания претендовать на особое место в этом мире.

Такая, по сути своей националистическая позиция, преследовала две цели. Во-первых, значительно ограничить, а по возможности и вовсе свести на нет увлечение китайской классической философией и культурой, которое приобретало в феодальной Японии все больший размах и влияние. Во-вторых, повернуть японскую общественную мысль в сторону изучения собственно-японских форм бытия, уклада жизни, религиозных и иных верований, системы государственной власти, национальных традиций, нравов и обычаев, освободив и очистив их от непомерно сильных внешних наслоений и заимствований.

Основное препятствие на пути к осознанию Японией самой себя и познанию своего идеального классического прошлого Норинага видел в буддизме и конфуцианстве. Он призывал своих многочисленных учеников и сторонников сконцентрировать свою интеллектуальную мощь на борьбе про-

тив навязывания Японии неприемлемых для нее и в чем-то даже чуждых ей конфуцианских и буддийских верований и воззрений.

Норинага остро критиковал конфуцианских и буддийских ученых за то, что они, по его словам, сознательно вводили людей в заблуждение своими чрезмерно оптимистическими, а потому и неоправданными оценками человеческого интеллекта. Он, в частности, обвинял японских государственных и политических деятелей в том, что они мыслили по-конфуциански и, по его мнению, слишком раболепствовали перед Китаем, недооценивая, а порой и полностью игнорируя свой отечественный исторический и культурный опыт. Вместе с тем, образцом идеального государства и общества Норинага считал японскую древность, те времена, когда в Японии существовала безупречная, по его убеждению, система государственного управления в лице института неограниченной монархии, потомков синтоистских богов. Религию Синто он считал не только источником возникновения древнеяпонской цивилизации, но и ее душой и опорой.

Делом всей своей жизни Норинага считал изучение древней японской мифологии, в основу которого он клал текстологический анализ японских хроник. Уяснение самой сути вошедших в их состав многочисленных мифов и преданий, подробное их толкование заняло у него целых 35 лет. В течение всего этого времени он опубликовал 44 тома различных работ, выходивших под общим и достаточно скромным названием "Комментарии к "Кодзики" (Кодзики дэн)". Это, пожалуй, самый обстоятельный среди публиковавшихся до него трудов по данной тематике. Норинага приступил к работе, когда ему было 34 года, а завершил ее за 3 года до своей кончины, когда ему уже исполнилось 68 лет.

По собственному признанию Норинага, своим исследованием он намеревался охватить все, что имеет хоть малейшее отношение к японской древности. При этом он неоднократно подчеркивал научно-исследовательский характер своего исследовательского труда, основанного лишь на тщательно проверенных фактах, и не позволял себе включать в работу материал, достоверность которого нельзя было бы доказать со всей определенностью. Однако объективности ради следует отметить, что методология научного познания, которой он следовал, далеко не всегда распространялась на его собственные убеждения и позиции. По широкому охвату событий и процессов, происходивших в Древней Японии, а также по глубине их изучения и научному подходу данный труд по праву можно считать энциклопедией древне-японской цивилизации. В то же время автор с гораздо большим доверием, чем Хакусэки и многие современники, относился к древним японским мифам, легендам и преданиям, верил в достоверность многих из них.

Взгляды и идеи Мотоори Норинага, как и вся его исследовательская деятельность, имели свою политическую подоплеку, заключавшуюся в стремлении защитить национальную религию Синто от нападок, которым она подвергалась со стороны пришлых религий, пользовавшихся активной поддержкой властей. Вместе с тем он хотел возродить в полном объеме систему императорского правления, порушенную военно-феодальными кланами, навязавшими стране деспотическую диктатуру в форме сёгуната, что, по мнению Норинага, оказало негативное влияние на духовное развитие японской нации и страны в целом. Революция 1868 г., ликвидировавшая власть последнего сёгуна из дома Токугава и провозгласившая реставрацию императорского правления, в определенном смысле явилась торжеством монархических идей, которые разделял и отстаивал Мотоори Норинага.

После возрождения императорской власти любая, даже самая, казалось бы, безобидная критика древних мифов, в особенности тех из них, в которых

говорилось о божественном происхождении японских императоров, воспринималась властью чуть ли не как посягательство на авторитет императорского двора, а в отношении смельчаков применялись крайне строгие меры.

В числе одного из таких смельчаков оказался профессор университета Васэда Цуда Сокити (1873 - 1961), опубликовавший в 1919 г. книгу под названием "Новое исследование "Кодзики" и "Нихон сёки""⁸. Ее появление вызвало настоящий переполох не только в стане высоких правительственных кругов, но и в научной среде. Многолетний подвижнический труд этого ученого заставил по-новому подойти к оценке письменных памятников Японии, объективно определить их роль в системе научных и духовных ценностей японского народа. Цуда в своих исследованиях пытался выяснить причины, вызвавшие появление памятников Древней Японии - "Кодзики" и "Нихон сёки", определить, насколько достоверен содержащийся в них исторический материал, каково их социальное и культурное предназначение.

Глубокий и всесторонний анализ текстов памятников, их сопоставление и сравнение, в том числе с более ранними хрониками, позволили автору сделать ряд принципиальных научных выводов, которые заставили по-новому оценить историко-культурное значение этих трудов. По утверждению самого ученого, проведенный им текстологический анализ показал, что значительную часть как "Кодзики", так и "Нихон сёки" составляют тексты, заимствованные составителями этих памятников из более ранних рукописей, в частности, таких, как "Тэйки" и "Кудзи". Неоднородность текстов классических памятников и содержащиеся в них разночтения, касающиеся в особенности годов жизни и правления императоров, были вызваны, по мнению Цуда, не просто ошибкой составителей этих хроник или тем, что они доверились малоубедительным устным рассказам, а явились прямым результатом заимствований из более древних письменных памятников⁹.

Именно этим в значительной мере объяснял Цуда наличие в текстах "Кодзики" и "Нихон сёки" многочисленных несовпадений и противоречий. Таких несовпадений оказалось особенно много там, где предпринимались попытки выстроить четкую генеалогическую линию японских императоров, определить продолжительность их жизни и время царствования. Одни и те же рассказы нередко существенно разнились в зависимости от характера того или иного литературного источника. Наряду с прямыми текстуальными совпадениями составители "Кодзики" и "Нихон сёки" взяли из "Тэйки" и "Кудзи", по мнению Цуда, многие мысли, в том числе, очевидно, и саму идею о божественном происхождении японских императоров, которых изображали как прямых наследников небесных богов на земле. В сущности, эта мысль на протяжении всего повествования выступает как ключевая позиция, заложенная в основу понимания и толкования японской истории и культуры.

Очевидная двусмысленность и противоречивость некоторых мифов, представленных в "Кодзики" и "Нихон сёки", их явная недосказанность обусловлены, по мнению Цуда, прежде всего тем, что их создавали не как исторические сочинения в строгом смысле этого слова, а как своего рода политический трактат с четко выраженной целью изобразить существовавшую в Древней Японии систему императорской власти как самую лучшую и самую справедливую в мире, отвечающую коренным интересам японской нации. Политический смысл всей древней японской мифологии, по мысли Цуда Сокити, в конечном счете сводился к трем основным направлениям: во-первых, к происхождению и характеру императорской власти; во-вторых, к образованию единого централизованного японского государства; и, в-третьих, к условиям формирования японской нации. Причем все эти три элемента

как бы соединены между собой и восходят к единому божественному началу, что должно было придать им особую значимость и ни с чем не сравнимую исключительность, выделяя тем самым Японию среди всех остальных стран мира и ставя ее в особое положение.

Цуда Сокити научно доказал, что даже в тех случаях, когда составители древних хроник повествуют об отдельных исторических событиях и эпизодах с участием реальных людей, нельзя эти рассказы полностью воспринимать как адекватное отображение всего хода исторического развития этой страны - настолько сильно переплетены в них мифы, легенды и реальная действительность¹⁰. Однако то обстоятельство, что автор рассматривал появление "Кодзики" и "Нихон сёки" в значительной мере как воплощение политической воли императорского двора, вынашивавшего планы создания этих памятников японской истории и культуры, вовсе не дает повода утверждать, что ученый не считал их важнейшими источниками при изучении древней японской истории, японской общественной мысли и японской литературы. Он неоднократно подчеркивал, что несмотря на наличие в древних памятниках многочисленных мифов, не имеющих прямого отношения к реальным событиям и носящим ярко выраженную политическую окраску, они представляют огромную историческую и культурную ценность, поскольку в них отражены традиции, нравы, сама система мировоззренческих взглядов и идей того времени, передан дух и ментальность японского народа. Все это давало ученому основание считать эти классические древние книги ценнейшей энциклопедией культурной и исторической жизни Древней Японии.

Поистине трудно переоценить научный вклад Цуда Сокити в изучение проблем древнеяпонской культуры и цивилизации. Обстоятельный текстологический анализ "Кодзики" и "Нихон сёки" позволил ему объективно оценить научную и духовно-нравственную ценность этих памятников, показать их исключительную историко-культурную значимость для понимания и толкования истории и культуры Древней Японии. Вместе с тем ему удалось приподнять искусственно создаваемую завесу над их содержанием, снять или по крайней мере приглушить их слишком подчеркнутую религиозно-мистическую таинственность и доказать научную несостоятельность некоторых из содержащихся в этих памятниках мифологических и исторических сюжетов, основанных на откровенной политической и идеологической ангажированности. Однако и после огромной исследовательской работы, проведенной ученым, многие вопросы, касающиеся роли и значения этих книг в процессе познания древней истории Японии, а также соотношения мифологии и истории, до сих пор активно обсуждаются в среде японских и зарубежных исследователей, выявляя все новые подходы и точки зрения, порождая порой весьма острое противопоставление различных взглядов.

Разумеется, время внесло существенные поправки в эти споры. В наши дни мало кто из серьезных исследователей стал бы, как это было еще относительно недавно, причислять "Кодзики" и "Нихон сёки" едва ли не к священным текстам, а любое "своеволие" в их толковании, а тем более отрицание исторической подлинности содержащихся в них мифов и легенд рассматривать как неуважение к собственной национальной истории или - того хуже - отвергать с порога, а тех, кто отваживался на такой шаг, обвинять в нелояльности к существующей власти и оскорблении императорских чувств, как это имело место в случае с Цуда Сокити, привлеченного за свои научные убеждения к судебной ответственности.

Изучение японской классики с целью определения ее места в системе исторических и культурных ценностей Японии продолжалось все последние десятилетия. Как в прошлом, так и в настоящем на пути научно-объективно-

го анализа возникала стена предубежденности и предвзятости, по большей части искусственно созданная теми, для кого появление этих памятников и многое из того, что напрямую было связано с ними, представляет собой неприкрытое отстаивание идеи сохранения и утверждения неограниченной власти японских императоров, за которыми по-прежнему признавалось бы основанное на их божественном происхождении право управлять Страной восходящего солнца и ее народом.

Такой подход всегда выглядел достаточно примитивным. Даже при самой высокой степени ангажированности составители этих книг вряд ли могли, без ущерба для самой этой идеи, закладываемой в их содержание, легко и свободно выстраивать любую линию исторического и культурного развития страны, придумывая для этого различные исторические эпизоды, если бы все это носило исключительно умозрительный характер и не находило отклика в умах и настроениях древних жителей Японии, не отражало бы характера и особенности их представлений о самих себе и об окружавшем их мире, если бы все это не опиралось на реальные факты и события из их прошлой и настоящей жизни. Такой взгляд на роль и место данных памятников в процессе формирования японской ментальности, в сущности, не позволял глубоко вникать в содержание тех или иных мифов с желанием познать их природу и подлинный смысл.

"Кодзики" стали одной из наиболее значимых книг в послевоенной Японии. Как отмечал один из исследователей этого памятника, "Кодзики" являются древнейшей классической народной книгой, которую читают многие японцы, хотя она и крайне трудна для понимания заложенного в ней смысла. Содержание этой книги составляют и мифы, и сказки, и исторические рассказы, и повествования о жизни императорского двора, и популярные песни и стихи, и многое другое. Жанр этого сочинения довольно сложен. К тому же помимо изображения древнего императорского рода в этой книге широко представлены политика, религия, история, народные традиции, литература и другие области знаний, что придает ей разноплановый характер и порождает немалые трудности для ее понимания.

Кроме того, данному сочинению присущ весьма своеобразный стиль повествования, во многом сходный с устными традициями. Некоторые японские исследователи, как, например, Огихара Асао, очень высоко оценивали этот памятник, утверждая, что несмотря на определенную хаотичность и недостаточную стройность повествования, в нем заложено множество ростков, из которых, подобно тому, как это было в начале создания Вселенной, в будущем взошли замечательные всходы¹¹.

Новые подходы к изучению древней японской классики, основанные на научно-объективном анализе характера и структуры "Кодзики" и других письменных памятников Древней Японии, имели целью четко разграничить мифы и подлинную историю, отделив одно от другого. Данному обстоятельству послевоенная японская историография придавала особое значение, поскольку от этого во многом зависело развитие и укрепление гуманистических и нравственных принципов в исторической науке, формирование исторического самосознания, освобожденного от откровенно мифических, а нередко и мистических взглядов. По мнению Исида Итиро, автора исследования "Мифы и история", самое большое влияние, которое вторая мировая война оказала на японское общество и прежде всего на историческое сознание японцев, а также возрождение исторической памяти японского народа, проявилось в разделении мифов и истории. Если "Кодзики", по утверждению автора, построены в основном на мифах и являются своего рода прародителями японских исторических книг, то легко себе представить уровень и характер исто-

рического мышления японцев, чьей судьбой стал неразрывный союз мифа и истории¹².

Вполне естественно предположить, что по мере все более углубленного изучения проблемы соотношения мифологии и исторической науки мифы не будут исключены из исторической канвы развития древнего японского общества, они станут неразрывной составной частью реального историко-культурного процесса. Очень важно при этом, чтобы достаточно четко обозначившаяся в современной японской историографии тенденция, связанная с движением исторической мысли от мифов к подлинной истории, не позволила вместе с водой выплеснуть из ванночки и ребенка.

Сравнительно-исторический метод, позволяющий полнее и глубже проанализировать широкий комплекс разнообразных источников, в том числе и мифологический материал, дает возможность преодолевать известную предвзятость при исследовании древних цивилизаций и более объективно оценивать литературные и культурные памятники Японии VIII в., их роль и значение в процессе выявления характерных признаков и особенностей древне-японской цивилизации. Вместе с тем возникает очень важная и достаточно сложная проблема, касающаяся определения критериев, на основании которых можно было бы более или менее четко и вразумительно различать факты и вымысел, подлинный ход развития событий и его мифологическое изображение и толкование.

Решение этой проблемы заставляет исследователей глубже погрузиться в тайны и таинства мифов, выявить глубинные причины и природу их возникновения, их главный смысл и характер. Дело вовсе не в том, чтобы затруднить процесс выявления главного, что определяет содержание и значение древней мифологии для науки, подлинные причины возникновения мифов и их предназначение в ходе становления и развития древнеяпонской цивилизации. Чтобы этого не случилось, необходимо, как писал Лосев, относиться к мифам "вполне серьезно"¹³.

Вскоре после окончания второй мировой войны в Японии стали одно за другим в достаточно большом количестве появляться исследования, посвященные классическим памятникам древности - "Кодзики" и "Нихон сёки", что было вызвано не только и не столько желанием развенчать содержащиеся в них исторические и культурные несуразности, в том числе и чрезмерно преувеличенный культ японских императоров, сколько стремлением как можно глубже вникнуть в содержание древних хроник, снять с них прежний ореол загадочной таинственности и на основе новых научных подходов решать сложные проблемы древнего японского общества и государства. Наряду с отдельными монографиями в те годы были изданы целые серии работ, в которых подробно анализировались различные аспекты древних памятников: историко-археологические, литературно-художественные, лингвистические, этнографические и другие.¹⁴ В те же годы двумя изданиями вышел капитальный труд Цугита Уроу "Новый курс лекций о "Кодзики"", впервые опубликованный в 1925 году¹⁵.

Однако проблема заключается в том, что многое из того, что составляет содержание мифов, их состав и структура остаются непонятыми и неприемлемыми для современного читателя и даже профессионального исследователя в силу психологических различий между древними и современными японцами, которые по-разному воспринимают события далекого прошлого и настоящего.

При этом не стоит особенно обольщаться успехами исторической науки, которая пока, к сожалению, не достигла того уровня, который позволил бы ей глубже вникнуть в тайны древней мифологии, смелее раскрывать скры-

вающиеся за ее загадочной таинственностью истинный смысл и значение отдельных понятий, символов, терминов и даже особенностей склада ума и мышления древних людей. Нет сомнения в том, что по мере развития и накопления исторических знаний, совершенствования методов и приемов научного исследования многое из того, что сегодня воспринимается как нечто мифическое, не поддающееся пониманию, окажется реальной исторической жизнью древнего человечества в ее подлинном смысле. Для подобного умозаключения есть определенные основания. Достаточно сослаться на признание реальными все большего числа фактов, явлений и событий, в том числе библейских сюжетов, существование которых длительное время оспаривалось, а сами эти факты и события относились исключительно к области мифологических и мифических объяснений.

Однако было бы преждевременным утверждать, будто современная историческая наука уже научилась вполне четко отслеживать наслоения мифов и верований, безошибочно отделяя их от исторической действительности. Иначе чем можно объяснить столь широкий разброс мнений по вопросу относительно природы, сущности и происхождения мифов. В какой-то мере это обусловлено, очевидно, отходом от принципа историзма в понимании и трактовке мифов, их значения как закономерного исторического явления древнейшего периода в истории человечества. Происхождение мифов, их состав и содержание часто напрямую связывают с религией и верой. По-видимому, не случайно слово "миф", состоящее из двух иероглифов - "син" (бог, божество) и "ва" (рассказ), в буквальном переводе с японского языка означает "божественное предание". Смысл этого термина вызывал у древних японцев необычайно сильную веру в правдивость повествований, которые, как им внушалось, исходили от самих небесных богов. Разумеется, связь между мифами и религиями, в том числе и особенно местными, несомненна, как несомненно и то, что мифология является существенной частью религиозных верований.

Однако из этого вовсе не следует, что основу мифов во всех случаях составляет религия и что именно ей они обязаны своим происхождением. Значение мифологии для исторического познания состоит прежде всего в том, что мифы как первоначальная форма общественного сознания древних людей, с присущими только им чертами, современному человеку кажутся незрелыми и наивными, выражающими духовное и культурное состояние древнего японского общества. В то же время они отражали и определенную систему ценностей, нормы поведения, а также степень восприятия древними японцами окружающего их мира и самих себя. В этом, пожалуй, прежде всего и заключаются культурно-историческая ценность мифов и значение мифотворчества как неразделимой части системы исторических и культурологических знаний.

Несмотря на тесную связь между древней мифологией и религией, в отличие от последней мифология вобрала в себя не только и даже не столько религиозные элементы, сколько зачатки донаучных представлений о мироздании, человеке и окружающей его среде. Кроме того, в мифах нашло отражение своеобразие мышления древних людей и специфические формы различных искусств, в том числе и особенности языка (как правило, мифам присущи метафоричность и необычайно яркая образность). Древняя мифология - такая же объективная необходимость в духовном и культурном развитии человечества, как и смена форм общественного развития.

Существуют мифы и мифы. Лейтмотивом многих, если не большинства, исследований, посвященных древней японской мифологии, служит представление о том, что появление мифов в Японии было продиктовано чуть ли не

исключительно желанием навязать обществу мысль о том, что только при монархической власти возможно установить на японской земле социальную справедливость, порядок и настоящую гармонию жизни. Трудно освободиться от мысли, что такое понимание проблемы мифов, их места и роли в жизни древнего японского общества навеяно искусственной политизацией и идеологизацией мифологии, стремлением придать мифам преувеличенный социально-политический оттенок, в том числе тем, смысл и содержание которых лежат на поверхности. Дело обстоит одновременно и проще, и сложнее. Если бы не существовало мифов, легенд и преданий, которыми так насыщена была духовная и культурная жизнь древних японцев, то древнеяпонская цивилизация была бы лишена своей чарующей красоты и притягательности, которые делают ее не только самобытной и уникальной, но и самодостаточной.

На происхождение мифов немалое влияние оказывают и внешние факторы: отдельные мифологические сюжеты, частично, а иногда и полностью, могли быть заимствованы у других народов. Что касается японской мифологии, то в ней достаточно четко прослеживаются сюжетные линии, характерные для древних мифов Китая и Кореи, некоторых стран Юго-Восточной Азии. Однако внешние заимствования только тогда обретают местные национальные черты, когда становятся неотъемлемой составной частью собственной национальной культуры, а заимствованные мифы воспринимаются как свои собственные. Для этого они должны были в полной мере отвечать условиям и нормам жизни данного народа, его духовным и морально-нравственным потребностям. Именно поэтому заимствованные мифы воспринимались не как что-то чужеродное, а как свое национальное, никоим образом не принижавшее самобытность "своих мифов" и собственной мифологии. Это важно иметь в виду, поскольку достаточно часто при оценке древних японских мифов подчеркивают их как бы неоригинальный, эпигонский характер.

Мифы и история не противостоят, а лишь взаимо дополняют и обогащают друг друга. Более того, само разграничение мифа и истории носит достаточно условный характер, ибо по мере развития исторических знаний и исторического мышления одни мифы превращаются в исторические факты, а содержание других становится более понятным и не столь таинственным. Поэтому формула "От мифов к подлинной истории", которую часто используют современные исследователи японской древности, с одной стороны, фиксирует наличие различий между ними, а с другой, - подчеркивает важную роль мифов в процессе исторического познания.

Тем не менее проблема взаимоотношения мифов и истории существует. Часто этот вопрос трактуется несколько произвольно и упрощенно, а сами мифы рассматриваются, как своеобразные завалы, затрудняющие продвижение по пути к исторической правде. Однако при таком подходе указанная формула теряет всякий смысл и превращается в пустую, мало что значащую фразу. Между тем стоит только поставить перед собой простой и естественный вопрос: могли ли древние люди, в их числе и древние японцы, обходиться без мифов, легенд, сказок, исторических преданий, как тут же сам собой напрашивается ответ: нет, не могли, поскольку мифы являлись необходимой частью их бытия. Отсюда следует, что возникновение мифов и мифологии - такое же закономерное явление, как и сам исторический процесс. В этом утверждении заключены две простые, но очень важные истины: не может быть истории без мифов, как и мифов без истории. И еще: древние мифы не только не препятствовали познанию и воссозданию картины подлинной истории Древней Японии, но в определенном смысле даже содействовали этому. Они не позволяют воспринимать ее слишком односторонне и прямолинейно, ибо предмет истории всегда значительно сложнее, проти-

воречивее, красочнее, чем это часто представляется. Поэтому проникновение в глубь этого предмета так же сложно, как и понимание природы мифов, их истинного смысла и значения.

Преувеличение чего-то одного и недооценка другого не способствуют поиску исторической истины, а лишь отдаляют от нее исследователя. И было бы уж совсем наивным полагать, будто бы составители "Кодзики" и "Нихон сёки" ради воплощения в реальный образ идеи о божественной святости японских императоров только тем и занимались, что подтасовывали и намеренно искажали исторические факты. При очевидной политической ангажированности составителей указанных памятников (что было бы странным отрицать) они, тем не менее, стремились не только изложить на бумаге сохранившиеся в народной памяти и передававшиеся из поколения в поколение устные рассказы о жизни и делах древних японцев, но и показать яркий колорит древнего японского общества, господствовавших в нем представлений, взглядов и убеждений, многие из которых до сих пор остаются непознанными и нераскрытыми ни современными учеными, ни тем более современными читателями.

Поэтому при всем желании составители древних хроник не могли, не нанеся серьезного ущерба своему авторитету и результатам порученного им дела, допустить, чтобы их литературное детище находилось в слишком большом отрыве от реальной политической и социальной обстановки, существовавшей в Древней Японии, и стали бы сознательно придумывать факты и события, не имевшие никакого отношения к реальной жизни. Именно этим можно объяснить позицию некоторых исследователей и переводчиков классических памятников японской древности, выражающих удивление, что даже в 60-х годах XX в. в Японии выходили книги, авторы которых были убеждены в том, что "Кодзики" - это никакой не миф и все изложенное в них необходимо принимать за чистую монету¹⁶. По данным японских исследователей, 99% образованных японцев не верят рассказам о богах. Вместе с тем один процент из числа опрошенных продолжают доверять мифам¹⁷. Между тем, даже в наиболее мифологизированных разделах древних японских хроник выдающиеся ученые (среди которых был и Араи Хакусэки) находили немало подлинного, касающегося некоторых сторон вполне земной жизни и вполне реальных исторических личностей.

Примечания

1. ЛОСЕВ А. Ф. Диалектика мифа. М. 2001, с. 454.

2. Там же, с. 481, 483.

3. MALCOM D. KENNEDY. A History of Japan. London. 1963, p. 1.

4. Б. Х. Чемберлен приводит в одной из своих работ такой пример: когда профессор одного из университеов Японии позволил себе усомниться в том, что первые японские императоры, упоминаемые в "Кодзики", были реальными людьми, а не вымышленными фигурами, он тут же был уволен с профессорской должности. См.: Chamberlain Basil Hall. Japanese Things. Being Notes on Various Subjects Connected with Japan. Tokyo. 1975, p. 230.

5. ЛОСЕВ А. Ф. Ук. соч., с. 467.

6. Цит. по: Беседы и суждения Конфуция. СПб. 1999, с. 1011.

7. Мифы народов мира. Энципклопедия. Т. 1. М. 1987, стр. 19.

8. ЦУДА СОКИТИ. "Кодзики" оёби "Нихон сёки" но син кэнкю (Новое исследование "Козики" и "Нихон сёки"). Токио. 1919.

9. Речь идет о самых древних японских письменных памятниках, которые сохранились лишь отдельными фрагментами и представлены, как полагал Цуда Сокити, в достаточно большом объеме в "Кодзики" и "Нихон сёки". Если "Тэйки" представляли собой, в сущности, историю императорского рода, его генеалогию, то "Кудзи" включали в себя главным образом рассказы о древних богах, полумифических личностях, а также народные песни и сти-

хи. Составители "Тэйки" и "Кудзи" скорее всего принадлежали к придворным кругам. Тем не менее отдельные списки очевидно попадали и в руки вождей тех или иных кланов, представители которых вносили в эти тексты поправки и изменения с целью возвеличивания собственного рода, как могли приукрашивали и прославляли историю своего клана. Именно поэтому существовало множество версий этих хроник. Кстати, на неоднородность текстов "Кодзики" и "Нихон сёки" обращал внимание и Араи Хакусэки, а также некоторые европейские исследователи, в частности, Чемберлен. См.: ЦУДА СОКИТИ. Ук. соч., с. 315.

10. Кодзики. Т. 2. СПб. 2000, с. 17.

11. ОГИХАРА АСАО. "Кодзики"-э но таби (Путешествие по "Кодзики"), Токио. 1979, с. 5.

12. ИСИДА ИТИРО. Синва то рэкиси (От мифов к истории). Т. 8. Токио. 1960, с. 5, 54.

13. ЛОСЕВ А. Ф. Ук. соч., с. 468.

14. "Кодзики" тайсэй (Структура "Кодзики"). Т. 4. Токио. 1956; Т. 2. Токио. 1957; Т. 1. Токио. 1956; Т. 3. Токио. 1962; Т. 5. Токио. 1962 и др.

15. ЦУГИТА УРОУ. "Кодзики" синко (Новый курс лекций о "Кодзики"). Токио. 1958.

16. На эту особенность древних мифов обращали внимание многие японские исследователи. Так, Иноуэ Мицусада, много сделавший в области изучении древнеяпонской мифологии, полагал, что, если подходить к мифам как к единой и целостной системе с ярко выраженной политической целью, то легко обнаружить, что в ее основе лежат религиозные факторы. См.: ИНОУЭ МИЦУСАДА. Синва кара рэкиси-э (От мифа к истории). Токио. 1973, с. 108 - 109.

17. Japanes Things. By B.H. Camberlain. Tokyo. 1975, p. 230.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. А. Искендеров:

Комментарии: