Славяноведение,N 2

М., 2002. 231 С.

Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М., 2002. 560 С.

Увидевшая свет в 2002 г. книга видного отечественного лингвиста-ирановеда Д. И. Эдельман, одного из авторов начавшего выходить "Этимологического словаря иранских языков" ([1]; другие работы исследовательницы см. [2. С. 222-223], представляет собой первый в отечественной историографии опыт систематизации сходных черт иранских и славянских (отчасти также балтийских) языков. В том же году вышел из печати второй из рассматриваемых здесь трудов. В нем анализируется взаимодействие на разных уровнях славянских языковых и этноязыковых систем с другими языковыми группами: тюркской, финно-угорской, балтийской, германской, иранской. Перу Д. И. Эдельман в ней принадлежит особый раздел (или статья) (по терминологии ответственного редактора издания Т. М. Николаевой; она также характеризует данную книгу как сборник или даже полуколлективную монографию [3. С. 7-10]) "К происхождению иранско-славянских диахронических параллелей". Многие положения своей монографии исследовательница в этом разделе повторяет, зачастую перерабатывая и дополняя (или сокращая) их в соответствии с тематикой статьи и сообразуясь с ее объемом. Поэтому обе публикации целесообразно рассматривать совокупно.

Собственно книга Д. И. Эдельман включает в себя "Введение", четыре раздела,

"Заключение", она снабжена списками сокращений и литературы.

Во "Введении" Д. И. Эдельман пишет, что "черты сходства между иранскими и славянскими языками давно интересуют не только языковедов - в качестве лингвистического феномена, - но и представителей других гуманитарных наук, поскольку сходные элементы могут быть результатом не только развития унаследованных общих элементов более древнего состояния, но и разновременных контактов этих языков и соответственно говорящих на этих языках народов, т.е. являться свидетельствами истории народов - носителей этих языков" [2. С. 3]. Именно в силу указанных обстоятельств рецензент, историк, давно занимающийся проблематикой славяно-иранского взаимодействия в древности, взял на себя ответственность откликнуться на сугубо лингвистические труды Д. И. Эдельман. При этом я в первую очередь обращусь к тем выводам работ исследовательницы, которые могут быть полезны, помимо языковедов, "представителям других гуманитарных наук". В силу же специфики моих научных интересов особое внимание будет уделено ирано-славянскому языковому взаимодействию в религиозно- сакральной сфере.

Во "Введении" дается краткая характеристика иранских и славянских языков, определяются область их распростране-

-->

стр. 104

ния, контакты, языковые союзы, возможности сравнения. В связи с последними Д. И. Эдельман особо подчеркивает, что сопоставление материала языков иранской и славянской ветвей или под-ветвей индоевропейских языков - задача не простая в силу следующего:

1. Языки иранской и славянской семей имеют разную степень "внутрисемейной" дивергенции: иранские разошлись намного раньше и глубже, чем славянские, и их намного больше. Это затрудняет сравнение иранских языков со славянскими по принципу "семья с семьей" или "праязык с праязыком". Но в случаях заимствования из иранских языков в неиранские (в частности славянские) то же обстоятельство облегчает нахождение конкретного языка- источника (см. [2. С. 16; 3. С. 63]).

2. "Языки иранской и славянской семей имеют разную степень доказанного внешнего родства с другими индоевропейскими языками, и при сравнении необходимо... учитывать данные их ближайше родственных языков и "промежуточных" праязыков тех генетических подгрупп, в которые они входят на том или ином этапе истории" ([3. С. 62]; см. также [2. С. 16]).

3. Иранские и славянские языки имеют разную абсолютную и относительную хронологию прослеживаемого древнейшего праязыкового уровня (подробнее см. [2. С. 16-17; 3. С. 62-63]).

4. Языки иранские и славянские изучены далеко не в одинаковой степени. Чрезвычайно важный материал многих "малых" иранских языков зафиксирован относительно фрагментарно и с разной степенью достоверности. Славянские же языки практически все нашли свое освещение в научной литературе, в словарях (в том числе этимологических) (см. [2. С. 17; 3. С. 63]).

5. Иранские и славянские языки очень резко различаются в плане сохранения в них древних элементов и подсистем в фонологии, в морфологии, а также в аспекте построения синтаксической схемы предложения, (см. [2. С. 17; 3. С. 64]).

"Несмотря на эти и другие различия ...принадлежность и иранских, и славянских языков к большой индоевропейской семье и переплетение судеб части тех и

других давно уже создали стимул для их сравнения" [2. С. 18] (см. также [3. С. 64]).

Во "Введении" ставятся и задачи исследования. Д. И. Эдельман пишет, что в силу ряда обстоятельств "целесообразно обратиться к истории ирано-славянских отношений прежде всего не в плане отдельных элементов, возможности или невозможности их заимствования и источников такого заимствования, а к истории этих языковых семей в целом, к их генетическим, типологическим и ареальным специфическим чертам, которые соответствуют нашим современным знаниям о них" [2. С. 19] (см. также [2. С. 199]). Таким образом, задачи монографии сформулированы Д. И. Эдельман предельно четко. Конечно, и они, и сделанные в результате проведенного исследования выводы представляют значительный интерес для представителей других гуманитарных наук. Вместе с тем приходится сожалеть, что автор отказалась от анализа "отдельных элементов, возможности или невозможности их заимствования и источников такого заимствования", анализа времени, обстоятельств, исторического контекста и т.д. иранско-славянских контактов, что особо важно для историков, археологов, мифологов (религиоведов), представителей иных отраслей гуманитарного знания, соприкасающихся с ирано-славянской тематикой. Впрочем, непосредственно в тексте книги некоторые суждения такого рода содержатся.

В разделе "Фонетика и фонология" наше особое внимание привлекло обращение Д. И. Эдельман к давней дискуссии относительно перехода праславянской *g y h (см. также [3. С. 76-77]). Конкретно речь сегодня должна идти о южновеликорусских говорах, украинском, белорусском, чешском, словацком, верхнелужицком языках, а для более позднего времени - также о словенском языке и чакавском говоре сербскохорватского [2. С. 50]. В середине 1960-х годов В. И. Абаев (в первую очередь см. [4. С. 41-52], работа переиздана в [5]) предположил, что подобный переход явился следствием тесных контактов носителей скифских и родственных им восточно-иранских диалектов со славяноязычным миром на юге Восточной Европы и иран-

-->

стр. 105

ского языкового влияния на него. Таким образом, речь, по сути, шла о более глубоком языковом взаимодействии, нежели просто заимствование отдельных иранских лексем в праславянский. По мнению В. И. Абаева, поскольку фонетика, как правило, не заимствуется у соседей, то следует говорить об участии в сложении южной части будущего восточного славянства восточноиранского скифо-сар-матского субстрата.

Однако языковеды-слависты (СБ. Берн-штейн, Р. Бошкович, А. Е. Супрун) рассматривали процесс перехода праславян-ской *g у h в ряде языков, диалектов и говоров как результат спонтанного внут-риславянского развития и датировали его сравнительно поздним временем (подробнее см. [2. С. 50-51]).

Сама Д. И. Эдельман оценила имеющиеся в специальной литературе точки зрения достаточно осторожно (что вообще характерно для научного стиля автора монографии), заняв до определенной степени промежуточную позицию в рассматриваемой дискуссии, впрочем, более склоняясь, как кажется, к гипотезе В. И. Абаева. Обращаясь к ней, Д. И. Эдельман отмечала, что в принципе влияние скифских и иных восточноиранских диалектов на часть праславянского языкового континуума в рассматриваемом фонетическом процессе "вполне вероятно, поскольку тенденция к сближению артикуляторных элементов с аналогичными в "престижном" языке региона - не редкость в разных языках и диалектах, и тенденция к реализации в ареалъно ограниченной части диалектов на фонетическом уровне щелевой артикуляции звонкого g в виде [у] или [h] вполне возможна. Вместе с тем различные исследования истории заднеязычных согласных в славянских языках показывают, что предположение о переходе в части языков *g у в результате прямого воздействия скифской стихии было бы упрощением (выделено нами. - М. В.). Процесс переустройства всей подсистемы заднеязычных согласных имел в этих языках значительно более сложный ход (и в собственно фонетическом, и в ареальном аспекте) и, по- видимому, большую протяженность во времени, чем это казалось еще несколько десяти-

106

летий назад" [2. С. 52]. Далее исследовательница пишет: "...вторичные процессы, преобразовавшие заднеязычные согласные, протекали в иранских и славянских языках параллельно и независимо. В этой области много типологически общего, но нет прямых свидетельств генетически общих процессов. Единственный момент, заставляющий задуматься о возможностях сближения, - переход *g у в иранских языках и *g *У h в небольшом ареале славянских (?, см. выше о распространенности данного явления в славянских языках, диалектах и говорах. - М. В.), который может быть соотнесен с ареалом контактирования этих языков (выделено нами. - М.5.)" [2. С. 53].

Вся рассматриваемая дискуссия, включая осторожное мнение Д. И. Эдельман, представляется существенно важной в силу следующего экстралингвистического обстоятельства. В. В. Седов, аргументируя ключевой в его теории генезиса юго-восточной части славянского культурно- лингвистического мира (анты греко- и латиноязычных письменных источников эпохи раннего средневековья) тезис о существовании ситуации славяно-иранского симбиоза на юге Восточной Европы в позднеримское и ранне-средневековое время (с чем я согласен), в качестве одного из важных доводов в его пользу опирался как раз на приведенные выше суждения В. И. Абаева (см., например, [6. С. 274; 7. С. 83; 8. С. 189]). Однако и рассматриваемые работы Д. И. Эдельман, как и труды языковедов-славистов, демонстрируют то, что построения В. И. Абаева, принимавшиеся В. В. Седовым, сегодня не могут являться достаточно надежным доказательным аргументом в пользу суждения о глубоком взаимодействии части иранцев и юго-восточной ветви славянства в указанном регионе, хотя, повторю, я также считаю ситуацию славяно- иранского симбиоза в определенный хронологический период исторической реальностью.

Общие выводы к данному разделу формулируются Д. И. Эдельман следующим образом: "Фонетические признаки, фонемный состав и внесегментные элементы этих праязыковых систем (иран-

-->

стр. 106

ской и славянской. - М. В.), процессы их формирования из единой индоевропейской системы и дальнейшей филиации этих семей на группы и подгруппы указывают, что особой генетической близости или сходств в фонетических процессах, каких-либо общих для обоих праязыков эксклюзивных материальных инноваций (по которым праиранский отличался бы, например, от праиндоарийского, но сближался с праславянским) не обнаруживается. А следовательно, нет свидетельств более тесного родства этих ветвей индоевропейской большой семьи, чем инновации, обычные для языков группы "сатэм". Иранская фонологическая система формировалась в целом в рамках арийской, славянская - обособленно. Вторичные процессы, даже сходные у иранских и славянских языков, протекали в виде общих типологических тенденций..." [2. С. 85-86]; (см. также [3. С. 78]).

Думаю, что существенно значимо для "представителей других гуманитарных наук", хотя и не носит принципиально нового характера, и следующее обобщающее суждение исследовательницы: ".. .Как показывает материал, и та, и другая праязыковые системы не были монолитны изначально, а представляли собой некие диалектные континуумы, и, следовательно, при рассмотрении путей их дальнейших контактов и взаимодействия приходится учитывать, что эти контакты могли быть скорее между отдельными ареальными зонами или диалектами и диалектными группами, чем между цельными праязыковыми системами, которые к тому же не совпадали в хронологическом отношении" [2. С. 86] (см. также [3. С. 78]).

Во втором разделе книги Д. И. Эдель-ман рассматриваются элементы морфологии. Проведенный автором анализ достаточно специфичен для адекватной его оценки неспециалистом. Обобщающее же заключение исследовательницы сводится к следующему: "...Морфологические системы иранских и славянских языков, начиная с праязыковых систем и кончая системами отдельных языков, не свидетельствуют о более близком родстве, чем общая принадлежность к индоевропейской группе "сатэм"" [2. С. 100].

Следующий раздел монографии посвящен морфологии и синтаксису. Согласно Д. И. Эдельман, "становление пра-иранской и праславянской морфолого-синтаксических систем было результатом самостоятельного и независимого развития из позднеиндоевропейского состояния (для праиранской - с явными признаками прохождения через промежуточные этапы индоиранского и общеарийского). Более поздние процессы, последовавшие за праязыковыми, выявляют много сходств, но все они носят типологический характер... При этом некоторые инновации, общность которых между славянскими и иранскими языками - чисто типологическая, представляют тем не менее немалый интерес с точки зрения не только сходства поверхностных структур, но и определенных общих глубинных, или понятийных, категорий" [2. С. 141].

В данном разделе, а также в следующем ("Лексика"), автор книги обсуждает неоднократно дискутировавшуюся в литературе проблему соотношения послелогов *rddi в иранских языках и radi в ряде языков славянских (например, к данному вопросу неоднократно обращался В. В. Мартынов - один из наиболее последовательных сторонников точки зрения об особо глубоком языковом иранском влиянии на праславянский, подробнее см. [9]). Значительный интерес занимающихся проблематикой славяно-иранских взаимодействий к обозначенному вопросу связан, в частности, с тем, что употребление послелога radi в славянских языках характерно для сакральной лексики.

"В истории иранских языков, - пишет Д. И. Эдельман, - большую роль сыграл послелог *rddi, использовавшийся в древних иранских диалектах для обозначения причинно-следственных отношений, предназначенности и, возможно, других. Засвидетельствован в древнеперсидском языке в виде *rddiy, употреблявшегося с именем в генитиве-дативе как маркер причинно- следственных отношений... Славянское radi в качестве послелога известно в южнославянских и восточнославянских (но не западнославянских) языках (неизвестен этот послелог и в балтийских, см. [2. С. 154]. - М. В.), ср. др.-рус. Бога ради, красоты ради, отъца ради и

-->

стр. 107

т.п. Особенно интересно его употребление в сочетаниях типа того ради, сего ради, совр. рус. Бога ради, него ради! и т.п., соответствующих древнеперсидским аналогичным сочетаниям. Благодаря близости звучания и послеложной функции славянское radi рассматривается в некоторых трудах как иранизм или как точное соответствие иранскому *radi. Однако ни то, ни другое объяснение по отдельности не является убедительным: идея прямого заимствования вызывает вопросы о времени и источнике заимствования, на которые пока нет ответа, а идея точного соответствия этих форм при спонтанном развитии вызывает вопросы историко- фонетического и исто-рико-морфологического характера ...существенно отметить сходство семантики и синтаксических функций этого элемента в иранских и славянских языках... для иранских наличие послелога - норма, к тому же рефлексы данного послелога широко распространены в разных иранских языках западной и восточной групп; для славянских наличие послелога - исключение, к тому же не получившее дальнейшего развития" [2. С. 135-136].

В разделе "Лексика" Д. И. Эдельман, кратко повторив основные приведенные выше положения и развивая тему, присоединилась к точке зрения О. Н. Трубаче-ва, который этимологизировал radi на южнославянской почве в качестве производного от *radb 'дело, работа', ср. серб-скохорв. рад 'труд', радити 'трудиться, работать', русск. радеть, нерадивый [2. С. 155].

Поскольку для древнеперсидского и иных иранских языков послеложные обороты системны, имеют определенные исторические причины и последующее развитие в более поздних языках, постольку их исконное происхождение находится вне сомнений. В славянских же языках послеложные конструкции редки, "поэтому здесь их исходное возникновение требует каких-то дополнительных объяснений. Трудность... состоит в объяснении сходства моделей в древнеперсидском... и старославянском... Остается либо признать совпадение сходных по семантике конструкций... либо все же искать для славянского оборота некий внешний прототип,

108

вошедший через старославянский в южную и восточную группы славянских языков (возможно, с распространением христианской - православной - литературы)" [2. С. 155-156]. Потенциально оригиналом для славянской модели могла бы быть конструкция древнеперсидского языка, однако в этом случае имеются непреодолимые трудности хронологического характера. "Не исключено, правда, сохранение в каком-либо из иранских языков западного ареала в доисламскую эпоху уже омертвевшей формулы с сохранением облика *raadi - в разговорной типа 'того ради' или сакральной типа 'Бога ради', хотя она и не зафиксирована" [2. С. 156].

На мой взгляд, последний из двух предложенных Д. И. Эдельман иранских истоков возникновения славянских сочетаний с послелогом ради наиболее вероятен. Это, обобщенно говоря, восточно-ираноязычная, скифо-сармато-аланская среда. В языковом отношении от нее до нас дошел весьма небольшой корпус материала. Но, принимая в расчет исторические и географические обстоятельства, только данная среда могла стать источником возникновения славянской конструкции. Тем более что в ряде современных восточноиранских языков зафиксированы продолжения праиранского послелога *raddi (см. [2. С. 154]). Впрочем, конечно, это - не более чем предположение, не подкрепленное имеющимися в распоряжении науки надежными лингвистическими данными. Сам же вопрос о данном "иранизме" в славянских языках, видимо, еще требует дополнительного изучения.

Дальнейшее изложение в разделе "Лексика" монографии Д. И. Эдельман естественным образом (Бога ради) перетекает в анализ проблемы соотношения праиранского *baga- и праславянского *bogb. Рассмотрение вопроса предваряется исследовательницей следующим замечанием: "Интересны случаи одинаковых сдвигов в семантике этимологически родственных корней и слов, которые могут быть интерпретированы как общие ирано-славянские инновации и генетического, и типологического характера, а иногда и как результат влияния одной этнокультурной среды на другую. К таким

-->

стр. 108

сдвигам, в частности, относятся явления "повышения" и "понижения" семантики некоторых слов в языках обеих семей, особенно характерные для религиозных терминов" [2. С. 157].

По мнению Д. И. Эдельман, указанная выше лексическая пара является одним из "наиболее существенных по своим последствиям примеров "повышения" семантики слова" [2. С. 157]. В иранских языках обозначение Бога закономерным образом развилось из последовательности семантических трансформаций: часть, доля (счастливая) доля, участь, судьба; богатство, благополучие повелитель, господин богатства, благополучия, счастья, счастливой судьбы господин, божество, (верховный) Бог. В лексической системе праи-ранского и древних иранских языков слово *baga- не изолировано в этимологическом плане, ср. др.-инд. lbhdgd 'благосостояние, имущество; счастье' и 2bhaga 'божество, название одного из божеств', что свидетельствует о "повышении" значения слова еще в индоиранский период (см. [2. С. 158- 159]).

Аналогичные процессы происходили в праславянском, в котором из первоначальной основы (сохранившейся до настоящего времени в ряде славянских языков в производных), связанной с семантикой богатства, получения доли, на-деленности и т.п., предположительно под иранским (скифским) влиянием термин оформляется как религиозный (праслав. *bogъ 'Бог').

Данное положение не ново в историографии (см., например, [10. С. 157-159], здесь же литература вопроса). Однако значимо, с моей точки зрения, следующее наблюдение Д. И. Эдельман, дополнительно и оригинально его подкрепляющее: ".. .в русском литературном языке и в тех русских диалектах, где нормально смычковое произнесение г, слово Бог произносится (во всяком случае, в речи представителей старшего поколения) со спиральным -у- [Боуа], -х [Боха] вместо -г, -к. Это также может рассматриваться как следствие иранского влияния именно на данный термин (ср. выше дискуссию о причинах перехода праславян. *g yh.-М. В.), в отличие от однокоренных слов

рус. богатый, богатеть, убогий и т.п., развивавшихся спонтанно, где спиранти-зация г не происходит. Все это может свидетельствовать о том, что данные производные славянские слова могут быть и исконными, восходящими, как и иранские, к индоевропейским лексемам, обозначавшим долю, надел, наделение и т.п., однако слово *bogb в праславянском или его диалектах скорее всего подверглось иранскому (скифскому?) влиянию в отношении как "повышения" семантики, так и особой - "сакральной" - артикуляции" [2. С. 159].

В качестве примера "понижения" семантики некоторых сакральных слов в языках обеих семей можно рассматривать анализируемое Д. И. Эдельман соотношение праиран. *daiua- и праслав. *divb. В первом случае подобное "понижение" несомненно. Праиранское *daiua- первоначально означало 'Бог, божество' и продолжало соответствующие арийскую и индоевропейскую формы. "Позже, при принятии древними ираноязычными племенами других религий (прежде всего зороастризма) (перед словами "древними ираноязычными племенами" уместно было бы поставить определение "некоторыми". - М. В.) слово подверглось семантической трансформации с положительного... на отрицательное и стало обозначать 'злое божество; злой дух; див; демон; дьявол'. При этом наиболее раннее значение слова 'Бог, божество' в течение какого-то времени сохранялось у данной основы в составе композитов и в застывших сочетаниях. .. В более поздние периоды практически во всех иранских языках это слово уже обозначало демона, дьявола, злого духа или отрицательный сказочный персонаж" [2. С. 163].

Осторожную позицию занимает Д. И. Эдельман в отношении праславян-ского divb. Как известно, пишет она, связь праслав. *divb с и.-е. *deiuo- 'Бог, небесный' принимается не всеми исследователями. Соответственно, не всеми разделяется точка зрения о связи праслав. *divb(jb) 'дикий; неприрученный (о животных), невыращенный (о растениях)' и других производных с понятием 'божий'. В силу этого не для всех убеди-

-->

стр. 109

тельны предлагавшиеся трактовки, например, сербскохорват. дивли пас как 'неприрученный (= божий) пес' или слав, divb ognb = др.-инд. deviam agnim 'ритуальный огонь', русск. дивий мед - божий мед [2. С. 164]; корпус подобного рода сочетаний в славянских языках весьма велик.

Я, однако, разделяю позицию достаточно многочисленной группы ученых, считающих, что в приведенных выше и множестве других славянских словосочетаний divbijb) следует трактовать не просто как 'дикий' в современном понимании данной лексемы ('неприрученный'), как, скажем, в русском языке, но изначально как 'божий, принадлежащий Богу, а не человеку'. И содержащийся в монографии Д. И. Эдельман материал лишний раз укрепляет меня в этой уверенности. С опорой на работы В. Н. Топорова и А. Е. Аникина исследовательница приводит достаточно репрезентативную выборку примеров из одного из балтийских языков (латышского), в том числе: латышек, dieva suns 'волк' 'Божий пес', латышек, dieva zuosis 'дикие гуси' (ср. праслав. *diva gosb 'дикий гусь'), латышек, dieva zales 'то, что растет помимо человека' (ср. праслав. *divo zelbje 'дикорастущее растение') и т.д., при балт. *die-vas 'Бог', латышек, dievs 'небо, Бог' [2. С. 164].

Поддерживаемая большой группой исследователей теория особой близости праславянского к балтийским языкам (особенно к западнобалтийским, хотя латышский язык относится к восточнобал-тийской группе), постулируемая многими лингвистами ситуация вычленения праславянского из балто-славянского языкового континуума (о существующих теориях балто- славянских отношений см. [2. С. 8-10]) на фоне приведенных и множества иных, в том числе типологических, примеров (иранский и иной языковый материал см. [2. С. 161 и след., 205. Прим. 3]) оставляет мало сомнений в изначальной семантике праслав. *divb 'дикий как принадлежащий Богу, а не человеку; божий'.

Вполне очевиден, как представляется, и механизм "снижения" семантики праслав. *divb. Этот процесс шел рука об руку с "возвышением" под иранским влия-

110

нием семантики праславянского *bogb, в полной аналогии с описанными выше процессами в иранских языках.

Что же касается др.-русск. Дивъ, укр. див 'злой дух', то Д. И. Эдельман не исключает более позднего заимствования из иранской среды, возможно, через тюркское посредство (см. [2. С. 164]).

Исследовательница кратко остановилась также на "проблеме Вия". Как известно, данный персонаж фигурирует у Н. В. Гоголя в повести "Вий". В. И. Абаев сопоставлял имя Вий с наименованием индоиранского бога ветра, наделенного также чертами божества войны, победы и удачи Вайу (авест. Vayu- 'Ветер, Воздух', осет. Wcejyg/Wcejug); O.H. Трубачев данную этимологию отвергал и возводил имя Вия к укр. в/я, вшка 'ресница', поскольку Вий - мифологическое существо с веками до земли (см. [2. С. 161; 3. С. 95. Прим. 9]). Однако Е. Е. Левкиевская показала, что Вий является литературной фальсификацией Н. В. Гоголя, а не реальным персонажем украинского фольклора, имевшим мифологическую подоснову (см. [11]). (По нашему мнению, более оправданно было бы говорить о литературной мистификации писателя. Н. В. Гоголь декларировал: "Вий - есть колоссальное создание простонародного воображения... Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел бы ни в чем изменить его и пересказываю почти в такой же простоте, как слышал". В действительности же перед нами - выразительный образец "фэнтези", расцветшего в последние десятилетия литературного жанра, основоположником которого в отечественной литературе Н. В. Гоголь по существу и являлся.)

В рецензии заведомо невозможно охватить все содержательное многообразие раздела "Лексика" монографии Д. И. Эдельман (как и книги, и статьи в целом), вероятно, наиболее интересном для, по крайней мере, некоторых "представителей других гуманитарных наук". Поэтому ограничимся лишь итоговыми выводами исследовательницы, которые носят в первую очередь постановочный характер. "...При несомненном признании важности рассмотрения лексических и словообразовательных изоглосс, объединяющих иранские языки с индоевро-

-->

стр. 110

пейскими языками Европы, включая славянские, в настоящее время невозможно собрать все относящиеся к этой проблеме факты. Одно из препятствий - разная степень изученности иранского и славянского лексикона и особенно словообразования ... Изучение огромного фонда общих лексем и словообразовательных элементов - как архаичных, унаследованных из индоевропейского состояния, так и вторичных, развившихся в разные эпохи параллельно или путем заимствований (взаимных и из общих источников), - задача многих будущих исследований" [2. С. 194].

В "Заключении", носящем концептуальный характер, Д. И. Эдельман суммировала рассмотренный в книге материал и сформулировала некоторые исследовательские задачи на будущее. Анализ общих черт, объединяющих те или иные иранские языки (либо группу в целом) с различными индоевропейскими языками Европы, включая славянские и балтийские, "ведется учеными уже давно, имеются серьезные обобщающие исследования этого вопроса. Однако оставалось (и остается) еще много неясного в происхождении некоторых общих черт. Вместе с тем их происхождение представляет собой существенное свидетельство характера исторических отношений этих языковых семей..." [2. С. 195].

Рассмотренные в монографии общие для иранских и славянских языков черты Д. И. Эдельман условно разделила на несколько групп и подгрупп.

I. "Общие архаизмы материального и структурного характера либо общие или сходные инновации в виде единых или сходных линий развития исконно единого материала, т.е. общие генетические характеристики". "Однако, - констатирует она далее, - ...общих материальных инноваций между иранскими и славянскими языками, которые были бы эксклюзивными (минуя другие языки арийской семьи) и, следовательно, более поздними, чем инновации, общие для всей группы "сатэм", не прослеживается. Таким образом, нет доказательств и более тесного генетического родства между иранскими и славянскими языками, чем родство, восходящее к периоду "общесатэмного"

состояния. Нет и доказательств их вторичного "сродства" в праязыковом периоде" [2. С. 196].

П. Сходные типологические инновации, которые делятся на разные группы.

1. Инновации, которые развивались в иранских (и арийских) языках и индоевропейских языках Европы, включая славянские, параллельно и независимо друг от друга (притом в разных хронологических рамках), однако являлись как бы генетически запрограммированными, возникшими в результате общего "первотолчка", происшедшего из недр индоевропейской системы.

2. Инновации, которые появились и развивались параллельно в результате сходных, но уже не задаваемых индоевропейской системой, а поздних, сугубо типологических процессов.

Ш. Общие или сходные ареальные инновации, возникшие в результате контактов и свойственные относительно узкому ареалу контактирования (современного или исторического). Сюда относятся: определенное количество заимствованной лексики (главным образом из скифо- сар-матских диалектов в славянские языки), некоторые общие словообразовательные и словоизменительные модели, сдвиги в семантике отдельных слов и корней, вызванные воздействием иранских языков на славянские [2. С. 196-198] (см. также [3. С. 96-98]).

"Немалый интерес, - отмечает Д. И. Эдельман, - представляют различные ареалы возможного контактирования иранских и славянских языков. Помимо уже известных теперь "Дунайского региона" (ему в книге уделено немалое место. - М. В.), Северного Причерноморья и смежных областей, где могли происходить контакты славян со скифо-сар-матскими племенами, особого внимания требуют регионы возможных контактов носителей иранских и индоиранских т*ы-ков с дославянским населением (К/ .ный Урал, Зауралье, юг Сибири), где усваивалась (индо)иранская лексика, передаваемая затем (через посредников) в местные русские диалекты. Здесь могли распространяться кроме доисторических еще и средневековые иранизмы, исходящие из согдийских колоний и, возможно, иных

-->

стр. 111

поселений (включая сакские) Восточного Туркестана..." [2. С. 200].

Завершая обзор публикаций Д. И. Эдельман, отметим следующее. В них безусловно доминирует иранский языковый материал, что, конечно, является следствием лингвистической специализации исследовательницы. Собственно же славянский материал вторичен и почерпнут из специальной литературы, что признает и сам автор (см. [2. С. 10 и др.]). Однако это никоим образом не умаляет научных достоинств рассмотренных работ Д. И. Эдельман, являющихся еще одним существенным шагом в углублении наших знаний и представлений по сложной и многоаспектной проблематике ирано-славянских взаимоотношений и взаимодействий.

В коллективном труде "Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением", помимо рассматривавшегося выше материала Д. И. Эдельман, к ирано-славянской проблематике непосредственно примыкает статья (или раздел) "Славяно- арийские (= индоиранские) лексические контакты", принадлежащая перу Вяч.Вс. Иванова. В данном исследовании основное внимание уделено (как то явствует и из заголовка, и из его содержания) как раз тому аспекту славяно-иранской языковой проблематики, который сознательно почти не рассматривается Д. И. Эдельман.

"Прямые славяно-индоарийские связи, - пишет Вяч.Вс. Иванов, - считаются сомнительными по географическим причинам. Однако никак нельзя быть уверенным в том, что нам хотя бы приблизительно известно расположение этих диалектов в то время, к которому могут относиться предлагаемые изоглоссы этого рода (в них может входить и часть отмеченных выше гиппологических терминов (о них см. [3. С. 17-32]. - М. В.) в той мере, в какой они больше представлены в индо-арийском, чем в иранском, хотя в этих случаях в последнем они могли быть и утрачены позднее). При предположении индоарийской компоненты в тех северокавказских названиях (в частности гидронимах), которые были обнаружены еще Усларом, а потом Кремером и за ним следовавшими учеными, в частности

112

О. Н. Трубачевым, нельзя считать исключенной индоарийскую принадлежность хотя бы части обитателей той области, которая соотносится с майкопской культурой (археологическая культура, существовавшая во второй половине III тыс. до н.э. в предгорьях Северного Кавказа. - М. В.). Для ранней эпохи складывания satam-Horo диалектного ареала славянский мог соседствовать с индоарийскими диалектами этой территории или, во всяком случае, мог быть связан с ними достаточно устойчивыми торговыми путями" [3. С. 33].

В качестве одной из наиболее ярких изоглосс такого рода, помогающих прояснить климатическую характеристику данной территории, Вяч.Вс. Иванов указывал на особо близкое сходство санскрит, рга-hlada 'остывание, прохлада' (: hlaada-te 'остывает') и ст.-слав. про-хлада ( *xold-).

В общем плане, конечно, нельзя категорически отрицать возможности какого-либо взаимодействия (пра-, прото-)славян-ского языкового континуума с индоарийскими диалектами (см. критику указанных выше построений О. Н. Трубачева Э. А. Грантовским и Д. С. Раевским [12]). Однако целесообразно обратить особое внимание на следующие суждения Д. И. Эдельман, содержащиеся в ее монографии: "Ныне следует, по-видимому, считать доказанным, что действительно общее для всех иранских языков праязыковое состояние оказалось более архаичным и более "отодвинутым" к общеиндоиранскому, чем оно реконструировалось ранее на основании только авестийского и древнеперсидского языков. А это, в свою очередь, не только выявило хронологическую и ареальную неоднородность иранской праязыковой системы, но и задало иные ориентиры для сравнения иранских и славянских языков" [2. С. 5-6]. "Праязыковая система иранских языков мало отличается от индоиранской, и ее существование относится условно к самому началу II тысячелетия или скорее к концу III тысячелетия до н.э..." [2. С. 17]. Если это так, то проблема славяно-индо-арийского взаимодействия предстает в существенно ином свете, чем она виделась ранее, а подходы к ней нуждаются в дополнительном уточнении.

-->

стр. 112

Переходя к собственно славяно-иранским лексическим связям, Вяч.Вс. Иванов характеризует их через призму религиозного и фольклорно-мифологическо-го словаря (см. также [13]). "Вслед за Мейе и Якобсоном особое внимание было обращено на вероятное воздействие иранских религиозных представлений (в частности митраистических) на славян (дается отсылка к работам В. Н. Топорова 1960-1990-х годов. - М. В.). То, что заимствованными у славян оказываются парные названия дуалистически противопоставленных названий основных полюсов мироздания, позволяет думать, что у славян следы давнего индоевропейского дуализма оживились благодаря последующим иранским воздействиям, шедшим в том же направлении. Как и по отношению к языку, особенно глубокое влияние в сфере религии оказалось возможным именно из-за изначального родства взаимодействовавших традиций" ([2. С. 35]; см. также "Введение" к рассматриваемому коллективному труду, написанное Вяч.Вс. Ивановым, [3. С. 11-12]).

По мнению ученого, особо интересными "представляются слова, обозначающие общий дуалистический взгляд на мир тех иранских племен, которые повлияли на религию своих славянских соседей. Негативное обозначение дурного ряда явлений - вост.-слав. *хис1ъ - до сих пор объяснялось обычно сравнением с др.-инд. k§ud-ra- 'маленький'. Однако представляется возможным объяснить слово как славянское заимствование из скифск. *гиё осетин, iyd/iud 'плохой, дурной'" [2. С. 35].

"Предполагаемое заимствование этого отрицательного обозначения из иранского в славянский согласуется с ранее установленным заимствованием соответствующего положительного термина: русск. хорош-ий и древнерусское имя Хорса, одного из тех языческих богов, чьи идолы у своего дворца в Киеве поставил Владимир, возводятся к скифск. *xors-" [3. С. 35-36]. Эта основа отражена в осетин, xorz/xwarz 'хороший, добрый', xwarz Nikkola 'добрый святой Николай', в собственном имени Коуэрци (в китайской транслитерации [k 9w-rr't§4]), служившего у монголов аланского военного

и др. "Если предлагаемые объяснения славянских терминов правильны, то оба названия полярно противоположных характеристик, выражающих дуальную картину мира, были заимствованы из восточноиранских. У восточных славян оба эти названия восходят к скифскому-осетинскому" [3. С. 36].

Вместе с тем Вяч.Вс. Иванов не отвергает и иную этимологию имени восточнославянского/древнерусского бога Хорса, абсолютно доминирующую в современной историографии. Ученый пишет: "Если принять гипотезу, по которой скифские и осетинские слова того корня, к которому возводится рус. хороший, восходят к терминологии солнечного культа, они могут быть тогда связаны со скифск. Хор/*/гшг-/осетин. xor-lxur-'солнце'. С этой точки зрения др.-русск. имя Хорса можно сравнить также с перс. Xurset, авест. ХУПГЭ xSaetam 'Солнце-правитель, Солнце как царь'" [3. С. 36].

В своей монографии и предыдущих публикациях по проблематике, связанной с божеством Хорсом, я уделил немалое внимание (подробнее см. [14]). Поэтому здесь ограничусь лишь некоторыми основными выводами: Хоре являлся не просто "скифским", но конкретно сарма-то- аланским наследием у юго-восточной части славянского культурно-лингвистического мира позднеримского и ранне-средневекового времени, сложившейся на основе восточноираноязычного субстрата; данный теоним, в конечном счете, восходит к праиранской сакральной формуле 'Солнце-царь'.

Что касается точки зрения о связи русск. хороший с именем Хорса, то первенство в ее высказывании должно быть отдано не СП. Обнорскому (ср. [3. С. 36. Прим. 125]), а П. Г. Буткову. В опубликованной в 1821 г. статье "Нечто к Слову о полку Игореве" исследователь одним из первых (по меньшей мере) в отечественной историографии определил Хорса в качестве "Славянского Феба", т.е. как божество Солнца. В комментарии же к пассажу о "Славянском Фебе" П. Г. Бут-ков писал: "Солнце по-персидски хур-шит, по-осетински хур, хор; на Осетинском же языке хорошъ, хорсъ, хорсу значит еще добро, хорошо" [15. С. 58-59.

-->

стр. 113

Прим. 42]. Таким образом, именно П. Г. Бутков должен считаться в отечественной историографии основоположником двух существующих сегодня в науке иранских этимологических парадигм объяснения имени древнерусского божества (подробнее см. [16. С. 75-77]).

Согласно составленному в 1369 г. китайскому сочинению "Юань ши" ("История династии Юань"), ас (алан) Коуэрци, который начал службу под покровительством своего отца Фудэ во время правления Мункэ-хана (1251-1259), командовал правым крылом асской гвардии монгольских императоров Китая (первоначально сформированной из покоренных алан Восточной Европы). Но антропоним Коуэрци не связан ни с осетин, xorz/xwarz 'хороший, добрый', ни с названием обожествляемого Солнца у иранцев. Данное личное имя является китайской передачей антропонима Георгий. Родителем Георгия являлся Петр (кит. Фудэ), а сын был назван Дмитрием (кит. Дэмидир); все они, судя по именам, являлись христианами (см. [17. С. 85; 16. С. 92. Прим. 295]).

В своей статье Вяч.Вс. Иванов рассмотрел и иные славяно-иранские схождения в сакрально- религиозной сфере: ст.-слав. срамъ; русск. жар-птица; др.-русск. Семар(ъ)глъ; др.-русск. Сварогъ, Сварожичъ, западно- и восточносла-вянск. Rarog и под., русск. Рах-Страх, русск. Вострогор, Вострогот и др. По его мнению, "более половины известных нам богов Владимира носят имена, которые предположительно заимствованы из иранского. Вероятными иранскими заимствованиями было не только основное слово со значением 'бог', но и ряд образованных от него слов и оборотов... Такие обороты входят во множество сочетаний с иранским и праславянским именами бога, как, например, др.-перс, bagahya radiy, ст.-слав. Бога ради" [3. С. 38-39]. Вяч.Вс. Иванов отмечал, что "среди старых восточно- и западнославянских сложных имен существительных с первым элементом *bog-a- иранского происхождения особый интерес представляет название богатыря". Ученый допускал, что источником этого названия, в качестве миграционного культурного термина посредством фольклорных связей пере-

114

ходившего из одной семьи языков Евразии в другую, могла послужить восточно-иранская форма типа раннеосетинской [3. С. 390].

В заключительной части статьи Вяч.Вс. Ивановым рассматривались некоторые аспекты славяно-иранских лексических и деривационно-фразеологических связей.

Завершить рецензию хотелось бы пространной цитатой из написанного Вяч.Вс. Ивановым "Введения" к коллективному труду "Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением", содержащей, на мой взгляд, ряд важных положений. Хотя они, может быть, имеют отчасти косвенное отношение к основным тематическим линиям, прослеживавшимся в данном обзоре, но мне представляется существенным привести их для углубления знаний "представителей других гуманитарных наук" в области современного состояния "палеославянской" лингвистики и понимания некоторых тенденций ее развития:

"С точки зрения относительной хронологии наиболее ранние контакты праславянского (возможно, еще в пределах более широкой балто-сла-в я н с к о й общности задолго до его окончательного выделения из нее) осуществлялись главным образом внутри индоевропейского диалектного континуума. Но уже ко времени ранее середины III тысячелетия до н.э. следует отнести отдельные исключительные изоглоссы, объединяющие праславянский как индоевропейский... диалект с северно- (или восточно-) анатолийским (хеттским), с одной стороны, и балто-славян-ский как группу диалектов с южно- (или западно-) анатолийским (лувийским) - с другой (в последнюю группу по некоторым признакам входил и пратохарский). Следовательно, история праславянского начинается еще до выделения хеттского, а также лувийского и позднее тохарского из этого индоевропейского континуума и насчитывает уже несколько тысяч лет. Хотя ранние этапы его эволюции пока еще с трудом восстанавливаются, некоторые опорные точки дают именно обнаруживающиеся следы взаимодействия праславянского с такими восточноиндо-

-->

стр. 114

европейскими диалектами, как индоиранские, и черты, сближающие бал-то-славянский с германским... и другими западноиндоевропейскими (или древне-европейскими) диалектами" [3. С. 12].

© 2006 г.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Расторгуева B.C., Эделъман Д. И. Этимологический словарь иранских языков. М, 2000-2003. Т. 1-2.

2. Эделъман Д. И. Иранские и славянские языки. Исторические отношения. М., 2002.

3. Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением / Отв. ред. Т. М. Николаева. М., 2002. (Язык. Семиотика. Культура).

4. Абаев В. И. Скифо-европейские изоглоссы. На стыке Востока и Запада. М., 1965.

5. Абаев В. И. Избранные труды. Владикавказ, 1995. Т. II: Общее и сравнительное языкознание.

6. Седов В. В. Славяне в древности. М., 1994.

7. Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995.

8. Седов В. В. Славяне. Историко-архео-логическое исследование. М., 2002.

9. Мартынов В. В. Балто-славяно-иран-ские языковые отношения и глоттоге-нез славян // Балто- славянские исследования. 1980. М., 1981; Мартынов ВВ. Становление праславянского языка по данным славяно-иноязычных контактов. Минск, 1982; Мартынов В. В. Язык

в пространстве и времени: К проблеме глоттогенеза славян. М., 1983.

10. Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд. М., 1975. Вып. 2.

11. Левкиевская Е. Е. К вопросу об одной мистификации, или гоголевский Вий при свете украинской мифологии // Миф в культуре: человек - не-человек. М., 2000.

12. Грантовский Э. А., Раевский Д. С. Об ираноязычном и "индоарийском" населении Северного Причерноморья в античную эпоху // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. Лингвистика, история, археология. М., 1984.

13. Иванов Вян.Вс. Славяно-(восточно)иран-ские сходства. Дополнительные соображения // Славянские языки в зеркале не-славянского окружения. Тезисы международной конференции, 20-22 февраля 1996 г. М., 1996.

14. Васильев М. А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси: Религиозно-мифологическое взаимодействие с иранским миром. Языческая реформа князя Владимира. М., 1999.

15. Бутков П. Нечто к Слову о полку Иго-реве // Вестник Европы. 1821. Ч. CXXI. N21.

16. Васильев М. А. Забытые страницы изучения древнерусского язычества в XIX веке // Славяноведение. 2000. N 2.

17. Кабырдаев А. Ш. Тюрки и иранцы в Китае и Центральной Азии XIII-XIV вв. Алма-Ата, 1990.

-->

Постоянный адрес данной публикации: