Ушедшее столетие оказалось одним из самых драматических в истории человечества; две кровавых мировых войны, гигантские революционные потрясения, масштабные экономические кризисы, овладение невиданным технологическим потенциалом, противостояние между западным и восточным блоками, финансовые катаклизмы последнего десятилетия - все это лишь малая толика наиболее ярких событий того отрезка времени, который Роберт Конквест назвал в своей новой книге "утраченным веком" ¹ .

Вряд ли следует подробно представлять читателям Р. Конквеста, многие работы которого связаны с Россией, именно к ее опыту он раз за разом обращался в своих попытках постичь логику XX века. Книги "Большой террор", "Россия после Хрущева", "Мы и они: гражданское общество и деспотическое общество", "Жатва скорби" и другие (некоторые были переведены на русский язык) снискали широкую известность этому 83-летнему ученому, поэту и переводчику. Признанием его научных заслуг являются академические посты, которые он занимал в Лондонской школе экономики, Колумбийском университете, Центре Вудро Вильсона и, наконец, в Гуверовском институте войны, революции и мира при Стенфордском университете. И вот накануне нового тысячелетия Конквест предложил читателям свой, далеко не бесспорный, взгляд на ушедший век, дополненный некоторыми соображениями о веке наступившем.

Для любого ученого-историка совершенно очевидны и не требуют доказательств два обстоятельства, которые отмечает автор: во-первых, "мы связаны с историей наших стран тысячью невидимых нитей" (с. 29), и поэтому сегодняшние действия людей в значительной мере определяются их историческим опытом, и, во-вторых, что в XX веке, как и в любом другом, "катастрофы столетия произошли, главным образом, в силу незнания истории или ее искажения". "Чем лучше люди будут знать и понимать то, что произошло в нынешнем и в предыдущих столетиях, тем вероятнее, что они смогут правильно оценить реалии сегодняшнего дня" (с. 217). Именно поэтому Конквест обращается в первую очередь к проблемам ушедшего столетия, а не к его достижениям, к оценке политических, а не экономических событий. В центре его внимания находятся борьба тоталитаризма и гражданского общества, капитализма и коммунизма, насилия и свободы, индустриальной и информационной экономик. Как любой профессиональный историк, автор приводит огромное количество фактов, подтверждающих его гипотезы, подробно описывает сущность и формы тоталитарных и демократических режимов, останавливается на отдельных ярких исторических эпизодах.

Проблемы XX века, по мнению Конквеста, порождены торжеством беспримерного, ничем не оправданного догматизма, волею судеб пришедшемся на столетие, характеризующееся

Иноземцев Владислав Леонидович- доктор экономических наук, директор Центра исследований- постиндустриального общества.

стр. 147

невиданным научным прогрессом. Упоенные своими успехами, люди забыли, что "не существует формулы, которая могла бы дать безошибочные решения политических, социальных, экономических, экологических и других проблем человечества" (с. 15), и "любая концепция, преподносимая в качестве абсолюта, становится не руководством к действию, а абстракцией, наложение которой на действительность выявляет ее несоответствие, и... ее можно подогнать под [действительность] только силой, но и в этом случае это будет неэффективно или даже разрушительно" (с. XIV). Конквест отмечает, что люди, полагавшие естественным состоянием человечества борьбу одной его части против другой - за власть, богатство, гегемонию - встречались всегда, и хотя в конечном счете эти идеи представляют собой в интеллектуальном аспекте упрощенчество, а в политическом - фанатизм (см. с. 16), до поры до времени они не были слишком опасны, в силу того, что всегда оставались относительно локализованными. XX век, в отличие от прежних времен, "был фактически первым, когда группы людей, пришедших к власти в разных странах, могли использовать государственную машину для навязывания всему обществу доктринальных ошибок" (с. 81). В этом автор усматривает глубинную причину того, что прошлое столетие стало веком тоталитарных режимов.

Конквест предлагает читателю интересную трактовку идеологий двух основных форм современного тоталитаризма- коммунизма и нацизма. Автор пытается показать, что они весьма схожи по своим истокам, так как в основе каждой из них лежит не столько позитивная, сколько негативная идея. Так, коммунистическая идеология предполагает построение, говоря словами Т. Элиота, "общества столь совершенного, что ни один человек не сможет соответствовать этому уровню", фашистская же провозглашает целью этнически однородное общество, в котором все становятся друг другу братьями, однако обе идеологии увлекают народ и становятся господствующими, не столько обещая ему будущее процветание, сколько призывая к расправе над теми, кого можно объявить причиной возникающих в обществе проблем и лишений - буржуазии или инородцев (см. с. 35-36 и след.). При этом постановка неосуществимых задач, использование под лозунгами их реализации любых (в том числе и недопустимых, варварских) методов приводит к формированию социума, в котором безнадежно нарушен естественный баланс "между индивидуумом и обществом, между желаемым и возможным, между нашими знаниями и воображением" (с. 18).

Конквест обращает внимание на то, что идеи, порождающие в конечном счете тоталитарные идеологии, возникают раньше той данности, которая затем ими олицетворяется. Совершенно очевидно, что социализм как реальность возник существенно позже социалистических идей, и то же самое, утверждает автор, справедливо по отношению к нациям: идея французской нации появилась до Великой французской революции, идея германской нации также возникла еще до объединения Германии и т. д. (см. с. 58-59). Более того, отмечает он, национальный вопрос имеет (по крайней мере в Европе) особое значение именно там, где нации вышли из огня войн и революций; противоположным примером может служить самая многонациональная и самая свободная от националистических пристрастий страна Европы - Швейцария, сформировавшаяся еще в средние века как конфедеративное государство (подробнее см. с. 26-27). Таким образом, согласно мысли автора, тоталитарные режимы возникают там, где появляется проект, который не может быть осуществлен без войн и революций. И этот проект, уже по самому своему определению, представляет собой идеологическое упрощение реальности, поскольку любая революция - более простой выход из сложной ситуации, нежели медленное эволюционное преобразование. "Развивая дальше эту метафору, можно сказать, что дерево намного легче уничтожить, и для этого требуется значительно меньше познаний в области дендрологии, чем для того, чтобы со знанием дела подрезать его ветви" (с. 5).

Все это очень впечатляюще характеризует глубинные отличия тоталитарной системы от демократической, которая не создается по готовому проекту. Конквест пишет: "Зрелая демократия в том виде, в котором она сейчас существует, развивалась отнюдь не на основе теории (курсив мой. - В. И. ), она зародилась давно, в те времена, когда отдельным узким общественным группам потребовалось достичь чего-то вроде консенсуса или баланса сил, и лишь после того, как эти правила утвердились в обществе, демократические принципы постепенно распространились на все взрослое население" (с. 32). Более того, демократическое устройство не сводится к гражданским свободам и к верховенству закона, как часто пытаются представить многие отечественные теоретики. Напротив, отмечает автор, в подлинно демократических государствах "принципы свободы и верховенства закона предшествовали идеям "демократии"" (с. 25). Свобода и всевластие закона присущи многим государствам, в которых руководство страны не является выборным, а избирательное право отсутствовало и отсутствует. Демократия не может сформироваться там, где власть суверена

стр. 148

распространяется на жизнь и имущество подданных. Возможно, именно поэтому наиболее совершенные, как считает Конквест, демократические режимы возникли в англоязычных странах, где абсолютной монархии нет уже более пятисот лет (как в Великобритании) или где ее вообще никогда не существовало (как в США). Напротив, "в большинстве других западных стран, - пишет Конквест, "демократическая" культура зародилась, расцвела и угасла, чтобы возродиться много позже" (с. 32). Эта формула принимается автором как основа для ряда важных выводов.

Особое внимание уделяется тому социальному строю, который сложился в Советском Союзе. Для Конквеста, как профессионального историка, существенный интерес представляет то обстоятельство, что в СССР сформировалась совершенно особая, отличная от западной, хозяйственная система, просуществовавшая в относительной автаркии более семидесяти лет. Всепроникающее влияние государства на экономическую жизнь породило уникальную экономику, неспособную в сколь-либо разумной мере удовлетворить насущные потребности своих граждан, но вместе с тем искусно создававшую видимость впечатляющих успехов, вводивших в заблуждение весь остальной мир. Автор приводит мнения многих авторитетных западных экспертов - от президента Торговой палаты США Э. Джонстона, считавшего в 1944 г., что после завершения войны СССР станет самым большим рынком для американских товаров, до французского аналитика А. Безансона, полагавшего в конце 70-х годов, что Советский Союз обгонит Запад в технологическом соревновании, и выдающегося американского экономиста Дж. К. Гэлбрейта, констатировавшего быстрое повышение благосостояния советских граждан в 1984 г. (см. с. 132-135),- оказавшихся ошибочными в конечном счете, именно потому, что все эти теоретики не понимали одностороннего характера советской экономики.

Советский Союз, отмечает автор, действительно создал экономическую систему, которую "ни умом не понять, ни аршином общим не измерить", систему, воплотившую в себе "наиболее полный и... наглядный пример противоречия между идеологией и реальной действительностью - длительного, мучительного и кровавого конфликта" (с. 85). СССР не был ни "недоразвитым", ни "развитым" государством; он представлял собой уникальный пример "сверхразвитой страны с избыточной промышленностью (особенно тяжелой), производящей невостребованные товары или товары для военных нужд" (с. 190), страны, в гражданах которой десятилетия героических, но в итоге бесплодных усилий убили и веру в будущее, и саму способность к плодотворному эффективному труду. В этом же контексте Конквест оценивает и милитаризованность Советского Союза. Отмечая, что большинство случаев военного вмешательства СССР в Азии, Африке и Латинской Америке (за исключением Афганистана) имели место далеко за пределами зоны советских интересов, он подчеркивает, что поддержание мощных вооруженных сил не столько подтверждало статус СССР как великой державы, сколько компенсировало его реальное отсутствие (см. с. 168). Соответственно, и финал советской системы описывается им не в терминах восторга перед торжеством демократии над тоталитаризмом, а гораздо более прозаически и приземленно, как "поражение, нанесенное архаичной тяжелой промышленности более развитым автоматизированным и совершенным способом производства: то есть как поражение, нанесенное Магнитогорску Силиконовой долиной" (с. 38).

Вместе с тем автор считает, что наследие советского режима и сегодня остается далеко не преодоленным. Анализируя опыт посткоммунистического развития СССР и стран Восточной Европы, Конквест прямо отмечает, что "Россия вызывает нашу озабоченность как наиболее наглядный пример посткоммунистического социального и политического строя со всеми его проблемами и в то же время как единственная страна в этой категории, которая все еще представляет серьезную угрозу миру" (с. 187). В оценках "российской опасности" автор занимает иногда открыто русофобскую позицию, однако большинство его замечаний на эту тему достаточно содержательны, особенно когда он пишет о возможных техногенных катастрофах, неумении России цивилизованным образом решать внутриполитические проблемы, о наличии в стране влиятельных реваншистских сил и, что, с его точки зрения, особенно важно, о полном пренебрежении к закону, неукорененности и даже неприятии подлинно демократических традиций. Обращаясь к опыту первых демократических преобразований в новой России, он резюмирует свои наблюдения? утверждая, что "разделение властей в западных странах ведет к компромиссу, а в России - к гражданской войне" (с. 190).

Как же оценивает автор современный исторический момент, какие, по его мнению, цели стоят перед великими державами, какие направления наиболее вероятны в развитии мирового политического процесса? Конквест полагает, что в XXI веке важнейшей проблемой

стр. 149

станет не внутренняя организация отдельных стран (распад СССР, как он считает, завершил длительный процесс дезинтеграции великих империй (см. с. 242-245), а система противодействия проявлениям тоталитаризма и агрессии на международной арене в настоящее время достаточно эффективна), а формирование сбалансированного нового мирового порядка, черты которого были намечены еще президентом Дж. Кеннеди, назвавшим целью свободного мира "основанное на мирных принципах международное сообщество свободных и независимых государств, которые вольны выбирать для себя свое будущее и свою собственную систему, при условии, что это не угрожает свободе других" (с. 288). Автор считает, что "нации должны существовать внутри мирового сообщества точно так же, как индивидуумы должны жить внутри конкретного общества" (с. 68), но вместе с тем отдает себе отчет и в том, что такое положение дел требует долгих и кропотливых усилий, в первую очередь со стороны развитых демократических стран Запада. В этой связи весьма показательно, что двумя государствами, потенциально способными дестабилизировать формирующееся устройство мира, он называет Россию и Китай; первая, по его мнению, малопредсказуема как во внешней, так и во внутренней политике (при этом Конквест апеллирует к действиям России в Косово и изменениям во внутриполитической линии после прихода к власти президента В. В. Путина), второй проводит курс на экономическое развитие, базирующееся на слиянии власти государства с мощью корпораций, что радикально расходится с основными тенденциями, имеющими место на Западе (подробнее: с. 290-291). Можно соглашаться или не соглашаться с этими тезисами автора; во всяком случае, они не слишком оригинальны, в отличие от идеи новой международной конфигурации, которая представляет собой, на наш взгляд, наиболее интересный элемент футурологической концепции, представленной в книге.

Конквест исходит из двух предпосылок. С одной стороны, он полагает, что все основные достижения современности - технологические, экономические и социальные - имеют свой источник в развитии стран западного мира, и, как следствие, "вряд ли кто-либо всерьез сомневается в том, что именно Запад в общем смысле является основой и центром того, что сегодня представляют собой международное сообщество или мировая политическая культура" (с. 240). С другой стороны, он признает подлинно демократическими государствами в первую очередь Великобританию и США, так как "в большинстве других западных стран "демократическая" культура зародилась, расцвела и угасла, чтобы возродиться только много позже" (с. 3). На этих тезисах и строится его концепция нового мирового порядка.

В первую очередь Конквест отмечает, что идея объединенной Европы "является одновременно и устаревшей и преждевременной" (с. 266); при этом, указывает он, европейцы воспроизводят практику, уже зарекомендовавшую себя крайне негативно: они создают Союз, не основываясь на реальности, а строят конструкцию, предварительно существовавшую лишь в виде Идеи. "Концепция "Европы", - пишет он, - как образования, наделенного политическими либо политико-экономическими чертами, была поддержана целым рядом более или менее прагматических аргументов. Однако, в принципе, это нечто иное, а именно - Идея" (с. 254). Во многом именно этим объясняется то, что формирование Европейского Союза, в отличие, скажем, от образования США в конце XVIII века, происходит не "снизу", как результат движения широких масс, а "сверху", вследствие решений правительств стран континента. По мнению автора, "нынешнее состояние "Европы" ...содержит элементы государственности особенно навязчивого свойства... При этом ЕС представляет собой отнюдь не группу наций как таковых, живущих в общем и гибком согласии друг с другом, проводящих политику и осуществляющих скоординированные программы, приспособленные к особенностям и истории каждой из них. Наоборот, этот союз давно превратился в чрезвычайно централизованную, чрезмерно забюрократизированную, зарегулированную и навязчивую структуру, вызывающую большое раздражение с самых разных точек зрения" (с. 258). Подобная позиция становится в последние годы все более распространенной, и ее особенно активно отстаивают английские исследователи или авторы, тесно связанные с Великобританией в культурном отношении" ² . Конквест подробно рассматривает интеграцию Соединенного Королевства в Европейское Сообщество и показывает, что медленный характер этого процесса в значительной мере обусловлен серьезными противоречиями между англосаксонской и германо-романской политическими культурами.

Ответом на европейское объединение может, как полагает автор, стать создание широкой Ассоциации, в которую могли бы войти США, Великобритания, Канада, а также Австралия, Новая Зеландия и, возможно, Ирландия, и некоторые страны бассейнов Карибского моря и Тихого океана (с. 270). В пользу подобного решения говорят, по его мнению, несколько обстоятельств.

стр. 150

Во-первых, такие англоязычные страны, как Великобритания, Соединенные Штаты и Канада, продолжительное время развиваются как федеративные, по существу, государства; он подчеркивает масштаб различий между юридическими и социальными нормами в Англии и Шотландии, Луизиане и северо-восточных штатах США, Квебеке и Британской Колумбии (с. 275-276). При этом, однако, эволюционный характер образования этих федераций позволяет им оставаться прочными государственными структурами, облеченными доверием народов. Дальнейшая интеграция данных стран может быть гораздо менее проблематичным процессом, чем образование ЕС, так как, терпимо относясь к подобным различиям внутри каждой страны, их народы будут еще более терпимы к многообразию социальных процессов внутри федерации.

Во-вторых, подобный союз имел бы неоспоримого лидера в лице США, что, с одной стороны, делал бы его более устойчивым, чем ЕС, где относительно равные по своему потенциалу Германия, Франция и Великобритания существенно различаются по своим традициям и менталитету населяющих их народов, а, с другой, - способствовало бы ренессансу самой американской нации. "Сегодня Соединенные Штаты, - пишет автор, - в меньшей степени стремятся играть доминирующую роль во внешней политике и военной структуре Запада, а также нести огромную ответственность, унаследованную ими после окончания войны. Единение с другими странами, имеющими те же традиции, облегчит задачу США и поможет разделить с ними часть американской ответственности" (с. 276).

Наконец, в-третьих, автор полагает (хотя и не прокламирует этого достаточно явно), что образование подобной Ассоциации резко усилит влияние Великобритании, которая сможет стать своего рода посредником между нею и Европейским Союзом, оказавшись тем самым ключевым элементом нового международного политического устройства (с. 279-280).

Разумеется, автор понимает, что предлагаемая им схема построения нового мироустройства в значительной мере идеалистична. По его словам, "теперь мы имеем возможность создавать мировой политический порядок, основанный на единстве и мощи демократической культуры. Однако эта возможность, - продолжает Конквест, - не есть то же самое, что уверенность... В какой-то мере наша ситуация сродни положению Франции времен Монтеня, когда экстремисты, проповедовавшие религиозные войны, были дискредитированы и появилась политическая и интеллектуальная возможность для умеренного развития, которая, правда, постепенно исчезла. Разрушительная сила фанатизма и предубеждений не ослабла со временем" (с. 298). С этим, разумеется, нельзя не согласиться; между тем мы, как и автор, верим, что человечество вынесет необходимые уроки из опыта "потерянного столетия", и у наших внуков не будет нужды анализировать итоги XXI века в терминах борьбы демократии и тоталиризма. Если этот оптимистической прогноз подтвердится, то и XX век тем самым перестанет быть "потерянным столетием", оказавшись важным этапом на пути построения стабильного и справедливого мироустройства.

Примечания

1. CONQUEST R. Reflections on a Ravaged Century. W. W. Norton and Company. N. Y. - Lnd. 2000. XV+317 p. (сноски на эту книгу - в тексте).

2. Примером ее может служить книга оксфордского профессора Л. Зидентопа (cм. SIEDENTOP L. Democracy in Europe. Lnd. 2000). Зидентоп придерживается позиции, сходной с Конквестом, но не делает столь далеко идущих выводов и прогнозов.

Постоянный адрес данной публикации: