19 марта/1 апреля. Идет снег, на душе холодно, в квартире тоже. Сейчас было здесь несколько представителей академического мира и в том числе два последовательных ректора Московского университета за 1911 - 1918 гг.1 Говорилось много интересного; мнением московского академического мира кто-то интересуется. Днем заседание факультета в воссоединенном виде; увы, по-видимому, не надолго. Мы приветствовали наших младших товарищей; они приветствовали нас, но вся эта идиллия была омрачена подтверждением известия, что историков все-таки передают на новый факультет; показывали и список тех, кто будет туда назначен. Меня в этом списке опять нет; зато есть все ихние - Нахамкес, Гольдендах и tutti quanti2 . Во мне борются несколько чувств; мне жаль, что моя деятельность в Университете прервется, но разум мне говорит, что для меня не может быть ничего выгоднее, как, будучи избранным советом и теперь по-большевически переизбранным на основании всероссийского конкурса, не быть назначенным большевиками на их факультет-вертеп, в котором пришлось бы заседать с лицами, до которых не хочется дотрагиваться. Пока останусь профессором 2-го университета3 , а там будет видно. Если ничего не изменится летом, все равно один выход - вон отсюда. При создающемся положении вещей - еще одним якорем меньше; это очень хорошо. 20 марта/2 апреля. Сегодня первый день оттепели, но весна подвигается лениво. Купили пуд муки за 1300 рублей, вследствие чего начинаем влезать в долги. Большевики открыли, как они пишут, новый заговор, в котором обвиняют с. -р. и с. -д.4 La vermine s'entre-mange5 . Вопрос о факультете общественных наук стоит открытым; говорят, они будут назначать прямо на кафедры; когда наш бедный Университет станет вертепом, не будет уже никакой радости быть в нем профессором. Я решил поэтому не предпринимать ничего для того, чтобы быть членом нового факультета, тоже вертепского характера. 21 марта/3 апреля. В Москве царит какое-то беспокойство; строгости для пропуска в Кремль; вчера они напи ... Читать далее