Нарастание революционного кризиса в начале XX в. привело к возникновению ответного контрреволюционного (консервативного, монархического, черносотенного) движения. Одной из основ его идеологии являлось неприятие ценностей западной цивилизации: конституционализма, всепроникающей конкуренции, коммерциализации общественных отношений и т.п., что дало основание лидерам консерваторов провозгласить себя прямыми наследниками славянофилов.

Один из идеологов монархического лагеря профессор харьковского университета А. С. Вязигин, выступая в ноябре 1903 г. на открытии первого филиала "Русского собрания" в Харькове, заявил: "На предварительных заседаниях гг. учредители пришли к соглашению: положить в основу своей деятельности программу, выработанную бессмертными представителями так называемого славянофильского учения"¹. Союз русских людей (СРЛ) в ноябре 1905 г. в своем воззвании указывал: "Славные имена Киреевских, А. С. Хомякова, Ю. Ф. Самарина, Аксаковых и всех тех, кто потрудился над выяснением народного самосознания, да послужат нам кормчими звездами"². 22 января 1906 г. представитель Союза русского народа (СРН) Н. Н. Ознобишин, выступая на открытии Московского отдела организации, назвал А. С. Хомякова "нашим общим учителем"³. Один из лидеров петербургского "Кружка русских студентов" Д. Д. Муретов на заседании этой организации, состоявшемся 22 февраля 1907 г., разъяснял: "По старой, более общей и гораздо, думаю, более глубокой, чем современная партийная, терминологии - мы славянофилы, сдавянофилы в том смысле этого слова, в котором оно противополагалось западникам". По его мнению, "славянофильство есть бунт против тех государственных, нравственных, философских и религиозных норм, которые выработала Европа и из которых народы Запада... едва ли когда-нибудь выбьются"⁴.

Член "Русского собрания", а впоследствии и член Главного совета СРН М. Ф. Таубе считал славянофильство "передовой, первенствующей силой, двигающей народы и племена к водворению истинного христианства и христианского мира не только в отдельных лицах и семьях, но и в обособленных

Омельянчук Игорь Владимирович - доктор исторических наук, доцент Владимирского государственного университета.

державах и державных союзах и, наконец, во всем человечестве". В славянофильстве примирятся три великие идеи XIX в.: идея национальности, идея прогресса, идея свободы. Основной заслугой Хомякова, Достоевского, еп. Феофана, затворника Вышенского Таубе считал выведение "при помощи благодати Божией... из стихийного состояния" и водружение "в русское самосознание" спасительных для России идей "Народности, Самодержавия и Православия", так как "вне стен соборного православия, вне крепости самодержавного строя и вне границ славяно-русского уклада и русского народного быта животворящей, устойчивой и доблестной полной, то есть цельной русской жизни мы - русские - не приобретем" ⁵.

В настоящее время, писал Таубе, славянофильство "потеряло первоначальное презрительное значение и стало, наоборот, славным названием своеобразного, глубокопросветительного, исторического движения на Руси, разлившегося по всему лицу земли русской... Это движение в последние годы приняло название "черносотенства", презрительное у врагов славянофильства и столь же почетное, как и славянофильство, в устах ими попираемых истинно русских людей". По мнению Таубе, "светоносное черносотенство и славянофильство" стали "белосотенным православным просвещением Восточным"; утверждения же П. Н. Милюкова о смерти славянофильства не имеют под собой оснований, ведь "если исповедники славянофильства существуют, то тем более живо и само учение". Таубе сформулировал и насущные задачи славянофильства, заключающиеся прежде всего "в устройстве общества - приход, мир, община, город, волость и т.д."; "в устройстве государства - самодержавие с безусловной свободой мнения" и "в устройстве церковного домостроительства на соборных и патриарших началах"⁶.

Пробным камнем для последователей славянофильства служило отношение к реформам Петра I. Поначалу русские монархисты находились на позициях "теории официальной народности", что вполне гармонировало с их верноподданническими убеждениями. Редактор "Московских ведомостей", а впоследствии председатель Русской монархической партии В. А. Грингмут, развивая идеи М. Н. Каткова, писал, что "славянофильская партия" эпохи Николая I отреклась "не только ото всего Запада, но и от самого Петра" и, не увидев "в Нем тех великих заслуг, которыми Он обессмертил свое имя", искала "свои идеалы в нашем симпатичном по своей патриархальности, допетровском государственном быте, воскресить который, однако, при настоящих условиях совершенно невозможно во всей его чистоте, - а лишь в этой чистоте заключается-вся его сила и все его обаяние"⁷.

Однако нарастание в стране революционного кризиса, ставшего, по мнению правых, прямым следствием петровской вестернизации России, заставило их изменить эту оценку. Верноподданные монархисты стали слегка критиковать первого русского императора. Член "Русского собрания" В. Л. Величко (потомок украинского летописца) полагал, что преобразования Петра положили "начало необходимому нам культурному сближению с Западом и нашему мировому политическому могуществу". Однако, "если мы кое-что приобрели по части так называемой "цивилизации", то в отношении почвенно-культурном многое потеряли и доселе страдаем", - писал он. Сходную позицию занимал и председатель "Русского собрания" князь Д. П. Голицын, по мнению которого, "великие" преобразования начала XVIII в. были "вовсе не к тому направлены, чтобы подчинить нас Западу и нанести какое-либо повреждение русскому духу". Преобразования Петра I "были для нас именно победами, завоеваниями. Но в мелочах произошло немало досад. Достаточно упомянуть о насильственном переодевании русских людей, о бритье бороды, о покровительстве нравам Немецкой слободы"⁸.

Один из идейных вождей монархического лагеря, бывший народоволец Л. А. Тихомиров признавал "ошибки Петра Великого", но "я глубоко почитаю его гений и нахожу, что он не в частностях, а по существу делал в свое время именно то, что было нужно", - писал он. Роковую ошибку преобразователя Тихомиров видел в подчинении церкви государству: "Первая опора нашей самобытности, вера, подверглась разодранию и сомнению. Раз мы дошли до этого, грядущий период подражательной европеизации становился неизбежен". В результате столь почитаемая им "Московская Русь, свободное создание народного гения, на 200 лет прекратила свое национальное строение во имя Петровской миссии просвещения" и вступила в "Петербургский период - период подражания европейской культуре с слабо развитым и падающим монархическим началом"⁹, что и послужило первопричиной всех бед Российской империи.

Большая же часть русских консерваторов в оценке реформ Петра I перешла на позиции славянофилов. Один из лидеров петербургского "Русского собрания" генерал М. М. Бородкин утверждал, что при Петре "земский тип русского государства был... заменен типом полицейского государства", результатом чего стал "разрыв власти с народом". По его мнению, "реформы Петра Великого, еще более последовавший за ним период, а главным образом царствование императора Александра I привели нас к самоотречению, слепому преклонению перед иноземщиной и породили национальное равнодушие. Сбились мы со своего исторического пути"¹⁰. Председатель петербургского "Кружка русских студентов" В. В. Ермолов считал, что век "от Петра до Пушкина", когда "в Европе верили, что Россия - пробуждающийся мир, Европе родственный", есть "век бессмысленного и слепого подражания, осмеянного и опротестованного лучшими людьми того времени. Все, что томило и томит последующую русскую жизнь - крепостное право, сословность, бюрократизм, - взято нами с Запада, и именно за этот злосчастный век" ".

По мнению Д. А. Хомякова, "насаждая свое просвещение (западного индивидуализма, выраженного идеей абсолютизма... тогда как русское Самодержавие - выражение общения), свою привозную культуру, Петр мог бы вызвать к жизни рядом с тем, что славянофилы называли "русским", иные культурные плоды, ничем или мало чем уступающие плодам культуры европейской. Вместо этого мы видим нечто иное: вместо создания чего-то имевшего внести новые вклады в сокровищницу всемирной культуры, он лишь обезглавил культурно свой народ и, по меткому выражению Руссо, поставил препятствия на пути нашего народно-культурного развития"; но Руссо "придавал влиянию Петра слишком радикальное значение, утверждая, что он "навсегда" положил препятствие к развитию русской культуры"¹².

По мнению К. Н. Пасхалова, "наше падение началось с того дня, когда "прорубили окно в Европу""¹³. Россия, писал он, "много раньше назад начала неудержимо расти и крепнуть на своих родных, оригинальных, русских началах, пока не была спихнута великою дубинкой со своего исторического пути и начала ковылять в хвосте европейской мысли, что продолжает, к стыду нашему, и теперь". Но "бредя в хвосте западной цивилизации, мы, естественно, утратили способность сознательно относиться к действительным, насущным нуждам русского народного благоустроения и, за неимением ничего лучшего, подбираем на пути чужеземные понятия, определения, воззрения и учреждения... искажая действительное их значение до неузнаваемости и до бьющего в глаза бессмыслия" и "воображаем, что стали настоящими европейцами, тогда как сделались только шутами гороховыми, над которыми настоящие европейцы презрительно издеваются, спеша во всю мочь использовать в своих интересах нашу непроходимую глупость"¹⁴.

Так же и Таубе полагал, что петровские реформы являлись ошибкой. Двести лет Россию "прогоняли сквозь строй шпицрутенов немецкого изобретения и сквозь строй бичей западной культуры". "Европеизация" эта принесла только "разлад, смятение, взаимное непонимание, забвение исконных устоев, оторванность высших слоев общества от народа". "Рабское подражание Западу привело Россию к расшатанности, социалистической крамоле, атеистическому безверию, к революции и стремлению достичь свободы насилием". Даже "ужасы крепостного бесправия" были, по мнению Таубе, "всецело на совести европействующих цивилизаторов петровского периода"¹⁵.

Критика петровских преобразований содержалась не только в теоретических трудах идеологов, рассчитанных на читателя своего круга, но и в программе массовой партии - Союза русского народа, обращенной в первую очередь к низшим слоям населения. В "Основоположениях" СРН говорилось: "Петр I, отвергнув каноническое устройство святой православной церкви и, в противность божественному учению, поставив себя ее главою и крайним судиею, нарушил соборность и нравственно-церковное учение и общение царя с православным народом, а вместе с тем по примеру иноверных государств Западной Европы нарушил и выросшую из православной церковной соборности соборность земско-государственного строения и управление Русского царства", следствием чего стало превращение русского самодержавия в "западноевропейский императорский абсолютизм", основанный "не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного"¹⁶.

Неприятие петровских реформ распространялось и на основанную императором северную столицу с ее бюрократией, ставшей средостением между верховной властью и народом. На Всероссийском съезде землевладельцев, состоявшемся осенью 1905 г., И. С. Дурново сказал: "Пусть гнилой Петербург с его жалкими "деятелями" дотлевает до конца: оздоровить его все равно невозможно. И чем скорее жизнь этой космополитической гнили иссякнет, тем лучше для нас"¹⁷. Участники III Всероссийского съезда русских людей (Киев, 1 - 7 октября 1906 г.) пришли к выводу, что "Петербург не понял великой русской идеи" и создает учреждения, законы и правила, "противоречащие основному смыслу православно-самодержавной идеи". "Создалась специальная петербургская бюрократическая идея", - вторил ему другой участник съезда¹⁸. Обозреватель журнала "Мирный труд" Н. Черников утверждал, что в космополитичном Петербурге "русский человек чувствует себя связанным и не могущим расправить крылья", и предлагал "оставить проникнутый бюрократическими преданиями" город. По его мнению, "необходимо вернуться к колыбели русской земли - Киеву, если нельзя ознаменовать начало нового периода русской истории основанием новой столицы, подобно Константину Великому и Петру Первому"¹⁹.

Предметом споров в правом лагере стала старая славянофильская идея о законосовещательном Земском соборе. С его восстановлением был бы создан представительный орган и одновременно сохранилась в неприкосновенности самодержавная власть монарха. А. Каут по этому поводу писал, что "вечно памятный завет славянофилов: "Царю - свобода решения, земле - свобода мнения"" должен служить краеугольным камнем "обновления великой, непобедимой российской державы"²⁰.

Член "Русского собрания" Г. А. Шечков считал земские соборы Московской Руси идеальной формой взаимоотношений основных устоев русской государственности - православия и самодержавия, их "полного единения между собой". По его мнению, земские соборы возникли не из народных собраний, а из Освященного собора (собрания высшего православного духо-

венства) и поэтому не имеют ничего общего с европейскими парламентами: "Собор у нас не явился в замену или в ограничение единоличного правительства, подобно западным парламентам или генеральным штатам, в эпоху борьбы правительства с сословиями, но существовал искони рядом и во взаимопомощи с единоличною властью правителя". Он утверждал, что в настоящее время "ни высший иерарх со всем священным собором, ни всероссийское дворянство, ни так называемое всероссийское земство (чуждое на деле большей части территории империи), взятые отдельно друг от друга, совета всей земли составлять не могут", и призывал восстановить и Освященный собор, и боярскую думу и выборных от всей земли, а всех православных противопоставить в своем сознании начала нашей соборности "хилым принципам парламентаризма"²¹.

Свой проект разработал историк, член СРЛ Д. И. Иловайский. По его мнению, будущий представительный орган следовало назвать "Великой Земской Думой"; выборы проводить только от православного населения, поскольку "выборные из инородцев стали бы единодушно действовать против русских интересов". В составе выборных представителей предпочтительны духовные особы, а также грамотные крестьяне. "Выборы" предполагались непрямые, с назначением (!) выборщиков по приходам или благочиниям. "Затем в эту совещательную Думу ео ipso включаются в полном своем составе Государственный совет и Святейший синод, как преемники первый - боярской Думы, а второй - Освященного собора". Таким образом, Великая земская дума, по проекту Иловайского, практически являлась бы полным аналогом земских соборов XVI-XVII веков²².

Генерал А. А. Киреев, подписывавший свои статьи "Старый славянофил", признавал, что "без Думы, то есть без свободного Совета земли, управлять государством уже нельзя, да и не должно!" Однако она должна являться лишь "необходимым дополнением Самодержавия", а функции ее сводиться к помощи правительству в составлении законов. "Ежели бы в 1905 г. был собран Земский собор, - утверждал Киреев, - мы имели бы государственный уклад, схожий с нашим древним совещательно-самодержавным укладом, а не с тем, который был провозглашен 17 октября и в установлении которого русский народ не принимал уже ни малейшего участия". "Нам, монархистам-славянофилам, приходится пожалеть лишь о том, что правительство остановилось на полдороге, не решилось довершить переворот и возвратиться к Думе совещательной", - писал он по поводу указа 3 июня 1907 года²³.

У идеи восстановления земского собора были и противники в лагере консерваторов, причем весьма влиятельные. Грингмут в конце 1904 г. писал: "Конечно, сперва, для отвода глаз, можно будет выставить этот "земский собор" по рецепту славянофилов "с одним лишь совещательным голосом". Но лишь только правительство хоть один раз осмелится не исполнить "совета", данного "народною волей", - конфликт разразится, славянофильский рецепт будет выброшен за борт, и "земский собор" превратится в самый настоящий конституционный парламент со всеми его привилегиями и последствиями"²⁴.

Против восстановления земского собора - "извлечения из могилы отжившего свой век учреждения" - выступал и Вязигин. "Вполне разделяя славянофильское учение о необходимости тесного общения между царем и народом, считаю, однако, требованием научной совести высказаться против", - писал он. Земский собор был пригоден лишь в Средние века, пока не произошло "расчленения населения на борющиеся на экономической арене классы, достигшие ясного сознания общности и обособленности своих интересов". А теперь, спрашивал он, разве найдут общий язык "наши волостные

старшины с людьми, вооруженными "последним словом" западноевропейской (капиталистической или социалистической) науки?" Очевидно, считал Вязигин, что земский собор даст политическую власть буржуазии, инородцам и пр. Поэтому "крайние и непримиримые противники существующего строя, следуя заветам Нечаева и Желябова, кричат о созыве земского собора в надежде на быструю замену его учредительным собранием"²⁵.

Философское наследие славянофилов предопределяло в идеологии консерваторов противопоставление России и Запада, как двух различных, более того, враждебных локальных цивилизаций. Редакционную статью первого номера издаваемого им журнала "Мирный труд" Вязигин полностью посвятил выяснению отличий магистральных путей развития России и Европы. "Пока мы выносили на своих плечах борьбу с кочевниками", - писал он, народы Запада "достигли неоспоримых успехов во всех отраслях науки и искусства; они взошли на высоты материальной культуры и явили миру великие образцы подвижников истины и художников слова". Но при этом на Западе "обнаруживаются зияющие общественные язвы, выясняющие всю односторонность западноевропейской цивилизации". Поэтому "нет оснований считать путь, избранный Западной Европой, единственно верным и для всех обязательным! Нельзя усматривать в ее недавнем прошлом и настоящем показатель нашего будущего"²⁶.

Коренные различия между Россией и Западом, с точки зрения правых, заключаются прежде всего в их социально-политических системах. По мнению слависта, впоследствии редактора "Московских ведомостей" А. С. Будиловича, "западные государства вышли из завоевания и феодализма, Россия разрослась путем мирной колонизации и усилиями общества, сложившегося по совершенно другому типу"²⁷. В. В. Ермолов писал: "Для нас самодержавие есть выражение доверия к совести и личному творчеству; для западноевропейца - это абсолютизм... беззаконие". "Идея русского самодержавия, совмещающая свободу голоса народного и полноту власти государственной на началах взаимного расположения и доверия, для западного ума непостижима, непонятна"; "в Европе - партия, душащая меньшинство, у нас - свобода личного творчества, действие личности из сознания общего блага. На Западе - закон, действующий формально, с логической необходимостью, у нас - совесть, чувство правды, свобода личного почина"²⁸.

Как утверждал Шечков, в европейских государствах и сейчас господствует абсолютизм, "форма самовластия, ничего, очевидно, с самодержавием общего не имеющая". Это "деспотизм правителя, былого завоевателя", и "деспотизм отвоевавших себе независимость правимых". В России же самодержавный "носитель верховной власти.., как изначально призванный добровольно, с общего всей земли совета и хотения, как всеми соборно почтенный признанием - есть человек соборный, а как призванный со стороны, внепартийный, местным спорам не причастный человек, он есть властеноситель третейский. При таком своем характере наш русский носитель верховной власти по природе своей, в противоположность западным владыкам, никоим образом не абсолютен"²⁹. Епископ Серпуховский Никон на страницах "Московских ведомостей" также доказывал, что "идеал нравственных отношений царя и народа, определяемый... самодержавием (в церкви Восточной), несравненно выше всякого идеала юридических отношений, определяемых конституцией (на Западе)"³⁰.

Консерваторы обращали внимание и на различие духовных оснований меркантильного Запада и "Святой Руси". В 1903 г. Н. М. Соколов, выступая в "Русском собрании" с докладом "О культуре и самобытности", отмечал, что в последнее время понятие "культура" употребляется исключительно в приме-

нении к западноевропейским народам. Он не жалея черной краски "обрисовал темные стороны этой культуры, претендующей, однако, на универсальность". Основания ее исключительно материальны, "она исходит из того, что выгода есть единственный смысл жизни, эгоизм - единственный стимул и наслаждения - ее единственная цель", а культуртрегерство западной цивилизации, осуществляемое "при помощи Круппа и маузера", на самом деле прикрывает "алчное стремление западноевропейских "Мальбруков" к порабощению и эксплуатации "некультурных" народов"³¹.

В представлении Хомякова "весь строй Запада" материалистичный, тогда как восточный идеалистичен. По его мнению, в Европе и России сложились два различных "народных типа: один нуждающийся в самодержавии духовном и не терпящий его в области политической: это Запад эллино-римской культуры; и другой - Восток с Россией во главе, твердо стоящей за самодержавие гражданское, но не терпящий никакого властного вмешательства в дела духа"³².

По мнению Таубе, "славянофильство предполагает существование глубокого отличия между цивилизацией и культурой западного германо-романского типа и просвещением восточного греко-славянского христианского совершенствования", оно "проводит резкую черту между рационализмом, эволюционизмом, филиоквизмом и аморализмом западного прогресса (преуспеяния)... с одной стороны, и между свободнотворческою соборностью и святоотеческою возвышенною духовною ученостью и христианскою аскетическою жизнью - с другой"³³.

На Западе "после распадения церквей" утвердились "во всей полноте начала рабства, унаследованные с древнейших времен от язычества, во всех четырех областях деятельности жизни: рабство духа и зависящее от него рабство мысли, чувства и воли". По мнению Таубе, "рабство духа коренится в установившейся на Западе лжи внешнего авторитета главы церкви" (то есть в догмате о непогрешимости папы). Рабство мысли проявляется во "лжи" о "главенстве разума над всеми остальными сторонами человеческого существа", в проповеди о том, "что руководит человеком разум, а не вера", следствием чего стало торжество рационализма и материализма. Рабство чувства стало следствием вытеснения любви и соборности "раздором и враждою". Борьба и протест становятся "основой существования" и теряют смысл, борьба ведется ради самой борьбы, "мятеж ради мятежа, протест ради протеста". Конечным исходом вражды и партийности становится рабство воли, приводящее "к раздвоению веры и жизни, к разладу слова и дела". Этим "четырем отрицаниям Запада Святой (православный. - И. О.)Восток противопоставляет свое непоколебимое утверждение соборных веромыслительных, братолюбивых, свободотворческих начал". Православный Восток допускает одну только борьбу - "с соблазном и злом", а в остальном требует "духовного мира, любви, свободы мнения и свободы духа", - утверждал Таубе³⁴.

Неприязнь к Западу обрусевшего немца барона Таубе простиралась так далеко, что он еще в 1905 г. называл Санкт-Петербург Святым Петроградом³⁵. Даже в своих философских трудах вместо общепринятых терминов иностранного происхождения он использовал самодельные неологизмы, например, вместо "гносеология" - "познаниеведение", вместо "философия" - "любомудрие" и т.п.

Настоящее и будущее западного мира правые рисовали мрачными красками. Вязигин отмечал, что там, на Западе, в настоящее время "всюду смута, ожесточенная борьба классов, драки и позорные перебранки продажных народных представителей, подкупность печати, страшный рост преступности и сумасшествия, всюду ясные знамения вырождения, глубокого нравственного

падения и близкого крушения парламентаризма - мнимо исцеляющего средства, обманувшего наивные чаяния своих поклонников и не удовлетворившего запросов общества. Успехи социализма и неистовства анархистов предвещают близость событий, сулящих потрясти самые основы западноевропейской культуры"³⁶. Одну из своих статей, в подражание Ф. И. Тютчеву, Вязигин назвал "Россия и революция", целиком разделяя точку зрения великого поэта, считавшего, что в Европе существуют только две действительные силы - революция и Россия, между которыми невозможны никакие переговоры, никакие трактаты. По словам Вязигина, на Западе, в отличие от России, "классовая рознь теперь достигает... страшного напряжения, а зажигательные речи анархистов и социалистов находят много горючего материала"³⁷. Признав объективную необходимость усвоения западных достижений в области материальной культуры и гражданственности, происходившего в начале XVIII в., Вязигин выступал против каких-либо заимствований на современном этапе. "Но теперь, какая страна Запада может послужить для нас образцом, [какая] не страдает сама от глубоких внутренних болезней?" - писал он³⁸.

Слова "революция" и "социализм" в представлении правых устойчиво ассоциировались с европейской политической и философской традициями. Автор, выступавший под псевдонимом П. Хорсов (от ХОРС - Харьковский отдел "Русского собрания"), писал: "Над всем Западом носятся зловещие призраки анархизма и социализма, угрожая погребением в ужасах "мирового переворота" всех добытых человечеством благ культуры, убийством личности и водворением стадного благосостояния ценою "грядущего рабства""³⁹. "Все течения западной мысли... опошляясь, сливаются в общий синтез социал-демократического учения, это последнее слово европейской культуры и ее земную карикатуру", - писал Муретов⁴⁰. Ермолов полагал, что семя революции не случайно занесено в Россию порывом буйного вихря европейских социальных катаклизмов, а целенаправленно культивировалось западными странами на русской почве, с целью ослабления великой Российской державы, угрожающей интересам Запада. "Европу страшит эта могучая сила единения царя и народа, и вот почему европейские враги России оказывают такое сочувствие и поддержку русским революционерам", - писал он⁴¹.

Стремление либеральной оппозиции к заимствованию западных политических институтов и вестернизации российской политической системы вызывало тревогу. Запад - поставщик "веяний и идей, заимствуемых без проверки и порождающих только умственный и нравственный сумбур"⁴²; "крайности и извращения, встречающие стойкий отпор... на месте своего происхождения, у нас принимаются за руководящие начала, за новые слова, вливающие жизнь в одряхлевший мир". Поклонники Запада, по словам Вязигина, "пытаются водворить у нас культ силы, настроения и страсти, объявляют беспощадную войну "обанкротившемуся" разуму и суровой логике, усматривая спасение от наших болезней в скорейшем усвоении прелестей капитализма". Каут утверждал, что "для русского молодого вина нужны не старые, поношенные меха западноевропейского производства, но новые собственного изготовления. Наше спасение не в заимствовании у чужих народов, а в пробуждении национального творчества"⁴³.

Генерал Бородкин указывал, что "никто из нас, конечно, не пожелает быть пленником померанского гренадера", но почему-то мы соглашаемся "состоять в духовном рабстве у иноземцев". Существование этого "духовного рабства" у русской интеллигенции, прежде всего либеральной, беспокоило многих представителей правого лагеря. "Болезнь преклонения перед иноземным глубоко вкоренилась в нашу общественную среду, по своему развитию

весьма низко стоящую", - утверждал Хорсов⁴⁴. Будилович также указывал на "укоренившееся в нашем обществ издавна, не без вины и правительства... раболепие к всему западному и постепенное отторжение от исторических основ русской жизни", еще Юрием Крижаничем названное "чужебесием"⁴⁵. В. М. Пуришкевич в дневнике записал: "Нестерпима для национального русского чувства та черта холопства, та угодливость, которую проявляют перед Западом представители наших радикальных групп, и то стремление их найти там дружественную улыбку, дружелюбный кивок одобрения и поощрения своим поступкам". "Мы готовы расшаркнуться перед всяким иноплеменным проходимцем и в любом пришельце с запада, не желающем даже знать языка нашего и третирующем нас en canaille [негодяйски] как дикаря и ашантия, ищем обновителя своего бытового уклада", - негодовал он⁴⁶.

Как считал В. Л. Величко, "и наша гуманитарная наука, и большая часть влиятельной печати, и общественные кружки находились и доселе находятся во власти устарелого ныне подражательного западнического направления". В журнале "Мирный труд" А. Эрфурт писал: "Подражательность западу Европы в устройстве государственных учреждений, в литературе, во внешних приемах жизни, наконец, создание воспитанной на основах безбожия и утилитаризма "интеллигенции" подготовили тот роковой переход к конституционному режиму, очевидцами которого мы имеем несчастие быть"⁴⁷. По мнению Таубе, "положение "интеллигентной" России дошло до отчаяния. Двести лет объевропеившаяся Россия - в тисках, сжимающих своими змеиными кольцами. Творчество русское почти окончательно иссякло. Во все это время иностранный западный кошмар давил свободных русских людей и многих полонил чарами и прелестью повапленного золотом культурного дурмана"⁴⁸.

Скептически относились консерваторы к самому существованию "общечеловеческой культуры" (цивилизации). "Идея "мировой истории"... по происхождению своему есть идея религиозная", - писал Тихомиров. "Ее принес в мир Израиль, еврейский народ", и основана она на ложной "идее связи человека с Божеством"⁴⁹. Таубе, развивая идеи Н. Я. Данилевского и опираясь на суждения В. С. Соловьева, Ф. М. Достоевского и В. И. Ламанского, разработал свой вариант теории локальных цивилизаций.

На место четырех основ культурно-исторического типа (религиозной, социально-экономической, политической и культурной), предложенных Данилевским, Таубе ставил три - духовную, душевную и мирскую. Поэтому, в отличие от автора "России и Европы", считавшего все двенадцать когда-либо существовавших культурно-исторических типов, кроме нарождающегося русского, неполноосновными, ущербными, Таубе, опираясь на три "идеи" Ф. М. Достоевского - католическую, протестантскую и славянскую - называл три наиболее развитых двухосновных типа: духовно-мирской (романо-германский), душевно-мирской (англо-американский), духовно-душевный (греко-славянский)⁵⁰.

Греко-славянский тип, верил Таубе, вскоре займет доминирующее положение в мире. "Вероисповедная сила, оставаясь отчасти преобладающею в типе романо-германском, утрачена, в большой доле, типом англо-американским; в противоположность, эта духовная сила есть преобладающая суть в типе греко-славянском, и она должна составить основу грядущего европо-славяно-азиатского мира - вот почему с полною основательностью называем тип этот "Святорусским миродержавством", ибо серединная коренная часть его - Русь, которая по своей духовности получила искони прозвание Святой, то есть СвятоРуси", - писал он⁵¹.

У Соловьева Таубе взял учение о трех мировых силах. Это сила верховного владычества (мусульманский мир); сила свободы форм жизни, свободы

отдельных лиц и их деятельности (папско-протестантский мир); согласование и взаимодействие этих двух сил (мир славянский). И здесь, полагал Таубе, "предопределен и предначертан успех среднему греко-славянскому типу". Ведь еще В. С. Соловьев утверждал, что "мусульманский восток... совершенно уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного бога", а "западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного человека"⁵².

Вслед за Ламанским Таубе географически делил человечество на три мира. Первый мир - "Собственная Европа" - состоит из шести частей: Великобритания, Италия, Испания, Франция, Германия (с мелкими государствами-буферами, горной Швейцарией и плоскими Бельгией и Голландией) и Скандинавия. Второй мир - "Собственная Азия" с ее древними и средневековыми цивилизациями. И третий - "Средний мир", или "греко-славянский" - не настоящая Европа и не настоящая Азия. Этот мир состоит из Русской Европы или Европейской России. В земельном отношении Средний мир занимает всю площадь Азии с Малой Азией и Палестиной, всю русскую Европу с Балканским полуостровом и Восточной Пруссией⁵³.

"Островной и полуостровной западнокраевой, расчлененный, культурно-материалистический характер собственного европейского мира, континентальный, также расчлененный, нирванистически-нигилистический характер дряхлеющего собственного азиатского мира и объединенное материковое свойство среднего просвещенно-православного мира", - вот отличительные черты трех миров, писал Таубе. По его мнению, особенностью "греко-славянского мира с Россией во главе" являлось "преобладание одной веры, одного языка, одной народности, и это преобладание есть главный источник прежних и грядущих успехов в борьбе с ее противниками и соперниками, Западной Европой и Югом Азии. Кроме того, единство Русской империи не раскалывается внутри на части ни внутренними морями, ни заливами. Россия отличается крайне бедным развитием береговых линий, свойство ее земельных пространств чисто материковое". Поэтому, писал Таубе, "насколько справедливо считать собственную Азию, мир развалин и безвольного успокоения с могильной религией Будды, миром прошлого, насколько необходимо признать собственную Европу миром настоящей энергии и зрелой жизнедеятельности, настолько греко-славянский средний мир - мир будущего по преимуществу"⁵⁴.

Таубе разделял мнение Данилевского о культурно-исторических типах и следовавший из этого вывод об отсутствии генетической связи и преемственности между разными цивилизациями. "Внешние плоды цивилизации, - писал он, - передаются от устаревших культур передовым извне во внутрь страны, но никогда не составляют основы новой жизни". По мнению Таубе, "славянский историко-культурный тип, восприняв в прежние времена просвещение христианской патристики, вскормленный и вспоенный затем западноевропейским утилитарным позитивизмом, вырабатывает в настоящее время новую, чудную, своеобразную духовную просветительность на началах творческого чудодеяния, умового верующего познания и многостороннего собирательного политического объединения стран на началах правды, добра и сострадания (начало вселенскости и соборности)"⁵⁵.

Всемирно-исторической миссией России Таубе считал примирение двух противоположных сторон "одного и того же материка Азио-Европы, среднего по географическому положению, величайшего по объему, стародавнего по историческому возрасту и передового по развитию". Сделать это предстоит "среднему миру сего материка - славянству, с Россией внутри и с Москвой в средоточии". Славянству "предстоит связать самостный (эгоистический)

деятельный и энергичный (сильный волею) запад Азии (Европу) с обезличенным, усыпленным (апатичным) ее востоком и югом (собственно Азией). Сему среднему миру надлежит объединить активный индивидуализм с пассивным буддийским нирванизмом. Этот связывающий и скрепляющий средний мир должен явиться ядром объединения и сплочения всего материка Европо-Азии или Евразии". В будущем ему рисовалось создание "державного союзного собора многих государств в одном междудержавном согласии", возрождение "вселенского собора всех поместных церквей, то есть всего христианского человечества"⁵⁶.

Противопоставление "Россия - Запад", основы которого были заложены славянофилами, стало краеугольным камнем идеологических концепций русских монархистов в начале XX в., исходивших из видового различия двух цивилизаций. В политической сфере это противопоставление выражали самодержавие и конституционализм, в экономической - сельское хозяйство и промышленная фабрика, в социальной - соборность и индивидуализм, общинное крестьянство и язва пролетариата, в духовной - православие и католицизм (протестантизм). Идеология консерваторов начала XX в., как и учение славянофилов, исходила из того, что русское самодержавие, основанное на православных ценностях, единственно возможная для России политическая система. Главную опасность для национально-государственного бытия страны они усматривали в заимствовании чужих (западных) политических, социальных и экономических институтов, что грозило утратой национальной идентичности ("самобытности") России и ее гибелью.

Примечания

1. ХОРСОВ П. Праздник русского самосознания. (Открытие Харьковского отдела Русского собрания). - Мирный труд, 1904, N 1. Отд. 2, с. 42.

2. Правые партии. Документы и материалы. Т. 1. М. 1998, с. 78.

3. Московские ведомости, N 21, 24.I.1906.

4. Второе годовое заседание "Кружка русских студентов". - Мирный труд, 1907, N 5, с. 108, 109.

5. ТАУБЕ М. Ложь Запада и творчество Востока по славянофильскому учению. Харьков. 1906, с. 10; ЕГО ЖЕ. "Славянофильство" и его определения. - Мирный труд, 1905, N 6, с. 186; ЕГО ЖЕ. Три столпа русского самобытного просвещения прошлого столетия: Хомяков, Достоевский и епископ Феофан, затворник Вышенский. - Там же, 1912, N 5 - 6, с. 293.

6. ТАУБЕ М. Познаниеведение соборного восточного просвещения по любомудрию славянофильства. Петроград. 1912, с. 20, 21; ЕГО ЖЕ. Основные положения славянофильства как научно-богословского учения. - Мирный труд, 1906, N 8, с. 107.

7. ГРИНГМУТ В. А. Собр. ст. Вып. 2. М. 1908, с. 18; Московские ведомости, 1902, N 345.

8. ВЕЛИЧКО В. Л. Русские речи. М. 2010, с. 82, 165; ГОЛИЦЫН Д. П. О своем доме. - Мирный труд, 1905, N 1, с. 21.

9. ТИХОМИРОВ Л. А. Монархическая государственность. М. 1998, с. 279, 277, 355, 365.

10. БОРОДКИН М. Необходимость самодержавия для России. - Мирный труд, 1904, N 10, с. 181, 182; ХОРСОВ П. Праздник русского самосознания, с. 27.

11. ЕРМОЛОВ В. За что нас ненавидит Европа. - Мирный труд, 1904, N 10, с. 152.

12. ХОМЯКОВ Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. М. 2011, с. 287.

13. Цит. по: ЗАДОНСКИЙ В. Всероссийский съезд землевладельцев. - Мирный труд, 1905, N 10, с. 176.

14. ПАСХАЛОВ К. Н. Русский вопрос. М. 2008, с. 27, 28, 87, 450.

15. ТАУБЕ М. Познаниеведение, с. 18, 19.

16. Союз русского народа. М. 1906, с. 9.

17. ЗАДОНСКИЙ В. Ук. соч., с. 177.

18. Третий всероссийский съезд русских людей в Киеве. Протоколы. Киев. 1906, с. 18.

19. ЧЕРНИКОВ Н. Внутреннее обозрение. - Мирный труд, 1907, N 5, с. 186.

20. КАУТ А. Мнимая спасительность парламентаризма. - Там же, 1904, N 8, с. 210.

21. ШЕЧКОВ Г. Истинное значение земских соборов. - Мирный труд, 1905, N 2, с. 111, 116, 119, 129.

22. Кремль, 24.II.1905.

23. КИРЕЕВ А. Голос старого славянофила. - Мирный труд, 1907, N 8 - 9, с. 251 - 252, 249.

24. ГРИНГМУТ В. А. Собр. ст. Вып. 3. М. 1910, с. 113; Московские ведомости, 1904, N 301.

25. ВЯЗИГИН А. С. Мертвое учреждение. - Мирный труд, 1905, N 2, с. 177, 178, 175.

26. ВЯЗИГИН А. С. От редакции. - Там же, 1902, N 1, с. 4, 5.

27. БУДИЛОВИЧ А. С. Наука и политика. Три статьи по злободневным вопросам. СПб. 1905, с. 99.

28. ЕРМОЛОВ В. Ук. соч., с. 152, 153.

29. ШЕЧКОВ Г. Об истинном значении некоторых слов. - Мирный труд, 1906, N 3, с. 150, 151, 153.

30. Московские ведомости, 21.I.1906, N 16.

31. Деятельность обществ. - Мирный труд, 1903, N 5, с. 183, 184.

32. Д. Х. "Самодержавие" (опыт схематического построения этого понятия). - Там же, 1906, N 7, с. 116, 122.

33. ТАУБЕ М. Познаниеведение, с. 35.

34. ТАУБЕ М. Ложь Запада и творчество Востока, с. 4 - 6, 8.

35. ТАУБЕ М. "Славянофильство" и его определения, с. 194.

36. ХОРСОВ П. Ук. соч., с. 44.

37. ВЯЗИГИН А. С. Россия и революция. - Мирный труд, 1904, N 9, с. 120, 125.

38. ХОРСОВ П. Ук. соч. с. 44.

39. ХОРСОВ П. Новые отделы Русского собрания. - Мирный труд, 1904, N 6, с. 104.

40. Второе годовое заседание "Кружка русских студентов", с. 109.

41. ЕРМОЛОВ В. Ук. соч., с. 153.

42. ВЯЗИГИН А. С. От редакции. - Мирный труд, 1902, N 1, с. 5, 6.

43. КАУТ А. Ук. соч., с. 210.

44. ХОРСОВ П. Праздник русского самосознания, с. 28; ЕГО ЖЕ. Новые отделы Русского собрания, с. 104.

45. БУДИЛОВИЧ А. С. Ук. соч., с. 14.

46. ПУРИШКЕВИЧ В. М. Дневник. - Мирный труд, 1905, N 10, с. VIII, IX.

47. ВЕЛИЧКО В. Л. Ук. соч., с. 82; ЭРФУРТ А. К дворянской молодежи. - Мирный труд, 1905, N 10, с. 233.

48. ТАУБЕ. М. Познаниеведение, с. 18.

49. ТИХОМИРОВ Л. А. Ук. соч., с. 291, 617.

50. ТАУБЕ М. Образование великодержавных единиц. - Мирный труд, 1906, N 2, с. 61 - 65.

51. Там же, с. 67.

52. Там же, с. 67, 71; СОЛОВЬЕВ В. С. Соч. Т. 1. М. 1989, с. 28.

53. ТАУБЕ М. Образование великодержавных единиц, с. 181 - 183.

54. Там же, с. 183 - 185.

55. Там же, с. 189.

56. ТАУБЕ М. Ложь Запада и творчество Востока, с. 10 - 11; ЕГО ЖЕ. Познаниеведение, с. 34.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - И. В. Омельянчук:

Comments: