В новом 4-м томе издания "Портреты историков" читателю показаны личности и творчество 32 историков по самым различным проблемам новой и новейшей истории¹ . Все они в той или иной степени выражали уровень развития отечественной исторической науки, отразили в своих работах достижения и недостатки, присущие любой национальной историографии с ее специфическими чертами. Они занимались самыми различными проблемами истории Востока, Франции, Англии, США, Италии, Балкан, международными отношениями, этнографией и археологией. Это создает широкую панораму развития отечественной исторической науки, которая, как и любая другая, не может проявляться иначе, чем через труды ее представителей.

Следует особо отметить, что продолжающееся уже несколько лет издание "Портреты историков" стало возможным прежде всего благодаря поистине подвижническим усилиям академика Г. Н. Севостьянова, главного инициатора и организатора этого вызывающего большой интерес читателей многотомного труда.

Писать об отечественных историках в значительной мере труднее, чем о зарубежных ученых, на которых можно взглянуть как бы со стороны, более беспристрастно и даже несколько отстраненно. В нашем же случае неизбежны симпатии и антипатии, подчеркивание и выдвижение на первый план одних аспектов жизни и творчества историка и затушевывание других. Впрочем, как будет показано ниже, в ряде случаев авторы отнюдь не склонны приукрашивать действительность, и показывают все изломы жизненного пути своих персонажей, хотя и в деликатной форме.

Авторы "Портретов историков" написали свои очерки на высоком, хотя, разумеется, и не всегда равнозначном уровне. Посмотрим же немного подробнее на эти очерки и показанных в них ученых.

Пользуясь характеристиками, данными авторами очерков своим героям, перед нами предстают "один из блестящих специалистов по истории французской революции", "обаятельный и трудолюбивый" А. В. Адо (автор - В. П. Смирнов); "типичный представитель русской либеральной интеллигенции" В. В. Бирюкович (В. П. Золотарев, О. И. Зезегова); "основатель научного китаеведения в России" Н. Я. Бичурин (В. С. Мясников); "создатель современной советской (ныне российской) школы этнологической науки" Ю. В. Бромлей (В. И. Козлов); "отчасти мифологизированный, осторожный и уклончивый" В. П. Волгин (А. В. Гладышев); "выдающийся организатор учебной работы и прекрасный педагог, сочетавший жесткую требовательность и редкую человеческую чуткость" И. С. Галкин (И. П. Дементьев); "живой, тонкий и мудрый наблюдатель" А. А. Губер (Ю. Н. Гаврилов); "влюбленный в науку и одержимый ею" И. П. Дементьев (Б. Д. Козенко); "необыкновенно принципиальный, прямой и добросовестный" В. А. Дунаевский (Е. В. Чистякова); "богато и разносторонне образованный" А. М. Дьяков (Ф. М. Шаститко); "знаток истории Великобритании" Н. А. Ерофеев (А. Б. Давидсон); "во многом трагичный и неординарный" Е. М. Жуков (Н. П. Калмыков); "безукоризненно

Патрушев Александр Иванович - доктор исторических наук, профессор исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, специалист по новой и новейшей истории Германии.

¹ Портреты историков. Время и судьбы. Т. 4. Новая и новейшая история. Отв. ред. Г. Н. Севостьянов. М., 2004. 551 с.

стр. 115

добросовестный в научном отношении" Н. Е. Застенкер (В. П. Смирнов); "носитель лучших традиций либерально-профессорской культуры" СБ. Кан (В. А. Дунаевский, И. А. Никитина, А. С. Кан); "принципиальный, скромный и доброжелательный" Г. Ф. Ким (Н. М. Пак); "борец за свободу, равенство и прогресс" М. М. Ковалевский (С. Н. Погодин); "создатель современной научной школы испанистов" И. М. Майский (СП. Пожарская); "яркий и масштабный" А. Ф. Миллер (М. С Лазарев, М. С Мейер); "кропотливый исследователь" А. И. Молок (В. А. Дунаевский, А. Б. Цфасман, Ф. А. Молок); "внесший большой вклад в становление советского и российского славяноведения" С. А. Никитин (СИ. Данченко, И. В. Чуркина); "патриарх отечественной африканистики" Д. А. Ольдерогге (А. Б. Давидсон); "поразительная по своей широкой эрудиции" О. В. Орлик (В. М. Хевролина); "эрудированный профессионал высочайшего класса" Ю. А. Писарев (К. Б. Виноградов, А. Л. Шемякин); "основатель отечественной школы индоведов и афганистов" И. М. Рейснер (Г. Г. Котовский); "неутомимый и скрупулезный труженик" Ф. А. Ротштейн (А. Б. Цфасман, СГ. Ткаченко); "исключительно работоспособный и целеустремленный" Н. В. Сивачев (А. С Маныкин, В. В. Согрин); "внимательный и отзывчивый" Н. А. Смирнов (М. С. Мейер); "фантастический эрудит" С. А. Токарев (С. Я. Козлов); "открывший прекрасную страну Хорезм" С. П. Толстов (Е. Е. Неразик); "мастер биографического жанра" В. Г. Трухановский (Н. Г. Думова); "мужественный человек с нежной душой" Г. С Филатов (Н. П. Комолова); "свободно парящий над всем пространством американской истории" Н. Н. Яковлев (В. О. Печатное, С. П. Пожарская).

Уже из этих характеристик видно, что речь идет о различных, но в любом случае незаурядных людях. Хотя как авторы вправе давать своим героям собственные оценки, так и читатель может составить о них свое мнение, которое может не совпадать с авторским. Должен оговориться, что речь идет только о субъективных впечатлениях и суждениях автора² .

Некоторые очерки, прежде всего написанные теми, кто лично был знаком со своими героями, отличаются заметной человеческой теплотой и показывают нам живых людей с их склонностями, привычками, увлечениями. Таковы очерки, посвященные А. В. Адо и Н. Е. Застенкеру, А. А. Губеру и И. П. Дементьеву, И. С. Галкину и В. А. Дунаевскому, А. М. Дьякову и Н. Е. Ерофееву. Другие написаны более суховато.

В книге показаны непростые и даже драматические коллизии в жизни ряда отечественных историков. Так, партийно-политическим "проработкам" подвергались В. В. Бирюкович, Н. А. Ерофеев, С. А. Никитин, арестованный в 1930 г. и на три года сосланный на Урал. Под жернова кампании по борьбе против космополитизма попал А. И. Молок, а Н. Е. Застенкер и его жена в 1937 г. были также репрессированы, но в 1939 г. - освобождены и полностью реабилитированы.

Построенные по алфавитному принципу "Портреты историков" открываются очерком о А. В. Адо, опубликовавшем в 1971 г. блестящую для того времени книгу "Крестьянское движение во Франции накануне и во время Великой французской буржуазной революции конца XVIII века". "Такой работы еще не было ни в советской, ни во французской историографии" (с. 14). Изучив огромное количество документов, автор впервые выявил все факты массового крестьянского движения в годы революции, составил их полный список, нанес на карту. Он подчеркнул, что крестьяне вели одновременно три войны: "войну против замков" (против сеньориального строя), "войну за землю" (за расширение крестьянского землевладения) и "войну за хлеб" (против дороговизны, за регламентацию торговли и нормирование цен).

Проанализировав влияние крестьянского движения на аграрное законодательство революции, Адо показал, что лишь якобинцы сумели до конца пойти навстречу интересам различных слоев деревни, от ее собственнических верхов до бедноты. Вместе с тем автор выяснил, что даже при якобинцах, и тем более при термидорианцах, крестьяне не

² Обзор первых томов издания "Портреты историков" см. Патрушев А. И. Новое издание о судьбах историков. - Новая и новейшая история, 2002, N 2.

стр. 116

смогли до конца освободиться от груза повинностей, существовавших при Старом порядке.

Подвергнув критике тезис крупнейшего французского историка Жоржа Лефевра - об экономически консервативном характере крестьянских требований, Адо подчеркивал, что если бы крестьянам удалось добиться радикального дробления крупного землевладения, это создало бы гораздо более благоприятные условия развития капитализма.

Другой специалист по истории Франции В. В. Бирюкович считал, что тема о французских финансистах важна и не может рассматриваться лишь как эпизод из биографии кардинала Ришелье. Его интересовали в первую очередь их взаимоотношения с королевской властью. Вопрос рассматривался в контексте более общей и широкой проблемы о характере и социальной сущности французского абсолютизма в период его формирования.

В трактовке социально-экономической сущности абсолютизма Бирюкович расходился с С. Д. Сказкиным и О. Л. Вайнштейном, которые отождествляли абсолютизм с дворянской диктатурой. Бирюкович же высказал идею о прогрессивном характере начальной стадии абсолютизма, отвергнув его связь с исключительно регрессивными явлениями, так как абсолютизм был выгоден не только феодалам. Таким образом, Бирюкович призывал своих коллег рассматривать развитие абсолютизма как сложный, диалектически противоречивый, неоднозначный процесс.

Вклад Бирюковича в историческую науку заключался в более широкой трактовке проблемы абсолютизма. В отличие от предшественников он впервые выделил два этапа развития абсолютной монархии - прогрессивный и регрессивный.

В отношении А. И. Молока авторы очерка отметили, что этому крупному историку "пришлось на самом себе испытать воздействие сталинской системы клеветы и навешивания ярлыков" (с. 318). Однако его работы по Июльской революции 1830 г., революции 1848 - 1849 гг., истории Парижской коммуны заняли прочное и заметное место в отечественной исторической науке.

Неутомимой труженицей являлась О. В. Орлик, которая до последних дней жизни работала над капитальной монографией "Россия в международных отношениях. 1815 - 1829". Ряд аспектов проблемы внешней политики России как одного из элементов системы международных отношений уже был исследован отечественными и зарубежными историками. Однако цельная картина этого периода отсутствовала. О. В. Орлик ее создала и, что особенно важно, рассмотрела идеологические основы, взаимосвязь разных направлений внешней политики. Подход О. В. Орлик к анализу событий отражал новые явления в отечественной исторической науке. Если ранее в большинстве трудов внешняя политика рассматривалась преимущественно с точки зрения интересов правящего класса, то теперь критерием ее анализа и оценки стали национально-государственные интересы. Это позволило автору избежать как излишней ее критики, так и идеализации. По мнению О. В. Орлик, российская внешняя политика являлась своеобразным сочетанием реакции, консерватизма и либерализма. Автор дала обоснованное определение этой политики - "политический экспансионизм".

В советской историографии именно академик В. П. Волгин считается "основателем новой научной отрасли - истории социалистических идей". Его первым обобщающим исследованием стала книга "Очерки по истории социализма. Но эта работа была лишь этюдами по отдельным проблемам истории социализма. Поэтому изданный им в 1928 и 1931 гг. курс лекций "История социалистических идей" в двух частях имел целью "дать связное изложение развития социалистических идей в сжатой и по возможности доступной форме". Конечно, научная ценность исследований Волгина по этой проблематике далеко не равнозначна. Историю социалистических идей он рассматривал в связи с социально-экономической обстановкой эпохи, что для историографии той поры было достаточно ново.

"Осторожный и уклончивый" В. П. Волгин занимал многие административные посты. Естественно, что в посвященном ему очерке главное место занимает его организатор-

стр. 117

ская и руководящая деятельность. Впрочем, не очень большое число научных работ - "это беда всех функционеров от науки" (с. 87).

Историю социалистической мысли изучал и Н. Е. Застенкер, создавший также труды по истории Германии, Италии, Англии, России. Это был человек, учивший своих студентов "двум главным вещам: во-первых, уважению к фактам, во-вторых, творческому их осмыслению" (с. 220). Он требовал всемерно расширять источниковую базу исследования, искать подлинные документы, сличать тексты, проверять их достоверность, точно излагать и цитировать.

Н. Е. Застенкер обладал острым критическим умом. Оставаясь в рамках марксистско-ленинской методологии, он всегда стремился к новаторской постановке вопросов, к свежему прочтению фактов. Часто это доставляло ему большие неприятности.

В очерке о И. С. Галкине особо подчеркнуто, что он попытался распутать сложнейший балканский узел противоречий великих держав и вместе с тем обстоятельно исследовать освободительное движение от османского ига. Итогом его исследования стал фундаментальный труд "Политика европейских держав в связи с освободительным движением народов европейской Турции в 1908 - 1912 гг." (М., 1960). Книга была основана на первоклассных источниках. И. С. Галкин был среди первых историков, изучивших экономическое развитие и социальные отношения на Крите, в Македонии и Албании: положение крестьян, ремесленников, мелкой буржуазии, экономическую и политическую роль национальной и компрадорской буржуазии в этих землях. Автор опирался не только на документальные источники, но и большую литературу на французском, английском, немецком, сербохорватском и болгарском языках.

Отправным методологическим принципом автора при анализе национально-освободительного движения на Крите, в Македонии и Албании является признание его двузначного характера - борьба против турецкого ига была одновременно и борьбой против полуфеодальных форм эксплуатации, за свободное развитие капитализма. Научное значение монографии Галкина вышло за рамки рассмотренных в ней исследовательских проблем. Она стимулировала изучение внутренних и внешних аспектов национально-освободительного движения славянских народов, находившихся под гнетом Турции, Германии, Австро-Венгрии. Любопытна и справедлива мысль автора очерка И. П. Дементьева: "Жаль все-таки, что политики зачастую мало знакомы с исследованиями историков. Многие современные проблемы - распад Югославии, фактический раздел Кипра - можно было бы лучше уяснить и даже предвидеть, зная их корни и недавнее прошлое этих стран" (с. 113).

С. Б. Кан, написавший большую работу "Два восстания силезских ткачей, 1793 - 1844" (М. -Л., 1948) в духе того времени жестко критиковал М. Вебера и В. Зомбарта, А. Допша и Э. Трёльча за неспособность "разрешить проблему перехода от феодализма к капитализму и найти единое целостное объяснение сложному, протекающему в противоречиях процессу зарождения и становления капиталистического способа производства". Опираясь на анализ капитализма в трудах К. Маркса и В. И. Ленина, он отвергал понятийный аппарат классиков истории промышленности: Бюхера, Рошера и Шмоллера.

Критически используя прусскую статистику и фактический материал из западной литературы, Кан обстоятельно рассмотрел техническую сторону переворота в силезской полотняной промышленности (для чего не раз посещал московские текстильные предприятия) и, по существу, впервые воссоздал развитие мануфактурного капитализма в Силезии, зарождение там уже фабричного производства хлопчатобумажных тканей.

В очерке Б. Д. Козенко о И. П. Дементьеве отмечено, что он создал первое крупное исследование развития американской историографии на протяжении целого столетия, "тесно (иногда слишком) увязывая ее с классовой и политической борьбой в американском обществе" (с. 148)³ . Подробно были проанализированы концепция рабства У. Филлипса, взгляды лидера прогрессистского направления Ч. Бирда и его противников из

³ Дементьев И. П. Американская историография Гражданской войны в США. М., 1963.

стр. 118

школ "консервативного ревизионизма" и "южных бурбонов", позиция представителей негритянской историографии, прежде всего Дж. Франклина и Б. Куорлса.

Как пишет Б. Д. Козенко, "Дементьев прекрасно знал фактический материал, который он преподносил в спокойной обстоятельной манере, неторопливо. Он был хорошим лектором, с сильной логикой, но без ораторского "блеска", всякого рода "украшений", жестов, шуток и т.п. Можно даже было бы сказать: скромно читал. Но, попав в жесткие логические рамки лектора Дементьева, вы уже не могли покинуть их до конца лекции" (с. 148).

Затем И. П. Дементьев обратился к теме, которая оставалась тогда в тени, - истории общественной мысли США. Период был выбран критический - испано-американская война 1898 г., начало которой потрясло Америку. Автор убедительно показал, что стержнем внешнеполитической идеологии США явилась концепция "американской исключительности". В очерке особенно отмечен большой вклад И. П. Дементьева в разработку проблем историографии новой и новейшей истории стран Европы и Америки.

В очерке А. С. Маныкина и В. В. Согрина о Н. В. Сивачеве особо подчеркнуто, что он "сумел создать и сплотить вокруг себя коллектив единомышленников, занимавшихся интенсивной разработкой истории и современного состояния одного из важнейших элементов политической системы США - двухпартийной системы" (с. 428). В 1977 г. по его инициативе при кафедре новой и новейшей истории МГУ была создана лаборатория по истории США, научная деятельность которой как раз и концентрировалась на исследовании данной проблематики. Уже тогда у него вызревали планы подготовки ряда фундаментальных изданий по истории двухпартийной системы, некоторые из которых воплотились в жизнь уже после его смерти.

Авторы верно отметили, что "круг его научных интересов был необычайно широк: это и "новый курс", и рабочая политика США на всех этапах их истории, и социальные движения в США, и история политических партий, многое другое. Среди вопросов, над которыми размышлял Сивачев, можно выделить главный, который составлял для него исследовательскую "сверхзадачу", какими бы проблемами и сюжетами американской истории он ни занимался. Вопрос этот - что, какие факторы обеспечивали жизнеспособность американского капитализма в новейшее время, что помогало американскому правящему классу справляться с социальными противоречиями, присущими США, как и любому капиталистическому обществу, каковы широта и пределы адаптивных возможностей у американского капитализма? В те времена, когда в нашей науке господствовала схема неуклонно "загнивающего" капитализма, этот трезвый реалистический вопрос практически невозможно было сформулировать открыто. Он был поставлен перед обществоведами во весь рост и применительно к историческому опыту уже всех развитых капиталистических стран только в годы горбачевской перестройки. Тем не менее, Сивачев смог сделать очень много для его научного решения" (с. 428).

Испытывая очевидное недоверие к фактам, почерпнутым из "вторых рук", стремясь к их критической перепроверке, Сивачев вместе с тем считал своим долгом по достоинству оценить и указать на исследовательский вклад своих отечественных и зарубежных коллег. Прекрасное знание литературы и признание заслуг других ученых - не только проявление научной этики: резко сужалась вероятность и опасность "повторения пройденного", обеспечивалась точность в поиске непроторенных исследовательских троп.

Своеобразной фигурой был среди наших американистов Н. Н. Яковлев, дебют которого оказался на редкость мощным - докторская диссертация "История США в 1917 - 1940 гг." (М., 1962) сделала его в 34 года самым молодым в стране доктором наук по всеобщей истории, а опубликованная на ее основе монография для того времени стала настоящим событием. Основанная на богатом фактическом материале, она вводила в научный оборот большое число исторических фактов и идей, послуживших основой дальнейшего изучения и преподавания новейшей истории США.

Репутация Яковлева как одного из самых перспективных историков-американистов была подтверждена серией ярких книг 1960-х годов, среди которых выделялись "Франклин Рузвельт - человек и политик" (М., 1969) и "Загадка Пирл-Харбора" (М., 1968).

стр. 119

"Первая положила начало не только отечественному "рузвельтоведению", но и всему жанру политической биографии в области истории США, воплотив новую "формулу успеха" - сочетание личностного, почти интимного плана с широким историческим контекстом" (с. 524). Книга имела большой успех и впоследствии не раз переиздавалась. В "Загадке Пирл-Харбора" раскрылся другой талант автора - его интерес к интриге истории, умение раскрыть сложный лабиринт военно-политической игры. Не случайно эта книга стала хрестоматийной и по сей день остается лучшей отечественной трактовкой этого исторического события.

На рубеже 1970-х годов вышла еще одна крупная работа Яковлева - "Преступившие грань" (М., 1970). Эта необычная по замыслу книга соединяла разноплановые на первый взгляд фигуры Вудро Вильсона и братьев Роберта и Джона Кеннеди как политических деятелей, вышедших за пределы американской "политики как обычно" и ставших, в конечном счете, ее жертвами. При всей спорности этой концепции, она позволила автору вычленить те общие, родовые черты, которые объединяли этих незаурядных реформаторов американского общества, пытавшихся дать новые ответы на внутренние и международные вызовы своего времени.

В начале 1980-х гг. возрос интерес Н. Н. Яковлева к идейно-психологическим сторонам американского экспансионизма. Появился цикл работ, в которых эта проблематика показана с разных сторон. В "Силуэтах Вашингтона" давался историко-публицистический очерк всей послевоенной истории США через призму деятельности президентов -от Трумэна до Рейгана. При всей заостренности и явной саркастичности оценок, в этой книге, основанной на большом материале, было много интересных наблюдений. Одна из тем, намеченных в этой книге - о "дихотомии методов" в политике США - была затем развернута в крупное историческое произведение о деятельности ЦРУ против СССР. Некоторые разделы этой книги (как признавался потом и сам автор) были навязаны ему сверху, а всесилие и эффективность работы ЦРУ явно преувеличивались (с. 526). И все же это была первая (и до сих пор единственная) в нашей литературе серьезная попытка проанализировать тайные операции этого ведомства против советского режима как составную часть общей внешнеполитической стратегии США. Актуальность этой темы подтвердил последовавший затем распад СССР, реальный вклад в который американских спецслужб является ныне предметом больших споров и еще ждет объективной документированной оценки. Тем не менее, в контексте изложения представляется, что авторы очерка склонны к преувеличению этого вклада.

В очерке отмечено, что огромная эрудиция Яковлева, его феноменальная память в сочетании с даром рассказчика позволяли ему обходиться без конспектов, при этом его лекции никогда не повторялись и носили характер импровизации, пользуясь большой популярностью у студентов. Зачастую именно с этих увлекательных лекций начинался студенческий интерес к американской истории, приводивший потом многих из них в науку.

Академик Ф. А. Ротштейн, историк и публицист, стремился осветить всю историю чартизма, выявить причины возникновения этого движения, выделить этапы его развития и их особенности, дать анализ взглядов лидеров чартизма, определить его историческое место и значение для последующего развития рабочего движения и социалистической мысли.

Определяя сущность чартизма и его место в английском рабочем движении, автор квалифицировал его как начальную стадию "классового политического движения современного пролетариата", "первую попытку основать собственную партию с целью завоевания политической власти"⁴ . В очерке подробно изложена история движения за парламентскую реформу 1832 г., показана его роль в политическом воспитании рабочих.

Автор выделил три течения в чартистском движении. Два из них - лондонская группа во главе с Ловеттом и бирмингемское течение, возглавлявшееся буржуазным либералом банкиром Атвудом, придерживались "моральной тактики" борьбы, вносили в него

⁴ Ротштейн Ф. А. Очерки по истории рабочего движения в Англии. М. -Пг., 1923, с. 5.

стр. 120

буржуазную струю. Эти группировки "не выражали собою истинного характера чартистского движения, которое могло быть только пролетарским или ничем". Симпатии Ротштейна принадлежали партии "физической силы", - сторонникам революционных методов борьбы - прежде всего - Демократической ассоциации во главе с Дж. Гарни.

Анализируя причины поражения чартизма, автор главную из них видел в небывалом промышленном прогрессе, за короткий срок превратившем Англию в "мастерскую мира". Это, по мнению Ротштейна, должно было влиять на рабочую массу "замиряющим" образом. Среди причин упадка чартизма автор называл разочарование рабочих в связи с неудачами движения и массовую эмиграцию, вызванную открытием золотых россыпей в Калифорнии и Австралии.

Очерк, посвященный И. М. Майскому, хорошо показывает его как дипломата, но слишком мало как историка. Среди его исследований выделяется книга "Испания, 1808 - 1917" (М., 1957), которую отличает богатство и разнообразие использованного материала, в том числе архивного. Историческая литература по Испании XIX в. на русском языке тогда была крайне бедна. "Сосредоточив главное внимание на социально-экономическом аспекте темы, И. М. Майский дает ответ на вопрос, что же принес XIX в. Испании, с чем она подошла к рубежу, с которого началась новая эпоха ее истории" (с. 298). Автор очерка СП. Пожарская отмечает, что "в определенном смысле Майский является создателем школы советской испанистики послевоенного периода" (с. 298).

В. А. Дунаевский показан несколько бледно. Будучи неплохо знаком с ним, могу утверждать, что это был более яркий человек и необычайно интересный собеседник.

В 1970 г. он защитил докторскую диссертацию на тему "Советская историография новой истории стран Запада. 1917 - 1941". У нее была трудная судьба. Диссертацию долго не принимали к защите ни в одном совете после скандальных рецензий, появившихся в связи с некоторыми статьями Дунаевского, на которые поступил в ЦК КПСС настоящий донос, поддержанный М. А. Сусловым. Тут же вышли погромные рецензии в журналах.

Особенно увлекал Дунаевского жанр биоисториографии. Ему всегда хотелось дать не просто характеристику, но "биографию человека науки". В итоге он создал целую галерею портретов крупных историков: среди них - М. А. Алпатов, Б. Г. Вебер, В. П. Волгин, Н. И. Кареев, Е. А. Косминский, А. И. Молок, М. В. Нечкина, СБ. Кан, В. М. Хвостов. Особое внимание он уделил творчеству Е. В. Тарле.

Это не были сухие характеристики крупных ученых. В каждом очерке автор стремился показать вклад автора в тот или иной раздел науки, его индивидуальность, его научный метод, рассмотреть со всех сторон его миропонимание и мировоззрение, место в науке того времени. Эта характеристика личности ученого-историка в контексте его науки позволяла более конкретно представить неповторимое лицо и самой исторической науки определенного периода: она переставала быть безликой.

Очень осторожны оценки в очерке об академике Е. М. Жукове, в конце которого ставится кардинальный вопрос: "И все же, чем можно заключить рассказ о Е. М. Жукове как об ученом? Несомненно, это был широко образованный историк, способный осмысливать исторический процесс на разных уровнях обобщения. В силу внешних обстоятельств и по характеру своих способностей он рано отошел от конкретно-исторических исследований и ступил на путь теоретического познания. Реализовал ли он себя на этом пути? Ответ не может быть однозначным. С одной стороны, Е. М. Жуков достиг признания и мог удовлетвориться сделанным. Но, с другой стороны, нет сомнения в том, что его значительный научный и интеллектуальный потенциал не был полностью востребован эпохой. Слишком жесткими были рамки, в которые был поставлен ученый, предпринимавший попытки выйти на теоретическое осмысление научных задач. Экзегетика вместо свободного полета мысли. Увы, это была трагедия многих советских историков. Благодаря марксизму они сумели добиться впечатляющих результатов в объяснении исторического процесса, и также благодаря марксизму, но уже оскопленному охранительно-бюрократической системой, они бесконечно повторяли приевшиеся истины, воспринимавшиеся уже как бездушная плакатная риторика" (с. 204 - 205). Очень взвешенное суждение.

стр. 121

В очерке о С. А. Никитине отмечено интересное обстоятельство, которое прежде выглядело бы крамольным, а именно: ему "ближе всего был позитивизм с его обстоятельностью в подборе фактов, со стремлением любой вывод базировать именно на них" (с. 326). Именно поэтому его докторская диссертация "Русское общество и вопросы балканской политики России в 1853 - 1876 гг." (1947) так и не была опубликована. Еще одна человеческая драма.

Главным научным трудом Никитина является монография "Славянские комитеты в России в 1858 - 1876 гг." (М., 1960). Взявшись за исследование этой проблемы, он шел от архивных источников. Наряду с ними он впервые в отечественной славистике широко привлек прессу различных направлений, в том числе и провинциальные издания, а также обширную мемуарную литературу. Отдав дань уважения своим предшественникам в изучении этой сложной темы, Никитин по-новому рассмотрел деятельность славянских комитетов в России. Прежде всего, он показал, что славянофилы вовсе не были ретроградами, которыми их пыталась представить советская историография, а являлись деятелями умеренно либеральных взглядов, выступавшими за проведение постепенных буржуазных реформ.

После появления труда Никитина вклад славянских комитетов в расширение связей России с народами Балкан уже не мог быть оспорен. Собранные воедино уникальные архивные документы, публикации в российской периодике, выдержки из мемуаров деятелей того времени позволили ученому сделать обоснованные выводы и, отделив зерна от плевел, показать место и действительную историческую роль славянских комитетов в развитии русской политики в балканском регионе. Эта книга заслуженно получила высокую оценку, как в нашей стране, так и за рубежом.

Академик Ю. А. Писарев выпукло обрисовал трагедию Сербии и Черногории в большом труде "Сербия на Голгофе и политика великих держав. 1916 г." (М., 1993). Работа была посвящена переломному моменту в судьбе сербского народа, когда само его существование оказалось под вопросом в результате совместного австро-германского нашествия (и примкнувших к нему болгар).

Как отмечает автор очерка о Писареве, при всей верности марксистской теории, а иначе и быть не могло, учитывая эпоху, в которую он работал, ученый отнюдь не был догматиком. Оказавшись свидетелем балканских событий начала 90-х годов XX в., он предполагал вновь обратиться к проблеме создания Югославии - очевидно прежние ответы уже не удовлетворяли его.

М. М. Ковалевский, обладавший энциклопедическими познаниями в истории, социологии, правоведении, этнографии, стал родоначальником российской историографии средневековой Англии. Если в изучении Английской революции XVII в. Ковалевский был пионером, то его работы о Великой французской революции продолжили отечественную историографическую традицию. Ковалевский не создал специального исторического труда, посвященного революции 1789 г., но его научное наследие наполнено постоянными обращениями к этим событиям. К сожалению, в очерке Ковалевский практически не представлен как один из крупнейших отечественных социологов.

В. Г. Трухановский в 1968 г. выпустил в свет книгу "Уинстон Черчилль" - первую работу из ряда принадлежащих его перу политических биографий. По словам автора, он занялся биографией Черчилля потому, что пришел к убеждению: без изучения жизни и деятельности этой выдающейся личности нельзя понять историю Англии конца XIX-XX вв. "Историческая биография, - писал Трухановский впоследствии, - такая форма историографии, которая находится как бы на стыке между наукой, с одной стороны, и художественным произведением - с другой. Воссоздавая с помощью строго научных методов исследования эпоху и фактическую сторону жизни того или иного деятеля, историческая биография должна к тому же раскрыть его индивидуальность: черты характера, психологический и физический облик, мироощущение, этические и моральные принципы и т.д. В этой области так называемые исторические источники далеко не всегда помогают, и тогда автор вынужден, опираясь на всю совокупность прямых и косвенных данных, домысливать, дорисовывать недостающие штрихи, полагаясь на интуицию

стр. 122

и силу воображения. В этом заключается сложность и трудность жанра исторической биографии для автора и вместе с тем его притягательность для читателей"⁵ .

Книга о Черчилле имела невероятный читательский успех. Автору удалось нарисовать живой, полнокровный, психологически достоверный портрет, показать своего героя во всей сложности, противоречивости и своеобразии - и как государственного деятеля, и как человека, в личной жизни, в быту, в отношениях с семьей и друзьями, а главное, на фоне британской и мировой истории.

Правда, в другой книге "Антони Идеи" (М., 1974) ее герой выглядел бледнее, в чем не было никакой вины автора. Просто, мало кто в британской, да и мировой истории может сравниться с красочной и выдающейся личностью "бывшего военного моряка", как Черчилль подписывал свои послания Рузвельту.

Одним из крупнейших специалистов по истории Италии был Г. С. Филатов, книга которого - "Крах итальянского фашизма" (М., 1973) - вошла в золотой фонд отечественных работ, посвященных новейшей истории Италии, а также истории второй мировой войны.

Автор использовал обширный круг источников: многочисленные документальные издания, периодическую печать различных направлений, мемуары, переписку. Он не ограничивался только историей военных лет, но показал и период второй половины 1930-х годов. "История Италии предвоенного периода рассматривается им в двух планах: показана как внешняя сторона исторического развития, которая создает впечатление консолидации и укрепления фашистского режима в Италии в середине 30-х годов на почве имперских мифов, так и зарождение подспудных процессов разложения режима - процессов, которые обнаружат себя и пойдут ускоренным темпом уже в период войны" (с. 512).

Следует особо отметить, что Филатов по-новому подошел к анализу корпоративной системы Муссолини и политики автаркии. Он показал демагогический характер фашистской пропаганды, убеждавшей народ в "надклассовом" характере корпораций, представить их "арбитром" между трудом и капиталом, "новым типом" руководства экономикой в интересах "всей нации". На деле, как показано в монографии, корпорации использовались монополиями для достижения своих целей - для наживы, извлечения высоких прибылей, подавления более слабых конкурентов на внутреннем рынке. Г. С. Филатов сделал вывод, что корпоративная система не смогла выполнить те функции, которые возлагала на нее фашистская верхушка, она обанкротилась уже накануне войны, породила недовольство внутри самого фашистского блока. Труд Филатова стал важным научным вкладом в разработку общей теории и истории фашизма.

Предложенная Ю. В. Бромлеем новая концепция этноса получила распространение среди этнографов, что объясняется не только его статусным авторитетом, но и кажущейся возможностью соединения понятия "этнос" с бытовавшим в то время сталинским определением понятия "нация" на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющейся в общности культуры. Но, как заметил автор очерка о Ю. В. Бромлее В. И. Козлов, "негативного в этой концепции было больше, чем позитивного" (с. 60). Вообще, в этом очерке заметно, что его автор расходится со своим героем по многим вопросам специального характера. Так он пишет, что "довольно спорный характер имеет предложение Бромлея применять к понятию "этнос" признак эндогамии, используемый антропологами и другими биологами для выделения так называемых "популяций"... Но его попытка оказалась недостаточно четкой и глубокой" (с. 61).

В очерке о С. А. Токареве особо интересной показалась его специальная работа, посвященная характеристике основных концепций исторического процесса. Токарев отмечал, что "еще не так давно" (между тем, это имело место и в то время, когда он писал данную работу) все научные теории "упрощенно распределялись" "на две группы: "марксистские" и "немарксистские" ("буржуазные"). Но непригодность такой классификации видна уже из одного того факта, что категория "немарксистских" теорий включает в себя самые разные научные концепции; ограничиться суммарным противопостав-

⁵ Трухановский В. Г. Адмирал Нельсон. М., 1980, с. 3.

стр. 123

лением всех их марксизму - значило бы наглухо закрыть для себя путь к пониманию и справедливой оценке каждой из этих концепций". Это знаменательное (а по тем временам - почти революционное!) замечание: непременно реалистически понимать и справедливо оценивать любую мысль, идею, концепцию, не отмахиваясь бессмысленно-шаблонным высокомерным клише: "немарксистское". Это уважительное отношение к любой стоящей мысли и было сутью токаревского подхода ко всему, с чем он сталкивался как ученый (да и вообще как человек).

Точно так же он выступал против расхожего подхода к историческим взглядам зарубежных ученых как "прогрессивным" и "реакционным". Ведь подобные характеристики "не могут быть абсолютными. То, что "прогрессивно" в одну эпоху и в одних условиях, может быть далеко не прогрессивным в другую эпоху и иных условиях. То же и с понятием "реакционного".

Отклоняя эти пропагандистско-идеологические штампы, непригодные для науки, Токарев указывал на возможность "группировки авторов исторических сочинений" по принципу признания (либо непризнания) ими закономерности исторического процесса; при этом, отмечал он, "вторая группа историков оказывается тоже слишком неоднородной: в нее войдут и старые историки-прагматики (Татищев, Карамзин, Иловайский), и романтики (Ж. де Местр, Шатобриан, Маколей, Карлейль), и антирационалисты типа Фридриха Лео, и неоконтианцы Риккерт и Виндельбанд"(с. 452 - 453).

В "Портретах историков" самую большую группу составляют востоковеды. Но, к сожалению, и поныне сохраняется известная разобщенность между отечественными специалистами по истории Востока и Запада. Между тем, в книге нам представлен целый ряд ученых-востоковедов мирового уровня. Правда, почему-то среди них ни одного специалиста по Ирану или Японии.

Значение деятельности Н. Я. Бичурина и его творчества для отечественной и мировой науки необычайно многогранно. Впервые в истории синологии он показал, насколько важны китайские источники для изучения всемирной истории, и определил развитие отечественного китаеведения как комплексной дисциплины на многие годы вперед.

Бичурин был первым из русских китаеведов, кто от изучения на базе маньчжурских источников истории и современного положения Цинской империи (1644 - 1911) перешел к исследованию Китая и сопредельных с ним стран во всем многообразии их взаимодействия в прошлом и настоящем.

В основе работ Бичурина лежал обширный фактический материал, который он черпал из официальных китайских исторических произведений. При этом диапазон источников был необычайно широк. В столь большом объеме до него никто в мировой синологии китайские источники не использовал. В трудах Бичурина достижения европейской, прежде всего российской, науки были обогащены достижениями китайской науки. Всесторонне проработав важнейшие произведения китайской историографии, которая является поистине "золотым вкладом" Китая в развитие мировой духовной культуры, Бичурин в своих работах оценивал и объяснял реальность, основываясь всегда на колоссальном по объему фактическом материале. Он полагал недопустимым подгонять факты к избранной заранее концепции. К аналитической части исследования он переходил, охватив предварительно все возможные источники.

Выводы и обобщения, сделанные в монографии А. А. Губера "Филиппинская республика 1898 г. и американский империализм" (М., 1948), по своему значению далеко выходили за рамки проблематики, указанной в ее названии. Книга готовила читателя к более глубокому пониманию всей последующей истории филиппинского народа, вносила ряд свежих идей, нередко расходившихся с официозной тогдашней теорией антиколониального освободительного движения.

В очерке о Г. Ф. Киме отмечено, что "разрабатывая концепцию новейшей истории" Кореи после освобождения (1945 г.), он опирался на господствовавшие тогда идеологические и политические доктрины и установки. Кроме того, он не мог вступать в прямую полемику с официальной северокорейской историографией. Вместе с тем, в его работах имелись и здравые суждения, отличные от официальных идеологических позиций руководства Трудовой партии Кореи и КНДР.

стр. 124

В работах А. Ф. Миллера на основе нового фактического материала, извлеченного из российских архивов, из сочинений турецких и европейских авторов того времени, были показаны особенности эволюции османского общества и государства, раскрыты причины, приведшие ранее могущественную мировую державу к экономической стагнации и политическому бессилию. Концепция Миллера выдержала испытание временем и до сих пор пользуется признанием специалистов.

Нельзя не согласиться и с выводом автора очерка: "Горько сознавать, что природный талант Анатолия Филипповича Миллера не мог быть в полной мере востребован отечественным востоковедением в течение всей его творческой жизни. Но такова была участь многих его коллег" (с. 307).

Особенность Д. А. Ольдерогге автор очерка видит в том, что "он никогда не стремился печататься в многотиражных изданиях, которые, как считается, приносят автору известность. Предпочитал публикации Географического общества и этнографические сборники. Считал, что их меньше контролируют цензура и официальная пропаганда. А те, кому надо, прочитают и там. Да и вообще, он не торопился публиковать результаты своих изысканий" (с. 344). Черта, характеризующая истинного ученого.

Очерк об Ольдерогге наглядно показывает и многолетнюю печальную ситуацию в нашей исторической науке, при которой "патриарх отечественной африканистики" "впервые ступил на африканскую землю, когда ему было уже под шестьдесят" (с. 340). А ведь известно, сколь много дает ученому даже недолгое пребывание в той стране, которую он изучает. Изучение даже сотен и сотен книг не в состоянии заменить непосредственные впечатления и знакомство с жизнью и ментальностью живущих в этой стране людей. Насколько же по-государственному мыслил в связи с этим И. С. Галкин, благодаря многолетним и настойчивым усилиям которого "птенцы его гнезда" - кафедры новой и новейшей истории МГУ, молодые преподаватели направлялись на длительные стажировки в изучаемые ими страны для сбора материала, улучшения языковой подготовки и просто знакомства со страной".

Главным итогом исторических работ И. М. Рейснера в первое десятилетие его научной деятельности было создание первого крупного обобщающего научного труда по новой истории Индии, носившего название "Очерки классовой борьбы в Индии. Ч. I. От распада Могольской империи до империалистической войны" (М., 1932). Этой работой он заложил научный базис изучения новой и новейшей истории Индии в нашей стране.

Конечно, в трактовке этого исторического периода Рейснер находился под серьезным влиянием господствовавшей среди советских историков марксистской методологии в ее вульгарно-упрощенном варианте, суть которой - абсолютизация роли социальных классов и межклассовых отношений в историческом процессе. Однако знаменательно, что генеральная линия исследования и предложенная автором периодизация событий истории Индии ХУШ - начала XX в. оказались почти не измененными и в последующие годы.

Что касается СП. Толстова, то в очерке о нем отмечены его властность и даже "прямой диктат" (с. 481).

Книга "Портреты историков" носит подзаголовок - "Новая и новейшая история". Но тогда неизбежно встает вопрос - насколько оправдано включение в нее очерка о Н. Я. Бичурине, который занимался изучением древнего и отчасти средневекового Китая? Да и СП. Толстов исследовал древнюю историю Средней Азии и, прежде всего, древнего Хорезма.

К сожалению, в книге встречаются опечатки и неточности (с. 21, 453, 504, 519, 532 и др.).

И в заключение отметим следующее. Автор уже выражал надежду, что вслед за изданием об отечественных историках появятся и аналогичные тома очерков о жизни и творчестве крупнейших зарубежных историков, хотя бы XIX-XX веков. Тем более что таких весьма неплохих очерков немало опубликовано и в журнале "Новая и новейшая история", и в различных историографических сборниках.

Важное значение и научные достоинства многотомника "Портреты историков" очевидны. Ему, несомненно, уготована роль стать своеобразной энциклопедией отечественной исторической науки, побуждающей к дальнейшим изысканиям в этой области.

Постоянный адрес данной публикации: