РАССКАЗ

Наконец я понял, что непременно должен найти шейха Заабалави.

Имя его я впервые услышал в песне: Что сталось с миром, Заабалави? Перевернулся он вверх дном, И не найти приюта в нем.

Эту песню повсюду распевали во времена моего детства, и однажды по детской привычке постоянно задавать вопросы я спросил отца:

- Кто такой Заабалави, папа?

Во взгляде отца я прочел колебание: словно он сомневался в моей способности понять его, но все-таки он ответил:

- Да будет с тобой его благодать! Это истинный святой из святых Аллаха, он отгоняет заботы и скорби. Если бы не он, я умер бы от печали.

И в последующие годы мне не раз приходилось слышать, как горячо благодарил отец святого за его доброту и щедрость.

Прошло время, и меня одолели многие хвори. Для каждой я без особого труда и без больших затрат находил нужное лекарство. Но однажды напала на меня хворь, лекарства от которой нет ни у кого. Все мои поиски оказались тщетными, и я впал в отчаяние. Тут-то я и вспомнил слышанное в детстве и подумал: а почему бы мне не поискать шейха Заабалави?! Вспомнил, как отец говорил, что познакомился с ним в доме шейха Камара, в квартале Хан Гаафар, шейх этот служил в шариатском суде. Я направился в дом шейха и, желая убедиться, что он по-прежнему в нем живет, задал этот вопрос продавцу бобов, торговавшему у входа в дом. Продавец воззрился на меня с изумлением:

- Шейх Камар?! Да он уже давным-давно уехал из этого квартала. Говорят, проживает теперь где-то в Гарден-сити, а контора его на площади ал-Азхар.

Я узнал адрес конторы по телефонному справочнику и тотчас же отправился туда, в здание торговой палаты. Осведомился, принимает ли шейх, и вошел в его кабинет после того, как оттуда вышла красивая госпожа, опьянившая меня терпким ароматом своих духов. Шейх встретил меня улыбкой и указал на роскошный кожаный стул, приглашая сесть. Даже сквозь толстую подошву ботинок я ощутил мягкость и густоту ворса ковра. Сам хозяин кабинета был одет в современный костюм и курил сигару. Весь его облик говорил об уверенности в себе и привычке к дорогим вещам. Взгляд был так приветлив, что можно было не сомневаться - он видит во мне клиента. От мысли, что я отнимаю у него драгоценное время, мне стало неловко.

- Добро пожаловать, - произнес шейх, приглашая к разговору.

Не зная, как преодолеть неловкость, я сказал:

- Я сын вашего старого друга шейха Али ат-Татави!

В его взгляде промелькнул холодок, только промелькнул, очевидно, он еще не потерял надежду, и он ответил:

- Да упокоит его Аллах, он был добрый человек. Та же боль, которая вынудила меня прийти к нему, придала мне смелости продолжить:

- Он рассказывал мне об одном добром святом по имени Заабалави, с которым познакомился в доме Вашей чести. Я хотел бы разыскать его, если он еще жив.

Холод утвердился в его взгляде, и я не был бы удивлен, если бы он выставил меня вон вместе с памятью о моем отце. В его тоне прозвучала решимость положить конец разговору:

- Это было очень давно, я почти не помню его.

Я поднялся со стула, давая понять, что ухожу, и спросил:

- Он действительно был святым?

- Мы считали его чудом.

Уже направляясь к двери, я все же решился задать последний вопрос:

- А где я могу найти его сегодня?

- Единственное, что я знаю, он жил в доме ал-Баргави, возле ал-Азхара.

И демонстративно склонился над бумагами, лежавшими перед ним на столе, давая понять, что больше не раскроет рта. Благодарно кланяясь и рассыпаясь в извинениях, я покинул кабинет. От конфуза все мысли мои спутались.

Не мешкая, я направился к дому ал-Баргави, кото-

рый стоит в квартале, буквально кишащем людьми. Ветхий дом больше напоминал руину, фактически от него остался один фасад, и двор, который, несмотря на наличие ограды, использовался в качестве помойки. Над входом был навес, под которым сидел человек, торговавший старыми книгами, религиозными и суфийскими. Он был так мал ростом и тщедушен, что казался подростком. Когда я спросил его о Заабалави, он уставился на меня узкими воспаленными глазами и удивленно воскликнул:

- Заабалави! Вот те на! Давно это было, клянусь Аллахом! Он действительно жил в этом доме, когда дом был еще пригоден для жилья. Частенько сиживал тут, у меня, и рассказывал о минувших днях. Общение с ним было благословенным даром. Но где он сейчас, Заабалави?!

Человек горестно пожал плечами и тут же отвернулся от меня навстречу подошедшему покупателю. Я пошел расспрашивать владельцев ближайших лавок и выяснил, что многие из них вообще не слышали о Заабалави. Другие с сожалением вспоминали добрые старые времена, когда Заабалави жил в квартале, но нынешнего места его жительства не знали. А находились и такие, кто откровенно насмехался над ним, обзывал шарлатаном и советовал мне показаться доктору - как будто я уже не показывался! Мне ничего не оставалось, как вернуться домой не солоно хлебавши.

Потянулись мрачные, мутные дни, боли мои усиливались, я понял, что долго так не протяну. И снова пустился на поиски Заабалави, цепляясь за надежду, возбуждаемую в моей душе его именем. Тут мне и пришла в голову мысль навестить старосту квартала. По правде говоря, я даже удивился, как это не подумал о нем с самого начала! Контора старосты напоминала скорее лавчонку, но в ней был письменный стол и телефон. Староста сидел за столом в полосатой галабее и в надетом поверх нее пиджаке. Мое появление не прервало его разговора с сидевшим рядом человеком, и я стоя ожидал, пока посетитель не ушел. Тогда староста обратил взор на меня. Я рассыпался в любезностях, подбирая ключ к его душе, и вскоре лицо его подобрело. Он предложил мне сесть и поинтересовался, с каким делом я к нему пришел.

- Мне нужен шейх Заабалави.

Староста посмотрел на меня с таким же изумлением, как и прежние мои собеседники, и, обнажив в улыбке золотую челюсть, сообщил:

- Во всяком случае, он жив. Не умер. Но загвоздка в том, что у него нет постоянного местожительства. Ты можешь столкнуться с ним, выходя отсюда, а можешь провести долгие дни и месяцы в безуспешных поисках.

- Даже ты не можешь его отыскать?!

- Даже я! Он человек непредсказуемый. Но я благодарю Господа за то, что он по-прежнему жив.

Какое-то время он молча разглядывал меня, потом пробормотал:

- Видно, крепко тебя прихватило...

- Да уж...

- Да поможет тебе Аллах!.. Но, слушай, почему бы тебе не прибегнуть к помощи здравого смысла?

Он расстелил на столе лист бумаги и неожиданно быстро и ловко стал чертить на нем линии, пока не нарисовал полный план квартала - улицы, переулки, тупики, площадь. Восхищенно полюбовался своей работой и пояснил:

- Это - жилые дома, это - ряд торговцев благовониями, это - ряд медников, тут Хан ал-Халили, здесь полицейский участок и пожарная команда. План - лучший указатель! И обрати внимание на кофейни, дервишеские обители, мечети, рынки и прочее. Он может затеряться и в толпе нищих - не отличишь. Правда, я не видел его уже много лет и даже не вспоминал о нем за повседневной суетой. Но твой вопрос о нем вернул меня в лучшую пору юности.

Я растерянно смотрел на план. Тут зазвонил телефон. Староста одной рукой поднял трубку, другой широким жестом протянул мне план:

- Держи. А мы всегда к твоим услугам.

Я на ходу свернул план в трубку и отправился прочесывать квартал от площади до последнего переулка, а по дороге расспрашивал всех встречных, не знают ли они, где может жить Заабалави. Наконец какой-то гладильщик сказал мне:

- Ступай к Хасанейну, каллиграфу, на улице Умм Гулам, он был его другом.

Я зашагал к улице Умм Гулам, нашел там узкую и длинную мастерскую, полную разноцветных вывесок и надписей, и застал дядюшку Хасанейна за работой. Изо всех углов тянуло странным запахом смеси клея и растворителя красок. Дядюшка Хасанейн сидел на корточках на бараньей шкуре перед прислоненной к стене доской, на которой он только что вывел серебром имя Аллаха, и старательно подправлял буквы. Я стал у него за спиной, не решаясь отвлечь от работы и нарушить вдохновение, водившее его искусной рукой. Ждать пришлось довольно долго. Вдруг, не поворачивая головы, он дружелюбно протянул:

- Да-а...

Я понял, что он знает о моем присутствии, назвал ему свое имя и объяснил:

- Мне сказали, что шейх Заабалави твой друг, а он мне очень нужен.

Рука его замерла, он с удивлением взглянул на меня и вздохнул:

- Заабалави! Боже мой!

- Он твой друг, не так ли? - настаивал я.

- Друг, не друг, не знаю. Он человек-загадка! То приходил чуть ли не каждый день - его даже принимали за моего близкого родственника, то пропадал, словно его и не было. Однако же святых не упрекают.

Надежда угасла в моей душе так же внезапно, как гаснет лампочка, когда отключают электричество.

- Раньше, - продолжал мой собеседник, - что бы я ни рисовал, мне всегда казалось, что я рисую его. А сегодня, где он?!

- Быть может, он еще жив?

- Он без сомнения жив. У него был непревзойденный вкус! Благодаря ему я создал лучшие мои работы.

- Аллаху известно, как я в нем нуждаюсь, и ты поймешь, что я готов на все, лишь бы найти его - в голосе моем отчаяние почти заглушало надежду.

Дядюшка Хасанейн одарил меня светлой улыбкой:

- Конечно, да исцелит тебя Аллах! Он и вправду таков, как о нем говорят и даже больше.

Я с трудом оторвал ноги от пола, пожал ему руку и вышел. И снова отправился бродить по кварталу, расспрашивая старожилов и людей в возрасте, не знают ли они чего о Заабалави. Наконец один торговец боба-

ми сообщил мне, что не так давно встретил его в доме шейха Гадда, известного певца. Я тут же поспешил к музыканту, жившему на улице ат-Тумбакшия, и застал его дома, в комнате, обставленной красивой старинной мебелью, где все дышало прошлым. Он сидел на диване, а его знаменитая лютня лежала рядом, тая в себе самые прекрасные напевы нашего времени. Из глубины дома доносился стук пестика и детский гомон.

Когда я поздоровался и представился, он приветствовал меня самым радушным образом и предложил располагаться как дома. Ни вопросом, ни намеком не выказал интереса к цели моего прихода, и я почувствовал, что радушие его искренно. Искра надежды вспыхнула в душе.

- Шейх Гадд, я большой поклонник Вашего искусства и часто слушал Ваши песни в исполнении других певцов и певиц.

- Спасибо, - улыбнулся он.

- Простите, что я Вас побеспокоил, но мне сказали, что Заабалави Ваш друг, а он мне очень нужен.

Певец задумался, нахмурив лоб:

- Заабалави! Ты говоришь, он тебе нужен? Но где он, Заабалави?

- Разве он не навещает Вас?

- Его лицо незабываемо прекрасно.

- Так где же он?

-Он приходил ко мне не так давно, возможно, вскоре снова придет, а может быть, я не увижу его до самой смерти.

Я глубоко вздохнул:

- Отчего же так?

Взяв в руки лютню, он ответил со смехом:

- Уж таковы они, святые!

- И каждый ищущий с ним встречи мучается также, как я?

- Эти муки - начало пути к исцелению!

Коснулся пальцами струн, и они отозвались приятным звоном. Поглощенный своими мыслями, я произнес вслух:

- Значит, напрасно я сюда пришел!

Он улыбнулся, прижался щекой к лютне и сказал:

- Да простит тебя Аллах, разве так говорят о визите, познакомившем меня с тобой, а тебя со мной?

Я страшно смутился и поспешил извиниться:

- Не сердитесь на меня. Пережитые неудачи заставили меня забыть о вежливости.

- Не поддавайся неудачам. Этот удивительный человек ставит в тупик всех ищущих его. В былые времена, когда всем было известно, где он обретается, с ним все было просто. Сегодня мир изменился, и если раньше его почитали больше, чем правителей, то сейчас полиция преследует как шарлатана, и найти его нелегко. Но терпи и верь, что ты его отыщешь.

Он поднял голову от лютни, начал перебирать струны, они зазвучали, звуки сложились в мелодию, и он запел:

  
  
 О той, которую люблю, я бесконечно вспоминаю, 
 Беседы с милой, как вино - я о разлуке забываю. 
  
 

Я слушал чарующие музыку и голос, но они не находили отклика в моем измученном сердце. Закончив, певец сказал:

- Эту песню я сложил за одну ночь, помнится, то была ночь праздника Разговения. Он провел ее в моем доме. И сам подобрал стихи для песни. Он сидел на том же месте, где сидишь ты, а иногда поднимался, чтобы поиграть с моими детьми, и вел себя так, словно он один из них. Всякий раз, когда я отвлекался или у меня пропадало вдохновение, он шутливо бил меня в грудь, старался рассмешить, и мелодия вновь рождалась в моем сердце, и я продолжал работу, пока не сочинил лучшую свою песню. Удивленный, я спросил:

- Он что, понимал и в музыке?

- Он - сама музыка! И голос у него - заслушаешься. И сразу хочется петь, в груди вспыхивает жажда творчества.

- А как он излечивает от хворей, не поддающихся лечению?

- Это его тайна. Быть может, он раскроет ее тебе при встрече.

- Но когда состоится встреча?!

Мы оба умолкли, и шум детских голосов наполнил комнату. Потом шейх Гадд снова запел и пел долго. Помню, как под переливы волшебной мелодии мне почудилось, что даже стены затанцевали, словно опьяненные звуками. Я выразил свое искреннее восхищение. Он поблагодарил улыбкой. Мы попрощались, и он проводил меня до выхода. А когда я жал ему руку, сказал:

- Я слышал, в последнее время он бывает у хаджи Ванса ад-Даманхури. Ты знаком с ним?

Я отрицательно покачал головой, но волна новой надежды омыла мне сердце.

- Хаджи, - добавил он, - получил в наследство поместье в деревне и в Каире бывает лишь наездами. Останавливается в какой-нибудь гостинице, но все вечера проводит в винной лавке "Звезда", на улице ал-Апфи.

Дождавшись вечера, я отправился в винную лавку. Спросил официанта о хаджи Вансе, и он указал на угол, отделенный от общего зала огромной четырехгранной колонной, каждая грань которой была украшена зеркалом. Там в полном одиночестве сидел за столиком человек, перед которым стояли две бутылки - одна опустошенная на две трети, вторая - совсем пустая. Никакой еды или закуски на столике не было. Я сообразил, что вижу перед собой пропойного пьяницу. Хаджи был одет в просторную шелковую галабею, голову украшала щегольская, закрученная "винтом" чалма. Его вытянутые ноги упирались в подножие колонны. А взгляд был устремлен в зеркало и выражал спокойствие и удовлетворение. Округлое, приятное, несмотря на возраст, лицо порозовело от выпитого. Я приблизился к нему и остановился в двух шагах. Он не обратил на меня никакого внимания и, казалось, не ощущал моего присутствия.

Почтительным тоном, негромко я произнес:

- Добрый вечер, господин Ване.

Он обернулся ко мне так резко, словно мой голос пробудил его ото сна, и вперил в меня недовольный взгляд.

Я назвал ему свое имя, попросил прощения за беспокойство и не очень связно объяснил причину своего появления. Он прервал меня почти приказным тоном, не лишенным, однако, и удивительной мягкости:

- Во-первых, сядь, пожалуйста, а во-вторых, пей!

Я открыл было рот, чтобы отказаться, но он заткнул себе уши пальцами:

- Ни слова, пока ты не сделаешь, что я велел.

Я понял, что имею дело со взбалмошным пьянчугой, и решил для начала подыграть ему. Сел, улыбнулся и сказал:

- Прошу, разреши мне задать только один вопрос. Он, не вынимая пальцев из ушей, кивком указал на бутылку.

- Когда я сижу так, как сейчас, я никому не позволяю заводить со мной разговор, пока он не напьется, как я. Иначе общение не доставит никакого удовольствия, и мы не сможем понять друг друга.

Я показал ему знаком, что не пью, но он лишь отмахнулся:

- Это твое дело, а я ставлю свои условия!

И налил мне в свой стакан. Мне ничего не оставалось, как выпить. Едва выпитое дошло до желудка, все внутри у меня воспламенилось. С трудом дождавшись, пока пожар немного утихнет, я воскликнул:

- Крепко! А теперь я хочу тебя спросить о... Но он снова заткнул уши пальцами:

- Я не стану тебя слушать, пока ты не опьянеешь.

Налил по второму разу. Я колебался. Потом преодолел свой внутренний протест и выпил залпом. Когда вторая порция очутилась там же, где и первая, я утратил силу воли, а после третьей лишился и памяти. После четвертой пропало будущее, и все вокруг перевернулось. Я забыл, зачем пришел. Мой компаньон предложил выслушать меня, но я видел на его месте лишь какие-то расплывчатые цветные пятна, и все остальное тоже представлялось сплошным туманом. Прошло не знаю сколько времени, голова моя откинулась на спинку стула, и я погрузился в глубокий сон. Во сне мне привиделась такая немыслимая красота, какая никогда раньше не снилась. Я находился в бескрайнем саду, где росло множество деревьев, а сквозь их переплетающиеся ветви виднелись звезды небес. Было время заката, я лежал на пригорке, поросшем жасмином, и на меня опадали его цветы. Прозрачные брызги от фонтанных струй кропили мне голову и лоб. Я испытывал чувство необыкновенного покоя и счастья. В ушах звенел птичий щебет, чириканье, воркование. Я ощущал удивительное согласие с самим собой и со всем миром. Все на своих местах, там, где и должно быть. Ничто ни с чем не диссонирует, никаких отклонений, никаких изъянов. Ничто в целом мире не побуждает ни к слову, ни к движению. Упоение овладело вселенной. Все это длилось краткий миг, и я открыл глаза. Возвращение сознания было подобно удару кулака полицейского. Я увидел Ванса ад-Даманхури, смотревшего на меня с сочувствием. В винной лавке оставалось лишь несколько сонных клиентов. Ване сказал:

- Ты спал так крепко. Видно, изголодался по сну.

Я оперся тяжелой головой на ладонь, но тут же отдернул ее с удивлением - на ладони остались блестящие капли воды.

- Меня облили! - воскликнул я возмущенно.

- Да, - спокойно откликнулся Ване, - мой друг пытался разбудить тебя.

- Кто-то видел меня в таком состоянии?!

- Не волнуйся, он хороший человек. Ты слышал о шейхе Заабалави?

Я вскочил с места с криком:

- Заабалави!

- Да, а что? - удивился он.

- Где он?

- Не знаю, где он сейчас. Был здесь, потом ушел.

Я сорвался было бежать, но не хватило сил, в изнеможении я снова плюхнулся на стул и отчаянным голосом закричал:

- Я пришел сюда только затем, чтобы увидеться с ним. Помоги мне, пошли кого-нибудь поискать его.

Хаджи подозвал торговца креветками и велел ему разыскать и привести шейха. Потом обернулся ко мне:

- Я не знал, что ты болен, мне очень жаль.

- Ты не дал мне сказать, - сердито буркнул я.

- Вот незадача! Он сидел на этом стуле, рядом с тобой, все время играл с венком из жасмина, который один из его почитателей надел ему на шею. Потом ему стало жаль тебя, и он обрызгал твою голову водой в надежде, что ты проснешься.

Я спросил, не сводя глаз с двери, за которой скрылся торговец креветками:

- Он встречается здесь с тобой каждый вечер?

- Он приходил сегодня, вчера и позавчера, а до этого я не видел его около месяца.

- Может быть, придет завтра, - вздохнул я.

- Может быть.

- Я готов заплатить ему столько, сколько он потребует.

- Как ни странно, денег он не берет, но если ты встретишься с ним, он тебя вылечит.

- Бесплатно?

- Ему достаточно почувствовать, что ты его любишь.

Торговец креветками возвратился, не найдя шейха. Я уже почти пришел в себя и, пошатываясь от слабости, покинул винную лавку. На каждом углу я взывал "Заабалави!" - вдруг он где-то поблизости. Но никто не откликался. Вокруг меня столпились мальчишки и насмехались надо мной, поэтому я воспользовался первым попавшимся такси, чтобы нырнуть в него.

Я провел с Вансом ад-Даманхури и следующую ночь. Мы сидели до зари, но шейх не пришел. Ване сообщил, что собирается уехать в деревню и вернется в Каир только после уборки урожая - продать хлопок. Я сказал себе, что должен ждать и запастись терпением. Хорошо уже, что я удостоверился не только в существовании Заабалави, но и в том, что он сочувствует мне, а значит согласится лечить меня, если мы встретимся. Но время от времени мной овладевала усталость, я впадал в отчаяние и пытался убедить себя прекратить думать о нем. Сколько страдающих хворями в этой жизни вообще не знают о нем или считают его сказкой. Почему же я так терзаюсь из-за него?

Но стоит только усилиться болям, как я снова возвращаюсь мыслями к нему и спрашиваю себя: когда же я добьюсь встречи? Меня не останавливает отсутствие вестей от Ванса и слухи о том, что он уехал навсегда за границу. По правде говоря, я окончательно уверился в том, что должен найти Заабалави. Именно так, я должен найти Заабалави.

Из сборника "Мир Аллаха", Каир, 1977.

Перевод с арабского В. КИРПИЧЕНКО

Permanent link to this publication: