К. ТРУЕВЦЕВ

Кандидат философских наук

Политический террор, первоначально как метод борьбы с государственно-политическими системами, явил себя миру в середине XIX в. К концу XIX - началу XX в. он впервые приобрел, особенно в России, - вследствие деятельности народовольцев, а позже эсеров - системный характер и стал фактором, постоянно дестабилизирующим политическую и общественную жизнь государства вплоть до Первой мировой войны.

В "эпоху революций" (1917 - 1933), последовавшую за Мировой войной, методы политического террора активно взяли на вооружение политические силы разной окраски, возникшие на развалинах Российской, Германской и Австро-Венгерской империй и опиравшиеся на созданные ими государственные или квазигосударственные структуры: большевики, белогвардейцы, а позже итальянские, венгерские и германские фашисты, хорватские националисты и др.

В этой связи можно даже говорить, что прежний политический террор в значительной степени себя изжил, переродился. С начала 30-х гг. XX в. он меняет свой первоначальный - антигосударственный по преимуществу - вектор и в основном принимает подконтрольный государственным структурам характер. Методы террора прямо или косвенно начинают использоваться политическими системами-антагонистами в "горячем" или "холодном" противоборстве друг с другом.

Таким образом, с 1930-х гг. террористическая деятельность оказалась в зоне сильного системного контроля, ограничивавшего ее характер и масштабы, особенно если она начинала чувствительно затрагивать коренные интересы любой из глобальных сторон или угрожать стратегическим отношениям между ними. Выпадающие из этой схемы одиночные террористические акты уголовного, как правило, характера составляли исключение и не оказывали заметного влияния на политические устои отдельных государств, тем более, на стабильность глобального миропорядка.

Крушение в конце 1980-х - начале 1990-х гг. биполярной структуры мира вновь открыло для терроризма беспрецедентное в мировой истории окно возможностей, особенно если учесть наличествующий сегодня в его арсенале набор средств и инструментов воздействия на целые страны и регионы, на человечество в целом.

Едва ли случайно, что именно в этот момент на арены - соответственно мировую и российскую - выходят две фигуры, хотя и разномасштабные, но знаковые для современного мирового терроризма: Усама бен Ладен и Шамиль Басаев. С известной долей допуска обоих можно рассматривать как побочный продукт крушения двухполюсного мира, а еще как реинкарнацию самого известного террориста-оборотня начала XX в. Евно Азефа, поскольку так же, как он, оба эти персонажа состояли в тесных контактах со спецслужбами. Первый - с американскими, второй (судя по признаниям бывших чеченских боевиков) - с российскими. И тот, и другой казались соответствующим спецслужбам вполне подконтрольными фигурами, однако в определенный момент вышли из-под контроля и встали на собственную тропу войны.

УСАМА БЕН ЛАДЕН: ПОРТРЕТ В ТЕХНОТРОННОМ ИНТЕРЬЕРЕ

Как бы скептически ни оценивали У. бен Ладена его однокашники по Джиддскому университету и разные другие люди, так или иначе соприкасавшиеся с ним на разных этапах его жизнедеятельности и теперь охотно раздающие интервью прессе, но фигура деятеля, выдвигающего ни много ни мало проект создания всемирного исламского халифата с миллиардом потенциальных граждан и территорией, превышающей размеры любых государств, не может не заслуживать внимательного рассмотрения.

Известно, что Усама происходит из очень богатой семьи, одной из самых богатых в Саудовском королевстве. Уже к концу 70-х гг. XX в. отец Усамы занимал в справочнике "Who is Who in Saudi Arabia" седьмую позицию по уровню личного капитала.

Менее известен тот факт, что семья эта - не саудовского, а йеменского происхождения. Первое место в иерархии капитала принадлежит, естественно, королевской семье. Ничего удивительного нет в том, что больше половины мест в первой десятке принадлежит представителям правящего клана Саудов, в котором, между прочим, насчитывается более 5 тысяч принцев. Но то, что некоторые из первой десятки представляют не только не правящий клан, но даже выходцев из соседней страны, отношения с которой у Саудитов всегда были далеко не безоблачными, факт, согласитесь, не совсем ординарный.

Восхождение к вершинам процветания двух йеменских семейств начиналось довольно экзотично. Примечательно, что

стр. 12

обе эти семьи, точнее, их родоначальники происходят из одного и того же района Йемена - Вади Хадрамаут.

Представим себе двух молодых парней из Хадрамаута, которые примерно в одно и то же время - в начале XX в. - направились к святым местам - разумеется, чтобы совершить хадж, но, как впоследствии оказалось, и в поисках удачи. Удача им улыбнулась, в святых местах они задержались на всю оставшуюся жизнь. Фамилия одного из них была бен Ладен, другого - бен Махфуз.

Паломничество в то время было значительно более хаотично и неорганизованно, чем теперь. Семейное предание бен Махфузов гласит, что отец семейства, оказавшись в святых местах практически без денет, с удивлением обнаружил, что единоверцы, приезжая из разных стран со своей валютой, пребывают в полной растерянности, ибо обменных пунктов валюты тогда в Саудовской Аравии не существовало, банков - тем более. И он стал помогать людям менять деньги. А через некоторое время открыл собственную меняльную лавку. На пике своей карьеры бен Махфуз был директором и фактическим хозяином крупнейшего банка Саудовской Аравии - Национального торгового, занимая 4-ю позицию в иерархии богатейших людей страны с личным капиталом в 7 млрд. долл.

История патриарха семейства бен Ладенов похожа на эту почти, как две капли воды. Правда, удача играла здесь чуть иными оттенками. Паломникам в святых местах было не только негде поменять деньги, но и негде приткнуться. И молодой хадрамаутец бен Ладен взялся обустраивать их. Этот путь мало-помалу привел его к купле-продаже, сдаче в наем, а затем и строительству недвижимости. По некоторым данным, на начало 1980-х гг. семейству бен Ладенов принадлежало около трети недвижимости второго по значению святого города ислама - Медины, где паломники непременно останавливаются по пути из Мекки. Кроме того, деньги бен Ладенов были вложены в недвижимость Джидды и других городов королевства, а также в ряд других проектов по всему миру. Но главное - бен Ладен получил подряды на расширение и благоустройство святых мест.

Почему особенно важно отметить пути складывания капиталов именно этих двух семейств?

В глазах аравийских арабов-мусульман обе эти хадрамаутские семьи несут на себе двойное, если не тройное аристократическое тавро - как по аравийским, так и по общеисламским меркам. Во-первых, главы обеих семей происходят из сейидов, т.е. прямых потомков пророка. Следует прибавить, что семья бен Махфузов связана кровнородственными связями с последним султаном Хадрамаута. Сегодня это в полной мере относится и к семье бен Ладенов, поскольку обе семьи породнились межсемейными браками (старший из бен Махфузов, унаследовавший нефтяную компанию и другие основные дела отца, женат на сестре Усамы бен Ладена).

Все эти семейные детали могут показаться излишними, однако они немаловажны для понимания ментальной среды, в которой сформировался человек, посягнувший на интересы Запада и саудовской королевской семьи.

Вернемся к положению двух йеменских семей на очень важной точке в судьбе Усамы бен Ладена - вхождении советских войск в Афганистан.

Реакция Запада и Саудовской Аравии на советскую интервенцию достаточно хорошо известна - и те, и другие приняли деятельное участие в организации сил сопротивления просоветскому режиму и советским войскам. Эти силы сопротивления не могли не носить исламского характера, поэтому Саудовской Аравии в участии в афганских событиях отводилась одна из центральных ролей.

Меньше известно о конкретных деталях сотрудничества США и Саудовской Аравии в деле организации афганского сопротивления. Но именно эти детали сыграли определяющую роль в судьбе Усамы бен Ладена и позже помогли ему стать тем, кем он стал.

Запад, в первую очередь Соединенные Штаты, осуществлял вооружение моджахедов, их инструктаж и военную подготовку (при активном участии в этом деле Пакистана). На Саудовскую Аравию возлагалась вербовка моджахедов по всему исламскому миру и их направление в Пакистан с целью последующей переброски на афганскую территорию, а также львиная доля финансирования операции. Если США, в основном по линии спецслужб, затратили на афганскую войну, по разным дан-

стр. 13

ным, от 1 до 1,5 млрд. долл., то Саудовская Аравия - примерно на порядок больше.

Однако мало что известно о прямых бюджетных затратах Саудовской Аравии на афганскую войну. Возможно, они и были. Но основную долю составляли внебюджетные средства. Они складывались из многочисленных пожертвований мусульман как самой Саудовской Аравии, так и других исламских стран. Но основная роль в организации и направлении финансовых потоков, которые шли на афганскую войну, была возложена именно на две упомянутые семьи - бен Ладенов и бен Махфузов.

Первый приезд Усамы бен Ладена на афганский театр войны состоялся именно в этой связи. На него была возложена роль "смотрящего", на которую его отрядили семьи, финансировавшие афганскую войну. Он оказался в самом центре переплетения финансовых, политических, военных, разведывательных и религиозно-идеологических интересов. Естественно, он работал в теснейшем контакте с ЦРУ, но крайне сомнительно, что при его уровне финансовой и политической самостоятельности (в качестве неофициального представителя интересов саудовского двора) он являлся агентом американской разведки, как это иногда представляют.

Тесное сотрудничество Усамы бен Ладена с ЦРУ в таком ключевом для афганской войны вопросе, как вербовка наемников и их последующая подготовка (одним из существенных элементов которой являлась глубокая идейно-религиозная обработка в духе радикального ислама), сформировало в рядах этой спецслужбы стойкое убеждение в том, что он является для нее "своим человеком", т.е. фактическим агентом. Более того, факты продолжавшегося сотрудничества между ним и ЦРУ, по крайней мере, косвенные следы такого сотрудничества прослеживаются и после афганской войны, в частности в Алжире, Боснии, Косово - т.е. в тех местах, где интересы ЦРУ и У. бен Ладена следовали в параллельных руслах.

Однако последующие события подтвердили, что представления американцев о нем как о "своем человеке" были иллюзией, довольно типичной для спецслужб.

Выход Усамы бен Ладена на самостоятельную арену вначале экономической, а затем и политической деятельности произошел вскоре после афганской войны. Теперь его деятельность формировалась вне границ Саудовской Аравии и, скорее всего, вне политического контроля со стороны королевского двора. Она разворачивалась на фоне попыток вывода капиталов двух вышеупомянутых хадрамаутских семейств за пределы Саудовского королевства.

В первые годы горбачевской перестройки представители этих семей искали каналы выхода на советское руководство для выдвижения ему необычного предложения: вывод советских войск из Афганистана в обмен на миллиардные инвестиции в СССР. Советская сторона не уделила этому предложению надлежащего внимания: вывод войск состоялся, но в рамках двусторонних договоренностей с США. Между тем со стороны йеменских семей это было временем серьезного поиска новых сфер приложения капиталов - вне границ и контроля со стороны Саудовской Аравии.

К началу 1990-х гг. частичный вывод капитала состоялся. Семейство бен Махфузов перевело значительную часть своего состояния в США, немалая доля которого была использована на создание офшорной нефтяной компании и связанной с ней торгово-посреднической структуры под общим названием "Нимр петролеум". Бен Ладены вложили часть своих средств в создание "Исламского банка развития", а также в торгово-посредническую сеть, которая занимает важное место в движении капиталов и товаров во всем ближневосточном регионе, в том числе в Египте, Сирии, Ливане, ОАЭ и др. Таким образом, сохранив свои позиции в Саудовской Аравии, они диверсифицировали капиталовложения, придав им международный характер.

То, что капитал семей, точнее, его значительная часть оказалась вне зоны контроля со стороны саудовского двора, стало одним из условий развертывания самостоятельной деятельности Усамы, в частности, в Судане, которая в свою очередь стала одним из главных финансовых источников "Аль-Каиды" на начальной стадии.

Вторым условием начала этой деятельности стало наличие целой армии моджахедов-наемников из различных мусульманских стран, которая после окончания афганской войны фактически оказалась не у дел. Все эти люди, оказавшиеся вне сферы международного контроля и внимания со стороны международной общественности и правительств, оставались в зоне пристального внимания и контроля со стороны У. бен Ладена и его ближайшего окружения, которое раньше занималось вербовкой. Их основную массу составляли люди, чьей профессией стала война, причем война священная в мусульманском понимании, т. е. джихад, объединяющий в своем религиозно-идеологическом толковании военную и духовную стороны этого понятия.

В отличие от рекрутов обычных войн, их возвращение к мирным профессиям было существенно затруднено, а семьи бывших моджахедов потеряли доход, который они имели во время афганской службы.

Третьим условием этого, скажем так, "инкубационного" периода в деятельности У. бен Ладена, который условно можно датировать 1989 - 1995 гг., было почти полное отсутствие контроля за нею со стороны международных организаций и даже, по-видимому, разведструктур, которые прежде опекали бен Ладена.

Наконец, четвертым условием стало вступление мира в эпоху глобализации с характерными для нее мощными масс-медийными и иными средствами массовой коммуникации, включая мобильную и спутниковую связь, а также Интернет.

Перечисленные условия предоставляли У. бен Ладену и его соратникам все необходимые

стр. 14

компоненты: свободный капитал; хорошо подготовленных в военном отношении и объединенных общей идеей и общей войной людей; средства массовой коммуникации; неподконтрольность со стороны глобальных и региональных политических центров - осталось лишь собрать все это в единую структуру.

Кому это первому пришло в голову - самому Усаме, Айману аз-Завахири или кому-то иному, - не столь важно. Важно, что "Аль-Каида" была создана в 1989 г., в течение последующих шести лет она обрастала глобальной сетью, одновременно пробуя себя в разных экономических и военно-политических проектах. В 1995 г. она вышла на самостоятельную тропу войны и в 2001 г. продемонстрировала миру свой "проект-миллениум".

ГЕНЕЗИС "АЛЬ-КАИДЫ". БАЗА И СЕТЬ

Самое время, думаю, задать вопрос: а не преувеличивается ли вообще, да и в данной статье опасность глобального терроризма, причем именно в его нынешней, "исламской" оболочке?

Да, 11 сентября 2001 г. было шоком не только для США, но и для всего цивилизованного мира. Да, взрывы домов в Москве и других городах, Дубровка и Беслан сделали Россию другой страной.

Все это, конечно же, свидетельство того, что брошен вызов почти всем мировым центрам. Но не преувеличиваются ли все же размеры и потенции этого вызова? Нет ли во всем этом чего-то гипертрофированно показушного, что в конце концов окажется мыльным пузырем технотронной эпохи?

Да, в распоряжении Усамы бен Ладена и его соратников по "Аль-Каиде" находятся серьезные финансовые средства, сами они показали себя удачливыми топ-менеджерами и финансистами, о чем свидетельствует то, что они сумели получить доступ к мировым финансовым потокам: перечень банков, фондов, компаний, прямо или косвенно связанных с деятельностью Усамы бен Ладена, впечатляет не столько их количеством, сколько суммарной значимостью капиталов и денежного оборота. Им удалось "оседлать" часть международного наркобизнеса, суммарный годовой оборот которого превышает 500 млрд. долл. Наконец, им удалось приобщиться к чисто исламскому механизму благотворительности, в рамках которого каждый правоверный мусульманин должен жертвовать часть своего дохода на богоугодные дела.

Все это говорит о том, что финансовая база исламского терроризма достаточна для того, чтобы отвечать условию Бонапарта: "Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги". Но ведь Наполеон говорил это, когда были созданы организация и инфраструктура экспансии, и дело главным образом упиралось в финансы.

А что у бен Ладена? Рекруты афганской войны? Этого явно недостаточно. Десятки тысяч штыков, потерявших военную работу после ухода из Афгана советских войск, - это, конечно, приличный потенциал для того, чтобы затеять бучу не в одной исламской стране. Но чтобы представлять серьезную угрозу мировым центрам, а тем более миропорядку как таковому?

Для того, чтобы успешно сражаться с системой, надо создать альтернативную систему. Причем вовсе не обязательно, чтобы это был некий завершенный проект, пускай лишь идея такого проекта, но идея резко альтернативная существующей системе и способная привлечь достаточно большие массы людей. А идеи, овладевшие массами, становятся, как известно, материальной силой, что было не раз самым эффектным образом доказано на протяжении XX в.

Усиление роли фундаментализма в течение последних трех десятилетий носит столь же глобальный характер, сколь и универсализация либеральных ценностей и структур, но только вектор действия этого фактора диаметрально противоположен ей.

Результатом исламской революции в Иране было установление первого фундаменталистского режима в современной истории. Революционное обновление произошло через возврат к "чистому" исламу, правление стало носить ярко выраженный теократический характер, проявляемый не только через идеологию, но и через конструкцию и механизм функционирования власти. Многочисленные фундаменталистские течения в исламском мире, до тех пор пребывавшие лишь в положении оппозиции, получили реальный прецедент, который показывал, что при определенных условиях и для них вовсе не заказана дорога к вершинам политической власти.

В 1989 г., через десять лет после иранской революции, исламские партии пришли к власти в Афганистане. Это была уже победа исламистских сил суннитского толка.

Этот импульс был достаточен, чтобы начать создавать реальную фундаменталистскую базу. Тут мы как раз и приходим к понятию "аль-каида", которое по-арабски буквально означает "база".

"Аль-Каида" была создана Усамой бен Ладеном в 1989 г. В 1990 г. она обрела базу в Судане, где фундаменталисты в этот период составляли один из главных компонентов правящего режима, а их руководитель Хасан ат-Тураби тогда был неким теневым правителем страны. Заметим, что все это происходило в тот же самый период, когда рушилась мировая социалистическая система, а затем и ее цитадель - Советский Союз.

Для арабской улицы это был вселенский шок. Мир обрушился не только для левых и левацких течений, занимавших немалое место не столько на поверхности политического спектра, сколько среди "властителей дум". Не меньшее чувство моральной опустошенности испытали националисты, далекие от симпатий к Советскому Союзу, но, тем не менее, видевшие в нем противовес Западу и ощущавшие в срединном положении между двумя блоками не только сиюминутную комфортность, но и чувство перспективы, если не залог свободы для себя и для арабских обществ. Неуютно почувствовала себя даже та часть

стр. 15

исламистов, которая отчужденно относилась к СССР за его безбожность и борьбу с религией, но в то же время подспудно симпатизировала ему как антизападному феномену.

Этот эффект усиливался на фоне крайней неудовлетворенности результатами модернизации в арабском мире - как авторитарно-националистической (в Египте, Алжире, Сирии и т. д.), так и умеренно либеральной (в Марокко, Иордании, отчасти в Тунисе и т. д.). Независимо от некоторых экономических успехов, достигнутых в этом процессе в той или иной стране: арабский и исламский мир все равно оказывался миром "второго сорта".

В этой обстановке идейно-политического вакуума на уровне арабского истэблишмента именно крайние "неоваххабиты", независимо от их численности, оказались практически единственной силой, представляющей альтернативу влиянию Запада.

И тут обнаружилось, что эта сила не столь маргинальна как по своей социальной базе, так и по степени ее мобилизационной готовности, формам организации и коммуникации, как это могло показаться.

"Аль-Каида" легла на хорошо подготовленный социальный грунт. Например, в самой крупной арабской стране - Египте - эта социальная база насчитывает миллионы людей, отчасти и в сельской местности, но главным образом среди городских низов, получивших ту или иную меру религиозного образования и воспитания, не обошедшегося без влияния "братьев-мусульман" или близких к ним по идейным позициям организаций. Эти городские низы охвачены инфраструктурой общинных связей и в то же время находятся практически вне зоны государственного контроля. Схожую картину, пусть в меньших масштабах, можно наблюдать и в других арабских и исламских странах.

Политическая реализация этого социального потенциала не заставила себя долго ждать. Уже в 1990 г. в Алжире возвращение рекрутов джихада из Афганистана, происходившее на фоне глубокого экономического кризиса, имело эффект дрожжей, брошенных в тесто. Исламистские настроения подготовили почву для создания политических организаций на этой базе.

Когда власть начала экспериментировать с политическим плюрализмом и объявила первые выборы на альтернативной, многопартийной основе, "процесс пошел". Исламисты к этому времени контролировали значительное количество мечетей и имели серьезное влияние в системе среднего и высшего образования. Они одержали в 1990 г. сокрушительную победу на муниципальных выборах, установив контроль над 2/3 областей страны. В 1991 г. они фактически победили и на парламентских выборах, но их реальный приход к власти был предотвращен армией, совершившей государственный переворот. Последовала гражданская война, унесшая десятки тысяч жизней и продолжавшаяся практически десятилетие.

Чем примечателен алжирский пример? Не просто тем, что там у порога власти оказались исламисты. И не только тем, что рекруты афганского джихада играли в этом процессе и роль детонатора, и активную военно-организационную роль.

Наибольший интерес для нашего сюжета представляет прямая связь алжирского исламистского движения с "Аль-Каидой", а также те коммуникативно-организационные формы, которые были выстроены в ходе этой взаимосвязи.

В случае победы исламистов в Алжире эта страна должна была стать базой (первоначальной земной точкой) для воссоздания глобального халифата. В период выдавливания "Аль-Каиды" из Судана в 1995 - 1996 гг. Усама бен Ладен и Айман аз-Завахири всерьез рассматривали возможность ее перебазирования в Алжир, однако приход к власти в Афганистане движения "Талибан" поставил их в позицию выбора между "журавлем в небе и синицей в руке", и они, будучи реалистами и прагматиками, выбрали последнее.

Тем не менее, алжирский пример дает ключ к пониманию значения "Аль-Каиды" и ее роли в строительстве глобальной сети исламского терроризма, с которой мы имеем дело сегодня.

"Аль-Каида" - базовая организация, строящаяся на принципах противостояния "иудеям и крестоносцам" (т. е. прежде всего антизападная, антихристианская, антилиберальная и антиизраильская по своей направленности) и преследующая цель создания глобального халифата, призванного обеспечить победу исламских принципов мироустройства во вселенском масштабе.

Цель "Аль-Каиды" и руководимой ею сети одна - противостояние Западу в самом широком понимании (включая, например, Россию и Индию). Она пытается мобилизовать глобальные исламские силы на эту борьбу, ищет и находит ниши на стыке между соперничающими мировыми силами и внутри них для осуществляемого последовательно (и небезуспешно) проникновения и подрыва соответствующих систем и последующего их замещения глобальной системой революционного ислама.

"Аль-Каида" - это, конечно же, база, причем не столько в буквальном смысле (хотя, конечно, сама по себе "Аль-Каида" - образец некой военно-политической организации партизанского типа), сколько матрица для создания как глобального проекта, так и его дочерних структур, призванных возникать повсеместно.

Компьютерные и другие современные коммуникационные технологии вполне адекватны осуществлению связей подобного типа, более того, они становятся органической частью глобально выстроенной сети.

Имея стабильную и постоянно растущую базу в исламском мире, эта сеть благодаря хорошо выстроенной внутренней организации и объективным условиям, связанным с наличием компактных и неподконтрольных правительствам мусульманских общин вне исламского мира, обладает уникальными возможностями проникновения внутрь политических систем почти всех значи-

стр. 16

мых государств мира. Именно эти возможности и позволили "Аль-Каиде" и связанным с ней структурам осуществить успешные теракты в Нью-Йорке и Мадриде, в Москве и на острове Бали, в Беслане и в Лондоне. И нет никакой гарантии, что подобные же акции не будут осуществлены в любом другом районе мира.

ПРОЕКТ. ВОЗМОЖНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Очень не хотелось бы, чтобы кому-то пришло в голову трактовать данный материал как попытку обвинения или даже подозрения всех 250 миллионов арабов, а тем более миллиарда мусульман в тотальной приверженности терроризму и разрушению основ миропорядка и цивилизации.

Фактов, доказывающих, что это совсем не так, предостаточно: от сопротивления исламистскому террору в Алжире (не только со стороны армии, но и со стороны большинства населения) до сопротивления исламистскому режиму талибов в Афганистане со стороны значительной части поголовно мусульманского населения страны, включая и исламские партии, и вооруженные группы, а также противостояния чеченским и международным террористам "ваххабитского" толка на Кавказе со стороны мусульманского населения - как в Дагестане, так и в самой Чечне.

Но определение "исламский терроризм" вполне правомерно в том смысле, что в основе явления лежит политический проект, не только апеллирующий к исламу и использующий существенные элементы исламской веры, догматики, традиции, но и выдвигающий конкретный план создания глобального исламского государства, построенного на принципах политической конструкции (халифата), заложенной пророком Мухаммедом, вначале на территориях, целиком или преимущественно населенных мусульманами, с последующим распространением его власти на остальные части мира. Причем, отличие от первоначального ислама периода арабских завоеваний, которые отличала веротерпимость (прежде всего, к двум другим авраамистическим религиям - иудейству и христианству) и предпочтение гибких форм исламизации присоединяемого к халифату населения, современные адепты халифата отдают приоритет варварским, бесчеловечным методам воздействия на иноверцев и "неправильных" мусульман. Среди этих методов ведущую, системообразующую роль играет терроризм.

Как и во всяком "революционном" проекте, позитивная часть имеет здесь размытые очертания, хотя присутствие в нем консервативного элемента (халифата) придает ему некоторую определенность, достаточную, чтобы в какой-то степени попытаться реконструировать его.

Такая конструкция будет возникать из скрещивания особенностей первоначального халифата (воспроизводимых в идеализируемой форме) и тех структур, которые возникают или уже возникли в ходе революционной самодеятельности исламистов в различных регионах мира (Алжире, Афганистане, Чечне и т. д.). Она представляет собой проект халифата, состоящего из эмиратов, которые, в свою очередь, делятся на районы, управляемые эмирами низшего ранга.

Ничего привлекательного в такой конструкции, основанной на военно-бюрократических принципах подчинения и субординации и тяготеющей к авторитарно-тоталитарным формам организации, да к тому же претендующей на тотальное использование в качестве своей нормативной базы радикально-эстремистки толкуемых положений шариата, для контролируемого исламистами населения не оказывается, и оно очень скоро начинает тосковать по прежним, существовавшим до исламистского правления порядкам (это достаточно отчетливо проявило себя и в Афганистане, и в Чечне). Естественно поэтому для усиления привлекательности исламистам необходимо модифицировать конструктивный проект, однако ничего убедительного в этом отношении до последнего времени сделано не было, и он остается пока на уровне идеализированной утопии, в которой реальные черты политической конструкции затушевываются общими разговорами о преимуществе раннеисламского государства.

Утопичность проекта, его тяготение к авторитарно-тоталитарным формам, становящееся практически неизбежным по мере прихода исламистов к власти или приближения к ней; неизменные провалы, сопровождающие попытки исламистов уста-

стр. 17

новить власть в той или иной стране или регионе, наконец, достаточно солидарное противодействие всех значимых глобальных сил таким попыткам - все это заставляет серьезно усомниться в реализуемости данного проекта. Есть и другие сомнения, связанные с принципиальной возможностью сетевой структуры, руководимой, контролируемой или дирижируемой "Аль-Каидой" осуществить глобальный проект вертикально организованной системы власти: на сей день просто не видно реальных механизмов реализации такого проекта; нет даже отчетливых тенденций, действующих в этом направлении. Все это говорит о том, что скорее всего позитивная часть проекта на обозримом отрезке времени будет оставаться на том же уровне, что и сейчас, - на уровне утопии.

Чего нельзя сказать о негативной, разрушительной его части. Как раз в этом отношении террористическая сеть представляет собой достаточно хорошо отлаженную и системно организованную структуру, способную на далеко недооцененные по своим масштабам и последствиям деструктивные действия, оставаясь при этом в конечном, стратегическом плане практически неуязвимой.

Об опасности овладения террористической сетью оружием массового уничтожения сказано и написано много, и эта опасность осознается как правительствами, так и мировой общественностью. Вместе с тем, события 11 сентября и последующие террористические акции на Дубровке, в Мадриде, Беслане и других местах показали беспрецедентную способность современных террористов превращать в оружие массового уничтожения и, что не менее важно, в оружие массового запугивания и деморализации населения гражданские самолеты и другие транспортные средства, а также самих террористов-смертников, начиненных взрывчаткой. Нельзя исключать и разработки ими более изощренных методов массового поражения посредством уничтожения технологических объектов - атомных электростанции, химических заводов, гидротехнических сооружений.

Эффективность этих действий связана с тем, что существующие государственные силовые структуры и системы национальной безопасности даже при условии международной координации их действий в лучшем случае способны ухватить и отсечь лишь "хвосты" террористической сети, в то время как "заказчики", разработчики, организаторы и координаторы остаются неуязвимыми и безнаказанными. Это, в свою очередь, происходит за счет отлаженных гибких связей между головной структурой и многочисленными исламистскими организациями и мелкими группами ("джамаат"), вовсе не обязательно структурно связанных с "Аль-Каидой" или подчиненных ей, но зато нередко финансируемых ею через гибкие и трудно отслеживаемые спонсорские каналы.

Если технологическая сторона деятельности исламского терроризма и связанные с ней опасности в целом понятны мировому сообществу и достаточно хорошо осознаются как правительствами, так и общественностью, то суть его деформирующего воздействия на политические системы и связанные с этим угрозы глобального порядка осознаны, на мой взгляд, гораздо меньше.

Если согласиться с теоретиком политических систем Д. Истоном в том, что одной из их фундаментальных жизнедеятельных функций является способность к реагированию, приходится признать, что практически все политические системы, подвергшиеся террористическим атакам (большим или малым) или угрозе таких атак, как правило, обнаруживали крайне неадекватные формы реагирования, которые уже привели к существенным деформациям политической жизни и могут привести к еще более далеко идущим последствиям.

При этом координируемая "Аль-Каидой" террористическая сеть демонстрирует неординарные возможности гибко и оперативно встраиваться в тенденции и процессы национального и международного политического развития, в межнациональные и культурно-цивилизационные противоречия как в исламских, так и в западных обществах.

Последствия событий 11 сентября привели к институциональным и/или нормативным изменениям в политических системах США и Великобритании, смысл которых заключается в изменении баланса между безопасностью и реальным уровнем гражданских и политических прав и свобод в пользу первой (имеются в виду прежде всего возросшие возможности спецслужб, причем в ряде случаев без предварительных законодательных санкций, вторгаться в частную жизнь граждан и ограничивать не только их социальный комфорт, но и гражданские права, а также некоторые факты, свидетельствующие об ограничении свободы информации, дискриминации по этническому и конфессиональному признаку). И хотя вряд ли стоит недооценивать возможности институтов гражданского общества в этих странах находить возможности для восстановления этого баланса, тревога общественности как в США, так и в Соединенном королевстве по поводу отмеченных изменений вовсе небезосновательна. Ведь по сути дела они открывают потенциальные возможности развития внутриполитических событий в направлении ужесточения механизмов исполнительной власти и последующего ухода ее из поля общественного контроля, что в конечном счете привело бы к перерождению системы в целом.

Обстановка постоянно витающей в воздухе террористической угрозы до предела обостряет и без того сложные проблемы взаимоотношений между коренным населением и мусульманскими диаспорами в Европе, порождая сполохи ксенофобии, с одной стороны, и острое чувство ущемленной идентичности, с другой. Мало того, что она переводит эти проблемы в однозначную плоскость вопроса о принципиальной адаптируемости мусульманских общин к европейским реалиям и их восприятия в качестве потенциальной угрозы. Не

стр. 18

менее, а, может быть, и более глубинным процессом является расшатывание культурной составляющей политической системы в ряде европейских стран, ставящее под вопрос ее способность осуществлять функции политической интеграции и консолидации.

Голландия, до последнего времени считавшаяся мировым центром терпимости к любому "иному", пережила в последние годы три знаменательных события, которые в той или иной степени можно расценивать как рефлексию на описываемую ситуацию. Это - приход к власти на волне ксенофобии к мусульманам правых с их лозунгами депортации мусульманских иммигрантов, последующее убийство их лидера Пима Фортейна, наконец - убийство в ноябре 2004 г. кинорежиссера Тео ван Гога.

Может быть, последнее событие кому-то покажется натяжкой, однако факт убийства Тео ван Гога именно исламистом является доказанным фактом. Убитый, кроме того, - представитель знаковой для европейской культуры фамилии, и выстрел в него небезосновательно расценивался не только в Голландии, но и в других странах как покушение на европейские ценности.

Принятие во Франции известного закона о запрете на ношение религиозной символики в учебных заведениях. Политико-культурный контекст события очень схож с голландским, хотя и отличался от него как в нюансировке ряда существенных деталей, так и по остроте конфликта (до убийств, слава Богу, не дошло).

Этот политико-культурный контекст заключался в том, что французский законодатель прощупывал принципиальную адаптируемость мусульманской общины к секулярным реалиям французской политической жизни, а мусульманская община или, по крайней мере, политически активная ее часть восприняла запрет на ношение женщинами хиджаба в общественных местах как покушение на конфессионально-этническую и культурную идентичность. Это противоречие вылилось в интенсивный политический конфликт, сопровождавшийся демонстрациями и другими акциями, проходившими, впрочем, в рамках законности.

И все бы ничего, если бы не захват в Ираке двух французских журналистов в качестве заложников. Таким образом, террористическая сеть непосредственно вмешалась в политико-культурный конфликт в одном из крупнейших государств Европы, поставив перед его правительством ультиматум: либо немедленная отмена упомянутого закона, либо казнь заложников. Выбор для европейского государства невозможный хотя бы потому, что выполнение требования террористов было осуществимо лишь через нарушение незыблемого принципа разделения властей, что могло иметь разрушительные последствия для политической системы.

Следует отметить, что мусульманская община Франции повела себя в этих условиях лояльно к политическому режиму страны и не только не солидаризировалась с террористами, но и довольно резко отмежевалась от них, и это, пожалуй, самый обнадеживающий момент во всей этой истории, сыгравший, возможно, принципиально важную роль в освобождении заложников.

Последующие шаги французской власти в отношении мусульманской общины в виде заявления о ее признании как неотъемлемой части французского общества и о признании роли ислама как второй по значению религии в стране можно вполне расценивать в качестве ответных мер в направлении взаимной адаптации. Однако есть одно "но": поскольку это происходило после истории с захватом заложников, то у террористической сети появился повод для пропаганды своего вмешательства и утверждений, что именно захват заложников сыграл роль в изменении курса французского правительства в отношении мусульман. А поскольку в истории с хиджабом точка еще далеко не поставлена, исламисты, конечно же, будут использовать прецедент с заложниками для убеждения живущих в Европе мусульман-иммигрантов в том, что террористические методы являются единственным эффективным средством для отстаивания своих интересов в европейских обществах, расширяя тем самым поле уязвимости европейских политических систем, о чем зримо свидетельствуют волнения в Париже и других городах Франции выходцев из исламских стран осенью прошлого года.

Еще более ярким примером активного вмешательства исламских террористов в политическую жизнь Европы являются те-

стр. 19

ракты в Мадриде 11 марта 2004 г.

Во-первых, они повлекли за собой крайне неэффективную и неадекватную реакцию на него со стороны правившей в тот момент партии.

Во-вторых, он непосредственно повлиял на ход избирательного процесса, поскольку в момент выборов жертвы еще не были похоронены, а тяжелораненые продолжали умирать, и вполне можно себе представить эмоциональную реакцию не только родственников, но и всей глубоко сопереживавшей с ними страны на любой неверный шаг властей.

Наконец, в-третьих, приход к власти социалистов повлек за собой изменение курса в отношении Ирака и вывод испанских войск из этой страны, чего, собственно, и добивались террористы.

Можно, конечно, много говорить о том, что Аснар и члены его кабинета сами виноваты в своем поражении, и о том, что социалисты выступали против американской оккупации Ирака и участия Испании в ней вовсе не только после теракта и в день выборов, что это была их последовательная позиция с первых дней вторжения в Ирак и даже до него, и о том, что против испанского присутствия в Ираке было 70% населения страны. Все это совершенно справедливо.

Все же нельзя избавиться от кровавого клейма, которое наложили террористы на политический процесс в Испании, придав смене правительства оттенок морально-политической двойственности и торжествуя победу не только над правительством Аснара, но и над США. При этом, в отличие от истории с французскими заложниками, речь идет не о какой-то непонятной группе, действия которой лишь вписываются в общую логику террористической сети, а о прямой дочерней структуре "Аль-Каиды", игравшей к тому же в дате теракта символикой цифр, дабы подчеркнуть связь мадридской диверсии с атакой на Нью-Йорк.

Совершенно прав был в данном случае президент В. Путин, когда подчеркивал именно это воздействие и именно эту сторону событий в Испании вопреки своему изначальному несогласию с американской оккупацией Ирака.

Тем более поразительно, что российская власть и прежде всего сам президент, проявивший тонкое понимание негативных аспектов террористического воздействия на внутреннюю политику других государств, в своей собственной внутренней политике проявил тенденции к далеко не адекватному реагированию на действия террористов и к принятию мер, которые, возможно, и дадут сиюминутный или краткосрочный эффект, но в стратегическом плане, на мой взгляд, неизбежно повлекут за собой разрушительные последствия для политической системы, да и для перспектив антитеррористической борьбы.

Я имею в виду меры, последовавшие за событиями в Беслане и повлекшие изменения институционального порядка.

Ведь именно действия террористов, причем группы, связанной с "Аль-Каидой", послужили детонатором мер, являющихся шагом на пути к саморазрушению сложившейся российской политической системы. Переход к институту наместничества (а именно так можно трактовать назначение руководителей субъектов федерации) может пагубно сказаться на основах взаимоотношений Центра и национальных республик, в первую очередь Кавказа и Поволжья, т. е. тех регионов, где терроризм пустил корни и где особенно тонко стоят вопросы межнациональных и межконфессиональных отношений, в частности, речь идет о балансе отношений между исламо-суннитской и православно-христианской конфессиями.

Все это говорит о том, что, несмотря на некоторые успехи, достигнутые в последнее время российской властью в ослаблении террористического подполья, уничтожении ряда его знаковых фигур и предотвращении терактов, Россия остается одной из самых уязвимых стран для действий глобального терроризма в силу далеко идущих последствии этих действии на ее политическую систему.

Если учесть, что схожие последствия имеют действия террористов в странах Центральной Азии, в Индонезии, Индии, Пакистане и ряде других стран и регионов, то становится ясным, что глобальная разрушительная сила этих действий вряд ли является преувеличением.

Деятельность террористов имеет не только страновой или региональный эффект, но распространяется и на систему международных отношений. Террористы целенаправленно действуют на подрыв международной антитеррористической солидарности, и в ряде случаев им удается достичь определенных успехов. Игра на противоречиях различных стран и регионов, на объективном различии экономических и политических интересов, политических и культурных ценностей, на фобиях и комплексах времен "холодной войны", на отсутствии определенных стандартов или применении двойных стандартов в деле противодействия терроризму - все это показывает, что террористическая сеть активно и настойчиво выступает в роли реального глобального политического игрока.

Налицо вопиющая разница между разрушительной силой исламистского проекта и его созидательной слабостью. "Бумажные солдатики" терроризма сгорают и сами, унося с собой в огонь массы невинных людей ради бессмысленной и неисполнимой утопии "светлого халифатского будущего". В этом смысле они - такие же жертвы "мозгового треста" "неоваххабизма", как и те, кого они берут с собой на заклание. И дело тут не столько в сказках о "небесных гуриях", сколько в убежденности в "борьбе за правое дело", о которой мы уже немало слышали песен на другой мотив. Эта борьба за утопию подкрепляется еще и верой в то, что "борцы" попадут в рай, а вместе с ними - и их невинные жертвы. Так что некого жалеть - все будет хорошо. Убежденно, разрушительно - и бессмысленно.

Постоянный адрес данной публикации: