Первый пятилетний план развития народного хозяйства отразил противоречивость положения, создавшегося на последнем этапе нэпа. На фоне хозяйственного восстановления, казалось, впервые открывалась возможность достигнуть заметного повышения уровня жизни городского населения. Руководство партии не могло не осознавать, что десятилетие после Октябрьской революции не принесло обещанных кардинальных перемен в жизни рабочих на производстве и в быту. В то же время расхождение целей и мировоззренческих позиций управленческого слоя и рабочего класса диктовало такой курс государственной политики, при котором интересы рабочих ставились в подчинение другим задачам.

Обширные разделы плана были посвящены условиям жизни рабочих, где с большой долей открытости анализировались динамика заработной платы за 1913-1928 гг. в СССР и за рубежом, в промышленности в целом и по отраслям; статистические данные о распределении рабочих цензовой промышленности по величине заработка; изменение структуры бюджетов и душевого потребления рабочих. Социальное планирование выдвигало конкретную цель: рост реальной зарплаты должен был позволить рабочим увеличить расходы на культурно-бытовые нужды, а расширение душевой нормы жилья - создать условия для "культурного быта, укрепления здоровья и прочной оседлости пролетариата" ¹ . В уральском регионе выполнение производственных программ облегчалось, по плану, относительно невысоким темпом роста рабочих коллективов - при росте удельного веса квалифицированной рабочей силы, то есть в основном обитателей городских поселений. В плане были заметны уравнительские мотивы, в частности, курс на приближение оплаты труда инженеров к зарплате рабочих ² , однако в целом установки пятилетнего плана создавали предпосылки для развития рабочих крупной промышленности.

В литературе освещены главным образом его экономические разделы ³ . Вопросы условий труда и быта рабочих в период пятилетки рассматривались по отдельным направлениям (жилье, зарплата, соцстрах и т.п.), как второстепенные, с позиций апологетики, но не как единое целое, позволяющее дать оценку политики государства в рабочем вопросе. В последние годы освещены причины свертывания нэпа, отказа от важнейших положений пятилетнего плана и перехода к "штурмовым" методам, ужесточению тоталитарного режима ⁴ .

Фельдман Михаил Аркадьевич - кандидат исторических наук. Уральский государственный университет.

стр. 120

К выявленному комплексу причин свертывания нэпа следует, однако, добавить еще одну. Речь идет об окончательном прозрении, постигшем руководство ВКП(б) к концу 20-х годов, в отношении подлинной природы, материальных и культурных интересов, политического поведения рабочего класса. Для лидеров СССР явилось неожиданностью, во-первых, наличие внутри "самого передового класса" неоднородных социальных слоев, нередко с противоположными приоритетами ценностей. Об этом свидетельствуют отчеты инструкторов ЦК ВКП(б), обследовавших крупнейшие предприятия военной промышленности (Сормовский, Тульский оружейный, Мотовилихинский, Ижевский и др.) ⁵ .

Во-вторых, квалифицированные рабочие, вопреки марксистской теории, неохотно пополняли ряды правящей партии, редко участвовали в идеологических мероприятиях. В двух постановлениях ЦК ВКП(б) - "О регулировании роста партии" (декабрь 1926 г.) и "О партийной работе на крупных предприятиях" (август 1927 г.) - говорилось, что партийная прослойка среди рабочих на крупных предприятиях меньше, чем на мелких и средних. В числе наиболее "отстающих" были названы бывшие казенные предприятия - Ижевский и Златоустовский, Мотовилихинский заводы. Показателен пример Ижевского и Мотовилихинского заводов, где в партийных организациях преобладали малоквалифицированные рабочие, люди с небольшим производственным стажем ⁶ . Документы партийных комитетов всех уровней в 20-е годы полны сетований на политическую индифферентность рабочих средних и старших возрастов ⁷ , а положение, создавшееся в партийной организации Мотовилихинского завода, в 1929 г. обсуждалось в орготделе ЦК ВКП(б). В последующих документах ЦК вопрос о привлечении в партию квалифицированных рабочих отходит на второй план, уступив место привлечению рабочих вообще ⁸ .

В-третьих, "мелкобуржуазные" огород, личное хозяйство оставались для значительной части рабочих надежной опорой, позволявшей в определенной степени ощущать собственную самостоятельность. На Урале подавляющее большинство рабочих имело собственное хозяйство, и местное руководство, не говоря уже о специалистах, понимало значение этого ⁹ .

В-четвертых, вопреки массированному давлению на церковь, рабочие в своей массе не желали отказываться от соблюдения тех религиозных обычаев, порядков, от тех представлений, которые давно стали частью традиционной культуры ¹⁰ .

К началу 30-х годов партия действительно выдвинула на руководящую работу в народном хозяйстве значительное число рабочих: около 240 тыс. человек в СССР и 21,5 тыс. в Уральской области. Однако 3/5 рабочих-выдвиженцев на Урале заняли должности на самых нижних ступенях административной лестницы. В 1933 г. из 14 261 рабочего- выдвиженца в промышленности Уральской области 44% оставались на должностях мастера и бригадира (десятника); 13% занимали низшие конторские должности. Получается, что только 43% рабочих-выдвиженцев действительно пополнили управленческий корпус. Руководителями предприятий стали 1617 рабочих, в том числе 635 в промышленности ¹¹ .

Приведенные данные свидетельствуют: "орабочивание" госаппарата в 20-е - начале 30-х годов являлось важным компонентом государственной политики. Обратим внимание, однако, на следующие моменты. Рабочие составляли 1/3 всего управленческого аппарата, но только 1/6 верхнего слоя управленцев (уровня трестов и объединений союзного значения) и 1/6 от лиц, имевших образовательную подготовку семь классов и выше; 32,4% - от состава управленцев районного и 21,2% - областного звена ¹² . Как видно, удельный вес рабочих снижался по мере продвижения по управленческой лестнице. Кроме того, в числе руководителей промышленных предприятий на рабочих-выдвиженцев приходилось 4,5%, тогда как в административном аппарате их насчитывалось 30%. В административном аппарате 87,4% бывших рабочих (выдвиженцы) осели на уровне районных органов управления.

стр. 121

Таким образом, в наибольшей степени "орабочивание" коснулось низового звена административного аппарата.

Девять тысяч рабочих, ставших действительно руководителями в Уральской области, в 1933 г. составляли примерно 1,5% всех рабочих 1928-1929 гг. (времени массового выдвижения), а в 1932 г. - 0,75%. Это само по себе суживало возможность рабочим влиять на принятие каких-либо решений, подталкивало к растворению рабочего пополнения в уже сформировавшемся чиновничьем аппарате и к постоянному отсеву как слабых администраторов, так и "идейно незрелых" рабочих.

Выдвиженцы на Урале, судя по обилию критических выступлений в печати и на собраниях всех уровней ¹³ , слишком серьезно воспринимали официальные заявления о приоритете задач по улучшению условий жизни рабочих, а на общегородском слете профсоюзного актива Свердловска в сентябре 1932 г. рабочие-выдвиженцы осудили практику увольнения за один прогул, возведенную хозяйственными органами в ранг закона ¹⁴ .

Едва окрепло экономическое положение, как возобновился процесс милитаризации народного хозяйства. Создание в 1927 г. мобилизационного аппарата в центре и на местах сочеталось с началом практики двойного планирования: открытого, подлежавшего публикации, и закрытого, тайного, связанного с разработкой военных программ ¹⁵ . В сентябре 1927 г. на основе специального постановления СТО о подготовке страны к обороне начальник сектора обороны Госплана подготовил директивную записку, предлагавшую максимально использовать опыт первой мировой войны в области комплектования рабочих кадров. Особо значимым было политическое резюме документа: "НЭП может быть изменен применительно к нуждам военизированной экономики". Вряд ли даже ответственный работник Госплана мог позволить себе подобные выводы без одобрения руководства правящей партии, знакомства с соответствующими документами. Это же следует сказать и об изложенных в записке конкретных мерах: курс на "более жесткие методы регулирования частного сектора, использование опыта первой мировой войны в области трудовых отношений и т.п." ¹⁶

В январе 1929 г. на заседании сектора обороны Госплана положение о необходимости использовать опыт первой мировой войны в комплектовании трудовых коллективов было подтверждено заместителем наркома труда И. Толстопятовым (бывший уральский рабочий, профсоюзный работник на Урале в начале 20-х годов). Симптоматичным было его заявление - о возможности и необходимости использования труда военнопленных, массового привлечения женщин на производство, перевода трудящихся на положение мобилизованных. Правовую базу движения по этому пути создавало постановление ЦИК и СНК от 9 мая 1928 г. "О трудовой мобилизации и трудовой повинности во время войны" ¹⁷ . Решения сектора обороны Госплана (естественно, выполнявшего волю политбюро), свидетельствуя о происходившем повороте, имели поистине программный характер: увеличение плановых показателей должно было обеспечиваться за счет, во-первых, ускоренного обучения рабочих (68% подготовленных рабочих невысокой квалификации должны были составить кадры массовых профессий - вместо 28% по пятилетнему плану). Во-вторых, ставился в образец опыт трудовых мобилизаций в годы первой мировой войны, использования военнопленных. В- третьих, в жилищном строительстве делалась ставка на ускоренное сооружение бараков ¹⁸ . Таким образом, тайная программа милитаризации придавала развитию страны однобокий, военный характер и, как следствие, требовала соответствующего сдвига в государственной политике по отношению к рабочему классу.

Положение обострялось тем, что возможность маневра рабочей силой на Урале была затруднена. Подавляющая часть рабочих цензовой промышленности приходилась на отрасли, производящие средства производства. В этой сфере доминировала черная металлургия (89% основных фондов тяжелой промышленности), где изношенность и устарелость оборудования требовала избыточной рабочей силы. Во- вторых, при запланированном росте

стр. 122

основных промышленных фондов Урала в 6 раз, топливный баланс должен был возрасти в 1,8-2,1 раза, причем намечалась лишь фрагментарная механизация топливозаготовительных и добывающих работ ¹⁹ , хотя как раз опыт первой мировой войны обязывал делать шаги в этом направлении. Наконец, незначительные размеры кооперативного, частного, концессионного секторов в промышленности Урала (в 1927/28 г. в этих секторах было занято в общей сложности 4,5% фабрично-заводских рабочих ²⁰ ) ограничивали возможности привлечения рабочих на государственные предприятия.

Таким образом, поворот экономической политики в 1929 г. в немалой степени был обусловлен возобновлением милитаризации народного хозяйства; логика этого процесса определяла поворот государственной политики в области труда и, как следствие, количественные и качественные изменения в составе рабочего класса.

Перемена политики по отношению к рабочему классу видна и из партийных документов. В материалах съездов в 30-е годы исчезают вопросы, выдвинутые самими рабочими и отражавшие их подлинные интересы. На XVI- XVIII съездах ВКП(б) за рабочими осталось право произносить только дежурные приветствия партийной верхушке. Начиная с XVI съезда отчетные доклады и итоговые материалы съездов содержали заведомую ложь о положении рабочих. Примером может служить резолюция XVI съезда, где сообщались данные о росте заработной платы рабочих за 1926-1930 гг. без учета роста цен, умалчивалось о введении карточной системы ²¹ .

Второй пятилетний план разительно отличался от первого. Количественно: почти в три раза, с 138 до 50 страниц, сократился материал, посвященный социальному развитию, и качественно: практически отсутствовал анализ выполнения социальных задач, намеченных первым пятилетним планом, исчезли упоминания о бюджетах рабочих, данные о распределении рабочих цензовой промышленности по величине заработка и душевого потребления. В целом, резко сократились материалы, непосредственно относящиеся к положению рабочих. В третьем же пятилетнем плане, на 1938- 1942 гг., тема рабочего класса как отдельный аспект политики, по сути, отсутствовала ²² . Со второй половины 30-х годов редкостью стали законодательные документы, непосредственно посвященные рабочим. Тем самым государство подтверждало, что рабочему классу отказано в праве выступать самостоятельным деятелем модернизации.

В общесоюзных индустриальных планах конца 20-х-30-х годов внимание, отведенное рабочим Урала, определялось технократическим подходом и увязывалось с местом Урала в экономическом потенциале страны. Несмотря на обилие работ по истории индустриализации края, вопрос об изменении удельного веса Уральского экономического района в промышленном производстве СССР 1928-1940 годов все еще не освещен. Дело в том, что, невзирая на все решения партийных съездов, указания пятилетних планов, специальные постановления ЦК ВКП(б) и СНК, доля Урала в союзном промышленном производстве за 20-30-е годы выросла значительно меньше запланированного. Удельный вес уральского экономического района, составлявший в 1913 г. 5% общероссийского промышленного производства, остался практически тем же и в 1927 году ²³ . Согласно первому пятилетнему плану, к 1933 г. Урал должен был обогнать Ленинградскую область по производству промышленной продукции отраслей группы "А" ²⁴ . Однако по выпуску легкой и пищевой промышленности Урал и к концу первой пятилетки должен был более чем в 10 раз уступать Ленинградской области. Третий пятилетний план намечал увеличение доли Урала в союзном промышленном производстве до 9,81% в 1942 году ²⁵ . Намеченный рост удельного веса Урала в общесоюзном промышленном производстве сочетался с запланированным уменьшением удельного веса Ленинградской области, изменяя соотношение этих регионов в экономике страны.

В реальности в 1940 г. Уральский экономический район (включая Башкирию и Удмуртию) произвел 6,83% промышленной продукции СССР. Для

стр. 123

сравнения скажем, что город Ленинград с числом рабочих в 1,5 раза меньшим, чем на всем Урале, произвел в 1940 г. десятую часть промышленной продукции СССР. Отставала от союзных показателей, а тем более от ленинградских, энерговооруженность и производительность рабочих Урала ²⁶ .

Объяснялось это прежде всего тем, что на годы первой пятилетки руководство страны запланировало Уралу наивысшие среди регионов СССР темпы, нереальность и экономическая необоснованность которых была отмечена уже в начале 30-х годов ²⁷ . Результатом такого эксперимента на Урале стало не только "замораживание" строительства многих объектов, растянутость сроков ввода новых производств, но и усиление традиционных еще для дореволюционного Урала диспропорций между основным и вспомогательными производствами.

Ни в одном регионе страны не было такого перекоса в соотношении тяжелой и легкой индустрии. На легкую индустрию в 30-е годы на Урале приходилось лишь 3-4% всех вложений в промышленность, а ее удельный вес составлял менее 8% от выпуска всей промышленности края (по СССР этот показатель составлял 28-30%) ²⁸ . Отсюда хроническое отставание жизненного уровня уральцев от общесоюзных показателей.

Что же касается состязания с Ленинградом, то следует учесть неравенство исходных позиций. Структура промышленности Ленинграда качественно превосходила уральскую. На Урале ведущей отраслью к началу первой пятилетки оставалась металлургия с большим количеством устарелых предприятий. В Ленинградской области основой промышленности являлось машиностроение. Здесь была сконцентрирована половина рабочих электротехнической отрасли СССР. Выработка на одного рабочего в 1926/27 г. составляла 5015 руб. в Ленинградской области и 2812 руб. на Урале. К тому же, в отличие от уральской, ленинградская промышленность имела более правильную структуру: тяжелая промышленность соседствовала с развитой легкой индустрией (23% рабочих кожевенной промышленности СССР, 22,3% - бумажной, 17,2% - деревообрабатывающей, 15,9% - пищевой) ²⁹ . Милитаризация 30-х годов коснулась всех районов СССР, но в силу того, что руководство страны рассматривало Урал лишь как центр тяжелой промышленности, в Уральском экономическом районе сложилась наиболее "антигуманная структура промышленного производства, в котором удовлетворение потребностей человека стояло на последнем месте" ³⁰ .

О методах государственной политики в рабочем вопросе в годы "великого перелома" позволяют составить некоторое представление документы партийных съездов, пятилетних планов, специальных постановлений ЦК ВКП(б) и СНК. В 30-е годы делался упор на быстрый рост трудовых коллективов - в основном за счет жителей деревни и женщин, то есть малоквалифицированных рабочих ³¹ . Курс начала 30-х годов на использование женщин во всех отраслях промышленности, а в конце 30-х годов - и во всех профессиях привел к откату назад в области социального страхования. Тот же смысл имело максимальное использование на Урале рабочих - инвалидов труда численностью в 40 тыс, человек ³² . Уже из этого ясно, что выполнение индустриальных планов предполагалось обеспечить нажимом на экстенсивные рычаги.

В 1930-1932 гг. рядом законов и постановлений была создана правовая база для развертывания репрессий против рабочих: вводились уголовная ответственность за выпуск недоброкачественной продукции; система принудительной переброски трудящихся с предприятия на предприятие; лишение права пользования жильем, полученным от предприятия, - в случае увольнения, продовольственных и промтоварных карточек - в случае хотя бы одного дня неявки на работу без уважительных причин. Без каких-либо дополнительных причин лишались пенсий рабочие, служившие в белой армии; руководство оборонных предприятий наделялось правом выселять рабочих из жилищ всех форм собственности. С 1933 г. выселить за прогул могли даже из кооперативной квартиры ³³ . К сказанному добавим постановление СНК о

стр. 124

жесткой регламентации премий, зарплат, фондов заработной платы в целом; постановление ЦК ВКП(б) от 20 октября 1931 г., ставившее целью удаление с предприятий "социально чуждых элементов" ³⁴ , перевод с января 1933 г. Свердловска, Перми, Челябинска, Магнитогорска на положение режимных городов, где в связи с введением паспортов фактически было запрещено проживать "лишенцам" и "раскулаченным" ³⁵ . Очевидно, таким образом, законодательное ужесточение с начала 30-х годов репрессивных мер по отношению к рабочим.

Каскад административных мер воздействия дополнялся решениями политического характера. Постановлением ЦК и СНК за подписями Сталина и Молотова (от 3 марта 1931 г.) запрещалось выдвигать рабочих на советскую работу ³⁶ . Хотя в тексте документа срок действия запрета определялся в два года, руководство ВКП(б) тем самым дало понять, что закончило эксперименты с массовым выдвиженчеством из рабочей среды: сформировавшейся новой бюрократии важны были уже не классовые, а номенклатурные принципы.

Составной частью курса на ужесточение административного воздействия стала политика налогового давления на личные хозяйства рабочих в ходе сплошной коллективизации. Это привело к заметному сокращению личных хозяйств уральских рабочих, являвшихся весомым подспорьем для большинства. Был если не выбит, то ослаблен один из тех устоев, на которых в суровых климатических условиях держалась промышленность края. Следствием как этого давления, так и общей материально-бытовой неустроенности стала в начале 30-х годов чрезвычайно высокая, даже по союзным меркам, небывалая в истории России текучесть кадров в трудовых коллективах ³⁷ . Фактически, то была единственная возможная форма протеста рабочих против политики государства.

Другим показателем неблагополучия стал рост заболеваемости рабочих: ежедневно по этой причине не выходили на работу 20 тыс. человек. В среднем, каждый рабочий по болезни пропускал 15 дней, что было выше общесоюзного показателя и вдвое превышало дореволюционный уровень на Урале ³⁸ .

В литературе последних лет использование труда заключенных в народном хозяйстве 30-х годов обоснованно соотносится с функционированием тоталитарной системы ³⁹ . Заметим, однако, что такой исторический прецедент, не только в планировании, но и в области сосуществования юридически свободных и несвободных рабочих, имел место в 1915-1917 годах. Можно было бы счесть случайностью совпадение показателей удельного веса использования принудительного труда в годы первой мировой войны и в 30-е годы (примерно 17%). Но у этого совпадения существовала объективная основа: на лесозаготовках - наименее механизированном производстве с низкими заработками, фрагментарной социальной защитой - комплектование рабочих коллективов немыслимо было без чрезвычайных мер. Такая чрезвычайная система трудовых отношений зарождалась в наиболее уязвимых сферах экономики Урала как в дореволюционной России во время войны, так и после 1917 г. - в мирное время.

В силу высокого уровня смертности (6% ежегодно в 1932 г. и в 1933 г.), массового бегства спецпереселенцев из колоний (в 1932 г. в бегах в Уральской области числилось более 20% жителей трудпоселков; в Башкирии - 30%), контингент спецпереселенцев - наиболее массовой (700 тыс. человек) категории лиц принудительного труда первой половины 30-х годов - столь стремительно таял, что к середине 30-х годов занятых в экономике осталось не более 150 тыс., а к 1941 г. - до 100 тыс. человек ⁴⁰ . Таким образом, непривлекательность труда лишала экономику края того количества рабочих рук, на которое рассчитывали руководители государства. Трудовые коллективы Урала наполнялись слоем людей, готовых к жизни в бараках, к работе в наиболее трудоемких производствах - на лесозаготовках, в рудниках.

Государственная политика по отношению к рабочему классу, естественно, не могла опираться только на принудительные рычаги. Продолжался и

стр. 125

расширялся курс на создание привилегированных групп в самом рабочем классе. Наиболее известна в этом смысле организация движения ударников. Ударничество не случайно начиналось с создания молодежных бригад: манипулировать этой частью рабочих было легче, чем людьми, повидавшими жизнь. В движение ударников на рубеже 20-30-х годов вовлекались и представители старших возрастов. Однако определить границы участия в нем рабочих (как в СССР в целом, так и на Урале) не представляется возможным: официальные отчеты о движении ударников имели настолько произвольный характер, что сами вожди, иногда не без издевки, отмечали формализм кампании, когда в объявленных ударными целых цехах и заводах "рабочие даже не знают, что они ударники" ⁴¹ . Подлинные причины неучастия значительной части рабочих Урала в движении ударников - нежелание выполнять дополнительные нагрузки за минимальное вознаграждение - отражены в информационных сводках ОГПУ, отмечавших также высокую текучесть состава в ударных бригадах.

Примером уступок, которые властям приходилось допускать, служит изданное в январе 1934 г. постановление СНК "О развитии индивидуального рабочего огородничества": 250 тыс. гектаров отводилось для расширения огородов рабочих Урала. Оговорка постановления - земля передавалась на 5-7 лет ⁴² - говорила о предстоявшей проверке рабочих на благонадежность. Тем не менее оно свидетельствует об определенной эволюции государственной политики. Власть вынуждена была строить отношения с реальным, а не "книжным" рабочим.

Одним из методов расширения социальной базы режима являлся планируемый сверху рост прослойки национальных кадров в рабочей среде. Партийные органы видели, что малограмотные башкирские, удмуртские, татарские рабочие, вчерашние крестьяне, стремясь закрепиться в городе, будут мириться со многими недостатками быта, и их можно использовать для давления на кадровых рабочих, мало подверженных пропагандистским кампаниям. В результате не только искусственно увеличивался удельный вес национальных рабочих ⁴³ , но и вносилась в рабочие коллективы межнациональная рознь ⁴⁴ .

Из первых лет пятилетки и руководство партии, и различные социальные группы в составе рабочего класса вынесли собственный опыт. К середине 30-х годов был исчерпан эффект ударничества, основанного главным образом на применении моральных стимулов, и тарифных реформ 1928 и 1931 гг., проводивших принцип уравнительности в оплате труда. Систематическая недоплата рабочим лишала труд стимулов, девальвировалось звание ударника, сокращались темпы прироста промышленной продукции и численности рабочих ⁴⁵ . По отношению к рабочим были испробованы противоречивые меры стимулирования: как непоследовательные экономические, так и жесткие административные методы. Сторонники той и другой практики подошли к 1935 г. со своим набором решений, и это наглядно проявилось в истории стахановского движения.

По материалам печати осени 1935 г. видно, чего ожидали руководители партии и государства от пропаганды рекорда А. Стаханова. Ведущее место на страницах газет занимала подробная информация: сколько зарабатывают Стаханов и его последователи. Примеры десятикратного превышения средней оплаты труда рабочих, разумеется, производили впечатление. В условиях острого жилищного кризиса рабочие с особым вниманием читали сообщения о выделении стахановцам отдельных квартир. "Стахановское движение... открывает перед рабочими дорогу к резкому улучшению материально-бытового положения", - подчеркивала "Правда" 12 октября. Звучали привычные слова о роли рабочего класса в социалистическом строительстве, однако фактически речь шла речь о допущении оплаты труда без ограничений. Именно с этим, а также с подъемом профессионализма рабочих руководство Наркомтяжпрома связывало смысл стахановского движения ⁴⁶ .

Но в то же время печать использовалась для давления, запугивания, угроз тем, кто не присоединится к стахановскому движению; этими тонами

стр. 126

окрашивались выступления государственных деятелей ⁴⁷ . Различные подходы к стахановскому движению нашли отражение в документах декабрьского (1935 г.) пленума ЦК ВКП(б), единственный раз в истории Коммунистической партии рассмотревшего специальным вопросом проблемы организации труда и технической подготовки рабочих. Решения пленума ЦК содержали основы самой серьезной за 20-30-е годы программы повышения культурно-технического уровня рабочих крупной промышленности. Сочетание подготовки рабочих путем обучения в профтехшколах и непосредственно на производстве ставило целью существенно повысить их квалификацию. К позитивным сторонам государственной программы технического обучения рабочих непосредственно на производстве следует отнести прежде всего обязательность и последовательность стадий обучения. Соединение таких принципов с жестким контролем тоталитарного государства (например, увольнение за несданный техэкзамен) позволило пропустить через начальное звено системы техучебы большую часть рабочих Урала ⁴⁸ .

По словам И. В. Сталина, стахановское движение должно было произвести революцию в промышленности. Но на первый план (и это вошло в резолюции пленума) он выдвигал борьбу с "врагами стахановского движения". В то же время незадолго до пленума передовая статья "Правды" важнейшей проблемой стахановского движения называла вопросы совершенствования оплаты труда рабочих. Обращало на себя внимание противоречие между высказыванием на пленуме секретаря ЦК А.А. Андреева - "все справочники по нормированию должны быть выброшены как хлам" и словами наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе о том, что пересмотр норм должен быть связан с технической модернизацией рабочих мест и учетом мнения самих рабочих ⁴⁹ . Очевидно, что утверждение О.В. Хлевнюка:

"Архивные документы не подтверждают разделения умеренных и радикалов в Политбюро" ⁵⁰ , нуждается в уточнении. Не вызывает сомнений верность членов партийного руководства делу максимального огосударствления экономики. Но приведенные факты говорят о различных подходах к методам достижения целей.

С первого дня 1936 г. набирала силу кампания за проведение "стахановских суток" на каждом рабочем месте (по официальным данным, число стахановцев среди рабочих крупной промышленности якобы достигало 18,5% ⁵¹ ). Вера в магическую силу агитационной кампании и приказа давала о себе знать. 20 января 1936 г. газеты сообщили о начале "стахановской пятидневки" на всех предприятиях как о свершившемся факте. Анализ материалов позволяет сделать вывод: "штурм рекордов" начался без использования материальных стимулов для основной массы рабочих. Январские газеты, печатая диаграммы ежедневного выпуска промышленной продукции, словно дрожали от напряжения. Но в конце января кривая показателей устремилась вниз. И тут же последовал призыв к "стахановскому году" ⁵² .

Превзойти плановые рубежи предполагалось прежде всего за счет усиления интенсивности труда. На Мотовилихинском (Молотовском) орудийном заводе, например, рабочие в январе 1936 г. вместо положенных 150 часов отработали 250- 300. На предприятиях треста "Востоксталь" в 1936 г. сверхурочно было отработано 996 тыс. часов. Это привело к увеличению травматизма металлургов на 20% в сравнении с предыдущим годом. Более чем на треть возрос травматизм на военных заводах Урала; заметно увеличился брак. В январе 1936 г. бракованными оказались 77% снарядов Серовского механического завода ⁵³ . Итоги января 1936 г. - "месяца рекордов" - ошеломляли:

не только не произошло ожидаемого рывка, но, напротив, в ряде отраслей (например, в угледобыче) был зафиксирован спад ⁵⁴ .

Использование на протяжении краткого времени на самых различных предприятиях региона стандартных мер: щедрого денежного вознаграждения стахановцев, предоставления им квартир с мебелью, свидетельствует о запланированном и проведенном по команде сверху, широко рекламируемом эксперименте. Один из начальников участков на Пермском авиамоторном за-

стр. 127

воде откровенно рассказывал о том, как выбирались стахановцы: администрация отобрала наиболее подготовленных рабочих и создала им соответствующие условия ⁵⁵ .

Казалось бы, общество нуждалось в анализе происходящего. Но с февраля 1936 г. тема стахановского движения практически, пусть на время, исчезает со страниц газет и журналов. Молчание выдавало неудовольствие руководства ВКП(б): плоды усилий государства оказались отличными от замыслов. Слой высокооплачиваемых рабочих-стахановцев был невелик - и это тоже было естественно в условиях регламентации фондов заработной платы. Если судить по данным Центрального управления народнохозяйственного учета, стахановское движение во второй половине 30-х годов набирало силу. Однако фактическое положение дел обстояло иначе. "На деле идет сокращение числа стахановцев в черной металлургии", - проговорился журнал "Стахановец" в августе 1937 года ⁵⁶ . То же наблюдалось в других отраслях. Основная масса рабочих, расценив увеличение норм выработки при сохранившихся ставках оплаты как обман, не желала подменять повседневный труд героическим перенапряжением. Система оплаты труда, предусмотренная стахановским движением, оказалась несовместимой с финансовой несамостоятельностью предприятий. Проблема для власти заключалось в том, что стахановское движение (как и движение ударников в более ранний период) не привело к превращению рабочих в покорную массу, готовую к любым манипуляциям.

Весь опыт советской политики в рабочем вопросе подталкивал Сталина и его окружение к сочетанию "кнута и пряника". Лесть и славословие по адресу рабочего класса, усиленные тотальной идеологизацией всех сторон жизни, сочетались с созданием системы инструкторов стахановских методов труда, а потому и действительной передачей опыта новаторов (за 1936-1940 гг. стахановские курсы и школы закончили 1723,6 тыс. рабочих ⁵⁷ ). В мае 1940 г. (без сомнения, с опозданием) был сделан вывод об обязательной оплате труда рабочих - руководителей стахановских школ ⁵⁸ . Делались попытки реанимировать стахановское движение, превратить его участников в особый привилегированный слой мастеров и бригадиров.

И все-таки главная роль отводилась репрессивным мерам. Постановление "О введении трудовых книжек" (1938 г.) ставило социальное обеспечение в зависимость от непрерывного стажа работы на одном предприятии. Осенью 1938 г. ("по просьбе рабочих Уралмаша") было принято постановление об увольнении за прогул ⁵⁹ . Это только подхлестнуло процессы текучести рабочей силы в 1939 году. Если в 1938 г. с предприятий Главуралмета уволились 85,8% рабочих от годового среднесписочного состава, то в 1939 г. - 123,2%, то есть в среднем рабочие уже не оставались на одном и том же предприятии хотя бы год ⁶⁰ . В обстановке репрессий рабочих-стахановцев заставляли выступать с "разоблачительными" статьями, которые сегодня неловко читать ⁶¹ .

И вал репрессий не щадил рабочих. В 1937 г. в СССР было осуждено 272 157 рабочих, 298 184 служащих, 306 548 колхозников ⁶² . Можно было бы говорить о примерно равной тяжести репрессий, выпавшей на долю основных социальных слоев общества. Однако к тому времени слой служащих подвергся "орабочиванию" ⁶³ . В числе репрессированных в 30-е гг. в Удмуртии на рабочих приходилось 23,7%. Однако и среди "лиц без определенного места работы" (22,4% репрессированных) насчитывалось большое число рабочих ⁶⁴ . В Свердловской области, как установлено нами на основе контент-анализа, рабочих крупной промышленности в числе репрессированных в 1937- 1938 гг. насчитывалось 24,3%, что близко к показателю по Удмуртии. Из репрессированных в 1937 г. почти треть (30,7%) были расстреляны, причем в числе расстрелянных 32,9% составляли рабочие крупной промышленности ⁶⁵ . Сопоставление удельного веса рабочих крупной промышленности в самодеятельном населении Урала (18%), доли в числе репрессированных (24,3%) и числе расстрелянных (32,9%) дает основание судить о подлинном отношении сталинского режима по отношению к "классу- гегемону".

стр. 128

Тоталитарный режим диктовал и особые нормы поведения рабочих. Обращаясь вновь к составу рабочих крупной промышленности Свердловской области, репрессированных в 1937-1938 годах, выделим в этом массиве, как наиболее характерную, группу расстрелянных русских рабочих. Анализ состава этой группы указывает на ряд закономерностей. Во- первых, на 2/3. эти рабочие были старше 40 лет, в том числе 1/4 - старше 50 лет. Во-вторых, подавляющее большинство - рабочие вспомогательных цехов. В-третьих, почти 90% - выходцы из сельской местности. Вывод очевиден: наиболее тяжелые репрессии пришлись на долю тех рабочих, которым труднее всего пришлось приспосабливаться к городской жизни: обреченным на жизнь в бараках и нищенскую зарплату. Можно также заключить, что квалифицированные рабочие - жители городских поселений (как правило, владельцы огородов и жилья) стремились не совершать поступков, которые можно было бы расценить как противодействие режиму. Правда, и в этом случае гарантии от ареста быть не могло. Выборочное изучение дел репрессированных квалифицированных рабочих показывает: основанием для обвинений могло послужить само наличие у рабочего земельного участка и своей кузни, либо критика качества инструментов, либо участие в прошлом в партии эсеров ⁶⁶ .

Приведенные данные основаны на материалах Свердловской области. В районах расположения бывших казенных заводов картина репрессий выглядит иначе: здесь преследованиям подвергались прежде всего местные жители - кадровые рабочие. В 1935 г. были арестованы и осуждены 7 потомственных, квалифицированных рабочих Мотовилихинского завода с большим стажем. Материалы следственного дела показывают, что рабочие критически оценивали советскую действительность. Об этом говорят их характеристики Сталина как диктатора, а положения рабочих - как кабалы. В вину рабочим ставилась и поддержка, оказанная ими в начале 20-х годов лидеру "рабочей оппозиции" на Урале Г. И. Мясникову ⁶⁷ . О реальной политике по отношению к кадровым рабочим свидетельствует уникальный документ: приказ наркома оборонной промышленности М. Кагановича от 5 июня 1938 г., в котором говорилось, что "намеченная чистка заводов потребует увольнения 10 260 человек, преимущественно квалифицированных рабочих" ⁶⁸ .

В числе спецпереселенцев, занятых перед войной в лесном хозяйстве, рабочие составляли более 30% ⁶⁹ . С учетом этого, принимая во внимание гибель массива выдвиженцев- рабочих, представляется возможным сделать следующий вывод: наиболее пострадали от сталинских репрессий рабочие, а среди них, как наиболее сознательный слой - рабочие крупной промышленности. Наиболее суровая участь постигла бывших рабочих казенных заводов. В частности среди советских граждан, занятых на Мотовилихинском заводе и расстрелянных в 1937 г., 3/5 составляли рабочие- оружейники ⁷⁰ .

Своеобразный итог "рабочей политики" ВКП(б) подвел указ от 26 июня 1940 г., предусматривавший тюремное заключение за 20-минутное опоздание на работу. К началу войны по этому указу - самому антирабочему закону в истории страны - были осуждены 1264 тыс. человек; узаконены были также репрессии против "летунов", но показатели текучести рабочих оставались высокими ⁷¹ .

На протяжении трех предвоенных пятилеток программы экономической модернизации получали все более "усеченный характер" и, как следствие, во все меньшей степени учитывали подлинные интересы рабочих. До революции государство, стремясь найти опору в рабочем классе, выход видело в создании особой социальной группы - рабочих казенных заводов. Тем же путем, но другими методами действовала власть и после 1917г., что объяснялось однотипностью имперской модели развития, военным характером государства. В качестве опорных слоев в рабочем классе рассматривались выдвиженцы, партийная прослойка в рабочих коллективах, сегменты нерусских рабочих. По завершении формирования управленческого эшелона, новой опорой должны были стать стахановцы, сочетавшие квалифицированный труд

стр. 129

с преданностью правящей партии. Государство выстроило сложную иерархию в рабочей среде, разложив эту массу на социальные группы в зависимости от политической лояльности режиму, социального происхождения, места проживания, рода занятий. Прикрепив рабочих к месту проживания и месту работы, сталинский режим фактически разделил рабочих на ряд сословий. Таким образом происходило становление новой социальной иерархии. Постепенное усиление репрессивных методов во внутренней политике государства на протяжении 30-х годов привело в итоге к своеобразной форме закрепощения рабочих и созданию в рабочем классе Урала растущего слоя лиц подневольного труда.

Вместе с тем в политике по отношению к рабочему классу также традиционно сочетались принципы патернализма и задачи индустриализации. Наиболее полно такое переплетение проявилось в программе технической учебы рабочих, с ее принудительно-обязательным характером, а также в установлении тем или иным категориям рабочих размера заработной платы в зависимости от степени их политической лояльности.

В конструировании своей политики руководству СССР приходилось считаться с жизненными реалиями: государство отказалось от курса на преобладание исключительно моральных стимулов в организации труда. Попытка экспроприировать земельные участки рабочих завершилась компромиссом: власть смирилась с тем, что часть рабочих не являлась "чистыми" пролетариями; рабочие - с тем, что в их владении оставались лишь небольшие участки земли. В целом власть добилась от рабочих СССР смирения, повиновения приказам. Но такой рабочий класс не мог стать носителем модернизации.

Примечания

1. Пятилетний план народнохозяйственного строительства СССР. Т. 2. Ч. 2. Социальные проблемы. Проблемы распределения. Труд и культура. М. 1930, с. 20-21, 40-41, 186- 190, 203-208, 291, 305.

2. Генеральный план хозяйства Урала на период 1927-1941 гг. и перспективы первого пятилетия (Материалы к генеральному плану РСФСР и СССР). Свердловск. 1927, с. 58-59; Первый пятилетний план народнохозяйственного строительства СССР. Т. 3. М. 1930, с. 165, 185, 244-246.

3. См., напр.: ЛЕЛЬЧУК B.C. Социалистическая индустриализация СССР и ее освещение в советской историографии. М. 1975, с. 121-145.

4. НЭП: приобретения и потери. М. 1994; Власть и советское общество в 1917-1930 гг. - Отечественная история, 2000, N 1. Неубедительным представляется ряд положений, выдвинутых Ю.Н. Жуковым. Он констатирует факт разногласий между И.В. Сталиным и "ортодоксальными партийными деятелями, отказывающимися поступиться своими принципами". Дальнейший текст приводит к мысли, что для Сталина конституционная реформа предполагала введение альтернативных состязательных выборов, расширение массовой базы избирателей, но этому противилось большинство партийных функционеров (ЖУКОВ Ю.Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 года. - Вопросы истории, 2002, N 1, с. 8, 9, 10, 12). Нет необходимости доказывать, чем была в действительности для диктатора Конституция 1936 года. Об этом написано немало; упускается лишь иногда, что класс-гегемон" понес (по данным, относящимся к Уралу) от беззаконных репрессий наиболее тяжелые жертвы. Что же касается отмены привилегий для рабочих в избирательном процессе (в этом заключалась одна из существенных черт конституционной реформы), то к этому привело не стремление Сталина и его ближайшего окружения к демократизации общества, а окончательное осознание ими того, что рабочий класс не является верным помощником ВКП(б) и исполнителем партийных решений, о чем говорилось еще в закрытых партийных документах конца 20-х годов (Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, oп. 11, д. 277, л. 8, 117-135; Государственный архив новейшей истории и общественных движений Пермской области (ГАНИОПДПО), ф. 620, oп. 10, д. 19, л. 24-42). Опыт движения ударников, стахановского движения только подтвердил выводы этих документов: наличие собственных интересов у рабочих СССР, приоритет материального над идеологическим. Во второй половине 30-х годов партийная прослойка среди промышленных рабочих быстро сокращалась. К январю 1941 г. число членов ВКП(б) среди

стр. 130

рабочих крупной промышленности Урала не превышало 4% (втрое меньше, чем в начале 30-х годов) (подсчитано по: Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО), ф. 4, oп. 33, д. 173, л. 2; oп. 35, д. 186, л. 3; ГАНИОПДПО, ф. 105, oп. 9, д. 3, л. 109; Центр документации новейшей истории Челябинской области (ЦДНИЧО), ф. 288, oп. 2, д. 129, л. 2, 9; д. 346, л. 57; oп. 15, д. 191, л. 2). Для значительной части партийных функционеров формальные положения Конституции 1924 г. о привилегиях для рабочих в избирательном процессе все еще оставались частью марксистской идеологии, романтизированной атрибутикой и, зачастую, данью собственному социальному прошлому. Возможно, конечно, что Сталин яснее других осознал глубину различия интересов бюрократического слоя и рабочих в СССР.

5. РГАСПИ. ф. 17, oп. 11, д. 277, л. 8, 117-135; ГАНИОПДПО, ф. 620, oп. 10, д. 19, л. 24-42.

6. Справочник партийного работника. Вып. 6. Ч. 1. М. 1928, с. 504, 506, 514; РГАСПИ, ф. 17, oп. 69, д. 677, л. 1,65.

7. ЦДООСО, ф. 4, oп. 2, д. 9, л. 206; д. 46, л. 4, 55; ГАНИОПДПО, ф. 557, oп. 4, д. 79, л. 22; д. 91, л. 1; Уральский коммунист, 1928. N 3, с. 43.

8. РГАСПИ, ф. 17, oп. 69 , д. 677, л. 63-65.

9. Материалы о культурном строительстве на Урале. К пленуму обкома ВКП(б) 29 октября - 3 ноября 1928 г. Свердловск. 1928, с. 10-11.

10. ЦДООСО, ф. 4, oп. 2, д. 100, л. 29; д. 63, л. 51; БУЛАВИН М,В. Взаимоотношения государственной власти и православной церкви в России в 1917-1927 гг. (на примере Урала). Автореф. канд. дис. Екатеринбург. 2000.

11. Подсчитано по: XVI съезд ВКП(б). Стенограф, отчет. М. 1930, с. 83; ЦДООСО, ф. 4, oп. 11, д. 438, л. 25.

12. ЦДООСО, ф. 4, oп. 11, д. 438, л. 32.

13. Выступления в "Рабочем журнале", органе профсоюзов Урала, на протяжении четырех лет имели столь критический характер, что в 1926 г. журнал был закрыт. С начала 30-х годов фактически перестали выходить журналы "Уральский коммунист" и "Хозяйство Урала".

14. ЦДООСО, ф. 4, oп. 10, д. 280, л. 62.

15. СИМОНОВ Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-1950-е годы. М. 1996, с. 61-62, 321; Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 4372, oп. 91, д. 258, л. 4-19.

16. РГАЭ. ф. 4372, oп. 91, д. 24, л. 10-11.

17. Там же, д. 514, л. 191-201 об.; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5674, oп. 3, д. 10, л. 142- 144.

18. РГАЭ, ф. 4372, oп. 91, д. 463, л. 187-191, 278.

19. Пятилетний план народнохозяйственного строительства СССР. Т. 3. М. 1930, с. 187-188; Генеральный план хозяйства Урала на период Г927-1941 гг. и перспективы первого пятилетия, с. 321.

20. Подсчитано по: Уральское хозяйство в цифрах. 1930 г. Вып. 2. Свердловск. 1930, с. 94; Пятнадцать лет Советской Башкирии. Сб. ст. Уфа. 1934, с. 106, 110.

21. XVI съезд ВКП(б), с. 738-739.

22. Второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР (1933-1937 гг.). М. 1934, с. 325-355, 399-416; Третий пятилетний план развития народного хозяйства Союза ССР на 1938-1942 гг. М. 1939, с. 153-160, 198.

23. НЕМЧИНОВ B.C. Народное хозяйство Урала в 1923 г. Екатеринбург. 1923, с. 3; Пятилетний план развития хозяйства СССР. Т. 3. М. 1930, с. 37.

24. Пятилетний план развития хозяйства СССР. Т. 3, с. 563. Данные по промышленности, планируемой ВСНХ.

25. РГАЭ, ф. 4372, oп. 37, д. 940, л. 28.

26. Там же, ф. 1562, oп. 329, д. 811, л. 10-11.

27. ТАНЯЕВ А.П. Проблема промышленных кадров для "Большого Урала". - Уральский коммунист, 1930, N 3-4, с. 30.

28. История народного хозяйства Урала (1917-1945). Ч. 1, с. 145.

29. Плановое хозяйство, 1928, N 4, с. 18.

30. АНТУФЬЕВ А.А. Уральская промышленность накануне и в годы Великой Отечественной войны. - Отечественная история, 2000, N 2, с. 91.

31. См. варианты планов первой пятилетки в Уральской области: ГАСО, ф. 241р, оп. 2, д. 3168, л. 113; oп. 1, д. 365, л. 49 и др.

32. Вопросы страхования, 1930, N 8, с. 4; 1931, N 13, с. 16-17; N 14, с. 17-18; N 19, с. 24.

33. Собрание узаконений (СУ) СССР, 1930, N 2, ст. 5; N 6, ст. 69; 1932, N 78, ст. 475; 1931, N 60, с. 387; 1933, N 42, с. 244.

34. Там же, 1931, N 4, ст. 47; N 81, ст. 493; Вопросы труда, 1931, N 1, с. 81.

35. ПОПОВ В.П. Паспортная система в СССР (1932-1976). - Социс, 1995, N 8-9, с. 4.

36. СУ СССР, 1931, N 20, ст. 172.

стр. 131

37. ДАМЭН С. Текучесть рабочей силы на Урале. - Вопросы труда, 1930, N 6; ГАСО, ф. 88, on. 1, д. 47, л. 143об.

38. Вопросы страхования, 1931, N 12, с. 12; N 18, с. 4; Уральское хозяйство в цифрах. 1931- 1932 гг. Свердловск. 1933, с. 142.

39. См. например: ХЛЕВНЮК О. В. Принудительный труд в экономике СССР. 1929-1941. -Свободная мысль, 1992, N 13, с. 82; КИРИЛЛОВ В.М. История репрессий на Урале (1920 - начало 50-х гг.). Автореф. докт. дис. Нижний Тагил. 1997.

40. ШМАКОВА Н.П. К вопросу о спецпереселенцах на Урале в 30-е гг. В кн.: История репрессий на Урале в годы Советской власти. Екатеринбург. 1994, с. 104; ДАВЛЕТШИН Р.А. Условия жизни и судьба спецпереселенцев в Башкирской АССР. Там же, с. 30; КИРИЛЛОВ В.М. История репрессий на Урале (1920 - начало 50-х гг.). Докт. дис. Нижний Тагил. 1997, с. 136-137; ЗЕМСКОВ В. Судьба "кулацкой ссылки" (1930-1954). - Отечественная история, 1994, N 1, с. 127.

41. XVI съезд ВКП (б), с. 61. Доклад Л.М. Кагановича.

42. СУ СССР, 1934, N 1, ст. 8. См. ДЕНИСОВИЧ М.В. Индивидуальные хозяйства на Урале (1930-1985 гг.). Екатеринбург. 1991, с. 71.

43. За годы первой и второй пятилеток национальная прослойка в составе рабочих на предприятиях государственной промышленности возросла в Удмуртии с 3,7% до 16,4%, в Башкирии - с 6,9% до 12,7% (ВОЛКОВА Н.Б. Деятельность Удмуртской партийной организации по подготовке и воспитанию рабочих республики в годы второй пятилетки. Автореф. канд. дис. Свердловск. 1979, с. 13; Формирование и развитие советского рабочего класса Башкирской АССР. 4.1. Уфа. 1971, с. 129).

44. Вопросы истории Удмуртии. Вып. 3. Ижевск. 1975, с. 25-30; БЕХТЕРЕВА Л.Н. Опыт реконструкции психологии рабочих Ижевских заводов Удмуртии 1920-х гг. - Отечественная история, 2000, N 2, с. 175-176.

45. КОЗЛОВ В.А., ХЛЕВНЮК О.В. Начинается с человека. М. 1988, с. 125-126.

46. Правда, 24.Х.1935. Выступление Г.Л. Пятакова на совещании работников НКТП.

47. Правда, 10.Х.1935; За индустриализацию, 22.XI.1935, 22.111.1936.

48. Очерки истории профессионально-технического образования в СССР. М. 1981, с. 202, 203; ВДОВИН А.И., ДРОБИЖЕВ В.З. Рост рабочего класса СССР. 1917-1940 гг. М. 1976, с. 198-200; Борьба партийных организаций Урала за развитие тяжелой промышленности в период строительства социализма. Вып. 1. Челябинск. 1978, с. 84, 91.

49. Правда, 22, 26.XII., 24.ХI.1935.

50. ХЛЕВНЮК О.В. Политбюро. М. 1996, с. 8.

51. История советского рабочего класса. Т. 2. М. 1984, с. 29.

52. За индустриализацию, 26.1., 4. 11.1936.

53. Государственный архив Свердловской области (ГАСО), ф. 841, on. 1, д. 36, л. 123-125; ЦДООСО, ф. 4, on. 13, д. 329, л. 2- 3; on. 14, д. 445, л. 7, 17-18; oп. 13, д. 329, л. 2-3.

54. Правда, 29.IV., 21.V.I 936.

55. ЦДООСО, ф. 4, oп. 13, д. 122, л. 8; д. 533, л. 11, 42.

56. КУЗЬМИНОВ И.И. Стахановское движение - высший этап социалистического соревнования. М. 1940, с. 153; Стахановец, 1937, N 8, с. 34.

57. РГАЭ, ф. 1562, oп. 17, д. 833. л. 3.

58. Правда, 24.V. 1940. Редакционная статья "О ложной экономии в стахановских школах".

59. СУ СССР, 1938, N 58, с. 330; 1939, N 1, с. 1.

60. ГАСО, ф. 1814, oп. 1, д. 450, л. 73-74.

61. См., например: Стахановец, 1937, N 10, с. 10-11.

62. КОРОВИН Н.Р. Рабочий класс России в 30-е годы 20 в. Автореф. докт. дис. М. 1996, с. 33.

63. ГИМПЕЛЬСОН Е.Г. "Орабочивание" советского государственного аппарата: иллюзии и реальность. - Отечественная история, 2000, N 5, с. 38-45.

64. ПОДШИВАЛОВ А.А. Меч без щита. Ижевск. 1991, с. 16.

65. Подсчитано по: Книга памяти жертв политических репрессий. Свердловская область. Т. I. Екатеринбург. 1999, с. 11-111; т. 2. Екатеринбург. 2000, с. 7-138. Использованы данные по 2644 репрессированным, в том числе по 646 рабочим (фамилии на букву А и В.)

66. Государственный архив административных органов Свердловской области, ф. 1, oп. 2, д. 40 953, л. 1-9; д. 17 479, л. 157-160; д. 23 831, л. 176-180.

67. Государственный архив административных органов Пермской области, ф. 2, oп. 1, д. 26 710, л. 1-159.

68. РГАЭ, ф. 7515, оп.1, д.352, л. 121.

69. КУЗНЕЦОВ А.Ф. Репрессии на Урале в 20-30-е гг. В кн.: История репрессий на Урале в годы Советской власти. Екатеринбург. 1994, с. 117.

70. ГАНИОПДПО, ф. 90 (коллекция документов), д. Г-75.

71. Новая и новейшая история, 1996, N 5, с. 142; ГАСО, ф. 262, oп. 3, д. 140, л. 18-23: ф. 122, oп. 2, д. 455, л. 1; РГАЭ, ф. 8115, oп. 2, д. 68. л. 30.

Постоянный адрес данной публикации: