Эти строки - отклик на статью А. А. Чернобаева "М. Н. Покровский - ученый и революционер" (Вопросы истории, 1988, N 8). При чтении ее, я восхищался обращением автора к обсуждению исходных проблем исторической методологии. В этой статье ощутимо стремление произвести перестройку в изучении Покровского и понимании его роли как основателя советской исторической школы. Но, признаюсь, мне кажется, что автор сделал это неудачно. Он ввел в научный оборот совсем мало новых данных, а многие вопросы оставил без ответа. Ему не удалось рассмотреть проблему столь же тщательно, как это сделал на страницах журнала свыше 25 лет тому назад С. М. Дубровский.

Неудача А. А. Чернобаева отчасти объясняется тем, что он не учел исследований зарубежных историков. Я имею в виду не только свои сочинения¹ но и капитальную работу Дж. Барбера², труды Р. Шпорлюка³ и очерк Р. Такера⁴ . Одним из стимулов, побудивших меня изучать Покровского, была завидная историографическая традиция русских историков. В ней проявляется связь с классической европейской наукой. Советские историки могут лучше, чем многие другие, судить, как часто плодотворные гипотезы берут начало в самой литературе.

Препятствием для всесторонней оценки Личности Покровского служит то, что в советской культуре он является символом, и Действительный Покровский поглощается этим символом. Сталин Жестоко обошелся с наследием Покровского и его учениками и сотрудниками, поэтому Покровский символизирует противостояние Сталину. Для этого, конечно, имеются реальные основания, но исторические взаимоотношения между Сталиным и Покровским были более сложными. Сталину в значительной мере удавалось использовать Покровского в своих интересах. Утверждавшееся господство Сталина в партии заставляло Покровского приспосабливаться. Мандат на руководство исторической наукой, полученный им от Ленина, требовалось продлить от имени Сталина. А это повлияло не только на политику Покровского как администратора в науке, но и на эволюцию его исторических взглядов, как я попытаюсь показать это ниже. Несмотря на то, что Покровский состоял в хороших отношениях с Лениным (до 1907 г. и после 1917 г.), и на тот факт, что ему принадлежала руководящая роль в борьбе против исторических идей Троцкого, у него все же была причина страшиться Сталина.

Кроме того, когда Покровский рассматривается в качестве символа противостояния Сталину, упускается из виду существенное совпадение их воззрений и предрассудков. Во- первых, оба они придерживались взгляда, что наука в правильном понимании является боевым орудием в политической борьбе. В период нэпа взгляды Покровского претерпевали изменения. Он подвергался давлениям, которые усиливали в нем дух воинственности, а Сталин умел добиваться от него худшего, на что тот был способен.

¹ Особенно см.: Enteen G. The Soviet Scholar-Bureaucrat: M. N. Pokrovski and the Society of Marxist Historians. PA. 1978.

² Barber J. Soviet Historians in Crisis. 1928 - 1932. Lnd. 1981

³ См. его Введение в кн.: Pokrovski M. N. Russian World History. Ann Arbor 1970.

⁴ Tucker R. The Rise of Stalin's Personality Cult-American Historical Review.

стр. 154

Стремясь показать значение Покровского для исторической науки, Чернобаев перечисляет множество занимаемых им постов. Но этого перечня недостаточно, потому что из неіч) не видны ни существо, ни направленность его влияния. Те учреждения, созданию которых содействовал Покровский, если говорить более широко, культурные и общественные организации ученых, которые он помогал создавать, воплощали глубоко укоренившиеся политические установки. Установки эти разделялись, конечно, многими, но не всеми большевиками. Особенно они были близки Бухарину и его окружению. Революционные по замыслу, эти установки были консервативными в том смысле, что благодаря им нэп представлялся воображению как система, которой суждено длительное существование. В ней они видели ленинский путь. Приближение к социализму понималось как размеренное движение, без потрясений и в рамках существующей схемы. Для этой стратегии весьма характерно, что ею предусматривались и конфликт, и сотрудничество с немарксистской интеллигенцией.

При создании таких учреждений, как Коммунистическая академия, Общество историков- марксистов, Институт красной профессуры и Институт истории Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), в планах Покровского фигурировала главным образом политика терпимости. В этом отношении особенно показателен Институт истории. В нем работали видные представители того, что считалось старой культурой, те, кого именовали "буржуазными профессорами". Покровский старался создать условия, при которых они могли бы вести работу по обучению коммунистической молодежи методике исторического исследования. К этой старой культуре он относился с уважением и в то же время был ее противником, но он был против преодоления ее "административно-репрессивными" мерами.

Используя принуждение, Покровский остерегался влияния немарксистской науки и искал способов поставить ему предел. Для этого и предназначался Институт истории. Но во время нэпа Покровский был против принуждения буржуазной профессуры к молчанию; Покровский с пренебрежением относился к "пролетарской культуре", считая ее "абсолютно не диалектической" и "не марксистской" формулой, чем-то "оторванным, независимым... ничем не связанным с буржуазной культурой прошлого". Он требовал признать "старую науку" "как этап, который пройден, но который нужно было пройти, который хоть конспективно нужно пройти каждому начинающему марксисту"⁵ . Научным и культурным учреждениям того времени был свойствен плюрализм.

В теории культурной революции Покровского имелось противоречие, которое проявлялось в затруднительности разграничения культурной и политической сфер. Позволю себе привести собственные слова; "Его рассуждения переходят из одной плоскости в другую без существенных видоизменений, и дело не проясняется с помощью его утверждения, что культура, в конечном счете, зависит от производительных сил и производственных отношений. Тот или иной историк-немарксист предстает то, как воплощение традиции, на которую государство предъявляет свое право в качестве наследника, то, как эксплуататор и потенциальный вредитель. Та или иная книга по истории может предстать перед взором то, как продукт независимого творчества, то как враждебная акция и притязание на власть. Получающееся в результате искаженное представление вызывает ощущение обмана. Административные средства - запугивание и принуждение - могут вдруг быть восприняты как достойные политические орудия, которыми было бы преступно не воспользоваться"⁶ .

В конце 20-х годов Покровский изменил свои взгляды на культурную революцию и перестал защищать плюрализм в культуре. Определить момент этой перемены очень важно. Весной 1928 г. он продолжал защищать существовавшие позиции. К осени, когда перевес на стороне Сталина вполне выявился, он изменил свои взгляды. Покровский стал поборником нетерпимости и единомыслия в историографии. Он публично выступил в поддержку стремления Сталина дать пред-

⁵ Покровский М. Н. Ленин и народное просвещение. - Правда, 23.IV.1924.

⁶ Euteen G. cit., p. 77.

стр. 155

метный урок на примере фальсифицированного "Шахтинского дела": международная буржуазия устроила настоящий заговор, который объединил кулачество с буржуазной профессурой в преднамеренной деятельности против Советской власти. Вскоре после этого Покровский одобрил идею навсегда закрыть Институт истории РАНИОН и покончить с ленинской политикой использования некоммунистических сил в коммунистическом строительстве. "Старая буржуазная Россия, - писал он, - сброшенная на землю Октябрем, но все еще барахтавшаяся, все еще не терявшая надежды встать когда-нибудь, превратилась в разлагающийся труп"⁷ .

Во время дискуссии о "Народной воле", которая началась в конце 1929 г., его риторика становилась все более агрессивной: "Не стой рядом [с врагом], не смущай публику, потому что если стоишь рядом, у всякого получается впечатление, что ты ему друг или союзник! Отойди в сторону или, точнее, перейди на нашу сторону, потому что нейтральных мы тоже будем бить! Нейтралитета в этой области быть не может, как не может быть нейтралитета в классовой борьбе. А если не переходишь на нашу сторону, ничего не поделаешь, если шишку получишь"⁸ . Ярость его была такова, что и он заговорил языком, характерным для конца 30-х годов: "У нас развилась большая историческая чуткость и большой политический нюх, так что по книжке, по печатной строке, или по докладу, по слову с трибуны, мы сразу разбираем - наш это человек или не наш, враг или друг"⁹ . Приведем слова из резолюции Общества историков- марксистов: "Люди, которых еще вчера мы считали только своими идейными противниками, сегодня оказываются активными участниками антисоветских организаций. Где кончается "несогласие с марксизмом" и начинается прямое вредительство, различить становится все менее и менее возможным"¹⁰ .

Любопытно, что во время этой дискуссии устами Ярославского, тесно связанного со Сталиным, говорила терпимость и умеренность: "Дискуссия показала, насколько такое положение опасно для большевистского исследования фактов нашего прошлого, когда та или иная группа товарищей объявляет ревизионизмом все, что не укладывается в ее схему. Между прочим, одним из выводов из этой дискуссии, с которым, кажется, согласны все товарищи, является то, что необходимо в наших исторических журналах обеспечить более всестороннее освещение ряда спорных вопросов истории партии, истории классовой борьбы и истории революционного движения. Мы надеемся, что в "Пролетарской революции" и в "Историке-марксисте" возможно будет более оживленное и более объективное обсуждение ряда неясных и спорных вопросов истории нашей партии и истории революционного движения, без приклеивания друг другу неподходящих ярлыков"¹¹ .

Ярославскому, конечно, было суждено покинуть эту позицию в связи с публикацией известного письма Сталина редакции журнала "Пролетарская революция" в 1931 году. Покровский же, со своей стороны, продолжал отстаивать тот взгляд, что политическое руководство неотделимо от методологического. Хотя защита Покровским плюрализма в ленинское время и короткое время после смерти Ленина не должна быть предана забвению и остается частью его наследия, однако все наследие к этому не сводится. Он пал жертвой нетерпимости и сверхвоинственности, но сам же словом и делом помогал установлению этих норм, которые подорвали его наследие.

Что же касается исторических идей Покровского, то Чернобаев упустил тот факт, что свои наиболее фундаментальные положения Покровский сформулировал уже к 1903 г., то есть еще прежде чем он стал марксистом в сколько-нибудь значительном смысле. Он вступил в полемику с тем, что называл "надклассовой теорией государства". Это была идея, которую, по его утверждению, разделяли почти все русские историки. Он рассматривал ее как "отчасти метафизическую, отчасти

⁷ Покровский М. Н. Роль исторической науки в условиях социалистического строительства. - Бюллетень заочно-консультационного отделения Института красной профессуры, 1930, N 4, с. 6 - 9.

⁸ Покровский М. Н. Очередные задачи историков-марксистов. - Историк- марксист, 1930, N 16, с. 13 - 14.

⁹ Там же, с. 10.

¹⁰ Там же, N 15, с. 165.

¹¹ Ярославский Ем. Недоразумение ли? - Большевик 1930. N 3 - 4, с. 122.

стр. 156

практическую, во всяком случае вненаучную предпосылку"¹² . Надклассовая теория отрицала, что самодержавие являлось продуктом классового конфликта, и утверждала, что в России самодержавие создало и сформировало общественные классы в своих целях. Между тем Покровский заявлял, что Русское государство, подобно всем другим, было скорее порождением и орудием общественных классов, чем их создателем.

Удобным средством в борьбе против надклассовой теории государства Покровскому служило марксистское понимание торгового капитализма. Пригодность этой концепции в данном случае, возможно, относится к числу тех причин, которые привели Покровского под знамя марксизма. Это понятие Покровский применял так, чтобы изобразить самодержавие прислужником интересов определенных общественных групп, купцов и помещиков; при этом в той мере, в какой последние уже включились в рыночные отношения. Россия была "нормальным" европейским обществом в этом смысле; социалистическая революция не прервала это развитие, а была скорее его логическим завершением.

В последние годы жизни Покровского теория торгового капитала начала уступать место доктрине общественно-экономических формаций, разрабатывавшейся советскими учеными, такими, как А. Г. Пригожий, особенно в свете концепции феодализма, которой историки посвятили столь много своей творческой энергии. Находясь под давлением критиков, Покровский пытался оживить свою, теорию торгового капитала. Сделать это ему не удалось, что он воспринял даже с удовлетворением, и наконец оставил ее. В письме американскому историку, занимавшемуся переводом главного труда Покровского - "Русской истории с древнейших времен", он признал, что его построение само уже стало историей, всего лишь главой в истории марксистской историографии¹³ . Он отметил далее, что в его оригинальной концепции "был недостаточно учтен и факт "относительной независимости" политической надстройки от экономического базиса"¹⁴ . "Относительная" независимость государства! Эта формула свидетельствовала о его отходе от собственной исторической схемы, устранении ее сути, если хотите, особой, свойственной Покровскому окраски его идей.

Такие историки, как С. М. Дубровский и О. Д. Соколов, обычно изображают Покровского так, будто он вел творческую научную работу только до революции и будто после нее творческие способности Покровского получали выход только в деятельности его как администратора в науке и преподавании. Научные усилия Покровского представляются им заключенными в рамках выработки им своей схемы, отстаивания и использования ее в качестве оружия для разгрома немарксистской историографии и "разоблачения буржуазного характера" исторических построений Троцкого. Такая интерпретация несправедлива по отношению к Покровскому. Он внес важный вклад в то, что советские историки называют ленинским этапом историографии: в распространение ленинского понимания всемирной истории, а особенно предпосылок, хода и исхода русской революции. Два его сочинения, относящиеся к 1927 г., представляют собой методологически исходный пункт для изучения революции и для использования работ Ленина в качестве первоисточника¹⁵ .

В этих сочинениях Покровский пытался утвердить мысль о том, что впервые в истории вожди революции располагали объективным знанием о ее исходе; усилия большевиков, особенно Ленина, совпадали с объективным ходом исторического развития. Этим они отличались от вождей прежних революций, которые, не об-

¹² Покровский М. Н. Местное самоуправление в древней Руси. В кн.: Мелкая земская единица. Сб. ст. [Вып. 1]. Изд. 3-е. СПб. Б. г., с. 225.

¹³ Говорков А. А. М. Н. Покровский о предмете исторической науки. Томск. 1976, с. 201.

¹⁴ Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. 4-е, поем., изд. М. 1933, с. 490.

¹⁵ См. Покровский М. Н. Введение к "Очеркам по истории Октябрьской революции" (Тт. 1 - 2. М. -Л. 1927); его же. Октябрьская революция в изображении современников. - Историк-марксист, 1927, N 5. В своем исследовании я считал эти сочинения поворотным пунктом в эволюции мысли Покровского. Е. Н. Городецкий более верно трактует их как поворотный пункт в советской историографии революции (Городецкий Е. Н. Советская историография Великого Октября. 1917 - середина 1930-х годов. М. 1981).

стр. 157

ладая знанием законов истории, не достигали своих провозглашенных целей. Вожди Французской революции, например, намеревались учредить царство "свободы, равенства, братства", но вместо этого ввели всего лишь новую форму эксплуатации. Ленин, в изображении Покровского, научно постиг задачи революции и поэтому был в состоянии проложить правильный курс для их выполнения. Его дальновидность позволила ему ставить развертывающиеся события в их объективно правильную историческую взаимосвязь. Эти блестящие сочинения Покровского, характеризующиеся и научностью, и вдохновением, содержат, к сожалению, несколько произвольное и тенденциозное истолкование работ, как Ленина, так и Троцкого.

Эти идеи получили дальнейшее развитие в сочинениях Покровского и других советских историков. Одним из главных результатов постепенного овладения трудами Ленина было становящееся все более ясным сосредоточение на понятии "феодалиам". В атом свете можно видеть, что усилия Покровского как историка революции вели к подрыву его теории торгового капитала.

Сколь значительными были изменения, которые произошли во взглядах Покровского? Их следует рассматривать в связи с продолжавшейся дискуссией об общественно- экономических формациях и с концепцией русского феодализма, выдвинутой Грековым в 1932 г., в год смерти Покровского. Появилось более глубокое и гибкое понимание исторического процесса, предполагающее реалистическое признание более крупной роли государства как исторического фактора. Разумно придавалось большее значение нации как историческому организму. Покровский до некоторой степени принизил русский национальный опыт. То, что революционное поколение окажется в этом отношении иконоборческим, единственное, чего можно было ожидать. Но могли ли русские, в чрезвычайно националистичном мире 30-х годов, расстаться с воспоминаниями о национальных достижениях? Новые идеи к тому же отводили в истории большой простор для личности.

Как можем мы объяснить перемену в воззрениях и настроениях Покровского? Здесь я хотел бы остановиться на одном положении в отличной статье В. Д. Соловья - о том, что он называет "буржуазной концепцией становления советской историографии"¹⁶ . Он правильно утверждает, что эта концепция делает сильный акцент на роли политического контекста и политических директив в определении решений и идей историков. Он обращает внимание на сходство взглядов моих и Барбера, но я с Барбером глубоко расхожусь в вопросе о природе политического фактора и характере его воздействия. Барбер рассматривает перемены на историческом фронте как преимущественно результат "революции снизу". Он подчеркивает важность действий и импульсов, исходящих от самих историков: их собственные надежды и разочарование толкали их вперед. Мой же взгляд более привычный. Я придаю большое значение заявлявшему о себе господству Сталина, но я не хочу сводить это объяснение к производным проявлениям политического недуга, даже если допустить, что я ошибаюсь, на что указывает Соловей. Предметом нашего рассмотрения является история идей. Надеюсь, выше я уже показал, как сильно воздействовали на Покровского интеллектуальные влияния.

Поворот у Покровского произошел до опубликования в 1931 г. сталинского письма в редакцию журнала "Пролетарская революция", которое резко ограничило диапазон и предметы допустимых дискуссий. Однако, за исключением новых идей Покровского о революции, эти изменения произошли после решительного поражения Бухарина в 1928 году. Летом 1928 г. Покровский предвидел поражение Бухарина и стал пропагандировать некоторые сталинские положения. Он начал рассматривать "Шахтинское дело" как свидетельство заговорщической деятельности против Советской власти. Независимо от того, насколько он в это верил, он отстаивал идею, что международный империализм сумел создать из кулаков и так называемых буржуазных специалистов активную политическую силу¹⁷ .

¹⁶ Соловей В. Д. Процесс становления советской исторической науки (1917 - середина 30-х гг.) в освещении американской и английской историографии. - История СССР, 1988, N 4.

¹⁷ Он провозглашал это не только публично (Покровский М. Классовая борьба и идеологический фронт. - Правда, 7.XI.1928), но и в частном письме (Горин П. О. М. Н. Покровский - большевик-историк. Минск. 1933, с. 97).

стр. 158

Двигало Покровским, я думаю, желание получить от Сталина продление мандата. Именно в этих обстоятельствах во время Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов в конце 1928 - начале 1929 г. он поддержал предложение о передаче Института истории РАНИОН в Коммунистическую академию. Этим решительно прекращалось автономное существование немарксистских историков. Я полагаю, что это шло вразрез с совестью Покровского, но он все же сделал это.

Эти и связанные с этим решения - не единственное проявление влияния Сталина. Он обладал также и интеллектуальным влиянием. Его лекции 1924 г. "Об основах ленинизма" широко изучались и обсуждались. Судьба А. Н. Слепкова, одного из молодых интеллектуалов, связанных с Бухариным, показала, насколько опасно было критиковать эти лекции, хотя бы и в мягкой форме. Мне кажется, что вопрос о пределах и характере влияния Сталина на общее понимание революционного процесса, в частности на теорию перерастания буржуазно-демократической революции в пролетарско-социалистическую, является насущным для советских историков. Повлияли ли лекции Сталина на подход к изучению и усвоению советскими историками трудов Ленина?

Противостояние, вызов Ярославского авторитету Покровского (было ли это также и каналом сталинского влияния?) сильно сказался на перемене в воззрениях Покровского. Кружок историков, группировавшихся вокруг Ярославского, подвергал озлобленной критике идеи Покровского, особенно концепцию торгового капитала, а также его практическое руководство. Соловей утверждает, что я преувеличил значение этого вопроса, но думается, что, придавая ему выдающееся значение, я стою на твердой почве, особенно в отношении понимания перемен в концепции культурной революции Покровского.

Подобно снежному кому, полемика разрасталась во все более крупный спор, затрагивающий и другие фигуры и принципы. После опубликования письма Сталина Л. М. Каганович оказал Ярославскому санкционированную поддержку¹⁸ . Даже в своей критике Ярославского Каганович старался подогреть атмосферу так, чтобы дискредитировать руководящую деятельность Покровского и тем самым открыть путь для выдвижения "школы Ярославского", пользуясь выражением А. Л. Сидорова. П. П. Постышев пытался охладить пыл полемики и по сути дела защитить существующее руководство историческим фронтом, в особенности авторитет сподвижника Покровского Н. М. Лукина¹⁹ . Интересен вопрос, стоял ли Сталин за Кагановичем в его стремлении сместить теперь уже очень больного Покровского, был ли причастен к данному делу Постышев и был ли он каким-либо образом в этом отношении связан с С. М. Кировым. Хочется узнать, к каким результатам наши советские коллеги придут в ходе своих исследований.

¹⁸ Каганович Л. За большевистское изучение истории партии. - Правда, 12.XII.1931.

¹⁹ Постышев П. От XVI до XVII съезда. Статьи и речи. М. 1934, с. 269 - 270.

Постоянный адрес данной публикации: