Казахское государственное издательство. Алма-Ата. 1959. 448 стр. Тираж 10000. Цена 8 руб.

Изучение истории Казахстана занимает важное место в историографии СССР. В предвоенные и особенно в послевоенные годы появился ряд монографических исследований и обобщающих трудов по истории казахского народа. Среди них прежде всего надо отметить изданный в 1957 г. первый том "Истории Казахской ССР", написанный коллективом авторов и являющийся результатом многолетних исследований и дискуссий по ряду сложных, малоизученных, спорных вопросов исторического прошлого республики. В ней получил обобщение ряд накопленных советской исторической наукой, главным образом казахскими учеными, данных. Известную роль в накоплении фактов сыграл и автор рецензируемой книги С. Е. Толыбеков. Изданная им ныне монография может рассматриваться как некоторый итог изысканий автора в области истории общественных отношений в дореволюционном Казахстане.

Цель книги - "поставить и осветить основные вопросы общественно-экономического строя кочевого скотоводческого хозяйства казахов в XVII - XIX вв. путем анализа и обобщения конкретных фактов из истории казахского народа, а также разбора их в сопоставлении с материалами, характеризующими кочевое хозяйство различных стран и исторических эпох, начиная с древнейших времен" (стр. 5). Как видим, здесь сформулирована весьма широкая проблема для исследования. Автор взял на себя труд не только разобраться в сложных и порой спорных вопросах истории социально-экономического развития казахского народа в дооктябрьский период, но и теоретически обобщить данные об общественных отношениях у кочевых народов вообще, для того чтобы установить и сформулировать некоторые общие закономерности их исторического развития. Постановка проблемы в предложенном плане представляет большой интерес, а конкретный материал по истории казахского народа, несомненно, может стать ценным источником для понимания и теоретического анализа специфических черт и закономерностей развития кочевых народов.

Положительной стороной рецензируемой работы является то, что в ней собран значительный фактический материал по ряду вопросов истории казахского народа, рассмотрены существующие в литературе мнения о развитии кочевых народов вообще, дана правильная оценка исторического значения присоединения Казахстана к России. В этом отношении рецензируемая книга кое в чем дополняет обобщающий труд "История Казахской ССР", поскольку в последнем, как уже отмечалось нашей печатью¹ , по некоторым вопросам фактический материал не всегда достаточен, а историографический обзор вовсе отсутствует. С. Е. Толыбеков, как и авторы "Истории Казахской ССР", в полном соответствии с исторической действительностью обосновывает положение об исторической обусловленности, неизбежности и прогрессивности добровольного вхождения казахских жузов в состав России. Аргументируя этот тезис, он делает упор на экономической стороне вопроса, что еще более подкрепляет убедительность вывода автора.

Монография состоит из шести глав. В первых трех (стр. 7 - 191): излагаются общие вопросы истории, материального производства и общественных отношений у кочевых народов "различных стран и исторических эпох, начиная с древнейших времен", в четвертой и пятой (стр. 192 - 374); рассматриваются факторы, обусловившие присоединение в 30-х годах XVIII в. казахских жузов к России, прослеживается процесс этого присоединения, устанавливается его прогрессивное значение для кочевников. Лишь самая последняя, шестая, глава книги (стр. 375 - 433) непосредственно посвящена исследованию общественно-экономического строя казахов в XVII - XIX веках, Такое соотношение материала в монографии свидетельствует о том, что ее содержание не вполне соответствует названию, поскольку вопросы экономического строя казахов в XVII - XIX вв. заняли в книге довольно скромное место.

К каким же выводам пришел С. Е. Толыбеков по существу поставленной им проблемы?

Автор считает несомненным тот факт, что кочевому скотоводству как особому виду материального производства присущ особый экономический базис, которому соответствует и своя политическая надстройка. "В условиях кочевого скотоводческого общества, - пишет он, - сохраняется отсталая форма общественно-производственных отношений в виде полуфеодальных, патриархально-феодальных или патриархально-рабовладельческих отношений с патриархально-родовым бытом и отсталой политической надстройкой - аморфным полугосударственным (?) образованием переходного типа в виде кочевого ханства" (стр. 376). Иного базиса и иной надстройки у кочевников, пока они остаются таковыми, по мнению автора, никогда не было и быть не могло. С. Е. Толыбеков убежден в том, что основным средством производства у кочевников-скотоводов является не земля, а скот, что основой классового деления и эксплуатации трудящихся в таком обществе служит не собственность на землю, а собственность на скот. Земля, пастбищные угодья составляют общее достояние. Автор по этому поводу пишет: "...владение землей имело широкую общинную форму (в пределах целого кочевого ханства или соседних ханств известной народности, состоявшей из многочисленных племен и родов) при частной собственности на стада и табуны"

¹ И. Брагинский, И. Златкин, Н. Устюгов. Полезная книга по истории Казахстана. Журнал "Коммунист", 1957. N16.

(стр. 104). "Такая форма кочевой общины была обусловлена технико-экономическими особенностями кочевого скотоводства..." (стр. 107, см. также стр. 251 и др.). Обществу кочевников, считает С. Е. Толыбеков, свойственно презрение к оседлому образу жизни и его культуре (стр. 144). Такому обществу органически необходимы грабительские войны против культурных оседлых народов. "Беспрерывному передвижению со скотом кочевников постоянно сопутствовала война", - пишет он (стр. 166). Отсюда резко отрицательное влияние кочевых народов на оседлое земледельческое общество (стр. 168). Автор утверждает, что в условиях кочевой жизни народы лишены возможности прогрессивного развития, их жизнь в течение тысячелетий протекает в одних и тех же формах (стр. 78, 86, 146, 152 и др.).

Таковы в самом сжатом виде выводы С. Е. Толыбекова о закономерностях исторического развития кочевых народов мира, начиная с древнейших времен и кончая XIX веком. На основании этих общих выводов и решаются в книге вопросы об общественном строе казахов в XVII - XIX веках. Следует при этом отметить, что как в общетеоретическом плане, так и в конкретном применении к истории казахского народа утверждения С. Е. Толыбекова коренным образом расходятся с позицией авторов "Истории Казахской ССР".

Что же представляет собою та источниковедческая база, опираясь на которую С. Е. Толыбеков пришел к своим заключениям? Приходится признать исключительную скудость материалов, которыми автор подкрепляет свои выводы. Он приводит множество цитат из работ, относящихся к самым различным идеологическим направлениям. На страницах книги в изобилии встречаются высказывания А. Смита, Э. Реклю, Ш. Монтескье, Н. И. Зибера, Н. Г. Чернышевского, Г. В. Плеханова, Д. И. Писарева, Дж. Бернала, П. И. Лященхо, Ч. Валиханова, С. Г. Струмилина, У. Фостера, М. М. Хвостова и другие, которые, по мнению автора, подтверждают правильность его положений.

Полемизируя с рядом советских историков, С. Е. Толыбеков часто обвиняет их в антиисторизме. Однако в этом с гораздо большим основанием можно упрекнуть самого автора. Вряд ли оправдан применяемый им метод исследования, когда для обоснования того или иного положения привлекаются де источники, не достоверные факты, а суждения любых авторов, лишь бы цитата из их произведений соответствовала его заключению. Приведем один лишь пример. На стр. 124 после цитаты из учебника "История Древнего Востока" В. И. Авдиева, в которой говорится о частной собственности на скот в Ново-Вавилонском царстве, С. Е. Толыбеков пишет: "Если такое положение имело место в рабовладельческом обществе с развитым городским ремеслом и многоотраслевым орошаемым земледелием, где основными отраслями производства были хлебопашество, садоводство и виноградарство, то совершенно бесспорно (!) что в условиях кочевого скотоводства основным средством эксплуатации человека человеком могла быть частная собственность на скот". Так путем произвольного перенесения фактов из одного периода истории в другой автор строит свою схему. Ему следовало бы вспомнить известное предупреждение В. И. Ленина: "Весь дух марксизма, вся его система требует, чтобы каждое положение рассматривать лишь (α) исторически; (β) лишь в связи с другими; (γ) лишь в связи с конкретным опытом истории"² . Не будем останавливаться на трактовке С. Е. Толыбековым вопроса о роли земли в материальном производстве и общественных отношениях у кочевых народов. Споры по этому вопросу ведутся, если начинать с работ И. Бичурина³ , более 125 лет. Немало книг и статей посвятили этой проблеме советские историки и экономисты⁴ . Важ-

² В. И. Ленин. Соч. Т. 35, стр. 200.

³ Иакинф. Записки о Монголии. СПБ. 1828; см. также Е. Тимковский. Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 гг. Ч. II. СПБ. 1824.

⁴ Ан. Калинников. Национально-революционное движение в Монголии. М. 1926; И. Майский. Современная Монголия. Иркутск. 1921; Б. Д. Греков. А. Ю. Якубовский. Золотая орда и ее падение. М. 1950; И. Петрушевский. К вопросу о прикреплении крестьян к земле в Иране в эпоху монгольского владычества. "Вопросы истории", 1947, N4; его же. Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI - начале XIX в. Л. 1949; Л. Потапов. К вопросу о феодальных отношениях у кочевников. "Краткие сообщения" Института этнографии. М. 1947; В. Шахматов. Внутренняя Букеевская орда и восстание Исатая Тайманова. Алма-Ата. 1946; С. Токарев. Докапиталистические пережитки в Ойротии. М. 1936; Л. Потапов. Очерк истории Ойротии. Новосибирск. 1933; М. Вяткин. Казахское общество в сере-

нейшее место в повестке дня Ташкентской научной сессии (1954 г.) занимали вопросы о сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана и роли земли в производстве и общественной жизни этих народов. Данная проблема вызвала оживленную дискуссию и на страницах журнала "Вопросы истории"⁵ . Ташкентская сессия, обсудив некоторые спорные вопросы истории Средней Азии и Казахстана, рекомендовала продолжить их изучение, обратив особое внимание на накопление нового фактического материала о землевладении и землепользовании у кочевников в условиях феодализма, о кочевой общине и ее роли и т. п.

Приходится констатировать, что рецензируемая книга не содержит новых данных по этому вопросу, основанных на проверенных источниках. Автор прошел мимо тех бесспорных фактов, на которые указывали ему в дискуссиях и в литературе ученые, не согласные с его концепцией⁶ . Он не останавливается и на тех явлениях в истории кочевых народов, о которых свидетельствуют китайские, монгольские, казахские, туркменские, арабские, иранские и другие источники.

Автор заявляет, что установлению истины в интересующих его проблемах особенно мешают ошибочные взгляды Б. Я. Владимирцова, которые он именует "теорией кочевого феодализма". Казалось бы, что опровержению последней С. Е. Толыбеков должен был уделить соответствующее место в своей работе. Как же он опровергает Б. Я. Владимирцова? Главный труд Б. Я. Владимирцова "Общественный строй монголов" заслужил, как известно, мировую славу как результат филигранного анализа социальной структуры монгольского общества, который произведен на основе огромного фактического материала, взятого из монгольских источников. Б. Я. Владимирцов создал в известном смысле классический труд об эволюции общественных отношений у монголов, используемый и поныне нашей исторической наукой. Из сказанного, конечно, не следует, что в его концепции нет никаких изъянов. На некоторые ошибки в его работах уже указывалось в советской исторической литературе. К сожалению, С. Е. Толыбеков не полемизирует с Б. Я. Владимирцовым. Он просто зачеркивает его труд, даже не пытаясь противопоставить системе доказательств Б. Я. Владимирцова какую-нибудь аргументацию, способную опровергнуть концепцию ученого. Поэтому его утверждения, что Б. Я. Владимирцов идеализирует общественно-экономический строй "монгольских кочевников-грабителей, участвовавших в походах Чингисхана", что он ищет причину возникновения классовых отношений у монголов и у покоренных ими кочевников только в завоеваниях, насилии (стр. 169) и т. д., остаются, по существу, недоказанными.

С. Е. Толыбеков пишет, что кочевые народы, оставаясь таковыми, не могут в своем развитии подняться выше начальной стадии феодализма, которую он именует переходной, патриархально-феодальной, полуфеодальной, полурабовладельческой стадией, мало или вовсе не отличающейся от строя военной демократии (стр. 86 - 90, 376 - 380); что феодальная земельная собственность и крепостнические отношения метут возникнуть лишь на стадии развитого феодализма, достигнуть которой кочевники не в состоянии.

Соответствуют ли эти утверждения выводам нашей исторической науки?

Советская медиевистика в результате длительного изучения вопроса пришла к выводу, что на ранней стадии феодализма, в

дине XVIII в. Алма-Ата. 1940; В. Тардов. Основные черты производственных отношений у племен Персии. "Материалы по национально-колониальным проблемам". М. 1933, N3; А. Бернштам. Проблема распада родовых отношений у кочевников Азии. "Советская этнография", 1934, N6; Г. Башарин. История аграрных отношений в Якутии (60-е годы XVIII - середина XIX в.). М. 1956; В. Батраков. Особенности феодализма у кочевых народов. "Научная сессия АН УзССР". Ташкент. 1947; П. Погорельский, В. Батраков. Экономика кочевого аула Киргизстана. М. 1930; А. Новичев. Турецкие кочевники и полукочевники в современной Турции. "Советская этнография", 1951, N3. "Материалы научной сессии, посвященной истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период". Ташкент. 1955, и др.

⁵ См. "Вопросы истории", 1954, N6; 1955, NN1, 3, 4, 11, 12; 1956, N1.

⁶ В частности, авторы "Истории Казахской ССР" пришли к выводу, прямо противоположному мнению С. Е. Толыбекова. "Земля в кочевом скотоводческом хозяйстве, - пишут они, - являлась не только условием, но и основным средством производства. У казахов-кочевников земля использовалась глазным образом как пастбища. Крупные скотовладельцы-феодалы были фактически крупными собственниками пастбищ". "История Казахской ССР". Т. I, стр. 158.

процессе становления феодального способа производства, происходит узурпация феодализирующейся знатью общинной или аллодиальной земельной собственности и превращение непосредственных производителей из свободных в феодально-зависимых людей. В результате этого процесса завершается складывание основных классов феодального общества: феодалов и зависимого от них крестьянства. Что касается развито то феодализма, то этой стадии наряду с полным утверждением всех форм феодальной собственности на землю и внеэкономического принуждения непосредственных производителей свойственны углубление общественного разделения труда, отделение ремесла от сельского хозяйства, образование городов как центров ремесла и торговли и т. д.

По-видимому, автор рецензируемой книги не согласен с данными положениями. Между тем показания многочисленных китайских, монгольских, тюркских источников, а также иные материалы, накопленные наукой, позволяют утверждать, что некоторые кочевые народы, в частности монголы, народы Ирана, Турции и арабских стран, прошли в своем развитии стадию раннефеодального общества я вступили в полосу развитого феодализма. История знает немало примеров, когда у народов, сохранявших кочевую форму хозяйства и быта, имелось развитое ремесленное производство (производство ковров, вязаных изделий, изделий из кожи, переработка продуктов животноводства), и они вели оживленную торговлю с оседлыми соседями не только на местных рынках, но и на рынках более отдаленных. Можно считать доказанным (история монгольского народа служит тому убедительным свидетельством), что кочевые народы при определенных условиях могут в своем развитии пойти дальше уровня не только военно-демократического, но и раннефеодального строя, что специфические особенности кочевого скотоводческого хозяйства не являются для этого непреодолимым препятствием. Правда, С. Е. Толыбеков все же признает, что история монголов не укладывается в его схему. Однако он объясняет это исключительными обстоятельствами: влиянием передовой китайской культуры на жизнь и быт монгольского народа, с одной стороны, бурными политическими событиями, пережитыми последним, - с другой. В результате указанных обстоятельств, по его словам, "экстенсивное скотоводческое хозяйство монголов в отдельных областях Монголии приобретает характер полукочевой и даже оседлый отгонно-пастбищный. Поэтому эту новую форму социально-экономических отношений с некоторой деформацией родоплеменного устройства нельзя считать искони существовавшей..." (стр. 154). С. Е. Толыбеков пишет, что сходные факты имели место и в истории других кочевых народов, "подпавших под влияние более развитых в политико-экономическом отношении земледельческих народов" (стр. 155).

По этому поводу надо заметить следующее. Во-первых, произошла не "деформация родоплеменного устройства", а исчезновение к XVII в. этой родоплеменной организации у основной массы монголов⁷ . Во-вторых, в эпоху феодализма не было никакого превращения монгольского кочевого хозяйства в полукочевое и даже оседлое отгонно-пастбищное. Лишь после революции 1921 г. народная власть в Монголии поставила своей целью планомерную подготовку условий для перехода к оседлости и отгонно-пастбищной системе, причем эта задача не решена полностью и сейчас. В-третьих, в своих рассуждениях С. Е. Толыбеков фактически признает примат конкретно-исторических условий над свойствами кочевого скотоводческого хозяйства, обусловливающими якобы особую природу кочевого общества с его специфическим базисом и надстройкой. Но такое признание в корне противоречит всей концепции автора, которая, кстати говоря, не подтверждается и ходом истории казахского народа.

Исключительно много места в книге автор уделил вопросу о крайне отрицательной роли кочевых народов в истории оседлых народов, что было связано якобы с неистребимой тягой кочевников к грабительским завоеваниям и набегам, с их презрением к культуре оседлых народов (стр. 144 - 145, 149, 152 - 153, 168 и др.).

Вряд ли подобного рода характеристики и рассуждения автора помогут выяснению действительных причин нашествий кочевых народов на соседние, более развитые страны.

Кочевые народы, как известно, никогда не жили в полной изоляции от своих оседлых соседей. Между ними существовали разносторонние связи, наиболее важными из ко-

⁷ См. И. Златкин. Очерки новой и новейшей истерии Монголии. М. 1957, стр. 11.

торых были связи экономические. Нам представляется, что автору следовало глубже изучить и проанализировать характер и существо реальных экономических отношений между кочевыми и оседлыми народами. Исторические факты не оставляют места для сомнений в том, что одной из решающих предпосылок существования и развития кочевого общества является обмен с оседлыми соседями. Без такого обмена кочевые народы не могут существовать. С. Е. Толыбеков чаще и больше всего ссылается на отношения между Китаем и кочевыми народами. "Примером, показывающим отрицательную роль кочевников в развитии общества, - пишет он, - является история взаимоотношений между Китаем и тюрко-монгольскими кочевниками... Всю древнюю и средневековую историю Китая можно назвать историей вековых разорительных войн между кочевыми племенами и Китаем" (стр. 152). Между тем внимательное изучение китайских и монгольских источников убеждает нас в том, что история взаимоотношений Китая и его кочевых соседей (начиная, по крайней мере, с появления монголов на исторической арене) является в одинаковой мере связанной как с войнами, так и с взаимной торговлей этих двух народов⁸ . О том же говорят русские летописные и архивные материалы, если иметь в виду характер отношений Русского государства с кочевыми племенами, в частности с казахскими жузами⁹ . За последние годы выявлено немало источников, свидетельствующих о наличии активных торговых связей между пришедшими в Малую Азию кочевниками-сельджуками, с одной стороны, и Венецией, Византией - с другой¹⁰ . Не имея возможности пересказать содержание этих источников, мы отсылаем всех, кто интересуется данным вопросом, к соответствующим публикациям и архивным фондам. Главной проблемой монголо-китайских взаимоотношений постоянно являлся вопрос о торговле. Частые военные столкновения между Китаем и монгольскими княжествами в период династии Мин, причиной которых в большинстве случаев являлось прекращение торгового обмена, дают основание предполагать, что существовал разрыв между сравнительно ограниченным спросом со стороны китайского рынка и растущим предложением скота и продуктов животноводства со стороны монголов. Мы не располагаем достаточными данными, подтверждающими наше предположение о превышении монгольского предложения над китайским спросом. Этот вопрос требует специального изучения. Но несомненно одно: монголы упорно и настойчиво добивались открытия Китаем рынков для обмена монгольской продукции на китайскую. Факты говорят о том, что это влекло за собой установление спокойствия на границах. Следует иметь в виду и то, что в течение ряда веков Китай был единственным возможным для монголов рынком как в смысле сбыта монгольской продукции, так и в смысле снабжения монголов жизненно важными для них продуктами земледелия и ремесла.

Из сказанного вовсе не следует, что мы исключаем возможность и отрицаем факты грабительских, завоевательных войн со стороны кочевых ханств и княжеств или что мы склонны недооценивать размеры тех бедствий, причиной которых были нашествия кочевников на оседлые народы. Оставаясь целиком на почве исторических фактов, мы так же, как и С. Е. Толыбеков, ясно представляем себе катастрофические последствия завоевательных войн Чингис-хана и его преемников для производительных сил и культуры народов, ставших жертвами этих войн. Но в отличие от автора рецензируемого труда мы видим причины экспан-

⁸ См. Д. Покотилов. История восточных монголов в период династии Мин (По китайским источникам). СПБ. 1893; П. Попов. Мэн-гую-му-нзя. Записки о монгольских кочевьях. Перевод с китайского. СПБ. 1895: "Алтан-Тобчи". Монгольская летопись. Перевод ламы Гомбоева. "Труды" Восточного отделения Российского археологического общества. Ч. VI. СПБ. 1858; Б. Я. Владимирцов. Общественный строй монголов. Л. 1934; А. Позднее в. Монгольская летопись "Эрдэнийн Эрихэ". Подлинный текст с переводом и пояснениями. СПБ. 1883, и др.

⁹ См. Г. Миллер. История Сибири. СПБ. 1740; И. Фишер. Сибирская история. СПБ. 1774; "Материалы по истории русско-монгольских отношений". М. 1959; Центральный государственный архив древних актов, фонды: Сибирский приказ, Мунгальские дела, Ногайские дела, Калмыцкие дела, Киргиз-кайсацкие дела, Зюнгарские дела. Рукописи Мазурина (Черепановская летопись); ср. также: "Материалы по истории туркмен и Туркмении". М. -Л. 1939; "Туркмения". Т. I. Л. 1929; "История народов Узбекистана". Ташкент. 1947, и др.

¹⁰ См. Osman Turan. Turkiye Selcuklari hakkinda resmt vesikalar. Ankara. 1958; Mustafa Akdag. Tiirkiyenin jkticadi ve igtimat tarihi. C. I. Ankara. 1958.

сии кочевых народов не в том, что "воинственные кочевники почти всегда с презрением относились к оседлому образу жизни и ее культуре" (стр. 144). Мы видим их в политике господствующих классов, заинтересованных в расширении сферы эксплуатации, в захвате чужих богатств, в сборе дани, в военной добыче и т. п. Мы решительно не согласны с утверждением, что "государство монголов Чингис-хана имело в основном коллективную патриархально-феодальную форму эксплуатации покоренных отсталых кочевых и с передовой культурой оседлых земледельческих народов" (стр. 176). Если стать на эту точку зрения, мы должны будем признать любую завоевательную войну, грабительскую экспедицию кочевников солидарным предприятием всех слоев данного кочевого общества, одинаковую заинтересованность всех кочевников, бедных и богатых, в ограблении, завоевании и эксплуатации оседлых соседей. А как же в таком случае быть с классами в обществе кочевников, в чем заключается противоположность классовых интересов в нем и есть ли в таком обществе вообще классовая борьба и классы?

Выше отмечалось, что С. Е. Толыбеков отрицает возможность какого-либо прогрессивного развития кочевых народов, пока они не откажутся от своей формы хозяйствования. В связи с этим возникает вопрос, как же автор объясняет такой важный в истории казахов факт, как складывание единой казахской народности в XV в. (или монгольской народности в XIII в.), на какой основе, с его точки зрения, происходит слияние кочевых племен в единую народность, племенных территорий в единую территорию данной народности? Если верно, что казахская народность сложилась в XV в. - а это как будто признает и автор, - то не отражает ли это определенных прогрессивных сдвигов в производительных силах и общественных отношениях, происшедших в казахском обществе¹¹ , так же как это имело место в кочевых обществах монголов, бурят, туркмен, узбеков и т. п.? Или консолидация племенных групп в единую народность не имеет отношения к процессам, которые происходят в общественном базисе? Но как же тогда объяснить историческое развитие кочевых племен в составе таких государств, как Иран, Афганистан, Турция и ряд арабских стран, племен, которые органически влились в ту или иную нацию, вошли в национальное государство?

Изложенная нами в общих чертах концепция С. Е. Толыбекова не могла не отразиться и на освещении им вопроса об общественно-экономических отношениях казахов в XVII - XIX веках.

При всем обилии привлеченной автором литературы он не дал глубокого анализа социальной, экономической и политической структуры казахского рода, кочевой общины, племени, улуса, ханства, не показал их в историческом развитии. Некоторые данные о социальной структуре приведены им лишь для начала XX в. (стр. 132). Автор представляет нам казахов как некую аморфную массу кочевников (по его собственному выражению: "казахские кочевники в XI - XVIII вв.", стр. 224), которая веками не претерпевала никаких внутренних социальных изменений. Говоря об образовании казахского кочевого ханства, автор приходит к заключению: "Здесь сложилось племенно-феодальное, военно-кочевое объединение, совершавшее передвижение (!) на пустынных и сухостепных просторах центральной части современной территории Казахстана" (стр. 193). Но разве казахские ханы не распределяли кочевья между улусами, аулами, родами, разве каждый двигался, куда, когда и как ему самому было удобно?¹² . Факты из истории монголов, сельджуков, османов и других кочевых народов убеждают нас в обратном. Разве не начинались войны между отдельными племенами из-за кочевий и пастбищ, чему история дает множество примеров?

Нам представляется, что при более тщательном рассмотрении внутренней структуры казахского общества на различных этапах его развития С. Е. Толыбеков заметил бы и те сдвиги, пусть незначительные, в формах собственности не только на скот, но и на пастбища, то есть на землю, о ко-

¹¹ См. "История Казахской ССР". Т. I, раздел II - "Образование казахской народности и казахских ханств" (стр. 131 - 221).

¹² Авторы первого тома "Истории Казахской ССР" по этому вопросу пишут: "На протяжении веков в Казахстане существовало право феодалов распоряжаться кочевьями. Это праве открывало им широкие возможности узурпации лучших общинных пастбищ. Маршруты и районы кочевий еще в далеком прошлом были установлены и закреплены феодалами. Султан мог объявить лучшие угодья своим запретным пастбищем. Феодалы старались закрепить выгодные для себя ограничения в землепользовании трудового населения" (стр. 159).

торых говорят авторы первого тома "Истории Казахской ССР". Во всяком случае, постоянное подчеркивание того, что баи, бии и прочие богатые владельцы скота эксплуатировали бедняков и рабов, еще не вносит ясность в вопрос о том, что собой представляла социальная структура казахского общества. С одной стороны, С. Е. Толыбеков утверждает, что у казахов "общинная форма землевладения существовала не в условиях бесклассового родового строя, а в условиях классового общества" (стр. 139), с другой - это общество было, по его словам, полуфеодальным-полурабовладельческим, причем "все классы этого общества отличались своей недоразвитостью, незрелостью" (стр. 377). Господствующий класс в этом обществе он видит "в лице военно-полуфеодальных или полурабовладельческих кочевых скотовладельцев" (там же), а эксплуатируемыми массами являлись, по его мнению, патриархальные рабы или бедняки, почти или совсем не имевшие скота. "Следовательно, одним из основных условий воспроизводства стад, принадлежащих полуфеодальной верхушке, - пишет автор, - была эксплуатация ими бедных бесскотных и малоскотных кочевых бедняков" (стр. 129), которые получали за свою работу "средства, необходимые для существования" (стр. 125). Если эксплуатация бедняков, лишенных или почти лишенных средств производства (а скот, по мнению С. Е. Толыбекова, был у кочевников основным средством производства), является одним из основных условий воспроизводства, значит, эти бедняки представляют собой главный производительный класс общества. Но тогда такое общество утрачивает неопределенные черты переходного, полурабовладельческого-полуфеодального общества с незрелыми и недоразвитыми классами. Из схемы общественных отношений у казахов, которая дана в книге, по сути дела, выпал основной производящий класс - рядовые кочевники (шаруа), остались лишь богатые владельцы скота да бедняки, почти или совсем не имеющие его.

Много неясностей порождает и трактовка С. Е. Толыбековым терминов "община", "общинное землевладение" (стр. 251, 277 и др.) применительно к казахам-кочевникам.

Автор подразумевает под этими понятиями только совместное кочевье по общим землям ханства или группы ханств (стр. 104). Но что определяет структуру этой общины, что лежит в ее основе, что представляет она собою: государство-общину или объединение общин? Ответа на эти вопросы в рецензируемой книге мы не найдем.

Что касается сформулированных в книге пяти основных признаков застойности кочевого скотоводства по сравнению с оседлым земледелием (стр. 421 - 430), то, не входя в рассмотрение этих признаков по существу, следует признать неправомерной самую идею такого сравнения при исследовании общественного строя кочевых народов. Что может дать науке об обществе такое голое, абстрактное сравнение кочевого скотоводства с оседлым земледелием, делаемое в полном отрыве от времени, места и конкретных исторических условий? Общественные отношения у кочевых народов надо изучать, рассматривая их в тесной связи с системой кочевого скотоводческого хозяйства в условиях данного места и времени, прослеживая их эволюцию в течение многих лет и в сравнении с другими кочевыми народами, живущими в данном месте в данную эпоху. Таким представляется нам путь дальнейшего изучения истории (в том числе общественных отношений) кочевых народов вообще и казахского народа в частности.

С. Е. Толыбеков отводит в своей монографии много места полемике с противниками своей концепции. В результате создается явная диспропорция между полемической и исследовательской сторонами его труда. Значительная часть положений, сформулированных автором, не подкреплена фактами. Неоправдан и самый тон полемики, направленной против значительного числа советских ученых (см. стр. 73, 169 - 170, 186 и др.).

Приходится, к сожалению, признать, что рассматриваемая книга не обогащает наших знаний и не является шагом вперед в изучении сущности общественно-экономического строя казахов в XVII - XIX веках.

##147

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - И. Я. ЗЛАТКИН, А. С. ТВЕРИТИНОВА:

Комментарии: