Глава XVII. Двойное контрнаступление

1 июля М. И. Терещенко, И. Г. Церетели и я возвратились в Петроград. Текст соглашения с украинской Центральной Радой был ранее передан по телеграфу князю Г. Е. Львову, который сообщил его содержание остальным министрам. Вечером того же дня на заседании правительства соглашение было ратифицировано большинством голосов, после чего министры от кадетской партии объявили о своем немедленном выходе из кабинета. Политические круги Петрограда охватило возмущение, а мы оказались в состоянии нового правительственного кризиса.

На следующий день министры после длительных неофициальных переговоров в кабинете Львова договорились отложить решение вопроса о новых назначениях в правительстве. Это позволило мне выполнить обещание, которое я дал генералу А. И. Деникину: я немедленно отправился на Западный фронт. Я выехал из Петрограда вечером 2 июля и на следующее утро прибыл на место.

Первым делом я отправился в инспекционный объезд, который хоть немного отвлек меня от мыслей о тягостном положении в столице. Поездка на фронт была словно возвращение домой. Тут людям не до церемоний и сложностей. У них одна-единственная, предельно простая цель - выжить, их сознание целиком занято проблемой жизни и смерти, и перед лицом общей опасности они ощущают особую близость друг к другу.

Ранним утром 4 июля мы получили первое официальное сообщение о вооруженном восстании рабочих и солдат в Петрограде, организованном Лениным, которое известно в истории как восстание 3 июля¹ .

Новость эта не очень меня встревожила - я полагал, что в столице достаточно надежных войск, и приступил к объезду дивизий, которым первым предстояло 9 июля вступить в бой. То, что я увидел, произвело на меня еще более неблагоприятное впечатление, чем на Деникина.

Проходя опушкой леса вдоль линий траншей, я увидел, как несколько солдат, собравшись в кучку, читают под деревом какую-то брошюру. Завидев нас, они бросили ее под деревом и скрылись в лесу. "Принесите мне эту брошюру", - попросил я одного из своих помощников. Быстро проглядев брошюру, я передал ее офицерам. Это был последний выпуск "Товарища", подрывного еженедельника, который немцы издавали для русских солдат в Вильне. В статье, озаглавленной "Россия и наступление", датированной 3 июля, ее автор, ссылаясь на Петроградское теле-

Продолжение. См. Вопросы истории, 1990, NN 6 - 12; 1991, N1.

стр. 162

графное агентство, удивительно провидчески писал: "Согласно сообщениям, полученным из России, наступление в Галиции вызвало бурю возмущения русского народа. Во всех крупных городах собираются толпы людей, протестующих против массовых убийств сынов России. Нарастает волна гнева против англичан, на которых все возлагают вину за продолжение ужасной войны. Керенского совершенно открыто называют предателем родины. Для разгона массовых демонстраций и расправы с их участниками в Москву направлены отряды казаков. Это не может долее продолжаться. По сообщению "Русского слова", положение в Петрограде, объявленное осадным, резко ухудшилось. За последние несколько недель было арестовано много крайне левых социалистов. Газета также сообщает, что некоторые руководители крайне левых вынуждены были покинуть Петроград и искать убежища в глубокой провинции".

Очевидно, редактор "Товарища" загодя знал о большевистском восстании 3 июля. По сути дела, он старался внедрить в умы солдат на передовой те же самые идеи, которые ленинские пропагандисты вбивали во время восстания в головы петроградских солдат и кронштадтских матросов. Требуя свержения Временного правительства и призывая к неподчинению военным приказам, немцы и большевики выступали заодно. И те, и другие утверждали, что Керенский и офицеры предприняли галицийское наступление по наущению иностранных капиталистов. Единственное, что было опущено в том выпуске "Товарища" - большевистский лозунг "Вся власть Советам", ибо немецких союзников Ленина мало волновал вопрос, какого рода режим предлагают установить большевики. У немцев была своя задача: парализовать русскую армию на фронте, развалить административный аппарат в стране с тем, чтобы установить свой полный контроль над Россией, а затем разгромить союзников на западе. Согласно данным нашей разведки, немцы начали спешно перебрасывать свои дивизии на Восточный фронт. Картина была предельно ясна: готовилось двойное контрнаступление. Оно и началось 3 июля ударом Ленина ножом в спину революции, и теперь нам следовало ожидать фронтального наступления со стороны Людендорфа.

Вечером 4 июля я получил сообщение о появлении в Петрограде большого отряда кронштадтских матросов, дополненное настоятельной просьбой князя Львова о немедленном возвращении в столицу. Пообещав генералу Деникину, крайне расстроенному моим внезапным отъездом, вернуться к началу наступления 9 июля, я на следующий день отправился поездом в Петроград. На последней перед Петроградом станции ко мне присоединился Терещенко, который ввел меня в курс последних событий и предупредил, что князь Львов принял окончательное решение о выходе из Временного правительства. На вокзале в Царском Селе нас встретили полковник М. П. Якубович, командующий Петроградским военным округом генерал П. А. Половцев и почетный караул из состава Преображенского полка. Платформа и привокзальная площадь были заполнены толпой людей самого разного возраста и разных сословий, пришедших приветствовать меня. С таким же энтузиазмом меня встретила толпа и на площади перед Зимним дворцом, когда я подъехал к штаб-квартире Петроградского военного округа, где после начала восстания разместилось правительство.

Не теряя времени и даже не обратившись с приветствием к собравшимся, я сразу же направился в кабинет князя Львова. Однако возбужденная толпа не желала расходиться, требуя моего появления. Мне пришлось несколько раз выходить на балкон и обращаться к собравшимся внизу людям с краткими речами, в которых я заверял их, что предательское восстание уже подавлено и у них нет больше оснований для беспокойства.

Те двадцать четыре часа, которые я провел тогда в Петрограде, и особенно бессонная ночь 7 июля, никогда не изгладятся из моей памяти. Я застал князя Львова в состоянии ужасной депрессии. Он лишь ожидал моего приезда, чтобы выйти из правительства. В тот самый день я занял пост министра-председателя. И в тот же день поздно вечером из Ставки поступило первое краткое сообщение о том, что немцы прорвали фронт 11-й армии в районе Калуша и что мы беспорядочно отступаем.

стр. 163

Во второй половине дня 8 июля я, как и обещал генералу Деникину, возвратился на фронт. Он и его штаб уже знали о германском наступлении на Галицийском фронте, однако солдаты на передовой об этом еще не прослышали. Во всяком случае, объезжая расположения полков, которым назавтра предстояло вступить в бой, я убедился, что у солдат прекрасное настроение. Поздним вечером того же дня в низине за первой линией окопов я беседовал с группой солдат и офицеров. Большинство из них были из 2-й Кавказской гренадерской дивизии, на которую сильное воздействие ранее оказывала большевистская пропаганда.

Становилось все темнее. Началась артподготовка. Над головой пролетали снаряды. Все это, вместе взятое, создавало атмосферу близости и даже товарищества. Казалось, все мы - и я, и офицеры, и солдаты - охвачены общим стремлением, общим желанием исполнить свой долг. Солдаты 2-й Кавказской гренадерской дивизии с гордостью рассказали, что покончили со всеми предателями в своих рядах и теперь готовы первыми броситься в атаку, что они позднее и сделали. Ни разу за все время пребывания на фронте не было у меня столь сильного желания, как тогда, провести всю ночь в окопах с солдатами, а наутро пойти с ними в бой. И никогда прежде не испытывал я такого стыда, что не делаю того, к чему призываю их. Уверен, что всем людям, облеченным особой ответственностью, довелось пережить в жизни минуты горького презрения к самим себе, но у меня, как и у других, не было выбора: сражению предстояло начаться на следующий день, а мне ничего не оставалось, как возвратиться в Петроград, чтобы принять из рук Львова бремя власти, которое он после восстания 3 июля уже не был способен нести.

На следующий день, когда войска генерала Деникина пошли на штурм германских позиций, они показали себя с самой лучшей стороны. Вот что писал об этом наступлении генерал Людендорф: "Наиболее яростным атакам 9 июля и в последующие дни подверглись войска командующего Восточным фронтом в районе Крево, к югу от Сморгони. Здесь русские прорвали растянувшуюся на большом протяжении линию обороны одной из пехотных дивизий, несмотря на проявленное ею мужество. В течение нескольких дней положение казалось крайне серьезным, пока его не восстановили введенные в бой резервы и артиллерия. Русские ушли из наших окопов. Это были уже совсем не те солдаты, с которыми мы сражались раньше"² . Если бы генерал Деникин не был настроен так пессимистически и не бросил 10 июля фронт, вернувшись в свой штаб в Минске, быть может, те несколько дней, когда "положение казалось крайне серьезным", не закончились бы так неожиданно.

Не было ничего постыдного в том, что русские солдаты, среди которых было немало не нюхавших ранее пороху новобранцев, не смогли удержать свои позиции и отразить натиск германских дивизий, пустивших в ход отравляющие вещества и тяжелую артиллерию. В конце концов потерпели же весной того же года сокрушительное поражение, от которого не могли оправиться все лето, первоклассные французские и английские армии, не испытавшие шока революции. Однако французские и английские генералы не вели себя так, как русские, которые использовали поражение на фронте в своих личных политических интересах, зачастую намеренно изображая поведение своих солдат в искаженном свете. Инцидент, о котором пойдет речь - характерный пример такого предательства.

В начале июля ударные части германской армии под командованием генерала фон Ботмера завершили подготовку к наступлению против нашей 11-й армии на Юго- Восточном фронте в районе между Зборовом и рекой Серет. В подкрепление дислоцированным там немецким и австрийским войскам с Западного фронта было переброшено шесть отборных германских дивизий и большое количество тяжелой артиллерии. На рассвете 6 июля генерал фон Ботмер предпринял мощную атаку и прорвал русский фронт. Правительство узнало об этом поздним вечером того же дня из поступившего краткого донесения, за которым последовало официальное коммюнике ставки Юго-Западного фронта, опубликованное во всех газетах 8 июля. Оно произвело впечатление разорвавшейся бомбы и потрясло всю страну. В коммюнике говорилось: "В 10 часов 607 Млыновский полк, находившийся на участке Баткув - Манаюв, самовольно оставил окопы и отошел назад, следствием

стр. 164

чего явился отход и соседей, что дало возможность противнику развить свои успех. Наша неудача объясняется в значительной степени тем, что под влиянием агитации большевиков многие части, получив боевой приказ о поддержании атакованных частей, собирались на митинги и обсуждали, подлежит ли выполнению приказ, причем некоторые полки отказывались от выполнения боевого поручения и уходили с позиций без всякого давления со стороны противника. Усилия начальников и комитетов побудить к исполнению приказов были бесплодны"³ .

На самом же деле все было совсем не так. Как показало расследование, проведенное по приказу главнокомандующего генерала Брусилова, дивизия была буквально сметена с лица земли огнем нескольких сотен артиллерийских орудий противника (в русской дивизии их было всего шесть) и ее потери составили 95 офицеров, включая 2 полковых командиров, и около 2 тыс. солдат из уже неполного состава дивизии. Остается предположить, что офицер, написавший коммюнике, действовал либо по злому умыслу, либо в состоянии полной паники. Из этого коммюнике генерал фон Ботмер вполне мог представить себе, что дисциплина в русской армии находится даже в худшем состоянии, чем это было в действительности.

Я мог бы привести и другие примеры, когда такие недобросовестные сообщения с полей сражений оказывали услугу противнику. По странному совпадению, официальные сообщения с фронта всегда подчеркивали храбрость офицеров и никогда не упоминали об отваге и самоотверженности рядовых солдат, сообщая лишь об их дисциплинарных проступках.

За долгие годы, прошедшие со времени поражения русской революционной армии, я не раз задавался вопросом, как бы повела себя 11-я армия под огнем артиллерии фон Ботмера, если бы первые сообщения о наступлении противника были правдивыми. Одним из самих серьезных последствий таких недобросовестных сообщений было то, что они еще больше подрывали дисциплину. Солдатам вовсе не надо было дожидаться результатов расследования по делу Млыновского полка, они и без того знали о возведенной на него клевете, и к недоверию, которое они испытывали к офицерам, стало примешиваться чувство мести. Верховное командование, стремясь возродить старые порядки, пыталось переложить на них ответственность за свои ошибки. Справедливы ли были подозрения солдат, теперь уже не имеет никакого значения. Но то, что официальные сообщения о положении на фронте благоприятствовали противнику, а отнюдь не нашим войскам, имело огромное значение в их поражении.

Такую же и даже худшую роль сыграла часть русской прессы, особенно "Русское слово" (популярная в Москве газета с тиражом свыше миллиона экземпляров), которая стала публиковать сообщения с фронта, содержавшие часто информацию, представлявшую огромный интерес для германского верховного командования. Восстановление военной цензуры не разрешило, к несчастью, проблему утечки этой информации. Военному корреспонденту "Русского слова" были запрещены поездки на фронт, но невозможно было запретить деятельность всех тех штабных офицеров, в чью обязанность входило составление официальных сводок.

Когда год спустя я прочитал все то, что написали Гинденбург, Людендорф и Гофман в своих мемуарах о русской армии в 1917 г., и сравнил их оценки с оценками наших русских генералов, то, к своему удивлению, пришел к выводу, что германские генералы дали гораздо более взвешенную и более благоприятную картину нашего тогдашнего военного положения, чем это сделали наши собственные. Объяснение этому парадоксу крайне простое: немцы ни на минуту не забывали, что ведут войну на два фронта, и рассматривали военные операции в России в рамках единого стратегического плана, охватывающего оба фронта, тогда как русские [политики], видимо, забыв, что в 1917 г. русская армия выполняла лишь часть общего союзного плана, решили использовать психологические последствия тяжелейших тактических ошибок русской армии в своей кампании против ненавистного им Временного правительства.

Позволю себе еще раз напомнить читателю, что после сокрушительного поражения французской и английской армий на Западном фронте весной 1917 г. русское

стр. 165

правительство и верховное командование (генералы Алексеев и Деникин) взяли на вооружение единственно возможную стратегию, которая могла спасти союзников, а следовательно, и Россию; а именно, предпринять наступление силами русской армии с тем, чтобы предотвратить разгром союзников на Западном фронте. Эта благородная стратегия - вызвать огонь Германии на себя - скрупулезно осуществлялась русской стороной. Перед падением монархии, к концу Брусиловского наступления в октябре 1916 г., на русском фронте было сконцентрировано около 74 германских дивизий. К августу 1917 г. там находилось 86 германских дивизий с приданной им тяжелой артиллерией⁴ .

И лишь после мертворожденного заговора Корнилова⁵ , когда Россия и фронт снова, как и в марте 1917 г. были брошены в пучину беспорядков, немцы смогли перебросить на запад значительное число своих дивизий. К январю 1918 г. на русском фронте осталось лишь 57 немецких дивизий, а к осени 1918 - только 26. Однако такая переброска солдат и техники на запад была проведена слишком поздно, чтобы принести Германии стратегические выгоды, ибо даже наше "умеренное продвижение", по выражению Гинденбурга, не дало возможности Людендорфу нанести решающий удар на западе до прибытия туда американских войск.

В конце июля 1917 г. немцы приступили к переброске своих войск с Румынского и Юго- Восточного фронтов в район Риги, где полным ходом шла подготовка к наступлению. На этой стадии боевые действия как на тех двух фронтах, так и на всем Западном фронте полностью прекратились. Оторвавшись от противника, русские войска закрепились на новых позициях. Упорным трудом наиболее уравновешенные командиры, комиссары [Временного правительства] и представители военных комитетов смогли восстановить в армии хоть какой-то порядок. 18 июля Верховным главнокомандующим был назначен генерал Корнилов, который на заседании Временного правительства 3 августа нарисовал весьма оптимистическую картину сложившейся военной ситуации и заявил, что в самое ближайшее время он планирует перейти в наступление⁶ .

Рига

А тем временем на фронте стало происходить нечто странное. Если ранее Верховный главнокомандующий объявил, что планирует наступление и что, как обычно, будет координировать свои действия с командирами, комиссарами и избранными военными комитетами, то теперь такие уверения не нашли подтверждения в реальных делах.

В начале августа на Юго-Западный фронт прибыл генерал Деникин. Взгляды только что назначенного на пост командующего фронтом генерала мало чем отличались от взглядов Корнилова. В эти дни они оба резко изменили свое отношение к комиссарам и военным комитетам. Командиры, которые считали для себя обязательным сотрудничать с комиссарами и комитетами, встречали холодный прием и замещались твердолобыми сторонниками старого режима.

13 августа товарищ председателя Исполнительного комитета фронта Колчинский направил в адрес военного министра и Всероссийского Центрального исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов телеграмму, в которой изложил все, что происходило, подчеркнув при этом, что политика, проводимая без согласования с центральными демократическими организациями, неизбежно вызовет волнения в войсках.

Его слова как нельзя лучше комментируют приказ управляющего военным министерством Б. В. Савинкова за N 177 от 10 августа. "В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских подразделений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций. Такое беспокойство может быть объяснено лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла и сгущается вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц..."

Кто они были, эти "подозрительные лица", которых не называет Савинков?

стр. 166

Если бы он имел в виду большевиков, то, без сомнения, прямо назвал бы их. Но это были не большевики и, если так можно сказать, даже совсем "наоборот". Кампанию против выбранных армейских организаций и комиссаров вели, и я знаю это наверняка, те самые офицерские организации и группы, которые вскоре после этого стали ядром военного заговора. Во время обеда с Корниловым 3 августа я попросил его принять дисциплинарные меры в отношении некоторых штабных офицеров, чьи имена я ему сообщил. Однако никаких мер принято не было. Деятельность определенных лиц, о которых генерал Корнилов был поставлен в известность, не только продолжалась, но и усиливалась как на фронте, так и в Петрограде и в Москве.

Определенное несоответствие между словами нового Верховного главнокомандующего и реальным поведением Деникина и его единомышленников в действующей армии особенно бросалось в глаза на фоне усилий начальника штаба Корнилова генерала А. С. Лукомского, который всячески стремился укрепить боеспособность Северного фронта. Деникин и симпатизирующие ему высшие офицеры, которые, хотя и считались истинно русскими патриотами, судя по всему, хотели любой ценой подорвать моральный дух и восстановленную дисциплину в армии, нанести ущерб доверию солдат к офицерскому составу. Как могли они так поступать, когда и Верховный главнокомандующий, и высшие офицеры прекрасно знали, что германское верховное командование готовится к наступлению на Северном фронте в районе Риги? Был ли хоть какой-нибудь здравый смысл в их систематической клеветнической кампании против комиссаров и комитетов, которая велась и на митингах, и в прессе, и в официальных сводках Ставки? И даже если в этом и была хоть капля здравого смысла, то можно ли было поднимать такой шум, когда в пределах слышимости находился противник, готовящийся к наступлению? И почему Северный фронт в те трагические недели усилиями высшего командования русской армии был намеренно поставлен под угрозу? В то время я не мог найти ответов на эти тягостные вопросы; теперь же мне стал известен весь чудовищный замысел.

В день падения Риги румынский посланник при Временном правительстве Диаманди волею судеб оказался в Ставке в Могилеве. Потрясенный известием об этом, он спросил Корнилова, как могло случиться, что неприятель захватил город, и что за этим последует. Генерал Корнилов ответил, что "не нужно придавать большого значения взятию Риги. Генерал прибавил, что войска оставили Ригу по его приказанию и отступили потому, что он предпочел потерю территории потере армии. Генерал Корнилов рассчитывал также на впечатление, которое произведет взятие Риги в общественном мнении, в целях немедленного восстановления дисциплины русской армии"⁷ .

Не знаю, успокоили ли эти слова испуганного Диаманди, однако Корнилов не сказал ему правды. Он не сказал ему, что русские солдаты вели упорные бои под градом снарядов тяжелой артиллерии и в облаках горчичного газа⁸ . Он не мог признать, что поразил общественное мнение не тем, что не сообщил об истинном поведении русских солдат под Ригой, а тем, что пустил в ход лживые сводки, будто при первом ударе немцев русские трусливо бросились наутек.

Эти официальные сводки были немедленно опубликованы в столичной и провинциальной прессе, вызвав волну предубеждений против действующей армии. Эффект был таким же, как и при опубликовании лживых донесений о бегстве Млыновского полка и о 6-й гренадерской дивизии в первый день германского наступления на юго-западе. Корнилов не мог, конечно, признаться, что эти лживые россказни были нужны ему для обеспечения успеха его похода на Петроград, который он предпринял вскоре после падения Риги.

Поскольку я сам лично не был с русскими войсками под Ригой, то не могу дать описания боев, в которых были сметены с лица земли целые полки, "разложившиеся под влиянием революции". Однако есть немало свидетелей, которые поведали о мужестве русских войск, проявленном в самых безнадежных, исключительно неблагоприятных обстоятельствах. Вот что, например, писал в газете "Известия" 22 августа 1917 г. помощник комиссара при главнокомандующем армиями Север-

стр. 167

ного фронта Владимир Войтинский: "19-го августа под прикрытием ураганного огня противнику удалось переправиться на правый берег Двины. Наши орудия не могли помешать переправе, так как большая часть орудий, прикрывающих район переправы, была подбита противником. Наш плацдарм засыпан снарядами, бомбами с удушливым газом. Войска принуждены были отступить на 5 в. от Двины, на фронте протяжением 10 в. Для восстановления положения... двинуты свежие войска. Перед лицом всей России свидетельствую, что в этой неудаче нашей армии не было позора. Войска честно исполняли все приказы командного состава, переходя местами в штыковые атаки и идя навстречу верной смерти. Случаев бегства и предательства войсковых частей не было. Представители армейских комитетов - вместе со мной в районе боев".

Несмотря на это и многие другие свидетельства о мужественном поведении войск, та часть прессы, которая занимала по отношению к Временному правительству враждебную позицию, широко разрекламировала после падения Риги предсказание генерала Корнилова, которое он сделал 14 августа на заседании Московского государственного совещания, что вследствие "развала" русской армии падение Риги неизбежно. Ему нетрудно было сделать такое предсказание, поскольку он с самого начала августа приступил к отводу войск с Северного фронта, а направленная туда начальником его штаба Лукомским кавалерия была вместо этого переброшена к Петрограду.

Глава XVIII. Путь предательства

Несколько лет назад вниманию общественности была представлена часть секретных архивов германского министерства иностранных дел, захваченных в ходе последней войны. Среди них оказалось немало документов, касающихся отношений немцев с Лениным и другими большевиками в период первой мировой войны. Содержание этих документов может быть истолковано по-разному, можно даже и не комментировать их вовсе, однако отрицать их существование уже невозможно. Но и сегодня в СССР в газетах, в академических исторических журналах, в книгах по истории, написанных почтенными исследователями, не говоря уже о последнем издании "Истории КПСС", под редакцией Хрущева⁹ , коммунисты по-прежнему отвергают любые упоминания о сделках Ленина с немцами, квалифицируя их как "гнусную клевету" правительства Февральской революции против основателя советской системы.

Почему же кремлевские руководители столь упорно отказываются признать достоверность этих отношений? Ведь в конце концов Хрущев разоблачил некоторые преступления Сталина, ослабил тяжкий гнет диктатуры, несколько облегчил повседневную жизнь людей. Положение мало изменилось и при его преемниках - Брежневе и Косыгине. Правда заключается в том, что, несмотря на все успехи промышленного развития, несмотря на определенные попытки совершенствовать экономику в стране, особенно в области сельского хозяйства, в основном все сохранилось в том же виде, как и при Сталине. Большинство населения, за редким исключением, живет в той же нищете, в том же состоянии бесправия, не имея по-прежнему возможности посвятить свои силы духовному и материальному строительству свободной страны. Почему же? Да потому, что коммунисты не могут обнажить корни зла. Они разоблачили Сталина, наиболее рьяного последователя дела Ленина, но сам Ленин идеализируется и не подлежит критике. Сказать правду о Ленине - значит разрушить тоталитарную диктатуру и дать возможность России вернуться на путь демократии, с которого ее насильственно столкнули большевики в октябре 1917 года. Поэтому-то столь тщательно скрываются от народа СССР германские секретные документы. Но невозможно скрыть их от внешнего мира, и я написал эту главу о большевистском восстании 3 июля 1917 года в свете этих документов, как мог бы ее написать и историк в России, если бы наследники Ленина не боялись так панически правды.

К концу XIX столетия рабочее движение в Европе выросло в могучую полити-

стр. 168

ческую силу. Тесно связанные с ним социалистические партии стали занимать места в парламентах стран Запада. Наибольшую тревогу этих непрерывно крепнувших социалистических партий и профсоюзов вызывала угроза миру, создаваемая гонкой вооружений, которую вели великие державы. Социалисты полагали, что война является неотъемлемой частью капиталистической системы и что трудящиеся должны бороться против любой угрозы войны всеми доступными им средствами, прибегая, если потребуется, к всеобщей забастовке. Однако в рамках этого социалистического движения существовала незначительная группа, к которой принадлежали Ленин и его сторонники, приветствовавшая возможность возникновения войны, видя в ней провозвестника пролетарской революции.

Не позже того, как разразилась Первая Балканская война, Ленин в письме Горькому выразил надежду на то, что императоры - Франц-Иосиф в Австрии и Николай II в России - "начнут взаимную перестрелку!"¹⁰ . С началом первой мировой войны надежда эта осуществилась. Ленин, живший в то время вблизи Кракова, был немедленно арестован австрийской военной полицией. После последовавшего вскоре освобождения он в сопровождении Зиновьева и своей жены Крупской сразу же выехал в Швейцарию. В Польше они жили в ужасной нищете и были вынуждены не раз обращаться за помощью к своим соратникам в Петрограде, прося прислать хотя бы сотню рублей, чтобы продолжить свою работу. В Швейцарии их положение несколько улучшилось, и в конце 1914 г. стал выходить в свет "Социал-Демократ"¹¹ - весьма воинственное издание Ленина, орган пролетарской революции.

С повышенным интересом следил Ленин за развитием войны на Западе. Он видел, что под мобилизацию попало почти все мужское население воюющих стран, что все фабрики и заводы перешли на производство военной продукции и что все это привело к чудовищному росту военных расходов. Введение в Германии плановой экономики, которая подчинила все личные интересы требованиям и контролю военных властей, создавало - или так это казалось Ленину - те условия, которые Маркс считал необходимыми для начала мировой пролетарской революции. Богатства страны были сконцентрированы в руках небольшой группы военных, крупных банкиров и промышленников; средние классы пережили процесс обнищания и уровень их жизни приближался к уровню рабочих. Весь континент захлебывался в крови, а старый образ жизни на глазах уходил в прошлое. После неудачи социальной революции в 1848 г., Маркс, стремясь утешить немецких рабочих, писал, что они должны выдержать 15, 20 или 50 лет гражданских и межнациональных войн не только для того, чтобы изменить существующие отношения, но и для того, чтобы они сами могли измениться и стали способны взять в свои руки политическую власть. Много лет спустя, хотя и не через классовую борьбу, а в результате империалистической войны, развязанной великими державами, осуществилось пророчество Маркса. Но об этом пророчестве стали забывать социалисты в долгий период сравнительного процветания и неуклонного упрочения политической мощи рабочего класса.

Именно в это время Ленин обратился ко всем "настоящим" вождям пролетариата с призывом превратить мировую империалистическую войну в "гражданскую войну между классами". Эту историческую миссию должен был взять на себя промышленный пролетариат. В ленинских планах России как слаборазвитой в промышленном отношении стране с огромным крестьянским населением придавалось гораздо меньше значения, чем западноевропейским государствам с их мощным классом городских пролетариев. В то же время он полагал, что поражение царской России ускорит наступление мировой революции. Победить Россию могла только Германия, а посему долг каждого "настоящего" революционера - помочь Германии в этом деле. И соответственно только "социал-шовинисты" и "наемники буржуазии" откажутся содействовать поражению своей собственной страны.

У самого Ленина не было абсолютно никаких сомнений - морального или духовного свойства - в том, что необходимо содействовать поражению своей страны. Старый друг Ленина Г. А. Соломон писал: "Следующее мое свидание было с Лениным... Беседа с Лениным произвела на меня самое удручающее впечатление.

стр. 169

Это был сплошной максималистический бред. Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, - сказал я, - что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров "Утопия", только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю... Никакого острова Утопии здесь нет, - резко ответил он тоном очень властным. - Дело идет о создании социалистического государства... Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем... А!.. вы пожимаете плечами! Ну, так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, - это только этап, через который мы проходим к мировой революции!.." Позже, недоумевая по поводу позиции Ленина, Соломон высказывает такое мнение: "Мне вспоминается, что Ленин уже задолго до смерти страдал прогрессивным параличом, и невольно думается, уж не было ли это просто спорадическое проявление симптомов его болезни..."¹² .

Ленин твердо верил в марксистские идеи, изложенные в "Коммунистическом манифесте". Для него все, что было на пользу и выгодно рабочему классу, представлялось этичным, а все, что вредно, - неэтичным. Такая доктрина морального релятивизма, если следовать ей до логического конца, неизбежно ведет к той аморальности, которая предельно сжато сформулирована в словах Ивана из "Братьев Карамазовых" Достоевского, что если Бога нет, то все позволено. И именно эту сжатую формулу духовного и морального нигилизма Ленин и его соратники использовали в качестве руководящего принципа всей своей революционной деятельности.

В один из сентябрьских дней 1915 г. некий эстонец по имени Кескюла¹³ , бывший коллега Ленина по партии, встретился с германским послом в Берне господином Ромбергом. Он рассказал Ромбергу о том, какой будет внешняя политика русского правительства, если к власти придут большевики. 30 сентября Ромберг направил в Министерство иностранных дел депешу, в которой изложил этот разговор, а сам Кескюла через некоторое время выехал в Берлин. Ознакомившись несколько лет назад с этой депешей Ромберга¹⁴ , я понял, насколько ошибался, предполагая, что отношения Ленина с Берлином были установлены лишь после падения монархии, что, между прочим, явилось тогда полной неожиданностью как для Ленина, так и для немцев.

15 января 1915 г. германский посол в Константинополе Вагенхейм сообщил в Берлин о встрече с русским подданным, д-ром Александром Гельфандом, который ознакомил его с набросками плана революции в России. Гельфанда (он же Парвус) немедленно пригласили в Берлин. По прибытии туда 6 марта он был тотчас принят Ритулером, личным советником канцлера Бетман-Гольвега.

После краткого, предварительного разговора он вручил Бетман-Гольвегу записку, озаглавленную "Подготовка к массовым политическим стачкам в России". Парвус предложил, во-первых, чтобы немцы передали ему значительную сумму денег на развитие сепаратистского движения в Финляндии и на Украине; во-вторых, чтобы они оказали финансовую помощь пораженческой фракции Российской социал-демократической партии - большевикам, руководители которых находились в то время в Швейцарии. Предложения Парвуса были приняты без малейших колебаний. По распоряжению самого кайзера Вильгельма ему было предоставлено германское гражданство и выдана сумма в 2 миллиона немецких марок.

В мае того же года Парвус отправился в Цюрих на встречу с Лениным. У них состоялся продолжительный разговор, краткий отчет о котором Парвус приводит в своем памфлете "Правда, которая колется", опубликованном в 1918 г. в Стокгольме. "Я изложил ему свои взгляды на социальные и революционные последствия войны и в то же время предупредил его, что в этот период революция возможна только в России и только в результате победы Германии... После падения монархии германские социал-демократы делали все возможное, чтобы помочь русским эмигрантам возвратиться в Россию. Однако глава империалистического большинства¹⁵ в социал-демократической партии, член германского правительства Шейдеман со всей решительностью объяснил большевикам, что пока идет война революция в Германии невозможна (курсив Парвуса) и, более того, ни в коем случае не следует ставить в трудное положение Западный фронт. Мы не сделаем это-

стр. 170

го, ибо победа стран Антанты будет означать не только крах Германии, но также и крах русской революции". И хотя, судя по всему, Ленин отказался дать прямой ответ Парвусу на его предложения, тем не менее между ними было решено поддерживать секретную связь через Фюрстенберга (Ганецкого). Ленин направил его в Копенгаген, где он работал вместе с Парвусом.

15 августа того же года германский посол в Дании граф Брокдорф-Ранцау отправил в Берлин сенсационную депешу, в которой сообщал, что он в сотрудничестве с д-ром Гельфандом (Парвусом), которого охарактеризовал как одного из самых блестящих людей, "разработал замечательный план по организации в России революции", добавив в конце депеши: "Победа и, следовательно, мировое господство за нами, если во-время удастся революционизировать Россию и тем самым развалить коалицию"¹⁶ . План был одобрен в Берлине самим кайзером Вильгельмом II. Следует отметить, что в характеристике, данной немецким графом Парвусу, нет преувеличения. Он был не только лучшим организатором шпионской и подрывной деятельности против России, но и обладал большим политическим предвидением, чем отцы "Великой Октябрьской революции".

Секретные досье из архивов германского Министерства иностранных дел позволяют сделать вывод, что кайзер Вильгельм и его правительство приступили к деловому сотрудничеству с большевиками лишь после того, как провалились все попытки склонить Николая II к заключению сепаратного мира с Германией ради спасения всей монархической системы правления в Европе. Условия этого сепаратного мира предполагалось согласовать, используя многочисленные каналы (включая родственников императрицы Александры). Однако все германские мирные предложения были решительно и резко отвергнуты Николаем II.

Надежды немцев заключить сепаратный мир с Россией возродились осенью 1916 г., когда министром иностранных дел стал Штюрмер, а на пост министра внутренних дел был назначен Протопопов¹⁷ . Приблизительно в это же время Ленин и Крупская стали вновь жаловаться на материальные затруднения, однако их финансовые сложности продолжались недолго.

3 декабря 1917 г. министр иностранных дел барон фон Кюльман направил кайзеру Вильгельму телеграмму следующего содержания: "Берлин, декабрь 3, 1917. Тел. N 1771. Распад Антанты и последующее возникновение в результате этого выгодных нам политических комбинаций является важнейшей целью нашей дипломатии во время войны. Россия (на мой взгляд) является самым слабым звеном в цепи противника. Задача, следовательно, заключается в том, чтобы еще больше расшатать это звено, и, когда представится возможность, вырвать его из цепи. Эта цель лежит в основе всей подрывной деятельности за линией фронта внутри России, а для этого прежде всего необходимо всячески содействовать сепаратистским тенденциям и оказывать поддержку большевикам. Ведь до тех пор, пока они не стали получать от нас по разным каналам и под разными предлогами постоянных субсидий, они не имели возможности создать свой главный печатный орган "Правду", чтобы вести действенную пропаганду и существенно расширить до того времени узкую базу своей партии! Сегодня большевики пришли к власти... Брошенная и отвергнутая своими бывшими союзниками и лишенная финансовой поддержки, Россия будет вынуждена искать нашей помощи. Мы сможем оказывать помощь России самыми различными способами; она примет долгосрочную форму, если Россия заранее обязуется поставлять нам морским путем зерно, сырье и т. д. под контролем вышеупомянутой комиссии. Наша помощь на такой основе, размеры которой можно увеличить если и когда это потребуется, привела бы, на мой взгляд, к быстрому сближению двух стран..." На следующий день, 4 декабря 1917 года, Кюльман получил телеграмму от Грюнау, своего представителя в Генеральном штабе, который сообщал, что "его величество кайзер выразил согласие с предложенным Вашим превосходительством планом сближения с Россией"¹⁸ .

Общая сумма денег, полученных большевиками от немцев до и после захвата ими власти, определена профессором Фрицем Фишером в 80 миллионов марок золотом¹⁹ .

Падение 12 марта монархии было полной неожиданностью как для населения

стр. 171

России и германского правительства, так и для изобретателей "генерального плана". За две недели до этого, выступая на собрании швейцарских рабочих, Ленин заявил собравшимся, что революция в России обязательно свершится, но вряд ли ее свидетелями станет его поколение. Когда ранним утром 28 февраля к Ленину прибежал один из его товарищей и сообщил о начале революции в Петрограде, тот отказался поверить ему. Какое-то время он пребывал в состоянии замешательства, от которого вскоре оправился, а 3 (16) марта послал письмо в Норвегию своей единомышленнице Александре Коллонтай. В нем он писал: "Сейчас получили вторые правительственные телеграммы о революции 1(14).III в Питере. Неделя кровавых битв рабочих и Милюков + Гучков + Керенский у власти!! По "старому" европейскому шаблону... Ну что ж! Этот "первый этап первой (из порождаемых войной) революции" не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингаревым + Керенским и К°. Все наши лозунги те же..."²⁰ .

Вслед за письмом Коллонтай он направил своим сообщникам в Стокгольме, готовящимся к отъезду в Россию, телеграмму с инструкциями: "Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем; вооружение пролетариата - единственная гарантия; немедленные выборы в Петроградскую думу; никакого сближения с другими партиями"²¹ .

Кампанию против меня он развернул с первых же дней после революции, используя такие выражения: "агент революции"²² , "фразер", а также "самый опасный человек для революции в ее начальной стадии". В письме Фюрстенбергу (Ганецкому) от 30 марта 1917 г. он развивает ту же тему: "Дорогой товарищ! От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю "Колокола", я, конечно, не могу. Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это - обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных. Англия ни за что не пропустит ни меня, ни интернационалистов вообще, ни Мартова и его друзей, ни Натансона и его друзей. Чернова англичане вернули во Францию, хотя он имел все бумаги для проезда!! Ясно, что злейшего врага хуже английских империалистов русская пролетарская революция не имеет. Ясно, что приказчик англо-французского империалистского капитала и русский империалист Милюков (и К°) способны пойти на все, на обман, на предательство, на все, на все, чтобы помешать интернационалистам вернуться в Россию. Малейшая доверчивость... и к Милюкову, и к Керенскому (пустому болтуну, агенту русской империалистской буржуазии по его объективной роли) была бы прямо губительна для рабочего движения и для нашей партии, граничила бы с изменой интернационализму. Единственная, без преувеличений единственная, надежда для нас попасть в Россию, это - послать как можно скорее надежного человека в Россию, чтобы путем давления "Совета рабочих депутатов" добиться от правительства обмена всех швейцарских эмигрантов на немецких интернированных... Последние известия заграничных газет все яснее указывают на то, что правительство, при прямой помощи Керенского и благодаря непростительным (выражаясь мягко) колебаниям Чхеидзе, надувает, и небезуспешно надувает рабочих, выдавая империалистскую войну за "оборонительную"... Нет сомнения, что в Питерском Совете рабочих и солдатских депутатов многочисленны и даже, по-видимому, преобладают (1) сторонники Керенского, опаснейшего агента империалистской буржуазии...; (2) сторонники Чхеидзе... И я лично ни на секунду не колеблюсь заявить и заявить печатно, что я предпочту даже немедленный раскол с кем бы то ни было из нашей партии, чем уступки социал- патриотизму Керенского и К° или социал-пацифизму и каутскианству Чхеидзе и К°... Лучше всего было бы, если бы поехал надежный, умный парень, вроде Кубы²³(он оказал бы великую услугу всему всемирному рабочему движению)... Условия в Питере архитрудные... Нашу партию хотят залить помоями и грязью ("дело" Черномазова²⁴ - посылаю о нем документ) и т. д. и т. д... На сношения Питера с Стокгольмом не жалейте денег!! Очень прошу, дорогой товарищ, телеграфировать мне о получении этого письма"²⁵ .

Вечером 3 апреля Ленин прибыл в Петроград из Германии в "экстерриториаль-

стр. 172

ном вагоне", предоставленном ему немцами. Через две недели после его прибытия, когда город захлестнули вооруженные демонстрации солдат и матросов, организованные штабом Ленина, к немцам на линии фронта под белыми флагами явились никому не известные русские парламентеры. Я считаю этот инцидент, о котором в то время ничего не знал, еще одним свидетельством того, что перед своим возвращением в Россию Ленин взял на себя обязательство заключить как можно скорее сепаратный мир с Германией. Упоминание об этом странном случае, которое я обнаружил в германских секретных архивах всего несколько лет назад, содержится в телеграммах, которыми обменялись между собой штаб Гинденбурга и имперское правительство²⁶ .

25 апреля представитель Министерства иностранных дел, прикомандированный к штабу Гинденбурга, сообщил Бетман-Гольвегу в Берлин, что переговоры с "представителями русского фронта" достигли стадии, когда возникла необходимость отозвать германских представителей и проинструктировать их относительно более определенных условий, которые они могли бы предложить на следующей встрече русским поборникам перемирия. Вот полный текст телеграммы: "Генштаб, апрель 25, 1917. Имперскому советнику представительства при Министерстве иностранных дел. Генерал Людендорф сообщает следующее: События опережают переговоры с представителями Русского фронта. В настоящее время переговоры достигли столь решающей стадии, что тех, кто ведет переговоры с нашей стороны, следует отозвать и дать им, если потребуется, более подробную информацию для передачи русским наших более определенных условий мира (курсив мой. - А. К.). Таким образом, основы для этого могут быть выработаны в результате соглашения между верховным командованием Германии и Австро-Венгрии при участии министров иностранных дел соответствующих стран. Русский фронт находится в состоянии спокойного наблюдения. На изменение этого положения оказывают давление английские агитаторы, допущенные на фронт с согласия Временного правительства, а также наша агитация непосредственно во фронтовых районах. В настоящее время они уравновешивают друг друга. Мы легко можем склонить чашу весов на свою сторону, если сделаем на переговорах конкретные предложения тем русским, которые заинтересованы в мире. Выражая эту точку зрения, я прошу Ваше превосходительство согласовать с Австрией наши условия заключения мира на основе обмена мнениями в Крейцнахе 23.4. Тем временем я посоветую Обосту проинформировать русских о том, что им следует 1) удалить из зоны боевых действий английских и французских агитаторов; 2) направить к нам представителей от отдельных армий, с которыми мы могли бы вести серьезные переговоры. Грюнау"²⁷ .

В телеграмме Грюнау не упоминаются имена русских участников этих переговоров; представители русского верховного командования и не могли вести такого рода переговоры. Еще большее удивление вызывает то обстоятельство, что в сообщении Ставки германскому Министерству иностранных дел от 7 мая 1917 г. (н. ст.) есть ссылка на появление 4 мая в расположении передовых линий 8-й армии под командованием генерала фон Эйхгорна русских парламентеров.

Беседа с русскими парламентерами к югу от Десны: "Два представителя сообщили, что 4 мая в Петроград были отправлены два курьера с тем, чтобы побудить ближайшего сподвижника Чхеидзе Стеклова прибыть сюда от имени Чхеидзе, который сам этого сделать не может; что Стеклов склонен достичь компромиссных соглашений и потому, как они полагают, было бы полезно, если бы мы, со своей стороны, могли бы тоже направить партийных товарищей (т. е. членов большинства Германской социал- демократической партии). Отвечая на вопрос об отношении к главным пунктам нашей пропаганды, депутаты заявили, что никогда не признают германских аннексий. Если немцы согласны с этим, то русским не будет необходимости консультироваться с Антантой и они заключат сепаратный мир. Россия просит оказать финансовую поддержку своим военнопленным... Генерал Людендорф обращается к вашему превосходительству с просьбой назначить надежного социал-демократа и, для равновесия, члена национальной партии (свободного консерватора) для участия в таких переговорах. От имени армии можно было бы

стр. 173

привлечь к переговорам бывшего военного атташе в Париже полковника Винтерфельда (нынче главный квартирмейстер в Митаве). Ваше превосходительство могло бы выделить ему в помощь кого-либо из молодых дипломатов, более сведущего в подобного рода процедурах. Генерал Людендорф исключает возможность проведения переговоров на нейтральной территории. Для этого подошли бы Митава, Рига или другое место, с которым можно установить телеграфную связь. Я изложил генералу Людендорфу взгляды вашего превосходительства на объединение Литвы с Курляндией под эгидой герцога. Он войдет по этому вопросу в контакт с Главнокомандующим. Слово "аннексия" следует заменить на "уточнение границ". Генерал просит сообщить ему о позиции вашего превосходительства. Лесснер"²⁸ .

Если парламентеры сообщили 4 мая, что они поддерживают связь со Стекловым, то очевидно, что к немцам они пришли не в первый раз. И действительно, в своих мемуарах германский министр пропаганды и влиятельный член католического центра в рейхстаге Эрцбергер пишет, что двумя днями ранее, 2 мая, генерал Людендорф сообщил ему о попытках каких-то русских делегатов начать переговоры "на своих собственных условиях заключения мира". Если перевести эти даты с нового на старый стиль, то получится, что таинственные русские "парламентеры" предприняли попытки начать переговоры на фронте именно в те дни (19 и 21 апреля), когда в столице состоялись вооруженные демонстрации, организованные большевиками²⁹ . Однако эти демонстрации закончились провалом, и посланцы "от Сте-клова" никогда более не появлялись на фронте³⁰ .

Но из всех этих документов со всей очевидностью вытекает, что Гинденбург, Людендорф, Бетман-Гольвег, Циммерман и даже сам кайзер готовились вести серьезные переговоры о сепаратном мире с теми лицами в Петрограде, которых считали способными навязать стране свою волю. Генерал Гофман, который, по сути дела, осуществлял командование Восточным фронтом, отнесся к приказу отправиться с Эрцбергером в Стокгольм для получения соответствующих инструкций столь скептически, что в своей книге "Война упущенных возможностей" приходит к абсурдному выводу, что "Керенский посылает нам своих людей будто бы для ведения мирных переговоров, чтобы усыпить бдительность германских военных властей и тем временем подготовить наступление русских армий".

Однако люди, создавшие "генеральный план" (к этой группе генерал Гофман не относился), заранее знали, кто подпишет договор о перемирии или мире - Ленин.

В то время в Петрограде с визитом находился глава шведских социал-демократов Ялмар Брантинг, один из немногих влиятельных людей в Стокгольме, которые выступали против попыток шведской армии и правительственной верхушки вступить в войну на стороне Германии. У нас с ним вскоре установились вполне дружеские отношения, и однажды, когда мы говорили с ним о весьма вольном поведении наших большевиков в шведской столице, он неожиданно со смехом сказал: "А вы знаете, что когда Ленин был в Стокгольме на пути в Петроград (2 апреля), он заявил на собрании крайне левых членов нашей партии, что через две или три недели возвратится в Стокгольм, чтобы вести переговоры о мире?" Увидев недоумение на моем лице, он добавил: "Уверяю вас, что не шучу. Мне сказал об этом один из членов социал-демократической партии, который там присутствовал, человек, которого я давно знаю и которому полностью доверяю".

Достоверность рассказанной Брантингом истории подтверждается телеграммой, которую получил из Гааги от А. И. Бальфура Джордж Бьюкенен:

"За последние несколько дней я получил из четырех разных источников информацию об уверенности Германии в том, что в ближайшие две недели будет объявлено о мире между Россией и Германией. В одном из сообщений говорится, что вести переговоры уполномочен Кюльман, который, по слухам, находится в этом городе". Телеграмма была послана Бальфуром 4 мая (н. ст.), а 15 апреля состоялась встреча Ленина со шведскими социал-демократами, о которой упомянул Брантинг.

стр. 174

Я вспомнил о том, что рассказал мне Брантинг, когда знакомился с немецкими документами о мирных переговорах, и, перебрав в уме все случаи вооруженных демонстраций в 1917 г., пришел в конце концов к выводу, что главной целью Ленина в то время было свержение Временного правительства. Он считал это важным шагом на пути к подписанию сепаратного мира. Это было равно важно и для верховного командования Германии, и для фанатичных приверженцев идеи мировой пролетарской революции. Для достижения этой цели, с точки зрения большевиков, совсем не обязательно было организовывать вооруженное восстание против правительства. Все, что требовалось, полагали они, это - разного рода "мирные" средства давления (массовые демонстрации и др.), чтобы свалить правительство и осуществить лозунг "Вся власть Советам". А уж когда власть перейдет в руки разношерстной компании лидеров разных партий, представленных в Петроградском совете, нетрудно будет преобразовать ее в диктатуру большевистской партии.

Однако Ленин и те, кто поддерживал его за границей, в своих расчетах не учли один существенный фактор: Петроград - это еще не вся страна, "революционная демократия" - ни в коем случае не представляла русскую демократию в целом, а ее лидеры, вопреки их претензиям, не располагали в стране реальной властью. Всякий раз, когда в столице происходили "мирные" вооруженные демонстрации - в конце апреля, 9 и 18 июня, - они кончались провалом³¹ . И происходило это потому, что вожди "революционной демократии" четко понимали одну вещь: если они захватят власть, то будут сами тут же свергнуты Лениным, который открыто презирал их и не скрывал своих намерений. Ленин быстро усвоил урок, что между свержением правительства, основанного по воле свободного народа, и захватом власти вооруженным меньшинством не может быть промежуточной стадии.

В середине апреля в Петроград прибыл французский министр снабжения Альбер Тома. Он привез с собой и передал князю Львову некоторую в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Однако французский министр обусловил это требованием, чтобы о том, что он - источник информации, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов с согласия Тома поручил расследование столь серьезного дела Некрасову, Терещенко и мне.

17 мая (а быть может, днем позже) я получил от начальника штаба генерала Деникина пакет с протоколом допроса прапорщика 16-го Сибирского стрелкового полка Ермоленко, проведенного офицерами контрразведки. Находясь в германском плену, этот молодой офицер согласился работать немецким агентом для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией и получил от двух офицеров германского Генштаба Шигицкого и Люберса (существование коих было подтверждено) необходимые инструкции, деньги и адреса. Согласно показаниям Ермоленко, они сообщили ему, что такого рода агитацию ведут в России агент германского Генерального штаба, председатель украинской секции "Союза освобождения Украины", которая функционировала в Австрии с 1914 г. на средства Вильгельма II, А. Скоропись- Иолтуховский, а также - Ленин.

В соответствии с условием, которое выдвинул Тома, больше никто в России, даже другие министры или Верховный главнокомандующий, не были поставлены в известность о сообщенных фактах.

В начале июля, когда наши расследования, давшие весьма плодотворные результаты, близились к завершению, министру юстиции П. Н. Переверзеву были выданы соответствующие документы для проведения необходимых арестов. Министр получил распоряжение без специального разрешения князя Львова никому не показывать этих документов и лично нести ответственность за их сохранность. Создавшееся вечером 4 июля положение, когда Таврический дворец оказался окружен огромной толпой вооруженных солдат и матросов, принимавших участие в организованном большевиками восстании, показалось Переверзеву и его помощникам столь угрожающим, что они, не обратившись за разрешением к Львову, опубликовали заявление для печати о связях организаторов демонстрации с немцами.

стр. 175

После ссылки на допрос Ермоленко в заявлении говорилось следующее: "Согласно только что поступившим сведениям (курсив мой. - А. К.) такими доверенными лицами являются: в Стокгольме - большевик Я. Фюрстенберг, известный более под фамилией Ганецкий, и Парвус, в Петрограде - большевик присяжный поверенный М. Ю. Козловский и родственница Ганецкого Суменсон, занимающаяся совместно с Ганецким спекуляциями. Козловский является получателем немецких денег, переводимых из Берлина через Disconto-Gesellschaft на Стокгольм Nya Banken, оттуда на Сибирский банк в Петрограде, где в настоящее время на его текущем счету имеется свыше 2-х миллионов. Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами Стокгольма и Петрограда"³² . Следует отметить, что все эти детали были взяты из доклада, подготовленного Терещенко, Некрасовым и мной на основе абсолютно секретных расследований, и не имели никакого отношения к допросу Ермоленко.

В тот же вечер состоялся короткий телефонный разговор между главным прокурором апелляционного суда в Петрограде Н. С. Каринским и близким другом и соратником Ленина Бонч-Бруевичем. "Я звоню к вам, сказал он мне, - как пишет Бонч-Бруевич, - чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно, и от слов вскоре перейдут к делу". "В чем же дело?" - спросил я его. "Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев". "Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет!" - ответил я ему. "Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, - сказал он как-то глухо, торопясь. - Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свидания. Желаю вам всего наилучшего... Действуйте"³³ . Бонч-Бруевич не промедлил, и тем же вечером, 4 июля, Ленин и его неизменный приспешник Апфельбаум (Зиновьев) исчезли бесследно. Ленин не тратил времени. Он-то прекрасно знал, о чем идет речь.

В результате опубликованного заявления доселе неизвестный прапорщик Ермоленко стал предметом разговора всего города. Игнорируя другие обвинительные свидетельства, приведенные в заявлении Переверзева, руководители Совета возмутились, каким образом можно предъявить обвинения такому человеку, как Ленин, на основе показаний весьма сомнительного прапорщика, засланного в Россию шпиона. Стоит ли говорить о том, что и сам Ленин постарался запутать дело, сконцентрировав все внимание на Ермоленко.

6 июля "Правда" выпустила специальный листок (обычный номер нельзя было выпустить вследствие того, что в ночь на 5 июля группа юнкеров устроила погром в редакции газеты), где была помещена статья Ленина, которую он написал перед бегством в Финляндию³⁴ , когда скрывался в квартирах рабочих-большевиков и, главным образом, в квартире рабочего по фамилии Аллилуев, чья дочь позднее стала женой Сталина. В этой статье Ленин с возмущением отверг обвинения как "позорную клевету" и, следуя старой военной аксиоме, что нападение - лучшая защита, писал: "Вздорность клеветы бьет в глаза... Доклад о "документах" послан был Керенскому еще 16-го мая. Керенский член и Временного правительства и Совета, т. е. обеих "властей", С 16-го мая до 5 июля времени уйма. Власть, будь она властью, могла бы и должна была бы сама "документы" расследовать, свидетелей допросить, подозреваемых арестовать"³⁵ . 27 июля, после того, как в газетах были полностью опубликованы все обвинительные показания, Ленин в газете "Рабочий и солдат", отметив, что все обвинения против него сфабрикованы в духе "дела Бейлиса", писал: "Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких"³⁶ .

Ленин преднамеренно забыл ту часть обвинения, где отмечалось, что во время обыска в доме известной балерины Кшесинской, где находилась штаб-квартира Ленина, следователи обнаружили телеграмму Ганецкого Ленину о финансовых

стр. 176

вопросах. Неуместность сравнения дела Ленина с делом Бейлиса почувствовал даже Троцкий. Он написал статью, о "величайшей в мире клевете" и о "новой дрейфусиаде". Это статья, переведенная на многие иностранные языки, в течение длительного времени служила для многих людей на Западе основанием для возмущения попытками Временного правительства очернить честь великого революционера и борца за дело рабочего класса. Однако факты, по выражению самого Ленина, "упрямая вещь", и, когда в июле внешние и внутренние враги свободы в России потерпели крах в попытках сокрушить едва родившуюся в стране демократию, Ленин молчаливо признал справедливость этих фактов, покинув пределы столицы. И в самом деле, после того как вся Россия узнала, с кем водил он компанию, выбора у него не было.

После подавления июльского восстания влияние большевиков резко уменьшилось. Почти нигде в стране нельзя было услышать голосов большевистских агитаторов-пораженцев; представители ленинской партии исчезли из президиумов местных Советов, а на фронте солдаты нередко сами арестовывали большевистских агентов и изгоняли их из своих рядов. Ленин и его сторонники прекрасно отдавали себе отчет в падении своего влияния. Открыто признал это и Троцкий в своей брошюре "Русская революция 1917 года", в которой недвусмысленно писал, что после июльского восстания большевистская партия была вынуждена на некоторое время перейти на нелегальное положение.

В период своего пребывания в Финляндии³⁷ Ленин, опираясь на опыт четырех "мирных" вооруженных демонстраций, пришел к выводу, что соблазняя меньшевиков и партии социалистов-революционеров лозунгом "Вся власть Советам!", он никогда не добьется свержения Временного правительства. Как всегда быстро оправившись от нанесенных ударов, он вскоре обратился к большевистской партии с новой директивой в статье, озаглавленной "К лозунгам"³⁸ , где писал, что отныне пролетариат сможет взять власть в свои руки лишь путем вооруженного восстания, а до тех пор ему ничего не остается, как ждать, пока русские "Кавеньяки"³⁹ во главе с Керенским расправятся с Советами, а обе "соглашательские" социалистические партии капитулируют в конце концов без всякой борьбы. А тем временем пролетариату под руководством большевиков следует терпеливо готовиться к тому моменту, когда он лицом к лицу столкнется с "русскими Кавеньяками" в решающей и окончательной схватке.

Пытаясь скрыть степень своей капитуляции от русских солдат и рабочих, которые были мало осведомлены в политике и еще меньше в европейской истории, Ленин не нашел ничего лучшего, как заклеймить меня "Кавеньяком" и процитировать известное письмо Карла Маркса к германским рабочим после поражения так называемой социальной революции 1848 года⁴⁰ . Излагая свою новую директиву, он писал: "Слишком часто бывало, что, когда история делает крутой поворот, даже передовые партии более или менее долгое время не могут освоиться с новым положением, повторяют лозунги, бывшие правильными вчера, но потерявшие всякий смысл сегодня, потерявшие смысл "внезапно" настолько же, насколько "внезапен" был крутой поворот истории. Нечто подобное может повториться, по-видимому, с лозунгом перехода всей государственной власти к Советам. Этот лозунг был верен в течение миновавшего бесповоротно периода нашей революции, скажем, с 27 февраля по 4-е июля. Этот лозунг явно перестал быть верным теперь. Не поняв этого, нельзя ничего понять в насущных вопросах современности. Каждый отдельный лозунг должен быть выведен из всей совокупности особенностей определенного политического положения. А политическое положение в России теперь, после 4 июля, коренным образом отличается от положения 27 февраля - 4 июля"⁴¹ .

Касаясь актов насилия толпы, возмущенной сообщениями о большевистском предательстве после неудачного восстания, и статей крайне правой реакционной прессы, Ленин пытается изобразить Временное правительство как кучку махровых реакционеров. "Народ должен прежде всего и больше всего знать правду - знать, в чьих же руках на деле государственная власть. Надо говорить народу всю правду: власть в руках военной клики Кавеньяков (Керенского, некиих генералов, офицеров и т. д.), коих поддерживает буржуазия, как класс, с партией к.-д. во главе ее, и

стр. 177

со всеми монархистами, действующими через все черносотенные газеты, чрез "Новое Время", "Живое Слово" и пр. и пр. Эту власть надо свергнуть. Без этого все фразы о борьбе с контрреволюцией пустые фразы, "самообман и обман народа". Эту власть поддерживают сейчас и министры Церетели и Черновы и их партии; надо разъяснять народу их палаческую роль и неизбежность такого "финала" этих партий после их "ошибок" 21 апреля, 5 мая, 9 июня, 4 июля, после их одобрения политики наступления, - политики, на девять десятых предрешившей победу Кавеньяков в июле... Цикл развития классовой и партийной борьбы в России с 27 февраля по 4 июля закончился. Начинается новый цикл, в который входят не старые классы, не старые партии, не старые Советы, а обновленные огнем борьбы, закаленные, обученные, пересозданные ходом борьбы. Надо смотреть не назад, а вперед. Надо оперировать не со старыми, а с новыми, послеиюльскими, классовыми и партийными категориями. Надо исходить, при начале нового цикла, из победившей буржуазной контрреволюции, победившей благодаря соглашательству с ней эсеров и меньшевиков и могущей быть побежденной только революционным пролетариатом. В этом новом цикле, конечно, будут еще многоразличные этапы и до окончательной победы контрреволюции и до окончательного поражения (без борьбы) эсеров и меньшевиков и до нового подъема новой революции. Об этом, однако, говорить можно будет лишь позже, когда наметятся эти этапы в отдельности... "⁴² .

Вряд ли стоит говорить, что провал попытки Ленина захватить власть в июле был огромной неудачей для немцев. Ленин не обеспечил заключения сепаратного мира, того самого мира, который, как писал фельдмаршал Гинденбург канцлеру Бетман-Гольвегу 5 апреля, столь необходим до наступления зимы 1917 года⁴³ .

В отчаянных попытках решить эту проблему кое-кто в германском правительстве или, возможно, в Генеральном штабе выдвинул идею заключения мира с Временным правительством. Однажды, в конце июля, меня в служебном кабинете навестил д-р Рунеберг, прибывший из Финляндии. Я знал д-ра Рунеберга как великолепного врача и как проницательного политика и потому внимательно выслушал его. Весьма значительное лицо из Стокгольма, чье имя он не раскрыл, обратилось к нему с просьбой сообщить мне, что у него есть для меня послание германского правительства и что он соответственно желал бы встретиться со мной. Д-р Рунеберг добавил, что знает мое отношение к подобным предложениям, однако в такой исторический момент, когда судьба стран, ведущих войну, находится в состоянии шаткого равновесия, он полагал, что сделал бы ошибку, не сообщив мне об этом. Меня привела в ярость сама идея - чтобы немцы позволили себе обратиться ко мне - и я попросил своего друга информировать лицо из Стокгольма, что "он может, если пожелает, приехать и встретиться со мной, однако я тут же распоряжусь о его аресте". Не вдаваясь в детали, я упомянул об этом инциденте на Московском государственном совещании⁴⁴ .

В конце концов Ленину, конечно, удалось подписать сепаратный мир, но это произошло слишком поздно, чтобы дать возможность немцам одержать победу на англо-французском фронте.

Приложение

Донесение Ромберга германскому канцлеру⁴⁵

Посланник в Берне - канцлеру.

Сообщение N 794 А 28659. Берн, 30 сентября 1915 года

Эстонцу Кескюле⁴⁶ удалось договориться об условиях, на которых русские революционеры готовы заключить с нами мир в случае успешного завершения революции. Согласно информации, полученной от хорошо известного революционера Ленина, его программа содержит следующие пункты: 1. Установление республики. 2." Конфискация крупной земельной собственности. 3. 8-часовой рабочий

стр. 178

день. 4. Полная автономия для всех национальностей. 5. Предложение о мире, без каких- либо консультаций с Францией, но при условии, что Германия откажется от всех аннексий и военных репараций. По пункту 5 Кескюла замечает, что его содержание не исключает возможности отделения от России тех национальных государств, которые смогут стать буферными государствами. 6. Русские армии немедленно выводятся из Турции, иными словами, полный отказ от притязаний на Константинополь и Дарданеллы. 7. Русские войска вводятся в Индию.

Я оставляю открытым вопрос, следует ли в действительности придавать большое значение этой программе, тем более, что сам Ленин настроен весьма скептически относительно перспектив революции. Его, видимо, очень сильно беспокоит предпринятое недавно т. н. социал-патриотами контрнаступление. Согласно данным Кескюлы, это контрнаступление возглавляют социалисты Аксельрод, Алексинский, Дейч, Дневейнский, Марк Качел, Ольгин и Плеханов. Они ведут яростную агитацию и имеют немалые финансовые средства, которые, по-видимому, черпают из правительственных фондов. Их деятельность представляет тем большую опасность для революции, что сами они являются старыми революционерами и поэтому хорошо знакомы с техникой организации революции. По мнению Кескюлы, в связи с этим было бы важно, чтобы мы немедленно оказали помощь движению ленинских революционеров в России. Он лично доложит об этом в Берлин. Согласно его источникам информации, настоящий момент крайне благоприятен для свержения правительства. Поступает все больше сообщений о рабочих беспорядках, а роспуск Думы⁴⁷ , как говорят, вызвал всеобщее возбуждение. Тем не менее нам следует действовать без промедления, не дожидаясь, пока социал-патриоты возьмут верх.

...Программу Ленина не следует, конечно, предавать гласности, поскольку ее опубликование приведет прежде всего к раскрытию источника информации, а также потому, что обсуждение этой программы в печати лишит ее всякой ценности. Я считаю, что она должна быть окружена завесой величайшей секретности с тем, чтобы создать впечатление, будто подготовка к соглашению с могущественными кругами в России уже ведется.

Не касаясь французского аспекта, я прежде всего просил бы вас обсудить эту информацию с Кескюлой и сделать все возможное, чтобы не нанести ущерба чрезмерно поспешной ее публикацией в прессе.

Ромберг

(Продолжение следует)

Примечания

1. По сути, восстание началось вечером 2 июля. (Что произошло в Петрограде, я узнал лишь по возвращении 5 июля.) В тот вечер на улицах столицы совершенно неожиданно появились грузовики с вооруженными солдатами и матросами. На флаге, развевавшемся над одним из грузовиков, были начертаны слова: "Первая пуля - Керенскому!" Вооруженные люди намеревались схватить меня в здании Министерства внутренних дел, где я заседал вместе с другими министрами. Один из привратников сказал вооруженным бандитам, что я недавно уехал в Царское Село. Солдаты и матросы кинулись вслед. И, как мне позднее рассказывали железнодорожники, примчавшись на вокзал, мои преследователи увидели лишь хвост уходящего поезда.

2. "My War Memoirs, 1914 - 1918" by General Ludendorff. Lnd. Hutchinson & Co, p. 439.

3. Русское слово, 8.VII.1917 (прим. ред.).

4. См. BUAT E. A. L. L'Armee allemande, de 1914 - 1918. P. 1920, pp. 42, 51.

5. См. гл. XXI.

6. Когда генерал упомянул о наступлении, я прервал его доклад и весьма сдержанно заметил: "Вряд ли стоит выносить специфические стратегические планы на рассмотрение правительства". В то время я не мог предполагать, чем обернется это замечание.

7. "Известия" (N 241 от 1 декабря 1917 г.) опубликовали текст телеграммы, которую советник итальянского посольства в Петрограде барон Фасчиотти направил 22 августа итальянскому министру иностранных дел барону Соннино.

стр. 179

8. Горчичный газ - новое отравляющее вещество, созданное советником Хабером и впервые примененное в 1917 г. на Восточном фронте. От этого смертельного газа не защищали даже противогазы, он также проникал сквозь одежду и поражал тело. См. General von Hoffman. The War of Lost Opportunities. Lnd. Kegan, Trench, Paul, Trubner and Co. 1924.

9. Так у автора (прим. ред.).

10. В письме А. М. Горькому 25 января 1913 г. Ленин писал: "Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие" (ЛЕНИН В. И. Поли. собр. соч. Т. 48, с. 155). - Прим. ред.

11. "Социал-демократ" - нелегальная газета, центральный орган РСДРП. [Вильно- Петербург] - Париж - Женева. Февраль 1908 г. - 31 января 1917 г., NN 1 - 58; N 33 - первый из вышедших в годы первой мировой войны номеров, в нем был напечатан написанный Лениным Манифест ЦК РСДРП, разоблачающий мировую войну как войну империалистическую. - Прим. ред.

12. Г. А. СОЛОМОН. Среди красных вождей. Т. 1. Париж. 1930, с. 15, 83.

13. Кескюла был членом эстонской националистической организации и сотрудничал с одним из главных контрразведчиков германского Генерального штаба Штайнвахсом, который в 1916 г. был направлен в Стокгольм в помощь германскому послу Люциусу.

14. Источник, откуда взят текст депеши Ромберга, являющийся ключевым документом всего вопроса германо-большевистских отношений, приводится в конце этой главы.

15. Так у автора (прим. ред.).

16. Цитируется по материалам Дэвида Флойда в "Daily Telegraph" и "Morning Post" от 13 апреля 1956 года.

17. См. гл. XII.

18. International Affairs (London). April, 1956, p. 189.

19. FISCHER F. Griff nach der Weltmacht. - Die Kriegszielpolitik des kaiserlichen Deutschland 1914 - 1918. Dusseldorf. 1961, S. 127. Часто цитируемое и широко известное выражение "кайзеровские миллионы для Ленина" следует рассматривать в правильном контексте. По оценкам на 30 января 1918 г., Германия к тому времени ассигновала и истратила из средств специального фонда на пропаганду и специальные цели (Sonderexpeditionen) 382 миллиона марок. 40580997 марок, истраченных на Россию, составляют около 10% этих расходов. К 31 января 1918 г. "все еще" не были израсходованы 14,5 миллионов марок, однако к июлю 1918 г. ежемесячные расходы немцев на пропаганду в России уже достигли 3 миллионов марок. Незадолго до убийства посол граф Мирбах запросил дополнительно 40 миллионов марок с тем, чтобы конкурировать с соответствующими ассигнованиями из стран Антанты. Из этих 40 миллионов до конца войны только 6 миллионов, во всяком случае, не более 9 миллионов, высылались и использовались частями каждые два-три месяца.

20. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 49, с. 399 (прим. ред.).

21. Там же. Т. 31, с. 7 (прим. ред.).

22. Так у автора (прим. ред.).

23. Это была кличка Ганецкого. Ленин использует ее из соображений конспирации.

24. Рабочий, член редколлегии "Правды", который был также полицейским агентом. Прим. ред.: см. статью В. И. Ленина "Проделки республиканских шовинистов" (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 31, с. 79 - 82).

25. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 49, с. 418 - 423.

26. К сожалению, архивы военного министерства и разведывательного отделения германского Генерального штаба были полностью уничтожены огнем, поэтому о деятельности этих учреждений можно судить лишь по их переписке с правительством. Это огромная утрата для истории России 1917 года. Я уверен, что в военных архивах я обнаружил бы ссылки на определенных лиц, которые подтвердили бы мои исследования. Однако без таких документов я не считаю возможным назвать имена этих лиц.

27. Досье Министерства иностранных дел Германии в Национальном архиве США в Вашингтоне (File 1499, Fr. D627679 - 680).

28. German Foreign Office Files in National Archives of the USA, Document N D-627769.

29. То, что демонстрации были действительно организованы большевиками, доказывает следующий рассказ лидера большевиков в Кронштадте гардемарина Раскольникова (Ф. Ф. Ильин): "20 апреля, вечером, возвратившиеся из Петрограда товарищи сообщили кронштадтскому партийному комитету, что в Питере неспокойно... На следующий день по телефону позвонил из Петрограда т. Николай Ильич Подвойский. Оговорившись, что по проводу он всего сообщить не может, т. Подвойский от имени военной организации потребовал немедленного приезда в Петроград надежного отряда кронштадтцев. Встревоженный, прерывистый голос т. Подвойского обнаруживал, что в Петрограде положение серьезно. Мы тотчас разослали телефонограммы по судам и береговым отрядам, приглашая каждую часть выделить несколько вооруженных товарищей для поездки в Петроград" (Красная летопись, 1923, N 7, с. 91).

30. В мае германское правительство предприняло две попытки побудить Россию, под предлогом заключения переми-

стр. 180

рия, вести сепаратные переговоры и тем самым помешать восстановлению боеспособности наших армий. Одну из них - на Северном фронте, которым командовал генерал А. М. Драгомиров; другую - в Петрограде через посредство одного из руководителей шведских социал-демократов и члена шведского Национального собрания Роберта Гримма. Попытка на фронте осталась без ответа. Гримма же попросили немедленно покинуть Россию после того, как была расшифрована его переписка с Берлином (которую он вел через шведское представительство). См. Russian Provisional Government. Vol. II, pp. 1158, 1130 - 1181, а также следующие документы в Public Records Office, London: GFM-2, D-965716, 965717, 965718, 965719.

31. Демонстрации начались 20 апреля в Петрограде, а к концу месяца прокатились по всей стране, включая Сибирь. Демонстрация 9 июня 1917 г. в Петрограде была отменена и предотвращена ЦК РСДРП (прим. ред.).

32. Цит. по газете "Русское слово", 6.VII. 1917.

33. БОНЧ-БРУЕВИЧ Влад. На боевых постах Февральской и Октябрьской революции (2-е изд.). М. 1931, с. 83.

34. С 5(18) июля по 24 октября (6 ноября) В. И. Ленин вместе с Г. Е. Зиновьевым находился на нелегальном положении (прим. ред.).

35. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 32, с. 413 - 415 (прим. ред.).

36. См. газета "Рабочий и солдат", 27.VII.1917, N 4, с. 1 (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 31. - Прим. ред.).

37. Близ ст. Разлив (прим. ред.).

38. См. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 10 - 17 (прим. ред.).

39. Генерал Луи Кавеньяк подавил в июне 1848 г. восстание рабочих в Париже.

40. В статье В. И. Ленина "К лозунгам" упоминается не письмо Маркса к германским рабочим, а работа Ф. Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства". - Прим. ред.

41. См. директиву Ленина, озаглавленную "К лозунгам", написанную в середине июля 1917 г. и напечатанную отдельной брошюрой, изданной Кронштадтским комитетом РСДРП(б). (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 10. - Прим. ред.)

42. Там же. (ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 34, с. 15 - 17. - Прим. ред.)

43. German Secret Archives, microcopies. Т. 120, ii, N 1498, A 627623.

44. В Гуверовском институте Стэнфордского университета имеется письменное показание, подписанное мной, в котором содержатся некоторые другие подробности этого инцидента.

45. Цит. по: ZEMAN Z. A. B. Germany and the Revolution in Russia, 1915 - 1918. Lnd. 1958, pp. 6 - 7.

46. Кескюла был членом эстонского Национального комитета, который, находясь в Швейцарии, добивался независимости своей страны от Российской империи. Он поддерживал связь с германской миссией в Берне с сентября 1914 года. Позднее он работал на германского агента Штайнвахса.

47. Речь идет о прекращении царским правительством 3 сентября 1915 г. работы IV Государственной думы в ответ на образование Прогрессивного блока (прим. ред.).

Постоянный адрес данной публикации: