Русско-японская война 1904 - 1905 гг. началась вероломным нападением японского военного флота на российскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура, в ночь на 27 января 1904 года. Как указывается в "Краткой записке о ходе военных действий в Маньчжурии", составленной в российском военном ведомстве после сдачи Порт-Артура японцам в конце декабря 1904 г., ко времени внезапного нападения Японии вооруженные силы России на Дальнем Востоке "находились на мирном положении. Войсковые части, уволив очередных людей в запас, еще не успели получить своих новобранцев. Намеченные мероприятия, коими имелось в виду довести восточно-сибирские стрелковые полки до трех батальонного состава с соответственным увеличением артиллерийских и инженерных частей, еще не были полностью осуществлены. Часть необходимых пополнений уже была отправлена из Европейской России и находилась в пути, а другая еще ожидала посадки на [транссибирскую] железную дорогу"¹.

О том, как развивались военные действия в период русско-японской войны, существует огромная литература на западных и восточных языках (не считая многочисленных книг, изданных российским военным ведомством и серьезными авторами на русском языке). Однако мало изученным в отечественной и зарубежной историографии остается положение японцев на русском Дальнем Востоке в ходе войны.

Российские газеты приводят разные сведения о численности японского населения на русском Дальнем Востоке. Так, согласно данным газеты "Владивосток" от 23 августа 1898 г. (N 34), оседлое инородческое население Владивостока к январю 1897 г. состояло из 6550 китайцев, 801 корейца и 1518 японцев. Ссылаясь на последние сведения японских газет, приводимые издаваемой в Харбине российской газетой "Восточный вестник", редакция "Вологодских губернских ведомостей" 23 сентября 1899 г. (N 204) утверждала, что общее количество японцев, осевших во Владивостоке и вообще в Приамурье и Сибири, составляет 2800 человек. Более достоверные сведения приводят российские дипломаты, служившие на Дальнем Востоке: глава Гене-

Хохлов Александр Николаевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН.

рального консульства в Сеуле Е. А. Плансон² в письме от 1 ноября 1906 г. к министру иностранных дел А. П. Извольскому указывал, что японцев во Владивостоке насчитывается от 3000 до 4000 человек³.

Интересное свидетельство приводит и японист П. Г. Васкевич⁴ в статье "Японцы во Владивостоке", в которой сказано: "Как только стала зарождаться жизнь на берегах [бухты] Золотого Рога, тогда же начали появляться здесь авангарды японских эмигрантов, численность которых регулярно из года в год увеличивалась и достигла перед объявлением русско-японской войны почти 4000 человек. Значительно большей цифры достигает численность японского населения в данный момент, спустя всего какой-нибудь год после заключения мира"⁵.

О мерах российского правительства в отношении японского населения на русском Дальнем Востоке в связи с началом войны 1904 - 1905 гг. позволяют судить приводимые ниже телеграммы наместника Е. И. Алексеева, направленные министру иностранных дел В. Н. Ламздорфу. Так, в первой из них от 31 марта 1904 г., отправленной из Мукдена, говорилось:

"Желание посла Соединенных Штатов вывезти японцев из Читы и Корсаковского поста не только не встречает возражений, но вполне соответствует Высочайше утвержденным правилам, в силу коих тогда же было предложено всем японским гражданам, находящимся в пределах наместничества, немедленно выехать оттуда, но так как могли быть отдельные случаи, когда японцы по их собственным ходатайствам или другим причинам были оставлены на [прежних] местах жительства, то прежде чем ответить на вопрос [американского] посла о том, сколько именно японцев находится в Чите и других пунктах, я запросил местные начальства, по получении отзыва коих сообщу [об этом] дополнительно"⁶.

В другой телеграмме Алексеева, отправленной Ламздорфу из Порт-Артура 6 апреля 1904 г., указывалось:

"[В] Дополнение телеграммы [от] 4 апреля. По донесению Приамурского генерал-губернатора в Амурской области находятся: на Зейской пристани 12 японцев и 51 японка, которые будут отправлены в Сретенск, Иркутск с открытием навигации. В Забайкальской области находятся под охраной Зарентуйской конвойной команды только пленные японцы: майор с женой, 5 нижних чинов, 2 купца и [один] переводчик. В Приамурской области, в Николаевске - 280 японцев, которые будут отправлены [в] Сретенск по открытии навигации по Амуру. На Сахалине, в Корсаковском округе [находится] всего 570 японцев. С открытием рейда они постепенно переправятся на остров Манерон и остров Цасиро. Губернатору предложено оказать содействие их отъезду"⁷.

14 февраля 1904 г. генерал-адъютант Сахаров, временно возглавлявший в Главном штабе Управление второго генерал-квартирмейстера, передал министру иностранных дел в письме за N 3 следующее известие, полученное из Порт-Артура: "Наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке сообщил, что вследствие неимения пароходов для перевозки на родину японцев, пребывающих во Владивосток и Порт-Артур по высылке из местностей, объявленных на военном положении, желательно направлять этих лиц внутрь Сибири, примерно к Иркутску, не допуская следования их по железнодорожным участкам, ведущим к обеим упомянутым крепостям... Не встречается ли каких-либо возражений к отправлению находящихся в пределах наместничества японцев на [временное] жительство в Сибирь"⁸.

Судя по всему, вопрос, поставленный Алексеевым, в Петербурге был решен положительно. Об этом свидетельствует сообщение из Благовещенска от 16 февраля, в котором говорилось о получении Амурским губернатором

телеграммы, содержавшей распоряжение наместника относительно порядка эвакуации всех японцев, высылаемых из местностей, объявленных на военном положении, в Восточную Сибирь, в район Иркутска⁹.

Обращает на себя внимание публикация в "Санкт-Петербургских ведомостях" утвержденных царем 14 февраля Правил в 16 статьях, которыми Россия должна была руководствоваться во время войны с Японией. В первой статье, в частности, указывалось: "Подданным Японии разрешается под защитою действующих законов продолжать во время войны свое пребывание и свои мирные занятия в пределах [Российской] империи, за исключением областей, входящих в состав наместничества на Дальнем Востоке"¹⁰.

О том, как действовали эти правила в областях русского Дальнего Востока в условиях военного режима, позволяют судить материалы российской прессы. Например, "Санкт-Петербургские ведомости" в номере 48 от 19 февраля (3 марта) 1904 г., ссылаясь на харбинскую газету "Восточный вестник" от 24 января, сообщали о бегстве около тысячи японцев из Владивостока на пароходе. Более подробно столичная газета писала о том событии на основе материалов, опубликованных 15 февраля в "Восточном обозрении": "Владивостокское общество с самым живейшим интересом следило за ходом политических событий. Японская колония во Владивостоке, довольно многочисленная (около 3000 человек) также сохраняла [внешнее] спокойствие... несмотря на то, что из Нагасаки приходили весной вести об усиленных экстренных военных приготовлениях. Только 20 января в 12 час. ночи японским коммерческим агентом Каваками было получено из Токио какое-то тревожное сообщение, которое этой же ночью было немедленно передано представителям наиболее известных японских фирм. Утром 21 января среди японцев началась паника. Большинство спешило в один день ликвидировать все свои дела, дабы успеть выехать на отходивших [из Владивостока] пароходах: "Шилке" Общества КВЖД и "Афродис", принадлежавшем одному английскому купцу, проживавшему в Иокогаме.

Чрезвычайно трогательно расставались японки-няни с семействами, в которых они служили. Прощаясь с детьми, няни почти во всех семействах плакали навзрыд. Не менее трогательно провожали их дети...

21-го и 22 [января] японцы спешно садились на [пароход] "Афродис", уходивший утром 23 января. В его трюмах были устроены временные нары для перевозки 3000 японцев. 22 января к отходу парохода все трюмы были битком набиты японцами. Во Владивостоке осталось около 300 японцев. С поездами по железной дороге ежедневно прибывали сотни японцев из Хабаровска, Никольска-Уссурийска, со станций Уссурийской железной дороги и КВЖД. Вскоре их набралось около 1000 человек. Коммерческий агент разместил их по оставленным квартирам".

О том как обычно происходил отъезд японцев из городов русского Дальнего Востока, наиболее связанных с будущим театром военных действий России и Японии, позволяют судить материалы прессы о ситуации, сложившейся в Благовещенске в начале войны. Так, столичная газета "Новости и биржевая газета" по этому поводу 21 февраля (5 марта) 1904 г. сообщала: "Благовещенск, 20-го февраля. Здесь японцы спешно распродают свои пожитки. Им велено всем выезжать к Иркутску, [причем] крайним сроком для выезда назначено 25-е февраля. В здешних газетах напечатана телеграмма подполковника Богданова амурскому губернатору следующего содержания: ... указ богдохана о нейтралитете Китая расклеен в городе".

28 февраля (12 марта) "Санкт-Петербургские ведомости" опубликовали две телеграммы собственного корреспондента от 27 февраля (11 марта). Из них первая касалась массового выезда китайцев из Благовещенска на родину,

а вторая - выселения японцев, при этом в данной телеграмме сообщалось: "Сегодня выезжает все японское население, преимущественно женщины, в числе 239 человек в Цицикар, откуда [они] направятся к Иркутску. В дальнейшем пути следования их будет сопровождать военная охрана".

29 февраля (13 марта) газета "Санкт-Петербургские ведомости", ссылаясь на телеграмму из Благовещенска от 28 февраля, сообщала: "Вчера, в 4 часа дня отправились чрез Маньчжурию в Цицикар проживавшие в городе [на Амуре] японцы числом 229 человек, кроме детей с ними". Имеющиеся сведения позволяют говорить о довольно корректном поведении японцев при отъезде из Благовещенска, оказавшем заметное влияние на жизнь города. На это указывала газета "Санкт-Петербургские ведомости" в номере 59 от 1(14) августа 1904 г.: "Покидая Благовещенск, японцы подали губернатору письмо, в котором благодарили за милостивое и гуманное отношение к ним в настоящее тяжелое время. С отъездом японцев в городе почти совсем нет прачек, фотографов, парикмахеров и часовых мастеров. [Наши] каторжные, работающие на постройке Амурской колесной дороги, выразили желание вносить 1/10 часть ежемесячного жалования в пользу Красного Креста до окончания войны".

В связи с началом войны Благовещенск покидали не только японцы, но и китайцы. Об этом сообщала, например, газета "Русский инвалид" в номере от 21 марта 1904 г. (ссылаясь на нижеследующую информацию, полученную из Благовещенска 19 марта): "Китайцы продолжают покидать город. Уезжают преимущественно торговцы по причинам коммерческого характера, каковы отсутствие товаров, закрытие кредита местным фирмам и невозможность телеграфных сношений с Маньчжурией. Сейчас в городе числится 1245 китайцев. Остающиеся обращались к губернатору с просьбой гарантировать им личную безопасность в случае нейтралитета Китая".

О своеобразной реакции местных властей Сибири на утвержденные царем правила позволяет судить сообщение, приведенное в газете "Санкт-Петербургские ведомости" от 25 февраля (9 марта) 1904 г. (со ссылкой на "Сибирский вестник"): "Полицмейстер г. Томска созвал к себе живущих в Томске японцев и посоветовал им не показываться публике на глаза, а сидеть больше дома. Содержателям же торгово-промышленных заведений советовал снять вывески".

Жители Владивостока стали свидетелями необычного зрелища при появлении в городе первых японцев-военнопленных. Об этом рассказал Сергей Астафьев в корреспонденции от 18 апреля 1904 г., опубликованной 16 мая в газете "Биржевые ведомости" (N 133): "В шестом часу вечера к ... пристани стали подходить гребные катера с пленниками.., - сообщал автор статьи "На театре военных действий", - Владивосток привык к японцам, всегда имея их в числе своих [иностранных] граждан... Владивосток знал мирного японца, но японца в облике врага он видел впервые и едва ли нашел удовлетворение своему любопытству... Большинство пленных - около 85 человек составляли команду парохода [военного транспорта]... принадлежавшего, кажется, японскому обществу "Ниппон Юзен Кайша", остальные представляли собою солдат, военных носильщиков (кули) и офицеров. У некоторых головы не были покрыты. Пленение их произошло ночью, и многие даже не успели вполне одеться... Все пленники держались чрезвычайно покорно... Я даже заподозрил их в недостатке [собственного] достоинства. Это было не замешательство, а скорее какая-то боязнь, точно всем угрожали смертельные пытки. Больше симпатии возбуждали в местном обществе 75 неведомых солдат, решивших умереть вместе с транспортом, нежели сдаться.

После схода на пристань офицерам предложили разместиться по двое на пролетках. Их оцепили всадники охотничьей команды. Нижние чины охранялись конвоем стрелков. Пленники были доставлены на вокзал для [последующей доставки] их в Никольск-Уссурийский вечерним поездом.

Форма [японских] офицеров - черная куртка и фуражка с желтым околышем, ботфорты, палаш в металлических ножнах. Весь отряд состоял из малорослых, но жилистых... людей с тонкими ногами и слабой грудью...

Офицеров накормили на вокзале. Принесли им в вагоны вина и консервов. Нижние чины отказались от [предложенной] пищи, за исключением белого хлеба. Наши горожане раздавали пленникам табак и папиросы".

По мере необходимости вслед за военнопленными в Сибирь отправляли японцев, эвакуируемых из Маньчжурии, в том числе Квантунской области и Приамурья. О порядке размещения их в Восточной Сибири позволяет судить заметка "Японцы в Томской области", опубликованная московской газетой "Русское Слово" 15(28) апреля 1904 г. (N 105). В ней сообщалось: "Отправившаяся из Томска 31 марта в село Колпашево первая партия японцев в 15 человек прибыла на место около 6 час. вечера 2 апреля. [Остальные] партии отправлялись почти ежедневно до 4 апреля. Всего отправлено в Колпашево 152 человека. Везли японцев на земских лошадях, на каждой станции лошадей меняли. Население притрактовых деревень не только не относилось враждебно к японцам, но даже проявляло к ним много участия и заботливости... На каждой станции жители прежде всего старались напоить и накормить детей японцев, а затем уже взрослых. В Колпашево для японцев на первых порах отвели помещение училища. В непродолжительном времени их разбили на группы и поместили на частных квартирах. Колпашевский купец Флегонт Колесников отвел для 15 японцев бесплатное помещение".

"Все прибывшие в Колпашево японцы, - отмечал автор газетной заметки, - здоровы и чувствуют себя удовлетворительно. С открытием навигации предположено отправить их в Европейскую Россию".

В ряде случаев японцы, оставляя в связи с войной насиженные места на русском Дальнем Востоке и даже в Забайкалье, отправлялись в европейскую часть России, где пытались осесть в крупных городах и даже в Москве. Об этом 5 марта 1904 г. писала, например, газета "Биржевые ведомости", сообщая о приезде в Москву группы японцев из 7 мужчин и 5 женщин. Ранее они работали четыре года каменотесами на строительных объектах в Чите. С началом войны они не пожелали вернуться в Японию, опасаясь, что их плохо встретят на родине из-за длительного пребывания в России.

О последующей переброске эвакуированных японцев сообщалось в газете "Санкт-Петербургские ведомости" от 24 сентября (7 октября) 1904 г. в телеграмме из Ковно от 22 сентября: "20 сентября на станцию Ковно прибыл особый поезд с 700 японцев - мирных жителей Владивостока, Харбина и Хабаровска, откуда они были высланы 20 февраля. Все они - ремесленники: столяры, плотники, маляры, сапожники, а также торговцы. Теперь они едут из Нижнего-Новгорода через Вержболово в Германию, а оттуда через Америку в Японию. Продовольствие они получают от американского консула по 41 коп. на человека, а из русской казны по 9 копеек. Каждый вагон сопровождают два жандарма".

Необычное путешествие в период русско-японской войны довелось совершить в качестве эвакуированной из Маньчжурии японке, жене китайского торговца из Шанхая. Будучи выслана из Харбина в Забайкалье, она сначала попала в столицу Монголии Ургу, а затем через монгольские степи в Китай (Калган). Об обстоятельствах, сопровождавших ее вынужденную поездку, подробно рассказал российский консул В. Ф. Люба " в донесении,

направленном 31 июля 1905 г. Н. Г. Гарвигу, одному из руководителей внешнеполитического ведомства России:

"В апреле месяце была арестована жандармами в Гунчжулине и препровождена в Харбин японка Сиу-си, при опросе которой нашими военными властями выяснилось, что она, проживая восемь лет тому назад в Шанхае, вышла там замуж за китайского подданного, с которым и переехала на жительство в Куанчэнцзы (на КВЖД. - А. Х.). По словам японки, муж ее выехал в начале сего года в Шанхай за товарами, а она осталась дома и в одну из поездок в Гунчжулин за покупками она была, как сказано выше, арестована. В Харбине Сиу-си заявила, что не желает возвращаться в Японию и просит: или отправить ее к мужу в Шанхай, или разрешить ей проживание в Харбине, хотя бы в качестве прислуги. Главный начальник тыла маньчжурских армий, не признавая удобным оставление японки на театре военных действий, приказал отправить ее через Ургу в Шанхай или в Забайкалье, где и учредить над нею надзор. В виду выраженного японкой Сиу-си нежелания оставаться в Забайкалье она была доставлена в сопровождении казачьего урядника в Ургу (столицу Монголии. - А. Х.). Затрудняясь содержанием японки в Императорском консульстве, где ее пришлось поневоле оставить, хотя и на полной свободе, я предложил маньчжурскому амбаню Пу-шоу принять ее под свое покровительство и отправить по казенным станциям далее. Правитель, прибывший для личных переговоров по этому делу в консульство, где ему была представлена японка Сиу-си, сначала высказал сомнение в ее японском происхождении, утверждая, что она - китаянка из южных провинций. Но затем [амбань] от принятия ее и участия вообще в этом деле отказался, мотивируя свой отказ доставлением японки в консульство, а не передачей ее, как бы следовало по его мнению, китайским властям на границе.

Во избежание неприятных недоразумений и не считая себя в праве отправлять через пределы Китая японку под русским конвоем, а с другой стороны, не ручаясь за ее безопасность в пути, в случае отправления ее частным образом с китайцами-попутчиками, я вынужден был обратиться в Императорскую [дипломатическую] миссию [в Пекине] с просьбой настоять перед Вай-ву-бу (Министерством Иностранных дел Китая. - А. Х.) на принятии ургинскими правителями названной японки от консульства. Несмотря на полученное нашим Поверенным в делах в Пекине заверение Вай-ву-бу, что амбань примет японку немедленно по получении от меня соответствующего сообщения, Пу-шоу медлил с принятием японки и предложил ей перейти на жительство к одному китайскому чиновнику, который должен был, по его словам, отправиться отсюда через несколько месяцев в Пекин. Японка решительно отказалась от этого предложения, а амбань упорно оттягивал отправление ее по [казенным] станциям, то требуя русского конвоя, то отговариваясь неимением надежных китайских и монгольских солдат для сопровождения ее в пути. В таком положении дело оставалось до вступления в должность вновь назначенного ургинского амбаня Ян-чжи, который, ознакомившись с этим делом, тотчас же выразил свое согласие на мое предложение об отправлении японки Сиу-си до Калгана в распоряжение местного дутуна (военачальника. - А. Х.) по монгольским казенным станциям в сопровождении двух монгольских чиновников, причем, со своей стороны, предложил в видах большей безопасности японки в пути отправить в телеге с ней пожилую монголку.

Таким образом разрешилось это дело, создавшее консульству немало затруднений и вызвавшее бесконечные переговоры с китайцами. Всех этих затруднений не было бы, если бы Штаб тыла озаботился заранее уведомить [российское] Императорское консульство, которое могло бы своевременно

добиться от здешних правителей принятия японки от нашего пограничного комиссара китайскими пограничными властями, так как бывший амбань Пу-шоу неоднократно указывал мне на неправильность доставления ее в консульство, а не к нему, амбаню..."¹².

К донесению В. Ф. Люба следует добавить, что упомянутая японка оказалась первой среди женщин Японии, посетивших столицу Монголии Ургу, что невольно напрашивается на аналогию с посещением Урги японским майором Фукушимой в 1892 г., о чем писали монголист А. М. Позднеев и другие российские авторы. Например, С. Федоров 15 января 1893 г. писал в Петербург Д. А. Капнисту: "Из иностранцев в прошлом году проследовал в Ургу майор Фукушима, едущий верхом на коне из Берлина. Из русских пределов он свернул в Западную Монголию, оттуда прибыл в Ургу и через Кяхту направился в Иркутск"¹³.

Несмотря на меры военной предосторожности, принятые в отношении японского населения на русском Дальнем Востоке, российское правительство, следуя гуманным принципам и разумной целесообразности, нередко оказывало содействие японцам в решении их житейских и личных проблем, возникших на почве военных действий. Примером внимания российских властей к нуждам японцев, оставшихся на территории России, может служить зачисление в Петербургский университет японца, окончившего реальное училище в Забайкалье - в г. Троицкосавске, расположенном на русско-китайской границе близ Кяхты. В связи с особым характером просьбы японца относительно возможного получения высшего образования в российской столице интересным представляется письмо заместителя министра народного просвещения С. Лукьянова от 6 августа 1904 г. к министру иностранных дел: "С высочайшего Его Императорского Величества соизволения, последовавшего 29 ноября 1903 г. по всеподданнейшему докладу бывшего министра народного просвещения Зенгера, японскому подданному Ямагучи, окончившему курс Троицкосавского Алексеевского реального училища, было разрешено по выдержании дополнительного испытания из латинского языка поступить в число студентов факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета. Выдержав в марте сего года означенное испытание, Ямагучи ныне обратился с ходатайством о зачислении его с начала наступающего учебного года в студенты названного университета.

Принимая во внимание, что приведенное Высочайшее соизволение последовало до войны с Японией и что в настоящее время Ямагучи представляется подданным воюющей с [Российской] Империей державы, я в видах выяснения дальнейшего направления сего дела имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство почтить меня отзывом, [не] представляется ли удобным при таких обстоятельствах удовлетворение возбужденного Ямагучи ходатайства о зачислении его ныне же в студенты Санкт-Петербургского университета".

28 августа 1904 г. на указанный выше запрос последовал ответ о том, что "со стороны МИД не встречается препятствий к удовлетворению возбужденного японским подданным Ямагучи ходатайства о зачислении его ныне же в студенты Санкт-Петербургского университета"¹⁴.

Для понимания характера взаимоотношений россиян с японцами, особенно с теми, кто до войны состоял на русской службе, весьма интересным представляется интервью К. Маеда¹⁵, преподавателя японского языка в Восточном институте во Владивостоке, опубликованное в газете "Биржевые ведомости" 20 мая 1904 г.: "Во Владивосток я прибыл вскоре по окончании в Токио курса в Высшем институте европейских языков. Из Токио во Владивосток я был приглашен для ведения практических занятий по японской словесности одним из посетивших Токийский высший институт русских про-

фессоров-японологов... Отправляясь в Петербург, я заручился у командующего войсками генерала Линевича пропуском..., а потому всю дорогу до Харбина... мы следовали [с женой] спокойно и с большими удобствами, хотя помимо сопровождавших нас студентов [Петрова и Жижина] в вагоне следовали несколько жандармов... На одной станции нам пришлось провести более 2-х час. для выполнения всех формальностей, а на станции Сызрань в наш вагон то и дело заглядывала толпившаяся на дебаркадере группа любопытных, причем некоторые "угадывали" в нас пленных, а некоторые и просто принимали нас за шпионов...

- Вы сказали, что уже во Владивостоке Вам было разрешено генералом Линевичем перейти в русское подданство. Отчего же Вы этого там не сделали, а решились на такое продолжительное путешествие?

- Во-первых, как мне, так и жене хотелось побывать в столице русского государства, а во-вторых, для окончательного решения вопроса о переходе моем и жены в русское подданство необходима санкция высшей административной власти.

- ...Вы посещаете Петербург впервые?

- Да, и должен сознаться, столица России произвела на меня своим величием потрясающее впечатление. С первого же дня своего приезда в Петербург, все мы, то есть я, жена и сопровождающие нас студенты, почти целый день проводим на улице, любуясь достопримечательностями столицы, исключая необходимые визиты, как, например, петербургскому градоначальнику и другим администраторам.

- Сколько дней Вы находились в пути?

- Мы выехали из Владивостока 25 апреля и прибыли в Петербург 16 мая, следовательно, переезд... продолжался ровно 21 сутки.

- Не было ли продолжительных остановок...

- Нет, за исключением тех, о которых я уже ранее упоминал. Сибирская дорога действительно удовлетворяет предъявляемым к ней требованиям. Разъезды чуть ли не каждый 1/4 - 1/2 часа и почти на каждом разъезде встречный поезд... Не задержали нас и при переправе через Байкал. Туда мы попали как раз [в тот момент], когда озеро только что вскрылось и начали функционировать ледоколы. На одном из них мы и переправились... Вообще нужно отдать справедливость распорядительности железно-дорожных властей: по всему великому сибирскому пути царит образцовый порядок.

- ...Вы ... были очевидцем бомбардировки Владивостока японцами, которую они устроили 22 апреля?

- ... [Тогда] вблизи рейда появились 11 японских судов, которые выпустили до 200 снарядов... Не причинив никому никакого вреда, японская флотилия ушла снова в море. Хотя [артиллерийская] канонада и происходила в 2 час. дня, но она так мало обеспокоила владивостокское население, что последнее с утеса "Орлиное гнездо", находящегося вне сферы падения снарядов, хладнокровно созерцало происходящее у рейда...

У нас уже 3 - 4 года тому назад ходили слухи, что японцы затевают войну с Россиею. Даже поговаривали, что японцы уже высадились в Дальнем и т.д., а потому настоящая война для жителей Владивостока вовсе не явилась неожиданной... Театры и теперь беспрерывно продолжают функционировать. Единственно, чем отразилась для нас текущая война, так это выселением из Владивостока всех японских подданных и ускоренным выпуском учащихся из Восточного института, мужской и женской гимназий и мореходного училища. В остальном обычный распорядок почти ничем не нарушен".

Изложив беседу с Маеда, сотрудник газеты привел несколько штрихов к портрету японского педагога, коснувшись столь же кратко описания его жены и

спутников-студентов. Вот несколько данных к характеристике путешественников из далекого Владивостока: "К. Маеда - брюнет лет 32 - 34-х, невысокого роста, худощавый. Русским языком владеет довольно свободно, но разговаривает не особенно охотно, предоставляя в некоторых случаях отвечать вместо него..."

Ввиду интереса жителей Петербурга к приезду в столицу группы японцев из 5 человек, включавшей в себя преподавателя Маеду, газета "Биржевые ведомости" в очередном номере (137) от 21 мая 1904 г. поместила статью под названием "Японцы в Петербурге". Сообщив о том, что все прибывшие в город японцы живут совершенно свободно, газета привела из беседы своего сотрудника с одним из гостей такое высказывание последнего: "Пришел в знакомую русскую семью, и там никто ни слова грубого не сказал. Даже разговоров о войне стали избегать. А ведь в это время было известно о нападении при Чемульпо.

Поистине, Вы [русские] - великая нация!.. И с тех пор вот уже 4-й месяц я хожу совершенно спокойно по улицам, показываюсь в общественных местах и чистою совестью могу засвидетельствовать, что ни разу никто не сказал [мне дурного]".

Следуя сообщениям из столицы России, "Харбинский вестник" счел необходимым поместить в номере от 12 июня 1904 г. следующую информацию о поездке Маеда с женой и двумя студентами-японистами в Петербург: "В Петербург, по словам столичных газет, прибыл с женой молодой японец К. Маеда, лектор японского языка при кафедре японской словесности в Восточном институте во Владивостоке, где в течение 4-х лет практически обучал японскому языку студентов. Он хорошо владеет английским и немецким языками, но с трудом говорит по-русски. Вместе с Маеда приехали два студента-японолога, которые хорошо говорят по-японски и состоят в качестве переводчиков при своем учителе. Г-н Маеда приехал в Петербург, чтобы креститься подобно христианам и ходатайствовать о принятии русского подданства".

Таковы лишь некоторые сведения архивных материалов и русской прессы, раскрывающие важный аспект истории русско-японской войны, связанный с вынужденной депортацией японцев, проживавших ранее в городах русского Дальнего Востока. Как видно, жесткий характер правительственных постановлений относительно японцев нередко сглаживался милосердным отношением русского населения к эвакуированным и военнопленным японцам.

Примечания

1. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 487, оп. 1, д. 2540, л. 2.

2. Егор [Георгий] Плансон родился 25 марта 1859 г. в г. Харькове в дворянской семье. Среднее образование получил в Смоленской гимназии. После окончания в 1883 г. факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета его приняли на юридический факультет, который он успешно окончил в 1897 году. Начав службу делопроизводителем в Азиатском департаменте МИД, он занял должность чиновника по дипломатической части при Главном начальнике Квантунской области (с 8 июня 1902 г.). После управления Российской дипломатической миссией в Пекине (с 25 ноября 1902 г. по май 1903 г., когда он прибыл в Порт-Артур) его в связи с началом войны допустили, согласно приказу наместника на Дальнем Востоке контр-адмирала В. И. Алексеева, к работе в должности начальника его дипломатической канцелярии, а затем высочайшим указом от 20 сентября 1904 г. назначили начальником походной канцелярии по дипломатической части при полевом штабе наместника В. И. Алексеева. С 18 июня 1905 г. Плансон принимал активное участие в подготовке и проведении русско-японских переговоров в Портсмуте, за что ему была объявлена благодарность.

31 декабря 1905 г. Плансона назначен генеральным консулом в Сеуле, куда он прибыл лишь 29 июля 1906 г., задержавшись в Санкт-Петербурге по служебным делам. 9 августа 1908 г. его назначили вице-директором 1-го департамента МИД, после чего его служба во внешнеполитическом ведомстве протекала в 1910 - 1916 гг. в Сиаме, а затем в Швейцарии. Уволили со службы лишь по прошению и болезни - в соответствии с указом Временного

правительства от 13 мая 1917 г. См.: Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 118, оп. 1, ед. хр. 630, л. 19 - 20; Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. ДЛС и ХД, оп. 464, д. 2661-а, л. 1 - 15.

3. АВПРИ, ф. Тихоокеанский стол, оп. 487, 1907 - 1914, д. 766, л. 11.

4. Как видно из формулярного списка, составленного в 1906 г., японист Павел Георгиевич Васкевич родился 16 декабря 1876 года. 1 октября 1897 г. он поступил в 19-й Костромской полк на правах вольноопределяющегося. В ходе службы в чине ефрейтора (с 23 января 1898 г.) ему с окончанием курса обучения в полковой команде удалось сдать экзамен на звание прапорщика (5 августа 1898 г.) и выйти в запас 9 октября 1898 года.

При назначении на должность старшего столоначальника Амурской казенной палаты (30 июня 1903 г.) он прибыл к месту службы в Хабаровск ранее указанного срока и вступил в должность губернского секретаря (с 1 июля 1903 г.). С началом русско-японской войны его, как выпускника Восточного института, сначала назначили драгоманом японского языка при Походной канцелярии по дипломатической части Полевого штаба наместника, а затем командировали в штаб Главнокомандующего сухопутными и морскими силами, действовавшими против Японии. Находясь в Порт-Артуре в распоряжении командующего флотом Тихого океана во время бомбардировки крепости японцами, а затем в составе войск, подчиненных штабу Главнокомандующего, участвовал в боях под Мукденом.

По окончании военных действий Васкевич приказом МИД от 28 февраля 1906 г. был определен на службу в указанном ведомстве с причислением его к 1-му департаменту. Будучи назначен на должность студентом Генерального консульства в Сеуле, 26 октября прибыл в столицу Кореи. С 14 апреля по 13 ноября участвовал в качестве переводчика в работе совместной с японцами комиссии по разграничению Сахалина. 11 ноября 1907 г. вернулся в Сеул. С 14 мая по 27 марта 1909 г. временно управлял делами вице-консульства в Фузане. После сдачи экзамена, установленного для дипломатов, его окончательно утвердили драгоманом российского Посольства в Токио с 28 марта 1911 года. Позднее, приказом МИД от 5 июня 1917 г., назначен консулом в г. Дальнем. После Октября 1917 г. его дипломатическая деятельность протекала преимущественно в Японии, где он и скончался. См.: АВПРИ, ф. ДЛС и ХД, формулярные списки, оп. 464, д. 598.

5. АВПРИ, ф. Тихоокеанский стол, оп. 487, 1907 - 1914, д. 766, л. 2.

6. Там же, ф. Японский стол, оп. 493, 1904 - 1907, д. 352, л. 22 (на документе помета синими чернилами: "Спешно. Сообщить Мак Кормику").

7. Там же, л. 28 (на документе время его получения в Петербурге - 6 апреля 1904 г.).

8. Там же, л. 3.

9. "Санкт-Петербургские ведомости", N 46, 17.II.1904.

10. Там же.

11. Виктор Федорович Люба - российский дипломат. По окончании в 1886 г. курса учебы на китайско-маньчжурско-монгольском отделении факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета служил переводчиком при канцелярии степного генерал-губернатора генерала Колпаковского, который неоднократно (в 1888 г.) просил министра иностранных дел Н. К. Гирса о назначении работоспособного и энергичного помощника-востоковеда на должность студента Российской дипломатической миссии в Пекине. В 1890-е годы он состоял драгоманом консульства в Урге (с 1 июня 1890 г.), а после русско-японской войны выполнял обязанности генерального консула в Урге (с 2 марта 1906 г.).

После службы в должности генерального консула в Харбине (с 1 января 1907 г.) его неоднократно назначали консулом в Монголии (в Улясутае, Кобдо, Шара-сумэ). Непрерывное 4-летнее пребывание российского дипломата в Западной Монголии подорвало его здоровье, что заставило его просить руководство МИД о разрешении провести некоторое время в Томске для лечения.

Согласно справке, выданной врачом в Кобдо в марте 1914 г., когда В. Ф. Любе было 50 лет, он уже серьезно страдал и расширенным сердцем, и слабостью его мышц. Это побудило дипломатического агента и генерального консула А. Миллера 2 июня 1914 г. ходатайствовать перед столичным руководством о предоставлении В. Ф. Любе, временно управлявшего консульством в Кобдо, 4-месячного отпуска.

Будучи направлен в г. Кульджу, честный консульский служащий в октябре 1917 г. не мог не выразить руководству внешнеполитического ведомства серьезной озабоченности по поводу резкого ухудшения материального положения своих сотрудников телеграммой, в которой указывалось: "Не получая до сего времени сентябрьского содержания, считаясь [с] непомерной дороговизной [жизни], растущей [с] каждым днем, чины консульства усердно ходатайствуют [о] скорейшей высылке жалованья [и] прибавки". См.: АВПРИ, ф. Китайский стол, 1904 - 1917, д. 1964, л. 245.

12. АВПРИ, ф. Японский стол, оп. 493, 1904 - 1907, д. 352, л. 153 - 154.

13. Там же, Китайский стол, 1887 - 1904, д. 576, л. 101.

14. Там же, ф. Японский стол, оп. 493, 1904 - 1907, д. 352, л. 68, 537.

15. Подробнее о Кёцугу Маэда см.: ХИЯМА СИНЪИТИ. Первый японец - лектор Восточного института. - Известия Восточного института Дальневосточного государственного университета. 1994, N 1, с. 48 - 51.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. Н. Хохлов:

Комментарии: