Оценка творчества и личности германского консервативного мыслителя Карла Шмитта носит неоднозначный и, на наш взгляд, искусственно политизированный характер. Данная политизация объясняется тем, что первая половина XX в. в истории Германии была временем катастроф, и, что наиболее важно, господства национал-социализма, а в послевоенном мире сам факт жизни в это время уже вызывал настороженность в оценках личности.

Карл Шмитт родился в небольшом индустриальном городе Саарской области Плеттенберге 11 июля 1888 года. Он рос в католической семье в условиях протестантского города, что не могло не оказать воздействия на его формирование. В детстве Карл стал рано посещать церковь. Очарованный блеском католической службы, он скоро превратился в последовательного католика, сохранив свою веру на протяжении всей жизни. Его отец к тому же заведовал церковной кассой, что позволяет говорить об устойчивости католических воззрений в семейном кругу¹. Позднее Шмитт в письме к Эберхарду фон Медему от 20 апреля 1948 г. писал: "Для меня католическая вера была религией моего отца. Я был католиком не только по вере, но и историческому происхождению, если я так могу говорить о расе"². К тому же, родители ориентировали сына на получение университетского образования, которое позволило бы ему поступить на государственную службу в кайзеровской Германии. Поэтому, по завершении обучения в народной школе, в 1900 г. он поступил в гимназию. Гуманитарный предметы и классические языки, которые он изучал в гимназии, способствовали творческой реализации личности, нашедшей свое воплощение в первых филологических опытах. Зародившаяся тогда склонность к сочинительству привела к попытке написания крупного романа, но дальше набросков дело не пошло. Однако четкость литературного стиля, точность характеристик и цельность печатного текста стали отличительной чертой шмиттовских произведений последующего времени.

В 1907 г. Шмитт поступил на юридический факультет Берлинского университета Фридриха Вильгельма. По его свидетельству, большую роль в выборе профессии сыграл его дядя по материнской линии, посоветовавший ему уде-

Артамошин Сергей Викторович - доктор исторических наук, профессор Брянского государственного университета им. академика И. Г. Петровского.

лить внимание юриспруденции. Овладение данной профессией открывало широкие перспективы карьерного роста³. Однако место обучения вызывало у Карла двойственные чувства. С одной стороны, он был рад оказаться в одном из ведущих университетов Германии. С другой, - он чувствовал определенный дискомфорт от царившего в Берлине духа протестантской столицы. Он с трудом воспринимал модернистские тенденции, склонность в помпезности и роскоши. Даже учеба в университете не помогала сгладить эту отчужденность. Шмитт сохранил теплые воспоминания о двух преподавателях: юристе Иозефе Колере и преподавателе классической филологии Ульрихе фон Виламовиц-Мёллендорфе. Вместе с тем, первый роман с Берлином оказался кратковременным. По окончании второго семестра Карл проходил обучение в университетах Страсбурга и Мюнхена.

С началом первой мировой войны Карл Шмитт был призван в армию. Несмотря на небольшой рост - 1 м 59 см - он был зачислен в резервную часть лейб-гвардии. Однако ему не суждено было попасть на фронт. Будучи прикомандирован к Ставке заместителя командующего первым армейским корпусом в Мюнхене, он стал служить по линии армейской цензуры. В годы службы Шмитт успел жениться на Павле Доротич. Однако семейная жизнь не получилась. Супруги жили в разных городах и подолгу не общались друг с другом. В конечном счете, к 1924 г. брак распался.

Окончание войны застало Шмитта в Мюнхене, на службе в баварском военном министерстве. Там же он пережил и утверждение Баварской Советской республики, впервые столкнувшись с революционным насилием. В день провозглашения республики в здание министерства ворвались революционеры, и на глазах Шмита, возле его рабочего стола был застрелен офицер. Впоследствии, в его работах будет прослеживаться идея противодействия гражданской войне, которое является первейшей задачей государства. Как отмечал Х. Куарич, "это не личная причуда и не испуг буржуазного теоретика государства", а отражение тех разрушительных процессов, современником которых ему пришлось быть⁴.

В 1919 г. Шмитт начал преподавательскую деятельность в стенах Высшей школы торговли в Мюнхене. Вхождение в преподавательский состав университетского сообщества погрузило его в мир интеллектуальной рефлексии о современности. Здесь можно указать на то, что в это время в Мюнхене проводил семинары один из ярких представителей германской социологии Макс Вебер. Шмитт посещал их, в том числе и знаменитую лекцию "Политика как профессия". Реваншистский пафос веберовских выступлений заставлял задуматься о взаимосвязи политических размышлений и тех процессов, которые происходят в государстве, о наличии политической актуальности академических изысканий.

В 1919 г. начался самый плодотворный период творчества Шмитта, который, в целом, пришелся на годы существования Веймарской республики и явился откликом на политическую ситуацию того времени. Как считал его биограф П. Ноак, эта политическая заостренность была трагедией Шмитта⁵.

В 1922 г. Карл Шмитт занял профессорскую должность в Боннском университете. Он покинул бурлящий Мюнхен с его праворадикальной направленностью и перебрался в небольшой спокойный Бонн. Дистанцирование от происходящих процессов позволило ему взглянуть на них более отстраненно, но при этом уже тогда начал проступать неподдельный интерес немецкого консерватора к политике. Именно на боннский период приходится создание основных теоретических трудов Шмитта, закладывание особенного децизионистского подхода к рассмотрению проблем государства и политики. Вместе с тем следует указать на сочетание децизионизма и католицизма в его представлениях.

Консервативные работы Шмитта в период Веймарской республики находились не только в русле интеллектуального течения "консервативной революции", но и имели определенную особенность, отличающую их от работ большинства консервативных революционеров. Эта особенность состояла в сочетании политического видения с религиозным взглядом. Генрих Майер отмечал, что в его творчестве "теологическая основа выступала в тесном объединении с политической. Карл Шмитт закутал основу своей мысли в сумрак, так как его основой мысли была вера"⁶. В дневниковой записи от 3 октября 1947 г. Шмитт называл себя "теологом юриспруденции"⁷. В своем творчестве он проводил интеллектуальную связующую нить между Ж. де Местром, Х. Доносо Кортесом и собой. Он писал, что "теология выступает как единственно верный фундамент политической теории, содержащая больше возможностей от диспутов и отличий, чем он признавал, и роль теологического дилетанта оказывается несовместимой с ролью теоретика политической диктатуры"⁸. Данная проблема нашла свое отражение в работе "Римский католицизм и политическая форма", опубликованной в 1923 году. Исследователь шмиттовского творчества Хельмут Куарич видел в ней католический ответ на известную работу М. Вебера "Протестантская этика и дух капитализма"⁹, с чем можно согласиться, так как автор выводил в качестве основания общественного порядка именно католицизм, в противоположность протестантскому взгляду Вебера. К тому же на связь Шмитта с политическим католицизмом указывает то, что в 1920-е гг. ряд его работ был опубликован в газетах и журналах католической партии Центр, таких как "Kolnischen Volkszeitung", "Hochland" и "Germania"¹⁰.

Децизионистский подход, который использовал Шмитт, он перенял у испанского консервативного философа Х. Доносо Кортеса. Их сближало отношение к проблеме власти, особенно в критической, чрезвычайной ситуации. Немаловажным фактором была и близость позиций в оценке духа либерализма, охватившего XIX и XX века. Шмитту очень импонировала оценка европейских революций 1848 - 1849 гг., данная Кортесом, которая поражала его своей точностью и критичностью. Она основывалась на том, что "его взгляд на революционные события был отточен через опыт многочисленных испанских революций"¹¹. Интерес к анализу революции определялся тем, что, во-первых, она рассматривалась как вызов современности, что указывало на существующие пороки и кризисы современного общества; во-вторых, революция как предмет изучения представляла интерес и тем, что она была экстраординарным событием, чрезвычайной ситуацией, исключением из нормального развития общества.

Кроме того, Шмитта и Кортеса сближала критическая оценка либерализма. Они видели в нем одно из основных орудий разрушения традиционного общества. Эгалитаризм, культ разума, атеистическое восприятие мира, парламентский способ управления государством были, по их мнению, не только противопоставлены традиционной системе общественного уклада, но и направлены на его разрушение и тотальную замену. В письме другу от 19 апреля 1851г. Доносо Кортес пришел к неутешительному выводу: "Либерализм и парламентаризм во всех областях приводят к одним и тем же результатам; эта система пришла в мир, чтобы наказать его, и она покончит со всем, что есть: с патриотизмом, разумом, нравственностью и честью; это зло, чистое зло, сущностное и субстанциальное"¹².

Шмитт был восхищен политической проницательностью Доносо Кортеса в вопросе понимания сущности либерализма. "Его интуиция в духовных вопросах, - писал он, - зачастую ошеломительна. Примерами этого является определение буржуазии как "класса дискутирующего" и вывод о том, что его религия - это свобода слова и печати". Шмитт видел в этом стремление буржуазии уйти от ответственности и принятия решения. Здесь децизионистские представления Кортеса и Шмитта пересекаются, соединяясь в единое целое.

Дискуссия превращается не только в политический метод либеральной политики, но и становится метафизической основой либерализма. Таким образом, "его сущность - это переговоры, выжидательная половинчатость с упованием на то, что, может быть, окончательное столкновение, кровавую решающую битву можно будет превратить в парламентские дебаты и вечно откладывать посредством вечной дискуссии"¹³. Стремление отказаться от ответственности принятия решения и дезавуировать его политическим обсуждением, в котором решение растворяется, так как не имеет властной, авторитарной основы ответственности, приводит к ослаблению властного начала, что представляется крайне опасным в ситуации социальных трансформаций и социальных потрясений. "Класс, который переносит всю политическую активность в говорение, в прессу и парламент, не соответствует эпохе социальных битв"¹⁴.

Антилиберализм Шмитта опирался на католицизм и произрастал из трех католических источников: контрреволюционной политической философии Жозефа де Местра, Луи де Бональда и Хуана Доносо Кортеса; антилиберальной полемики папы Пия IX и его "Syllabus" от 1864 г.; французского и немецкого католического возрождения.

Революционные потрясения Европы середины XIX в. были результатом глубоких мировоззренческих, политических и социальных изменений европейского общества. В знаменитой речи о диктатуре Доносо Кортес стремился понять, почему революции становятся возможными и как можно противодействовать им. Причины революций, по его мнению, коренятся в дефектах правительственной политики, неспособности разглядеть кризисную ситуацию. Политическая слепота выступает признаком упадка, как в действиях людей, так и правительств и наций. Кортес отрицал социальную причину революций, и предпочитал усматривать ее в злонамеренных действиях. Он указывал, что "глубокие революции всегда совершались аристократами. Нет, сеньоры, не в рабстве, не в нищете зародыш революций, зародыш революций находится в желаниях толпы, возбужденных ораторами, которые ее эксплуатируют и используют". Испанский консерватор указывал на то, что истинная свобода всех и для всех возможна лишь в соединении с Богом, а так как современное общество стремится, прежде всего, к разрыву с ним, то можно констатировать тот факт, что "свобода умерла". Обращаясь с трибуны конгресса к депутатам, он вопрошал: "Вы полагаете, что цивилизация и мир идут вперед, в то время как они возвращаются назад. Мир, сеньоры, идет огромными шагами к установлению самого гигантского и опустошительного деспотизма, который помнят люди. К этому идет цивилизация и к этому идет мир"¹⁵.

В условиях европейских революций 1848 г., атаки на монархическую власть со стороны разрушительных сил Доносо Кортес считал необходимым спасти власть и государство путем утверждения диктатуры. Для него диктатура была средством обеспечения общественной безопасности в условиях чрезвычайной ситуации. Кортес вполне резонно полагал, что государство на основе законности в состоянии обеспечить порядок, если подданные прислушиваются к закону и следуют ему, но если одной законности недостаточно для обеспечения порядка, тогда диктатура должна спасти государство. Он отмечал, что "диктатура в определенных обстоятельствах... это законное правление, это хорошее правление, это правление полезное, как и любое другое правление, это правление рационально, поскольку может защититься как в теории, так и на практике". Испанский консерватор считал диктатуру полезной в условиях чрезвычайной ситуации. Он так объяснял свою теорию: "Когда вторгающиеся силы рассеяны, сопротивляющиеся также разбросаны, в правительстве, по властям, по судам, словом, по всему телу общества, но когда вторгающиеся силы собраны в политические объединения, тогда необходимо, чтобы никто не мог помешать, чтобы

никто не имел права помешать сопротивляющейся силе самой по себе сосредоточиться в одной руке. Это ясная, нерушимая, блестящая теория диктатуры" ¹⁶. Доносо Кортес во время аудиенции 15 марта 1849 г. обратился к прусскому королю Фридриху Вильгельму IV со словамии: "Как бы ни было очевидно, я осмеливаюсь, тем не менее, напомнить Вашему Величеству, что было бы вредно абсолютно доверять кому бы то ни было. Сельское население не может само по себе спасти трон, необходимо, чтобы трон спасся сам, подавляя злоупотребления демагогов и энергично наказывая предателей"¹⁷.

Таким образом, диктатура была для Доносо Кортеса средством защиты от государственно -разрушительных сил. Как записал Шмитт в своем дневнике 24 ноября 1947 г.: "диктатура для Кортеса не только легальна, но и легитимна"¹⁸. Такое отношение определялось нетипичностью самой ситуации, в которой оказалось государство. Авторитет против анархии при угрозе гражданской войны виделся Кортесу, как и Шмитту, само собой разумеющимся. В "Политической теологии" немецкий консерватор отмечал, что "едва Доносо Кортес обнаружил, что время монархии кончилось, поскольку больше нет королей, и ни у кого не достало бы мужества быть королем иначе, как только по воле народа, он довел свой децизионизм до логического конца, то есть потребовал политической диктатуры... Диктатура - противоположность дискуссии. Для децизионистского духовного склада Кортеса свойственно постоянно предполагать крайний случай, свойственно ожидание Страшного Суда. Поэтому либералов он презирает, а атеистически-анархический социализм уважает как своего смертельного врага и придает ему сатанинское величие"¹⁹.

В условиях смены духовных ценностей, происходившей на рубеже XIX- XX вв., Шмитт считал, что только католицизм сохраняет свое духовное значение и остается неподверженным вторжению политических сил извне. Протестантизм, все больше сближаясь с государством, по его мнению, оказался подверженным всем трансформациям, происходившим в обществе, и оказался неспособным противостоять наступлению рационалистического и механистического века. Шмитт усматривал причину этого в разрушении его духовной составляющей. Это придавало большую значимость католицизму, который, по глубокому убеждению консерватора, оставался единственным бастионом духовности против разрушительных тенденций современности. Он полагал, что в начале XX в. именно в католицизме "ищут спасения от бездушия рационалистического и механистического века. Соизволив быть не чем иным, как полюсом душевности в противоположность бездушности, церковь забыла бы себя самое"²⁰.

Шмитт отвергал обвинение политических оппонентов католицизма в его "безграничном оппортунизме". Он считал, что оно основывается на "антиримском эффекте", подтверждением чему выступала антикатолическая политика в государствах, в которых католическая вера исконно существовала. В качестве подтверждения можно привести деятельность правительства республиканцев во Франции в 1880-е гг., исторической Левой в Италии и "кулыуркампф" Бисмарка в Германии в 1870-е годы. Однако если посмотреть на политический католицизм с точки зрения политической деятельности, то его отличительной чертой выступала удивительная "эластичность". Благодаря ей он присоединялся к противоположным течениям и группам, не теряя своего значения. Данная тактика не является предосудительной, так как используется всеми политическими силами. Шмитт указывал на то, что для католического мировоззрения "все политические формы и возможности становятся всего лишь инструментами подлежащей реализации идеи"²¹.

Современное индустриальное общество противоречило католической идеи. Основанное на индивидуализме и получении экономической выгоды, оно под-

меняло духовную идею экономическим мышлением. То, что не давало экономической отдачи в представлении современных людей индустриальной эпохи вряд ли заслуживало какого-либо внимания, да и вообще, вряд ли существовало. "Рационализм экономического мышления, - писал Шмитт, - привык считаться с определенными потребностями и видеть только то, что он может "удовлетворить". Он выстроил для себя современный большой город - здание, где все происходящее поддается калькуляции"²². Таким образом, немецкий консерватор выделял сущностную противоположность, лежащую между экономическим мышлением современной эпохи и политической идеей католицизма, как между переменчивостью и постоянством. Особенность рационализма католической церкви он видел в стремлении к моральному осмыслению природы человека, его психической и социальной сущности. Католическая идея не материальна, а духовна. Она не приносит увеличения состояния граждан, расширения производства или повышения производительности труда, она не стремится овладеть материей с тем, чтобы придать ей полезность, получить от нее экономическую отдачу. Шмитт отмечал, что "у церкви - своя особая рациональность... Этот рационализм заключен в институциональном и имеет сущностно юридический характер; его великое достижение состоит в том, что он делает священство должностью, но опять-таки совершенно особенным образом. Папа - не пророк, а наместник Христа". Немецкий мыслитель подчеркивал, что католическая идея стоит вне экономической борьбы, которая является важной составляющей современного политического противоборства. "Владение нефтяными источниками земли может, пожалуй, оказаться решающим в борьбе за мировое господство, но в этой борьбе наместник Христа на земле участия принимать не будет"²³.

Шмитт видел в основе буржуазного общества "всеобщий дуализм", имеющий четкие полярные стороны: "на одной стороне - буржуа, на другой - ничто, человек богемы, который в лучшем случае репрезентирует сам себя"²⁴. Если в эпоху Просвещения ученый противостоял церкви и боролся с христианской верой в пользу рационалистического знания, а "торговец был духовной величиной лишь как пуританский индивидуалист", то с утверждением господства техники, где ключевую роль играет машина, "оба они все больше становятся обслугой огромной машины"²⁵. Ученый и торговец в современных условиях нацелены на обслуживание предприятия, а сам процесс обслуживания машины делает их необходимым элементом в машинном производстве, что приводит к стиранию индивидуальных черт, лица, превращая их в анонимные существа, которые подлежат замене в силу их износа. Анонимность и заменяемость лишают их репрезентативности.

Антимодернизм и антиурбанизм Шмитта позволял увидеть в католицизме духовную альтернативу наступающей машине. Индустриальный мир с помощью техники менял окружающий мир, изменяя и человека. Шмитт видел в рационализме и в техническом мышлении общее. По его мнению, их объединяет чуждость социальным традициям. Он подчеркивал, что "машина не имеет традиций"²⁶. Этот разрыв современного мира с традицией воспринимался католиками с ужасом, оживляя в их сознании образ Страшного суда. Католическое мышление Шмитта позволило ему соединить наступление индустриальной эпохи с господством безличного, с образом антихриста²⁷. Генрих Майер отмечал, что в представлении консерватора господство антихриста противоположно политическому и находит свое выражение в стремлении добиться отрицания враждебности. "Борьба "за" или "против" враждебности для него, как мы видим, была важнейшим политико-теологическим критерием"²⁸.

Репрезентантом Просвещения выступал ученый, экономическое пуританство представлено торговцем, в то время как политический теолог репрезенти-

рует католицизм. Политическая направленность католицизма не определяется экономическими факторами или чистой технологией власти. Католицизм как и любое историческое явление включен в политику и подвержен действию ее законов. Однако, это внешнее воздействие не является господствующим и исключительным. Католицизм обладает божественным авторитетом, который делает его роль более значимой, чем у либерализма и пуританства. Он также превосходит механику власти Макиавелли, так как несет идею, внутреннее наполнение политической деятельности. "Политическая власть католицизма не основывается ни на экономических, ни на военных средствах. Независимо от них у церкви есть пафос авторитета во всей его чистоте"²⁹. Католическая церковь, в представлении Шмитта, дает внутреннюю идею противодействия экономическому духу и его политической форме. Для победы нужна вера, и католицизм в состоянии ее предоставить. В этом союзе он видел основу для преодоления либерализма веймарской системы и создания мощного бастиона духовного возрождения Европы.

В одной из наиболее ярких своих работ "Понятие политического" Шмит стремился осознать сущность политического процесса. Он полагал, что политические понятия имеют полемический смысл и становятся понятными только в том случае, когда наполняются конкретным действительным содержанием. Таким образом, политические понятия предполагают "конкретную противоположность, привязаны к конкретной ситуации", к тому, что есть здесь и сейчас, окончательным следствием чего является "разделение на группы "друг-враг", и они становятся пустой и призрачной абстракцией, если эта ситуация исчезает". Шмитт отмечал, что при господстве в государстве партийно-политических интересов происходит отождествление политического с партийно-политическим, фактически речь идет о подмене понятий в силу изменения их внутреннего содержания. Он допускал такую возможность, но лишь в силу того, что теряется "идея охватывающего, релятивирующею все внутриполитические партии и их противоположности политического единства ("государства"), и вследствие этого внутригосударственные противоположности обретают большую интенсивность, чем общая внешнеполитическая противоположность другому государству". В такой ситуации "внутригосударственное, а не внегосударственное разделение на группы "друг-враг" имеет решающее значение для вооруженного противостояния. Реальная возможность борьбы, которая должна всегда наличествовать, дабы речь могла вестись о политике, при такого рода "примате внутренней политики" относится, следовательно, уже не к войне между организованными единствами народов (государствами или империями), а к войне гражданской"³⁰.

Карл Шмитт на фоне вариативности политических различий, господствующих в политической жизни государства, и различных толкований этого процесса, предложил иное видение специфики политического действия. "Специфически политическое различие, - писал он, - есть различие друга и врага. К нему сводятся человеческие действия и мотивы в их политическом смысле"³¹. Введенное различие "друг-враг" позволяло ему не только подчеркнуть особенность политической борьбы, но через него увидеть политику. Если поставить различие "друг-враг" в контекст политической мысли Германии первой трети XX в., то становится видно, что через это противопоставление Шмитт старался подняться над социально-классовым видением политического процесса, прежде всего, марксисткой интерпретацией социально-политических противоречий как классовых, антагонистических, агрессивно -воинственных, ориентированных на уничтожение политического противника во всех смыслах этого слова. Абсолютная деструктивность борьбы в марксистском духе фактически приводила к социальному столкновению, но такому, где за понятием "класс" не был

виден конкретный, реальный, из плоти и крови, противник в политической борьбе. В марксистском социальном видении не хватало человека. Это заменялось чистой абстракцией. А абстракция в политике теряет реальность. В этой связи мы солидарны с точкой зрения Фолкера Нойманна о том, что "теория друг-враг есть ответ марксизму"³².

В политической сфере врагом выступает не солдат, а политик. Как было отмечено выше, враг - это, прежде всего, иной, чужак. "Враг не конкурент и не противник в общем смысле. Враг также и не частный противник, ненавидимый в силу чувства антипатии. Враг, по меньшей мере, эвентуально, то есть по реальной возможности, - это только борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности. Враг есть только публичный враг, ибо все, что соотнесено с такой совокупностью людей, в особенности с целым народом, становится, поэтому публичным... Врага в политическом смысле не требуется лично ненавидеть, и лишь в сфере приватного имеет смысл любить "врага своего", то есть своего противника"³³. Враг позволяет нам понять себя, свою сущность и свое место. Через понимание врага происходит политическое усиление нас самих. Мы в состоянии четко увидеть поле битвы, ряды врагов, их сущность, их язык политики. В этом лежит необходимая предпосылка политического успеха. Понимание врага, а не его уничтожение любыми средствами является существенной особенностью политической борьбы. Понимание врага превращается в то мгновение, в котором "враг увиден, в котором он узнан как отрицание собственной сущности, собственного назначения, в котором, этим неразрывно объединенный, устанавливающий собственную идентичность и приобретающий явный образ". Поэтому "враг для Шмитта есть гарант жизненной серьезности"³⁴.

В XX в. изменение характера и смысла войны выразилось в том, что на смену войнам между государствами пришли революционные войны партий. Отличие их друг от друга выражается в том, что война представляет собой вооруженную борьбу между организованными политическими единствами, то есть государствами, а гражданская война, в которой воплощается революционная война, является вооруженным противостоянием внутри этого организованного единства. Отражением наличия латентной гражданской войны может служить противопоставление в государстве друга и врага³⁵. Последнее является первичным в эпоху революций и определяет как войну, так и политику. Гражданская война определяется состоянием абсолютной вражды, придающей ей смысл и делающий ее справедливой в представлении противоборствующей группы. Пионером и родоначальником гражданской войны Шмитт видел В. И Ленина, который не только обосновал необходимость гражданской войны в своей политической публицистике, но и практически, захватив власть в России, реализовал ее, восприняв "абсолютную вражду всерьез"³⁶. В ситуации наличия публичной и латентной гражданской войны использование традиционных средств не приводит к достижению порядка. Шмитт писал в 1932 г., в момент кризиса Веймарской республики, что "легальность, легитимность и конституция вместо того, чтобы предотвращать гражданскую войну, только способствуют ее обострению"³⁷.

Для Шмитта представляло интерес не голое теоретическое рассуждение о политических и юридических вопросах государства, предполагающее оттачивание понятийного аппарата и размышления в пустоте, а шаг вперед, соединяющий теорию с практикой. В этом состояло отличие Шмитта от его современников - юридических теоретиков, и именно в этом состоял его переход к интеллектуальному течению "консервативной революции". Здесь дело было не столько в критике существующей системы, сколько в стремлении изменить ее, принять участие в этом изменении не только словом, но и делом. Судьба Шмитта в

1930-е гг. является ярким тому подтверждением. Можно утверждать, что ориентация на политическое действие сложилась у него не в 1930-е гг., а еще в начале 1920-х. В одной из своих главных теоретических работ он указывал на это отличие: "Легко критиковать тому, кто ни в чем не принимает участия и остается решительным методологом, не показав хотя бы на одном конкретном примере, чем отличается его юриспруденция от того, что считалось юриспруденцией до сих пор. Методологические заклинания и оттачивание понятий, остроумная критика имеют ценность только как приготовление. И если от доказательства того, что юриспруденция представляет собой нечто формальное, не перейти к делу, то останешься в передней юриспруденции, несмотря на все затраченные усилия"³⁸.

Являясь сторонником децизионистского взгляда, Шмитт указывал на то, что в основе политического и государственного порядка лежит политическая воля, воплощенная в принимаемом политическом решении. Это относится также и к области права. Рассуждая об особенностях правового государства, он полагал, что в нем действительный общественный порядок основывается на решении, и значение имеет только то, что непосредственно определяет, что есть порядок и что есть угроза ему, то есть значение имеет лишь принимающая решение инстанция, партийная организация или конкретное лицо. Поэтому Шмитт указывал на то, что "каждый порядок покоится на некотором решении" и это относится даже к правопорядку, который "покоится на решении, а не на норме"³⁹. Отличительной чертой политического решения является его самостоятельное значение. В либеральной концепции правового государства решение поставлено в жесткие рамки права и находится в зависимости от содержания нормы. Однако всеобщая норма права не в состоянии в полной мере уловить абсолютное исключение и поэтому не сможет обосновать решение об исключении, что обосновывается сложностью определения конкретного политического случая как исключительного. Всеобщая норма может определить механизм принятия и реализации решения, а не атмосферу его возникновения⁴⁰. Шмитт подчеркивал, что "при самостоятельном значении решения субъект решения имеет самостоятельное значение наряду с содержанием решения. Для реальности правовой жизни важно то, кто решает" ⁴¹. Решение основывается на "правильно осознанной политической ситуации" и выражается в том, что государство, столкнувшись с исключительной ситуацией, должно определить не только степень напряженности, но и обозначить ту силу или силы, которые составляют угрозу имеющемуся порядку. Это определение предполагает выявление "друга" и "врага", что, само по себе, в рамках государства означает присутствие скрытой гражданской войны. И в этой ситуации ключевую роль играет тот, кто принимает решение, ибо "суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении"⁴².

В августе 1927 г. Шмитт переехал в Берлин и стал преподавать в Высшей школе торговли. По словам его жены, "Берлин был его судьбой". Некоторые современники объясняли этот переезд тем, что Берлин был столицей, способной дать профессору больший заработок, чем провинциальный Бонн. Скорее всего, следует согласиться с Эрнстом Рудольфом Хубером считавшим, что переезд Шмитта был обусловлен стремлением оказаться в центре принятия властных решений. Эта тяга к политической сфере в чем-то была схожа со стремлением Макса Вебера к политической карьере. Удастся ли ему перейти из области теоретических размышлений в сферу практической деятельности? П. Ноак замечал, что "ему нелегко далось перерасти из области чистого анализа в реальное обсуждение политики. ...Он был там не больше чем Кассандра, которая первым криком подзывала беду. Некоторое время позднее, он фактически призывал, обдумывая каждый шаг, к выходу из хаоса, вызванного так называемым парламентаризмом"⁴³.

В Берлине в первый семестр Шмитт читал курс лекций по государственному праву для 50 человек и проводил семинар по теории государства для 25. Коммуникабельный, образованный мужчина, он в беседах с учениками сохранял незначительную профессорскую дистанцию, но лишь до тех пор, пока не убеждался в должном интеллектуальном уровне собеседника. Его ученики того времени искренне восторгались им. К тому же он значительно выделялся среди политических мыслителей конца 1920-х гг. силой и глубиной мысли, меткостью своих выражений. "Кроме того, он был в высшей массе один - это также необычно - продукт времени, государства и общества, породивших его"⁴⁴.

В начале 1930-х гг. завязалась длительная дружба Шмитта с известным писателем и консервативным мыслителем Эрнстом Юнгером. Она началась 14 октября 1930 г., когда Юнгер отправил ему письмо с благодарностью за присланную книгу "Понятие политического". Казалось бы, это были два разных человека, которых разделяет не только возрастная разница - Шмитт был старше Юнгера на семь лет - но и образ деятельности - один штатский ученый, другой - военный офицер, прошедший фронт. Однако они одинаково обостренно чувствовали духовно-политический кризис веймарской Германии, слабость и недееспособность политических институтов демократии и парламентаризма. Чувство нестабильности и незащищенности вызывало необходимость поиска выхода из кризиса. И для одного, и для другого этот выход не был связан с демократией. Она как антинемецкое, "чуждое" явление была способна лишь породить новые политические кризисы. "Они кристаллизовали в себе консервативный "дух времени""⁴⁵, диктующий диктаторско-авторитарный путь преодоления политической нестабильности. Отношения между Шмиттом и Юнгером были искренними и по-настоящему дружескими. После рождения у Юнгера второго сына Александра в 1934 г. Шмитт стал его крестным отцом, и их личная дружба переросла в дружбу семьями. Их взаимоотношения продолжались вплоть до смерти Шмитта в 1985 году.

Исходя из того, что основная масса работ немецкого консерватора приходится на период Веймарской республики, необходимо проанализировать его отношение к существовавшей системе. Первое обращение Шмитта к проблематике Веймарской республики относится к 1923 г., когда французские войска оккупировали Рурскую область. С этого момента можно начинать отсчет борьбы Шмитта против Веймара, борьбу юриста и политического мыслителя против слабости государства⁴⁶. Следует подчеркнуть, что шмиттовский анализ демократии и Веймарской системы был направлен на понимание, так как только через понимание врага можно приобрести оружие, позволяющее противодействовать ему. Необходимо учитывать то, что политические работы Шмитта не предназначались для агитации и не имели общей пропагандистской линии. Куарич отмечал, что "Карл Шмитт не был политическим агитатором. Поэтому его "борьба с Веймаром" сохраняет ломающее своеобразие"⁴⁷. Другой исследователь творчества немецкого консерватора, Г. Машке, подчеркивал, что "Шмитт всегда помнил, что Веймар имеет либеральное основание. Это означало для него: Веймар создан поражением, поэтому уже содержал в себе капитуляцию перед врагом"⁴⁸.

Утвержденная в 1919 г. Веймарская конституция была для Шмитта основой республиканского правопорядка, в рамках которого следовало осуществлять политические трансформации. Несмотря на критическое отношение к ней, Шмитт в 1930 г. подчеркивал, что "конституция должна быть святыней немецкого народа". Однако по своему характеру конституция Веймарской республики представляла собой "смешанную систему", как результат политического компромисса между буржуазией и рабочим классом⁴⁹. Она отличалась двойственностью, скомбинировав в себе две разнообразные системы: "пар-

ламентско-законодательную систему легальности и плебисцитарно-демократическую легитимность; между ними были возможны скачки, не только как конкуренция инстанций, но и борьба между двумя способами"⁵⁰.

Шмитт считал, что парламентская система власти способна эффективно функционировать в условиях стабильной ситуации, а когда ситуация приобретает нестабильный, чрезвычайный характер, то ее функционирование становится затруднительным, что приводит в действие плебисцитарно-демократическую систему, центральной фигурой которой являлся рейхспрезидент, обладающий чрезвычайными полномочиями. В начале 1930-х гг. в условиях надвигающейся политической опасности Шмитт был сторонником активных действий, диктаторских, деятельных шагов, способных исправить положение. Куарич отмечал, что "от Карла Шмитта, во всяком случае, нельзя научиться тому, что демократическое правительство конституционного государства может быть защищено только через речи, законодательные статьи и надежду на правильно заполненный избирательный бюллетень, и его смертельный враг... рассматривается как политический клоун и непослушное дитя"⁵¹. Нейтралитет государства в условиях политического напряжения, страх перед решительными действиями виделся немецкому консерватору опасным, прежде всего, для самого государства, не способного себя защитить от сил, стремящихся к его устранению. Он подчеркивал, что "в защите ценностный нейтралитет пока еще функционирующей системы легальности доходит до абсолютного нейтралитета против самой себя и предлагает легальный путь к устранению самой легальности, следовательно, она идет от его нейтралитета к самоубийству".

Децизионистский подход Шмитта заострял роль президентской власти в политической системе Веймарской республики. Однако его понимание роли рейхспрезидента имело свою особенность. Несмотря на либеральную основу веймарской демократии, он полагал опасным нахождение на посту рейхспрезидента человека, представляющего определенную политическую партию. Власть такого рейхспрезидента будет отражением власти политической партии, следовательно, политический кризис, возникший в результате деятельности политических партий, становится непреодолимым, так как партия не может преодолеть саму себя. Как отмечал Ф. Нойманн, Шмитт полагал, что преодоление политического кризиса возможно путем использования полномочий рейхспрезидента, преодолевшего узость партийного горизонта. "Только надпартийный рейхспрезидент может указать политический выход из крушения правового государства"⁵².

В рамках существовавшего правопорядка это было связано с усилением полномочий рейхспрезидента и переносом центра тяжести власти от рейхстага к рейхспрезиденту. Только так было возможно сохранить веймарскую демократию через "формирование фундамента президентской демократии"⁵³. В этом Шмитт видел усиление государства, называя такой поворот "поворотом к тотальному государству", в котором просматривалось веяние времени, характерная черта индустриальной эпохи, ее тяготение к "плану", как в либеральную эпоху существовало тяготение к свободе⁵⁴. Индустриализация и технизация мира требовали подчинения себе всех сил и ресурсов. В политическом плане это выражалось во всеобщей политизации жизни, где любым действиям группового или частного характера любой направленности будет придан политический оттенок. Склонность Шмитта к "тотальному государству" объяснялась тем, что именно оно могло реально противопоставить себя либеральной системе. В нем в большей мере выражается государство, а не общество, что для немецкого консерватора было наиболее важным. Но при этом следует избегать отождествления тотального государства с тоталитарным. У Шмитта тотальное государство означало сильное государство. На это указывал Куарич⁵⁵ и был совершенно

прав, так как в условиях кризиса веймарского государства начала 1930-х гг. Шмитт искал, прежде всего, стабильности государства. Не случайно, что он видел возможность преодоления кризиса вне либеральной основы Веймарской республики, поэтому и являлся сторонником антидемократического решения, в контексте того смысла, который вкладывался в понятие демократии. Ноак писал, что "он придерживался курса, который использовался ни в марксистском, ни в монархическом представлении, а пытался превратить их в фактор стабилизации, который должен сохранить существование республики от коллапса. Поэтому он видел в предложениях "консервативной революции" немалый смысл"⁵⁶.

Летом 1932 г. Шмитт опубликовал в "Таглихен Рундшау" статью "Злоупотребление легитимностью", в которой призывал немцев накануне выборов 31 июля 1932 г. быть более осмотрительными и не доверять нацистам право от их имени распоряжаться политическим будущим нации. Тот, кто видел в НСДАП меньшее зло, поступит глупо и опрометчиво, так как позволит этой экстремистской партии изменить конституцию, государственно-политическое и религиозное устройство Германии. "Поэтому, - писал он, - в некоторых случаях, до сих пор было правильно поддерживать гитлеровское движение сопротивления, но 31 июля это становится опасно потому, что 51 процент голосов даст НСДАП "политическую премию" с непредсказуемыми последствиями"⁵⁷. Приход нацистов к власти в январе 1933 г. стал для Шмитта полной неожиданностью.

Период с января до середины апреля 1933 г. был "временем колебаний", обдумыванием своей дальнейшей судьбы и того выбора, перед которым он был поставлен. 1мая 1933 г. он стал членом НСДАП.

Оценка данного шага в историографии далеко не однозначна. Например, П. Ю. Рахшмир писал, что "конечно, сам Шмитт даже вообразить не мог, в какой кошмар воплотятся его идеи, но это не освобождает его от ответственности, тем более, что он поставил на службу "третьему рейху" свои познания и свой личный авторитет"⁵⁸. Биограф Шмитта Ноак называл его переход в стан нацистов "помрачением", не позволившим ему распознать истинную сущность национал-социализма⁵⁹.

Став членом партии, Шмитт перенял стиль поведения и лексикон нацизма. Он дистанцировался от своих коллег. Его прежняя открытость и либерализм сменились холодностью и отстраненностью. Просьбы прежних товарищей о помощи и защите он старался как бы не замечать вовсе. Проходя мимо, вспоминал Генрих Оберхайд, "он мимоходом бросает оскорбительные слова в стиле плохих народных трибунов". Экономист Эдгар Салин писал о Шмитте тех лет, как о "злом демоне универсализма и политики того времени". Он пытался найти объяснение такому резкому, не поддающемуся пониманию, изменению личности. "Мы знаем, - писал он, - что время от времени нас запутывает петля демона; но это плата за то, что мы так относимся к своим слабостям"⁶⁰. Шмитт не устоял перед искушением участия в реальной политике, в возможности выработки или оказания влияния на принятие политических решений.

Вместе с тем, можно привести и другое суждение о немецком мыслителе в период нацистской диктатуры, которое сохранил в своих дневниках Эрнст Юнгер. Он называет его одним из "редких умов, способным непредвзято оценить ситуацию". В условиях контроля со стороны политического режима за любыми проявлениями свободной мыслительной деятельности крайне сложно найти собеседника, с которым можно было бы быть спокойным за те суждения, которые высказываешь. В этой связи Юнгер записал в дневнике: "Друзья, подобные Карлу Шмитту, уже потому незаменимы, что снимают огромные затраты на предосторожности"⁶¹.

В течение небольшого промежутка времени на Шмитта посыпались титулы и звания. 11 июля 1933 г. он получил ранг прусского государственного

советника, в ноябре 1933 г. стал руководителем имперской отраслевой группы преподавателей высшей школы в Национал-социалистическом союзе немецких юристов; участвовал в выработке закона об имперском наместнике и с 1933 по 1936 гг. являлся главным редактором журнала "Дойче Рехт".

Встает вопрос - стал ли он действительно нацистом? Ответ на данный вопрос не так прост, как кажется. Шмитт не стал нацистски мыслящим человеком. Нацистский стиль с характерным для него антисемитизмом был внешним правилом, обязательным для государственного чиновника и человека власти. Однако, даже заимствуя лексикон нацизма, он объединял его со своими представлениями о политической власти. Созданная им в 1933 г. концепция триединства "государство - движение - народ" представляла собой попытку гибридизации консервативных и нацистских положений. И здесь на первое место ставилось государство, а не народ⁶². Шмитт писал, что "политическое единство современного государства есть последовательно обобщенное триединство государства, движения, народа"⁶³. Это триединство является характерной чертой современности и позволяет "рассматривать государство как политико-государственную часть, движение как политико-динамичный элемент, а народ как защиту и тень политических решений растущей неполитической стороны"⁶⁴. Объединение этих трех элементов, в его представлении, должно было обеспечить политическое единство и стабильность. Но вместе с тем, эта концепция способствовала пропаганде "нового" нацистского времени и выступала средством обеспечения нацистского господства.

Поднявшись на политический олимп, Шмитт стал "коронованным юристом" нацистского режима. Этим титулом он был "награжден" летом 1934 г. в эмигрантском социал-демократическом органе "Deutschland-Berichten" за публикацию своей статьи "Фюрер защищает право", написанной по следам расправы над руководством штурмовиков в конце июня 1934 г. и оправдывавшей действия А. Гитлера. Спустя некоторое время бывший друг Шмитта Вальдемар Гуриан в "Deutschen Briefen" поместил статью "Карл Шмитт, коронованный юрист III рейха", в которой, в частности, писал, что "Карл Шмитт, профессор государственного права Берлинского университета, для общественности надолго останется как коронованный юрист III рейха". Интересно отметить, что аналогично характеризовало его и СД, называя также "коронованным юристом"⁶⁵.

Причиной краха политической карьеры Шмитта стало его столкновение с ведомством СС, которое упрочивало свое влияние в Министерстве науки, и известный веймарский юрист был здесь совершенно ни к чему. Его противниками выступали ответственные чиновники эсэсовской элиты Карл Август Экхард, представитель С. Д в Министерстве науки, Рейнхард Хён, референт по культуре в С. Д Гейдриха, статс-секретарь МВД В. Штукарт. Шмитту припомнили его связи с политическим католицизмом, и СС стало пристально заниматься "папизмом" юриста в период Веймарской республики. Если бы не защита И. Попица, советника Геринга и министра внутренних дел Г. Франка, то Шмитт исчез бы за оградой концлагеря и воспринимался бы как жертва нацизма. Но этого не произошло. Было достигнуто компромиссное решение, которое выразил Г. Гиммлер в письме Франку 6 декабря 1936 г.: "Профессор Карл Шмитт не может занимать никакой официальной должности, ни использоваться в настоящем Союзе права, ни в Академии". Газета "Deutsche Allgemeine Zeitung" 21 декабря 1936 г. сообщила об отставке Шмитта с поста в нацистском Союзе юристов по состоянию здоровья. 1 января 1937 г. он ушел также с должности государственного советника⁶⁶.

Лишившись всех политических постов, Шмитт углубился в научную деятельность в Берлинском университете. После 1936 г., как справедливо пишет

В. Шидер, он уже не был "коронованным юристом" третьего рейха⁶⁷. За период с 1934 по октябрь 1944 г. под его руководством была написана 21 диссертация. Война не обошла Шмита стороной. В ночь с 23 на 24 августа 1943 г. авиабомбой был разрушен его дом. В последние месяцы войны он, как и многие немцы, был призван в состав фольксштурма, но принять участие в боях ему не пришлось. С 11 ноября 1945 г. по 22 августа 1946 г. Шмитт находился в лагере интернированных в Берлин-Ванзее. После войны он потерял свою библиотеку, изъятую американским генералом Конрадом 18 октября 1946 года. Супруга Шмитта Душка писала несколько раз генералу, умоляя вернуть супругу отнятые книги, но все тщетно. Зарегистрированный с октября 1945 г. как "свободный ученый", Шмитт сохранил этот статус до своей смерти. 3, 21 и 29 апреля 1947 г. он был вынужден давать показания на Нюрнбергском процессе, и трибунал не нашел в его действиях состава преступления и признал его невиновным ⁶⁸.

В данной связи следует отметить длительную дружбу, существовавшую между Шмиттом и Иоганном Попитцем, государственным секретарем в Министерстве финансов, бывшим типичным консервативным "клерком" из рядов прусской бюрократии, принимавшим участие в заговоре 20 июля 1944 г. и казненным нацистами 2 февраля 1945 года. Их знакомство пришлось на 1929 год. Именно Попитц спас Шмитта в 1936 г. в момент конфликта с СС. Здесь уместно привести свидетельство дочери Иоганна Попитца Корнелии, вспоминавшей в 1946 г. отношения между ее отцом и его другом: "Мой отец считал Карла Шмитта человеком, обладающим глубиной без политического инстинкта и потому всегда чуждого противопоставлению реально-политических вопросов, но отказавшегося от всего из-за моральных основ тогдашней системы до ее крушения. Поэтому дома с Карлом Шмиттом вполне откровенно говорили обо всех политических вопросах, и Карл Шмитт, кроме того, всегда ясно говорил о необходимости изменений, если он считал это возможным, но не активным путем. Арест моего отца показал, что профессор Шмитт выступил как настоящий друг, несмотря на реальную опасность. Он поддерживал моего отца, как правило, существенными средствами и помогал мне во всех трудностях по дому" ⁶⁹.

До 1950 г. Шмитт был вынужден публиковать свои статьи под псевдонимами, благодаря помощи своих учеников, из-за запрета германских властей заниматься научной деятельностью. В 1950 г. он смог издать под своим именем книгу, посвященную X. Доносо Кортесу. Политические власти ФРГ стремились к тому, чтобы стереть имя политического мыслителя, в той же мере как они пытались подвергнуть забвению имя великого немецкого философа XX в. Мартина Хайдеггера. Однако долго замалчивать имя Карла Шмитта власти не смогли, и с конца 1950-х гг. начался его "ренессанс". О нем стали писать книги, статьи, переиздавались его отдельные сочинения, а его творческое наследие до сих пор является предметом дискуссий. Творчество послевоенных лет Шмитта посвящено анализу международно-правовых вопросов войны. Следует отметить в этой связи его объемную книгу "Номос Земли", а также работу о теории партизанской борьбы ⁷⁰.

Он похоронил любимую жену Душку и единственную дочь Аниму, которых объединила общая болезнь - рак горла. Дочь Анима, жившая в Испании, скончалась 17 июня 1983 г. в возрасте 52 лет. Карл Шмитт покинул этот мир в Плеттенбурге 7 апреля 1985 года.

Примечания

1. О конформизме католицизма в протестанской Германии в годы второй империи применительно к личности К. Шмитта существует известная монография Н. Зомбарта. См.: SOMBART N. Die deutschen Manner und ihre Feinde: Carl Schmitt - ein deutsches Schicksal zwischen Mannerbund und Matriarchatsmythos. Munchen. 1991.

2. QUARITSCH H. Positionen und Begriffe Carl Schmitts. 2. Aufl. Berlin. 1991, S. 34.

3. NOACK P. Carl Schmitt: Eine Biographie. Berlin. 1993, S. 18.

4. QUARITSCH H. Op. cit., S. 39.

5. NOACK P. Op. cit., S. 123.

6. MEIER H. Carl Schmitt, Leo Strauss und "Der Begriff des Politischen": zu einem Dialog unter Abwesenden. Stuttgart. 1988, S. 77.

7. SCHMITT С Glossarium: Aufzeichnungen der Jahre 1947 - 1951. Berlin. 1991, S. 23 (Запись от 3.10.1947).

8. SCHMITT С. Der unbekannte Donoso Cortes. SCHMITT C. Donoso Cortes im gesamteuropaischer Interpretation. Koln, 1950, S. 70.

9. QUARITSCH H. Op. cit., S. 25.

10. NOACK P. Op. cit., S. 92.

11. SCHMITT С Donoso Cortes im Berlin, 1849. SCHMITT С Positionen und Begriffe im Kampf mit Weimar-Genf-Versailles 1923 - 1939. Berlin. 1988, S. 79.

12. ДОНОСО КОРТЕС Х. Письма другу. ДОНОСО КОРТЕС Х. Сочинения. СПб. 2006, с. 542.

13. ШМИТТ К. Политическая теология. Сборник. М. 2000, с. 93 - 94.

14. Там же, с. 88.

15. ДОНОСО КОРТЕС Х. Речь, произнесенная в конгрессе депутатов 4 января 1849 г. Сочинения, с. 327, 332.

16. Там же, с. 323.

17. ДОНОСО КОРТЕС Х. Письма графу Рацинскому. Сочинения, с. 559.

18. SCHMITT С. Glossarium..., S. 49 (Запись от 24.11.1947)

19. ШМИТТ К. Ук. соч., с. 94, 97.

20. ЕГО ЖЕ. Римский католицизм и политическая форма. ШМИТТ К. Политическая теология, с. 114.

21. Там же, с. 101 - 102, 104.

22. Там же, с. 119.

23. Там же, с. 117, 124.

24. Там же, с. 127.

25. Там же, с. 126.

26. Там же, с. 137.

27. Там же, с. 119.

28. MEIER H. Die Lehre Carl Schmitt: vier Kapitel zur Unterscheidung politischer Theologie und politischer Philosophie. Stuttgart. 1994, S. 207 - 208.

29. ШМИТТ К. Римский католицизм..., с. 124.

30. SCHMITT С. Der Begriff des Politischen. Hamburg. 1933, S. 13 - 15.

31. Ibid., S. 7.

32. NEUMANN V. Der Staat im Burgerkrieg: Kontinuitat und Wandlung des Staatsbegriffs im der politischen Theorie Carl Schmitts. Frankfurt a M. - N.Y. 1980, S. 95.

33. SCHMITT С. Der Begriff des Politischen, S. 10 - 11.

34. MEIER H. Carl Schmitt, Leo Strauss und "Der Begriff des Politischen"..., S. 35, 80.

35. SCHMITT С. Der Begriff des Politischen, S. 15, 12.

36. ШМИТТ К. Теория партизана. Промежуточное замечание к понятию политического. М. 2007, с. 83.

37. SCHMITT С. Legalitat und Legitinitat. Munchen. 1932, S. 97.

38. ШМИТТ К. Политическая теология, с. 37.

39. Там же, с. 21.

40. Там же, с. 15 - 16.

41. Там же, с. 56.

42. Там же, с. 15.

43. NOACK P. Op. cit., S. 95 - 96, 100.

44. Ibid., S. 63, 88 - 90.

45. Ibid., S. 107.

46. MEHRING R. Carl Schmitt zur Einfuhrung. Hamburg. 1992, S. 71.

47. QUARITSCH H. Op. cit., S. 70.

48. MASCHKE G. Op. cit., S. 67.

49. NOACK P. Op. cit., S. 136.

50. SCHMITT С. Legalitiit und Legitimitat, S. 68.

51. QUARITSCH H. Op. cit., S. 47.

52. NEUMANN V. Op. cit., S. 127.

53. NOACK P. Op. cit., S. 105.

54. SCHMITT С. Legalitiit und Legitimitat, S. 11.

55. QUARITSCH H. Op. cit., S. 51.

56. NOACK P. Op.cit., S. 125.

57. Ibid., S. 143.

58. РАХШМИР П. Ю. Радикальный оппортунист Карл Шмитт. Консерватизм: идеи и люди. Пермь. 1998, с. 140.

59. NOACK P. Op.cit., S. 168.

60. Ibid., S. 191.

61. ЮНГЕР Э. Излучения (февраль 1941 - апрель 1945). СПб. 2002, с. 452, 543.

62. NOACK P. Op.cit., S. 194 - 195.

63. SCHMITT С. Staat, Bewegung, Volk. Die Dreigliederung der politischen Einheit 2. Aufl. Hamburg. 1933, S. 11.

64. Ibid., S. 12.

65. QUARITSCH H. Op. cit., S. 119.

66. NOACK P. Op.cit., S. 199 - 203, 206.

67. SCHIEDER W. Carl Schmitt und Italien. - Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte. 37(1989), S. 16.

68. NOACK P. Op. cit., S. 222 - 223, 237 - 242.

69. QUARITSCH H. Op. cit., S. 89.

70. ШМИТТ К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. СПб. 2008.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - С. В. Артамошин:

Комментарии: