3. На службе в Вологодском губернском земстве (1902 - 1904 гг.)

Получив от Вологодской управы формальное приглашение прибыть в Вологду для личных переговоров, я выехал туда в марте 1902 года. Вологодский период деятельности (с марта 1902 по сентябрь 1904 г.) составил два с половиной года жизни. Мне тогда было 32 - 34 года.

Председатель губернской земской управы В. А. Кудрявый, человек с высшим образованием, произвел на меня сразу хорошее впечатление. Он внимательно выслушивал мои соображения и предположения о постановке и развитии деятельности губернского земства по объединению всей земской медицинской организации не путем распоряжений, а обслуживанием со стороны губернского земства общих запросов уездных земско-медицинских организаций, и прежде всего приведением в ясность и продвижением в жизнь постановлений последнего губернского съезда земских врачей; помощью отстающим уездам и временной помощью в борьбе с эпидемиями, когда сил местной участковой сети оказывается недостаточно; но прежде всего созданием при губернской управе такого органа (санитарного бюро или врачебно-санитарного отдела управы), который мог бы собирать из всех уездов, от всех врачей статистические материалы о характере заболеваемости, о причинах смертности и вообще о санитарном состоянии населения. При правильной разработке такого рода статистического материала губернское санитарное бюро сможет вооружать не только губернское земство, но и, прежде всего, непосредственных работников здравоохранения - участковых врачей и уездные медицинские организации - точными показателями для сравнительной оценки санитарных условий, санитарного неблагополучия и эпидемиологического состояния своего участка, своего уезда по сравнению с другими участками и уездами и на основании такого сравнительного рассмотрения подходить к определению и постановке первоочередных задач по врачебно-санитарному делу. Мой план организации работы санитарного бюро В. А. Кудрявый полностью одобрил. Он лишь указывал, что при этом нельзя забывать и задач, которые должны лежать на этом бюро как на специальном отделе губернской управы, готовящем доклады, выносимые на рассмотрение губернского земского собрания, и занимающемся устройством показательных или общегубернского значения лечебных учреждений. В первых переговорах моих в управе участвовал заведующий оценочно-статистического бюро П. П. Румянцев¹. У нас оказались общие знакомые в Петербурге, и он пригласил меня временно остановиться у него.

Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, NN 2 - 8.

стр. 99

В ближайшие дни я познакомился с рядом работавших в разных отделах губернской управы ссыльных. При их помощи подыскал себе квартиру и съездил в Новгород за семьей. Квартира, снятая мною, оказалась неудобной и сырой, и мы окончательно поселились в большом деревянном доме с кухней в подвальном этаже, с тремя большими комнатами, верандой и палисадником, примыкавшим к дому с улицы. В этой сухой, здоровой, светлой квартире в доме старого купеческого строительства XVII - XVIII вв. мы прожили два с половиной года. Это был самый неомраченный, полный напряженной общественно-организационной и творческой работы период моей жизни.

Первым моим делом было налаживание санитарно-статистического бюро. Организационно оно являлось особым врачебно-санитарным отделом губернской управы и ближайшей задачей его было обработать все оставшиеся после V съезда земских врачей Вологодской губернии статистические материалы о земско-медицинской сети и об эпидемической и общей заболеваемости населения во всех уездах. Я обратился с письмом к каждому в отдельности участковому врачу с просьбой содействовать объединению врачебной сети и медико-санитарных учреждений всех уездов губернии в единую систему, обслуживающую общее дело - здоровье народа.

К письму были приложены бланки разработанной мною формы с отчетными данными о врачебной сети, ее деятельности и распространении за отчетный месяц эпидемических заболеваний; следовало ежемесячно присылать на этих бланках итоговые данные. Уже через месяц, сколько помню, откликнулись почти все земские участковые врачи. Мне удалось подготовить к выпуску первого номера врачебно-санитарного обзора Вологодской губернии обзор эпидемических заболеваний. В первые же месяцы я закончил редактирование и пополнение материалами недостающих сведений по нескольким уездам и выпустил в печатном виде "Труды V губернского съезда земских врачей Вологодской губернии".

Благодаря переписке у меня с самого начала сложились очень хорошие отношения, проникнутые взаимным доверием и уважением, со всеми земскими врачами уездов. Летом я объехал ряд уездов и лично познакомился со многими участковыми врачами. При этом я на месте подробно ознакомился в Великом Устюге с очень удачным опытом доктора Левицкого по ведению посемейно-поселковой записи в виде индивидуальной карты всех обращающихся в устюгскую больницу больных из города и уезда. За 15 лет эти карты составили бесценный материал для изучения местной заболеваемости и санитарного состояния населения.

Для получения разрешения на выпуск первого номера "Врачебно-санитарного обзора Вологодской губернии" мне пришлось лично побывать у вологодского губернатора Князева. В беседе со мною он очень хвалился тем, что в той сибирской губернии, которую он возглавлял прежде, он поддерживал самые лучшие отношения с политическими ссыльными. Не читая представленного мною сборника, он сделал разрешительную надпись, заметив: "Надеюсь, вы меня не подведете". Очень интересовался и расспрашивал меня о земских проектах улучшения санитарного и эпидемического положения губернии. Держал себя благожелательно, ни в малейшей мере не напоминая новгородского губернатора графа фон Медема. Я об этом так прямо и сказал ему, поддерживая разговор с ним в тоне совершенно неофициальном. Когда я уходил, он сообщил мне, что запрашивал Департамент полиции о возможности утвердить меня заведующим врачебно-санитарным бюро губернского земства и получил ответ, который мне тут же и показал. В нем директор Департамента полиции Зволянский кратко сообщал: "Допущение к работе в губернском земстве врача З. Г. Френкеля предоставляется на ответственность вашего превосходительства". "Ну, я не боясь взял это разрешение на свою ответственность", - закончил Князев.

Много раз пришлось мне заходить и после этого к Князеву за разрешительными надписями к выпуску последующих номеров "Врачебно-санитарного обзора Вологодской губернии". И всякий раз без всяких формальностей

стр. 100

получал желательную резолюцию. Речи Князева при открытии губернских земских собраний в 1902 - 1903 гг. были деловиты, весьма благожелательны к передовым земским начинаниям и отличались вниманием к вопросам здравоохранения и улучшения санитарных условий в губернии.

Совершенно необычно для губернатора было то, что он подчеркивал свой "демократизм". Осенью 1904 г., когда я приехал в Кострому и занял место заведующего врачебно-санитарным отделом Костромского губернского земства, однажды совершенно неожиданно он зашел ко мне на квартиру (за несколько месяцев перед этим он был из Вологды переведен на должность губернатора в Кострому) и в тоне просто старого знакомого журил меня, что я не посетил его, а вот он, пожилой человек, меня навещает первым. Я с признательностью вспоминаю теперь благожелательное попустительство Князева, как губернатора, обязанного "тащить" и "не пущать". Но эти воспоминания омрачаются и перекрываются у меня более поздними тяжелыми воспоминаниями о ноябре 1905 г., когда тот же костромской губернатор Князев стал попустителем черносотенного погрома и избиения полицией молодежи, когда, разумеется не без согласования с ним, был произведен у меня обыск и захват всяких земских бумаг. Вспоминаю также, что, когда в 1906 г. колесо фортуны повернулось и я стал членом Государственной думы и однажды случайно лицом к лицу столкнулся с благодушно улыбающимся тогда уже генерал-губернатором Князевым, я не пожал его протянутой руки, а быстро прошел мимо.

Первое же мое ознакомление с Вологодской губернией, с ее огромными расстояниями от губернского центра до уездных земских организаций и медицинских учреждений вызвало у меня желание иметь всегда перед глазами точную картину распределения всей медицинской сети по губернии. Пришлось преодолеть много трудностей, пока удалось составить удовлетворившую меня карту губернии с нанесенными на нее всеми медицинскими учреждениями и с распределенными по уездам и волостям всеми участковыми лечебницами, врачебными и фельдшерскими пунктами, а также с указанием фактически существующих в губернии путей сообщения - дорог и рек. При попытке определить, какую территорию занимает каждый из врачебных участков, следовало исключить сплошные, тянущиеся на многие десятки и даже сотни километров лесные массивы и вообще пространства, не имеющие ни одного населенного пункта. Врачебно-санитарной сетью нужно ведь обслуживать население, а не территорию саму по себе. Поэтому я выделил густой зеленой краской на карте пространства, совершенно лишенные населенных пунктов на протяжении более 30 километров во всех направлениях. В таком виде карта и использовалась мною при всех последующих работах.

Губернский центр - город Вологда был более или менее тесно связан лишь с тремя-четырьмя уездами. Большинство же остальных уездов были настолько отдалены от центра, что ни о каком реальном их обслуживании такими учреждениями, как губернская больница, психиатрическая больница, больница для инфекционных больных и т. п., не могло быть и речи. В связи с этим уже в первый год моей работы в Вологодской губернии мне пришлось вплотную заняться очень сложным вопросом о губернской больнице, поставить вопрос об обязательности иметь отдельные больницы для города Вологды и для Вологодского уездного земства, а губернскому земству - взять на себя помощь всем уездам в развитии ими правильной сети лечебных учреждений, врачебных участков с собственными больницами и организовать межуездные врачебные участки, подняв их оснащение на уровень показательных участковых лечебниц губернского земства.

Совершенно очевидной представлялась необходимость открытия в отдаленной части губернии - для Усть-Сысольского, Яренского и Сольвычегодского уездов, отстоявших от Вологды дальше, чем отстоял от нее Берлин или Стокгольм, - особую психиатрическую больницу-колонию. Для обоснования этих предположений я начал систематически собирать необходимые материалы, стараясь одновременно привлечь к этим вопросам внимание всей

стр. 101

врачебной организации. К концу моей работы в Вологодской губернии мною были подготовлены подробно разработанные доклады о межуездных участках, а также по вопросу о децентрализации психиатрической помощи для VI губернского съезда врачей. В трудах VI съезда эти доклады и были затем напечатаны.

Все проводившиеся мною работы по установлению общей системы карточной регистрации заболеваний в губернии, по наблюдению за эпидемическими болезнями и борьбе с ними, по разработке материалов об умерших по группам приходов и волостей нашли свое отражение не только в ежемесячных врачебно-санитарных обзорах и в моих докладах губернскому собранию и VI губернскому съезду врачей, но также и в книге П. И. Куркина "Санитарная земская статистика" (1903 г.).

В 1903 г. Ярославское губернское земство устроило Выставку Северного края. Меня включили в экспертный совет по оценке организации земского санитарного дела в ряде земств, принявших в выставке участие своими экспонатами. Экспертный совет также составлял общий сравнительный очерк состояния земского врачебно-санитарного дела в губерниях Северного края. В наглядных больших красочных картах и диаграммах я попытался отобразить как санитарное состояние губернии и ее уездов, так и состояние и развитие сети земских медицинских учреждений. В Ярославле на выставке я много раз разъяснял содержание и смысл этих диаграмм. Это привлекало внимание посетителей. С этого началось мое знакомство с Ариадной Владимировной Тырковой², Дмитрием Ивановичем Шаховским и рядом земских работников и членов редакционного кружка газеты "Северный край".

Участвовать в экспертном совете Ярославское губернское земство пригласило М. С. Уварова и Ивана Андреевича Дмитриева из Петербурга и Ивана Васильевича Попова и Петра Ивановича Куркина из Москвы. В течение ряда дней мы изучали и обсуждали представленные на выставку материалы и имевшиеся в печати отчеты, доклады, сборники, помогавшие дать оценку по объективным показателям (с учетом количества населения) положения земской медицины и санитарного дела во всех северных губерниях. Для меня напряженная работа в этом экспертном совете под руководством П. И. Куркина и М. С. Уварова была настоящей школой. С тех пор у меня сложились самые тесные дружеские отношения с незабываемым Петром Ивановичем Куркиным, не прерывавшиеся до самой его смерти.

Для работы в санитарно-статистическом бюро, которым я заведовал (я предпочитал именовать его врачебно-санитарным отделом) была привлечена мною Юлия Григорьевна Топоркова. Она оказалась очень ценным помощником при налаживании всего так называемого делопроизводства и установлении необходимой дисциплины и распорядка деятельности отдела. Много внимания я уделял составлению библиотеки санитарно-статистических и земских медицинских изданий. О приобретаемых или присылаемых в обмен книгах, сборниках и трудах я делал небольшие заметки во "Врачебно-санитарном обозрении". Это облегчало участковым врачам обращение в отдел с просьбами о высылке им соответствующих изданий. Всю переписку по этой части вела Юлия Григорьевна.

Расширялась деятельность врачебно-санитарного отдела. Нужно было обеспечить получение от каждого участкового врача текущих ежемесячных сведений. Я разработал форму отчета для отправки его на обычной почтовой открытке - с несложной таблицей, заполняемой цифровыми данными. Мне кажется, в этой лаконичной "форме" впервые в земской практике удалось мне заменить всю сложную прежнюю переписку по собиранию сведений от врачей. Сопоставление и сведение воедино полученных цифр давало возможность освещать санитарное состояние губернии, распространение по участкам заразных заболеваний и оказание населению врачебной помощи - амбулаторной, поликлинической, стационарной и участковой. Поуездная и общегубернская сводки печатались мною во "Врачебно-санитарном обзоре Вологодской губернии" в таком виде, что каждый врач не только видел все

стр. 102

сведения по своему участку, но и привыкал сопоставлять объем и содержание своей работы с работой других врачебных участков и постоянно чувствовать себя живым звеном в общей врачебно-санитарной сети губернии.

Сводка получаемых сведений, рассылка бланков, заготовка огромного количества карточек для записи амбулаторных и коечных больных, работа по получению от многих сотен церковных приходов сведений о родившихся и умерших и т. д. требовали помощи хотя и немногочисленных, но сознательно интересующихся делом сотрудников. Ю. Г. Топоркова оказалась именно таким помощником. Она в то время отбывала ссылку в Вологде. Я был знаком с нею еще в Петербурге по ее деятельности в Обществе помощи политическим заключенным и ссыльным, встречался с нею на собраниях у А. М. Калмыковой. Юлия Григорьевна отличалась исключительной выдержкой и организованностью во всякой работе, когда мне удалось получить разрешение губернского начальства о допущении ее к службе в качестве моего помощника по делопроизводству.

Летом 1903 г. ко мне в Вологду приехал один из петербургских знакомых - Леонтий Леонтьевич Бенуа³, с которым я часто встречался у А. М. Калмыковой. Он сообщил, что для налаживания издания за границей печатного органа, рассчитанного на распространение в земских кругах, необходимо помочь Юлии Григорьевне выехать из вологодской ссылки в Штутгарт. Это удалось осуществить после отъезда Бенуа из Вологды. Тоненькая, худощавая Юлия Григорьевна перед отходом поезда зашла к нам. С помощью Любови Карповны она переоделась в заранее приготовленное для нее платье пожилой купчихи с широкой юбкой и большим платком на плечах. С железнодорожным билетом и чемоданом в условленном вагоне ее ожидал Д. И. Золотов. Перед отправкой поезда, как всегда, жандарм обошел вагон за вагоном, внимательно всматриваясь в лица отъезжающих, специально проверяя, нет ли среди них поднадзорных ссыльных. Наряженная купчихой Юлия Григорьевна совершенно не вызвала его подозрений. Так благополучно добралась она до Петербурга, а там на парусной яхте Бенуа доставил ее к проходившему шведскому пароходу. Из Стокгольма затем Юлия Григорьевна переехала в Штутгарт, где и оставалась до 1906 года. Розыски ее в Вологде начались только через неделю после ее отъезда, когда мы уже получили от нее открытку из Стокгольма.

Нелегко было заменить Юлию Григорьевну в нашем бюро. Успешнее других работал в качестве моего помощника С. Ф. Галюн, приглашенный мною на должность эпидемического врача. Порученное ему обследование и описание Пальмской волости, куда он был отправлен по поводу распространения там тифозных заболеваний, он выполнил. Эта работа была напечатана в виде особого приложения к "Врачебно-санитарному обозрению Вологодской губернии".

Из местных вологодских врачей наиболее выдающимся и оригинальным был Авенир Алексеевич Снятков⁴. Он был знатоком флоры, фауны и геологии Вологодской губернии. Свой летний отпуск из года в год он использовал для ботанических экскурсий в отдаленные уезды Вологодчины. Оттуда он привозил пополнения для своих обширных коллекций, в особенности гербариев. С большой готовностью Авенир Алексеевич откликнулся на мой почин приступить к организации Вологодского краеведческого музея. В 1903 г. был организован специальный совет Вологодского местного музея. В него кроме А. А. Сняткова мне удалось привлечь управляющего государственным имуществом Сущевского, Д. С. Богданова и нескольких земцев. За отсутствием помещения мы на первое время стали собирать экспонаты по геологии и палеонтологии, размещая их на площадках главной лестницы в губернской земской управе. Наше собрание очень скоро удалось пополнить ценнейшими палеонтологическими находками. В размывах и оползнях и при постройке земских дорог было найдено много бивней и зубов мамонтов, два крупных черепа ископаемого носорога. Благодаря Сняткову появились целые коллекции птиц. Среди них были крупные экземпляры арктической совы, фили-

стр. 103

нов, совок и др. Особенно ценны были геологические материалы по межледниковому периоду. В подвальных помещениях губернской управы я разместил коллекции сельскохозяйственных экспонатов. Это были снопы сена, льна из Устюгского и Никольского уездов, хмеля из Тотемского уезда и пр., оставшиеся после сельскохозяйственной выставки, устроенной губернским земством.

Ценным пополнением зарождавшегося краеведческого музея стали образцы пород и геологических находок, собранные молодым геологом, отбывавшим в Вологде ссылку, - В. А. Русановым⁵. Летом 1903 г. он получил разрешение отправиться в экспедицию в крайнюю северо-восточную часть Вологодской губернии, проплыл на лодке по протокам Печоры, обнаружил выходы нефти на реке Ухте. Привез и передал для будущего музея собранные коллекции минералов, в том числе кварцевые обломки с включением золота, остатки и окаменелости ископаемых животных, бивни и зубы мамонта и другие экспонаты. Для популяризации планов устройства местного музея я часто показывал и объяснял земским служащим и случайным посетителям пока еще очень скудные, но интересные первые поступления. Это вызывало интерес, особенно у молодых любителей природы. И музей стал обогащаться коллекциями чучел птиц и кое-каких местных зверей (выхухоль, хорьки, лисицы), коллекциями насекомых (жуков, вредителей культурных растений) и особенно коллекциями бабочек, собранными учениками старших классов гимназии.

Наиболее ценным обретением музея, однако, были коллекции сортов льна, собранные из разных районов Вологодской губернии для сельскохозяйственной выставки. Вокруг музея мало-помалу складывался круг активных сотрудников. На почве общего интереса к исследованию и познанию природы у меня сложились близкие отношения с рядом местных энтузиастов, среди которых, помимо уже упомянутых А. А. Сняткова и Сущевского, был также Николай Яковлевич Масленников.

Значительное место в моей вологодской жизни занимало участие в организации и непосредственном проведении летних педагогических курсов губернского земства для учителей сельских школ. Каждый год на средства, специально ассигнуемые для этого губернским земством, устраивались шестинедельные курсы. На них съезжались учительницы из всех уездов губернии. Душой курсов был приезжавший из Петербурга известный педагог Александр Петрович Нечаев⁶. Он умел вызывать у учителей и учительниц желание расширять знания и педагогический кругозор. Я читал в качестве курса "школьная гигиена" общие основы физиологии и гигиены школьного возраста.

Самой крупной моей работой в вологодский период была подготовка VI губернского съезда земских врачей. Главной задачей при его подготовке было составление в каждом уезде коллективного, проверенного и всесторонне обсужденного делегатского доклада о состоянии, нуждах и планах дальнейшего развертывания всего земско-медицинского и санитарного дела в уезде. Я разработал программу и форму табличных сведений о всех сторонах медицинского и санитарного дела по каждому врачебному участку за каждый год.

Сам я на основании статистических и отчетных врачебно-санитарных данных за 1902 - 1904 гг. составил общий очерк состояния медицинского обслуживания населения и развития земского врачебно-санитарного дела в целом по губернии. Особый доклад я подготовил по губернской больнице и по участию губернского земства в развитии участковой сети путем организации межуездных участковых больниц и специальных пособий маломощным уездным земствам на создание участковых лечебниц, а также разработал доклад о децентрализации в губернии психиатрической помощи путем устройства психиатрической больницы-колонии в восточной части губернии, а при уездных земских больницах специальных психиатрических отделений для острых нервно-психических заболеваний.

Состоявшийся в августе 1904 г. съезд протекал в условиях исключительно активного интереса к дальнейшему развитию земско-медицинского и санитарного дела со стороны как делегатов из уездов, так и всех других участ-

стр. 104

ников, в том числе многочисленных земских деятелей (председателей и членов управ и гласных). Незадолго перед открытием съезда умерли Е. А. Осипов⁷ и А. П. Чехов. Я посвятил свою первую речь на съезде их памяти. В ней я попытался обрисовать их значение для развития русской культуры и их заслуги в создании общественного и морального типа русских врачей.

К концу съезда окончательно созрело мое решение перейти на работу в Костромское губернское земство для организации и заведования губернской санитарной организацией. Но я отдавал себе отчет, что лучших, более благоприятных условий для земско-медицинской деятельности, чем были у меня в Вологде, ожидать было нельзя. Атмосфера товарищеского взаимного уважения и поддержки всех намечаемых мною мер со стороны всех участковых врачей вносила бодрую уверенность и вызывала творческий подъем.

Прощаясь после съезда с его участниками - делегатами четырнадцати уездов, я высказал, как глубоко ценю сложившуюся в работе обстановку, и в то же время указал, что не считаю себя вправе уклониться от предложенной мне в Костроме более трудной и более широкой задачи создания губернской санитарной организации.

Совсем необычным с точки зрения отношений со стороны влиятельных представителей тогдашнего земства в других губерниях к "третьему элементу", то есть к земским служащим - врачам, статистикам, агрономам, учителям - было участие в прощальном товарищеском вечере, устроенном земскими врачами по случаю моего предстоящего отъезда в Кострому, ряда влиятельных земских гласных. Один из них, председатель Грязовецкой управы А. Н. Брянчанинов, по просьбе собравшихся был даже председателем на этом вечере. А. Н. Брянчанинов представлял собою оригинальную фигуру в дворянской среде. Человек необычайно большого, прямо монументального роста, он обладал незаурядным ораторским даром, с увлечением отдавался чтению русских писателей, отказался от открывавшейся перед ним карьеры губернатора. Говорили, что он одно время был пострижен в монахи и чуть было не сделался архиереем, но потом круто изменил курс своей жизни, вернулся к себе в усадьбу, отдался земской культурной работе, и сделался председателем Грязовецкой уездной управы, и готов был примкнуть к демократическому движению, начавшему в то время проникать в некоторые земские круги Вологодской губернии.

Последнее могло быть связано со все увеличивавшимся числом политических ссыльных, среди которых были А. В. Луначарский, А. А. Богданов (Малиновский), доктор В. Д. Ченыкаев из Саратовской губернии, В. А. Кистяковский⁸ и многие другие. С обществом политических ссыльных в постоянном общении находились влиятельные земские деятели, например, председатель губернской управы В. А. Кудрявый, губернские гласные Масленников, Лавров и другие. Они бывали на вечерах, где выступали с докладами и рефератами находившиеся в ссылке литературные работники. Среди последних был и такой нововременский писатель, как А. В. Амфитеатров⁹, очутившийся в Вологде за свой фельетон "Господа Обмановы", под которыми он изобразил дом Романовых. В Вологде Амфитеатров бывал со своей женой у нас, мы с Любовью Карповной были у него с ответным визитом. Гораздо более интересным было для меня знакомство с А. А. Богдановым (Малиновским). Во время своей вологодской ссылки Богданов начал работать врачом в Кувшиновской больнице-колонии для душевнобольных и вследствие вакантности места директора фактически исполнял его обязанности. Глубоко вдумчивый, всегда ровный, привлекавший к себе своей исключительной скромностью, Александр Александрович встретился в психиатрической больнице со многими из тех проблем, которые так глубоко волновали меня в Колмове.

В качестве отдыха от своих социально-экономических работ и от обязанностей врача-психиатра Богданов любил заниматься астрономией и имел даже у себя телескоп. Вместе с Любовью Карповной мы бывали у ведшего очень уединенную жизнь в Кувшинове А. А. Богданова. Но еще более близкими были наши отношения с Владимиром Дмитриевичем Ченыкаевым,

стр. 105

который жил в ссылке вместе со своей свояченицей. Нас обоих интересовало развитие земско-медицинского дела, изучение заболеваемости, вопрос о введении карточной регистрации первичных обращений за врачебной помощью, постановка работы санитарно-статистического бюро, налаживание деятельности санитарных советов и пр. Ченыкаевы часто бывали у нас. В марте 1903 г. Владимир Дмитриевич оказал акушерскую помощь при рождении моей младшей дочери Валентины¹⁰.

Почти десять лет спустя, в 1912 г., во время заграничной поездки я навестил жившего в то время в Париже В. Д. Ченыкаева. Он по-прежнему живо откликался на все течения и события русской общественной жизни. Как практический врач с большим опытом, Владимир Дмитриевич имел практику в одном из периферийных районов Парижа и, конечно, тосковал по земской врачебной деятельности, но перспективы скоро вернуться на родину он в то время еще не видел.

В Вологде в 1904 г. был в ссылке Степан Иванович Радченко¹¹, которого я хорошо знал в Петербурге по его работе в рабочих кружках. В Вологде он был нашим близким другом. Мы с Любовью Карповной поддерживали постоянное общение с несколькими ссыльными, работавшими в губернском земстве в отделе статистики: Саммером¹², который после Октябрьской революции был председателем губисполкома; Дреллингом, Марией Дидрикиль и со многими другими.

4. Жизнь в Костроме (1904 - 1909 гг.). Работа в I Государственной думе

После VI Вологодского съезда земских врачей я стремился ускорить редактирование и печатание его трудов и исполнение решений съезда об изучении движения населения (общей и детской смертности, рождаемости, брачности) по волостным районам, то есть по группам приходов, приблизительно совпадающим с волостями, и других. Только после издания всех трех томов трудов VI съезда я считал возможным переехать в Кострому. Посещение Костромы для окончательных переговоров с губернской управой вызвало у меня восхищение самим городом, расположенным на склонах и верхней террасе волжского берега, открывавшимися из города замечательными видами на заволжские дали.

В губернской управе не чувствовалось особого интереса к предстоявшему развертыванию работы. Ее председателем оставался более чем восьмидесятилетний П. В. Исаков, далекий от всяких передовых течений или стремлений к расширению круга земской деятельности. Однако он со вниманием выслушал мои соображения о более целесообразной организации противоэпидемических мероприятий, о распределении расходов на врачебно-санитарное дело между губернским и уездными земствами, об учреждении должностей санитарных врачей для согласованного проведения постоянной санитарной работы в уездах, об издании обзоров и материалов по санитарному изучению губернии.

Год был выборный. Предстояли выборы управы на новое трехлетие, и старому земскому председателю, по-видимому, казалось небесполезным выступить перед собранием с докладом, который мог бы привлечь внимание новых гласных. В связи с этим управа выразила желание, чтобы я ускорил переезд в Кострому. Однако мне это удалось только в начале осени. Поселились мы в нижнем этаже в доме Москвина на верхней волжской террасе, недалеко от спуска к Волге, в Губернаторском переулке.

Начать работу пришлось со сбора материалов о санитарном состоянии Костромской губернии и положении в ней земско-медицинского дела. В первые же недели удалось подготовить, напечатать и разослать всем врачам первый выпуск "Врачебно-санитарного обозрения Костромской губернии". Предстояло подготовить созыв совещания при губернской управе представителей уездных санитарных советов, чтобы затем создать постоянный губернский совет, направляющий деятельность всей земско-медицинской организации.

стр. 106

Была осень 1904 г.; до Костромы докатывались волны общественного движения. На проходивших в губернской управе совещаниях я познакомился с заведующим земской статистикой Корсаковым и другими земцами передовых воззрений. Совещания не ограничивались уже только рамками текущих земских задач, а начинали связывать возможность успешного развития всех местных дел и удовлетворения местных нужд с необходимостью коренных преобразований во всем строе государственного управления.

Губернская управа приняла разработанное мною положение о губернском санитарном совете, и 15 ноября 1904 г. состоялось его первое заседание, утвердившее программу проведения в ближайшее время очередного губернского съезда врачей, который не созывался в Костроме уже в течение шести лет. Однако революционные события 1905 и последующих годов не дали возможности провести этот съезд раньше 1908 года. Общее направление мыслей и общественных устремлений передовых земских врачей нашло полное отражение в работе Пироговского противохолерного съезда в марте 1905 г. в Москве.

Последние месяцы 1904 г. я занимался составлением докладов по проблемам развития врачебно-санитарного дела в губернии к очередному Костромскому земскому собранию, назначенному на январь 1905 года. Надо было обосновать необходимость заблаговременных мер против угрожавшей эпидемии холеры. Я считал основной задачей переход от временных, экстренных мер к созданию постоянной врачебно-санитарной организации, опирающейся на развитую сеть врачебных участков с надлежаще оборудованными больницами, отделениями для заразных больных. Эта организация должна была развивать самодеятельность населения в проведении оздоровительных мер (санитарные попечительства). Я считал необходимым также широко развернуть работу по санитарному просвещению.

Особый доклад был посвящен организации в Костромской губернии сети лечебно-продовольственных пунктов в местах скопления речников, судорабочих и рабочих, отправляющихся на временные заработки, занятых "отходными" промыслами. Все доклады по санитарному делу, составленные мною в декабре 1904 г., были напечатаны отдельным выпуском. После одобрения этих предложений земским собранием я стал проводить их в жизнь в 1905 году.

Было увеличено число уездных санитарных врачей, налаживалась систематическая работа губернского и уездных санитарных советов. Участие в их заседаниях давало возможность знакомиться с работой врачебно-санитарной сети на периферии и получать сведения о личном составе земских медицинских работников. В Кинешме выдающуюся роль играл молодой инициативный председатель управы П. П. Калачев, а среди участковых врачей выделялась замечательная по своей хирургической и организаторской работе Ольга Стратониковна Яковлева. В связи с отсутствием больницы на ее участке она устроила, затрачивая на это свое жалование, операционную в крестьянской избе. В 1905 г. для участия в уездных врачебно-санитарных советах я выезжал в Юрьевец, в Макарьев, в Галич. Для помощи в организации работы созданных в 1905 г. попечительств я несколько раз выезжал в поселок Большие Соли, где принимал участие в заседаниях попечителей.

Налаживание работы санитарных попечительств в условиях сохранявшейся опасности развития холерной эпидемии было наиболее доступной - с точки зрения полицейских преград - формой общественной работы, развития самодеятельности населения, привлечения врачей к культурно-просветительной работе. Нараставшее в 1904 - 1905 гг. оживление общественной жизни вызвало увеличение числа попечительств, они открывали местные потребительские общества, кредитные товарищества, кооперативные склады и лавки.

Перешедший на работу в Кострому из Московского земства Александр Сергеевич Дурново, молодой энергичный участковый врач Болылесольского участка, с увлечением занимался делами своего попечительства. Ему удалось вовлечь в эту работу ряд очень дельных крестьян. Возникла тесная связь санитарного попечительства с кооперативным движением. Я помещал об-

стр. 107

ширные подробные отчеты об оживленной деятельности Большесольского попечительства во "Врачебно-санитарном обозрении". Однако в 1906 г. костромское жандармское управление и его вдохновитель товарищ прокурора - известный П. Н. Кошуро-Масальский разгромил зародившееся большесольское общественно-кооперативное движение. Доктора Дурново и нескольких кооператоров-крестьян арестовали и долго томили в тюрьме с явной целью терроризировать местное население и земскую интеллигенцию.

Летом 1905 г. с большим успехом шла организация сети лечебно-продовольственных пунктов в местах скопления рабочих на пристанях по Волге - в Кинешме, в Юрьевце - и по ее притокам Ветлуге и Унже, в Макарьеве и Шарье. Для работы в этих пунктах были приглашены студенты-медики последних курсов преимущественно из Медицинской академии и Женского медицинского института. Работа на этих пунктах состояла в организации ночлежных помещений, столовой, чайной и в оказании амбулаторно-врачебной помощи.

Это был 1905 год! С подъемом, не жалея сил, не щадя своего здоровья трудились на лечебно-продовольственных пунктах приглашенные нами студенты и студентки (Людмила Васильевна Мороз, Ушаков, Каберидзе и целый ряд других). За пятнадцать и более часов в сутки напряженного труда они пропускали по тысяче и более рабочих, обследуя их, отделяя здоровых от больных, оказывая медицинскую помощь, ведя санитарную и культурно-просветительскую работу, преодолевая огромные организационные трудности. И вот в самый разгар этой работы Кошуро-Масальский с жандармами предпринял рейд, произвел обыски в поисках революционной литературы и арестовал всех заведующих лечебно-продовольственными пунктами. Как только губернская управа получила об этом телеграмму, немедленно по моему представлению были посланы другие находившиеся в Костроме студенты, которые оказались вполне достойными заместителями своих предшественников.

Кошуро для устрашения произвел обыск и у меня. Обыск проводился по замыслу и под личным руководством товарища прокурора, с подчеркнутой крикливостью и давлением. Квартира была оцеплена пешей и конной полицией. Жандармы и с ними сам Кошуро-Масальский копались с вечера и всю ночь до утра, перетряхивали детские кроватки и кухонную утварь, подушки, мебель, перелистывали каждую книгу. Любовь Карповна проявила при этом необыкновенную выдержку. В предъявленном ордере было указано, что обыск должен быть произведен у меня, а не у моей жены. Поэтому Любовь Карповна решительно и настойчиво требовала, чтобы ее комнаты и ее вещи обыску не подвергались. Но товарищ прокурора отдал распоряжение копаться и искать повсюду. Он потребовал, чтобы была раскрыта личная шкатулка Любови Карповны, но получил твердый отказ: "Шкатулка с моими личными инициалами, в ней мои интимные письма, и я не хочу, чтобы в них копались чужие, грязные руки". В конце концов Масальский сделал оформленное постановление: "Призвать слесаря для вскрытия ларца", ввиду отказа дать ключ от него.

В томительном ожидании вся жандармская сила оставалась без действия, пока полиция не отыскала в городе глухой ночью слесаря. Привезенный, наконец, какой-то мастер, неумелый и напуганный, долго возился с ларцом, но все-таки взломал пружину и открыл крышку. Шкатулка была... пуста! В ней лежали лишь обручальные кольца. Даже жандармы, к огорчению Кошуро, не смогли удержаться от смеха при виде разочарования представителя прокурорского надзора.

Среди разных бумаг по распоряжению Кошуро-Масальского у меня был захвачен черновик доклада губернского предводителя дворянства П. В. Шулепникова, который тот оставил вечером у меня с просьбой ознакомиться и дать ему утром некоторые справки. На открывшемся губернском дворянском собрании предводитель с глубоким возмущением сообщил о бесчинстве Масальского, захватившего при обыске его доклад. Попутно он описал бесчинства помощника прокурора и в отношении лечебно-продовольственных пун-

стр. 108

ктов. Неслыханным в летописях таких архаических учреждений, как дворянское собрание, было единогласное постановление обратиться в Министерство юстиции с ходатайством о немедленном переводе Масальского из Костромской губернии, как оскорбившего предводителя дворянства и, в его лице, все костромское дворянство. Все это происходило в начале октября. Революционные события и явившийся в их результате октябрьский манифест "Об усовершенствовании государственного порядка", провозгласивший гражданские свободы и создание Государственной думы, положили конец всем прокурорским замыслам и делам.

Но через несколько дней после октябрьского манифеста в Костроме, как и во многих других городах, произошли погромные избиения молодежи, подготовленные и организованные черносотенной организацией "Союз русского народа" при благосклонном участии местных полицейских властей.

Ярко встает в памяти картина, которую мне пришлось видеть ночью после того, как днем на площади в Костроме было первое шествие молодежи с плакатом учащихся семинарии о манифесте 17 октября. Съехавшиеся на базар крестьяне, подстрекаемые полицией, напали на манифестантов. Ночью ко мне постучался околоточный, он просил меня поехать с ним в полицейское управление, чтобы оказать помощь умирающему. Я прибыл в полицию. Там в комнате исправника находились несколько окровавленных, стонавших юношей, избитых и израненных. Я потерял самообладание, стал громко упрекать полицейских чинов за бесчеловечное отношение к людям, требовал, чтобы раненые были немедленно отправлены в больницу. Исправник Каковский был, как поляк, не очень благосклонно настроен к "черной сотне". Он насильно вывел меня через особую дверь и настойчиво просил удалиться. "Вы ничего не понимаете и не видите, скорее уходите!"

Я отправился не домой, а в "общественное собрание" (клуб). Там всегда были дежурные старшины. Я по телефону обратился к губернатору Князеву, описал ему весь ужас виденных мною избитых и израненных юношей и просил его распорядиться об отправке их в больницу. Все это было, разумеется, совершенно необычно. Губернатор растерянно и сухо "поблагодарил за сообщение". Он действительно отдал распоряжение о переводе избитых в больницу, где я их и увидел на следующий день.

В течение нескольких дней циркулировали слухи, что погрому подвергнется со стороны какой-то "черной сотни" моя квартира. Но дальше разговоров дело не пошло. Слишком очевидно и широко нарастало освободительное движение. Оно стало проявляться даже в том, где и в чем его менее всего можно было ожидать. В Костроме, как во всяком губернском городе, еще с гоголевских времен существовал клуб, по своему уставу именовавшийся "общественным собранием". Его подлинным содержанием была игра в карты, в пределах допускаемой законом степени азартности. Кроме карточной игры, в клубе процветал буфет и имелись мало кого интересовавшие библиотека и читальня. Но с 1904 г. сначала понемногу, а затем все более заметно стал нарастать интерес именно к клубной библиотеке. Обычно пустые в прежние годы, обширные залы читальни стали местом, куда заходили не карточные завсегдатаи, а служащие губернского земства, адвокаты, врачи и прочие "разночинцы". В соответствии с возросшими запросами клубная администрация, имея на это ранее не использованные средства, расширила список получаемых газет, журналов и вновь выходивших книг. Совет старшин, подчиняясь духу времени, стал устраивать литературные вечера. Уже не для еженощной игры в карты, а для пользования библиотекой и кабинетами для чтения стали вступать в клуб новые члены. И однажды, при очередном переизбрании совета старшин клуба в его состав были избраны популярные в городе присяжные поверенные Огородников и Доброхотов, земцы и врачи; в числе их оказался и я.

Совершенно чуждый буфетным и карточным делам, я старался оправдать оказанную мне честь и доверие содействием расширению культурно-просветительной стороны в жизни и деятельности клуба. Были организова-

стр. 109

ны лекции на злободневные общественно-политические темы, которые читали приглашенные из Москвы профессора и литераторы (Шершеневич¹³, Гольцев¹⁴ и др.). Вскоре весь центр тяжести клубной жизни переместился в эту новую область.

В этот период окончательно сформировались мои политические взгляды, и я сделал свой выбор относительно партийной принадлежности. Я не счел для себя приемлемым стать, как моя сестра Евгения и ее муж и мой друг К. О. Левицкий, на сторону революционных марксистов, в особенности большевиков. В это время формировались другие партии, которые были мне ближе по своим задачам и методам борьбы.

В 1904 - 1905 гг. вокруг журнала "Освобождение"¹⁵ возникла нелегальная политическая организация "Союз освобождения", объединившая представителей интеллигенции и земских либералов. Во многих городах появились отделения этой организации. "Союз освобождения" ставил своей задачей добиться установления в России конституционной монархии, введения всеобщих выборов, равенства всех людей перед законом невзирая на их национальность, расу, пол, вероисповедание и сословную принадлежность, а также защиту интересов трудящихся. Председателем "Союза освобождения" был избран земский деятель И. И. Петрункевич¹⁶. Я принял участие в создании "освобожденческого" кружка в Костроме. В разгар революционных выступлений 1905 г. "освобожденцы", как нас тогда называли, приняли на своем съезде программу, включавшую требования принудительного отчуждения части помещичьей земли и передачи ее крестьянам, введения восьмичасового рабочего дня и т. д. После опубликования в августе 1905 г. закона об учреждении высшего законосовещательного представительного органа России - Государственной думы и положения о выборах в нее, "Союз освобождения" высказался за участие в работе первого российского парламента и за создание на основе своего "Союза" совместно с "Союзом земцев-конституционалистов" Партии конституционных демократов (кадетов), или Партии народной свободы. Я стал одним из организаторов ячейки кадетской партии в Костроме.

После октябрьских событий 1905 г. (всероссийская политическая стачка; волнения в армии и на флоте, крестьянские выступления и т. д.) потребность в обсуждении злободневных общественно-политических вопросов стала проявляться не только в Костроме, но и в наиболее затронутых кооперативным движением сельских местностях. С такими запросами обращались в книжный склад губернского земства, которым ведала замечательно преданная идее культурного просвещения населения А. Дм. Лапотникова. Она сгруппировала вокруг себя молодых сотрудников, составлявших библиотеки для сельских кредитных и сельскохозяйственных кооперативов, для потребительской кооперации, для возникавших среди сельской молодежи кружков самообразования. Лапотникова апеллировала к чувству долга всякого интеллигента перед народом, когда в соответствии с поступавшими к ней с мест просьбами предлагала выехать и прочитать лекцию или провести собрание в том или ином сельском центре. В ноябре и декабре 1905 г. мне тоже пришлось выезжать по указанию Лапотниковой для лекций о задачах земства, а также о задачах переустройства государственного строя.

Один из таких выездов мне особенно памятен. Это было во второй половине декабря. Нужно было отозваться на просьбу кружка молодых клиентов книжного склада в селе Минском провести у них собрание о задачах государственного переустройства. Я выехал под вечер. Извозчик, мой большой приятель, преданный передовому общественному движению, при начавшейся метели сбился с дороги. Довольно долго мы плутали и лишь поздно вечером заехали в Пушкино, где пришлось заночевать. На следующий день - это было воскресенье - все же я добрался до Минского и провел собрание. Народу собралось - полная изба, слушали с большим интересом, завязалась оживленная беседа. В это время в избу вошла группа возбужденных пожилых крестьян, которые громко потребовали, чтобы я сказал, кто я

стр. 110

такой, откуда приехал, кто меня прислал. Я спокойно ответил на их вопросы. Тут мне передали, что привезший меня извозчик настойчиво просит меня выйти к нему во двор. Когда я вышел, он решительным тоном, хотя и вполголоса, сказал, что моя шапка и шуба уже у него в санях и что я должен немедленно идти задворками к ним. Я пытался его успокоить, обратить в шутку его чрезмерную настороженность, но он решительно потащил меня за постройки, провел к саням, где нас ждал один из молодых устроителей собрания, и лишь только мы сели в сани, без дороги, через заснеженное поле выехали за деревню. Только после того, как мы выехали на большую дорогу, уже далеко от села, извозчик рассказал мне, в чем дело. В ожидании собрания, у нескольких известных в селе черносотенцев собралась целая группа их единомышленников из других сел. Пока я делал доклад, они ходили по избам и созывали людей, чтобы расправиться с приезжим смутьяном. Им удалось собрать большую толпу на берегу Волги. Они кричали этой толпе, что со смутьянами теперь расправа короткая: топить их в Волге! Мой извозчик был свидетелем, как принялись делать прорубь в реке у спуска дороги. Тогда он прибежал и, посоветовавшись с хозяином избы, где было собрание, решил немедленно увезти меня другой дорогой из села. Когда мы приехали в Кострому, возница мой облегченно вздохнул и благословил судьбу за то, что мы благополучно выбрались из беды.

На других собраниях, в Шунге, в Самети, где мне приходилось выступать, черносотенные группы угрожающе собирались у избы, где шло собрание, бросали в стены камни, но разбегались, когда участники беседы организованно выходили, чтобы дать им отпор.

В начале 1906 г. при выдвижении выборщиков для избрания на губернском съезде депутатов Государственной думы я оказался в числе выдвинутых от города Костромы. Помню, как в день заключительного заседания губернского съезда выборщиков рано утром ко мне на квартиру неожиданно пришла группа, человек семь-восемь, пожилых крестьян-выборщиков от более далеких уездов - Кологривского, Макарьевского и других, и один из них от имени всей группы обратился ко мне с сообщением, что они хотели бы меня выбрать в члены Государственной думы, так как, слушая выступления на съезде, они увидели, что я понимаю народные нужды и крестьянское дело, но "вот говорят, что ты еврейского происхождения. Не томи наши души, скажи: жид ты или не жид?"¹⁷. Я ответил, что в Государственной думе я честно и настойчиво, насколько хватит сил и умения, буду отстаивать те взгляды, которые развивал в своих выступлениях на губернском съезде. Но я должен быть уверен, что я опираюсь на согласие со мною моих избирателей, а в числе моих основных убеждений стоит признание полного равноправия всех граждан, независимо от их происхождения и веры. Поскольку они такого равноправия не признают, задавая мне свой вопрос, то я прошу их за меня не голосовать. Невзирая на это, все они, по-видимому, подали голос за меня, так как в числе избранных от губернии членов первой Государственной думы оказался и я.

После избрания в Государственную думу нас приветствовали в костромском клубе (общественном собрании) и в губернском земстве. Всего от Костромской губернии в Думу были избраны шесть человек. Из них двое - от крестьян: П. Д. Горохов (52 лет) и И. В. Замыслов (32 лет); один депутат - от рабочих: А. И. Смирнов (25 лет); один земский деятель от дворян - П. А. Сафонов (38 лет) и два представителя разночинной интеллигенции: присяжный поверенный Н. А. Огородников (34 лет) и я. Мне тогда было 37 лет. По инициативе Николая Александровича Огородникова мы, вновь избранные члены Думы, обратились по телеграфу к графу Витте, бывшему главой правительства, с требованием вернуть из ссылок и выпустить из тюрем всех тех, кто оказались выбранными в члены Думы.

После выборов я продолжал вести свою обычную работу в земстве. Только за неделю до открытия Государственной думы, намеченного на 27 апреля, мы выехали из Костромы. Чтобы попасть на вокзал, нужно было перепра-

стр. 111

виться через Волгу. У переправы при спуске с Молочной горы собралось много народа, чтобы проводить нас. Среди собравшихся были приехавшие на рынок крестьяне, были кооператоры из Самети и Шунги, но было много и горожан, земских служащих и участников предвыборных собраний. Когда паром начал отчаливать, последнее напутственное слово сказал один немолодой крестьянин-кооператор: "Стойте крепко за народное правое дело, не страшитесь никаких угроз, мы всем народом постоим за своих посланцев. Ни один волос не упадет с вашей головы, не допустим этого".

Потом мы ехали в поезде. Как живо встают в моей памяти эти минуты! Я смотрел из окна вагона на мелкие поросли ольхи и ивняка, на болота, поросшие тощими соснами, на редкие разработки торфа. Удастся ли увидеть вместо этой тощей, убогой картины бесконечных пространств "неудобной", бросовой земли осушенные пространства лугов и возделываемых полей, "устроенные" леса, рациональную добычу торфа? Доживу ли до такого времени? Ближайшее будущее казалось неясным, смутным...

По приезде в Петербург на первое время я остановился вместе с другими депутатами от Костромы. До начала работы Думы шла организация фракций, в том числе фракции ее членов, примыкавших к Конституционно-демократической партии. Я принял деятельное участие в налаживании ее работы. Ближайшими и несомненными, в моих глазах, задачами, стоявшими перед Думой как законосовещательным органом было установление и упрочение фундамента политической свободы и равноправия людей без различия социального положения, пола, нации и расы. Это требовало не только настойчивого труда, но и известного опыта, знаний. Мне казалось, что мои усилия более всего будут плодотворны при объединении их с силами наиболее авторитетных знатоков конституционных основ, таких, как Ф. Ф. Кокошкин¹⁸, Г. Ф. Шершеневич, Л. И. Петражицкий¹⁹, М. М. Винавер²⁰ и другие деятельные члены фракции партии кадетов.

...Как и в предыдущие, 1892 - 1903 гг., я понимал первостепенное значение работы по объединению рабочего класса, по созданию и развитию той силы, которая в борьбе с абсолютизмом и реакцией в состоянии будет нанести по ним решающие удары. Но успеху этой борьбы могло содействовать на каждом ее этапе также и ослабление опор, поддерживавших прочность самодержавного строя. Одною из существенных опор царизма и реакции была политическая отсталость, инертность близких к народным крестьянским массам местных людей, объединявшихся вокруг земского дела, поднявшихся до отстаивания интересов устроения местной жизни (местного дорожного строительства, земской школы, врачебно-санитарного дела, агрономии, кооперативного движения), защиты их от произвола и подавления со стороны бюрократического строя. Эти местные силы нужно было из опоры самодержавия сделать силой, борющейся с ним. Именно это достигалось в то время путем мобилизации аморфных групп, не способных примкнуть к более решительным революционным течениям. Помочь этим группам усвоить уроки борьбы за политическую свободу, закрепить их отход от самодержавного строя - таково было то реальное дело, которое делалось в то время в I Государственной думе Партией народной свободы.

По своей земской деятельности я лично знал наиболее искренних, честных и демократически настроенных людей из кадетской партии, таких, как М. М. Винавер и Дмитрий Иванович Шаховской.

Еще до открытия заседаний Думы состоялся ряд заседаний фракции кадетов. К ней примкнули представители "национальных меньшинств" (татарского народа Казанской губернии, Крыма, украинцы и другие). Вспоминается случай, показывающий, как обостренно было стремление к национальному равноправию и как чутко реагировали представители малых народов на подчас бессознательное третирование высококультурными представителями великорусского народа сограждан иной национальной принадлежности. Это было на первом собрании фракции кадетов, на которое явилось уже более сотни членов Думы. Временно председательствовал старейший по возрасту

стр. 112

Иван Ильич Петрункевич. Ф. И. Родичев, характеризуя в своем выступлении реакционные действия правительства, назвал их "татарщиной". Вслед за речью Родичева слово попросил один из членов Думы от Казанской губернии. Он, как и его соплеменники, был в национальном костюме. Поднявшись, он прочитал на французском языке протест против допущенного Родичевым оскорбления татарского народа: "Je regrette profondement que le nom de notre nation pronounce ici dans une epithete si malheureuse, si odieuse".

До открытия Государственной думы оставалось немного дней. Шла напряженнейшая работа по организации и подготовке выступлений членов фракций. В составе кадетской фракции было значительное число представителей земств, в том числе, между прочим, известный организатор секции общественной медицины на Пироговских съездах врачей Василий Иванович Долженков²¹. Многие знали меня по участию в земских съездах и по работе в земствах Петербургской, Вологодской и Костромской губерний. При избрании бюро фракции, оказавшейся в Думе самой многочисленной, я был избран секретарем²². Пришлось вести большую организационную работу по подготовке и созыву собраний фракции, по записи вновь вступивших во фракцию членов и пр. В то же время в качестве секретаря фракции я в составе ее президиума постоянно участвовал в выработке проектов всех ее предложений и формул перехода к очередным делам, вносимых фракцией на рассмотрение Государственной думы, а также проектов постановлений. На меня было возложено ведение переговоров и согласование общих выступлений в Думе с партиями трудовиков и социал-демократов. Депутаты от польских губерний организовались в отдельную думскую фракцию "представителей Польши". С этой фракцией мне пришлось довольно часто встречаться, чаще всего - по их инициативе, реже - по поручению нашей фракции.

Первым делом, требовавшим согласования, был вопрос о президиуме Думы. Весьма нелегко было добиться единодушия по кандидатурам заместителей председателя и секретарей. Работа Думы должна была начаться 27 апреля 1906 г. слушанием "тронной речи" царя, после чего Дума должна была приступить к выборам председателя и президиума. Вместо того, чтобы самому царю прибыть в Государственную думу и прочитать там свою речь, каждый из депутатов получил именное приглашение явиться в Зимний дворец для слушания "тронной речи". В указанный час я пришел ко входу с набережной в Зимний. После тщательной проверки документов с подчеркнутым внешним почтением члены Думы собрались в зале нижнего этажа, а затем в сопровождении придворных чинов прошли в большой зал для торжественных царских приемов. Очевидно не случайно, а с расчетом показать мощь царской власти и ее опоры - воинской силы, нас провели через анфиладу залов, где происходили упражнения под командой великих князей отборных дворцовых и гвардейских воинских команд. Бряцание оружия, блеск и лязг шашек под громкие команды офицеров, не обращавших никакого внимания на проходивших "народных избранников", должны были вызвать у членов Думы чувство бессилия перед монаршей властью.

В Тронном зале для членов Думы были отведены места слева от царского трона; справа стояли члены Государственного совета в раззолоченных парадных мундирах с лентами и орденами; за ними размещался Сенат, а впереди, у трона, густой толпой собрались придворные чины и министры. Члены Государственной думы были в обычной гражданской одежде: украинские крестьяне - в свитках и поддевках с поясами, иные депутаты от национальных групп - в своих традиционных одеждах. Немногочисленные депутаты от "рабочей курии" и многие другие были просто в пиджаках. Но были среди депутатов Думы и те, кто имели придворные чины. Они явились в соответствующих мундирах. Придворные дамы различных рангов были в парадных туалетах с открытыми плечами и шеей. Среди них было немало пожилых. Стоявшие близ меня депутаты - трудовики, крестьяне, с которыми я уже успел познакомиться на заседаниях фракции, не без любопытства смот-

стр. 113

рели на придворных в раззолоченных костюмах и не стесняясь делились впечатлениями. Высокий украинец говорил своему соседу: "Дывись, яка гладка! Не на наши гроши таки годованы..." Вызывали удивление выхоленные плечи и шеи женщин. О них говорили: "Гладкие, як годованные свини".

В проходе между членами Государственной думы и членами Государственного совета, сопровождаемый придворными чинами разных степеней, несшими царские регалии, шли Николай II в военной форме и императрица. Николай, казалось, ни на кого не смотрел, взор его был направлен вперед, в свободное пространство. Поднявшись по ступенькам к трону, он принял и надел на голову поданную ему корону, сел, взял из рук министра свиток пергамента, развернул его и с разученными приемами декламации прочитал свою тронную бессодержательную речь, выпячивая всюду собственное "я" и сделав особое ударение на "лучших людей". "Я собрал вас, лучших людей..." и т. д. В момент, когда он закончил последние слова "Да поможет Господь мне и вам!", - грянули с хор оркестры и раздалось "Ура!" среди придворных, правительства и членов Государственного совета; стоявшие же слева депутаты Государственной думы сохраняли безмолвие. Оркестры не прекращали заполнять весь зал оглушительными звуками в предупреждение, как мне казалось, на всякий случай, каких бы то ни было попыток ответа на тронную речь.

Выйдя из дворца, члены Думы спустились с невской набережной на подготовленные речные пароходы и направились по реке к Таврическому дворцу. Был яркий солнечный день. Необычно ранняя, теплая весна уже одела в свежую зелень Летний сад. На набережных были видны толпы народа, приветствовавшие делегатов Государственной думы. Но вот пароход прошел под Литейным мостом и, держась ближе к Арсенальной набережной, поплыл мимо центральной Выборгской тюрьмы, где томились политические заключенные. Через решетки в окнах простирались руки. Заключенные махали платками. Неслись сотни голосов: "Амнистию! Амнистию!". Этот же возглас доносился и с набережной, где собирались все увеличивавшиеся группы народа, местами стоявшие плотной стеной.

Пароход подошел к специально устроенной пристани у Потемкинской улицы. Толпы петербуржцев громко приветствовали членов Государственной думы, им подносили букеты цветов, раздавались несмолкавшие возгласы "Амнистию!" Трудно было двигаться в плотной толпе возбужденных людей, теснивших нас со всех сторон. Невыносимо было сознавать, что мы являемся участниками торжества открытия первого в России парламента - Думы, в то время как те, чьими усилиями и самоотверженной борьбой было достигнуто самое рождение этой Думы, изнывают в тюрьмах, несут судебные кары либо отбывают ссылку за свою деятельность, которая теперь уже перестала быть противозаконной, так как она была направлена на завоевание того, что стало новым законом.

Мы вошли во двор Таврического дворца, заполненного всякого рода стражей: военной, полицейской и новыми думскими сторожами. Из вестибюля депутаты, как новые хозяева, разошлись по многочисленным залам дворца. В одном из верхних залов собралась наша многолюдная кадетская фракция. Обсуждался порядок предстоявшего первого заседания. По регламенту оно ограничивалось открытием и выборами председателя. Сам собою возник вопрос о том, чтобы Дума в первом же заседании провела закон об амнистии. Но все юристы, включая С. А. Муромцева²³, разъяснили, что прежде всего должны быть проведены выборы председателя. Только в следующем заседании можно избрать комиссию по выработке в порядке думской инициативы законопроекта об амнистии. С точки зрения закона о Государственной думе и парламентской процедуре это было убедительно. Но в то же время было совершенно ясно, что Дума должна единодушно откликнуться на всеобщее ожидание амнистии, что население будет возмущено ее равнодушием ко всеобщему его требованию.

После убедительных, спокойных разъяснений таких авторитетных юристов, как Ф. Ф. Кокошкин, В. Д. Набоков²⁴, С. А. Котляревский²⁵ и, наконец,

стр. 114

сам С. А. Муромцев, исход предстоявшего голосования казался предрешенным в смысле переноса обсуждения вопроса об амнистии до начала нормальной работы Думы. Но у меня было совершенно твердое сознание недопустимости для Думы не откликнуться сразу на требование об амнистии. Трудно было решиться говорить в этом большом собрании, но во мне говорило чувство долга, поэтому при всем понимании необходимости соблюдать процедурные рамки, уже после того, как решено было перейти к голосованию, я настойчиво попросил слова и со всею твердостью, на какую был способен, выразил убеждение, что, невзирая на всю вескость юридических соображений, мы должны найти форму для выражения своего единства с населением в требовании народной совести. В книге М. М. Винавера о I Думе отмечен этот момент, когда под влиянием выступления самого молодого из членов партии кадетов (моего) уже решенный вопрос был перерешен. И. И. Петрункевичу, как старейшему члену Государственной думы, было поручено взять слово до начала выборов председателя и заявить, что голос народной совести об амнистии громко звучит и Дума его разделяет.

Звонки во всех залах Таврического дворца возвестили об открытии заседания Думы. Ложи правительства были заполнены целиком. По поручению Николая II председатель Государственного совета прочел указ об открытии Думы и предложил приступить к подаче записок по выборам ее председателя. Единогласно был избран С. А. Муромцев. Когда он поднялся на председательское место, с ораторской трибуны раздалась звучавшая глубокой искренностью речь Петрункевича: "Первым словом, которое должно прозвучать с этой трибуны, должно быть выражение голоса всего народа об амнистии!". Весь зал наполнился возгласами "Амнистия!", несшимися со всех сторон.

Когда смолкли эти клики, Муромцев спокойным, но властным голосом предложил думским приставам очистить места и проходы от посторонних лиц. Такими посторонними лицами были высокие чиновные "особы", всякого рода сановники, которых приставы не осмеливались беспокоить. Теперь они были вынуждены подчиниться требованию председателя. Слово Муромцева было глубоко продумано. "Кланяюсь Государственной думе..." - начал он свою речь. Трудно было представить себе лучшего, более справедливого, более спокойного, выдержанного и авторитетного председателя, чем С. А. Муромцев. Среди взволнованного моря речей, кипевших страстными обличениями правительства, его произвола и беззаконий, среди бурного выплеска требований о его отставке, гневных взаимных обвинений впервые встретившихся лицом к лицу враждебных социально-политических групп и партий он возвышался, как невозмутимый, твердый кормчий, умевший сохранять правильный курс. С момента избрания председателем Муромцев устранился от участия в жизни кадетской парии, вышел из фракции, чтобы полнее представлять всю Думу и исключить поводы к каким бы то ни было обвинениям в неодинаковом отношении и внимании ко всем членам Думы и их группировкам.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Румянцев (Шмидт) П. П. (1870 - 1925), в социал-демократическом движении с 1890-х годов. В 1900 - 1904 гг. состоял под надзором полиции в Вологде. После II съезда РСДРП большевик, делегат III съезда партии. В годы реакции отошел от партийной работы, занимался статистикой. Участвовал в философских сборниках.

2. Тыркова (в замужестве Вильямс) Ариадна Владимировна (1869 - 1962), журналистка, писательница. Участвовала в организации кадетской партии, член ее ЦК с 1906 года. Гимназическая подруга Н. К. Крупской. После Февральской революции руководила кадетским бюро печати, член Петроградской городской думы. После разгрома армии Деникина выехала с мужем - англичанином в Англию. См. ШЕЛОХАЕВ В. В. Ариадна Владимировна Тыркова. - Вопросы истории, 1999, N 11 - 12.

стр. 115

3. Сын архитектора Леонтия Николаевича Бенуа.

4. Снятков Авенир Алексеевич (1855 - 1920), врач, ботаник, один из создателей краеведческого музея в Вологде.

5. Русанов Владимир Александрович (1875 - 1913?), полярный исследователь. В 1907 - 1911 гг. совершил ряд экспедиций на Новую Землю. В 1912 г. руководил экспедицией на судне "Геркулес", пропавшей без вести. Следы ее пребывания на островах в Карском море обнаружены в 1934 году.

6. Нечаев Александр Петрович (1870 - 1948), основатель первой в России Лаборатории экспериментальной педагогической психологии. Профессор, автор ряда работ по детской психологии.

7. Осипов Е. А. (? - 1904), земский санитарный врач, гигиенист, один из создателей русской школы изучения физических состояний и заболеваемости на основе санитарно-статистических методов исследования и демографических данных.

8. Кистяковский Владимир Александрович (1865 - 1952), физикохимик, академик АН СССР.

9. Амфитеатров Александр Валентинович (1862 - 1938), писатель, фельетонист. После 1920 г. - эмигрант.

10. Валентина Захаровна родилась 21 марта по ст. стилю, или 3 апреля - по новому.

11. Радченко Степан Иванович (1869 - 1911), участник революционного движения, инженер. Один из организаторов и руководителей Петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", член ЦК РСДРП. С 1906 г. от партийной работы отошел.

12. Саммер Иван Адамович (1870 - 1921), член РСДРП с 1897 года. В революцию 1905 - 1907 гг. секретарь Русского бюро ЦК, один из руководителей вооруженного восстания в Казани.

13. Шершеневич Габриэль (Гавриил) Феликсович (1863 - 1912), правовед, профессор Казанского и Московского университетов; один из ведущих идеологов и автор программы кадетской партии, депутат I Государственной думы.

14. Гольцев Виктор Александрович (1850 - 1906), правовед, литератор, публицист, сотрудничал в "Русских ведомостях" и "Вестнике Европы", "Русской мысли"; земский деятель.

15. "Освобождение", еженедельный журнал либерального направления, 1902 - 1905 (Штутгарт, Париж), 79 номеров, ред. П. Б. Струве.

16. Петрункевич Иван Ильич (1843 - 1928), земский деятель, юрист, организатор земских съездов 1870-х годов, один из лидеров кадетов, редактор газеты "Речь". После 1917 г. эмигрант.

17. Атеист по мировоззрению, Захар Григорьевич был крещенным и во всех документах числился лицом православного вероисповедания.

18. Кокошкин Федор Федорович (1871 - 1918), юрист, публицист, редактор газеты "Новь"; преподаватель Московского университета. В 1917 г. государственный контролер Временного правительства. Убит анархистами.

19. Петражицкий Лев Иосифович (1867 - 1931), юрист, профессор Петербургского университета. Один из редакторов журналов "Право" и "Вестник права". На II съезде кадетской партии избран в ЦК. В 1918 г. эмигрировал в Польшу, был профессором Варшавского университета.

20. Винавер Максим Моисеевич (1863 - 1926) - присяжный поверенный; председатель гражданского отделения Юридического общества; член ЦК кадетской партии, депутат I Думы.

21. Долженков Василий Иванович (1842 - 1918), организатор секции общественной медицины на Пироговских съездах врачей; земский и общественный деятель, лидер кадетов в Курской губернии, депутат I Думы.

22. Вопросы истории, 1990, N 5, с. 103 - 104.

23. Муромцев Сергей Андреевич (1850 - 1910) - юрист, публицист, земский деятель, профессор Московского университета. Один из лидеров кадетов.

24. Набоков Владимир Дмитриевич (1869 - 1922) - профессор, юрист, публицист, член ЦК кадетской партии; редактор-издатель "Вестника партии народной свободы" и др. изданий. В 1917 г. - управляющий делами Временного правительства, после Октябрьской революции эмигрант.

25. Котляревский Сергей Андреевич (1873 - 1940) - профессор, публицист, член ЦК кадетской партии.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - З. Г. ФРЕНКЕЛЬ:

Комментарии: