Этнографы были первыми, кто обнаружил значительные различия в понимании представителями изучаемых ими народов и этносов социальных ролей, позиций, прав и обязанностей мужчин и женщин. Эти различия детерминируются множеством факторов, как социальных, так и внесоциальных (географических, климатических, биологических и др.). Но не этнографы, а социологи и философы - причем среди них преобладали женщины, явно разделяющие идеи современного феминизма - первыми предложили решительно "развести" понятия биологического пола, называемого в английской науке привычным термином sex, от пола социального, для которого был избран давно известный в лексикологии и ставший очень популярным в период постмодернистской языковой революции термин gender, дословно переводимый на русский язык тем же словом пол.

Четверть века тому назад статья Ш. Ортнер "Соотносится ли женское с мужским так же, как природное с культурным", вышедшая в сборнике "Женщина, культура, общество", собранном и отредактированном М. Розальдо и Л. Ламфере, а также исследования Р. Унгер, А. Рич, Г. Рабин начала 70-х годов открыли многолетнюю дискуссию по проблеме содержания понятия "гендер", которая не завершилась по сей день. В работах вышеперечисленных исследовательниц, это понятие трактовалось как "набор соглашений, которыми общество трансформирует биологическую сексуальность в продукт человеческой активности", причем таким образом, что возникает иерархически организованная система, "уточняемая рядом властных вариаций". В конечном счете "гендер" в то время трактовался не просто как стратификационная категория, но именно как "знак позиции субординации" (А. Рич), и соотносился он со специфически женским опытом. В конечном счете, новый термин был предложен к использованию в тех случаях, когда речь шла о социальных, культурных, психологических аспектах "женского" в сравнении с "мужским", то есть при выделении всего того, что формирует черты, нормы, стереотипы, роли, типичные и желаемые для тех, "кого общество определяет как женщин" (Р. Унгер). Именно поэтому гендерные исследования 20-летней давности были, по сути, "женскими исследованиями" и велись они женщинами-учеными, открыто заявляющими о своих феминистских пристрастиях ¹ .

В мировой исторической науке 70-х годы были временем рождения

Пушкарева Наталия Львовна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.

стр. 76

"истории женщин" как самостоятельного направления, имеющего бесспорную актуальность. Формированию "женской истории" как особой субдисциплины способствовал, с одной стороны, интерес к ней тех, кто изучал проблемы массовых движений и увидел в исследовании создания первых женских организаций, в истории феминизма и суфражизма ключ к пониманию острых вопросов современности: что следует понимать под пресловутым "угнетением женщин", всегда ли оно существовало, как и когда возникло, каковы были причины его появления и каковы формы, методы и пути преодоления неравенства ² . Не случайно, первые работы по "истории женщин" выполнялись в рамках объявленной в США особой научной программы - women's studies.

Возникновение "женской истории" было поддержано - и также не случайно - медиевистами. Возросшие трудности исторического познания (расширение числа источников, диверсификация прежних итогов и результатов), устаревание методов и прежних методологических ориентиров превратило медиевистику и историю раннего Нового времени в "испытательный полигон" для новейших аналитических экспериментов. Именно медиевисты и модернисты первыми предложили преодолеть упрощенный, событийно- политизированный подход к освещению прошлого. Именно они обратили внимание на Человека как на субъекта истории, на те внутренние взаимосвязи между разнообразными сферами его социальной деятельности, которые обеспечивали развитие общества, его целостность и неповторимость на каждом временном этапе. Чтобы обозначить круг изучаемых проблем, сторонники нового подхода к изучению прошлого стали именовать себя приверженцами так называемой социальной истории. Несмотря на некоторую проблематичность данной дефиниции (казалось бы, вся история - социальная), она прижилась и стала очень жизнеспособной, равно как и оказавшиеся под ее "крылом" различные суб дисциплины: "история частной жизни" и "история повседневности" (направления, изучающие, в отличие от традиционной этнографии, не просто вещи, не только материальные формы существования человека, но отношение людей к вещам и явлениям повседневности, социальный и семейный "облик человека", формировавшийся в зависимости от форм его деятельности и самовыражения), "история детства", "история сексуальности" и т. п. Без "истории женщин" здесь было не обойтись.

Десятилетие спустя социальная история уступила пальму первенства истории культурной - culture studies (в известном смысле близкой так называемой культурно-исторической антропологии, возникшей на рубеже веков). В центре ее оказалось изучение изменений социальных и культурных категорий в ходе истории. Выросло значение исторической психологии, истории чувств, "истории ментальностей" ³ . Внимание историков обратилось к образу мира, заложенному культурой в сознание людей и преобразующемуся вне контроля их сознания. Так возник интерес к изучению поведенческого модуса человека, к реконструкции истории языковых и знаковых символов различных культур, к истории представлений и образов (имагологии). "История ментальностей" подвела исследователей к выводу о необходимости изучения "женской истории" как такой научной проблемы, которая приближает к пониманию общего и особенного, социального и индивидуального, сходного и отличного в эволюции духовного мира мужчин и женщин. Новые подходы к историческому знанию убедили к тому же, что "женская история" не только событийна, но и, как правило, аффективна. Она почти всегда предполагает не только перечисление фактов, но и драматизацию прошлого, и состоит не только из цепи событий, но и связанных с ними переживаний, рефлекций.

Рождение как раз в это время концепции "гендера", о которой было сказано выше, способствовало появлению и быстрому росту числе исследований, в которых "история женщин" была четко отделена от "истории мужчин". Это была попытка переписать историю ⁴ или, по остроумному наблюдению англичанки Э. Дэвин - стремление преодолеть безусловное господство "старой истории", сопровождавшееся готовностью заменить

стр. 77

"общеупотребляемый термин "history" (который можно прочитать и как "his-story", дословно: "его история", "история мужчины") - новым термином, характеризующим иной подход к изучению прошлого, а именно термином "herstory" (то есть "ее история", "история женщины") ⁵ .

В большинстве европейских стран этот процесс шел одним и тем же путем: вычленения "женской истории" из истории общенациональной. Оттолкнувшись от расхожего умозаключения, что женщины, как правило, имеют свою точку зрения, свой взгляд на происходящие вокруг них события и явления, авторы первых работ по "истории женщин" поставили перед собой задачу показать, что это утверждение верно и для ушедших эпох. Американские исследовательницы - Р. Брайденталь и К. Кунз, стремясь "сделать видимыми" и заставить заговорить до сей поры молчаливых и незаметных свидетельниц исторических катаклизмов, положили начало самому настоящему перевороту в системе идей и представлений ⁶ . Не ставя, однако, перед собой столь амбициозных целей, они попытались лишь максимально и убедительно доказать, что незаметными и безмолвными женщины средневековья и раннего Нового времени стали благодаря их современникам-мужчинам, за редким исключением "не пускавшим" их на убористые столбцы хроник, почти "забывавшим" о них при составлении правовых кодексов, намеренно отодвигавшим их на второй план при создании композиций книжных миниатюр, икон и фресок.

Число исследовательниц, увлеченных идеей изменить представления о прошлом, "вписать" в него женщин, "выведя их на свет из тьмы истории", росло в геометрической прогрессии. Среди сотен книг и статей, выпущенных на Западе в 1970- начале 1980-х годов были и конкретно- исторические, и общетеоретические, интерпретирующие ⁷ . Рост числа работ по "женской истории", можно сказать, консолидировал знание, производимое женщинами. Вначале в США, а затем во многих странах Европы произошла институционализация женских исследований: возникли факультеты и исследовательские проекты, группы и лаборатории, прямо заявлявшие, что их целью является "изучение женщин" как комплексной, междисциплинарной научной проблемы.

Однако для переворота в системе гуманитарных наук простого количественного роста исследовательских программ, опубликованных книг и статей, написанных на тему, явно ставшую модной, было, увы, недостаточно. Пресловутая женская интуиция (повторим здесь, что большинство приверженцев "переписывания истории" с позиций женщин были сами женщины) не подвела исследовательниц: лидеры нового научного направления, обсуждавшие результаты своих штудий на международных форумах, почувствовали, что дальнейшее развитие обособленной "женской истории" может завести в тупик.

Подчеркнув, что изучение "женской истории" требует не только особого ракурса исторического видения, но и особых знаний, методов, равно как своего концептуального аппарата, сторонницы women's studies и адепты идеи "переписывания истории" решительно заявили о своей толерантности и "открытости" всем социально-теоретическим концепциям ⁸ . Это был безошибочно избранный путь выработки собственного дискурса, методов и подходов. Сторонники разных, новых (и совсем не новых), порой взаимоисключающих подходов к толкованию социально- исторических явлений свободно разместились на безграничном и действительно междисциплинарном поле "женской истории": среди них были марксисты и позитивисты, детерминисты и индетерминисты, феминистки, структуралисты, постмодернисты, "холисты" ⁹ , неокантианцы ¹⁰ , сторонники "новой исторической науки" - школы "Анналов", инициативной группы Кремского института по изучению структур повседневности ¹¹ (Австрия), школы семиотики и др. ¹² .

Творческое многоголосье, стремление показать широту, репрезентативность, применимость к изучению "истории женщин" методов и методик, выработанных разными науками и разными научными школами, усилили взаимодействие women's studies со все более крепнущими концепциями социологии пола (в том числе постмодернистскими). Главной из них в нача-

стр. 78

ле 80-х годов стала именно гендерная концепция. К этому времени толкование содержания этого нового понятия изменилось в направлении рассмотрения его не в плане концептуализации мужского доминирования, а как понимания некоего комплекса или, точнее, системы, которая в разных формах присутствует, конструируется и воспроизводится во всех социальных процессах. Ситуация, при которой употребление термина "гендер" предполагало прежде всего "изучение женщин", как бы добавление - воспользуемся знаменитым арготизмом К. Маркса - "женского фермента" в программы научных разработок, сменилась пониманием гендерных исследований как исследований всех форм взаимодействия и "взаимооталкивания" мужского и женского (и, проще говоря, сосуществования мужчин и женщин) в культурах и обществах, соотношение типов мужественного и женственного, типичных для конкретного социума. Изучение феминности стало невозможным без анализа маскулинности, и - следуя этой логике - "женская" история неминуемо должна была встретиться с историей "мужской".

Эта "встреча" произошла в середине 80-х годов. После публикации статьи Дж. Скотт ¹³ продолжать настаивать на противопоставлении традиционной ("мужской") и новой ("женской") истории стало бессмысленно. Большинство исследователей во всех странах согласилось с тем, что гендерный подход или, точнее, учет гендерного фактора абсолютно необходим при любых социальных исследованиях, а анализ самого гендера - тема важная, актуальная и необходимая.

Оставалось договориться о дефинициях, но - как и десятилетие назад - это оказалось не так-то просто. Вплоть до сего дня в западной науке нет единства взглядов по вопросу о том, считать ли гендер мыслительным конструктом, то есть просто научной дефиницией, определяющей социально- культурные функции пола и позволяющей различать эти функции от функций биологических, или же конструктом социальным ¹⁴ . В последнем случае гендер (сошлемся здесь на сборник, выпущенный под редакцией С. Лорбер и С. Фаррел) ¹⁵ предполагает, по крайней мере, четыре группы характеристик: биологический пол, поло-ролевые (или, следовательно, гендерные) стереотипы, поло-ролевые нормы и поло-ролевую идентичность. Последние три характеристики в работах американских социологов называют иногда (вслед за И. Гоффман) "гендерным дисплеем" (проявлением) ¹⁶ , имея в виду то огромное многообразие проявлений "культурных составляющих пола", то есть связанных с предписанными обществами гендерными нормами, навязываемыми им стереотипами и путями социализации и идентификации, которые иной раз трудно даже не только выразить словами, но и просто вычленить, как говорится, "замыленным глазом" из общего культурного контекста. "Культурные составляющие пола" (гендерный дисплей) могли изменяться и продолжают варьироваться, но без соотнесения их с биологическим полом они не могут рассматриваться: как бы ни вел себя мужчина подобно женщине (как говорят феминистки, "как бы он себя ни кодировал по женскому типу"), как бы ни считалось его поведение женоподобным, его поступки и отношение к нему общества не сделают его "менее мужчиной" и тем более не переделают его в женщину. Довольно удобным понятием (к тому же не таким "заумным", как понятие "дисплея"), которое все чаще используется зарубежной наукой 90-х годов, является понятие "гендерной системы". Под ней разумеют "идеи, институты, поведение, формальные и неформальные правила и другие социальные взаимодействия, предписываемые в соответствии с полом" ¹⁷ .

Определение гендера как комплексного переплетения отношений и процессов и в то же время фундаментальной составляющей отношений социальных, составляющей, укорененной в культуре, содержащей элементы устойчивости и изменчивости, представляющей одну из основ стратификации общества по признаку пола и в тоже время рассматриваемой в неразрывной связи с его биологическими функциями, можно считать вполне приемлемым. В конечном счете гендер как переплетение отношений и процессов, может быть и социальным, и психологическим конструктом.

стр. 79

Гендерный подход к исследованию - это учет многовариативного влияния фактора пола. Пол как категория состоит, таким образом, как бы из двух важнейших компонентов: пола биологического (sex) и пола социального (gender) ¹⁸ .

Однако прежде, чем говорить о методах и перспективах использования этих дефиниций, прежде, чем характеризовать наиболее актуальные направления использования гендерного подхода в российской системе гуманитарного (и прежде всего исторического) знания и образования, стоит попытаться вначале представить причины и условия проникновения гендерной концепции как составляющей современной феминологии и феминизма в нашу науку и вообще в нашу страну.

Казалось бы, произошло это с известным запозданием: до начала "перестройки" (то есть до 1985г.) в СССР мало, кто слышал не только о гендерных исследованиях, но и об "истории женщин" как самостоятельном направлении развития наших знаний о прошлом. Классовый подход к анализу явлений был препятствием к принятию новой субдисциплины отечественным научным сообществом. В то время, как на Западе уже не первый год "история женщин" разрабатывалась применительно к культурам разных народов и разных исторических эпох, когда там уже начал обозначиваться поворот от обособленного существования "женской" и "мужской" истории к многогранному, "объемному" видению прошлого, которое предусматривает гендерный подход, в СССР появлялись только первые статьи и монографии по "истории женщин". Подобная тематика никем не приветствовалась. Но было бы большим упрощением представлять развитие женских и гендерных исследований в нашей стране как простое эпигонство по отношению к западной науке.

Несмотря на то, что классики марксизма довольно определенно высказались насчет всей досоциалистической "предыстории" и еще более безапелляционно объявили, что все многовековое прошлое есть не что иное, как история "всемирно-исторического поражения женского пола", в СССР постоянно существовала небольшая группа ученых, умудрявшихся вписывать свои "женские исследования" в контекст догматизированной исторической науки. Легче это удавалось социологам, правоведам, демографам и этнографам (то есть представителям более "прикладных" гуманитарных дисциплин), сложнее - историкам и философам. Тем не менее, несмотря на насмешки и препятствия всех видов и на всех уровнях, нельзя отрицать того, что женские исследования появились у нас одновременно с проявлением интереса к ним на Западе ¹⁹ . Да и без учета фактора пола невозможно было бы создание многих работ советских историков, касающихся эволюции семейно-брачных отношений. Идеи гендеристок и либеральных феминисток постепенно вводились в оборот с середины 1970-х гг., хотя и не артикулировались в научной литературе.

Социальные трансформации середины - конца 80-х годов стали главным фактором, повлиявшим на возникновение гендерных исследований как нового самостоятельного направления в исторических науках. Свою роль сыграли и отказ от марксистского единомыслия, гласность, возникновение демократических институтов и заинтересованность мирового сообщества в их развитии (не секрет, что Первый независимый женский форум в Дубне, разбивший в 1991 г. монополию давно уже бездействовавшего и бессильного Комитета советских женщин, спонсировался западными фондами), расширились контакты с зарубежными учеными, стали доступными многие их работы, возникло (как считают, в 1991 г.) независимое женское движение. Уже с конца 80-х годов начала переводиться в России английская феминистская литература, а к началу 90-х годов в стране подросло поколение молодых ученых, которые осваивали работы К. Гилиган, К. Милле, Дж. Митчелл и других корифеев либерального феминизма. Любопытно, что среди этих молодых специалистов были не только женщины, но и мужчины, без смущения называвшие себя "феминистами". Стоит упомянуть и переход сексуальной революции в России из скрытой фазы в явную. На открытое обсуждение вышли проблемы пола. Стали в открытую говорить об особых

стр. 80

интересах женщин во всех сферах - от интимной, частной до гражданской, публичной. Как ни пытались доказать некоторые яростные критики феминизма невозможность "придать универсальное содержание понятию женщина", и, следовательно, "невозможность феминистского политического движения сплотиться и удержать свои позиции" ²⁰ , процесс этот шел и идет, захватывая все новых сторонников.

Не удивительно, что стали заметными изменения и в самой отечественной науке, бывшей до той поры безусловно, андроцентричной. После XVI Международного конгресса исторических наук (1985 г.), на котором проблема "Женщина и общество" была объявлена одной из трех основных тем, и создания в 1990 г. на XVII конгрессе Международной федерации исследователей, изучающих историю женщин (объединившей исследователей более чем из 30 стран) стало ясно, что СССР не может оставаться в стороне от нового направления. "Женская тема" была признана и - надо отдать должное нашим ученым - быстро освоена и насыщена фундаментальными разработками. Уже в том же 1990 г. был создан Московский центр гендерных исследований (как научное подразделение РАН; сравнительно недавно, в 1994 г., он зарегистрирован и как женская неправительственная организация). В 1991 г. аналогичные центры были созданы в Санкт-Петербурге (при университете и филиале Института социологических исследований РАН). С 1992 г. создание подобных центров и лабораторий ускорилось; они стали появляться во все новых университетах и вузах России и СНГ - в Самаре, Иванове, Харькове, Петрозаводске, Набережных Челнах, Костроме, Караганде и других городах ²¹ . Перечисленные центры, однако, объединили прежде всего социологов и демографов, экономистов и юристов, отчасти - этнологов, медиков, сексопатологов, психологов. Число историков, решивших связать свою научную биографию с новым направлением исследований - женскими и, особенно, гендерными - было сравнительно невелико и остается таковым по сей день.

Одной из важных причин этого является отсутствие социального заказа: исследования социологов, психологов, медиков или демографов могут иметь конкретный практический выход, явное "народохозяйственное значение". Исторические разработки, особенно касающиеся давно ушедших эпох, представляются ненужной роскошью даже некоторым социологам-практикам, не говоря уже о чиновниках, не связанных с гуманитарным знанием. Гендерные исследования не "зазвучали" и в российском политическом контексте, а проблема борьбы за соблюдение прав женщин не стала одной из составляющих борьбы за права человека, как это произошло на Западе.

К тому же в России практически отсутствуют подготовленные специалисты, а курсы по "женской истории" стали читаться лишь недавно и не в престижных столичных университетах, а силами энтузиастов в российской провинции. Нарушение нормального информационного обмена между нашей страной и "заграницей", возникшее от нехватки средств, недостаток литературы по "женской истории" на русском языке и малый доступ к иностранным журналам также сдерживают развитие у нас гендерных исторических исследований. В известном смысле, можно говорить, что подобные исследования осуществляются сейчас отчасти энтузиастами, а отчасти - за счет западных фондов и грантов (Мак-Артура, Кеннана, Форда, Фулбрайта, Сороса).

Наконец, определенным препятствием к развитию гендерного подхода к историческому анализу является сохраняющаяся в нашей науке неразработанность дефиниций (отсутствие единого мнения о том, что такое гендер и гендерные исследования), неясное понимание соотношения гендерных исследований с традиционными и так называемыми женскими (в частности, с "женской историей").

"Женская история" четко ограничивает свой предмет изучением именно "прекрасного пола". В этом смысле она - часть новой институционализировавшейся ныне науки - феминологии. Гендерная история не исключает "истории женской", несмотря ни на какие заявления о том, что она якобы уже "пройденный этап": поскольку культура и по сей день

стр. 81

остается андроцентричной, маскулинно-ориентированной; однако, "женская история" будет еще долго сохранять свою маргинальность и не будет обладать статусом "общеизвестной". Можно даже предположить, что она еще не один год будет поставлять, так сказать, "обогащенное сырье" гендеристам, поскольку без "женской истории", без скрупулезного извлечения из исторического небытия малоизвестных фактов, касающихся статуса и прав женщин, представлений о них в обществе, сторонникам тендерной истории будет трудновато.

И все же, в отличие от "женской истории", история тендерная (или гендерный подход к истории) будет избирать своим предметом именно диалог полов. Не обязательно в ракурсе их иерархии, стратификации, но именно в плане реконструкции исторической эволюции различных форм их взаимодействия и взаимодополнения. Не случайно гендерной историей (в отличие от "истории женской") заинтересовались крупные современные философы, в том числе Ж. Лакан, Ж. Деррида и их последователи и сторонники постмодернистского теоретического феминизма Ю. Кристи и Л. Иригарэй. Именно они, отвергнув старый подход к текстам (в том числе историческим), а именно: использование их, "чтобы извлечь пользу", призвали к работе с текстами по принципу диалога, поиска того, что именовалось ими "следы следов", что оказалось не артикулированным в тексте (отсюда термин - "интертекстуальность" - то, что существует между текстами) и допускает "существование множества интерпретаций культуры". Теория деконструкции Дерриды как теория разгадывания метафор, раскрытия их скрытой логики, как правило, идеологически и культурно сконструированных, вывела ее почитателей и сторонников к отрицанию чего-либо "природно-данного", "очевидностей" (а уж что может быть, казалось бы, большей "очевидностью", чем пол!) и допущению множественности толкований. Восприятие "феминного как метафоры иного", причем "как зоны множественных возможностей", и было "мостиком" между современной философией и гендерными исследованиями. В свою очередь, теория Лакана о качественных измерениях становления идентичности (предвкушение, желание, поддержка, ответственность, признание) прямо сомкнулась со стремлением "гендерно окрасить" идентичность - мужскую и женскую ²² .

Гендерные исследования обрели к настоящему времени свой особый дискурс и свой словарь, свою специфическую тематику. Так новой темой является, например, тема сексуальных домогательств и завуалированных форм насилия, а также история сексизма, мачизма ²³ и т.п.

Гендерный подход к анализу прошлого предполагает и новые методы, а также активное привлечение методов разных гуманитарных и естественных дисциплин. Как правило, большинство из гендеристов не отказывается от методов исторического анализа, не отрицает принципа историзма и признает исключительное значение сравнительного (компаративного) метода. Иногда противопоставляющие себя агрегативный (сбор разрозненных фактов из источников различных типов и видов) и казуальный (детальное рассмотрение редких, уникальных, нетипичных явлений) методы свободно уживаются и переплетаются в гендерных исследованиях, помогая реконструкции макро- и микроструктур различных социумов. Ставший популярным в школе семиотики интерпретативный метод (метод "расшифровки" символики поведения, поз, жестов в иконографии) дополняется дискурсивным (позволяющим видеть множественность "диалогов" в обществе: мужчины - женщины, исповедник - исповедуемый, дескриптивное, то есть задающее нормы и задачи, рескриптивное, то есть допускающее что-либо вне нормы и т.п.).

Десятилетие назад благодаря второму и третьему поколениям исследователей школы "Анналов", стали популярными методы этнологические (например, "включенного" или участвующего наблюдения, при котором анализу подвергаются не только сами излагаемые факты, нарратив, но и рефлексивно-эмоциональная и материально-вещная среда), а также социологические (например, анкетный метод обращения к историческим источ-

стр. 82

никам тех вопросов, которые обычно ставят социологи или этнологи - "полевики", работающие с живыми людьми; или метод многомерного, регрессионного анализа - он строится на основе коэффициентов, отражающих степень влияния одного фактора на другой, исходный). Весьма популярными оказались в последнее время и методы современной психологии и социологии личности, в частности, биографический, включающий исследовательский прием, называемый репрезентативным лонгитюдом при анализе и сопоставлении биографий по мемуарным источникам (имеется в виду реконструкция жизни, биографических связей и контактов, системы ценностей и, например, традиционных демографических взглядов представителей возможно большего числа поколений одного рода или семьи), а также тесно связанный с ним метод "сетевого анализа" (позволяющий сплести "сеть" связей и соседско-родственных отношений) при изучении круга близких.

Можно обратить внимание и на некоторые подходы, взятые гендеристами из концепций современной философии. Например, так называемое правило постоянных вариаций и двойного обусловливания, сформулированное Фуко: "Не искать тех, кто обладает властью и кто ее лишен, тех кто имеет право знать и тех, кто насильственно удерживается в невежестве, но - искать схему модификаций, которая заключена в самой игре силовых отношений,.. игре сложной и подвижной". И далее, обращает внимание Фуко, "ни одна стратегия не была эффективной, если бы не опиралась на частные и тонкие отношения... Нужно помыслить себе двойное обусловливание: стратегии - специфическими тактиками, а тактики - стратегической оболочкой, запускающей их в ход" ²⁴ . Методом историка-гендериста, таким образом, должна стать не констатация наличных форм распределения власти в разные исторические моменты, а проникновение в сам ее механизм. (Метод поиска и объяснения устройства "игрушки" - власти в отношениях между полами только кажется простым и очевидным, но наполнить его конкретным содержанием, отталкиваясь от реальности разных эпох, очень непросто.)

Весьма привлекательным оказался для гендеристов и метод рефлексивной социологии П. Бурдье ²⁵ , согласно которому, каждый человек занимает неодинаковые позиции в различных иерархиях (он их называет "полями"). Дочь именитого боярина занимает верхнюю иерархическую ступень по отношению к принадлежащим ей по праву наследования вотчины крестьянам; но она же может занимать одновременно и нижнюю по отношению к ее родителям, решающим за нее ее судьбу, выдающим замуж и подчиняющим ее мужу. Такое символическое насилие "работает" тогда, когда мужчины и женщины разделяют одни и те же классификационные категории (Бурдье их называет "привычки"). А если не разделяют? Можно, например, рассматривать лидерство в категориях мужского доминирования (наступательность, амбициозность, активность, карьера), а можно - в умении оказывать поддержку другим, кооперироваться. Критерий успешности - в системе координат самого индивида, и формируется он под воздействием огромного спектра факторов - социальных, индивидуальных, этнических, конфессиональных и т.д. Гендеристы "ухватились" за этот подход, и метод рефлексивной социологии дает им возможность рассмотреть (в том числе в исторической перспективе), как женщины и мужчины сами оценивали свой статус и права, как они рефлексировали по этому поводу. Таким образом, получен некий "культурно-чувствительный" инструментарий, обеспечивающий многомерность видения.

Теперь остается поразмышлять о наиболее перспективных направлениях и темах применения гендерного подхода в историческом знании. Они могут быть выделены в зависимости от уже существующих пристрастий историка- исследователя к социально-экономической, социально- политической и культурологической (философской, социально-психологической) проблематике.

Гендерный подход к исследованиям по социально- экономической истории уже имеет свою историографическую традицию. При этом, если

стр. 83

в исследованиях отдаленных эпох, доиндустриального времени, выполненных советскими историками-марксистами, гендерный фактор учтен незначительно, то в работах, посвященных XIX-XX вв., лучше обеспеченных массовыми источниками (позволяющими выделить гендерные различия) и особенно выполненных в последнее время, учет воздействия фактора пола на предмет исследования (зарплату, условия труда, занятость, склонность к различным формам протеста и асоциальному поведению и т.п.) - это необходимый элемент любой серьезной работы. Гендерные различия (гендерная асимметрия) режимов рождаемости, смертности, отношения к контрацепции и детности, гендерные аспекты миграций (трудовой, религиозной, брачной) и социальной мобильности (в категориях, предложенных полвека назад П. Сорокиным - "восходящей" и "нисходящей") - все это проблемы исторической демографии, исследование которых под новым углом зрения, безусловно, обогащает науку.

Более или менее ясны и перспективы использования гендерного подхода к исследованиям по политической истории. Одной из традиционных и все еще активно изучаемых тем является в этой области гендерная стратификация политической истории - история маргинализации женщин, их борьбы за политические, гражданские, избирательные права. В отличие от прежних исследований по истории феминистских организаций, женского движения, суфражизма исследования гендеристов предполагают, во-первых, пристальное внимание к гендерной окраске политической истории раннего времени (до возникновения женского вопроса и женского движения, то есть предындустриального периода). В этом случае речь идет (помимо традиционного направления: женщины в общественно-политической жизни рассматриваемых эпох и отношения к этому их современников) о формах скрытого воздействия на политику и неявно маркированного политического поведения женщин ²⁶ . Значительно больший упор делается на раскрытие механизмов конструирования гендера (через институты социализации, жизненные сценарии, через культурно-обусловленные гендерные роли и стереотипы), на анализ политики как выражения бинарной оппозиции между полами для поддержания мужского доминирования, властного баланса или дисбаланса, политического партнерства полов. Наконец, если принимать определение гендера как системы, набора отношений или проявлений, некой "сети" (Дж. Скотт), то можно сформулировать целый ряд тем, связанных с отношениями мужчин и женщин (отношениями мужчин к женщинам и женщин к мужчинам), оказавшимся в политике, как в прошлом, так и в настоящем.

Но, конечно, наиболее перспективны гендерные исследования в области культурологии, истории ментальностей, общественного сознания. Происхождение гендерных стереотипов, истоки разделения социальных и семейных ролей и форм деятельности (способы их воспроизводства, межпоколенной трансмиссии), гендерное измерение повседневности, гендерный аспект истории детства, юности, старости, вдовства, сексуальности, различия в поведении, ментальных и эмоциональных характеристиках, представления о типично "мужском" и типично "женском" в истории одного и того же этноса или разных, но в одну эпоху, культурно-символический аспект (неявные ценностные ориентации и установки, чаще всего представляющие "мужское" как позитивное, значимое и доминирующее, а "женское" как негативное, вторичное, подчиненное), "братство" и "сестринство" в этническом и классовом (социально- стратифицированном) контекстах, гендерная идентичность и история развития женского/мужского самосознания, женская/мужская психология глазами представителей противоположного пола в разных исторических контекстах, коррекция андроцентрической записи истории через описание истории глазами женщин и наоборот (что проще!), например, истории движения за права женщин - историком-мужчиной, гендерный анализ психологии творчества и его отражение в литературных, живописных и т. п. произведениях - от античности и средневековья до современности, гендерные особенности селективной и автоматической памяти (по биографиям и другим источникам личного происхождения), - вот лишь краткий перечень наиболее значимых тем в этой области.

стр. 84

Подводя итоги и задумываясь над судьбой гендерных исследований в российской исторической науке, можно сделать вывод, что у первых исследователей данной темы будет немало последователей. Они докажут, что значительная часть того, что сделано первооткрывателями, во многом наивно, и с решительностью неофитов продвинут изучение гендерной истории дальше своих западных коллег. У молодых российских ученых есть для этого все - и знание языков, и широта мышления, и страстное стремление сказать свое слово. Не стоит лишь забывать, что первый шаг был самым трудным.

Примечания

1. Women, Culture and Society. Stanford. 1974. См. подробнее историографию вопроса: NICOLSON L. Interpretinug Gender. - Signs, 1994, N 4 (Autumn); ВОРОНИНА О. А. Категории пол/гендер в философии феминизма. - Философские исследования, 1995, N 4.

2. Men, Maskulinities and Social Theory. Lnd. 1990, p. 2 - 3.

3. О понятии ментальностей - "разлитых" в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли, ценностных ориентации, "автоматизмов сознания" - см.: ГУРЕВИЧ А. Я. Исторический синтез и "Школа Анналов". М. 1993, с. 11. О влиянии "истории ментальностей" на появление интереса к "истории женщин" см.: DUBY G., PERROT M. Writing History of Women. - A History of Women. V. 2. Cambridge - Lnd. 1992, p. X.

4. Rewritting Women's History. Berg. 1988.

5. DAVIN A. Redressing the Balance or Transforming the Art? The British Experience. - Rewritting Women's History.

6. Becoming Visible: Women in European History. Boston. 1977; SCOTT J. W. The Problem of Invisibility. - Rewritting Women's History.

7. См. трехтомную библиографию: Women in Western European History. V. 1 - 3. Lnd. 1982. Большую роль в популяризации "женской истории" сыграли "Annales: Economies, Societes. Civilisations". (Annales E. S. C.), "Past and Present", "Geschichte und Gesellschaft", "Quaderni Storici". Немалое значение имела и деятельность феминистских - журналов "Signs", "Feminist Studies", "Women's Studies Quarterly".

8. Подробнее см. Histoire des femmes en Occident. V. I-V. P. 1990 - 1994 (English translation: History of Women. Lnd. - Cabridge (Mass). 1992-1995).

9. От англ. whole - целый, целостный - противники разделения истории на "историю экономики", "историю политики", "историю техники", "историю мысли", выступающие за воссоздание многогранной и целостной картины прошлого.

10. Неокантианцы, изучающие "историю женщины", настаивают на том, что "нам не дано узнать, какова была история на самом деле", не дано узнать "грубые факты жизни", а доступна лишь оценка представлений о них, отобразившихся в источниках ("реконструируя историю, мы ее конструируем"). См.: ГУРЕВИЧ А. Я. Ук. соч., с. 17.

11. Подробнее см.: ЯСТРЕБИЦКАЯ А. Л. Женщина в повседневной жизни позднего средневековья. В кн.: Культура и общество в средние века в зарубежных исследованиях. М. 1990, с. 155.

12. РЕПИНА Л. П. "Женская история": проблемы теории и метода. - Средние века. Вып. 45. М. 1994; ЯСТРЕБИЦКАЯ А. Л. Проблема взаимоотношения полов как диалогических структур средневекового общества в свете современного историографического процесса. Там же.

13. SCOTT J. Gender: a Useful Category of Historical Analysis. - American Historical Review, 1986, V. 91, N 5.

14. См. подробнее о дискуссиях по этому поводу: BRAIDOTTI R. Nomadic Subjects. N.Y. 1994.

15. The Social Construction of Gender. Cambridge. 1991.

16. GOFFMAN E. Gender Display. - Studies in the Anthropology of Visual Communications. 1976, N 3.

17. HIRDMAN Y. The Gender System. - Moving on. New Perspective on the Women's Movement. Aarus. 1991; RENZETTI C., CURRAN D. Women, Men, and Society. Boston. 1992, p. 14.

18. Подробнее см.: Женщина в российском обществе, 1996, N 4, с. 11 - 24; ЛОМБЕР Д. Пол как социальная категория. - THESIS - Фонд Евразия. М. 1994. Вып. 6, с. 8.

стр. 85

19. Феминизм: Восток, Запад. М. 1993, с. 9.

20. Feminist Theorize the Political. N. Y. - Routledge. 1992, p. 15.

21. Материалы Первой Российской летней школы по женским и гендерным исследованиям "Валдай-96". М. 1997, с. 7.

22. Если модернисты и конструктивисты настаивали на том, что вся предыдущая философия, мышление, язык были дихотомичны (бинарны), то постконструктивисты и постмодернисты предложили от этого отказаться, изменив отношение не к объекту (материя, сознание, их соотношение и т.п.), а к субъекту. Грубо говоря: сколько людей- столько и мнений, столько же культур, типов отношений между мужчинами и женщинами и, что важно, типов индивидуальной внутренней борьбы и саморефлексий. Каждый человек - не "in-divivid", то есть "не-делимый", а именно "divid", то есть раздираемый саморефлексией и в то же время желающий идентифицироваться (См.: ALKOFF L. Cultural Feminism versus Post-Stucturalism. - Signs. 1988, Vol. 13, N 3, p. 41. Ср.: IRIGARAY L. The Sex Which Is Not One. Ithaca- N.Y. 1985; LACAN J. God and the Jouissanse of the Women. A Love Letter. - Feminine Sexuality. N.Y. 1982; ЭССИНГ Л. Познание/производство субъектов гендерной теории. - Современная философия, 1995, N 1, с. 178).

23. МЕЩЕРКИНА Е. Ю. Институциональный сексизм и стереотипы маскулинности. В кн.: Гендерные аспекты социальной трансформации. М. 1996, с. 196 - 206.

24. ФУКО М. Сексуальность в системе микрофизики власти. - Современная философия, 1991, N 1, с. 161.

25. См.: BOURDIEU P. In Other Words: Essays Towards a Reflexive Sociology. Stanford, 1990. О том, как гендеристы и феминисты "присвоили" идеи Бурдье и прямо заявили об этом, см.: MOI Т. Appropriating Bourdieu: Feminist Theory and Pierre Bourdieu's Sociology of Culture. - New Literary History. Vol. 22, N 4 (Autumn).

26. DEWEY H. W., KLEIMOLA A. M. Muted Eulogy: Women Who Inspired Men in Medieval Rus'. - Russian History, 1983, Vol. 10, p. 2, 188 - 201.

Постоянный адрес данной публикации: